В начале февраля 1978 г. в сектор истории СССР периода Великой Отечественной войны Института истории СССР АН СССР позвонил маршал войск связи Иван Терентьевич Пересыпкин (18.06.1904–12.10.1978).

Он обратился ко мне с просьбой помочь в подготовке к печати рукописи его историко-мемуарной книги о деятельности гражданских и военных органов связи СССР в годы Великой Отечественной войны. Речь шла главным образом о ее редактировании, проверке и уточнении некоторых сведений, цифровых данных, об устранении повторов и т. п.

После согласования этого вопроса с директором института академиком А. Л. Нарочницким маршалу был дан положительный ответ. И уже через несколько дней у нас в секторе состоялась первая встреча с ним. Был обсужден план предстоящей работы по совершенствованию представленного Иваном Терентьевичем рукописного труда. Она не потребовала много времени и примерно через два-три месяца была завершена.

И. Т. Пересыпкин был известным советским военачальником и одним из членов Советского правительства периода Великой Отечественной войны. В 1919 г. он вступил в ряды Красной Армии. Участвовал в Гражданской войне, был политруком и командиром отдельного эскадрона связи 1-й кавалерийской дивизии, затем военным комиссаром Научно-исследовательского института связи РККА, а с мая 1939 г. по июль 1944 г. – наркомом связи СССР. Одновременно с июля 1941 г. Иван Терентьевич являлся заместителем народного комиссара обороны СССР и начальником Главного управления связи Красной Армии, показав себя талантливым и умелым военным руководителем. Занимая в дни войны эти высокие должности, он сумел обеспечить устойчивую связь внутри страны, между фронтом и тылом и, что было не менее важно – Ставки Верховного Главнокомандования и Генштаба с войсками Красной Армии. Как нарком связи СССР он немало сделал и в области производства средств связи.

Видный советский военачальник Герой Советского Союза, генерал армии С. П. Иванов, хорошо знавший начальника Главного управления связи Красной Армии, так отозвался о деятельности своего фронтового друга: «Нельзя было не удивляться неутомимости Ивана Терентьевича, его уверенности в достижении цели. Физическая усталость нисколько не сказывалась на уравновешенности И. Т. Пересыпкина, неудачи не только не приводили его в отчаянье, а, наоборот, вызывали новый прилив энергии. [148] И, казалось бы, неразрешимые задачи решались и решались умело, в короткие сроки. Именно тогда я понял, насколько велики организаторский талант Ивана Терентьевича, его эрудиция в области техники связи. Он не гнушался никакой работой, если она хоть как-то приближала победу над врагом.

Большой опыт и знания позволяли И. Т. Пересыпкину все задачи решать умело и в короткие сроки. Например, под его непосредственным руководством в ходе Московской битвы всего за пять дней был создан запасной узел связи Ставки, обеспечивавший связь со всеми фронтами и основными промышленными центрами страны.

И в последующем И. Т. Пересыпкин направлялся Ставкой Верховного Главнокомандования (ВГК) именно туда, где происходили главные события и организация связи требовала его личного вмешательства. Так, во время Курской битвы по инициативе Ивана Терентьевича был создан дополнительный мощный узел связи, который позволял командованию участвовавших в операции фронтов иметь надежную связь между собой, а также с Генеральным штабом и Ставкой ВГК.

В 1944 г. И. Т. Пересыпкину – первому среди воинов-связистов было присвоено только что учрежденное воинское звание маршала войск связи.

После Великой Отечественной войны он работал начальником связи Сухопутных войск Вооруженных Сил СССР, а к моменту нашей памятной встречи являлся инспектором в группе генеральных инспекторов Министерства Обороны СССР. И. Т. Пересыпкин проделал значительную работу по обобщению и популяризации боевого опыта воинов-связистов. Он подготовил и опубликовал ряд книг, такие как: «...А в бою еще важней», «Военная радиосвязь», «Связь в Великой Отечественной войне», «Радио – могучее средство обороны страны», много статей, которые и по сей день не потеряли своей актуальности.

Уже во время того первого знакомства маршала с коллективом сектора мы немного поговорили с ним на военно-исторические темы, в первую очередь о Великой Отечественной войне. Наш гость оказался весьма эрудированным и интересным собеседником. Он прекрасно помнил о многих событиях и сразу расположил к себе простотой и скромностью в обращении, откровенностью в оценках ряда лиц и даже некоторых острых проблем, а также каким-то особым мягким юмором...

По нашей просьбе в канун 60-летия Советских Вооруженных Сил маршал Пересыпкин выступил на заседании Ученого совета Института истории СССР АН СССР, а месяц спустя перед сотрудниками сектора истории СССР периода Великой Отечественной войны. Тогда же мне удалось получить у него согласие ответить на некоторые особенно интересовавшие меня вопросы. 11 апреля 1978 г. [149]

Иван Терентьевич специально для этого снова приехал в институт, где в помещении сектора между нами состоялась довольно продолжительная беседа.

Ниже публикуются материалы из магнитофонной записи этой беседы.

(Из магнитофонной записи)

11 апреля 1978 г. Институт истории СССР АН СССР, г. Москва

Г. А. Куманев: Разрешите сердечно приветствовать Вас, дорогой Иван Терентьевич, и выразить Вам большую признательность за согласие снова встретиться и ответить на интересующие меня вопросы. Их, конечно, много, и я постараюсь выделить только наиболее важные, чтобы не утомить Вам и не слишком затянуть нашу беседу.

И. Т. Пересыпкин: Я Вас тоже от всей души приветствую. Мне доставляет большое удовольствие опять оказаться в вашем институте. О недавних встречах с Ученым советом и коллективом сектора истории Великой Отечественной войны у меня, прямо скажу, сложились самые приятные впечатления. Не думаю, что сегодняшняя беседа кого-то из нас может утомить. Все ведь от нас зависит. Если, действительно, слишком разговоримся и устанем, то ведь никто не помешает нам сразу принять соответствующие меры (смеется).

Итак, что Вас в первую очередь интересует, Георгий Александрович, с какого вопроса начнем наш разговор?

Г. А. Куманев: Мой первый вопрос: как Вы стали народным комиссаром связи СССР, каким образом это произошло?

И. Т. Пересыпкин: В мае 1937 г. я окончил командный факультет Военной электротехнической академии Красной Армии и был назначен военным комиссаром Научно-исследовательского института связи Красной Армии. Не успел я как следует вникнуть в эту работу, как получил новое назначение – на должность военного комиссара Управления связи Красной армии, это случилось 7 января 1938 г. Одновременно приказом наркома обороны СССР Ворошилова мне было присвоено воинское звание полковника.

Начальником Управления связи являлся опытный командир и заслуженный связист комдив Найденов. Человек он был очень скромный и душевный. Его заместителем работал дивинженер Русанов, а боевую подготовку войск связи возглавлял комбриг Булычев. [150] Словом, в управлении подобрался очень хороший коллектив, и в нем интересно было работать. Это позволило мне масштабнее посмотреть, что из себя представляет военная связь, войска связи и соприкасаться с органом общегосударственной связи, т. е. с Наркоматом связи.

Но все же дела в Управлении связи оставляли желать лучшего. Узлы связи строились медленно, войска не обеспечивались кадрами, испытывали острую нехватку в средствах связи и т. д. В целом нерешенных вопросов было немало.

В феврале того же года я был вызван к наркому обороны с докладом о положении дел в управлении. В конце моего доклада Ворошилов вдруг спросил меня:

– А как Вы бы посмотрели на предложение занять пост начальника Управления связи Красной Армии?

Хотя этого вопроса я никак не ожидал, тем не менее, сразу же решительно отказался, сославшись на то, что не имею достаточного практического опыта, необходимой подготовки и т. п.

При этом я заметил, что пришел к наркому обороны просить определенной поддержки в работе, а не для того, чтобы был снят с должности нынешний начальник управления связи, которого мы все уважаем.

Климент Ефремович отнесся к моему отказу и этим словам довольно спокойно и попросил дежурного адъютанта пригласить к нему в кабинет начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова.

Кабинет Шапошникова находился рядом, поэтому он пришел буквально через какую-то минуту.

Ворошилов его спрашивает:

– Борис Михайлович, если мы назначим товарища Пересыпкина начальником Управления связи, это будет лучше или хуже?

Через небольшую паузу Шапошников ответил:

– Думаю, что будет лучше, товарищ нарком.

– Вот видите, – сказал мне Ворошилов, – и товарищ Шапошников поддерживает мое предложение. О Вашей оперативной подготовке мы знаем. У нас операторов много, а технически грамотных связистов мало. Поэтому мы и предложили Вам возглавить Управление связи.

Но я снова повторил свои контрдоводы и чтобы как-то выйти из положения предложил назначить меня заместителем начальника управления.

После некоторого раздумья Ворошилов со мной согласился, и через несколько дней мое новое назначение – первым заместителем начальника Управления связи состоялось. Но работать в этой должности мне так и не довелось. [151]

Прежде чем приступить к выполнению новых обязанностей, я решил уйти в очередной отпуск. Получил путевку на юг, купил билет и в этот же день, находясь дома, стал собираться в дорогу.

В это время раздался телефонный звонок. Беру трубку. Звонили из ЦК партии.

– Вы действительно собираетесь уехать в отпуск?

– Да, – отвечаю, – путевка и билет в кармане.

– Нет, Вам следует немного повременить. Ждите вызова к нам. Через несколько дней я был приглашен в Управление кадров ЦК партии, где прошел собеседование по довольно широкому кругу вопросов. В конце собеседования меня попросили заполнить несколько анкет и написать автобиографию.

Я терялся в догадках: в чем дело? Для чего все эти беседы на таком уровне? Пришел к выводу, что очевидно речь идет о каком-то новом назначении. И я не ошибся.

9 мая 1939 г. в 10 часов вечера, когда я еще находился на работе, раздался звонок правительственного телефона. Человек, не назвавший себя (позднее я узнал, что это был помощник Сталина Поскребышев), но спросивший меня, кто у телефона, сказал:

– Вам, товарищ Пересыпкин, нужно сейчас же приехать в Кремль к товарищу Сталину.

При этом он поинтересовался, имеется ли в моем распоряжении автомашина и есть ли пропуск в Кремль. Получив утвердительный ответ, позвонивший мне повесил трубку.

Г. А. Куманев: Вам приходилось раньше встречаться со Сталиным, видеть его вблизи?

И. Т. Пересыпкин: Как говорится, и да, и нет. В Москве после окончания академии я работал около двух лет и за это время видел Сталина на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), когда подводились итоги боевых действий в районе озера Хасан, на совещании в ЦК с танкистами, которые вернулись из Испании, где принимали участие в оказании помощи республиканскому правительству. Кроме того, я видел Сталина на парадах и приемах, но непосредственно встречаться с ним мне еще не приходилось. Так что, направляясь в Кремль по личному приглашению вождя, я, конечно, основательно волновался.

На служебной автомашине ЗИС-101 я быстро доехал до Кремля и через Боровицкие ворота попал на Ивановскую площадь. При въезде у меня проверили документы и показали, как пройти к И. В. Сталину.

