Рейна до Эльбы
Маас-Рейнская операция
В рамках общего наступления англо-американских войск в Западной Европе с 8 февраля по 10 марта была проведена Маас-Рейнская наступательная операция. Ей предшествовал прорыв укрепленной немецкой «линии Зигфрида», которую обороняли наиболее боеспособная 1-я парашютная и 15-я армии вермахта. В составе этих армий насчитывалось 15 дивизий, укомплектованных, правда, всего на 50% личным составом и на 65% артиллерией. Помимо этого три дивизии вермахта — танковая, моторизированная и парашютная — находились в резерве. На этом направлении группировка немецко-фашистской авиации насчитывала 700 самолетов. [229]
Проведение наступательной операции в районе рек Маас и Рейн возлагалось на 21-ю группу армий англоамериканских войск, которую возглавлял фельдмаршал Б. Монтгомери. В состав этой группы армий входили: 9-я американская, 2-я английская и 1-я канадская армии, насчитывавшие 31 дивизию, в том числе 9 бронетанковых, и четыре отдельных бронетанковых бригады.
Группировку наземных войск союзников поддерживали с воздуха 83-я и 84-я авиагруппы английских ВВС и 19-е тактическое авиационное командование США. Общая численность самолетов союзников составила 3600 единиц, что позволило обеспечить полное превосходство англо-американской авиации в воздухе.
Замысел Маас-Рейнской операции заключался в том, чтобы, сковав немецко-фашистские войска в центре силами 2-й английской армии, охватывающими ударами 9-й американской и 1-й канадской армий в направлении Везель разгромить противостоящего противника и овладеть западным берегом Рейна на участке Дюссельдорф, Эммерих.
В период с 1 по 7 февраля авиация союзников нанесла серию массированных ударов по обороне немцев, их глубоким тылам и переправам через Рейн.
8 февраля после пятичасовой артиллерийской подготовки 1-я канадская армия перешла в наступление. На направлении главного удара четыре ее дивизии атаковали одну немецкую дивизию, однако за четыре дня упорных боев смогли преодолеть лишь полосу обеспечения и выйти к главной полосе обороны. Только к 13 февраля канадцы вклинились в главную полосу обороны немцев и овладели населенным пунктом Клеве, продолжая медленно продвигаться на юго-восток.
Переход в наступление 9-й американской армии намечался на 10 февраля. Однако начало операции было отложено в связи с тем, что немцы взорвали плотины и открыли шлюзы на р. Рур. Создавшаяся обстановка позволила немцам максимально усилить группировку [230] своих войск на северном фланге и остановить 1-ю канадскую армию на рубеже Гох, Калькар.
Только 23 февраля, когда вода в Руре спала, американцы перешли в долгожданное наступление, форсировали реку и к 26 февраля овладели крупным плацдармом до 32 километров по. фронту и 16 километров в глубину на восточном берегу Рура. В тот же день перешли к решительным наступательным действиям и канадцы.
Под угрозой окружения с севера канадцами, а с юга — американскими войсками немцы начали поспешный отход с западного берега Рейна, практически не оказывая никакого серьезного сопротивления.
2 марта передовые части 9-й американской армии вышли на Рейн в районе Креефельда, а 3 марта они соединились с канадскими войсками в районе Гельдерна.
7 марта американские войска вышли к мосту через Рейн у Ремагена к югу от Бонна. К своему удивлению, они обнаружили, что мост цел и невредим. По каким-то причинам немцы то ли не успели, то ли не захотели подрывать этот объект. Воспользовавшись благоприятной возможностью, американцы сходу переправились через мост и захватили плацдарм на правом берегу реки.
Мост у Ремагена, который немцы не успели взорвать и сдали американцам, в течение длительного времени был главной целью немецкой артиллерии, авиации и даже морских диверсантов. Однако американские войска, понимая ценность такого «подарка» со стороны противника, защищали мост всеми силами, одновременно быстрыми темпами наращивая свою группировку на восточном плацдарме у Линца.
Значение плацдарма у Ремагена было огромным для судьбы всей кампании в Западной Европе. Он стал символом героизма и отваги американских войск. Об этом у нас будет отдельный рассказ...
