Возмездие близко
Германия на излете войны
Вторая мировая война приближалась к своему концу. Третий рейх — коричневая империя, занимавшая еще совсем недавно большую часть Европы, — умирал под ударами с востока и запада. «Сердце» рейха — собственно Германия — и «сердце» Германии — Берлин — фактически были полем боя, подвергаясь постоянным авиационным налетам и днем, и ночью. Разруха, массовые жертвы на фронте и в тылу, голод и отчаянная безысходность — в таком состоянии пребывала великая империя. К апрелю 1945 года многие небольшие города Германии в результате ежедневных бомбардировок авиацией союзников были разрушены на 90%, а сердце рейха — Берлин — на 75%{35}.
В целом по всей территории Третьего рейха к началу марта 17 миллионов человек стали беженцами, перейдя в разряд так называемых эвакуированных. По официальным данным, отдельные земли и области были переполнены на 400%. Немецкое руководство прорабатывало также и меры по экстренной эвакуации 1,5 миллионов жителей немецкой столицы{36}. [34]
Еще 30 января 1945 года, в день двенадцатой годовщины прихода к власти А. Гитлера, министр вооружений рейха Альберт Шпеер, отличавшийся сильным, независимым характером, представил фюреру меморандум о состоянии Германии после потери ею Силезии.
Первой строчкой доклада была фраза: «Война проиграна». Далее Шпеер обосновывал свой тезис. После массированных бомбардировок Рура силезские шахты стали давать лишь 60% немецкого угля. Для железных дорог, электростанций и заводов остался двухнедельный запас угля. Теперь же после потери Силезии можно было рассчитывать лишь на одну четвертую часть угля и одну шестую часть стали от того объема, который Германия производила в 1944 году. Эта ситуация, по словам Шпеера, предвещала катастрофу в 1945 году{37}.
Гитлер не стал даже читать доклад, увидев первую фразу его автора.
Объективные показатели экономического краха Германии на финальной стадии войны негативно отражались на населении страны, вынужденном переносить все больше трудностей и лишений.
Достаточно откровенно на эту тему писал в своих дневниках И. Геббельс. 13 марта он делает пометки:
«Настроение германского народа как в тылу, так и на фронте все больше падает. Органы пропаганды рейха постоянно жалуются на это в своих донесениях. Народ чувствует нашу полную бесперспективность в войне. Критикуя в целом военное руководство, он уже не щадит и фюрера... Народ по-прежнему выполняет свои обязанности, и солдат на фронте тоже держится, пока у него для этого остается хоть какая-то возможность. Но таких возможностей становится все меньше — главным образом из-за превосходства противника в воздухе. Воздушный террор, непрерывно обрушивающийся на германскую территорию, полностью лишает народ мужества. Чувствуешь себя таким бессильным, что не знаешь, как помочь ему выбраться из этого...»{38} [35]
По мере продвижения советских армий по восточной Германии в рейхсканцелярии уже всерьез рассматривался вопрос о применении тактики «выжженной земли» — полном уничтожении немецкой промышленности и инфраструктуры в тех районах страны, которые попадали под советскую оккупацию. Гитлер лично ратовал за этот проект. Ему, однако, возражал А. Шпеер. В своей памятной записке на имя фюрера от 15 марта 1945 года он вновь пытался убедить Гитлера в неизбежности военного поражения и призывал задуматься о судьбе нации.
