Содержание
«Военная Литература»
Военная история

Глава 14.

Польша — слабое звено социализма

Феномен «Солидарности» 1980–1981 гг.

Летом 1980 г. весь мир был потрясен событиями в польском городе Гданьске. В ночь с 16 на 17 августа на верфи им. Ленина был создан Межзаводской стачечный комитет, выступивший с беспрецендентной критикой в адрес польских властей. В своем выступлении по телевидению 17 августа первый секретарь ЦК ПОРП Э. Герек признал ошибки в социально-экономической политике, пообещал реформы и призвал бастующих вернуться на работу. Его выступление не произвело ожидаемого эффекта.

«Нас это не касается, — таков был ответ лидера бастующих тогда еще мало кому известного электрика судоверфи Леха Валенса. — Пока мы бастуем и ждем, когда власти к нам явятся». [392]

Власть была вынуждена уступить и пойти на унизительные для нее переговоры — с вчера еще никому не известным руководством профобъединения «Солидарность».

В истории возникновения «Солидарности», как и вообще в событиях летних забастовок 1980 г., до сих много неясного. Существует версия: забастовочное движение на первых порах было инициировано самими коммунистами — политиками второго эшелона, рвущимися к власти.

Первоначально «Солидарность» представляла собой «протестное» движение за социализм с «человеческим лицом». Никакой созидательной программы у нее не было. Основным средством давления на власти была забастовка. Власти, опасаясь усиления протестного потенциала, продолжали выплачивать забастовщикам деньги. В подобных комфортных условиях забастовочное движение только разрасталось. У профобъединения появилась мощная, разветвленная инфраструктура на местах.

Руководством «Солидарности» на всей территории Польши, в воеводствах, горах и селах были созданы местные организации, умело проводившие пропагандистскую работу среди населения. Почувствовав реальную возможность «раскачать» ситуацию в Польше, Запад стал оказывать «Солидарности» мощную финансовую и материально-техническую поддержку. В короткие сроки ряды «Солидарности» пополнили около 10 млн поляков. С политико-идеологической точки зрения весьма неприятным для властей был тот факт, что основную социальную базу «Солидарности» составлял рабочий класс.

Попытки официальных властей завершить переговоры с руководством «Солидарности» непосредственно в Гданьске ни к чему не привели.

Средства массовой информации — газеты, журналы, радио и телевидение — постепенно выходили из-под контроля правительства. «Профсоюз» пользовался безусловной поддержкой не только у католической церкви. «Солидарность» в отдельных своих публикациях стала поддерживать даже центральная партийная печать. Под контролем государственного руководства осталась единственная армейская газета «Жолнеж вольности», тираж которой, по указанию первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) С. Кани, был значительно увеличен и в основном распространялся бесплатно. Активисты «Солидарности» делали все, чтобы эта, достаточно популярная, газета до читателя не доходила. Большими партиями ее скупали и уничтожали. [393]

Вскоре в эфир стали выходить подпольные радиостанции. Руководство «Солидарности» приступило к формированию оппозиционных, «параллельных» органов власти.

К середине 1981 г. противостояние «Солидарности» и государственного руководства в центре и в некоторых воеводствах, на производственных предприятиях, в учебных заведениях и на селе значительно усилилось. По сути дела руководство «Солидарности» готовилось к решающей схватке за власть.

ПОРП стремительно утрачивала свое политическое влияние в стране. С промышленных предприятий начали изгоняться партийные комитеты. Участились провокации против советских военнослужащих Северной группы войск. Рост антисоветских настроений происходил, несмотря на то что Польша (о чем сообщалось в средствах массовой информации) продолжала получать внушительные финансовые дотации из Советского Союза. Из Советского Союза в Польшу за бесценок шли нефть, хлопок, железная руда, зерно, мясо и многие другие товары.

Безвозмездную помощь Польше предоставила и Германская демократическая республика (заем на 200 млн западногерманских марок). Эта огромная сумма из Берлина в Варшаву была доставлена на специальном самолете. В стране это было воспринято без особой благодарности, как само собой разумеющееся.

Ситуация накалялась.

Готовилось ли военное вторжение?

По политическим и военно-стратегическим причинам советское руководство придавало особое значение, наряду с ГДР и Чехословакией, именно Польше. Через территорию Польши традиционно направлялся основной удар иностранных армий, вторгавшихся на российскую территорию. Через Польшу и Чехословакию проходили жизненно важные коммуникации, связывавшие Москву с Группой советских войск в Германии. Последняя должна была принять на себя основной удар в случае вооруженного конфликта с НАТО. Помимо этого, Балтийское побережье являлось связующим звеном в действиях союзных флотов ГДР, Польши и СССР.

