Механизмы возникновения кризисов
Наличие долговременных (исторических) причин в виде межгосударственных противоречий не является самодостаточным для возникновения военно-политических кризисов. Для этого необходим запуск механизма возникновения кризисных ситуаций.
Этот механизм предполагает определенную комбинацию внутри — и внешнеполитических факторов и условий в конкретно-исторический период (момент), которые в сочетании с соответствующими политическими целями и установками правительственных кругов одного или обоих оппонентов приводят к резкому обострению предшествовавших конфликтных отношений и последующему возникновению кризиса.
Неотъемлемым компонентом механизма возникновения военно-политических кризисов являются пусковые (ситуативные) акты, к которым относятся специфические события, действия или ситуационные изменения, носящие провоцирующий характер, воспринимаемые другими государствами как очевидный вызов их жизненно важным национальным интересам и соответственно влекущие за собой ответные действия (вербальные или практические), что приводит к возникновению кризиса с последующим возможным перерастанием его в вооруженный конфликт.
В послевоенный период можно выделить три основных разновидности механизмов возникновения военно-политических кризисов, которым в качестве условной кодификации присвоим следующие [523] наименования: «оправдание собственной враждебности»; «постепенная вовлеченность в кризис третьей стороны» («вторичные» кризисы) и «балансирование на грани войны».
Свыше половины послевоенных военно-политических кризисов развивались на основе механизма балансирования на грани войны.
Сам термин, впервые введенный в политический и научный оборот Д. Ф. Даллесом, стал обозначать политику манипулирования дозированными угрозами развязывания войны или вооруженного конфликта с тем, чтобы частично или полностью лишить оппонента политической решимости к действию или сопротивлению. Ряд историков и политологов определяет этот процесс как «искусство преднамеренного обострения кризиса до грани возможных военных действий, с тем, чтобы принудить другую сторону отступить»{493}.
Чтобы достичь значительного политического выигрыша, государственные руководители идут на осознаваемый и расчетливый риск. Характеризуя поведение инициаторов кризисов, термин «балансирование на грани войны» применим для обозначения целого ряда ситуаций.
Кризисы подобного типа развиваются в том случае, когда государство — инициатор выдвигает угрозу важному национальному интересу (обязательству) оппонента в надежде вынудить его к отступлению, пересмотру или отказу от данного интереса (обязательства), что и является непосредственной целью инициатора. Предположение инициатора кризиса, что оппонент скорее отступит, чем рискнет доводить кризисную ситуацию до стадии вооруженного конфликта, является определяющей характеристикой кризисов «балансирования на грани войны». Поскольку инициатор не намеревается начать войну, а преследует специфические политические цели посредством угрозы применения силы, эти кризисы достигают цели только в том случае, если не перерастают в вооруженный конфликт.
Так, в китайско-индийском пограничном кризисе 1962 г. Д. Неру стремился изгнать китайцев с территории, на которую претендовала Индия. Спорная территория включала Аксай Чин, малозаселенное горное плато, жизненно необходимое для поддержания [524] устойчивой связи основной части Китая с Западным Тибетом, соответственно установление контроля Индии над Аксай Чином воспринималось в Пекине как серьезная угроза его влиянию в Тибете{494}.
В американо-корейском кризисе 1950 г. вторжение севернокорейской армии на территорию Южной Кореи было оценено в Вашингтоне как серьезный вызов интересам (влиянию) США на Дальнем Востоке, как реальная возможность социалистического блока во главе с Советским союзом занять в этом регионе доминирующие позиции. В создавшихся условиях, несмотря на то что в предвоенный период Вашингтон вывел Южную Корею за периметр жизненно важных интересов США, в кратчайшие сроки было принято решение о полномасштабных, в том числе и военных мерах по разрешению кризисной ситуации{495}.
В ходе нараставшего гражданского противостояния в Йемене после совершенного там в сентябре 1962 г. государственного переворота египетское руководство, оценивая возможность победы монархистов как неприемлемую для национальных интересов Египта, приняло решение о непосредственном вовлечении, в том числе и военном, в ход гражданской войны на стороне республиканцев.