С захватом плацдарма у Ремагена войска союзников вышли на оперативный простор. Американские и английские солдаты искренне верили, что следующим этапом операции [231] будет молниеносный бросок на Берлин. Три армии готовы были к этому. Более того, существовал даже план воздушно-десантной операции по захвату ключевых пунктов в Берлине силами 20 тысяч десантников{264}. Однако Эйзенхауэр, следуя своим стратегическим расчетам и соблюдая зоны разграничения военных действий западных союзников и советских войск, отверг саму идею броска на Берлин.
К 9 марта на западном берегу Рейна оставались лишь девять обескровленных немецких дивизий, продолжавших удерживать предмостное укрепление в районе Везеля. В ночь на 10 марта немцы отошли за Рейн, взорвав за собой переправы.
В целом, наступательная операция в районе Маас-Рейн закончилась успехом для англо-американских войск, однако им не удалось окружить и уничтожить немецкие войска западнее Рейна.
Союзниками заранее было создано достаточное превосходство в силах и средствах, хотя темпы наступления составили всего 1,2–3,5 километров в сутки. Общая глубина продвижения северной ударной группировки составила 25–30 километров, а южной — 45–60 километров.
Итогом Маас-Рейнской операции стал выход к Рейну и создание благоприятных условий для последующего наступления с целью овладения важнейшим экономическим районом Германии — Руром.
Не менее важным итогом военных действий на западе стало дальнейшее ослабление морального духа вооруженных сил и населения Германии. Об этом достаточно откровенно пишет в своих дневниках И. Геббельс:
«Фюрер верил в возможность удержать Мозель в качестве рубежа обороны. Но это предположение не оправдалось. Американцам удалось форсировать Мозель на широком фронте, и теперь они расползаются между Мозелем и Рейном, не встречая ощутимого сопротивления...
Иногда с горечью задаешься вопросом, где же наконец намерены остановиться наши солдаты. Дело не в материальном или численном превосходстве противника, [232] тем более что он не так уж сильно превосходит наши войска на этом фронте. Скорее всего, дело в господствующей на Западном фронте точке зрения, что англо-американцев надо пустить за Рейн, чтобы этот район не попал в руки Советов. Конечно, это гибельная оценка нынешнего военного положения, и нам при всех обстоятельствах необходимо принять меры к отказу от нее...
Сводки верховного командования вермахта выдержаны в очень серьезном и мрачном тоне. Каждый, кто их читает со вниманием, может заключить, что, с одной стороны, на западе началась подлинная катастрофа, а с другой — и на востоке мы не в состоянии продержаться сколько-нибудь длительное время»{265}.
Успешное продвижение союзников и прежде всего захват ими стратегического моста у Ремагена во многом были неожиданными для немецкого командования, не предполагавшего столь решительных действий англо-американских войск на Западном фронте.
Ремагенский «гнойник»
Операция по овладению стратегическим мостом у Ремагена вошла во все учебники военной истории американской армии. Конечно, этот эпизод не идет ни в какое сравнение с обороной Брестской крепости или Сталинградской битвой, которые в сознании наших людей ассоциируются с понятием подвига. Но в национальном сознании американцев бой за Ремагенский мост имеет столь же огромное значение, как для нас — героизм защитников Брестской крепости...
Что же происходило в начале марта 1945 года у Ремагенского моста? Американские источники подробно описывают события того времени{266}.
Железнодорожный мост у населенного пункта Ремаген на Рейне был построен еще в 1916 году и получил название мост Людендорфа — в честь национального героя времен первой мировой войны. Общая длина моста составляла 350 метров. [233]
Мост представлял собой прочное инженерное сооружение и состоял из трех симметричных арочных пролетов, опиравшихся на каменные основания. Два железнодорожных состава могли пересекать мост в разных направлениях одновременно. Издали мост выглядел как неприступная крепость — сходство с крепостью придавали по две каменные башни с каждого края моста. На восточном берегу железнодорожная ветка буквально через несколько десятков метров от моста уходила в туннель, сделанный в отвесной скале.
Еще за год до начала второй мировой войны немецкое командование разработало тщательную схему подрыва моста. Электрический взрыватель был соединен специальным кабелем в металлической защитной трубе с зарядом взрывчатого вещества. Предусматривался и подрыв моста вручную, если бы электрический взрыватель вышел из строя.
