Содержание
«Военная Литература»
Военная история

Глава III.

К пределам Ойкумены: соперник богов

Зевс между тем посылает в жилище священное Рейи
С быстрою вестью Ириду к воинственному Дионису,
Дабы он дикое племя индов надменных и дерзких
Тирсом своим из Асиды прогнал до самого моря,
Дабы могучего сына бога речного Гидаспа,
Дериадея владыку, сразил, научив все народы Празднествам полуночным и сбору хмельного гроздовья.
Нонн Панополитанский. «Деяния Диониса»{61} [143]
Локус: Иранское нагорье, Гиндукуш, Северный Пенджаб. Время: 330–323 гг. до н. э.

Идеология Персидского похода для всех его участников, исключая Александра и ближайшее окружение царя, заключалась в мести персам за поругание греческих святынь и освобождении ионийских городов; Александр, как уже неоднократно упоминалось, втайне лелеял мечту о собственной территории, над которой не витала бы тень Филиппа, а ближайшие сподвижники — Гефестион, Пердикка, Неарх, Птолемей — шли не столько за царем, сколько за своим другом, с которым привыкли быть вместе с детских лет: они трезво оценивали ситуацию, от них не укрылась постепенная «смена приоритетов» похода, однако они поддерживали Александра во всех его начинаниях, руководствуясь не логикой, но чувствами. Вообще, при «походном дворе» сложился этакий «кружок пассионариев», во главе которого, разумеется, стоял сам царь, заражавший своей жизненной энергией окружающих; другие члены этого «кружка» тоже несли в себе пассионарный заряд, выделявший их из общей массы, чем, кстати, объясняется тот факт, что именно они, [144] а не кто-либо другой, поделили между собой империю после смерти Александра.

Но для остальных македонян, не говоря уже о греческих союзниках и фессалийцах, война велась за освобождение Малой Азии. Отсюда вытекало, что предел Персидскому походу должен был положить хребет Тавра как естественная, природная граница Малой Азии. Впрочем, когда Александр повел армию на Финикию и Египет, это было воспринято с пониманием: мстить так мстить, если имеется возможность захватить персидские земли, ею нужно воспользоваться. Марш на Вавилон с последующим захватом Суз и Персеполя также укладывался в логику «похода мести»: когда-то персы, ведомые Ксерксом, разрушили Афины (480–479 гг.), а теперь объединенное войско эллинов завладело их столицами и сожгло дворец царя царей.

Чтобы сполна насладиться местью и забить последний гвоздь в крышку гроба для Персидского царства — Александр разделял кровожадный настрой своих воинов, — требовалось покончить с Дарием, который формально еще оставался царем. И Александр двинулся в Мидию.

После поражения при Гавгамелах Дарий бежал в восточные сатрапии, где предпринял попытку собрать новое войско. Основу этого войска составили греческие наемники, сопровождавшие Дария от самых Гавгамел; их насчитывалось до 4000 человек. Кроме того, в войско входили пехотинцы, набранные в восточных сатрапиях (около 20 000), пращники и лучники (4000), царские телохранители-»бессмертные», бактрийская конница под командованием сатрапа Бактрии Бесса (3000); ожидались еще подкрепления от племени кадусиев, обитавшего на северо-западе Мидии, у берегов Гирканского (Каспийского) моря, и от скифов — давних врагов Персидского царства, забывших о былой вражде перед лицом новой угрозы. Малое количество конницы — ударной силы персидского войска — доказывает, что Дарий и не помышлял о контрнаступлении, что все его помыслы были исключительно об обороне (правда, если бы [146] скифы сдержали обещание и прислали подмогу, у персов появилась бы возможность для контратаки — ведь именно скифская конница в свое время разбила отряды Кира Старшего).

Когда стало известно, что подкрепления от скифов не придут, а Александр приближается к столице Мидии Экбатанам, Дарий покинул город и повел войско к Каспийским воротам, куда прежде отослал свой обоз, и дальше, в Бактрию. Арриан упоминает, что сначала Дарий намеревался дать Александру бой, но потом передумал и бежал на северо-восток. «Передумать» царя царей заставило назревавшее среди придворных недовольство. Правители восточных сатрапий (в общем-то — самовластные монархи{62}) открыто насмехались над Дарием, который оказался недостойным титула «царя царей». Дошло до того, что начальник конницы Набарзан предложил царю «на время» уступить власть Бессу, сатрапу Бактрии и побочному родственнику Ахеменидов, как единственному, кто способен дать отпор Александру. Оскорбленный Дарий отказался — и тем подписал себе, как вскоре выяснилось, смертный приговор.

По всей видимости, он по-прежнему полагался на свое царское достоинство, рассчитывал, что титул и принадлежность к прославившему Персию роду Ахеменидов соберут вокруг него людей, а когда это случится, немногочисленные изменники понесут заслуженное наказание. На деле же все вышло иначе: Дарий настолько скомпрометировал себя в глазах подданных своими поражениями (заодно припомнили, что власть он получил, мягко выражаясь, не совсем законным путем), что впору было заподозрить, будто он лишился милости Ахурамазды, верховного божества иранцев и покровителя царского дома. Царская харизма Дария стремительно истончалась. «По мере отступления иранцев все дальше на восток, [147] всплывало то, что до сих пор зрело в глубине: недоверие, подозрительность, предательство» (Ф. Шахермайр). Войско таяло: Бесс, Набарзан и сатрап Арахозии Барзаент отделились и увели с собой свои отряды. В итоге у Дария остались лишь телохранители, около 2000 лучников и — ирония судьбы! — греческие наемники, сохранившие верность своему «работодателю». В этих условиях Дарию оставалось только отступать в надежде, что враг рано или поздно прекратит погоню.