Кризисы «балансирования на грани войны» могут быть также нацелены на принудительную политико-дипломатическую или военно-политическую сделку с оппонентом. В этом случае вызов инициатора какому-либо конкретному обязательству оппонента играет лишь вспомогательную роль. В действительности инициатор надеется добиться уступок в другой сфере межгосударственных отношений. Так, в ходе первого Берлинского кризиса 1948–1949 гг. претензии Советского Союза к характеру и форме использования западными державами транспортных коммуникаций, ведших в соответствующие зоны Берлина, в действительности означали стремление приостановить нежелательный ход политического и экономического реформирования в западных зонах оккупации{496}. [525]
Подобные кризисы, в которых военно-политическая сделка является главной целью, обнаруживают свою суть обычно в тех случаях, когда инициатор кризиса после достижения своих целей пытается урегулировать оставшиеся спорные вопросы, большинство или все, в двусторонних переговорах.
Косвенной целью инициаторов кризиса может быть также стремление подорвать международный авторитет (престижа) оппонента путем демонстрации мировому сообществу его относительной государственной слабости.
Нередко вышеназванные основные цели инициаторов кризисов «балансирования на грани войны» выступают в сочетании друг с другом. Стремление подорвать репутацию оппонента может сопровождаться попытками добиться политической сделки по одному или ряду вопросов. Так, в ходе Карибского кризиса большинство из членов исполнительного комитета (временно созданного в США чрезвычайного органа по разрешению кризисной ситуации) были убеждены, что вялая реакция США на факт присутствия советских баллистических ракет на Кубе не только будет способствовать закреплению более выгодной стратегической позиции Советского Союза, но и в значительной степени подорвет международный престиж Соединенных Штатов. Итогом этого могло стать ослабление влияния США в мире в целом и в Латинской Америке в частности{497}.
В ходе кризисной конфронтации, по мере ее эскалации, первоначальная цель инициатора могла вытесняться другой. Это, к примеру, произошло в ходе Берлинского кризиса 1948 г., когда безуспешная попытка Москвы принудить Запад к отсрочке экономических и политических реформ в западных зонах оккупации Германии привела к попытке установить непосредственный контроль над городом путем жесткой транспортно-коммуникационной блокады. В ходе Карибского кризиса неудача советского руководства в парировании действий США, направленных на вывод советских ракет с территории Кубы любой ценой, заставила Н. Хрущева предложить другую «сделочную» формулу: вывод советских ракет с Кубы оговаривался обязательством США по выводу американских ракет с территории Турции.
Вызов важному национальному интересу практически всегда приводит к возникновению кризиса, поскольку цена бездействия [526] для государства, которому брошен вызов, как правило, очень высока. Оно может не только серьезно повредить его международной репутации, но и вызвать серьезные внутриполитические потрясения.
Поэтому во время Берлинского кризиса 1948–1949 гг. американские официальные лица оценивали свое присутствие в Берлине как значительное политическое и военно-стратегическое преимущество в нараставшей конфронтации с Советским Союзом, а отстаивание интересов западных государств в соответствующих зонах как необходимое для сохранения американского влияния в Европе{498}.
Озабоченность своей международной репутацией у государств-участников в полной мере проявилась и в ходе Карибского кризиса. С американской стороны члены исполнительного комитета были особо внимательны к возможным негативным последствиям самого факта пребывания советских ракет на Кубе — как с военно-стратегической точки зрения, так и для международной репутации страны. Для Д. Кеннеди события, кроме того, имели и обостренную личную значимость. Его политический советник Т. Соренсен позже признал, что провал операции в Заливе Свиней превратил кубинскую проблему в «ахиллесову пяту» президента. Он утверждал, что пассивное отношение к пребыванию советских ракет на Кубе после того, как президент публично заявил о категорической неприемлемости подобного хода событий, не только серьезно повредило бы перспективам Д. Кеннеди на повторное переизбрание, но могло бы и завершиться и импичментом{499}. Дилемма Кеннеди в ходе Карибского кризиса подтверждает предположение о том, что обязательство правительства особым образом защищать какой-либо специфический национальный интерес увеличивает политическую «стоимость» последующих попыток отступления или отказа от него.
Важную роль в инициировании кризисных ситуаций данного вида играет существование в государстве-инициаторе серьезных внутри — и внешнеполитических проблем, преодолеть которые [527] предполагается через инициирование межгосударственной кризисной ситуации. Характерны в этом отношении все четыре Кипрских кризиса (1963, 1964, 1967, 1974 гг.). Так, инициатором четвертого Кипрского кризиса выступила Греция, где на протяжении 60–70-х гг. практически не прекращалась борьба с правительством традиционно сильных в Греции левых движений. Гражданские правительства сменялись военными хунтами, которые осуществляли в стране непопулярные меры, направленные в том числа и на подавление коммунистического движения. Это создавало в обществе постоянную напряженность.