Шпеер отмечал:
«Полного крушения немецкой экономики следует со всей определенностью ожидать в ближайшие четыре — восемь недель... После этого краха продолжать войну военными средствами станет невозможно... Мы должны предпринять все, чтобы до конца сохранять, пусть даже самым примитивным образом, основу для существования нации... На этом этапе войны мы не имеем права производить разрушения, которые могут отразиться на жизни народа. Если враги хотят уничтожить нашу нацию, которая сражалась с непостижимой храбростью, тогда пусть этот исторический позор полностью ляжет на них. Наш долг — сохранить для нации любую возможность возрождения в отдаленном будущем...»{39}
Реакция Гитлера на меморандум Шпеера была резко негативной. Его циничные слова, по сути дела, стали своеобразным манифестом нацизма на финальной стадии Второй мировой войны:
«Если война будет проиграна, нация также погибнет. Это ее неизбежный удел. Нет необходимости заниматься основой, которая потребуется народу, чтобы продолжать самое примитивное существование. Напротив, будет гораздо лучше уничтожить все эти вещи нашими же руками, потому что немецкая нация лишь докажет, что она слабее, а будущее будет принадлежать более сильной восточной нации (России). Кроме того, после битвы уцелеют только неполноценные люди, ибо все полноценные будут перебиты»{40}. [36]
Во имя каких-то «великих целей» Адольф Гитлер, уничтоживший десятки миллионов человек во всем мире, готов был пожертвовать и судьбой своей нации, жизнью всех немецких мужчин и женщин, стариков и детей.
Готов ли был весь немецкий народ к той судьбе, которую ему уготовил фюрер?Понимал ли он, что нацистское руководство уже вынесло ему окончательный «приговор»?
Деморализованное, уставшее от войны и отчаявшееся население Германии, несмотря на интенсивную обработку геббельсовской пропаганды, не воспринимало близкий конец войны как свою гибель, как гибель Германии. Не случайно, кстати, никакого мощного массового движения, аналогичного движению Сопротивления на Западе или партизанскому движению в СССР, в Германии на последней стадии войны так и не возникло. Нацистский режим, имевший в прошлом довольно мощные народные корни в Германии, теперь оказался полностью скомпрометированным и не способным воодушевить население на борьбу за свое сохранение.
С каждой неделей, с каждым днем внутриполитическое положение в Германии становилось все более критическим. 26 апреля 1945 года британская разведка перехватила предназначенное для Гиммлера совершенно секретное сообщение. Английские криптографы, имея возможность читать немецкие шифровки, без особого труда узнали, что положение Германии достигло критического момента. Стране грозил реальный голод, запасов продовольствия у Германии оставалось лишь на две недели — до 10 мая{41}.
Счет шел уже действительно на дни...
Вермахт погибает, но сражается
В новый 1945 год, последний год великой мировой войны, вооруженные силы фашистской Германии вступили значительно ослабленными, однако они по-прежнему представляли собой мощную военную машину. Отступление на Восточном фронте, открытие второго фронта в Западной [37] Европе — все эти негативные для Берлина факторы не могли не отражаться на состоянии вермахта.
По состоянию на 1 января 1945 года советская военная разведка насчитывала в составе вооруженных сил Германии и ее союзников 301 дивизию и бригаду, в том числе:
немецких — 263 дивизии и 13 бригад;
венгерских — 16 дивизий и 2 бригады;
латышских — 1 дивизия;
инонациональных — 6 дивизий и 1 бригада{42}.
Из этого общего количества войск вермахта большая часть — примерно две трети — была развернута против Красной Армии на Восточном фронте. Именно здесь немецкие войска насчитывали 180 дивизий и бригад, в том числе:
немецких — 146 дивизий и 13 бригад;
венгерских — 16 дивизий и 2 бригады;
латышских — 1 дивизия;
инонациональных — 1 дивизия и 1 бригада.
Кроме того, по данным нашей разведки, перед фронтом советских войск действовало 48 отдельных полков и 178 отдельных батальонов различного назначения.
Соответственно на Западном фронте была развернута 121 немецкая дивизия{43}.
Боевые действия на Восточном фронте весной 1945 года по-прежнему складывались для немцев неблагополучно: сдержать решительный натиск советских войск по всему фронту немецкая армия уже не могла. Ресурсы — как материальные, так и людские — Германии были уже на пределе. Сдержать наступление Красной Армии фашисты уже не могли даже ценой больших потерь.
К середине апреля 1945 года, когда советские войска уже были в готовности начать Берлинскую операцию, численность вооруженных сил Германии нашей военной разведкой оценивалась в 223 дивизии и бригады, в том числе:
немецких — 202 дивизии и 4 бригады;
венгерских — 3 дивизии; [38]
инонациональных — 8 дивизий и 1 бригада;
итальянских — 5 дивизий.