Вполне возможно, сатрапы предполагали создать новое иранское государство с центром в Бактрии как наиболее богатой и экономически развитой области{63}. Во всяком случае, логично предположить, что Бесс, сатрап Бактрии и ее фактический правитель, лелеял подобные планы.

Александр тем временем узнал от перебежчиков, что Дарий бежал из Экбатан, прихватив с собой 7000 талантов царской казны. Македонец занял Экбатаны. Армия получила короткую передышку — чтобы, как показали дальнейшие события, обрести новое качество.

В Экбатанах произошло то, что должно было произойти: провозглашенный войсковым собранием после победы при Гавгамелах царем Азии, Александр в последнем крупном персидском городе объявил о завершении «похода мести». Он сложил с себя полномочия стратега-автократора и расформировал союзные отряды и фессалийскую конницу. Всем грекам и фессалийцам полностью выплатили жалованье и прибавили «сверху» 2000 талантов на всех. В армии теперь остались собственно македоняне и наемники, ряды которых пополнили те греки и фессалийцы, которые не пожелали возвращаться в Элладу.

Панэллинская война с Персией закончилась, отныне она де-юре стала личной войной Александра. И потому [148] Александр избавился от союзников — в личной войне союзников не бывает, такая война ведется с опорой на собственные силы — и на силы тех, кого привязывают к себе деньгами. Вдобавок, формально завершив Персидский поход, царь фактически разорвал все отношения с Македонией и Грецией: он не собирался возвращаться на Балканы, где «было тесно и печально», где не сохранилось и пяди «личной земли», поэтому отпала необходимость в заложниках послушания греков, каковыми, по сути, были союзные контингенты.

С началом личной войны связана и реорганизация штаба. В Экбатанах Александр оставил Пармениона, самого опытного и заслуженного из своих военачальников, выдвинувшегося еще при Филиппе. Парменион, очевидно, догадывался об истинных намерениях Александра; как представителю старой знати и приверженцу традиций ему трудно было примириться с отказом Александра от Македонии и с пренебрежительным отношением к деяниям Филиппа. Отсюда — разногласия, возникавшие на всем протяжении похода; квинтэссенцией этих разногласий стал спор относительно мирных предложений Дария. Также царь считал, что Парменион своими безвольными действиями на левом фланге армии едва не украл у него победу при Гавгамелах, С роспуском союзных отрядов — то есть именно левого крыла армии в бою — представился повод отстранить Пармениона от дел. Командиром новообразованного левого крыла царь назначил Кратера.

Гарнизон Экбатан составили 6000 македонян, которым был придан отряд всадников и подразделение легкой пехоты (столь внушительный гарнизон понадобился потому, что Экбатаны были «городом-сокровищницей»: 7000 талантов, унесенных Дарием, представляли собой лишь малую часть доставшегося македонянам богатства). Остальная армия во главе с Александром выступила в погоню за Дарием.

На одиннадцатый день пути Александр достиг города Раги, от которого до Каспийских ворот было, по словам Страбона, около 500 стадий (приблизительно 90 километров) [149]. Здесь выяснилось, что Дарий успел миновать Каспийские ворота и отправился дальше, в Парфию. После короткого отдыха преследование возобновилось: за сутки Александр оказался у Каспийских ворот, на вторые сутки — углубился в парфянские земли, где запасся фуражом и провиантом, поскольку впереди лежала пустыня.

В Парфии македонянам встретились очередные перебежчики, которые сообщили, что Бесс сотоварищи вернулся к войску и арестовал Дария. Услышав это, Александр передал командование армией Кратеру, а сам поспешил вперед с гетайрами и наиболее выносливыми пехотинцами.

На третьи сутки погони «мобильный отряд» ворвался в персидский лагерь — где и обнаружил смертельно раненного Дария. По легенде, изложенной у Диодора и Курция, Дарий скончался на руках у Александра. Смертельные раны ему нанесли те, кто совсем недавно считался оплотом последнего Ахеменида — Бесс, Барзаент и сатрап Арии Сатибарзан. Правителем Персии провозгласили Бесса, который принял имя Артаксеркса IV.

Понять, почему Александр столь настойчиво преследовал Дария — особенно после получения известия о пленении царя царей, — не так-то просто. Вероятно, причина в том, что Александр, сызмальства испытывавший склонность к «романтическим эффектам», намеревался организовать своего рода «театральное действо» — символическую передачу власти над Азией от царя бывшего царю нынешнему. Для него, взращенного патриархальной македонской традицией, которую не смогло одолеть греческое свободомыслие Аристотеля, царская власть была священной, а потому для утверждения владычества над завоеванной территорией требовалась передача этой власти из рук в руки (что прочувствовал Курций, по рассказу которого умирающий Дарий благословил Александра на управление царством).