В 1973 г. в Греции разразился острый энергетический кризис, вызвавший недовольство широких социальных слоев. Усилилась критика военного ведомства за непомерный бюджет: в 1971 г. в Греции военные расходы были почти в три раза выше, чем ассигнования на образование, и почти в шесть раз выше, чем на здравоохранение{500}.
В подобных условиях военно-политический успех оценивался правительственными кругами как единственная возможность оправдать и высокие военные расходы, и экономические проблемы страны{501}.
Возникновению подобных кризисов в отдельных случаях может способствовать стремление узкой политической группы или фракции внутри политической элиты государства — инициатора кризиса реализовать таким образом, свои частные политические интересы. Внутриполитическая борьба за власть может сыграть важную роль в инициировании кризисов «балансирования на грани войны».
Характерна в этом отношении внутриполитическая ситуация в Турции, выступившей инициатором второго Кипрского кризиса (1964 г.). Доминирующей характеристикой политической жизни в этой стране в 60-е гг. являлось реальное правление «военно-гражданской коалиции». После государственного переворота 1960 г. армия стала непременным участником политической борьбы, в которой сложилось своеобразное сочетание военного и гражданского факторов. Политический режим в Турции в начале 60-х гг. можно было охарактеризовать как режим «контролируемой» [528] или «ограниченной демократии»: в качестве контролирующей силы всегда выступала армия. В частности, это сказывалось в чрезвычайно высоком авторитете начальника генерального штаба не только в армии, но и в высших политических кругах страны. По мнению ряда исследователей, в определенные моменты начальник генерального штаба мог стать одним из важнейших лиц, способных влиять на политическую жизнь страны и определять отношения между армией и правительством{502}. Военная доктрина, стратегические военные планы разрабатывались генштабом без участия политиков. О них в лучшем случае информировалось правительство. Попытки каким-то образом установить контроль над генштабом, предпринимавшиеся с начала 60-х гг., оканчивались безрезультатно.
Стремление «военной партии» в турецком правительстве закрепить это положение, доказать его обоснованность и сыграли значительную роль в инициировании кризиса в расчете на безусловный успех.
В целом большинство исследователей, анализируя особенности процесса принятия решения, вызывающего кризис, рассматривают выбор того или иного курса как результат политической борьбы внутри правительства или между ведущими государственными ведомствами и учреждениями. Соответственно любое национальное правительство представляется историками и политиками в конечном счете как арена сложного соперничества, а конкретное решение — как результат сделки между различными политическими фракциями.
Известный историк и политолог Г. Эллисон пишет: «В этом процессе в данный момент одна из групп, приверженная какому-либо курсу действий, одерживает верх над другими группами, отстаивающими другие альтернативы... Однако эти группы продолжают борьбу за принятие собственных альтернативных решений. Соответственно результат или, лучше сказать, результирующая представляет собой смесь конфликтных предпочтений и неравной политической власти различных индивидуумов и отличается от того, к чему стремились эти индивиды или группы. Во всяком случае, то, что движет этими «шахматными фигурами», — это не просто аргументы, которые обусловливают причину действия, или рутинные процедуры принятия решения, но скорее борьба за [529] власть и умение протолкнуть решение одними и противодействие принятию подобного решения их оппонентами»{503}.
Активное внутриполитическое соперничество стало одной из основных причин ряда военно-политических кризисов «балансирования на грани войны», в том числе вьетнамо-кампучийского (1977–1978 гг.), ирако-сирийского (1976 г.), угандо-танзанийского (1979 г.), доминикано-венесуэльского (1960 г.), арабо-израильских (1967, 1973 гг.), индо-китайских( 1959–1960, 1962 гг.), ирако-иранских (1959–1960, 1969, 1980 гг.) и др.
Внутриполитическое соперничество влияет на возникновение кризиса, как правило, двумя путями.