Из этого общего числа соединений на Восточном фронте было развернуто 145 дивизий и бригад, в том числе:
немецких — 134 дивизии и 4 бригады;
венгерских — 3 дивизии;
инонациональных — 3 дивизии и 1 бригада.
Кроме того, перед фронтом наших войск действовали 96 отдельных полков и 251 отдельный батальон вермахта{44}.
Таким образом, даже беглый взгляд на вышеприведенные цифры позволяет сформулировать некоторые общие тенденции. Прежде всего, по-прежнему две трети всех вооруженных сил вермахта противостояли советским войскам на Восточном фронте. Против наших западных союзников на всех фронтах действовало менее одной трети немецких войск.
Затем общая численность немецкой группировки, развернутой на Восточном фронте, сократилась за три с половиной месяца на 20%. К анализу этих количественных показателей нельзя подходить чисто механически. Следует иметь в виду, что ширина самого Восточного фронта постепенно становилась меньше, поэтому плотность фашистских войск на километр фронта не становилась меньше, ожесточенность сопротивления противника усиливалась по мере продвижения советских войск по территории собственно Германии.
Германским военным командованием был осуществлен целый комплекс мероприятий по оперативной маскировке и дезинформации наступающих советских фронтов с единственной главной целью — ввести в заблуждение советскую сторону относительно реальной численности немецких войск на подступах к Берлину. Так, в приказе командующего 9-й немецкой армией генерала Буссе от 3 марта 1945 года отмечалось:
«Генштабом ОКХ приказано провести дезинформацию с целью внушить противнику, что в полосе между [39] р. Одер и Берлином имеются крупные соединения, являющиеся оперативным резервом... Надлежит представить:
а) танковый корпус «Берлин»,
б) танковый корпус «Бранденбург»,
в) разыграть прибытие вновь сформированной 10-й пехотной дивизии,
г) начальнику военных сообщений армии с 4.3.45 г. увеличить железнодорожные перевозки из района г. Берлина на восток по сравнению с движением в западном направлении...»{45}
Советская военная разведка вовремя разгадывала все ухищрения противника и фактически не дала ввести свое военное командование в заблуждение. Основную роль в этом играли войсковая разведка, аэрофоторазведка, артиллерийская и инженерная разведка. По свидетельству начальника разведки 1-го Белорусского фронта генерал-майора Н. М. Трусова, «особую роль при вскрытии боевых порядков противника в обороне... играли радиоразведка и агентурная разведка».
В феврале — марте 1945 года после успешных операций в Восточной Померании и Силезии немецкие войска были отброшены на линию рек Одер и Нейсе. Стремясь задержать наступление советских войск, немецкое командование сколачивало боевые группы из запасных подразделений, из остатков разгромленных дивизий, отрядов фольксштурма, полицейских и жандармских частей. Часть войск выдвигалась из глубины Германии или перебрасывалась с Западного фронта. За март и апрель 1945 года на берлинское направление было переброшено девять дивизий. Гитлеровское руководство понимало, что именно на Восточном фронте весной 1945 года будет решаться судьба войны и судьба их режима. Одер представлялся тем самым стратегическим рубежом, на котором советские войска должны были быть во что бы то ни стало остановлены и повернуты назад. [40]
Тезис неизбежного контрнаступления с одерского рубежа широко пропагандировался нацистским руководством в войсках и, надо признать, находил благодатную почву в солдатской массе. Немцы верили в чудо, которое должно спасти Германию, верили в то, что обстановка на фронте может еще измениться в их пользу.
В этом смысле одерский рубеж был не просто оборонительным военным рубежом, но и своеобразным психологическим барьером. Об этом, кстати, говорил впоследствии на Нюрнбергском процессе генерал Йодль:
«Для генерального штаба было понятно, что битва за Берлин будет решаться на Одере, поэтому основная масса войск 9-й армии, оборонявшая Берлин, была введена на передний край. Срочно формировавшиеся резервы предполагалось сосредоточить севернее Берлина, чтобы впоследствии нанести контрудар во фланг войскам маршала Жукова...»
Это понимали и в советских штабах...