Войдя в указанный подъезд и поднявшись на лифте, я оказался в небольшом вестибюле. Там мне показали, куда идти дальше. В коридоре стояла абсолютная тишина. Я обратил внимание, что на всех дверях отсутствовали таблички с указаниями имен сотрудников, работавших в этих кабинетах. Постучал в первую попавшуюся дверь. Ее открыл уже немолодой человек с необычно красным лицом. Это был помощник Сталина Александр Николаевич Поскребышев. Он предложил мне сесть и, попросив обождать, куда-то вышел. [152]

Вскоре Поскребышев вернулся, проводил меня в соседнюю комнату и, указав на большую дверь, медленно и как-то торжественно произнес:

– Идите, Вас ждет товарищ Сталин.

Открыв дверь, я оказался в ярко освещенном кабинете вождя. Его письменный стол находился в правом дальнем углу. Слева от входа стоял ничем не покрытый длинный стол, за которым позднее не раз мне приходилось сидеть с другими приглашенными во время различных заседаний.

На Сталине был легкий светло-серый костюм военного покроя. На ногах – мягкие черные сапоги без каблуков, какие обычно носят горцы на Кавказе. В его левой руке дымилась знаменитая трубка.

Сталин был не один. В его кабинете находился и Молотов, который недавно беседовал со мной. Я сразу представился, со мной поздоровались. Затем Сталин стал прохаживаться и ушел в глубь своего просторного кабинета.

Потом, вернувшись, он вплотную подошел ко мне и, пристально глядя в глаза, неожиданно сказал:

– Мы решили назначить Вас, товарищ Пересыпкин, народным комиссаром связи Союза ССР. Каково Ваше мнение на этот счет?

Я мог, Георгий Александрович, ожидать чего угодно, но только не этого. Я просто оторопел и в первый момент не находил слов для ответа. Потом с большим волнением ответил, что только недавно окончил Военную электротехническую академию и работаю всего около двух лет. А до этого командовал эскадроном связи одной дивизии. Подчеркнул, что совсем не знаком с содержанием столь высокоответственной должности и вряд ли справлюсь с ней, с такой масштабной работой.

– Очень прошу Вас, товарищ Сталин, не назначать меня наркомом связи. Этот пост будет мне не по силам.

Сталин улыбнулся и спросил:

– Вы, оказывается, кавалерист? В какой же дивизии служили?

Я ответил, что служил на Украине в Первой кавалерийской дивизии.

Возвращаясь к основной теме нашей встречи, Сталин сказал:

– Пусть Вас масштаб предстоящей работы не беспокоит. Мы поможем Вам.

Затем он снял трубку телефона, набрал номер и кому-то сказал:

– Наркомом связи назначаем Пересыпкина. Завтра опубликовать в печати.

Снова повернувшись ко мне, Сталин добавил, чтобы я сейчас же отправлялся в ЦК и там подготовил предложения о составе Коллегии Наркомата связи. Причем мне было дано право включить в коллегию и военных, хорошо знающих связь.

Я выразил сомнение, что нарком обороны охотно отпустит в Наркомат связи своих специалистов. [153]

Сталин снова улыбнулся и заметил:

– Не волнуйтесь, товарищ Пересыпкин, мы попросили товарища Ворошилова отпустить из Наркомата обороны всех, кого Вы назовете.

Так и произошло. В ЦК партии мы работали всю ночь, подготовив проект решения Политбюро о составе Коллегии Наркомата связи СССР, Там я получил и немало дельных советов и обстоятельную информацию о положении в наркомате.

Возвращаясь ранним утром домой, я размышлял, чем же привлекла руководство моя кандидатура. Может быть, не последнюю роль сыграло мое высшее специальное образование и тот факт, что я был военным?

Я также вспомнил, что до меня было несколько наркомов связи (до 1932 г. наркомов почт и телеграфов). И все они, так или иначе (с этой должности были сняты почти все) репрессированы. Это Смирнов, Любович, Антипов, Рыков, из НКВД пришли Ягода, Халепский, Берман. В одно время должность наркома связи замещал и Ярцев, тоже перемещенный из органов внутренних дел. Не случайно, когда я стал наркомом связи, на одном из хозяйственных активов, проводимых мной, один такой отчаянный участник заседания бросил фразу, мол, наркомы приходят и уходят, а связисты остаются...

Итак, когда после ночной работы в ЦК где-то около 6 часов утра я вернулся домой, жена моя не спала, встревоженная моим долгим отсутствием. Мы с ней выпили по бокалу шампанского из бутылки, оставшейся после первомайских праздников. Потом дождались утренних газет и на последней странице газеты «Правда» в разделе «Хроника» прочитали, что Президиум Верховного Совета СССР назначил т. Пересыпкина И. Т. Народным комиссаром связи СССР. Мне было тогда 34 года.

Г. А. Куманев: А когда Вы приступили к новой работе и каков был круг Ваших основных задач?

И. Т. Пересыпкин: К работе в качестве наркома связи я приступил в то же утро 10 мая 1939 г., прибыв к 9 часам утра на Центральный телеграф по улице Горького, 17, где размещался Народный комиссариат связи СССР. Меня никто не встретил и не представил. Предъявив свое удостоверение, я прошел в кабинет наркома, пустовавший около 6 месяцев, и начал входить в курс дела. Один за другим стали заходить начальники управлений с докладами по своим вопросам.

Через несколько дней Совнарком утвердил состав Коллегии Наркомата связи.

Туда вошли: Сергейчук – бывший работник железнодорожного транспорта, военные специалист: Павлюченко, Попов. Заместителями наркома назначили Конюхова, Омельченко, Фортушенко, Алешина. Несмотря на молодость, все они были хорошими специалистами, и недостаток опыта руководящей работы возмещали стремлением трудиться инициативно и энергично. [154]

В центре внимания Наркомата связи стояли планы доходов, обмена и развития, которые включались в общий план развития советской экономики. Сюда входили телеграфный обмен, обмен почтовой корреспонденцией, емкости городских телефонных станций, процент телефонизации сельских районов и другие количественные показатели.

Вторым важным направлением, над которым работал Наркомат связи, его Коллегия и управления, были качественные показатели деятельности органов связи. К ним относились оперативность передачи и доставки телеграмм, качество работы радиостанций, телефонной связи и радиотрансляционных узлов, быстрота ликвидации различных аварий и т. п. Большого внимания к себе требовало капитальное строительство связи. Этот план постоянно был весьма напряженным.

Передо мной как наркомом стояла задача повысить общую дисциплину, навести порядок, обеспечить более тесное взаимодействие органов общегосударственной связи с органами управления Вооруженных Сил СССР.

Что было особенно характерно в нашей деятельности в предвоенные годы? Органы связи страны в ту тревожную пору (ведь осенью 1939 г. уже разразилась Вторая мировая война) готовились к тому, чтобы достойно выполнить те задачи, которые возникнут перед нами в боевой обстановке. Какие же важнейшие меры проводились у нас тогда в жизнь? В СССР исторически сложилось так, что проводная связь имела у нас радиальное построение. Что это означало? Линии связи, особенно действующие каналы связи, расходились от Москвы к республиканским и областным центрам, от республиканских и областных центров – к районным, от районных – к сельсоветам, колхозам и совхозам.

Поэтому очень важно было эту систему построения связи как-то изменить. Что получалось? При существовавшей радиальной системе два, к примеру, сельсовета или колхоза, находившиеся буквально рядом, скажем в 5 км друг от друга, могли практически связаться между собой только через Москву. Они могли каждый связаться с районным центром, областным центром, выйдя на Москву, а затем только выйти на другую область, на другой район и тогда только установить связь между собой.

Это было, конечно, крайне неудобно, недостаток, причем довольно существенный, в системе организации общегосударственной связи был налицо.

Поэтому в предвоенные годы начали усиленно строиться соединительные линии между районами разных соседних областей, между сельсоветами, колхозами, между областями республик и т. п. Эта работа не была закончена к началу Великой Отечественной войны. [155]

И, как показал военный опыт, мы не без оснований беспокоились, что радиальная система связи создаст нам немалые помехи. Мы не могли, например, использовать в помощь военным органам сельскую или районную связь, поскольку у нас не было непрерывных линий.

Второй, имевшийся накануне войны существенный недостаток, – это полное отсутствие междугородних кабельных линий связи. В нашей стране к началу фашистской агрессии против СССР не было ни одного междугороднего кабеля.

И произошел такой случай. Зимой 1939–1940 гг., когда шла советско-финляндская война, был один весьма неприятный инцидент. Тогда стояли жесточайшие морозы. По столбовым воздушным линиям поддерживалась связь с Ленинградом и штабом Северо-Западного фронта. Была телеграфная и телефонная связь. Во время разговора Сталина и командующим фронтом С. К. Тимошенко в телефоне стали прослушиваться какие-то посторонние разговоры. Это явилось результатом того, что сильный мороз действовал на проводах. Ведь когда натягивают провода, учитывают максимальную и минусовую, и плюсовую температуры. Но тогда морозы доходили до – 40° и того ниже, провода такую низкую температуру не выдерживали: они сокращались и рвались. Их надо было ремонтировать. Ремонтировали в сильный холод, при тех же морозах и не всегда качественно. А так как там проходил не один провод, не одна телефонная сеть, то стали возможными переходные перемены в переговорах с одной телефонной цепи на другую.

И вот тогда Сталин, конечно, устроил нам разнос. Как полагается, было организовано расследование: почему все-таки такое произошло и как произошло и т. д. Мы доказали, чем все объясняется, и он нам предложил, т. е. Наркомату связи совместно с Госпланом представить предложения. Мы решили использовать такой момент и в подготовительном проекте решения предложили ему проложить междугородний кабель между Москвой и Ленинградом – первый в стране магистральный кабель связи.

Конечно, при этом мы не представляли себе, какие нас ожидают трудности. Ведь пришлось бы копать траншеи в сильные морозы.

Когда все обоснованные предложения были Сталину представлены, он заявил, что это очень дорого стоит и потребует много цветного металла. Поэтому наш проект не был им утвержден. Таким образом, мы в Великую Отечественную войну вступили, не имея магистральных кабелей.

Еще одно обстоятельство, которое отрицательно сказалось в работе органов связи в военное время. Это отсутствие запасных узлов связи. Правда, в Москве были небольшие укрытые станции, довольно примитивные, и их брать в расчет не следовало.

Когда я начал работать в Наркомате связи, мы внесли в правительство предложение и нам специальным постановлением разрешили построить в Москве запасной узел связи. [156] К началу фашистской агрессии он полностью закончен не был. Но мы все же туда аппаратуру внесли, т. к. если бы, не дай Бог, упала бы какая-нибудь крупная бомба на Центральный телеграф, то Москва сразу же лишилась бы всех связей (и телеграфных, и телефонных) со всей страной, по всем направлениям.

Это было самое уязвимое место, и оно постоянно вызывало законную тревогу, буквально не давало спать по мере усиления угрозы фашистского нападения.

К началу войны мы построили здание в глубине на 35 м, недосягаемое для вражеских бомб, т. е. его укрытие было достаточно надежным. К этому узлу были проведены линии связи по линиям метро. Там мы установили несколько передатчиков с антеннами.