Бюрократическая группа или политическая коалиция может инициировать конфронтацию с другим государством исходя из предположения, что это усилит ее внутриполитическое влияние и одновременно подорвет позиции основных оппонентов (подобная установка может проявиться и косвенным образом). Однако может быть спровоцирован кризис с другим государством политической борьбой за усиление влияния не преднамеренно, а в качестве побочного эффекта. Это обусловливается тем, что в процессе принятия решения отдельные политики, коалиции или другие бюрократические единицы руководствуются в своих действиях прежде всего ведомственными целями. Соответственно национально-государственный интерес определяется ими нередко в терминах частных или узковедомственных — в формулировках, нацеленных на увеличение, к примеру, их бюджетного финансирования или усиления влияния на процесс реализации политического курса. Если политические ставки при принятии решения крайне высоки или соперничество за влияние развивается особенно бескомпромиссно, политики могут чувствовать себя в меньшей мере связанными конституционными процедурами или поведенческими нормами. Это чаще всего происходит, когда соперничество за степень влияния внутри политической элиты отражает более масштабную социально-политическую борьбу в обществе. Тогда при решении внешнеполитических вопросов особое внимание уделяется их воздействию на соотношение политических сил в обществе и между соперничающими фракциями{504}. [530]
Одним из ведущих мотивов развязывания кризиса может стать не только внутриполитическая нестабильность в целом, но и личная политическая уязвимость лидера государства, в силу шаткости своей позиции противостоять рискованным или недостаточно обоснованным аргументам, что могло привести к кризису в межгосударственных отношениях. Подобная ситуация в той или иной степени проявилась в Корейском (1950 г.), китайско-индийском (1962 г.), Карибском (1962 г.), арабо-израильском (1967 г.) и других военно-политических кризисах.
Корейский (1950 г.) и китайско-индийский (1962 г.) кризисы представляют собой характерные примеры того, как государственные лидеры оказывались не в состоянии противостоять требованиям возбужденного общественного мнения, давлению внутриполитической оппозиции и были вынуждены избрать конфронтационный внешнеполитический курс.
В корейском случае президент Г. Трумэн и госсекретарь З. Ачесон, уязвимые перед обвинениями в том, что они якобы позволили распространиться коммунизму в Азии, предполагали, что война с Китаем будет для них предпочтительней внутриполитических последствий отказа санкционировать настойчивое стремление генерала Д. Макартура объединить Корею военным путем{505}.
Для Д. Неру схожая проблема была во многом обусловлена его собственными внутриполитическими просчетами. В свое время он сам согласился активизировать антикитайскую пропагандистскую компанию, которая в конечном счете возбудила индийское общественное мнение в отношении пограничных споров с Китаем. Когда китайцы отказались уступить требованиям Дели, Неру был вынужден продолжать конфронтационную политику уже во многом вследствие мощного и самодовлеющего влияния общественного мнения и внутриполитической оппозиции в стране{506}.
Характерен в этом отношении военно-политический курс Египта в отношении Израиля в 1967 г. Г. Насер добился лидирующей позиции в арабском мире во многом в результате активной борьбы против Израиля и бывших колониальных держав. Однако его политика встречала сопротивление консервативных арабских государств, опасавшихся внутриполитических волнений в собственных [531] странах под лозунгами борьбы с Израилем. С другой стороны позиция Насера не вызывала особого одобрения и у руководителей палестинского движения, которые, напротив, стремились подтолкнуть его к войне с Израилем. Руководство ООП, также как и их радикальные союзники в Сирии и Ираке, обвиняли Насера в излишней уступчивости, проявлявшейся, в частности, в продолжавшемся пребывании на египетской территории миротворческих сил ООН (ЮНЕФ), которое, по их мнению, было выгодно прежде всего Израилю. Насер стал особенно уязвим перед подобной критикой, когда оказался не в состоянии адекватно отреагировать на рейды возмездия, осуществленные Израилем на территорию Иордании и Сирии.
Большинство историков пришло к выводу о том, что снижавшееся влияние Насера на Ближнем Востоке, сопряженное также с экономическими и внутриполитическими трудностями в Египте, заставило его активно действовать в мае и июне 1967 г. в ответ на информацию сирийского руководства о якобы готовящемся нападении Израиля. Так, специалист по ближневосточным кризисам М. Бречер по этому поводу писал: «...Изоляция египетского лидера (в арабском мире. — Авт.) возросла, и в этих условиях он стал рассматривать удаление ЮНЕФ с египетской территории как необходимый шаг для восстановления своей лидирующей позиции в арабском мире. Этот шаг 16 мая 1967 г. вызвал кризис, завершившийся шестидневной войной»{507}.
Наиболее важная внешняя угроза, нередко заставляющая лидеров государства балансировать на грани войны, — ожидание политиками скорого и серьезного изменения в балансе межгосударственных сил, прежде всего военных, в пользу оппонента. Кризис в подобной ситуации рассматривается в качестве силового ответа на эту неизбежную опасность, как средство предотвратить подобное смещение в балансе сил до того, как возможности и время для этого будут упущены. Характерным примером является Карибский кризис. Однако нельзя утверждать, что большинство подобных кризисов обусловливается только военно-стратегическими или внутриполитическими обстоятельствами. Как правило, в механизме их возникновения переплетаются несколько мотивов, взаимно усиливающих друг друга. В целом механизм возникновения кризисов «балансирования на грани войны» [532] предполагает как наличие серьезных мотивов, так и оценку собственных возможностей для реализации поставленных целей, что выражается в поиске наиболее уязвимого для оппонента обязательства и снижения тем самым возможного риска, причем угроза этому обязательству должна быть достоверной.