Позднее, в конце 1944 года, немецкие инженеры создали на западном берегу Рейна перед Ремагенским мостом дополнительное минное заграждение. В результате взрыва должен был образоваться глубокий противотанковый ров, что позволило бы выиграть время для планомерного подрыва самого моста.
Итак, с инженерной точки зрения Ремагенский мост действительно представлял собой уникальный стратегический объект, важность которого признавалась самим немецким командованием. Он был ключевым пунктом в немецкой обороне. Когда же мост оказался в руках американцев, он приобрел ключевое значение в их оперативном построении.
Об этом довольно критично пишет в своих дневниках Геббельс:
«Что касается самого плацдарма, то его дальнейшая судьба известна. Мы слишком часто сталкивались с этим на востоке и не можем оставаться в неведении. Раз плацдарм создан и нет больше сил для его ликвидации, то он в большинстве случаев становится гнойником, и не требуется много времени, чтобы гной растекся по жизненным органам...»{267} [234]
Как же получилось, что столь важный стратегический объект практически без боя оказался в руках американцев?
Офицером, ответственным за инженерное обеспечение моста, весной 1945 года был капитан Фрезенхан, отлично знавший план подрыва моста в экстренной ситуации. Однако в начале марта он получает приказ, в котором подробно расписывались его полномочия в свете недавнего инцидента с мостом у населенного пункта Колон. Тогда от взрыва американской авиабомбы преждевременно детонировали заряды взрывчатки, заложенные самими немцами в основания моста.
Теперь Фрезенхан получил строгие указания заложить взрывчатку только тогда, когда линия фронта приблизится к мосту на расстояние 8 километров, а взрыватели запрещалось устанавливать до тех пор, пока «уничтожение моста станет неизбежным». Кроме того, в приказе сверху устанавливалось, что все приказы об уничтожении моста должны быть в письменной форме от офицера, ответственного за тактическую оборону моста.
Вплоть до полудня 7 марта офицером, ответственным за тактическую оборону Ремагенского моста, был капитан Братге. Целый день он провел у телефона, пытаясь связаться со штабом группы армий «Б» для получения инструкций. Дежурный офицер, с которым Братге в конце концов смог переговорить, уверил его, что на Ремагенском направлении ничего серьезного не предвидится, а вот на Боннском направлении идут тяжелые бои.
Братге прикинул свои силы. 36 солдат из его роты плюс еще несколько саперов из группы Фрезенхана да еще отряды фольксштурма, которые даже и не находились в его формальном подчинении. Зенитчики со своими орудиями, прикрывавшие мост с воздуха, еще в полдень снялись с западного берега Рейна и ушли вместе с отступающими немецкими войсками в Кобленц.
Братге пытался связаться со своим командованием, обещавшим не менее полка для обороны моста у Ремагена, [235] но безрезультатно. Капитану удалось даже задержать остатки разбитого батальона 3-й парашютной дивизии и заставить его офицеров организовать оборону перед мостом. Однако немецкие парашютисты очень быстро один за другим ретировались вместе с другими отходящими через мост немецкими частями.
В тот же день 7 марта в 11.35 на позиции перед мостом прибыл майор Ганс Шеллер из 67-го армейского корпуса, который заявил, что ему генерал Хитцфельд поручил организацию обороны Ремагенского моста. Братге был рад отдать свои полномочия «добровольцу» из вышестоящего штаба: всегда лучше быть исполнителем, чем ответственным за серьезное дело.
Шеллер был настроен достаточно осторожно к тому, чтобы подрывать мост. Он считал, что в запасе еще есть время, чтобы обеспечить беспрепятственную переброску на восточный берег всех немецких частей, отступающих вместе с техникой и вооружением.
А в это время американская боевая группа подполковника Л. Энгемана, специально созданная для захвата моста у Ремагена, выдвигалась по направлению к Рейну. Впереди группы действовал разведывательный дозор в составе пехотного взвода под командованием второго лейтенанта (лейтенанта) Бэрроу. Днем 7 марта около 13.00 дозор вышел на опушку леса и увидел раскинувшийся внизу Ремагенский мост. Он был цел и невредим.
Бэрроу доложил об этом своему командиру роты первому лейтенанту (старшему лейтенанту) Карлу Тиммерману, который, в свою очередь, связался с подполковником Энгеманом.