Но это был единственный узел, который гарантировал нам, что воздушное нападение противника на средства связи нашей столицы не повлияет на их нормальную работу.

Г. А. Куманев: А какой Вы нашли работу отечественной почты после того, как вступили в должность наркома связи? Существует, Иван Терентьевич, с чьей-то подачи мнение, что накануне военных испытаний ее деятельность во многом оставляла желать лучшего. Утверждается, что всяких перебоев в почтовой связи, в том числе пропаж писем, хищений переводов, посылок и других безобразий было тогда предостаточно. И только, мол, во время войны удалось более или менее наладить эту работу.

И. Т. Пересыпкин: Все это сильно преувеличено, хотя, конечно, недостатков здесь, как и в каждом большом деле, было немало. С деятельностью Почтамта я стал знакомиться сразу после Центрального телеграфа. Ведь почта является наиболее разветвленной отраслью хозяйства связи и постоянно требовала к себе большого внимания.

Неспециалисту, который поверхностно оценивает деятельность почтовой связи, трудно представить себе ее конкретное содержание и масштабы. Я приведу Вам на память только несколько данных о работе нашей почты, скажем, в довоенном 1940 г. В течение этого года наши почтовые работники (а тогда в стране было более 51 тыс. предприятий почтовой связи) перевезли и доставили около 2,5 млрд. писем и более 6,5 млрд. газет, журналов и других периодических изданий.

Зачастую даже не все связисты задумываются над тем, как ответственна и с какими трудностями сопряжен труд почтовых работников и какой длинный и сложный путь проходит от отправителя до адресата обыкновенное письмо. Но кто и когда подсчитал ежедневные усилия, которые затрачивает почтальон на регулярную и оперативную доставку писем и газет в городах и селах. Я убежден, что такой труд вполне соизмерим с трудом рабочих тяжелой промышленности. [157]

Что касается периода Великой Отечественной войны, то, конечно, в этой суровой обстановке ответственность почтовых служащих за обеспечение четкой и слаженной работы неизмеримо возросла. В своем подавляющем большинстве они глубоко понимали, что значит для фронтовиков и тех, кто остался в тылу, получить весточку от своих родных и близких и поэтому трудились поистине самоотверженно, выполняя свой патриотический долг перед Родиной.

И если у нас по итогам минувшей войны, кажется, уже кое-где появились памятники не только знаменитым гражданам нашего Отечества, но и представителям некоторых профессий – памятник безымянному танкисту, летчику, шахтеру, врачу, учителю, строителю, то обязательно необходимо соорудить памятник и почтальону.

Г. А. Куманев: Что Вы можете еще сказать о степени готовности наших средств связи на случай войны и как Вы и Ваши коллеги ощущали приближение фашистского нападения? Ведь, как известно, связисты иной раз первыми узнают о многих событиях.

И. Т. Пересыпкин: Мы хорошо чувствовали неумолимое приближение войны: за несколько дней до 22 июня 1941 г. дипломаты, находившиеся в Москве, никак не могли попасть по телефонным связям в свои страны. Берлин все время тормозил эти связи. Это было примерно в середине июня, и мы вынуждены были доложить в правительство относительно того, что берлинская станция саботирует транзитные связи из Москвы с другими государствами. То заявляли о технически неисправной линии, то еще какие-то причины находили...

Это был дополнительный штрих к тому, что немцы уже хотели изолировать нашу столицу от внешних связей, в том числе и дипломатические представительства в СССР.

Хочу еще раз подчеркнуть: мы пользовались радиосвязью в интересах народного хозяйства, населения буквально по воздушным линиям связи. У нас отсутствовали магистральные кабельные линии, у нас отсутствовала сеть запасных резервных узлов связи на периферии.

Г. А. Куманев: Были, наверное, еще какие-то трудности накануне войны?

И. Т. Пересыпкин: Конечно. Нас не баловали и в области снабжения. В предвоенные годы, начиная с 1937-го, капиталовложения на развитие связи в стране непрерывно снижались. Тут, может быть, были виноваты и мы, потому что средства, которые выделялись на развитие связи, полностью не реализовывались. А для этого имелись свои причины.

Таким образом, мы не получили в предвоенное время скачка в развитии общегосударственной связи. Все это негативно сказалось во время Великой Отечественной войны.

Было еще одно обстоятельство, которое мешало нам. Это, как я уже отметил, неудовлетворительный уровень материально-технического снабжения. [158] Следует признать, что наша промышленность средств связи была очень маломощной. У нас по сути дела имелся единственный завод «Красная заря», который производил и снабжал нас телефонной аппаратурой всех типов, завод им. Кулакова, который делал телеграфные аппараты СТ-35 и Бодо, т. е. обеспечивал телеграфной связью, и завод им. Коминтерна, который делал мощную радиоаппаратуру. Все они находились в Ленинграде и не удовлетворяли наших даже минимальных потребностей в средствах связи.

Таким образом, к началу фашистской агрессии против Советского Союза из-за недостаточных мощностей нашей промышленности средств связи нам не удалось осуществить намеченную программу перевооружения войск связи всем необходимым. К этому времени Красная Армия имела значительный некомплект средств связи и ограниченные запасы на складах.

Приведу Вам некоторые данные, которые я захватил с собой. На 1 июня 1941 г. войска связи были обеспечены: телеграфными аппаратами Бодо на 69%, СТ-35 – на 35%, Морзе – на 76%, индукторными телефонными аппаратами – на 37%, полевым телеграфным кабелем – на 30%. Не лучше обстояло дело и с обеспечением войск радиоаппаратурой.

Таковы были материальные предпосылки работы нашей связи в 1941–1945 гг., вот в таких условиях мы приближались к грозному военному времени.

Г. А. Куманев: Каким для Вас оказался первый день Великой Отечественной войны, где Вы ее встретили?

И. Т. Пересыпкин: Накануне вероломного фашистского нападения на нашу страну, 19 июня 1941 г. около 10 часов вечера мне позвонил Поскребышев и сообщил, что меня приглашает к себе товарищ Сталин. По какому вопросу меня вызывают, Поскребышев, как обычно, не сказал. Такие вызовы случались довольно часто. И обычно до встречи со Сталиным было невозможно догадаться, с какой целью ты должен прибыть в Кремль.

В кабинете, в котором я бывал уже не раз, Сталин находился один. Он поздоровался со мной, предложил сесть, а сам несколько минут прохаживался, о чем-то размышляя. Сталин показался мне несколько взволнованным.

Подойдя потом ко мне, он остановился и сказал:

– У Вас не все благополучно, товарищ Пересыпкин, со связью и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте туда, разберитесь и наведите порядок.

После этого Сталин повернулся и направился к своему рабочему столу. Из этого я сделал предположение, что разговор, по-видимому, закончен. Но все же несколько минут я стоял, ожидая дополнительных распоряжений. Потом спросил:

– Разрешите идти?

– Идите, – ответил Сталин, не поднимая головы от своих бумаг. [159]

Из Кремля я поехал в Наркомат связи, где со своими заместителями мы наметили ряд сотрудников, которые должны были вместе со мной отправиться в командировку.

Но наша поездка задержалась. На следующий день, в пятницу 20 июня, состоялось заседание правительства, на котором был и я. Председательствовал глава СНК СССР Сталин.

В ходе обсуждения одного из вопросов повестки дня для подготовки проекта решения потребовалось создать комиссию. В ее состав по предложению Сталина был включен и я. Проект решения мы должны были подготовить 21 июня. Отсюда я сделал вывод, что моя поездка в Прибалтику откладывается на два дня.

Во второй половине дня 21 июня комиссия подготовила проект решения и документ был подписан. После этого я побывал в Наркомате связи и часа через два уехал за город.

Был субботний вечер, и мне пришла в голову мысль, что выезжать в Прибалтику надо в конце следующего дня, т. к. в воскресенье все там отдыхают.

Когда же я приехал к себе на дачу, мне вскоре позвонил Поскребышев и сказал, чтобы я срочно по такому-то телефону связался со Сталиным.

Я тут же набрал указанный номер телефона.

– Вы все еще не уехали? – спросил меня Сталин.

Я попытался объяснить, что по его же поручению работал в комиссии по проекту решения... Но он меня перебил:

– Когда же Вы выезжаете?

Я вынужден был поспешно ответить:

– Сегодня вечером.

Сталин положил трубку, а я стал лихорадочно думать, как нам в названный срок выехать из Москвы. Прежде всего связался с НКПС и попросил прицепить наш вагон к поезду Москва – Вильнюс, который отправлялся в 23 часа. Получив согласие, позвонил в Наркомат связи и дал указание, чтобы выделенные для поездки в Прибалтику сотрудники были у нашего вагона за 10–15 минут до отправления поезда.

Но вот все оказались в сборе, никто не опоздал, и наш состав тронулся в путь.

Время было довольно позднее, и мы легли спать. Проснулись, когда поезд стоял уже в Орше. Решили немного подышать свежим воздухом. Но к нашему вагону подошел начальник местной конторы связи, спросил замнаркома связи Омельченко и вручил ему совершенно непонятную по содержанию телеграмму: «Связи изменением обстановки не сочтете ли нужным вернуться в Москву? Пересыпкин».

Самое удивительное, что в правительственной телеграмме стояла моя подпись. Мы терялись в догадках. (Только позднее после приезда в Москву выяснилось, что телеграмму по собственной инициативе отправил мой первый заместитель Константин Яковлевич Сергейчук. [160] Оказавшись «большим конспиратором», он решил не разглашать, что в поезде Москва – Вильнюс едет нарком.)

– Мне ничего не понятно, – сказал я. – Что случилось? Что это за «изменение обстановки»?

Местный начальник связи, доставивший телеграмму, удивился еще больше моему вопросу. Он ответил:

– А разве Вы ничего не знаете? Началась война.

– Уже?! – Только это слово я и смог произнести в тот момент. Мы вышли на перрон. В ясном солнечном небе над Оршей высоко кружил, очевидно, германский самолет-разведчик. Я размышлял, как мне поступать дальше: продолжать ли следовать в Вильнюс или возвращаться в Москву.

Из кабинета начальника вокзала я позвонил в Наркомат связи своему заместителю Попову и попросил его срочно переговорить с маршалом Ворошиловым, который тогда курировал наш наркомат, и получить ответ, как мне поступить дальше.

Через несколько минут раздался звонок, и Попов передал мне полученное от Ворошилова указание: «Немедленно возвратиться в Москву».

Мы выехали в столицу во второй половине дня на потрепанной полуторке. Легковых машин в Орше вообще не оказалось. По пути пересели на другой транспорт, ЗИС-11a. Автомашина по нашему звонку была выслана нам навстречу Смоленским облисполкомом. В Смоленске мы немного задержались. Как и в Орше, ознакомившись с работой местных связистов в условиях начавшейся войны и убедились, что работают они неплохо.