Обостряющийся в Польше с каждым днем кризис, а также свежая память о советских военных акциях при аналогичных обстоятельствах в ГДР, Венгрии и Чехословакии оставляли для польских властей ограниченный выбор: пустить ситуацию на самотек [394] и дожидаться войск Варшавского Договора или попытаться ввести военное положение. Выбор был мучительный.

В. Ярузельский и его предшественник на посту Первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) С. Каня, оба утверждали в своих мемуарах, что Л. Брежнев, другие представители кремлевского нобилитета, на протяжении 1980–1981 гг. открыто предупреждали: если в Польше не будет быстро найдено «внутреннее» решение, применение силы по «чехословацкому» сценарию неизбежно{337}.

В конце 1990 г., после того как Ярузельский покинул свой высокий пост, в своих выступлениях и интервью он открыто стал отстаивать следующую версию. Введение военного положения было «трагической, но необходимостью, так как в декабре 1981 г. оно оставалось единственным способом предупредить советское военное вмешательство»{338}.

Многочисленные противники Ярузельского утверждали обратное: бывший президент пытается переложить ответственность на политический «труп» (уже не существующий Советский Союз){339}. Истина в этом вопросе по сей день остается не проясненной.

Основательные аргументы в пользу Ярузельского содержатся в показаниях полковника Р. Куклиньского, одного из пяти офицеров Генерального штаба Польши, допущенных к разработке сверхсекретных планов введения военного положения в Польше. Куклиньский к этому времени уже был завербован ЦРУ и являлся для американцев ценнейшим источником информации.

Его исчезновение в самый разгар подготовки к введению военного положения произвело удручающее впечатление. Вот как описывает это событие в своих воспоминаниях генерал армии А. И. Грибков (в тот период начальник штаба):

«После составления плана (военного положения. — Авт.) случилось чрезвычайное происшествие — бесследно исчез начальник оперативного отдела Генштаба полковник Куклиньский вместе со своей семьей. Он был активным участником разработки плана введения военного положения. В его обязанности входило обеспечение связи со Штабом ОВС, он присутствовал на всех заседаниях Комитета министров обороны и Военного совета армий [395] стран Варшавского Договора, участвовал в подготовке военных вопросов к совещаниям Политического консультативного комитета. Он был допущен к планам использования польской армии и в военное время. В общем, Куклиньский знал многие военные и государственные секреты. Впоследствии стало известно, что он с семьей оказался на Западе.

В спешном порядке Генеральному штабу Войска Польского пришлось перерабатывать некоторые разделы плана введения военного положения и исполнительные директивы штабам и войскам»{340}.

Уже на Западе Куклиньский в 1987 г. дал продолжительное интервью, в котором подробно описал усиливающееся давление, которое на всем протяжении кризиса оказывалось на польское правительство высшими советскими руководителями{341}. Тем самым он косвенно признал, что Ярузельский стал заложником драматической ситуации. Куклиньского нельзя было заподозрить в личной симпатии генералу. Скорее наоборот.

По свидетельству Куклиньского, в декабре 1980 г. сложилось впечатление: дальнейшее «откладывание с введением военного положения» вскоре обернется прямой военной акцией со стороны СССР{342}. План военного вторжения был якобы передан начальником Генерального штаба ВС СССР маршалом Н. В. Огарковым заместителю польского генштаба генералу Т. Хупаловскому в период его пребывания в Москве 1 декабря 1980 г. Планом предусматривался ввод советских, восточногерманских и чехословацких войск на польскую территорию под предлогом проведения учений. Польские войска должны были оставаться в казармах. В состав войск вторжения должна были войти 15 советских дивизий, 2 немецких и 1 чехословацкая. Была проведена и соответствующая рекогносцировка маршрутов выдвижения и районов сосредоточения войск, в которой активное участие принимали и польские представители. С целью уточнения обстановки было решено провести командно-штабное учение. Проведение войсковых учений, как известно, стало для Москвы излюбленным способом давления на вольнодумствующих союзников. В данном случае речь шла о совместном командно-штатном учении «Союз-80» на Западном [396] ТВД, к которому привлекались оперативные штабы с частями связи: от Войска Польского — штабы Поморского и Шленского военных округов; от Чехословацкой народной армии — штаб Западного военного округа и два армейских штаба; от Национальной народной армии ГДР — два армейских штаба; от Советской Армии — штаб ГСВГ, два ее армейских штаба и штаб Северной группы войск (СГВ).

Руководить учением было поручено главнокомандующему вооруженными силами ОВД маршалу В. Г. Куликову. Штаб руководства учением расположился в г. Легница (Польша) в штабе Северной группы войск.

Учение должно было начаться в конце октябре 1980 г., но по просьбе польского руководства (из-за взрывоопасной внутриполитической обстановки) постоянно переносилось.