12 марта советскими войсками был полностью занят Кюстрин. Кюстринский плацдарм на западном берегу реки Одер в течение 72 суток был ареной ожесточенных, кровопролитных боев. Немцы создали на этом фронте высокие плотности сил и средств: одну дивизию на каждые 4,8 километра, 50 орудий и 12 танков и штурмовых орудий на километр фронта.
Несмотря на упорные попытки немцев сбить советские войска с плацдарма, все они закончились безрезультатно. Войсками 5-й советской армии в боях за Кюстринский плацдарм было уничтожено 39 600 солдат и офицеров противника, захвачено в плен 9100 его военнослужащих, уничтожено 450 орудий и 260 немецких танков.
До Берлина оставалось всего 60 километров...
Военное командование вермахта главную группировку своих войск сосредоточило на берлинском направлении в составе группы армий «Висла» и группы армий «Центр», общей численностью не менее одного миллиона [41] человек. Здесь была создана глубоко эшелонированная оборона, включавшая одерско-нейсенский рубеж, состоявший из нескольких полос глубиной 20–40 километров, и Берлинский оборонительный район.
Концентрация немецких войск на берлинском направлении была максимальной: на один километр фронта приходилось до 60 орудий и минометов, 17 танков и штурмовых орудий. Всего группировка немецких войск насчитывала 10,4 тысячи орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 боевых самолетов{46}. Дивизия обороняла участок шириной до 3 километров. Берлинский гарнизон — непосредственно группировка немецких войск в столице — насчитывал свыше 200 тысяч человек.
В целом, несмотря на критическое положение вермахта на всех фронтах весной 1945 года, вооруженные силы Германии были в состоянии вести широкомасштабные военные действия. Война со всеми ее ужасами и лишениями пришла на территорию собственно Германии, что, по замыслам гитлеровского руководства, должно было мобилизовать вооруженные силы и весь народ на решительное сопротивление врагам до самого конца.
Как виделось это «сопротивление» из бункера рейхсканцелярии? Это — и массовая эвакуация населения из прифронтовых зон, и судорожные попытки формирования частей и соединений фольксштурма, и отчаянная вера в «чудо-оружие», которое должно спасти Германию.
Одной из попыток изменить ход войны и истории в свою пользу была и идея Геббельса о создании отрядов летчиков-смертников для применения в воздушных боях тарана. Немецкие истребители должны были на больших скоростях врезаться в плотные строи англо-американских бомбардировочных армад, таранить и дезорганизовывать их. Такая мера, по мнению Геббельса, могла бы обеспечить перелом в воздушной войне. [42]
В своих дневниках 15 марта 1945 года он записал:
«Кстати, что касается воздушной войны, то теперь против групп вражеских бомбардировщиков должны использоваться так называемые смертники. Фюрер согласился использовать примерно 300 смертников с 95-процентной гарантией самопожертвования против групп вражеских бомбардировщиков, с тем чтобы при любых обстоятельствах один истребитель сбивал один вражеский бомбардировщик. Этот план был предложен еще несколько месяцев назад, но, к сожалению, его не поддержал Геринг. Не стоит больше говорить о военной авиации как о едином организме и роде войск, ибо коррупция и дезорганизация в этой составной части вермахта достигли невероятных размеров»{47}.
8 апреля 1945 года идея Геббельса о применении в воздушных боях смертников впервые была реализована. Однако сам ее автор вынужден был признать, что «успехи не столь велики, как хотелось бы»{48}.
Все другие меры фашистского руководства, которые принесли определенный тактический или оперативный успех, уже не могли никоим образом изменить ход войны, хотя несли в себе пропагандистский заряд. Речь идет, в частности, об операции «Каменная плита» германских ВВС. 1 января 1945 года мощное соединение истребительной авиации из 800 машин, действуя на низких высотах, нанесло неожиданный удар по аэродромам союзников в Северной Франции, Бельгии и Голландии и за несколько часов уничтожило почти тысячу самолетов противника. Потери немецкой авиации составили всего около 100 машин, однако при возвращении на свои аэродромы немецкие истребители были встречены огнем своей же зенитной авиации, не получившей оповещения об этой операции, и еще 200 самолетов были сбиты в небе Германии{49}.