Так или иначе, Дарий погиб, и кроме Александра не осталось претендентов на титул властелина Азии. Самозванного «царя» Бесса в этом отношении можно было не [150] принимать в расчет, поскольку он имел поддержку разве что в Бактрии и окрестных землях; но покарать его как убийцу Дария было необходимо, чтобы лишний раз подтвердить законность притязаний македонского царя на азиатский престол. (Вдобавок, пока Бесс был жив, сохранялась угроза организованного нападения бактрийской конницы, силу которой македоняне ощутили на себе в битве при Гавгамелах).

Идеология похода поменяла полярность: македонян вели в бой уже не против, а за персов. И — против Бесса, посмевшего покуситься на прежнего владыку отошедших к Александру земель. Александр включил персов в свой народ, в число племен, населявших его территорию, и обида, нанесенная Бессом этим людям, превратилась в обиду, нанесенную лично Александру.

Разведчики донесли, что Бесс бежал к себе на родину, в Бактрию. Дорога туда пролегала через Гирканию, куда, по утверждениям местных жителей, отступили наемники-греки, до конца остававшиеся с Дарием. В несколько переходов Александр достиг города Гекатомпил, зажатого между Каспийским морем и соляной пустыней. Здесь армия разделилась: Кратер получил приказ двигаться вдоль побережья, покоряя местное племя тапуров; обоз должен был идти по военной дороге, протянувшейся у подножия хребта Эльбурс; сам Александр повел кавалерию и легкую пехоту горными тропами через перевалы. Местом сбора назначили Задракарту — главный город Гиркании.

Даже царский отряд продвигался вперед достаточно медленно: македоняне находились в местности, о которой имели весьма смутное представление. На эллинских картах той поры Ойкумена («освоенная территория») обрывалась за Персеполем и Экбатанами; далее начинались «дикие земли», о которых достоверно было известно одно — где-то за ними лежит мифическая Индия, овеянная славой Диониса. Гирканское море на этих картах присутствовало; еще Геродот замечал, что оно — замкнутый водоем, на западе ограниченный Кавказом, а на востоке — степью, уходящей по направлению к восходу солнца. [151]

Более подробные сведения приходилось добывать «на марше», и сопровождавшие царя картографы трудились не покладая рук{64}.

Перевалив через горы, Александр разбил лагерь, намереваясь тут дождаться Кратера. Именно в этот лагерь прибыли участники заговора против Дария Набарзан и сатрап Гиркании и Парфии Фратаферн; а вскоре после прибытия Кратера, подчинившего тапуров без единого сражения, в лагерь явились придворный Дария Артабаз, еще один заговорщик Автофрадат и посланцы от наемников. Персов Александр принял с почетом, как своих «заблудших», но вовремя раскаявшихся подданных; к наемникам же он отнесся не столь снисходительно и потребовал безоговорочной сдачи. Те согласились — брошенным на произвол судьбы в глубинах Азии, в сотнях километров от дома, им просто некуда было деваться — и были зачислены в царское войско. Послов от Афин и [152] Спарты, отправленных когда-то к Дарию и прибившихся после его смерти к наемникам, Александр велел взять под стражу как государственных преступников, злоумышлявших против Коринфского союза (это был не более чем пропагандистский ход, призванный показать армии, что, даже формально сложив с себя полномочия стратега-автократора Коринфского союза, Александр продолжает радеть о благе Эллады).

Вслед за тапурами были покорены марды и легендарные амазонки, обитавшие, по сообщениям античных авторов, на границе Гиркании{65}; после непродолжительного [154] отдыха в Задракарте армия пересекла Парфию и вступила в пределы Арии, где Александра встретил бывший сатрап Дария, один из участников заговора против царя царей, Сатибарзан. Он сдался на милость Александра, был прощен и снова получил в управление свою сатрапию; в качестве гарнизона в Арии оставили 40 всадников — им предстояло нести караульную службу на военной дороге. А царь продолжил путь на восток, откуда поступали тревожные сведения — Бесс-Артаксеркс укреплялся в Бактрии, не без основания рассчитывая на поддержку скифов, с которыми бактрийцы пребывали в союзе.

Александр торопился расправиться с Бессом, пока тот не успел сформировать боеспособное войско и отхватить кусок территории, которую царь заранее считал своей. Для усиления армии еще во время гирканского эпизода были вызваны остававшиеся при Парменионе в Экбатанах 6000 македонян. До Бактрии — учитывая темп, с каким могла двигаться армия Александра, — оставалось рукой подать, когда царь получил донесение, вынудившее [155] его на время забыть о Бессе. В этом донесении говорилось, что Ария восстала, всадники-караульные убиты, Сатибарзан вооружил местных жителей и укрылся в столице Арии Артакоане; к восставшим примкнули также соседние сатрапии Дрангиана и Арахозия.

Царь приказал разбить лагерь, оставил в нем Кратера с фалангой, а сам во главе гетайров, агриан, лучников и двух таксисов пехоты поспешил к Артакоане, которой, преодолев 800 стадий (около 140 километров), достиг два дня спустя.

До сих пор, присоединяя к своей территории те или иные земли, Александр применял тактику «пришел, увидел, победил»: он давал и выигрывал генеральное сражение, после чего отправлялся дальше, а окончательное усмирение захваченных земель возлагал на наместников и оставленные в провинциях новой империи гарнизоны. Так было в Малой Азии, в Финикии, в Персии; в восточных же сатрапиях Персидского царства ситуация сложилась таким образом, что Александр оказался вынужден «собственноручно» покорять местные племена, используя для этого всю свою армию. В Арии он впервые столкнулся с партизанской войной — точнее, с ее прообразом; настоящая партизанская война ожидала «владыку Азии» в Согдиане.