Вскоре нас встретили два черных наркомовских «бьюика», которые были высланы из Москвы. Мы стали двигаться к столице гораздо быстрее. В моей автомашине был радиоприемник (тогда это было редкое явление), и, подъезжая к Москве, я включил его, чтобы послушать наши последние известия. На многих частотах лилась страшная антисоветчина, звучали фашистские бравурные марши, слышались крики «Зиг! Хайль!» и «Хайль! Гитлер!». Гитлеровские радиостанции на русском языке выливали на нашу страну, на советских людей потоки злобной и гнусной клеветы. Враг хвастливо сообщал, что Красная Армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве. Слушать весь этот бред было невозможно, и я выключил радиоприемник...

Рано утром 23 июня мы подъехали к столице. В Наркомате связи нас ожидало много чрезвычайно важных и сложных дел. Вот так я встретил первый день войны, так она началась для меня.

К этому еще добавлю, что днем 24 июня я был вызван к Сталину. Необычность вызова заключалась в том, чаще всего мне приходилось являться в Кремль в вечернее время или поздно ночью. Сталин подробно расспросил меня о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами, поинтересовался относительно неотложных нужд Наркомата связи. [161] Я откровенно доложил ему об увиденном в Орше и Смоленске, об услышанном в эфире по дороге в Москву и о том, что нас особенно беспокоит работа Московского узла. В то время и Наркомат связи, и телеграф, и Центральная международная телефонная станция находились в одном здании по улице Горького. И достаточно было вражеской авиации вывести из строя это здание, как сразу на многих важных направлениях могли бы одновременно нарушиться телеграфная и телефонная связь.

– А что требуется? – спросил Сталин, – и, подвинув ко мне чистые листы бумаги, сказал: «Пишите». Я сел за стол и стал писать, перечисляя все, что требуется в первую очередь. Не забыл при этом попросить правительство помочь нам укрепить в Москве аварийно-восстановительную службу и выделить Наркомату связи дополнительное количество автомашин.

Сталин в это время ходил по кабинету, поглядывая на меня. Когда я закончил свою записку, исписав несколько листов писчей бумаги, он быстро их просмотрел и написал резолюцию: «Согласен».

Потом сказал, чтобы я отправился к Чадаеву, и пусть тот «выпускает закон». (Яков Ермолаевич Чадаев в течение всей войны работал управляющим делами Совнаркома СССР. Обладая многими положительными качествами, он не раз оказывал Наркомату связи необходимую помощь и содействие.)

Вскоре Совнарком СССР принял решение о создании в системе нашего наркомата ремонтно-восстановительных частей, которые в ходе Великой Отечественной войны сыграли очень важную роль. В самой столице на Московском узле связи стали действовать три батальона аварийно-восстановительной службы, которые во многом обеспечивали нормальную деятельность важнейших предприятий общегосударственной связи.

Г. А. Куманев: А что потребовалось сделать в первую очередь в эти первые столь тревожные дни военной обстановки? Как, товарищ маршал, проявили себя тогда связисты, какие их дела, какие эпизоды той начальной поры фашистской агрессии Вам особенно запомнились?

И. Т. Пересыпкин: Поскольку с первых дней войны, как и во всех других отраслях народного хозяйства, началась перестройка работы Наркомата связи СССР на военный лад, задачи общегосударственной связи намного усложнились.

Требовалось срочно обеспечить устойчивую связь Ставки Главного Командования Красной Армии, штабов ВВС, войск ПВО и Военно-Морского Флота со всеми фронтами, флотами и военными округами. Резко повысился контроль за состоянием фронтовых связей. Все средства и, прежде всего резервные и запасные узлы были приведены в полную боевую готовность. [162]

Кроме того, в первый же месяц войны своим приказом мы перевели весь руководящий состав наркомата, предприятий связи Москвы, Ленинграда, областных центров, республиканские и областные управления на казарменное положение. Люди постоянно находились на рабочих местах, в том числе руководящие и инженерно-технические работники, обеспечивая устойчивую связь.

Вас интересует, как проявили себя связисты во фронтовой обстановке в самом начале войны? Охотно приведу несколько характерных примеров.

В последние дня июня 1941 г. в Наркомат связи СССР позвонила дежурная телефонистка междугородной телефонной станции белорусского г. Пинска. Сквозь сильные помехи, срывающимся от волнения голосом она торопливо сообщала:

– Товарищи! Наши войска оставили город. На улицах появились немецкие танки с белыми крестами... Вижу их в окно... Никого из наших начальников нет... Что мне делать?..

Мы посоветовали этой скромной и мужественной телефонистке, которая до последнего часа не оставила свой служебный пост, поскорее уйти из города и присоединиться к своим. Долгое время ее фамилия оставалась неизвестной, и только в 1967 г. по моей просьбе белорусским связистам удалось разыскать Веру Мисковец. Так звали ту пинскую телефонистку.

Это был не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вьерица, куда уже ворвались вражеские войска. Она успела сообщить некоторые важные сведения и тоже спрашивала, что ей делать. Ей ответили, чтобы она поскорее уходила со станции, по возможности приведя в негодность аппаратуру...

Много раз в сутки во время Смоленского оборонительного сражения звонил мне из пылающего города начальник Смоленского областного управления связи Павел Митрофанович Кириленко. (Я с ним встречался в первый день войны, когда мы через Смоленск возвращались из Орши в Москву.) Кириленко сообщал по телефону об ожесточенных бомбежках города, о том, как связисты в этих тяжелых условиях с риском для жизни обеспечивают связь, работая до последней возможности на своих постах. Он погиб смертью героя во время одного из налетов гитлеровских стервятников.

В июле 1941 г. при обороне железнодорожной станции Дно отличились связисты 415-го батальона связи 22-го стрелкового корпуса, особенно их командир, заместитель политрука радиороты Мери, а в боях в районе реки Днестр стрелок-радист 132-го бомбардировочного авиаполка 64-й авиадивизии сержант Бражников. За проявленное мужество и отвагу им первым среди связистов было присвоено звание Героя Советского Союза.

В дни битвы под Москвой беспримерный подвиг совершил сержант гвардейского батальона связи 16-й армии комсомолец Николай Новиков. Во время одного из ожесточенных боев прервалась связь, и он получил приказание исправить линию. [164] Когда Новиков обнаружил место разрыва, на него напала группа вражеских солдат. Отстреливаясь из автомата и получив смертельное ранение, отважный связист не смог срастить поврежденный кабель. Тогда он зажал его концы в зубах и таким образом восстановил связь...

Только примерно через час наши воины обнаружили окоченевшее тело героя. За этот подвиг он был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Наш известный поэт-фронтовик Алексей Сурков посвятил подвигу Николая Новикова прекрасное стихотворение «Связист». Приведу Вам его по памяти:

Таких подвигов наши связисты совершили потом немало.

Из многих важных событий начала Великой Отечественной войны не могу не назвать выступление по радио Председателя ГКО Сталина 3 июля 1941 г. Подготовка его выступления велась самым тщательным образом, и мы к этому имели непосредственное отношение.

Первоначально планировалось, что Сталин выступит в одной из студий Радиокомитета, которые находились тогда в здании Центрального телеграфа. Потом спросили у меня, возможно ли организовать трансляцию его речи прямо из Кремля. Я ответил утвердительно.

После этого мне было поручено обеспечить трансляцию выступления вождя по радио и по московской радиотрансляционной сети.

Связисты в ночь на 3 июля напряженно трудились. В одну из указанных служебных комнат, находившуюся в здании Совнаркома СССР в Кремле, были подведены кабели, микрофоны и т. п. В полную готовность были приведены все радиовещательные станции страны и радиотрансляционная сеть столицы. Все мы очень беспокоились за качество трансляции. Комната, где должен был выступать Сталин, была с высокими деревянными панелями и не отвечала даже минимальным техническим требованиям в отношении акустики. Но ничего не оставалось делать... [164]

В пять часов утра 3 июля мы были на месте с известным советским диктором Юрием Борисовичем Левитаном. Разместились в той самой комнате. В шесть часов утра туда пришел Сталин. На нем был обычный серый костюм военного покроя. Он с нами поздоровался и спросил:

– Ну как, готово?

– Да, все готово, – ответили мы.

Сталин сел за небольшой столик, на котором были установлены микрофоны. Рядом с ними поставили бутылку «Боржоми» и стаканы. Юрий Левитан объявил по радио о предстоящем выступлении Председателя ГКО. Заметно волнуясь, Сталин начал свою речь. Слушали мы его с Левитаном, как и весь советский народ с огромным вниманием. Он не только изложил содержание ставшей известной через много лет Директивы СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г., обращенной к партийным и советским организациям прифронтовых областей, но и дополнил и развил ее основные положения. Меня особенно поразило, что в этой речи Сталин достаточно откровенно раскрыл перед народом смертельную опасность, нависшую над страной. Он призвал советских людей отрешиться от беспечности, самоуспокоенности, шапкозакидательства и мобилизовать все свои силы на отпор врагу.

Г. А. Куманев: А как были организованы радиотрансляции торжественного заседания, посвященного XXIV годовщине Великого Октября, и военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 г.?

И. Т. Пересыпкин: В начале ноября 1941 г. нам стало известно, что 6 ноября, как и прежде, состоится торжественное заседание, посвященное XXIV годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. В кабинете у Сталина несколько раз обсуждался вопрос, где лучше всего его провести. В конце концов выбор остановился на станции метро «Маяковская». Но перед тем как принять окончательное решение, туда поздно ночью поехали некоторые члены ГКО, а затем и Сталин. Председатель ГКО и его окружение спустились на эскалаторе, который был специально включен.

Осмотрев зал, где должно было состояться торжественное заседание, Сталин одобрил это предложение. Но наряду с этим он обратил внимание на находившихся там маленьких детей, которые, укрываясь от бомбежек, лежали с матерями прямо на холодном полу.

Сталин повернулся к сопровождавшему его председателю Моссовета Василию Прохоровичу Пронину и строго сказал:

– Куда Вы смотрите? Это же безобразие.

Буквально через несколько дней на всех станциях метрополитена, которые использовались в качестве бомбоубежищ, появились раскладные кроватки и даже матрасики для детей.

После осмотра станции «Маяковская» мне было поручено оборудовать место проведения торжественного заседания и установить усилительную радиоаппаратуру. Это была нелегкая задача – обеспечить высокое качество трансляции из такого импровизированного зала. [165] Но важное правительственное поручение радисты и радиофикаторы с честью выполнили.

Среди присутствовавших на торжественном заседании были члены Политбюро ЦК партии, ГКО, известные военачальники, актив Московской парторганизации, воины-фронтовики, ополченцы и др. Вдоль платформ стояли длинные поезда метро, где разместились гардеробы и буфеты.

Доклад, с которым выступил Председатель Государственного Комитета Обороны Сталин, с помощью радио слушала вся страна. Он вселил много надежд в сердца советских людей и укрепил их веру в неминуемый разгром гитлеровских захватчиков.

Потом состоялся большой праздничный концерт. Моя память сохранила прекрасные выступления народных артистов СССР Валерии Владимировны Барсовой, Ивана Семеновича Козловского, Михаила Дормидонтовича Михайлова и Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии.