Однако и эта операция, и все другие попытки Гитлера как-то повлиять на ход войны, равно как и планы создания «чудо-оружия» или «оружия возмездия» были, естественно, тщетными... [43]
«Явления разложения душить в их зародыше»
В 1945 год немецкая армия вступила в подавленном состоянии. Непрерывное отступление, поражения и большие потери не могли не подорвать боевой дух немецких солдат. Для многих немцев было уже очевидно, что война проиграна, что противопоставить Красной Армии нечего, что скоординированные удары союзников с востока и запада по Германии сдержать нечем.
Однако, как показывали допросы военнопленных, боевой дух немецкой армии по-прежнему оставался достаточно высоким. Так, в одной из разведсводок штаба 60-й армии 1-го Украинского фронта от 2 марта 1945 года указывалось:
«1. Безнадежность положения Германии после январского наступления наших войск осознала, по-видимому, большая часть немецких солдат. Редко еще кто может надеяться на победу Германии при создавшемся положении.
2. Несмотря на очевидный проигрыш войны Германией, признаков разложения в немецких частях все еще не видно. Немцы продолжают сражаться очень упорно, и дисциплина в частях держится крепко»{50}.
Вывод данной разведсводки был однозначным: «немецкие части перед фронтом армии еще способны сражаться с большим упорством».
К весне 1945 года, как всегда бывает в тяжкие, переломные моменты судьбы, в массе немецких солдат стали более отчетливо проявляться два экстремальных психологических состояния: необузданный фанатизм и страх за свою шкуру. Отсюда — многочисленные факты ожесточенного, фанатичного сопротивления на Восточном фронте и массовые случаи дезертирства, членовредительства, сдачи в плен.
Фашистское руководство принимало все меры, в том числе самые жестокие, для поднятия духа своих войск. В приказе «О мероприятиях по борьбе с перебежчиками» [44] за подписью фельдмаршала Кейтеля № 09395/44 в связи с этим говорилось:
«На решающей стадии нашей борьбы за существование имеют место случаи перехода отдельных, потерявших честь элементов на сторону противника с целью избежать боя и сохранить свою жалкую жизнь. Этим они не только предают своих боевых товарищей, но ставят под угрозу военные усилия фронта и тыла и, в конечном счете, — жизнь всех немецких женщин и детей.
Настоящий солдат, который изо дня в день жертвует на всех фронтах кровью и жизнью за фюрера, народ и родину, презирает подлых негодяев и ожидает соответствующих решительных мероприятий против подобных элементов и их родственников.
На основании указаний фюрера приказываю:
1. Немедленно открывать огонь из всех видов оружия по каждому солдату, явно переходящему на сторону противника.
2. При возникновении подозрения о том, что солдат перебежал к противнику, необходимо тотчас же на месте организовать судебное разбирательство. Следствие проводить немедленно и добросовестно.
3. Если в результате расследования будет установлен факт перехода к противнику, то судебное разбирательство следует закончить приговором к смертной казни и приговор утверждать.
4. Семья приговоренных к смерти перебежчиков отвечает за преступления осужденного имуществом, свободой или жизнью. Меру ответственности в каждом отдельном случае определяет рейхсфюрер СС и начальник германской полиции. Одновременно необходимо представлять копию приговора с докладом через соответствующие инстанции верховному командованию вооруженных сил и в главное управление государственной охраны.
5. При отсутствии неопровержимых фактов перехода на сторону противника следствие надлежит закончить [45] соответствующим актом, который необходимо представить верховному командованию вооруженных сил.
6. О смертном приговоре или наказании семьи в каждом отдельном случае необходимо немедленно поставить в известность части дивизии или соответствующего ей соединения.
Дальнейшая информация по войсковой линии о подобных случаях производится по усмотрению верховного командования вооруженными силами.
7. С настоящим приказом необходимо устно ознакомить части и в каждом соответствующем случае подробно его прорабатывать.
Приказ в письменной форме в штабы ниже дивизии не передавать.