Когда информация об увиденном дошла наверх, она вызвала у американского командования шок. Стратегический мост через Рейн — и до сих пор невредимый! В это трудно было поверить.
Лейтенант Тиммерман получает решительный приказ: быстро выдвинуться в направлении моста и попытаться захватить его с ходу. По данным разведки американцев, [236] Ремагенский мост должен был взлететь в воздух в 16.00. Времени оставалось в обрез.
Рота Тиммермана с поддерживавшими ее танками прорвалась к мосту около 16.00. На подходе к объекту американская пехота подверглась сильнейшему обстрелу из пехотного оружия. И вдруг перед американскими танками и бронемашинами из-под земли с грохотом встала стена огня, дыма, пыли и земли. Немцы подорвали минные заграждения перед мостом.
Когда пыль немного улеглась, американцы увидели на другом берегу снующих немцев, готовившихся к подрыву самого моста.
Майор Шеллер и капитан Братге вместе со своими солдатами укрылись в железнодорожном туннеле на восточном берегу Рейна. Туда же по мосту устремился и капитан Фрезенхан. Разорвавшийся рядом танковый снаряд контузил капитана, минут на 15 он потерял сознание.
А дальше все развивалось в лучших традициях немецкой бюрократии. Приказы должны выполняться пунктуально. Братге, осознавая критичность ситуации, призвал Фрезенхана потребовать команды от Шеллера на подрыв моста. Шеллер такую команду дал, но Братге потребовал отдать приказ в письменной форме. Затем Братге выскочил из туннеля, чтобы дать команду на взрыв Фрезенхану. А тот, в свою очередь, помня инструкции сверху, потребовал передать ему этот приказ в письменной форме. Время шло...
Наконец, все формальности были соблюдены. Оставалось только повернуть рукоятку взрывного устройства.
Укрывшиеся в туннеле немцы замерли в ожидании оглушительного грохота. Фрезенхан повернул рукоятку. Тишина. Второй, третий раз — вновь тишина.
Немцы поняли, что кабель где-то оказался перебитым. Никакой возможности восстановить его уже не было: американцы простреливали мост насквозь. Оставался только последний вариант: подорвать мост вручную путем поджога бикфордова шнура. Для этих целей нужен был доброволец. [237]
Один из сержантов вызвался выполнить эту миссию и пополз по мосту вперед. Прошла целая вечность, пока мощный взрыв не потряс мост до основания. Фрезенхан вздохнул облегченно: задача выполнена.
Когда дым рассеялся, немцы к своему ужасу увидели, что Людендорфский мост остался цел...
Этим быстро воспользовались американцы. Группа лейтенанта Тиммермана под прикрытием пулеметного огня и танковых пушек устремилась по мосту на восточный берег. Вместе с пехотинцами шли саперы, которые перерезали на всякий случай любые кабели и провода, которыми в избытке был опутан весь мост.
Первым американцем, вступившим на восточный берег Рейна, стал сержант Алекс Драбик. Через мгновение вслед за ним на другой берег реки выскочили лейтенант Тиммерман и его солдаты.
Майор Шеллер раз за разом пытался связаться со своим командованием, чтобы доложить обстановку. Это ему никак не удавалось. Майор вскочил на велосипед и по туннелю устремился на восток, чтобы доложить ситуацию лично.
Весь немецкий гарнизон, оборонявший мост, во главе с капитаном Братге и капитаном Фрезенханом сдался американцам.
«Гнойник» — американский плацдарм на восточном берегу Рейна возле Ремагена — начал развиваться и набирать силу. Через 24 часа после овладения мостом по нему на восточный берег Рейна переправились почти 8 тысяч американских солдат с танками и артиллерией. Войска прибывали и прочно закреплялись на противоположном берегу реки.
Потеряв стратегический мост через Рейн столь неожиданным образом, немецкое командование начало разрабатывать планы его возвращения. Возглавить удар по американскому плацдарму у Ремагена было поручено генералу Байерлейну, в распоряжение которого передавались «остатки» нескольких частей: танковой [238] дивизии «Леер» (300 солдат и 15 танков), 9-й танковой дивизии (600 солдат и 15 танков), 106-й танковой бригады (5 танков). На подходе была 11-я танковая дивизия, в которой на тот момент насчитывалось 4 тысячи человек, 25 танков и 18 орудий. Общая численность разношерстного корпуса Байерлейна составила около 10 тысяч человек{268}.