По окончании концерта под строгим секретом нам сообщили, что завтра состоится традиционный военный парад на Красной площади, куда нам выдали пропуска. Мы были предупреждены о необходимости держать в полной готовности все радиостанции страны, поскольку не исключалась возможность трансляции парада по радио.

Во все это верилось с большим трудом, ибо слишком близко у стен столицы находился враг...

Ночью накануне праздника шел сильный снегопад, который продолжался и все утро. Об окончательном решении обеспечить трансляцию парада мне стало известно перед самым его началом, которое было необычным – 8 часов утра. Немедленно были даны указания по всей сети радиостанций Советского Союза.

Вся сражавшаяся страна слушала передачу об этом историческом параде. Как он всколыхнул наш народ! Такое забыть невозможно.

Г. А. Куманев: Благодарю Вас, Иван Терентьевич за столь интересные ответы. Вы обстоятельно раскрыли содержание важнейших задач, которые стояли перед работниками связи накануне фашистского нашествия. А насколько изменился круг этих задач, задач Наркомата связи с началом войны?

И. Т. Пересыпкин: По-моему, частично я этого уже касался. Но могу что-то повторить и добавить следующее. По плану в случае фашистского нападения мы должны были сформировать большое количество частей связи и вместе с телеграфными, телефонными каналами и мощными радиостанциями передать их военному командованию.

Затем мы должны были развернуть огромную сеть учреждений военно-полевой почты, а именно: для штабов фронтов – военно-сортировочные пункты, для всех армий – военно-почтовые базы, для всех соединений и отдельных частей, штабов и т. д. – военно-полевые почты. [166]

Наряду с этим приводились в повышенную боевую готовность все средства связи, и прежде всего резервные и запасные узлы.

В мирные годы мы и не рассчитывали, что в военных условиях в интересах Красной Армии будут создаваться вот такие магистральные линии.

Следует иметь в виду, что передача каналов связи происходила при господстве авиации противника, которая систематически бомбила населенные пункты, промышленные районы, мосты и железные дороги. При бомбежке наши линии связи постоянно выходили из строя. Если бы у нас были кабельные линии, было бы, конечно, намного легче.

Могу Вам привести такой пример. Во время Московской битвы, точнее в феврале 1942 г. я был в 49-й армии, штаб которой стоял под Юхновым. Командующий армией генерал Захаркин был моим знакомым. Приехал я туда ранним утром. Командарм мне говорит: «Хочешь посмотреть, как в кино, бомбежку моста через р. Угра? Ровно в 8 часов вражеские самолеты будут его атаковать».

Я согласился. И вот действительно в 8 часов примерно 70 «юнкеров» (не меньше) прилетели и начали бомбить этот объект. Четкое звездное пикирование, и на мост летят бомбы. Минут 30 это продолжалось. Поскольку воздушные атаки были не первый день, транспортники, военные восстановители решили соорудить наплавной мост в случае выхода из строя основного моста. Работало там около 500 саперов.

Во время бомбовых ударов они все попрятались в укрытия. Командарм поинтересовался, каков результат очередного налета. Ему докладывают: мост цел. Наши потери – 2 человек ранено. Но линии связи все разгромлены.

После того как я вернулся в Москву, позвонил тому командарму: «Ну, как дела Иван Григорьевич?» Отвечает: «Было еще две бомбежки, мост цел, но линии связи постоянно выходят из строя».

Я об этом рассказываю, потому что такая картина продолжалась всю войну, на всех направлениях и главным образом именно потому, что линии связи у нас были «воздушные», т. е. провода висели на столбах, а не кабельные. Кроме того, построены они были преимущественно вдоль шоссейных и железных дорог. Войска идут, следуют по этим дорогам, их бомбят, и линии связи заодно сразу выходят из строя.

Необычайно трудно было ремонтировать, восстанавливать линии связи, особенно в начале Великой Отечественной войны, когда Красная Армия не имела частей связи.

Когда я выступал на заседании Ученого совета вашего института 21 февраля, то говорил о том, что важнейшими задачами, которые определяли весь характер работы Наркомата связи, были три задачи.

Это прежде всего решение задач, которые содержались в постановлениях Государственного Комитета Обороны. [167] Они сводились к тому, что мы были призваны обеспечивать связь высшего командования: Ставки, Генерального штаба, штабы видов Вооруженных Сил. А также обеспечение каналами связи фронтов, штабов фронтов, частично и штабов армий.

Такая задача стояла в течение всей войны. Первоначально она обеспечивалась преимущественно и силами, и средствами Наркомата связи, а затем в Красной Армии началось бурное развитие войск связи, формирование большого количества частей связи. Вообще войска связи за время Великой Отечественной войны увеличились в 4 раза по своей численности.

После их создания они от штабов фронтов и ниже все линии обслуживали своими силами.

Решать все эти задачи нам помогло еще одно обстоятельство.

Как я уже Вам рассказывал, в самом начале войны Совнарком СССР по моей просьбе принял решение сформировать в Москве 3 ремонтно-восстановительных батальона численностью по 750 человек. Не стоило бы говорить относительно численности этих трех батальонов, если не учесть то обстоятельство, что они заложили основу создания военно-восстановительных частей Наркомата связи СССР. Таких частей у нас никогда не было и никогда не предусматривалось их создание. И вот эти 3 батальона в Москве включили в себя опытных специалистов Наркомата связи и многих промышленных предприятий столицы.

В этих трех батальонах офицерского инженерно-строительного состава было 52%, что позволило нам иметь под рукой мощные средства и силы для восстановительных работ в районе Москвы, а кроме того, сохранить на месте, на своих должностях руководящие инженерно-технические кадры связистов.

Были затем такие батальоны в Ленинграде (тоже три батальона), а потом их число достигло 30. И они нам очень помогали решать многие задачи: и восстанавливать разрушенные линии, и строить новые, и оборудовать узлы и т. д. Кстати говоря, они существуют до сих пор.

Вторая задача (я ее отношу к числе сложных и важнейших) – это организация обеспечения связи восточных районов страны, куда перебазировалось большое количество предприятий, учреждений, миллионные массы населения и многое другое. Размещали эти предприятия на новых местах в трудной обстановке. Хорошо об этом показано, например, в фильме «Вечный зов».

Немало предприятий восстанавливались в районах, где связи раньше не было. И вот там, для того чтобы наладить нормальное функционирование и работу промышленности, перебазировавшейся на Восток, надо было заново проложить линии связи. Наконец, третья задача. Когда было тревожно в Москве, мы демонтировали и эвакуировали очень много телефонных станций, телефонных аппаратов ЦБ. Не эвакуировали заводы в Горьком и Саратове. [168] Из Ленинграда начали вывоз оборудования заводов связи чуть ли не с июля 1941 г., эвакуировали такие заводы Наркомата связи из Киева, Харькова. В результате – почти год промышленность средств связи не поставляла аппаратуры связи ни армии, которая в этом крайне нуждалась, ни Наркомату связи, ни народному хозяйству страны. Поэтому все мероприятия, которые проводились по развитию связи с восточных районов, осуществлялись в отношении материально-технического обеспечения за счет мобилизации внутренних ресурсов, частично за счет эвакуированного имущества из западных районов.

Итак, третья задача – колоссальная задача. По своим масштабам, объему она во много раз превосходила те работы, которые проводились в восточных районах. Это восстановление хозяйства связи в прифронтовых и освобожденных районах.

Наши войска связи испытывали очень большую нужду в средствах связи. Промышленность их, повторяю, не поставляла. Какой же находили выход? Снимали телефонные аппараты в гражданских учреждениях связи, телеграфные аппараты, забирали переносные телеграфные станции – и все это направлялось в Красную Армию.

Причем во время войны развернулось патриотическое движение среди работников связи по мобилизации внутренних ресурсов за счет неиспользуемого оборудования (такого, правда, было мало), за счет неисправного, но отремонтированного имущества и, наконец, за счет изготовления новых средств. Например, в Ташкенте были собраны передатчики раздельные, изготовленные коммуникационные устройства. Кроме того, там отремонтировали и собрали 15 автомобилей, изготовили кузова для автомобильных радиостанций РСБ. Это в последующие годы войны могло показаться мелочью, т. к. тогда в год мы получали в среднем 3800 таких станций. Но в первые месяцы войны 15 авторадиостанций были, как говорится, на вес золота. Каждая из этих станций поступала в одну из новых сформированных дивизий.

Что касается восстановления средств связи в пострадавших от фашистского нашествия западных районах страны, девиз среди работников системы Наркомата связи был тот же, что и в других отраслях народного хозяйства: «Все для фронта, все для победы!». Было и движение комсомольско-молодежных и фронтовых бригад.

При этом объем производственных заданий был необычайно велик и устанавливались предельно жесткие сроки их выполнения. В то время существовал такой порядок: обкомы ВКП(б), облисполкомы Советов создавали оперативные группы, которые находились вблизи освобождаемых районов и немедленно по мере изгнания врага приступали там к работе.

В этих оперативных группах находились и связисты с необходимым минимумом средств связи, и они сразу же восстанавливали то, что требовалось сделать в первую очередь. [169]

Вот эти три важнейшие задачи и решали работники связи в течение всей войны. Какая особенность была в этой работе? Если в первую половину войны все буквально в работе Наркомата связи было подчинено интересам действующей армии, фронта (люди, материальные средства, каналы связи), то во второй половине большой акцент деятельности Наркомата связи был перенесен на общегосударственную связь: это и восстановление в стране предприятий связи, и развитие связи, и налаживание нормальных эксплуатационных предприятий связи. Хотя, разумеется, в конечном счете – это тоже работа в интересах фронта.

Г. А. Куманев: Известно, что в годы войны Вам довелось нести двойную служебную нагрузку: выполнять обязанности не только наркома связи СССР, но и начальника Главного управления связи Красной Армии. Когда состоялось Ваше второе столь ответственное назначение и насколько оно было оправданным?

И. Т. Пересыпкин: Меня начальником Управления связи Красной Армии назначили в ночь на 22 июля 1941 г., т. е. ровно через месяц после начала войны. Эта ночь была памятной для меня по данному случаю, а также в связи с тем, что она явилась первой ночью бомбежки Москвы.

Как состоялось это решение? Вечером 22 июля, я неожиданно был вызван к Сталину, который работал тогда в небольшом особняке, недалеко от станции метро «Кировская». В приемной вождя находился начальник Управления связи Красной Армии генерал-майор Николай Иванович Галич.

Я сразу обратил внимание, что выглядел он очень расстроенным.

– Что-то случилось, Николай Иванович? – обратился я к нему.

– Не знаю, – печально ответил генерал. – Сегодня, наверное, мне здорово влетит. По телефону это уже было.

– А зачем Вас вызвали? – задаю ему еще вопрос.

Но Галич только покачал головой и ничего не ответил. Я знал его еще в мирное время. Он окончил Академию Генерального штаба, работал в войсках и был хорошо подготовленным начальником связи. Перед войной он настойчиво добивался увеличения оснащения войск средствами связи и решения других неотложных вопросов.