По сведениям Страбона, Александр провел в Арии всю зиму 330 года. За этот срок он разгромил ариан (Сатибарзан ускользнул и бежал в Бактрию к Бессу), сумел, подтянув основные силы под командой Кратера и применив осадную технику, взять приступом Артакоану и прочие города Арии, основал поблизости от Артакоаны новый город — Александрию Арианскую (современный Герат), покорил дрангов, чей сатрап Барзаент бежал к индийцам, был впоследствии выдан Александру и казнен как убийца Дария, завладел столицей Дрангианы Фрадой, переименовал последнюю в Профтасию (буквально — предваряющая, упреждающая) и вторгся в земли ариаспов (прозванных благодетелями — эвергетами — за то, что когда-то спасли от голодной смерти воинов Кира [156] Старшего{66}). Ариаспы подчинились без боя; царь щедро вознаградил их «за верность Киру» и объединил ариаспов в одну сатрапию с их соседями гадросами. Наконец царь подавил восстание в Арахозии, у южных склонов Гиндукуша.

В Арахозии стало известно, что Сатибарзан вернулся в Арию во главе 2000 всадников. Александр отправил для борьбы с ним отряд численностью 6000 пехотинцев и 600 всадников под командованием перса Артабаза (Диодор упоминает о генеральном сражении, судьбу которого решил «рыцарский поединок» Сатибарзана и македонянина Эргия: Эргий победил, Сатибарзан погиб, а его войско рассеялось); сам же царь тем временем присоединил к своим владениям горную страну Паропамис в верхнем течении Инда.

И в Арахозии, и у паропамисадов Александр основывал новые города — Александрии, форпосты своего владычества в бывших восточных сатрапиях Персидского царства: Александрия Арахозийская, иначе Арахоты (нынешний Кандагар), Александрия в районе современного Газни, Александрия Кавказская (поблизости от современного Кабула). Все эти города располагались на караванном пути из Мидии в Бактрию и Северную Индию, вдоль Большой восточной дороги, соединявшей Экбатаны с Бактрами; выгодное местоположение обеспечивало Александриям стратегическое господство и «форсированное» экономическое развитие.

Армия перезимовала в Александрии Кавказской, а с наступлением весны, когда очистились от снега перевалы, двинулась через Гиндукуш. Переход занял две недели, по истечении которых Александр спустился с гор на [158] Иранское плато. Бесс предусмотрительно угнал с пастбищ весь скот, лишив македонян фуража. Но это действие оказалось единственной его попыткой помешать продвижению вражеской армии. Узнав о приближении Александра к Бактрам, Бесс отступил за реку Окс (Амударья), причем даже не выставил заслона у реки, чтобы помешать переправе противника. Александр без боя занял крупнейшие города Бактрии — Аорн и Бактры, где оставил гарнизоны и откуда отправился к Оксу, продолжая преследовать Бесса.

Через реку переправились на шкурах от палаток и бурдюках, набитых соломой. На противоположном берегу Александра встретили посланцы согдийского вельможи Спитамена: последний предлагал выдать царю Бесса. Александр выслал для поимки Бесса отряд в составе конницы, пельтастов, агриан, лучников, хилиархии гипаспистов и таксиса педзетайров под командой Птолемея Лага. Этот отряд захватил «царя Артаксеркса» и привез к Александру. Бесса раздели донага и вывели в рабском ошейнике на дорогу, по которой проходила армия. Потом Александр приказал бичевать Бесса, а после выдал его родственникам Дария, и Бесса четвертовали в Бактрах как цареубийцу.

В бегстве и бесславной кончине Бесса впору заподозрить вмешательство божества и предположить, что самовольным принятием тронного имени Ахеменидов — Артаксеркс — Бесс вовлек себя в «ахеменидскос пассионарное пространство», степень напряженности которого к моменту вторжения македонян в пределы Персидского царства уже характеризовалась отрицательной величиной{67}. Подобно Дарию, он лишился милости Ахурамазды; [159] своей выжидательной тактикой (опять-таки подобно Дарию) и непрерывным отступлением он оттолкнул от себя союзников — первыми отпали бактрийцы, покинувшие Бесса, когда Александр перевалил через Гиндукуш; затем от самозваного царя отвернулись остальные: недаром он был выдан Александру теми, кого считал своими вернейшими сподвижниками — Спитаменом и бактрийцем Датаферном.

После форсирования Окса и поимки Бесса армия Александра в считанные дни покорила Согдиану и захватила ее столицу Мараканду, где царь по обыкновению оставил гарнизон (все гарнизоны в захваченных и вновь основанных городах состояли из македонян и греческих наемников, что неминуемо вело к изменению «национального состава» армии — подробнее об этом ниже). Из Мараканды Александр выступил к Танаису (Сырдарье){68}, на берегу которой заложил новый город — Александрию-Эсхату (Крайнюю, скорее всего — Ходжент). Этот город отмечал восточную границу империи и должен был стать таким же структурообразующим элементом, каким со временем сделалась Александрия Египетская.