Значительное место в послевоенном кризисном ряду заняли кризисы по «оправданию собственной враждебности», то есть преднамеренно инспирируемые кризисные ситуации, целью которых является создание наиболее благоприятных внешне — и внутриполитических условий для осуществления запланированной вооруженной акции. Примеры подобного рода кризисов — американо-кубинский (1961 г.), американо-гренадский (1983 г.), сомалийско-эфиопский (1977 г.), кенийско-сомалийский (1963–1964 гг.), американо-доминиканский (1965 г.), американо-вьетнамский (1964 г.) и др.
Кризисы, развивающиеся с целью «оправдания собственной враждебности», уникальны в том отношении, что лидеры государства-инициатора принимают решение начать войну до того, как разразился кризис. Поэтому их целью являлось не принудить оппонента к удовлетворению выдвинутых требований мирными политическими средствами (что оценивалось маловероятным или даже невозможным исходом кризиса), а создать повод, «казус белли» для вооруженного конфликта и быстрого разрешения на этой основе кризисной проблемы в свою пользу.
Ответственным за развязывание вооруженного конфликта инициаторы кризиса стремятся сделать своего оппонента, приобретя таким образом максимально возможную внешнюю и внутреннюю поддержку своим действиям. Ради достижения этого политического преимущества инициаторы кризиса готовы пожертвовать выгодами военной внезапности.
В большинстве случаев механизм возникновения кризисов «оправдания собственной враждебности» включает следующие этапы: а) использование или создание провокационной ситуации для возбуждения общественного мнения внутри своей страны; б) выдвижение неприемлемых требований к оппоненту в качестве реакции на эту провокацию; в) попытка легитимизации своих требований ссылкой на принципы международного права; г) публичное отрицание или преуменьшение своих реальных целей в развивающемся конфликте; д) использование отказа оппонента удовлетворить выдвинутые требования как повод для начала войны. [533]
Инициаторы подобных кризисов обычно используют реальную или, в отдельных случаях, инспирированную провокацию как средство обеспечения международной или внутриполитической поддержки в приближающейся войне. Острая реакция оппонента представляется общественному мнению как демонстрация его агрессивных намерений, а публичные заявления государства-инициатора насыщены, как правило, утверждениями о собственной невиновности, оскорбленном национальном достоинстве.
Так, в ходе Суэцкого кризиса 1956 г. английское и французское правительства развернули мощные пропагандистские кампании, оценивая действия Египта по национализации Суэцкого канала как провокационные и угрожающие жизненно важным интересам Англии и Франции в этом регионе.
При этом замалчивалось, что на такой шаг египетское руководство во многом вынудил отказ английского и французского правительств финансировать строительство Асуанской плотины, лишавшей экономику страны модернизационных возможностей. Как свидетельствует ряд документов и воспоминаний очевидцев, главной целью Англии и Франции в назревавшем кризисе было не столько восстановить свое влияние в зоне Суэцкого канала, сколько использовать данный инцидент для устранения Г. Насера от власти. Основная ставка делалась на использование вооруженной силы. Сразу же после заявления египетского руководства о национализации канала военным министерствам Великобритании и Франции заранее — до попыток политических консультаций и переговоров по урегулированию кризиса — было отдано распоряжение разработать планы проведения соответствующей военной операции{508}.
В отсутствие какого-либо очевидного повода для провокации руководство страны-инициатора может попытаться инспирировать инцидент, который служил бы этой цели. Примером являются действия президента США Л. Джонсона, направленные на создание благоприятных условий для вмешательства во вьетнамские события.
К лету 1964 г. политические советники президента пришли к выводу о неизбежном крахе южновьетнамского правительства без незамедлительной помощи США. Однако в условиях неясных перспектив предвыборной борьбы Джонсон не был склонен [534] к активному вмешательству. Инцидент в заливе Тонкин позволил ему значительно снизить политические издержки решения о непосредственном военном участии США во вьетнамских событиях{509}.