С этими силами немцы пытались несколько раз ограничить расширение американского плацдарма на восточном берегу Рейна вокруг Ремагенского моста, однако все их попытки потерпели крах.
Для уничтожения моста немцы предприняли целый ряд мер. Прежде всего, артиллерия противника два дня — 8 и 9 марта — вела интенсивный огонь по мосту и плацдарму с темпом один выстрел каждые две минуты. Однако уже 10 марта темп стрельбы снизился до 4–5 выстрелов в час. Мост стоял.
С самого утра 8 марта немецкая авиация начала массированные налеты на мост и плацдарм. Бомбы взрывались и на мосту, и возле него, американцы несли потери. За девять дней зенитная артиллерия союзников уничтожила 109 немецких самолетов и повредила еще 36 машин из общего количества 367 самолетов, атаковавших плацдарм. Мост стоял.
И тогда немцы прибегли к использованию своего «секретного» оружия. Первым этапом стало применение 540-мм гаубицы «Карл Густав» весом 132 тонны. Каждый снаряд гаубицы весил почти две тонны, но после нескольких выстрелов, разрушивших близлежащие дома, гаубица замолчала. Немцы вынуждены были эвакуировать вышедшее из строя орудие. Мост у Ремагена стоял.
После неудачи с орудием «Карл Густав» следующим шагом немцев стало применение ракет V-2. В период с 12 по 17 марта немецкая ракетная часть, дислоцированная в Нидерландах, произвела 11 пусков ракет, что явилось первым и единственным применением [239] ракет V-2 в тактических целях во Второй мировой войне. Одна из ракет поразила жилой дом недалеко от моста, в результате чего погибло трое и было ранено 15 американских солдат. Все остальные ракеты не причинили вообще никакого ущерба: три упали в Рейн, пять ракет взорвались западнее моста, одна упала возле Колона и еще одна так и не была обнаружена. Ремагенский мост стоял.
В ночь на 16 марта немцы в попытках подорвать Людендорфский мост прибегли к последнему средству: подводным диверсантам. Однако американцы были готовы к такому повороту событий и предпринимали все меры к обороне моста от немецких боевых пловцов, включая специальные подводные сети, дежурство снайперов на мосту, постановку минно-взрывных заграждений в воде, использование танковых прожекторов.
Выделенные для диверсии семь немецких пловцов в первую ночь не смогли выполнить боевую задачу из-за бдительности американцев. В следующую ночь при выходе на берег боевые пловцы были ослеплены прожекторами и, видя безвыходность своего положения, сдались американцам{269}.
А Людендорфский мост оставался невредимым...
Самое удивительное, что Ремагенский мост так и не был разрушен немцами. Он рухнул в воды Рейна сам. Это произошло 17 марта, во второй половине дня. В тот момент на самом мосту находилось около 200 американских инженеров и рабочих, производивших ремонтные и профилактические работы. Неожиданно мост треснул, заскрежетал металл, раз дался грохот. После недолгой конвульсии мост рухнул в воду, унеся с собой жизни 28 американцев. Инженерная конструкция не выдержала всех тех взрывов и сотрясений, которые ей пришлось «испытать» за прошедшие дни.
Таков был конец моста у Ремагена. Но через Рейн были уже наведены паромные переправы для переброски американских войск. Плацдарм на восточном берегу Рейна существовал и расширялся. [240]
Рурская операция
Рурская наступательная операция англо-американских войск, проведенная на заключительном этапе Второй мировой войны в Европе с 23 марта по 18 апреля 1945 года, преследовала цель окружения и разгрома рурской группировки немцев, соединения с советскими войсками на Эльбе и последующего расчленения и уничтожения противника.
После успешно проведенной Маас-Рейнской операции войска союзников в первой половине марта 1945 года полностью овладели левым берегом Рейна и захватили два плацдарма на его правом берегу — в районах Оппенгейм и Ремаген. Англо-американское командование учитывало также и тот фактор, что основная масса всех боеспособных соединений и объединений вооруженных сил Германии была сосредоточена на решающем — Восточном фронте.