На Танаисе царю сообщили о восстании в Бактрии и Согдиане — точнее, в Уструшане, у Туркестанского хребта: жители захваченных городов перебили македонские гарнизоны и стали укреплять свои поселения. [160]

Формальным поводом к восстанию, очевидно, послужил приказ Александра бактрийским вельможам собраться в город Зариаспа на «совещание»: в этом приказе бактрийцы — должно быть, справедливо, поскольку до них наверняка доходили слухи о разрушении Персеполя и иных кровожадных деяниях Александра, — заподозрили подвох. Так началась «малая война» в Согдиане, затянувшаяся на два года и обошедшаяся Александру намного дороже всех предыдущих сражений, вместе взятых.

Первоначально царь рассредоточил свои силы. Кратер с частью армии и осадными орудиями двинулся к Кирополю (Ура-Тюбе) — крупнейшему городу Уструшаны; сам Александр отправился усмирять другие города. За два дня он овладел пятью (!) восставшими городами; мужское население каждого уничтожалось, а женщин и детей продавали в рабство. Затем Александр поспешил к Кирополю: после непродолжительной осады и этот город был взят, при штурме погибло до 8000 местных жителей, а после захвата македонянами город был разрушен до основания.

Под Кирополем Александр получил донесение, что Спитамен осадил гарнизон в крепости Мараканды и что ему на помощь готовы прийти скифы из-за Танаиса. Царь послал к Мараканде отряд численностью в 860 всадников и 1500 пехотинцев (или в 800 всадников и 3000 пехотинцев), а сам выступил против скифских племен (саки), угрожавших Александрии Эсхате.

Под прикрытием баллист, метавших во врага стрелы, первыми переправились на левый берег Танаиса лучники и пращники. За ними последовали педзетайры и греческая конница, которую скифы атаковали лавой и вынудили отступить к воде. Тогда царь ввел в бой гетайров и легкую пехоту. Это переломило ход сражения. Скифы бежали, потеряв убитыми до 1000 человек; потери в армии Александра составили, по Курцию, 160 убитых. Судя по цифрам потерь, «рядовая стычка», какой поначалу представлялась схватка на Танаисе, обернулась упорной, кровопролитной битвой. Сражение при Танаисе любопытно и тем, что в нем македонская армия впервые испытала [161] на себе «кочевую» тактику боя, когда противник перемежает атаки ложными отступлениями.

Тем временем отряд, отправленный к Мараканде, изгнал из нее Спитамена и стал преследовать последнего, бежавшего к северным рубежам Согдианы. Это решение оказалось ошибочным, тем более что «на краю пустыни» македоняне напали на саков как на союзников Спитамена. Почти мгновенно преследователи превратились в преследуемых. Саки тревожили их партизанскими набегами, фуража не хватало, в итоге македоняне вынуждены были отойти к реке Зеравшан, где и потерпели самое сокрушительное поражение за всю историю азиатских походов Александра. Причиной этого поражения стала, в первую очередь, несогласованность действий командного состава и плохое прохождение «управленческого сигнала»: каждое македонское подразделение действовало самостоятельно, не сообразуясь с общим ходом сражения, в результате чего кавалерия еще в начале боя бежала за Зеравшан, а македонскую пехоту противник опрокинул и вынудил укрыться на островке посреди [162] реки, где большинство воинов погибло от вражеских стрел; немногих уцелевших взяли в плен и позже казнили.

По словам Арриана, из почти четырехтысячного отряда спаслось не более 40 всадников и 300 пехотинцев.

Известие о поражении заставило Александра изменить тактику и приступить к карательным операциям: началась методичная «зачистка» Согдианы. Как утверждает Курций, царь отдал приказ не щадить никого из взрослых согдийцев; Диодор прибавляет, что всего в ходе «зачистки» погибло более 120 000 местных жителей.

Армия вновь разделилась: половина гетайров, гипасписты, агриане, лучники и самые выносливые пехотинцы под командой царя устремились к Мараканде, которую вновь осадил Спитамен, а остальное войско во главе с Кратером двинулось в том же направлении, но медленнее (в самом деле, не так-то просто преодолеть расстояние в 1500 стадий — около 265 км — за три дня с обозом и осадными машинами). У Мараканды Спитамена не оказалось: он снова отступил в пустыню, к скифам-массагетам. [163] Царь устроил в Мараканде ставку и, дождавшись прибытия Кратера, повел планомерное истребление населения Согдианы.

На это ушел весь 329 год. Ближе к зиме Александр оставил в Мараканде стратега Певколая с 3000 пехоты и повел армию на зимовку в Бактры — куда к нему прибыли послы от скифов-саков и племени хоразмнев, предложившие заключить «пакты о ненападении». Это предложение было охотно принято, поскольку партизанская война в Согдиане и Бактрии продолжалась и любой союзник, пускай даже номинальный, в этой ситуации был ценен хотя бы тем, что гарантировал относительную стабильность положения в окрестных землях.

Весной 328 года Александр возвратился в Согдиану, оставив усмирять Бактрию Полисперхонта. Свою армию он на сей раз поделил на шесть отрядов, первым из которых командовал сам, а командование другими доверил Гефестиону, Пердикке, Птолемею, Кену и персу Артабазу. Царский отряд двинулся к Мараканде, остальные пять повели наступление на иные опорные пункты согдийцев.