Кейтель»{51}.
Командующий армейской группой «Митте» в своем приказе войскам информировал и требовал:
«14 февраля 1945 г. один солдат-фольксштурмовец во время боя пытался дезертировать и застрелил офицера, который хотел задержать его. В другой раз дезертиры открыли ружейный огонь по патрулю, пытавшемуся их остановить. Все это — случаи низкого, недостойного солдата поведения.
Приказываю немедленно провести инструктаж до рот включительно о чрезвычайных полномочиях в применении оружия, которым пользоваться не по усмотрению, а в обязательном порядке. Каждый командир не только имеет право, но и обязан со всей строгостью, в случае необходимости применяя оружие, пресекать малейшее нарушение дисциплины и измену. Явления разложения душить в их зародыше. Командир, прошедший мимо этих безобразий и не применивший оружия, когда этого требовала обстановка, будет сам привлечен к ответственности»{52}.
Для удержания солдат на фронте, недопущения дезертирства и сдачи в плен немецким командованием на последнем этапе войны стали широко использоваться [46] заградотряды. В одном из немецких трофейных документов приказывалось:
«Офицеры заградотряда должны исполнять свои обязанности без пощады и всеми средствами стараться, чтобы каждый отставший от части солдат возвращался в бой. Все офицеры в должности командира полка являются военными судьями и должны на месте созывать военный суд и все приговоры немедленно приводить в исполнение. Военные суды обязаны принимать строжайшие меры по принципу: кто боится честной смерти в бою, тот заслужил подлую смерть труса»{53}.
Как правило, заградотряды формировались из наиболее преданных нацистов, прежде всего эсэсовцев, полевой жандармерии, и располагались в 10–15 километрах позади передовых частей.
Расстрелы на месте за трусость, неповиновение, отступление с занимаемых позиций с весны 1945 года стали повсеместными. Об этом свидетельствовали многочисленные показания военнопленных. В разведдонесениях и разведсводках советских соединений и объединений встречаются признания немецких пленных о том, что «офицеры все чаще вынуждены применять оружие против солдат», «если ты не можешь доказать, что, отступая, ты не мог поступить иначе, то тебя расстреливают». Пленный фельдфебель В. Цирбка из 24-го полицейского полка показал, например, что «15 марта большинство солдат 1-й и 2-й рот сбежало с переднего края, но к вечеру снова были собраны и брошены в бой. За невыполнение приказа идти в контратаку каким-то прибывшим из тыла лейтенантом расстреляно 14 солдат».
Несмотря на угрозы и реальные репрессии, дезертирство, особенно в нестроевых частях вермахта, было широко распространено. Пленный солдат А. Кейзерик из 124-го строительного батальона рассказал о своем последнем бое:
«Днем 16 апреля к нам в окопы приходил командир роты Зейдель и предупреждал, что в случае, если кто-нибудь из солдат попытается сдаться в плен, его семья будет [47] репрессирована. Угрожал расстрелом, если солдаты будут плохо драться. Когда же в 18.00 16 апреля русские предприняли атаку, никого из командиров в окопах не оказалось, боем никто не руководил. Два солдата, не выдержав огня со стороны русских, бросили свои позиции и их примеру последовали остальные. Началось паническое бегство, никакого сопротивления оказано не было»{54}.
Особый интерес представляет моральное состояние офицерского состава немецкой армии. Для него, как и в целом для всей солдатской массы, характерны были настроения безысходности, отчаяния и страха за свою судьбу.
Вот что показал в связи с этим пленный обер-лейтенант Э. Лис из 20-й танковой дивизии:
«До тех пор, пока русские не перешагнули через Одер, я еще верил, что нам удастся не пустить их дальше в Германию. Когда меня откомандировали из штаба дивизии в роту снабжения 59-го мотополка, то меня сразу возненавидел командир этой роты и другие офицеры полка. Офицеры, главным образом молодежь — выпускники военных училищ, вероятно, боялись, что я как обер-лейтенант займу их место.