Подробности этого инцидента не выяснены до сих пор. Известно лишь, что в ночь на 30 июля 1964 г. южновьетнамские спецподразделения организовали рейд на северовьетнамские острова Хон Me и Хон Ньеу в заливе Тонкин. В ходе рейда американский эсминец «Мэддокс» находился примерно в 130 морских милях от побережья, продвигаясь с разведывательной целью в северную часть залива. 2 августа «Мэддокс» лег на обратный курс. В соответствии с официальным сообщением эсминец в 23 милях от вьетнамского побережья был атакован двумя северовьетнамскими торпедными катерами. Двое из атакующих кораблей были повреждены ударами с американского самолета, поднявшегося с борта авианосца, третий торпедный катер был потоплен калибрами самого «Мэддокса». Ханой взял на себя ответственность за торпедную атаку, заявив, что это был акт возмездия за артобстрел эсминцем близлежащих островов. Инцидент послужил поводом для резкого усиления американского военного присутствия в регионе{510}.
Факты свидетельствуют о том, что американское военное руководство, и прежде всего ОКНШ, было осведомлено о возможной атаке на «Мэддокс», однако не предприняло никаких мер для ее предотвращения. Более того, в последующем подобная провокационная стратегия была вновь использована в поисках повода для массированных авиационных бомбардировок северовьетнамской территории. На этот раз, заранее предупрежденные о возможной атаке северовьетнамских торпедных катеров, два американских эсминца тем не менее вошли в устье р. Рон. Атака катеров была успешно отбита. Ни один из кораблей не получил практически никаких повреждений. Двумя годами позже, обобщая расследование этого инцидента сенатским комитетом по иностранным делам, сенатор Фулбрайт констатировал явную неопределенность и неясность ситуации. [535]
Тем не менее тонкинский инцидент был положен в основу решения о широкомасштабной военной интервенции США во Вьетнаме{511}.
Реальная или инспирированная провокация может быть использована не только для мобилизации общественного мнения внутри страны и за рубежом, но и стать непосредственным поводом для объявления войны (казусом белли). Подобная установка нередко сопровождается облечением ультиматума в такую категоричную или оскорбительную форму, которая должна гарантировать отказ от выполнения его оппонентом.
Так, в ходе разработки плана совместной военной кампании (Англия, Франция, Израиль) в ходе Суэцкого кризиса было предусмотрено: после того как Израиль 31 октября атакует египетские войска, Англия и Франция должны были предъявить противоборствующим сторонам (Египту и Израилю) ультиматум с требованием немедленно эвакуировать зону канала. Ультиматум должен был создать видимость стремлений английского и французского правительств к незаинтересованному равноценному подходу как к Египту, так и к Израилю. Однако при этом заранее предполагалось, что вследствие стремительного развития событий ультиматум не сможет иметь никаких политических последствий. В случае высоковероятного отказа или неспособности египетской стороны в ограниченное время выполнить требования ультиматума на следующий же день (1 ноября) должны были последовать англо-французские бомбардировки египетских аэродромов.
Однако несоответствие положений ультиматума реальной военно-стратегической обстановке продемонстрировало его несостоятельность. Так, в документе содержалось требование об отводе войск Израиля на 10 миль (16 км) от зоны канала, в то время как на момент его опубликования войска Израиля даже не успели подойти к этому рубежу: они находились на расстоянии 30 миль (50 км) от Суэца{512}.
Другой формой «оправдания собственной враждебности» может стать попытка легитимизации выдвинутых требований ссылкой на общепринятые принципы международного права, например [536] утверждения лидеров государства-инициатора о праве действовать ради самообороны, защиты национальных интересов. Так, в ходе Суэцкого кризиса (1956 г.) отказ правительства Англии от предложения США о проведении международной конференции государств-пользователей Суэцкого канала с целью политического разрешения кризиса мотивировался ссылкой на ранее заключенный договор с правительством Египта{513}.
Следующей формой тактики, камуфлирующей агрессивные намерения, является преуменьшение собственных военно-политических целей, поставленных в ходе кризиса. Так, в ходе Суэцкого кризиса в столицах западных государств действия Г. Насера по национализации Суэцкого канала сравнивались с политикой А. Гитлера по захвату Рейнской области. Утверждалось, что Запад должен действовать немедленно, иначе он станет заложником доброй воли арабских государств, при этом собственные далекоидущие военно-политические цели по свержению режима Насера не декларировались. Основной акцент в пропагандистской кампании был сделан на необходимости восстановления статус-кво в зоне Суэцкого канала. В свою очередь Израиль утверждал, что целью египетского президента является уничтожение Израиля как государства, подчинение Иордании и других арабских государств и создание Арабской империи от Атлантического океана до Персидского залива. При таком подходе суэцкий эпизод трактовался как часть борьбы за господство на Ближнем Востоке, а публичные речи Насера сравнивались по тональности и содержанию с выступлениями Гитлера{514}.