Второе «замирение» Согдианы было не менее жестоким, чем первое. Арриан упоминает, что царь позднее поручил Гефестиону заселить согдийские города, из чего можно сделать вывод, что в результате карательных экспедиций Александра страна фактически обезлюдела. Постепенно сопротивление македонянам сходило на нет, только Спитамен, остававшийся у скифов, время от времени устраивал набеги на македонские гарнизоны. В одном таком набеге, на город Зариаспа, он столкнулся с отрядом Кратера, подошедшим из Бактрии, в стычке был разбит, потерял до 200 конников и вновь бежал в пустыню. Зимой 328/327 г. Спитамеи попытался завладеть крепостью Габы, у которой его настиг Кен. В битве погибло до 800 скифских конников, причем часть согдийцев и бактрийцев, до той поры поддерживавших Спитамена, перебежала к македонянам. А вскоре скифы предали Спитамена: как рассказывает Арриан, массагеты убили своего союзника и отправили его голову Александру, чтобы отвратить македонского царя от вторжения в их земли. [164]

С гибелью Спитамена «партизанское движение» в Согдиане резко пошло на убыль. Север и центр земли, «богатой людьми и стадами», как сказано о Согдиане в «Авесте», оказались в руках македонян. Последние очаги сопротивления оставались на юге, в горных районах.

Войско и вооружение кочевников

Регулярной армии у скифов, разумеется, не было и быть не могло, учитывая кочевой образ жизни и неразвитость общественно-экономических отношений. С другой стороны, каждый, способный носить оружие, независимо от возраста и пола, считался у них воином.

Главную силу скифского войска составляла конница. Сакские и бактрийские всадники приобрели известность [165] у греков еще в начале V в. до н. э.; по словам Геродота, и те и другие участвовали в походе персидского царя Ксеркса на Элладу. Как правило, скифская конница атаковала лавой и часто использовала прием ложного отступления для заманивания противника. Кроме того, к числу тактических приемов можно отнести нападение малыми (как сказали бы сегодня, мобильными) группами с подводом резервов, преследование отступающего врага (греки не преследовали побежденных) и «сдвоенную атаку», когда на каждой лошади сидят двое и при соприкосновении с противником один соскакивает и ведет бой пешим, а другой — конным.

Конница делилась на легкую и тяжелую. Последняя отличалась, прежде всего, наличием конских защитных [166] доспехов, вполне возможно, заимствованных у народов Средней Азии индийцами и китайцами. Сами всадники также носили доспехи — шлемы, панцири, поножи; вооружены они были луками (легкая конница), обоюдоострыми боевыми секирами — сагарисами  — и копьями. Особыми подразделениями считались конные отряды на верблюдах и боевые колесницы (не исключено, серпоносные).

Вооружение пехоты составляли те же луки, пращи, сагарисы, короткие (акинаки) и длинные мечи. Луки были нескольких разновидностей — бактрийские, парфянские (оба из тростника), каспийские, индийские (оба камышовые); лучшими по дальнобойности и точности стрельбы считались «скифские» луки. Стрелы имели металлические наконечники (железные или медные).

Греко-македонская тактика, предусматривавшая использование в бою фаланги, при столкновениях со скифами оказалась неэффективной, поэтому Александр отказался от нее и перешел к тактике спецотрядов, позволявшей оперативно атаковать и контратаковать противника одновременно в нескольких местах и опиравшейся преимущественно на действия кавалерии, легкой пехоты и стрелков. О фаланге, можно сказать, было забыто до вторжения в Индию.

Весной 327 года македонская армия возобновила военные действия против согдийцев. Весьма серьезными препятствиями к замирению южной Согдианы были горные крепости — «Согдийская скала» и «Скала Хориена». Защитники обеих крепостей подготовились к длительной осаде и справедливо уповали на неприступность укреплений — обе крепости, окруженные глубокими пропастями, располагались на отрогах гор, и взять их приступом не представлялось возможным. Но Александр был уже не тот, что в начале Азиатского похода: он все чаще предпочитал лобовой атаке непрямые действия. Первая крепость сдалась после того, как в тыл осажденным проник десант из 300 скалолазов, занявших позицию на гребне горы выше крепостной стены. Внезапное появление македонян в тылу напугало согдийцев [168] настолько, что они тут же распахнули ворота{69} (следует отметить, что здесь на руку царю, несомненно, сыграла та жестокость, с какой подавлялось восстание в Согдиане, — само имя Александра внушало страх, а любое отступление от канонов, любая тактическая уловка и вовсе повергала противника в ужас). По Курцию, с гарнизоном крепости обошлись наисуровейшим образом: вождей распяли на крестах, а простых воинов обратили в рабство. Вторая крепость, в Паретакене, на границе Согдианы и Бактрии, была взята не военной хитростью, а демонстрацией инженерного искусства. Сначала из растущих на склонах гор деревьев срубили лестницы, по которым македоняне спустились на дно ущелья под крепостью, а затем в этом ущелье возвели многоуровневый помост; когда стрелы лучников, расположившихся на этом помосте, стали долетать до крепостных стен, укрывшиеся в «Скале Хориена» согдийцы поспешили сдаться. На сей раз кровопролития не произошло: царь принял капитуляцию и, по всей видимости, оставил за Хориеном его владения{70}.