Наконец Москва решила больше не откладывать. Декабрь был крайне неудобным сроком для проведения учений. Приближались новогодние и рождественские праздники. Однако министр обороны маршал Д. Ф. Устинов настаивал на своем решении. С датой учений — 8–10 декабря — после определенных колебаний согласились все союзные командования. Медлила только Польша. В Варшаве опасались: учения могут завершиться вводом войск Варшавского Договора на территорию страны. И не без основания.

Генерал армии А. И. Грибков вспоминает о происходившем следующим образом:

«Учение «Союз» в соответствии с разработанным учебным планом шло к концу, и мы готовились 21 декабря подвести его итоги с тем, чтобы к рождественским праздникам весь личный состав был в пунктах постоянной дислокации.

Накануне подведения итогов позвонил Устинов и дал указание продолжать учение до особого распоряжения. Цель была всем ясна — продолжать давление на польское руководство и общество. В итоге учение «Союз» шло почти два с лишним месяца. За это время штабу руководства пришлось несколько раз готовить новые учебные задачи, отрабатывать все виды военных действий: оборону, наступление, встречное сражение, отступление и контрнаступление, делать замену «играющих» штабов. Некоторые штабы участвовали в учении дважды, с небольшим перерывом. Лишь в начале марта 1981 г. мы получили указание постепенно сворачивать штабы и отправлять их по домам.

Штабу руководства в сокращенном составе надлежало оставаться в Легнице под флагами стран Варшавского Договора, висевшими [397] на высоких флагштоках перед зданием штаба Северной группы войск. Каждое напоминание о бесплодности его пребывания раздражало московское военное начальство. Где-то в мае «сидение» закончилось».

В эти дни, которые складывались в долгие недели и месяцы, «из-за безжалостной и бескомпромиссной позиции русских, — вспоминал Куклиньский, — Ярузельский был... в состоянии шока и полнейшего опустошения»{343}.

Лично у этого полковника-перебежчика не было сомнений в том, что «восемнадцать полностью боеспособных советских, чешских и немецких дивизий, застывших в ожидании у границ Польши, предприняли бы (в декабре 1980 г.) интервенцию в том случае, если бы польские силы безопасности и армейские части по тем или иным причинам оказались неспособными подавить сопротивление общественности»{344}.

Эту точку зрения поддерживали и другие очевидцы. Так, чешский генерал Станислав Прохазка, командовавший в тот период бронетанковой дивизией, сообщил в середине 1990 г. о том, что его части десять лет назад (в декабре 1980 г.) находились в полной боевой готовности к вооруженному вмешательству «по приказу из Москвы»{345}.

Однако согласно сделанным оценкам (и эти оценки стали известны ЦРУ), предполагаемая численность сил вторжения, в случае отказа Варшавы от сотрудничества или какого-либо организованного сопротивления со стороны польской армии или населения, была явно недостаточной. В первом случае требовалось не меньше 30 дивизий, в последнем — дивизий должно было быть по меньшей мере 45{346}. Такие силы Советский Союз, увязнувший в афганском конфликте, выделить не мог. Ситуация приобрела форму хронического кризиса.

«Доктрина Брежнева» отправлена в архив?

В период польского кризиса 1980–1981 гг. времени для принятия решения было значительно больше, чем в 1953 г. в Германии [398] или в 1956 г. в Венгрии. И это обстоятельство нашло свое отражение в тех продолжительных дебатах, которые развернулись внутри Политбюро в связи с обсуждением очередной неприятной ситуации внутри «социалистической системы».

В целом Москва ограничивалась общими декларациями с предупреждающим акцентом. В 1980–1981 гг. советское Политбюро неоднократно подчеркивало, что ни при каких обстоятельствах «не оставит братскую социалистическую Польшу в беде», что «социалистическое сообщество нерушимо, и его защита является делом не только отдельных входящих в него стран, но и всего содружества в целом»{347}.

Если от планов военного вторжения в Польшу в Москве и отказались, то это не означало ее капитуляции в польском вопросе.

В начале апреля 1981 г. состоялась встреча С. Кани и В. Ярузельского с председателем КГБ Ю. В. Андроповым и министром обороны СССР Д. Ф. Устиновым. Она прошла в г. Бресте, на польско-советской границе. Ради сохранения строжайшей секретности встреча была организована по всем требованиям детективного жанра.

Вечером 3 апреля около 19 часов на аэродром Варшавы прибыла машина, в которой находились С. Каня, В. Ярузельский и полковник — помощник премьера. Без охраны советский самолет Ту-134 стоял в готовности к вылету, экипаж и стюардесса заранее были проинструктированы — принять высокопоставленных пассажиров, проявлять о них заботу, доставить в Брест и затем обратно в Варшаву. Судя по всему, руководители Польши, прекрасно осведомленные о судьбе чехословацких реформаторов в период кризиса 1968 г., ничего хорошего от этой встречи не ждали.