В первые дни и недели после фашистского нападения мы с ним часто встречались, обсуждали важные дела, старались помочь друг другу. Николай Иванович не один раз откровенно делился со мной, как трудно ему работать, какие необоснованные претензии предъявляют к нему некоторые работники Генерального штаба. По моему мнению, генерал Галич вполне справлялся с порученной работой и отнюдь не по его вине проблемы связи с войсками и внутри войск были такими острыми...

В кабинет Сталина сначала был вызван я. Там был и начальник Главного Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Мехлис. Он сидел за столом и под диктовку Сталина что-то писал. [170]

Как я понял, готовился какой-то документ о руководстве Западного фронта. Несколько раз упоминалась фамилия командующего войсками этого фронта генерала Павлова...

Затем в кабинет был приглашен Галич, и Сталин не без раздражения спросил его:

– Почему так плохо работает наша военная связь?

Начальник Управления связи Красной Армии довольно сбивчиво стал объяснять сложившуюся ситуацию, объясняя нечеткую и неустойчивую работу связи недостатком сил и средств связи в наших войсках, тяжелой военной обстановкой и т. п. Сталина доклад генерала не удовлетворил и, завершая этот неприятный разговор, он объявил Галичу об освобождении от занимаемой должности.

Генерал вышел из кабинета, а со мной состоялся краткий разговор. Сталин заявил, что начальником Управления связи назначаюсь я с сохранением за мной и поста народного комиссара связи СССР. Помимо этого, я стал и заместителем наркома обороны.

Меня все это опять ошеломило, и я выразил сомнения, мол, не справлюсь, слишком тяжело будет нести обе нагрузки. И вообще – может ли один человек исполнять две такие высокоответственные должности? Сталин ответил: «Поможем», развеяв все мои сомнения, и решение состоялось.

Что я могу сказать об этом назначении? Считаю, что это решение было чрезвычайно важным для работы всей нашей связи: и в стране, и в Вооруженных Силах. Централизация руководства работой связистов Красной Армии и работников Народного комиссариата связи позволило успешно решать многие сложные задачи огромного значения.

Я убежден, что, если бы не было создано такого единоначалия в руководстве связи в военных условиях, были бы неизбежными трения между ведомствами, в том числе между Наркоматом обороны и Наркоматом связи. А ведь средства использовались одни и те же, на одни и те же цели.

Назначение одного и того же человека на обе должности (наркома и начальника Управления связи Красной Армии) было бы недостаточно, если бы не были проведены другие мероприятия. Во-первых, управление связи Красной Армии к началу войны было маломощным и неспособным успешно решать те задачи, которые встали перед ним во время войны.

В связи с моим назначением 5 августа 1941 г. было создано Главное управление связи Красной Армии. Оно стало мощным управлением, которое имело в своем составе пять управлений, имело несколько самостоятельных отделов. Затем назначение одновременно замнаркома обороны открывало передо мной очень большие возможности. Ну, скажем, такие, казалось, простые вещи, которые неизбежно возникают в ходе работы. Приезжаешь на фронт. Там не ладится дело со связью у начальника связи фронта. [171] У него крупные недостатки, видно, что человек не на месте. Возникает необходимость заменить этого начальника связи другим, более опытным. Если бы у меня не было бы прав, которые были даны мне как заместителю наркома обороны, я не мог бы ничего сделать оперативно. Не имея прав, мог бы, конечно, куда-то позвонить, куда-то написать, что надо заменить такого-то, с кем-то эту замену согласовать и т. д. Но времени на это ушло бы немало. Полученные права позволяли мне действовать быстро.

Однажды на Воронежском фронте, где я находился, произошел такой инцидент. Начальник связи фронта обманул меня. Мы находились там с начальником Генштаба Александром Михайловичем Василевским. Штаб фронта должен был перебазироваться в другое место: из Боброво в Острогожск. Я начальника связи фронта спрашиваю:

– Вы там что-нибудь делаете в отношении подготовки средств связи для нового размещения?

– Так точно.

– Где Вы будете размещать узел связи? (В Острогожске до этого стоял и был отброшен и разбит венгерский корпус.)

– В Острогожске. Я там был, посмотрел, у них такие блиндажи. Мы там узел связи и расположим...

Потом так получилось, что начальник штаба там побывал, и штаб фронта разместили на окраине города.

Когда мы переехали туда вместе со штабом фронта, я поехал вместе начальником связи и говорю:

– Ну-ка, покажите мне блиндажи корпуса, где хотели разместить узел связи.

Я был недоволен, что он располагается в населенном пункте при наличии блиндажей.

Приехали. А там то место огорожено колючей проволокой и везде висят таблички – «Заминировано». Отсюда видно, что начальник связи фронта здесь не был. И такого начальника пришлось сразу же заменить. Помимо указанных прав, которые я получил, сами взаимоотношения с командующими фронтами, армиями были все-таки не такими, какие существуют между гражданскими и военными типами работников.

Мы как-то с генералом Кириллом Семеновичем Москаленко поехали в Харьков, когда его первый раз освободили наши войска. Туда ехали, вроде все хорошо. Штаб армии Москаленко стоял в Белгороде. Обратно выехали, а немцы там уже готовили контрнаступление против наших войск. Это было зимой. Как только выехали из города, нас непрерывно стали бомбить и обстреливать самолеты противника. Мы ехали на трех автомашинах и попали под огонь «мессершмиттов». Пока они разворачивались для новой воздушной атаки, мы продолжали движение. А потом снова укрывались в снежных ячейках, которые понаделали отступавшие немцы. И вот генерал Москаленко сидит в этом снежном укрытии и говорит: [172]

– Ведь я давно бы был в Белгороде, а из-за того, что здесь замнаркома обороны, должен находиться рядом.

Действительно, если бы я был просто какой-нибудь начальник связи или гражданский нарком, меня бы давно он бросил еще на окраине города.

Может быть, все это мелочь, но предоставленные мне права здорово помогали в работе.

Еще несколько слов о моей дальнейшей работе. Начиная со Сталинградской битвы (где я провел два месяца), в последующие месяцы и годы войны мне довелось почти непрерывно находиться на фронте, куда я впервые прибыл в начале октября 1941 г. Иногда приходилось прилетать в Москву на заседания Совнаркома. А работа была поставлена таким образом. На фронте у меня была в подчинении по линии Главного управления связи Красной Армии авиационная дивизия связи. Самолеты ежедневно курсировали на всех фронтах и в штабы всех фронтов, в том числе курсировали и туда, на тот фронт, где в это время находился я. Вся правительственная почта, важные директивы и постановления доставлялись мне ежедневно и после ознакомления и обработки этих документов, принятия решений в тот же день они доставлялись обратно самолетом.

А здесь, в Москве, в Наркомате связи, очень хорошие мои заместители, помощники решали все основные вопросы, за исключением ряда оперативных, требующих моего личного участия.

Таким образом, вот это решение, принятое в ночь на 22 июля 1941 г., помогло мобилизовать в ту труднейшую пору все ресурсы связи: и человеческие, и материальные в интересах фронта.

При этом кадровые вопросы решались легко. Я имел полное право и возможность того или иного руководящего специалиста по связи с фронта направить на его прежнюю (до ухода в Красную Армию) должность, в том числе в Наркомате связи.

Когда мы занимались восстановлением хозяйства связи, я львиную долю связи давал прямо из «котла» Красной Армии. Так же, как в первую половину войны, не задумываясь, снимали аппаратуру связи с гражданских предприятий и передавали войскам. Этот фактор достоин подражания, и он учитывается в настоящее время.

Г. А. Куманев: Вы рассказывали о том, что в довоенные годы у нас была связь преимущественно по проводам, т. е. «воздушная» связь. А были ли в стране какие-то запасы кабеля, чтобы потом развернуть кабельную связь? Как решалась эта проблема в годы войны?

И. Т. Пересыпкин: В самом начале войны с кабелем, точнее с полевым кабелем, у нас было очень плохо. В предвоенные годы правительство закупало кабель у англичан. Не так много приобретали, и это не могло решить проблему. Поставки его по ленд-лизу нам существенно помогли. Американцы поставляли нам полевого кабеля в среднем 1 млн. км в год. [173]

Мы получали очень большое количество, в чем особенно остро нуждались, так это зарядные агрегаты. Они поставляли нам зарядные агрегаты 3- и 5-киловаттные. Откровенно говоря, мы в первое время не знали даже, что с ними делать, т. е. не могли их все использовать, такая масса была.

Очень нас выручали поставки автомобильных радиостанций. Американцы вначале их присылали вместе с автомобилями. Потом мы стали получать большие ящики, в каждом из которых был упакован кузов с радиостанцией без автомашины. Сами автомашины американцы поставляли по другой линии. Мы эти автомашины тоже получали и монтировали на них радиостанции.

Довольно много по ленд-лизу было получено телефонных аппаратов: буквально сотни тысяч, причем аппараты из США были хорошего качества и их широко использовало наше командование.

Что касается переносных радиостанций (СР-284), то они просто не выдерживали критики: были громоздкими, действовали лишь на близкие расстояния, и мы их использовали только как приемники на аэродромах и в войсках ПВО. Каждую такую «переносную радиостанцию» весом до 70 кг в трех упаковках можно было с трудом перенести втроем. Очень тяжелы были. А главное – их тактико-технические данные не отвечали основным требованиям.

Американцы просили у нас дать лицензию на нашу радиостанцию РБ (это была очень хорошая коротковолновая радиостанция). Потом у нас ее немного улучшили и назвали РБМ. Они просили лицензию и хотя получили лицензию даже на танк, на радиостанцию ее им не дали.

Итак, кабель и зарядные агрегаты для нас были весьма нужными, чего нельзя сказать о переносных радиостанциях.

Г. А. Куманев: Какая была связь Вашего наркомата с НКПС, с железнодорожниками? Они имели автономную связь?

И. Т. Пересыпкин: Да, автономную. У железнодорожников была самостоятельная связь, и мы здесь не вмешивались. Но однажды, когда возникли большие неприятности на Брянском фронте (осенью в 1941 г. танки противника вышли на командный пункт Брянского фронта), когда его штаб, командование потеряли связь со своими тремя армиями, то сразу же последовало решение о том, чтобы установить связь Генерального штаба со всеми армиями. Вот тогда-то в этом решении было мне предоставлено право использовать каналы связи железнодорожного транспорта.

Г. А. Куманев: Находилась ли в Вашем ведении, товарищ маршал, радиолокационная связь и какова была вкратце роль союзников в ее развитии?

И. Т. Пересыпкин: Существовали специальные части, которые занимались радиоразведкой, и находились они в подчинении Разведывательного управления. Но все снабжения этих частей обеспечивало Главное управление связи Красной Армии. [174]

Что касается радиолокаторов, то к началу войны несколько установок у нас было (так называемые, установки «Редут»). Они были разработаны нашими советскими специалистами, в том числе в Институте связи, где я когда-то работал. Заказывались они также у нас через Главное управление связи Красной Армии, а использовали их прежде всего войска ПВО. Последующее развитие радиолокации, использование радиолокаторов, поступавших из Англии и США, это уже проходило мимо нас.

Развитие радиолокации вызвало загрузку заводов, производивших радиостанции, а многие связисты переквалифицировались на радиолокаторщиков. Итак, к технике мы имели отношение, а к управлению и боевому использованию – нет.