Эта «горно-егерская» операция была последней крупной операцией македонской армии в Согдиане. Александр увел основные силы в Бактры, в Паретакене же остался отряд в 600 человек под командованием Кратера — для борьбы с местными племенами, продолжавшими разрозненное сопротивление. В состоявшемся [170] вскоре сражении мятежники были наголову разбиты. Полисперхонт тем временем присоединил к завоеванным землям некую страну Бубацену — вероятно, область западного Припамирья.

Выросшая из «малого зернышка» — Македонии, империя раздвинула рубежи вплоть до восточных пределов Ойкумены. Она давно перестала быть собственно македонской, давно сделалась личной империей Александра; македонский царь именовался «владыкой Азии» и устанавливал на захваченных территориях свои порядки, о которых стоит упомянуть поподробнее.

* * *

Северной границей земель Александра был Геллеспонт (дальше начиналась «территория Филиппа»). На западе рубежом служил Египет (реперы — Александрия Египетская и Кирена), затем «имперский вектор» уходил на юго-восток, к Вавилону, откуда поворачивал к востоку — через Александрию-Арию, Бактры и Мараканду до Александрии-Эсхаты и реки Танаис, или Яксарт. «Жизненное пространство» Александра имело выход сразу к четырем морям (что, очевидно, обладало особым значением для человека, воспитанного в талассоцентрической эллинской традиции) — Средиземному, Эвксинскому, Гирканскому и Эритрейскому. Все эти земли, «завоеванные копьем», объединяла, прежде всего, идея — имперская по сути. Александр создавал наднациональное государство, где «не будет ни победителей, ни побежденных» (Арриан), универсальную монархию, «замкнутую» исключительно на его персону, мировую державу своего имени. Разумеется, повторять за древними авторами, что Александр стремился приобщить «варваров» к эллинской культуре и лелеял мечту о возникновении нового, «синкретического» суперэтноса — эллино-персов, значит приписывать македонскому царю культуртрегрерские, прогрессорские устремления, которым он был [171] абсолютно чужд: в «личностном срезе» его заботила только манифестация собственного «я», самореализация через военные победы и покорение чужих земель; но, форматируя географическое и политическое пространство «под себя», он своей деятельностью, как всякий пассионарий «государственного ранга», опосредованно видоизменял геополитический ландшафт, преобразовывал форму и содержание средиземноморской структуры{71}, вкладывал в нее новые смыслы, требовавшие новой — принципиально иной — распаковки. Эта распаковка была осуществлена уже после смерти Александра, в период, получивший название «эллинизма» и заложивший основы современной западной цивилизации, однако сам переход от традиции патриархальной, в широком толковании, к la tradition nouvelle состоялся не в последнюю очередь благодаря сыну Филиппа.

На административном уровне управление империей строилось по схеме, опробованной Александром в Малой Азии и распространенной впоследствии на все приобретенные в походах земли. Сохранив унаследованное от персов деление на сатрапии, Александр выстроил вертикаль управления, основанную на принципе разделения властей: формально правителем отдельной провинции считался сатрап, то есть наместник, но фактически в его руках была только гражданская и судебная власть, поскольку военные вопросы находились в ведении стратега, которому подчинялись фрурархи гарнизонов в городах, а финансовые потоки направлял казначей, он же сборщик податей. Никто из них не занимал привилегированного по сравнению с остальными положения, хотя за общее состояние дел в провинции отвечал перед царем сатрап (древние историки часто упоминают о смещении Александром одних сатрапов, не справлявшихся со [172] своими обязанностями, и назначении других; казначеи принадлежали к «почти неприкасаемым»{72} — их смещали значительно реже; стратегов же, судя по всему, меняли только в случае гибели). Как правило, сатрапов царь подбирал из местных аристократов, не пренебрегая бывшими сатрапами Дария, на деле доказавшими свою преданность новому владыке; так, сатрапом Вавилонии был оставлен Мазей, сдавший Александру этот город, сатрапом Сузианы — Абулит, распахнувший перед македонянами ворота Суз, и т.д. Стратегов назначали из числа македонян или греков, тем самым дополнительно уравновешивая две ветви власти (формальное главенство, точнее — приоритет ответственности сатрапа-»варвара» против реальной силы за спиной эллина). Что касается казначеев, тут имела значение не национальность, а умение распоряжаться финансами и степень доверия царя. Эту схему управления царь распространил на все завоеванные территории, сделав исключение только для Ионии, где был создан, выражаясь современным языком, протекторат; правителем этого протектората назначили грека Алкимаха, совмещавшего в одном лице функции стратега, протектора и прокуратора. В случае с Ионией ее особое положение объяснялось близостью к Элладе, то есть необходимостью для Александра как гегемона Коринфского союза хотя бы внешне соблюдать положения союзного договора. Кроме того, частичную независимость, [173] выражавшуюся в праве чеканить собственную монету, сохранили некоторые города Финикии.