Вот как вспоминает об этом непосредственный участник происходившего генерал армии А. И. Грибков:

«Когда перед посадкой в самолет я разговаривал с С. Каней и В. Ярузельским, то почувствовал их большое волнение. Настроение у них было, прямо скажем, подавленное, лица напряженные, взгляды недоверчивые. Я настраивал их, как только мог, на хороший исход переговоров, пожелал им благополучного полета и сказал, что буду их встречать в Варшаве. Мне показалось, что у них были сомнения по поводу быстрого возвращения домой»{348}. [399]

Польские руководители, впрочем, волновались напрасно. Никто не собирался их арестовывать. На дворе уже стояло иное время.

9 апреля 1981 г. на заседании Политбюро ЦК КПСС Ю. В. Андропов и Д. Ф. Устинов докладывали об итогах своей встречи с Каней и В. Ярузельским.

Оба сообщили о подавленном состоянии своих польских собеседников. При этом С. Каня подтвердил то, о чем уже стали догадываться в Москве: контрреволюция сильнее правительства. По словам польских руководителей, Политбюро ПОРП в определенной мере могло опираться на следующие силы: примерно 400 тыс. человек в армии, 100 тыс. в МВД и около 300 тыс. резервистов. В этих условиях и Каня, и Ярузельский особенно опасались предупредительной забастовки, и не дай Бог — всеобщей. Которая могла привести к полному параличу экономики. Несмотря на это, оба польских руководителя высказались решительно против ввода союзных войск. И с оговорками — против введения военного положения.

Однако в Москве уже преобладало мнение: единственным возможным способом разрешения польского кризиса является введение военного положения. И только на самый крайний случай гипотетически рассматривалась возможность ввода на территорию Польши союзных войск.

6 июня 1981 г. польское руководство получило письмо ЦК КПСС, в котором высказывалась озабоченность положением дел в Польше, давалась нелицеприятная оценка сложившейся социально-политической обстановке в польском обществе и партии, а также излагались рекомендации по стабилизации положения в стране. Это письмо было приурочено к пленуму ЦК ПОРП, который должен был состояться 9 и 10 июня. С. Каня выступил на нем с докладом о ситуации в стране и в партии.

Использовались и другие, более жесткие формы давления на польские власти и общество в целом. В конце октября 1981 г. на Жаганьском полигоне в Польше было спланировано и проведено тактическое учение польских и советских частей. На этом учении с боевой стрельбой должен был пройти показ нового самолета-штурмовика Су-25 и самоходных артиллерийских установок «Гвоздика» и «Акация». Это неординарное событие стало поводом для приглашения военного руководства Польши, ГДР и Чехословакии.

На состоявшейся здесь встрече с маршалом Д. Ф. Устиновым Ярузелький вновь отметил сложное внутриполитическое положение страны и подтвердил, что «Солидарность» по-прежнему ведет [400] дело к захвату власти. Вопрос о вводе союзных войск в Польшу не поднимался. По словам очевидцев, была заметна взаимная симпатия Ярузельского и Устинова.

Во второй половине октября 1981 г. основной руководящий состав Министерства обороны СССР был собран для обсуждения обстановки, сложившейся в Польше. Присутствовали только первые заместители министра обороны и несколько других высших военачальников.

Начальник Генерального штаба ВС маршал Н. В. Огарков в своем докладе не предлагал крайних мер (включая ввод союзных войск на территорию Польши).

Речь в его докладе шла о защите интересов Северной группы войск, о том, как не допустить ее втягивания во внутренний конфликт, как обеспечить безопасность маршрутов и материальных запасов на этих маршрутах для выдвижения стратегических резервов (на случай военного времени). Политическая оценка происходящих событий в докладе не присутствовала.

Это было восполнено в выступлении маршала В. Г. Куликова. По его мнению, «Солидарность» в ближайшее время могла взять власть в стране в свои руки. Чтобы сохранить Польшу как союзника по Варшавскому Договору, необходимо готовиться к вводу союзных войск в Польшу (чехословацких, советских и, возможно, ННА ГДР). Маршал сделал оговорку — Ярузельский в разговоре с ним в категорической форме заявил: «Только не немецкие войска»{349}.

Фактически против предложения своего непосредственного начальника высказался начальник штаба войск ОВД генерал армии А. И. Грибков, считавший, что ввод союзных войск может привести к непредсказуемым последствиям. Его поддержали маршал С. Л. Соколов и генерал армии А. А. Епишев. Это решило исход совещания.