Каждый предпочитает теперь отсиживаться на теплой тыловой должности. Сейчас офицеры потеряли всякое веселье. Настроение поднимается у них только после изрядной выпивки. Друг другу офицеры не доверяют. Старые фронтовики стараются держаться в стороне от молодых офицеров, прибывающих на фронт из военных школ. Появление нового незнакомого офицера в кругу офицеров, сослуживцев по части, всегда вызывает некоторую неловкость. Это я достаточно испытал на себе. На политические темы офицеры стараются не говорить»{55}.
Последний тезис в показаниях обер-лейтенанта Лиса весьма симптоматичен. На последнем этапе войны военно-политическое руководство вермахта предпринимало усиленные меры по так называемому национал-социалистскому воспитанию войск. Этим в войсках занимался специальный аппарат офицеров по национал-социалистскому [48] руководству. Суть этого воспитания заключалась, в конечном счете, в выработке у немецких солдат ненависти к врагу, прежде всего Красной Армии, и готовности на самопожертвование во имя «спасения Германии и фюрера». В одном из трофейных документов 16-й танковой дивизии это трактовалось так:
«Есть основания указать на необходимость воспитания глубокого чувства ненависти к большевизму. Этого нельзя достигнуть простой информацией об установленных фактах зверств. Сообщения об этих фактах должны сопровождаться волнующим и проникновенным комментарием с таким расчетом, чтобы у солдата возникла адская ненависть к этим красным бестиям. Если этого не делать, то все эти факты будут восприниматься как простая сенсация и ни в коей мере не достигнут цели»{56}.
Особые требования нацистское руководство предъявляло к офицерскому составу, прежде всего в штабах и в тылу. В трофейных документах 4-й танковой армии, захваченных советской 59-й армией в конце марта 1945 года, в связи с этим строго указывалось:
«Национал-социалистское воспитание войск так же важно, как и тактическое управление ими. Всегда было законом, что офицер, неполноценный в тактическом отношении, сменялся другим. Надо, наконец, понять, что офицер, неграмотный в вопросах политики и мировоззрения, также подлежит немедленному устранению. Кто до сих пор не понял, что эта война есть война мировоззрений, тот безнадежно глуп или преступен.
Я требую, чтобы каждый тактический приказ содержал в себе политические и идеологические моменты, стимулирующие волю людей...
Я запрещаю всякое проявление несолдатского стиля жизни в штабах, что является вызывающим перед лицом борьбы за жизнь, которую ведет народ. Штабной быт должен быть простым и соответствовать условиям жизни передовых частей. Улучшенное питание, попойки, непрекращающиеся празднования дней рождения и т.д. являются [49] преступным в военном отношении отсутствием фронтового духа. В эти дни с большой серьезностью встал вопрос о моральном факторе в войне.
Русские и польские женщины, не перегруженные работой и вдобавок получающие полный армейский паек, немедленно должны исчезнуть из частей и штабов.
От органов национал-социалистского руководства я требую максимальной жесткости в реализации моих требований. Я привлеку к ответственности каждого национал-социалистского руководителя, который не доложит по команде мне лично о случаях злостного упорствования в таких фактах разложения»{57}.
Падение морального духа затронуло не только рядовых и младших офицеров вермахта. Случаи недовольства и даже неповиновения приказам сверху имели место и среди высшего командного состава. В памяти всех еще свежи были обстоятельства покушения на Гитлера летом 1944 года, когда генерал Штауфенберг со своими помощниками организовал заговор с целью убийства фюрера.
Геббельс в своих дневниках 12 апреля 1945 года сделал пометку:
«Фюрер намерен бороться с растущим неповиновением генералов путем создания летучих трибуналов под руководством генерала Хюбнера, задачей которых будет немедленно расследовать любое проявление неповиновения в среде командования вермахта, судить и расстреливать виновных по закону военного времени. Нельзя, чтобы в этой критической фазе войны каждый мог позволить себе делать, что захочет»{58}.