В целом кризисные случаи «оправдания собственной враждебности» возникают, как правило, в обстановке, когда инициаторы кризиса, безусловно, нуждаются во внутренней и/или внешней поддержке планируемой войны и при этом не опасаются перерастания кризиса в вооруженный конфликт.
Механизм возникновения кризисных ситуаций на основе «постепенного втягивания» третьей стороны («вторичные» кризисы) отличается тем, что противостоящие стороны стремятся избежать кризиса, который мог привести к вооруженному конфликту. Однако в условиях развивающейся ситуации инициатор часто вынужден осуществлять политику, которая, как он осознает, может подтолкнуть его страну к противостоянию с третьей стороной. Так как обе [537] стороны склонны избегать войны или вооруженного конфликта, кризисы «постепенного втягивания» характеризуются интенсивным поиском примирения. Однако это примирение вследствие столкновения важных национальных интересов противостоящих сторон труднодостижимо. Мирному разрешению «вторичных» кризисов нередко препятствует также сильное давление внутренней оппозиции, выступающей против каких-либо компромиссов. Несмотря на то что подобные кризисные ситуации в каждом конкретном случае обусловливаются специфическими причинами, механизм их возникновения имеет немало общих черт.
Важнейшим фактором возникновения «вторичных» кризисов является географическая близость третьей стороны к территории первичного конфликта. Этот фактор сыграл, к примеру, значительную роль в инициировании йеменских кризисов (1962, 1965, 1966 гг.), в которые оказались вовлечены Египет и Саудовская Аравия. Стремясь добиться лидерства в арабском мире путем распространения революционной идеологии на другие, прежде всего близлежащие арабские страны и ослабления таким образом влияния консервативных арабских режимов, Египет особое значение придавал укреплению молодой республиканской власти в ЙАР (после государственного переворота там в 1962 г.). В свою очередь Саудовская Аравия, не желая мириться с революционным режимом в сопредельном государстве, своей активной поддержкой антимонархических сил втянулась в военно-политический кризис с Египтом.
Второе условие, которое в значительной степени проявляется в механизме возникновения «вторичных» кризисов, — продолжительность и интенсивность первичного кризиса или вооруженного конфликта. Длительные кризисы или конфликты перерастают во «вторичные», как правило, с большей вероятностью. Это обусловливается прежде всего тем, что по мере возрастания напряженности первичного кризиса государственные лидеры все более склонны обращаться для достижения быстрой и долгожданной победы к рискованным военным предприятиям. Эти военные шаги вовлекают в орбиту конфликта новых участников.
Характерно вовлечение Индии в ланкийский внутригосударственный конфликт. Он возник в 1956 г. в результате принятого в Шри-Ланке государственного курса на «сингализацию» всей страны, который встретил сопротивление, в том числе и вооруженное, тамилоязычного населения этой страны. Это не могло оставить безучастным официальный Дели, обеспокоенный возможностью резкого обострения межнациональной обстановки в собственном [538] штате Тамилналу, где преобладало тамилоязычное население. На протяжении многих лет Индия стремилась добиться от ланкийского правительства политического решения межнациональной проблемы, предостерегая его от использования исключительно военных способов ее разрешения. Тем не менее правительство Шри-Ланки в конечном счете сделало ставку на военную силу. Подобный курс создал предпосылки для возникновения в 1983 г. военно-политического кризиса между Индией и Шри-Ланкой.
Третьим условием возникновения «вторичных» кризисов является постепенное смещение в ходе первичного кризиса реального влияния в правительственных структурах в сторону высшего военного командования, что приводит к эскалации конфликта и вовлечению в него третьих сторон. В условиях вооруженного конфликта военные склоняются к использованию любого вида оружия или стратегии, ведущей к победе. Как только решение на использование военной силы принято, высшее военное командование готово применить ее в максимальном объеме, массированно и быстро. Характерны в этом отношении резкие разногласия между президентом США Г. Трумэном и генералом Д. Макартуром во время Корейской войны, раздражение американских военных по поводу налагавшихся на них ограничений в период Вьетнамской войны и др. Эти ограничения, однако, рассматривались политическим руководством как единственное средство избежать конфронтации с третьей стороной. В то же время целый ряд «вторичных» кризисов был спровоцирован недостаточной способностью политических властей обеспечить тщательное и скрупулезное выполнение военными структурами принятых политических решений.