Устинов не стал подводить его итоги, поблагодарил всех и уехал в Кремль. Там должно было состояться заседание Политбюро, в том числе и по «польскому вопросу». Как известно, на Политбюро возобладала точка зрения о невозможности силовой акции в отношении Польши. «Если к власти в Польше придет новое руководство, пусть даже социал-демократы, — заявил по этому поводу М. А. Суслов, — будем пытаться с ними сотрудничать»{350}. [401]

И продолжил: «Нам не следует посылать в Польшу советские и другие войска ни при каких условиях, даже в том случае, когда осуществить этот шаг попросит польское руководство»{351}.

Он напомнил ситуацию в Польше в 1970 г., когда первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка вопреки совету Москвы решил использовать силу для подавления забастовки рабочих. Результатом стало резкое падение престижа партии и личная отставка B. Гомулки.

Суслов, по свидетельству Горбачева, сообщил по телефону C. Кане и В. Ярузельскому о том, что советские войска будут продолжать гарантировать безопасность Польши в случае возникновения угрозы извне, но ни при каких обстоятельствах не будут использованы для внутриполитических целей. Однако споры вокруг польской проблемы продолжались.

Маршал В. Г Куликов по-прежнему был убежден — войска все равно вводить придется. И не скрывал своей позиции. В долгосрочном плане он оказался прав. Если империя или «квази-империя», каковым было социалистическое содружество во главе с СССР образца 80-х гг., уже не имела сил любым, в том числе и жестким способом поддержать порядок на своей периферии, ее развал становится неизбежным.

Осенью 1981 г. министр обороны Д. Ф. Устинов дал А. И. Грибкову и Главнокомандующему силами Варшавского Договора маршалу В. П. Куликову указание сообщить Ярузельскому следующее: по крайней мере в настоящее время полякам «следует больше полагаться на собственные силы в восстановлении порядка в стране и не надеяться на то, что некий старший брат придет и обо всем позаботится»{352}.

Высшее руководство Польши испытывало все большую нервозность и неуверенность из-за весьма проблематичных перспектив военного положения, возможности утраты контроля над ходом событий и возобладания хаоса и социальных беспорядков в стране.

Больше всего польских лидеров беспокоило, как поведет себя армия, какую позицию займет руководство «Солидарности», как встретит военное положение церковь и верующие.

По плану Войско Польское с введением военного положения использовалось для охраны важнейших ключевых объектов — органов [402] государственного управления, важных узлов коммуникаций и связи, складов и баз государственного назначения, для усиления охраны морской границы, портов, аэродромов, противоздушной обороны, наиболее важных промышленных предприятий, для патрулирования в городах и крупных населенных пунктах на случай введения комендантского времени (часа) и решения других непредвиденных задач.

В связи с приближением дня введения военного положения «польский вопрос» в конце ноября 1981 г. был вновь рассмотрен на заседании Политбюро ЦК КПСС. О вводе войск в Польшу речь не шла. Было решено, в случае необходимости, направить в Варшаву 12 декабря делегацию высокопоставленных функционеров КПСС во главе с М. Сусловым. Этот визит так никогда и не состоялся. И не потому, что такой необходимости не было. Никто не хотел брать на себя персональную ответственность.

2–4 декабря 1981 г. в Москве состоялось плановое заседание Комитета министров обороны (КМО) Варшавского Договора. Центральным на нем стал «польский вопрос». По инициативе польской стороны в лице начальника Генерального штаба генерала Ф. Сивицкого предлагалось принять заявление от имени КМО стран Варшавского Договора о положении в Польше, в котором бы осуждались действия контрреволюции и вмешательство во внутренние дела со стороны НАТО. Это предложение поддержали все, кроме министра обороны Венгрии генерала Л. Цинеге и Румынии генерала К. Олтяну. Оба сослались на отсутствие необходимых полномочий. Заявление так и не было принято.

Разочаровывающие итоги заседания Комитета министров обороны вызвали у польского лидера, мягко говоря, недоумение. «Союзники загоняют нас в безвыходное положение» и «оставляют нас одних» — такова была его буквальная реакция. Ярузельский не мог понять, почему «союзники не хотят взять на себя хоть какую-то часть ответственности, даже тогда, когда они постоянно утверждают, что польская проблема это проблема всего Варшавского Договора, а не только Польши».

Ярузельский сам поставил вопрос о целесообразности ввода советских войск. В том случае, если военное положение начнет «пробуксовывать». По свидетельству генерала А. И. Грибкова, это прозвучало в виде просьбы о предоставлении «гарантий военной помощи (со стороны СССР) в том случае, если ситуация в Польше станет критической». [403]

Его тревога не была оставлена без внимания. Именно в эти дни в Москве вернулись к рассмотрению возможности ввода союзных войск. По некоторым данным, 3 декабря 1981 г. маршал В. Г. Куликов связался с В. Ярузельским и оговорил с ним возможность подобной акции в 00 часов 8 декабря{353}.