По приказу фюрера специальный подвижный трибунал Западного фронта был учрежден под председательством Хюбнера, одного из самых фанатично преданных Гитлеру генералов. Одними из первых жертв этого суда были восемь немецких офицеров, которые были обвинены в сдаче американцам моста у города Ремаген, пятеро из них были расстреляны, о чем сообщалось войскам в ежедневной сводке верховного командования вермахта 19 марта. [50]
Сдача этого моста 7 марта передовым частям американской 9-й бронетанковой дивизии позволила последним создать прочный плацдарм на правом берегу Рейна. Это фактически означало, что последний серьезный естественный рубеж на пути в Западную Германию был преодолен...{59}
Безуспешные попытки немецкого руководства приостановить продвижение советских войск по территории Германии оказывали все более заметное деморализующее воздействие на солдат и офицеров вермахта. Уже всем было ясно, что война проиграна и счет идет только на дни или недели.
15 апреля 1945 года, перед последней решающей схваткой — на этот раз за Берлин — фюрер обращается с последним призывом к солдатам Восточного фронта сражаться до конца:
«Солдаты на Восточном фронте!
В последний раз смертельный враг в лице большевиков и евреев переходит в наступление. Он пытается разгромить Германию и уничтожить наш народ. Вы, солдаты на Восточном фронте, знаете большей частью уже сами, какая судьба уготована прежде всего немецким женщинам, девушкам и детям. В то время как старики и дети будут убиты, женщины и девушки будут низведены до казарменных проституток. Остальные попадут в Сибирь.
Мы предвидели это наступление и уже с января этого года делали все, чтобы построить прочный фронт. Врага встретит мощная артиллерия. Потери нашей пехоты компенсированы многочисленными новыми подразделениями. Штурмовые подразделения, новые формирования и отряды фольксштурма усиливают наш фронт. Большевиков в этот раз постигнет судьба азиатов, то есть им будет нанесено кровавое поражение у стен Берлина.
Кто в этот момент не выполнит своего долга, действует как предатель своего народа. Полк или дивизия, покинувшие свои позиции, поведут себя так подло, что им придется стыдиться женщин и детей, выстоявших перед воздушным [51] террором врага. Прежде всего, следите за немногими офицерами и солдатами — предателями, которые, чтобы сохранить себе сносную жизнь в русском рабстве, возможно, будут воевать против нас в немецкой форме. Тот, кто дает вам приказ на отступление, а вы его точно не знаете, должен быть тотчас же схвачен и, если необходимо, тотчас расстрелян независимо от его чина. Если в эти грядущие дни и недели каждый солдат на Восточном фронте выполнит свой долг, последний натиск азиатов разобьется о нашу оборону, равно как и вторжение наших врагов на Западе в конце концов потерпит провал.
Берлин останется немецким, Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не будет русской.
Образуйте монолитную общность для защиты не пустого понятия Отечество, а для защиты вашей родины, ваших жен, ваших детей, а с ними и вашего будущего.
В эти часы весь немецкий народ смотрит на вас, мои восточные бойцы, и надеется только на то, что ваша стойкость, ваш фанатизм и ваше оружие потопят большевистский натиск в море крови. В момент, когда судьба убрала с лица земли самого большого военного преступника всех времен{60}, решается исход этой войны.
Адольф Гитлер»{61}.
Обращение Гитлера к вермахту носило секретный характер и доводилось до каждого немецкого солдата уже под огнем советской артиллерии и ударами танковых клиньев — 16 апреля началась Берлинская операция Красной Армии. В эти последние критические минуты, когда военно-политическое руководство фашистской Германии еще держало под своим контролем развитие обстановки на Восточном фронте, Гитлер обратился к сознанию каждого солдата. Обстановка была слишком критической, чтобы тратить слова на пустые политические лозунги и призывы. Именно поэтому обращение выдержано в простом, доходчивом стиле и обращено к эмоциям рядовых немцев. Отсюда и два главных тезиса: во-первых, военное поражение означает превращение немецких [52] женщин в «казарменных проституток» и, во-вторых, советское наступление — это «натиск азиатов», несущий смерть, гибель культуры и цивилизации и подобный нашествию в далеком прошлом на Европу монголо-татар. Однако ни эти, ни какие-либо другие психологические приемы уже не могли оказать решающего влияния на моральный дух немецкой армии в целом.