Замысел верховного главнокомандования союзников в ходе проведения операции предусматривал широкое наступление по всему фронту. Для этого предполагалось уничтожить прежде всего наиболее сильную группировку немцев, сосредоточенную в Рурском промышленном районе в составе 5-й танковой и 15-й армий группы армий «Б» под командованием генерал-фельдмаршала В. Моделя и части сил 1-й парашютной армии.
Всего в рурской группировке немцев насчитывалось 29 дивизий и одна бригада, что составляло почти половину всех сил, развернутых на Западном фронте. С воздуха немецкие соединения прикрывались авиацией 3-го воздушного флота и воздушного флота «Рейх» — в общей сложности 1704 боевыми самолетами.
Несмотря на то, что военно-политическому руководству рейха удалось сосредоточить в Рурском промышленном районе достаточно крупную группировку своих войск, ее боевой потенциал был сильно подорван. Дивизии были укомплектованы лишь на 50–70%, моральное состояние подавлено поражениями Германии и ощущаемым [241] близким концом Третьего рейха, боевой дух немецких войск, за исключением отдельных частей СС и некоторых других специальных формирований, был низким. В войсках ощущался острый недостаток горючего, боеприпасов, продовольствия.
Группировка англо-американских войск, привлеченных к проведению данной операции, включала 21-ю группу армий под командованием фельдмаршала Б. Монтгомери в составе 9-й американской и 2-й английской армий; 12-ю группу армий под командованием генерала О. Брэдли в составе 3-й и 1-й американских армий; 18-й отдельный воздушно-десантный корпус. Всего в союзных войсках насчитывалась 51 дивизия, из которых 14 — бронетанковых, 2 — воздушно-десантных, и 12 бригад, из которых 7 — бронетанковых. Группировку сухопутных войск с воздуха прикрывали и поддерживали около 9 тысяч боевых самолетов.
По замыслу операции главный удар должна была наносить 21-я группа армий из района Везеля, а вспомогательный удар — с плацдармов на правом берегу Рейна — 12-я группа армий.
Наступление главной ударной группировки 21-й группы армий началось в ночь на 24 марта после мощной артиллерийской и авиационной подготовки. Войска 2-й английской и 9-й американской армий в течение ночи форсировали Рейн и захватили плацдармы на его правом берегу.
В первой половине дня 24 марта в тылу немецкой обороны восточнее Рейна были высажены части 18-го воздушно-десантного корпуса. Костяк десанта составили американская 17-я воздушно-десантная дивизия и английская 6-я воздушно-десантная дивизия. Для проведения воздушно-десантной операции, которая получила условное наименование «Версити», привлекались 1696 транспортных самолетов и 1348 планеров, непосредственное прикрытие десанта в воздухе осуществляли 889 истребителей. В общей сложности на поле боя было высажено 21 680 десантников и 582 тонны разнообразных грузов{270}. К 12.30 на [242] земле уже находилось 695 машин и бронемашин, 113 артиллерийских орудий, 109 тонн боеприпасов всех типов{271}.
Действия десанта были поддержаны также действиями 2153 истребителей. Одновременно 2596 тяжелых бомбардировщиков и 821 средний бомбардировщик нанесли массированные бомбовые удары по различным целям на всю глубину операции и в глубине Германии{272}.
В течение дня воздушно-десантные войска союзников вышли на рубеж реки Иссель, захватили пять мостов и в тот же день соединились с наступавшими с фронта английскими войсками. За период действий десанта было захвачено 3,5 тысячи пленных.
Потери десанта в операции «Версити», по мнению союзного командования, были достаточно большими, хотя и оправданными. Только в 17-й воздушно-десантной дивизии погибло во время десантирования и за первый день боя 159 человек, ранено 522 десантника. Потери в технике составили 50 планеров и 44 транспортных самолета, 332 самолета и планера были повреждены{273}.
Немецкие войска оказывали на всех направлениях лишь слабое сопротивление. Захваченные союзниками плацдармы на Рейне в последующие дни были объединены и расширены до 60 километров по фронту и до 35 километров в глубину.
О том, что происходило в те дни на Западном фронте, рассказывает в своих дневниках И. Геббельс:
«...Американцам удалось зайти в тыл нашим войскам, обороняющимся на саарском фронте. Сражавшаяся на Западном валу армия была отведена слишком поздно, и значительная часть ее попала в плен. Все это определило и моральное состояние солдат. Но еще хуже обстояло дело с гражданским населением, которое в ряде случаев выступило против своих же войск и помешало им держать оборону. Даже большинство возведенных в тылу противотанковых заграждений захвачено противником без боя»{274}.