О существовании планов ввода войск, намеченного на декабрь 1981 г., сообщил и российский (советский) генерал В. Дубынин{354}, командовавший в период кризиса танковой дивизией в Белоруссии. В интервью, данном в марте 1992 г. одной из ведущих польских ежедневных газет, Дубынин утверждал: вторжение было запланировано на 14 декабря 1981 г. на тот случай, если планы введения военного положения не «сработают»{355}. По его словам, все основные военные приготовления были закончены к концу ноября 1981 г.

Тем временем в самой Варшаве завершались последние приготовления к введению военного положения.

О всех приготовлениях в Варшаве было известно в Вашингтоне благодаря полковнику Р. Куклинському. Особая заинтересованность Вашингтона к происходящему была обусловлена и личностным фактором. Влиятельный пост помощника президента по национальной безопасности в этот период занимал американец польского происхождения З. Бжезинский. Он прилагал максимум усилий, чтобы предотвратить вторжение в Польшу сил Варшавского Договора.

Среди них самым серьезным было предупреждение Москвы о неизбежных санкциях со стороны Запада в случае попытки силового разрешения польского кризиса. Это была очень серьезная угроза. В СССР нарастал, пока еще незаметно, собственный экономический кризис. Об этом еще не знал или не хотел знать народ. Но об этом уже знали или догадывались немногие посвященные.

7 декабря по указанию Л. И. Брежнева в Польшу в очередной раз прилетел маршал В. Г. Куликов. Он передал пожелание Москвы — стабилизировать обстановку в стране можно только через введение военного положения. [404]

9 декабря генерал Ф. Сивицкий от имени В. Ярузельского вновь обратился к Москве с настойчивой просьбой — сделать безотлагательное заявление от имени советского правительства или по крайней мере ТАСС о разгуле антисоветизма в Польше. Это заявление должно было продемонстрировать: Польша не одна, Советский Союз готов к решительным действиям.

Прозвучала еще одна просьба финансового характера. В 1981 г. Польша должна была выплатить кредитов западным странам на общую сумму 2,8 млн инвалютных рублей. Без помощи Советского Союза это было нереально.

Реакция Москвы была уклончивой. Статьи и комментарии, опубликованные в советской прессе в период с 10 по 13 декабря, в какой-то степени следовали польской теме. Но без ультимативного языка. И главное — советское правительство так и не выступило с резким официальным заявлением.

Москва до последнего пыталась держать установившуюся дистанцию от польских событий. Не в последнюю очередь это вызывалось опасением экономических санкций со стороны Запада. В условиях падения мировых цен на нефть и стагнирующей экономики это угроза носила серьезный характер. Об этом прямо сказал на заседании Политбюро ЦК КПСС 10 декабря 1981 г. один из самых информированных людей в стране, председатель КГБ Ю. В. Андропов:

«...Если на Советский Союз обрушатся капиталистические страны, а у них уже есть соответствующая договоренность, с различного рода экономическими и политическими санкциями, то для нас это будет очень тяжело. Мы должны проявить заботу о нашей стране, об укреплении Советского Союза. Это наша главная линия...»{356}

Его поддержал Громыко. К ним присоединился М. Суслов.

В этой ситуации польские руководители оставались один на один с кризисом.

Военное положение

Решение о необходимости введения военного положения, без обозначения конкретной даты его проведения, было принято еще в середине сентября 1981 г. на заседании Совета обороны Польши. Примерный подсчет необходимых сил был неутешителен: [405] наличных ресурсов явно не хватало. И тревога надолго поселилась в коридорах польской власти. Вплоть до последнего дня власти в Варшаве не были уверены в возможности справиться с кризисом собственными силами.

Сначала С. Каня как фактический глава государства был занят лихорадочными поисками иных возможностей стабилизации обстановки — без введения военного положения. Это шло вразрез с установкой советских властей. 17 сентября из Москвы было получено жесткое, по сути дела, директивное письмо, в котором утверждалась необходимость решительных шагов «для предотвращения утраты завоеваний социализма в Польше». Под этими шагами предполагалось введение военного положения.

Введение военного положения требовало от руководителей Польши не только сильной политической воли, но и безусловной поддержки в силовых структурах. В связи с этим колеблющийся, всячески избегающий силового пути разрешения кризиса С. Каня вызывал все большие сомнения.

В Москве было принято решение заменить его на генерала В. Ярузельского. Последний сосредоточивал в своих руках огромную, практически неограниченную власть. Впрочем, Ярузельский, чуждый болезненного властолюбия, особенно не стремился к этому. В ноябре 1981 г. на 4-м пленуме ЦК ПОРП он был избран первым секретарем Польской объединенной рабочей партии. Для С. Кани, которого он менял на этом посту, это стало неожиданностью.