Г. А. Куманев: Какое внимание уделяли проблемам обеспечения надежной связи Ставка ВГК и Генеральный штаб и как они использовали ее в военные годы?

И. Т. Пересыпкин: Ставка Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб Красной Армии с первых дней войны этим вопросам уделяли, конечно, очень большое внимание. Они вникали во все детали организации связи и строго требовали от наркомата, командующих фронтами и армиями ее бесперебойного функционирования. При этом следует иметь в виду, что Ставка не имела каких-то особых средств связи, как не имела и своего аппарата. Рабочим органом Ставки являлся Генеральный штаб, и для обеспечения связи с фронтами использовался его узел связи, находившийся в Москве.

Через узел связи Генштаба во время войны ежесуточно в среднем проходило 1000 международных телефонных переговоров со штабами фронтов, армий, военных округов и др. Часто им пользовался Верховный Главнокомандующий. Например, только в августе – сентябре 1941 г., как я помню, состоялось большое количество прямых переговоров Сталина с командующими Юго-Западным и Брянским фронтами генералами Кирпоносом и Еременко, а также Главкомом Юго-Западного направления маршалом Буденным. Для переговоров в высшем звене управления использовался главным образом телеграфный аппарат Бодо, в который Сталин очень верил, почему-то считая, что перехватить работу этого аппарата противник не сможет.

Но не всегда переговоры по телеграфу проходили гладко. Хорошо запомнился случай, происшедший в начале октября 1941 г., кажется, 9 октября. Поздно ночью в переговорную, которая находилась в здании по улице Кирова, 33, вошел Маршал Советского Союза Шапошников. С присущим ему тактом он попросил связать его по Бодо с командовавшим тогда войсками Ленинградского фронта генералом армии Жуковым. Это было поручение Сталина.

Проводная связь с блокированным Ленинградом работала тогда крайне неустойчиво. Телефонной связи вообще с ним не было.

С большой тревогой приступили связисты к выполнению этого ответственного задания. Они довольно быстро связались с Ленинградом по Морзе, но во время войны вести переговоры по этому аппарату категорически запрещалось. [175] Установив связь по Морзе, телеграфисты переходили на Бодо, но она немедленно прекращалась. Так повторялось несколько раз...

Маршал Шапошников (тогда он возглавлял Генштаб), терпеливо ожидавший начала переговоров, уснул прямо за столом телеграфного аппарата. Прошло несколько часов. Шапошников продолжал спать, а связи с Жуковым все еще не было.

Внезапно в комнату быстро вошел бледный и взволнованный начальник узла связи Генштаба генерал Беликов и сообщил, что меня вызывает Верховный по кремлевскому телефону.

Сталин сразу спросил:

– Переговоры Шапошникова с Ленинградом закончились?

Я доложил, что связь с осажденным городом по Бодо пока установить никак не удается, потому что кабель, проложенный по дну Ладожского озера, не пропускает силу тока, который требуется для этого аппарата.

В ответ Сталин отругал меня и пригрозил (если переговоры с Жуковым не состоятся) привлечь меня к строгой ответственности...

Расстроенный, я вернулся в переговорную. Лишь под утро связь с Ленинградом удалось все-таки установить. Переговоры были предельно краткими. Воспроизвожу их содержание по памяти:

– Здравствуйте, Георгий Константинович. У аппарата Шапошников.

– Здравствуйте, Борис Михайлович, слушаю Вас.

– Ставка предлагает Вам завтра прибыть в Москву.

– Вас понял. Завтра буду в Москве.

Переговоры на этом закончились. В сложнейших условиях поручение Ставки было выполнено. При этом Шапошников не сделал нам ни одного упрека.

Но все-таки, находясь под впечатлением телефонного разговора со Сталиным, в оставшиеся предутренние часы я не смог заснуть.

Где-то около 9 часов утра позвонил Сталин и в его голосе уже не было резкости и угрожающего тона.

– Ну, как Вам сегодня, попало? – спокойно спросил он.

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил я.

– Вам кто-то мешает. Разберитесь и доложите мне! – приказал Верховный и повесил трубку.

Чтобы не повторилось то, что происходило той ночью, было, решено проложить по дну Ладоги новый специальный подводный кабель. Но требовалось такой кабель найти. После напряженных поисков наконец его удалось обнаружить в Ленинградском торговом порту, а через семь с половиной месяцев, т. е. в ночь на 11 июня 1942 г., второй подводный кабель через Ладожское озеро был проложен. Тем самым удалось надежно обеспечить устойчивую связь Москвы с осажденным Ленинградом и его защитниками. [176]

Что еще к сказанному можно добавить? В августе 1941 г. для создания подвижного резерва средств связи Ставкой Верховного Главнокомандования был сформирован поезд связи, смонтированный силами работников Наркомата связи и укомплектованный его аппаратурой.

Позже был сформирован и узел связи, аппаратура которого размещалась в автомашинах. В составе этого узла связи находились телеграфная и телефонная аппаратура, около 10 автомобильных радиостанций, а также машины, предназначенные для электропитания. Автомобильный узел был укомплектован высококвалифицированными специалистами. В течение всей войны этот узел, находившийся потом в составе отдельного дивизиона связи Резерва Главного командования, успешно выполнял многие важные задания Ставки ВГК.

Кроме того, в последнем военном году в Минске, в бункерах, сохранившихся здесь после отступления немецко-фашистских войск, был оборудован крупный узел связи, предназначенный для оперативной группы Генерального штаба.

С помощью всех перечисленных мною средств и обеспечивалась связь Ставки и Генерального штаба со штабами фронтов, а иногда и армий в течение всей Великой Отечественной войны. При необходимости создавались и другие узлы связи, которые усиливались за счет оборудования, аппаратуры и личного состава Наркомата связи, но основным узлом связи Генерального штаба оставался узел связи, находившийся в Москве.

Г. А. Куманев: А как в ходе войны использовали связь с Москвой и фронтами представители Ставки ВГК?

И. Т. Пересыпкин: У начальника Генштаба маршала Василевского, сменившего на этом посту маршала Шапошникова, был специальный дивизион связи, который поддерживал связь с Москвой.

Кроме того, обычно, когда мы, например, находились под Сталинградом в штабе Донского фронта, поддерживалась одновременно связь с Юго-Западным и Сталинградским фронтами, действия которых координировал в это время Василевский.

У маршала Жукова был небольшой поезд связи с радиостанцией, телеграфной аппаратурой. Проводили и провода к его поезду.

Генерал-полковник артиллерии (позднее маршал и Главный маршал артиллерии) Воронов в качестве представителя Ставки ВГК под Сталинградом тоже располагал постоянной связью с фронтами.

Правда, маршал Ворошилов, который являлся представителем Ставки на Волховском, Ленинградском фронтах, опирался на средства связи фронтов. Фронты имели связь с Генеральным штабом, он ее использовал.

Был такой период, в начале войны, когда создали (и это явилось тоже для нас новостью и трудностью) главные командования направлений (Северо-Западное, Западное и Юго-Западное) со штабами. [177]

Для этих штабов создавались специальные связи и части. Но эти Главные командования направлений, как известно, недолго просуществовали.

Г. А. Куманев: А какова была роль Наркомата связи и Главного управления связи Красной Армии в оказании помощи Центральному штабу партизанского движения при Ставке ВГК?

И. Т. Пересыпкин: Эта роль без преувеличения была весьма значительной. И Наркомат связи СССР, и Главное управление связи Красной Армии оказали существенную помощь Центральному штабу партизанского движения, созданному по решению Государственного Комитета Обороны 30 мая 1942 г. В чем выразилась наша помощь?

Прежде всего в том, что Наркомат связи СССР передал в распоряжение партизанского Центрального штаба действующий приемный радиоцентр и здание передающего радиоцентра, которые находились в районе Москвы. В оборудовании этих центров деятельное участие приняли руководитель Московской дирекции радиосвязи т. Митителло, начальники радиоцентра Наркомата связи тт. Бешар и Денисов, инженеры тт. Федорович и Буряченко. Главное управление связи Красной Армии выделило для радиоузла Центрального штаба необходимую аппаратуру, офицерский состав и специалистов, Начальником отдела связи Центрального штаба партизанского движения был назначен полковник (впоследствии генерал-майор войск связи) т. Артемьев, до этого являвшийся заместителем начальника войск связи Брянского фронта.

Радиоузел Центрального штаба поддерживал радиосвязь со штабами партизанского движения Белоруссии, некоторых областей РСФСР и непосредственно со многими партизанскими соединениями и отрядами. Для данной цели эти соединения и отряды использовали небольшие коротковолновые радиостанции типа «Север». Они обеспечивали радиосвязь на расстоянии до 500 км, а при тщательно выбранных радиочастотах и при хорошем прохождении этих радиоволн нередко удавалось увеличивать дальность их действия до 600–700 км.

Для связи с партизанскими отрядами, которые действовали в тылу врага при штабах ряда фронтов были созданы специальные радиоузлы с мощными передатчиками и высокочувствительными радиоприемниками. Каждый узел поддерживал радиосвязь с партизанскими отрядами по специальному графику по два-три в сутки.

Благодаря постоянной помощи наркомата и Главного управления связи Красной Армии сеть радиосвязи, использовавшаяся Центральным штабом партизанского движения, из месяца в месяц постоянно развивалась. Приведу Вам по памяти хотя бы такие цифры: если к началу декабря 1942 г. у Центрального штаба было 145 действующих радиостанций, то к началу января 1944 г. – уже 424, поддерживавших связь более чем с 1100 партизанскими отрядами. Широко развитая и устойчиво работавшая радиосвязь позволяла ему постоянно координировать боевые действия партизан и добиваться серьезных успехов в тылу врага. [178]

Г. А. Куманев: У меня еще такой из последних вопросов. Имел ли противник какое-либо преимущество перед нами в области связи? Если имел, то в чем это превосходство (пусть даже временное) выражалось?

И. Т. Пересыпкин: В Германии было кадрировано междугородних линий связи до 80%, у нас этого не было. Немцы имели значительно выше уровень телефонизации (имею в виду прежде всего городскую телефонную связь). В чем мы особенно отставали? Я уже Вам рассказывал, как 22 июня возвращался со своими сотрудниками из Орши в Москву, как включил имевшийся в автомашине радиоприемник и что услышал.

По возвращении в Москву при первой же встрече со Сталиным я рассказал ему, что творится в эфире. После этого 25 июня 1941 г. было вынесено решение Политбюро «О сдаче населением радиоприемных и передающих устройств». Оно было оформлено как постановление СНК СССР. Эти радиоприемники и передающие устройства подлежали сдаче в 5-дневный срок на временное хранение в виду того, что они могли быть использованы, как говорилось в постановлении, «вражескими элементами в целях, направленных во вред Советской власти».

Это у нас произошло безболезненно, потому что в стране было огромное количество точек проводного радиовещания. У нас в каждом районе был узел радиофикации. Это позволило без приемников обеспечить информацию населения о важнейших событиях на фронте, в стране и за рубежом. Вот такого проводного радиовещания не было в западноевропейских странах, в том числе и в Германии. Гитлеровские власти оккупированной территории под страхом смертной казни запрещали пользоваться приемниками, дезавуировали всякую информацию.