На направлении вспомогательного удара войска 12-й группы армий, двигаясь на север и северо-восток, [243] 1 апреля соединились в районе Липштадта с частями 9-й армии из 21-й группы армий, создав тем самым внутренний фронт окружения немецких воск в Рурском промышленном районе. В американский «котел» попали 18 немецких дивизий общей численностью 325 тысяч человек.
Достигнув успеха на первом этапе операции, англоамериканское командование решило перенести основные усилия на центральное направление. В подчинение генералу Брэдли была передана 9-я армия, в результате чего с 4 апреля все три американские армии устремились по кратчайшему направлению к Эльбе. 12 апреля войска 12-й группы армий вышли к Эльбе в районе Магдебурга. К 18 апреля полностью капитулировали и все окруженные союзниками немецкие войска.
19 апреля американцы овладели Лейпцигом. Выйдя на Эльбу, англо-американские войска фактически достигли установленных им рубежей продвижения по территории Германии. Впереди лежала столица германского рейха, на подступах к которой у немцев фактически уже не было никаких резервов. Путь к Берлину был свободен, а советские войска еще только пытались преодолеть эшелонированную оборону немцев на Восточном фронте.
Главнокомандующий союзными войсками Д. Эйзенхауэр именно в эти критические дни принял принципиальное решение: не поддаваться соблазну быстрого и легкого прорыва к столице рейха, а сосредоточиться на методичной «очистке» оккупированной западными союзниками территории от немецких войск и организации их капитуляции. Германия, как считал Эйзенхауэр, «имела два сердца: одно — индустриальное — Рур и второе — политическое — Берлин». В своих военных усилиях он намеревался сосредоточиться более на долине Рура, исходя из той идеи, что «если индустриальное сердце остановится, то политическое сердце умрет само по себе»{275}.
Исходя из принятых им решений, Эйзенхауэр 28 марта 1945 года послал на имя Сталина личное конфиденциальное послание, в котором он сообщал о своем намерении [244] не наступать в направлении Берлина и раскрыл советской стороне во всех подробностях построение своего боевого порядка. Тем самым он хотел избежать возможных недоразумений при встрече с передовыми советскими войсками и одновременно демонстрировал свою верность и приверженность идее сотрудничества между СССР и США после войны{276}.
Сталин был до такой степени поражен телеграммой Эйзенхауэра, что даже не поверил в ее содержание. Он не ответил союзной стороне, которая запрашивала аналогичную информацию по построению боевого порядка советских войск. Одновременно Сталин приказал своим войскам ускорить наступление на Берлин и взять его в кратчайшие сроки.
Позиция Эйзенхауэра была не до конца понятна даже некоторым его непосредственным подчиненным — командующим войсками союзных армий, прежде всего англичанам. Когда передовые части союзников с ходу форсировали Эльбу, они ожидали приказа на бросок на Берлин. Однако 15 апреля командующий войсками 9-й американской армии генерал Уильям Симпсон получил жесткий приказ: приостановить движение. Он предполагал войти в столицу немецкого рейха через какие-то два дня. Однако его войскам пришлось ждать еще десять дней до встречи с советскими войсками на рубеже Эльбы...
Узнав о том, что Эйзенхауэр обратился напрямую к маршалу Сталину с посланием, в котором информировал последнего о своих планах остановиться на рубеже Эльбы, британский комитет начальников штабов выступил с осуждением этого шага главкома. Англичане даже попытались помешать передаче этого послания в Москву, мотивируя свою позицию необходимостью обсуждения данного шага на заседании Объединенного комитета начальников штабов союзников.
Американский комитет начальников штабов ответил, что задержка послания Эйзенхауэра будет полной дискредитацией или как минимум ударом по престижу всеми [245] уважаемого и достойного военачальника. Более того, Эйзенхауэр имел полное право обращаться напрямую к Сталину как главком союзных войск к главкому советских войск.