Личность генерала В. Ярузельского вобрала в себя немало противоречий и примет того драматического времени и, без сомнения, стала знаковой для истории Польши. Родился В. Ярузельский в 1923 г. По происхождению — дворянин. Корни его рода восходят к XV столетию. Его дед — участник восстания 1863–1864 гг. против российского владычества. После подавления восстания провел 10 лет в сибирской ссылке. Отец Войцеха добровольно ушел на советско-польскую войну 1920 г. Сам он учился в католической гимназии. С началом Второй мировой войны вместе с родителями оказался на территории Литвы, которая вскоре вошла в состав СССР. 14 июня 1941 г. семья Ярузельских, как и сотни тысяч других поляков, была выслана в Сибирь. Отец умер от истощения после освобождения из советского лагеря в 1942 г. Чтобы прокормить семью (мать и сестер), Войцех работал грузчиком, лесорубом в алтайской тайге. В мае 1943 г. он записался добровольцем в организуемое польскими [406] коммунистами Войско Польское (ВП). Учился в военном училище в Рязани. Участвовал в военных операциях 1-й армии Войска Польского. После войны, стремительно пройдя по ключевым военным должностям, Ярузельский стал в 1968 г. министром национальной обороны. В 1981 г. возглавил польское правительство, а затем ПОРП.

На момент избрания В. Ярузельского первым секретарем ПОРП неизбежность военного положения почти ни у кого в Польше не вызывала сомнений. В руководстве «Солидарности» одержали верх радикалы, сторонники конфронтации с правительством. Однако это не прибавило популярности «Солидарности». Настроениям масс, уставших от перманентного кризиса, была ближе идея компромисса между противостоящими сторонами. С призывами умеренности в адрес лидеров «Солидарности» выступил и новый глава Церкви архиепископ Юзеф Глемп.

Официальные власти внимательно наблюдали за падением рейтинга «Солидарности». Информация о том, что уже менее 50% опрошенных (ноябрь 1981 г.) поддерживают «Солидарность», стала сигналом к переходу в наступление. Введение военного положения была намечено на декабрь 1981 г.

Обстановка в стране накалялась с каждым днем. Из-за непрекращающихся забастовок начались перебои с хлебом и топливом. Руководство «Солидарности» и церковные круги пытались оказать влияние на польскую армию и органы внутренних дел.

10 декабря В. Ярузельский, информируя советское руководство о положении в стране, настоятельно рекомендовал накануне введения военного положения прибыть в Польшу одному из членов Политбюро ЦК КПСС. И вновь поднял вопрос о возможном вводе союзных войск в случае выхода ситуации из-под контроля. Были подняты и иные вопросы, связанные с введением военного положения.

Из воспоминаний генерала армии А. И. Грибкова следует следующее: «В тот же день состоялся разговор по телефону посла Б. И. Аристова с секретарем ЦК КПСС Русаковым, который практически ответил на все четыре вопроса, а именно: из руководства КПСС в ближайшее время в Польшу никто не приедет; по поводу заявления Советского правительства меры будут приняты; войска в Польшу вводиться не будут, надо решать проблемы своими силами; по дополнительной экономической помощи из СССР председатель Госплана Байбаков готовит ответ».

Получив эту информацию, В. Ярузельский заметил: «СССР [407] дистанцируется от нас»{357}. Ответ Москвы вызвал раздражение в Варшаве. Наверное, естественное для союзника, оказавшегося в столь непростой, драматической ситуации. Там ждали более искренних слов и более решительной поддержки.

И генерал Ф. Сивицкий «взорвался». Он заявил буквально следующее: «Если не будет оказана вся необходимая помощь, Польша для Варшавского Договора будет потеряна»{358}. Это подействовало.

12 декабря около 13 часов Д. Ф. Устинов позвонил маршалу В. Г. Куликову, в то время находившемуся в Польше, и проинфомировал его о том, что рассматривается вопрос о вылете в Польшу члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС М. А. Суслова, а также заведующих отделами ЦК К. В. Русакова и К. У. Черненко. Но как уже говорилось, этот визит так и не состоялся.

Тем не менее Ярузельский решился. 13 декабря 1981 г. в 00 часов после мучительных раздумий польское руководство «запустило» механизм военного положения. В 6 часов утра 13 декабря В. Ярузельский выступил с обращением к народу. Большинство населения страны оценило его честность и эмоциональность, искреннюю озабоченность судьбой родины.

Перед польскими войсками ставилась задача: соблюдать бдительность, выдержку, не поддаваться на провокации, а главное — не допустить, чтобы пролилась кровь.