Но у нас были другие трудности. Было такое положение, что в ночное время, особенно когда фронт находился недалеко от Москвы, запрещалось работать средним и длинноволновым радиовещательным станциям до Волги включительно. Почему? Потому что самолеты противника использовали радиостанции (средневолновые и длинноволновые) в качестве маяков. Поэтому днем радиостанции работали, а ночью их деятельность прекращалась, ввиду чего трудно было с вещанием (а ведь короткие волны имеют особенность распространяться не так, как средние и длинные волны). Они работали по направлениям, а по радиоволнам даже самые мощные радиостанции имели небольшую дальность. Это осложняло, конечно, нашу работу, и мы проводили ее по проводам.

Кстати, станцию «Коминтерн» мы эвакуировали, и она возобновила работу, ее программу передавали по проводам. «Коминтерн» обслуживал все Заволжье. Потом построили уникальную мощную станцию. [179] Так что с использованием проводной связи мы имели свои преимущества. С другой стороны, наше командование применяло высокочастотную аппаратуру до штабов армий включительно (Москва – штаб фронта). Немцы же применяли высокочастотную аппаратуру до корпусов и дивизий. У них имелись полевые 8-канальные установки. Эта связь была более качественная и многоканальная. Противник имел некоторые преимущества в отношении радиосвязи. Но наши радиостанции РД и РДМ были выше по качеству, по тактико-техническим требованиям, чем у немцев. Чем отличались немецкие радиостанции? Они были довольно громоздкие, а наши более транспортабельные.

В 1942 г. у нас стала выпускаться принципиально новая радиостанция А-7 частотной модуляции. (У гитлеровцев подобные появились только к концу войны.) Это телефонные станции. Хотя с телеграфом они не работали, но по каналам и по чистоте связи значительно превышали подобные себе, в том числе немецкие. Другими словами, они совершенно не боялись помех, которые существовали в эфире, не считая атмосферных помех.

Что касается наших мощных станций, которые обслуживали штабы фронтов и армий для связи с Генеральным штабом, с Москвой, то наша автомобильная радиостанция, смонтированная на трех больших автомашинах, обеспечивала устойчивые радиосвязи.

Г. А. Куманев: А репарации как-то отразились на общем состоянии связи в СССР, несмотря на громадный ущерб, причиненный ей немецко-фашистскими захватчиками?

И. Т. Пересыпкин: Да, конечно. К примеру, недалеко от Берлина есть небольшой город Цоссен, где находился крупнейший телефонно-телеграфный узел. Мы его оборудование и продукцию использовали по репарации. Словом, и в качестве трофеев, и по репарации мы получили немало ценного из средств связи, включая кабели и аппаратуру.

Г. А. Куманев: Откуда поступали высококвалифицированные кадры для связи?

И. Г. Пересыпкин: Во-первых, в системе Наркомата связи СССР имелось пять институтов, большое количество техникумов. Если говорить о кадрах военных связистов, то была Академия связи, курсы по совершенствованию командного состава связистов и 10 военных училищ связи.

Все они с начала войны перешли на сокращенный курс обучения. Например, в Академии связи раньше подготовка инженеров продолжалась в течение 5 лет, а теперь только 2 года. А в училищах обучение велось всего лишь 3 месяца.

Кроме того, была создана широкая сеть курсов младших лейтенантов связи. На передовой они находились недолго. Через месяц-другой каждый из них или погибал, или получал ранение. Т. е. потери их оказались весьма велики. [180]

Было также сформировано 10 курсов по подготовке радистов, где их обучали в течение трех месяцев. В Горьком имелась школа старшин-радистов, которых готовили для работы на мощных телеграфных станциях.

Г. А. Куманев: Иван Терентьевич, отвечая на один из моих вопросов, Вы подчеркивали, что состояние связи восточных районов страны к началу войны не отвечало требованиям обстановки. Но ведь проводились же в приграничной зоне на дальневосточных и сибирских рубежах соответствующие работы.

И. Т. Пересыпкин: Когда я говорил о том, что наши восточные районы очень нуждались в развитии связи (ведь туда эвакуировались миллионы наших граждан, сотни предприятий), это не надо смешивать с приграничными районами Дальнего Востока и Забайкалья. Вы знаете, что там с 1938 г. была все время напряженная обстановка, и мы там очень много построили. Другими словами – театр будущих военных действий был там подготовлен неплохо. Правда, при этом коммуникации, естественно, увеличились, растянулись. Я могу Вам сказать, что радиосвязь во многих восточных районах фактически не работала. В лучшем случае она действовала около 22 часов. Было много нарушений. Когда мы готовились к войне с Японией, особенно с мая 1945 г., то подготовили ретрансляцию московских и дальневосточных станций в трех городах: в Алма-Ате, Иркутске и Комсомольске-на-Амуре. Всего до войны были построены мощные радиоцентры в шести городах, включая Москву и только что названные промышленные центры. Передатчики были мощные – по 60 киловатт. Надо иметь в виду, что частоты у нас работают по-разному в ночных и дневных условиях. А так как от Москвы до Дальнего Востока и день, и ночь бывают в течение суток на всей трассе, нам не удавалось добиваться бесперебойной связи. Поэтому мы делали так: на одних частотах работали до Алма-Аты, а Алма-Ата работала с Комсомольском-на-Амуре уже на ночных частотах. Это обеспечивало нам устойчивую радиосвязь.

Что касается западного театра во время войны, то у нас в тот период были созданы узлы связи специального назначения. Они имели в своем распоряжении и радиостанции, и телеграфную аппаратуру. В большинстве случаев это были полки связи, и шли они за штабами фронтов. На себя эти полки принимали связь с тремя фронтами, пользуясь связью особого назначения. Это позволяло нам через них преодолевать растянувшиеся расстояния и, кроме того, ретранслировать передачи, которые не были слышны в Москве.

Г. А. Куманев: Во время Великой Отечественной войны много ли было постановлений Государственного Комитета Обороны по вопросам связи, о деятельности Наркомата связи и Главного управления связи Красной Армии?

И. Т. Пересыпкин: В ходе войны таких постановлений и распоряжений ГКО вышло немало. Приведу такой пример. [181] Наши танкисты 3 июля 1944 г. освободили г. Минск. Мне доложили, что на окраине Белорусской столицы обнаружен немецкий бункер с узлом связи. Я подумал – может, пригодится. Спрашиваю: «Какие-нибудь строения рядом есть?». Отвечают: «Двухэтажный и трехэтажный деревянные дома».

ГКО рассматривает этот вопрос и своим постановлением передает оба дома Главному управлению связи Красной Армии.

(Этим примером хочу Вам проиллюстрировать, что нередко Государственный Комитет Обороны рассматривал даже такие частные и мелкие вопросы по проблемам связи.) В данном случае потом перед Новым годом я получил приказание организовать там узел Ставки.

Г. А. Куманев: Позвольте, дорогой Иван Терентьевич, сердечно поблагодарить Вас за беседу и в заключение задать последний вопрос. Доводилось ли Вам бывать на заседаниях Государственного Комитета Обороны и проводились ли во время войны специальные заседания Совнаркома СССР под председательством Сталина?

И. Т. Пересыпкин: Да, в военные годы мне приходилось бывать и на заседаниях ГКО, и правительства СССР. Правда, зачастую трудно было разобраться, какого органа идет заседание.

В первые месяцы войны Сталин председательствовал на заседаниях Совнаркома. Причем заседания правительства, несмотря на сложную, драматическую обстановку, были регулярными.

Позднее вел заседание Совнаркома СССР главным образом Вознесенский, который являлся первым заместителем Председателя Совнаркома. Были там на этих заседаниях разные «схватки боевые». Шумно вели себя Берия, особенно Каганович, который четками стучал по столу, «мальчишкой» называл Вознесенского. Тот парировал: «Я о вас доложу товарищу Сталину» и т. д.

Словом, когда вопросы экономики народного хозяйства рассматривались, то за столом председателя всегда был Вознесенский.

В завершении нашей беседы хочу тоже поблагодарить Вас за большое внимание, проявленный интерес к моим ответам и добрые слова в мой адрес.

«Для улучшения доставки периодической печати, посылок и почтовой корреспонденции на фронт и в тылу страны Государственный Комитет Обороны постановляет: [182]

Обязать НКПС – т. Кагановича и НКСвязи – т. Пересыпкина:

1. Установить в движении с 25 ноября 8 почтово-пассажирских поездов на направлениях, указанных в приложении.

2. Производить прицепку почтовых вагонов и приспособленных товарных вагонов к 15-м воинско-товаро-пассажирским поездам по установленным маршрутам.

3. Обязать НКПС для обеспечения перевозки периодической печати, посылок и почтовой корреспонденции предоставить НКСвязи на условиях аренды 300 крытых четырехосных вагонов.

4. Обязать наркомов путей сообщения и связи использовать проходящие эшелоны и местные поезда для прицепки сквозных почтовых вагонов и для выделения отдельного купе в целях перевозки почты.

Для оперативного осуществления этого мероприятия выделить специальную группу из работников НКПС и НКСвязи»{94}.

Председатель ГКО И. СТАЛИН

«В целях восстановления мощного союзного радиовещания Государственный Комитет Обороны постановляет:

1. Обязать наркома связи СССР т. Пересыпкина И. Т. смонтировать и пустить в действие демонтированные радиостанции:

РВ-1 им. Коминтерна в районе г. Уфы, установив срок восстановительных работ – 4 месяца.

РВ-96 в районе г. Свердловска, РВ – 49 им. ВЦСПС в районе г. Омска, срок восстановительных работ – 3 месяца...»{95}.

Председатель ГКО И. СТАЛИН

«Государственный Комитет Обороны постановляет:

Разрешить НКО:

1. Зачислить на бесплатное питание группу малооплачиваемых оперативных работников НКО: телеграфистов и средний технический персонал Узла связи Генерального Штаба, шифровальщиков Шифровального Управления, диспетчеров Управления Военных Сообщений и др. В общем количестве 600 человек, из расчета по 12 рублей в сутки на человека.

2. Выдавать бесплатные закуски группе высшего начсостава Генштаба и Центральных Управлений НКО, всего на 120 человек по 10 рублей в день на каждого...

3. Обязать тт. Хрулева и Пересыпкина в 5-дневный срок представить в ГКО предложения о повышении окладов содержания работников связи Красной Армии» {96}.

Председатель ГКО И. СТАЛИН.

«... 22. Обязать НКСвязи (т. Пересыпкина):

а) в пятидневный срок выделить один прямой телефонный канал Москва – Свердловск для обслуживания телефонной связью НКЧермета и НКУгля с их предприятиями на Урале.

б) провести проектные и монтажные работы по сооружению телефонной сети на Магнитогорском металлургическим комбинате и в г. Магнитогорске по договору с НКЧерметом, разрешив НКСвязи использовать для этой цели оборудование АТС, эвакуированное из западных областей Союза...» {97}

Председатель ГКО И. СТАЛИН