Значительное влияние на возникновение «вторичных» кризисов оказывает отношение общественного мнения к развивающемуся первичному межгосударственному конфликту. Общественное мнение в демократических государствах может принудить политиков избрать военно-политический курс, который приведет к конфронтации с третьей стороной.
Так произошло в Соединенных Штатах во время Корейской войны. Опросы общественного мнения, проведенные в 1949–1950 гг., показывали устойчивое недовольство основной массы населения США внешнеполитическими действиями администрации, прежде всего на Дальнем Востоке, где после победы коммунистов в гражданской войне в Китае и нападения Северной Кореи на Южную ситуация складывалась не в пользу США. Этими настроениями умело пользовалась республиканская оппозиция. [539]
Положение администрации Г. Трумэна усугубилось после успешной Инчхонской десантной операции, проведенной 15 сентября 1950 г. и приведшей к перелому в войне. Американская пресса, преувеличивая масштабы успеха, ошибочно утверждала, что севернокорейская армия фактически разгромлена и не способна к сопротивлению. Проведенные в сентябре 1950 г. опросы общественного мнения показали, что значительная часть опрошенных разделяют эти настроения и высказываются за оккупацию всей Кореи{515}. Конгресс также почти единогласно высказался за объединение Кореи силовым путем. Сенатор Ноулэнд, выражая охватившее конгресс и страну возбуждение, заявил, что провал в «освобождении» всей Кореи будет означать ничто иное, как «умиротворение» агрессора.
Советники предупредили госсекретаря Д. Ачесона: в сложившейся обстановке воинственным республиканцам не составит труда убедить общественное мнение в том, что отказ войти в Северную Корею означает предательство национальных интересов страны.
27 сентября президент США Г. Трумэн одобрил предложение генерала Д. Макартура о пересечении 38-й параллели. Это решение имело для КНР остро провокационный характер, что в конечном счете привело к возникновению между двумя государствами военно-политического кризиса, переросшего затем в ожесточенный вооруженный конфликт.
Одним из последних факторов, играющих существенную роль в механизме возникновения «вторичного» кризиса, может стать попытка одного из протагонистов спровоцировать конфронтацию между своим противником и третьим государством, тем самым значительно ослабив его и получив возможность разрешения кризиса в свою пользу. Так действовало правительство ФРГ, стремившееся в ходе Берлинских кризисов вовлечь США в конфронтацию с Советским Союзом и тем самим укрепив свои позиции в противостоянии с последним{516}.
«Вторичные» кризисы, как правило, развиваются двумя основными путями. Инициаторы могут выдвинуть неприемлемые требования третьим сторонам. Это было характерно для чадско-ливийских [540] кризисов 1971, 1982, 1985 гг. (Ливия в отношении Франции), американо-вьетнамского 1961 г. (США в отношении Северного Вьетнама), вьетнамо-кампучийского 1977–1978 гг. (КНР «отношении Вьетнама) и др.
В другом случае «вторичные» кризисы могут возникать из военно-политического курса инициаторов кризиса, который угрожает интересам третьих сторон. Таков ирако-кувейтский кризис 1961 г., в который оказалась вовлечена и Англия.
Конфликтные отношения между Ираком и Кувейтом возникли сразу же после обретения последним независимости 19 июня 1961 г. Одновременно между Кувейтом и его бывшей метрополией (Англией) был заключен оборонительный договор. Несмотря на это, премьер-министр Ирака 25 июня 1961 г. заявил, что Кувейт является составной частью Ирака, чем вызвал кризис не только для Кувейта, но и для Англии, болезненно воспринявшей возможность утраты своего влияния в этой новообразованной стране. В результате английские войска высадились в Кувейте. Ввиду бесперспективности вооруженной борьбы Ирак на время отказался от своих требований.
Динамика вызревания «вторичных» кризисов в основных своих чертах имеет немало сходного независимо от особенностей конкретных кризисных случаев.
Доминирующей их характеристикой является решимость государственных лидеров обеих сторон реализовывать или отстаивать свои интересы, воспринимаемые как настолько жизненно важные, что для их отстаивания можно пойти на вооруженный конфликт. При этом государственное руководство третьих сторон констатировало, что речь идет о выживаемости политической системы. Политическая «стоимость» уступок для обеих сторон воспринималась как очень высокая, что в конечном счете приводило к возникновению кризисной ситуации.