Все прошло на редкость гладко. Сопротивление со стороны населения оказано не было. Наоборот. В морозные декабрьские дни, когда еще только устанавливались обогревательные пункты, поляки сами несли солдатам и офицерам горячий чай в термосах и бутерброды. Единственный случай применения оружия произошел на шахте «Буек», где в результате конфликта погибли 9 шахтеров.

В некоторые воеводства и на крупные промышленные предприятия в ранге представителей правительства были направлены генералы и старшие офицеры. Их основной задачей являлся контроль за исполнением всех требований военного положения.

Советские войска (размещенная на территории Польши Северная группа войск) ни в каких акциях военного положения участия не принимали.

С введением военного положения большинство руководителей «Солидарности» было изолировано, включая Л. Валенсу. [408]

Кроме того, были арестованы и интернированы практически все оппозиционно настроенные общественные деятели страны. Всего около 6 тысяч человек.

Интернированные содержались в достаточно комфортных условиях. Так, вчерашний электрик Л. Валенса был помещен на правительственной вилле, на которой в свое время под домашним арестом содержался В. Гомулка. Остальных разместили в домах отдыха и пансионатах МВД, превращенных в места заключения. После освобождения значительная часть интернированных либо эмигрировала (их было меньшинство), либо вернулась на свои рабочие места (с сохранением стажа и денежной компенсацией в зарплате).

Введение военного положения интерпретировалось официальной пропагандой как необходимое, хотя и болезненное, средство для спасения страны от хаоса и экономической катастрофы. И в широких народных массах подобная оценка находила отклик. Тема защиты партии, социализма в выступлениях польских властей практически не звучала.

Введение военного положения не остановило эрозию партии как политической организации. До отмены военного положения в июне 1983 г. ее ряды покинули свыше 1 млн человек. Оттоку коммунистов способствовала, как ни странно, официальная установка руководства ПОРП. С целью усиления умеренного крыла в «Солидарности» партия не возражала против вступления в этот профсоюз своих членов. В итоге правящая партия потеряла практически всю молодежь и творческую интеллигенцию страны. Это было началом конца.

Военное положение усилило расслоение в польском обществе. Оправившись от первого замешательства, в подполье заработали заранее созданные параллельные органы оппозиции. Развернули вещание подпольные радиостанции, функционировали нелегальные типографии. Начались выступления, особенно интеллигенции и костела, за отмену военного положения.

Еще не эпилог, но...

Военное положение было отменено 22 июня 1983 г. под нарастающим давлением со стороны интеллигенции и церкви, в условиях относительной стабилизации экономического положения страны.

Сколько-нибудь значительных сдвигов в общественном сознании не произошло. Общество находилось в состоянии апатии [409] и глухого недоверия в отношении любых предпринимаемых правительством мер.

Руководством страны было принято решение о начале переговоров с оппозицией. Начался многолетний и трудный переговорный процесс. В тот момент «Солидарность» уже не пользовалась былым феноменальным влиянием. Она не имела широкой социальной опоры. Но она уже в этом и не нуждалась. Поскольку из рыхлого политического движения она трансформировалась в мобильную политическую партию, сразу взявшую на себя первую роль в диалоге с властью. Переговорный процесс в конце концов оформился в проведение регулярного «круглого стола» с политической оппозицией.

Первые (после политической стабилизации 1984–1987 гг.) крупные забастовочные выступления показали руководству страны — болезнь не излечена, приглушены лишь ее внешние симптомы.

Немаловажную роль в решении власти о проведении «круглого стола» с оппозицией сыграла и личная харизма Л. Валенсы, сумевшего одержать верх в телевизионных дебатах с руководителем официальных профсоюзов, членом Политбюро ЦК ПОРП А. Медовичем. За этими теледебатами, состоявшимися вечером 30 ноября 1988 г., следило около 20 млн зрителей. Организаторы дебатов надеялись, что, выступая один на один без советников-интеллектуалов, вчерашний электромонтер провалит их, продемонстрирует, что он всего лишь марионетка в руках стоящих за ним сил. Но Валенса дебаты блестяще выиграл. У власти не оставалось иного выхода, как идти на полномасштабные переговоры, которые с этого момента сопровождались постоянными уступками со стороны власти.

Переломным годом стал 1989-й. За «круглым столом» была достигнута договоренность о необходимости в течение 4-летнего периода перейти к демократическим принципам организации общества.

В этом же году прошли выборы в парламент. Безусловная победа кандидатов оппозиции, выдвинутых Гражданским комитетом «Солидарности», предопределила дальнейший ход политической жизни.

19 июля 1989 г. на заседании Национального собрания большинством в один голос В. Ярузельский был избран президентом ПНР. Ненадолго. Своей жизнью он принадлежал прежнему времени, истории. В сентябре 1990 г. В. Ярузельский добровольно покинул свой пост. Открылась новая глава польской истории. [410]

Дальше