Поступком Эйзенхауэра был крайне удивлен и раздосадован У. Черчилль, которого, по его словам, поразило то, что верховный главнокомандующий «отводит столь незначительное место политическому значению Берлина»{277}. В своем послании генералу Эйзенхауэру 31 марта английский премьер-министр писал:
«Далее, я лично не считаю, что Берлин уже утратил свое военное и тем более политическое значение. Падение Берлина оказало бы глубокое психологическое воздействие на сопротивление немцев во всех частях рейха. До тех пор, пока Берлин держится, огромные массы немцев будут считать своим долгом продолжать борьбу до последнего вздоха.
Я не разделяю мнения, что захват Дрездена и соединение там с русскими имели бы более важное значение. Те части департаментов германского правительства, которые переброшены на юг, могут быть очень быстро переведены еще дальше на юг. Но пока Берлин остается под германским флагом, он, по моему мнению, не может не являться самым решающим пунктом в Германии...»{278}
На следующий день Черчилль отправил конфиденциальное послание-жалобу президенту Рузвельту, где он, выразив полное доверие генералу Эйзенхауэру, в то же время остановился на политическом значении взятия Берлина. Выдающийся политик, Черчилль смотрел на эту проблему не как на военную акцию дня нынешнего, а как на акцию, которая войдет в мировую историю и явится символом Победы в мировой войне. Черчилль, в частности, писал:
«Я вполне искренне говорю, что Берлин сохраняет важное стратегическое значение на все сопротивляющиеся нам немецкие войска, ничто не доведет их до такого отчаяния, как падение Берлина. Для немецкого народа это станет важнейшим признаком поражения... [246]
Эта проблема имеет еще один аспект, который нам с Вами следует рассмотреть. Армии русских, несомненно, займут Австрию и вступят в Вену. Если они возьмут также и Берлин, не укрепится ли в их сознании неоправданное представление, что они внесли основной вклад в нашу общую победу?Не породит ли это у них такое настроение, которое создаст серьезные и непреодолимые трудности в будущем?
Я считаю, что ввиду политического значения всего этого мы должны продвинуться в Германии как можно дальше на восток, и, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, конечно, должны взять его. Такой курс представляется разумным и с военной точки зрения»{279}.
Недовольство У. Черчилля решением Эйзенхауэра объяснялось целым рядом факторов, главным из которых, пожалуй, было то, что в стратегических военных планах союзного командования войскам англичан, действовавшим на северном фланге боевого построения, отводилась решением верховного главнокомандующего лишь вспомогательная, второстепенная роль. Ранее, как утверждает в своих воспоминаниях сам Черчилль, Эйзенхауэр уверял английскую сторону, что главное сражение будет дано на северном фланге{280}.
Объединенному англо-американскому комитету начальников штабов сам Эйзенхауэр объяснял свое решение тем, что, по его мнению, более важным было расчленить немецкие войска ударом на Лейпциг, а не сосредоточить все силы и средства против одного объекта — Берлина, который к тому же потерял свое военное значение.
Однако в своем послании генералу Дж. Маршаллу, председателю комитета начальников штабов США, от 7 апреля 1945 года Эйзенхауэр сделал своеобразный «реверанс»:
«Я полностью согласен с тем, что война ведется во имя достижения политических целей. Если Объединенный КНШ примет решение, что усилия союзников по овладению Берлином «перевесят» чисто военные соображения [247] на театре военных действий, я с радостью перестрою свои планы и мышление в том направлении, чтобы осуществить такую операцию»{281}.
На следующий день, 8 апреля, Эйзенхауэр еще раз объяснил свою позицию командующему британскими войсками Монтгомери:
«Я готов признать, что он (Берлин) имеет важное политическое и психологическое значение. Однако еще более серьезное значение будет иметь дислокация остающихся немецких войск. Именно на них я собираюсь сконцентрировать свое внимание. Естественно, если у меня будет возможность взять Берлин малой кровью, я это сделаю»{282}.
Истины ради следует, однако, отметить, что решение Эйзенхауэра имело под собой и соображения другого рода. На последнем этапе войны, когда сам воздух был напоен ощущением победы, американский полководец не хотел лишний раз жертвовать жизнями своих солдат. Не случайно он спросил генерала Брэдли о возможных потерях, которые могут понести союзные войска при продолжении наступления на Берлин за Эльбой. Последний оценил возможные потери в 100 тысяч человек, заявив:
«Достаточно высокая цена, чтобы платить ее только во имя престижа, особенно если мы должны будем отойти потом назад и отдать плоды победы другому парню...»{283}