Вполне имперским по духу было и проведенное Александром в 331 году, после присоединения Египта, «укрупнение» казначейств: вместо фискальных служб в каждой сатрапии было организовано три финансовых управления — египетское (четыре египетских сатрапии{73} и Александрия), финикийское (Финикия, Киликия, Сирия) и малоазийское (Иония и сатрапии Малой Азии). Впоследствии к этим трем управлениям прибавилось четвертое — персидское (Месопотамия, Сузиана и Иран), главой которого стал Гарпал. Все управления должны были, помимо основной деятельности, обеспечивать бесперебойное снабжение армии провиантом и снаряжением, заботиться о состоянии дорог и безопасности передвижения по ним, организовывать передачу донесений, т.е. поддерживать информационные каналы. Иными словами, эти управления создавали инфраструктуру империи Александра.

Образование многофункциональных финансовых управлений способствовало фиксации системных связей и, следовательно, повышало надежность системы. Тому же способствовал и единый коммуникационный стандарт, внедрение которого происходило стихийно и диктовалось экономическими соображениями: греческие торговцы, следовавшие за армией Александра, несли с собой в «варварские земли» греческий язык, постепенно превратившийся из сугубо торгового языка в имперское средство общения. В средиземноморских областях — Малой [174] Азии, Финикии, Египте, издавна торговавших с Элладой, «языковая эллинизация» стала почти повальной; в центральных и восточных сатрапиях на языке победителей говорили прежде всего в столичных городах и в поселениях, основанных Александром, но если соединить эти города между собой линиями на карте, получим сетку, охватывающую приблизительно половину «глубинных территорий?», из чего следует, что языковая экспансия не могла не затрагивать и сельскую местность (по крайней мере, ее влияние непременно должно было коснуться «деревенской аристократии»). В армии использовался аттический диалект греческого языка, еще при Филиппе ставший служебным языком канцелярии. При преемниках Александра стихийное внедрение коммуникационного стандарта привело к возникновению койнэ - «общего языка» греков на основе аттического диалекта и ряда заимствований из близкородственного ему диалекта ионического и местных наречий.

Вместе с греческим языком распространялась, естественно, и эллинская культура, однако нет ни малейших оснований видеть в ее проникновении в Азию целенаправленную деятельность царя и его ближайшего окружения. Внедрение языка, как уже говорилось, происходило стихийно, и не менее стихийным, в общем-то, бессознательным было приобщение «варваров» к греческой культуре. Александр вел себя как истый эллин — устраивал гимнастические соревнования, состязания поэтов, симпосионы, на которые приглашалась местная знать, но все это ни в коей мере не являлось осознанным насаждением культуры. Приписывать царю культуртрегерские устремления (что характерно для античных историков; ср. у Плутарха: «... Александр усмирил Азию, там стали читать Гомера, а дети персов и жителей Сузианы и Гедросии стали выступать в трагедиях Еврипида и Софокла... благодаря Александру греческим богам стали поклоняться Бактрия и Кавказ... Александр основал более чем 70 городов, распространил на Азию установления эллинов и отучил дикарей от их дикой жизни») — явное преувеличение: [175] Александр пришел в Азию как завоеватель{74}, в поисках жизненного пространства, и занимался исключительно военно-политической и экономической организацией этого пространства; все остальное совершалось «само собой», в процессе адаптации друг к другу эллинского и персидского суперэтносов, которым по воле царя отныне предстояло сосуществовать.

Градостроительство

Упоминание о семидесяти городах, основанных Александром, встречается только у Плутарха. И. Дройзен, проводивший «сравнительную аналитику» градостроительной деятельности Македонца, насчитал всего сорок городов, но допускал существование определенного числа военных поселений, в которых стояли греко-македонские гарнизоны. Впрочем, точное количество городов не имеет особого значения; гораздо важнее то, что все они фиксировали жизненное пространство Александра, являлись своего рода стержнями, на которые «нанизывались» окрестные земли, и формировали административное (а впоследствии и культурное) поле империи.

Первым городом, который основал Александр, древние считали Илион, то есть Трою; по замечанию Страбона, до Александра Илион бы деревушкой, которую Александр назвал городом и повелел отстроить. Первый новый город — Александрия Киликийская (нынешняя Александретта) был заложен после победы при Иссе на побережье Исского залива. Далее были, из крупных городов, Александрия Египетская, Гераклея в Мидии, Нисея в Парфии, Александрия Марсианская, Александрия-Ария (современный Герат), Фрада-Профтасия, возникшая на месте столицы Дрангианы, Александрия Кавказская (Беграм), Александрия-Арахозия, Александрия-Эсхата, Букефалея и Никея на Гидаспе, Александрия-Опиана в [176] среднем течении Инда, Александрия-Паттала в устье Инда, Александрия-Рамбакия и Александрия-Кокала в Гедросии, Александрия-Румия на берегу Персидского залива. Несомненно, к числу «александровских» городов следует отнести Вавилон, Сузы, перестроенный и заново заселенный Тир, Сидон, Милет и Сарды — все эти города при Александре изменили свой статус и мало-помалу превратились в опорные пункты империи.

Если на карте соединить «александровские» города между собой прямыми линиями, получим удивительную картину. Наибольшее скопление городов наблюдается на периферии империи — на побережье Средиземного моря{75}, что неудивительно, учитывая «врожденную» талассоцентричность эллинского суперэтноса, и на востоке, в «многоугольнике», охватывающем территории Маргианы, Бактрии, Согдианы, Арии, Индии и Арахозии. В центре же — в сердце империи — зияющая пустота, но это ощущение обманчиво: там пространство формировалось вокруг Вавилона, «воскрешенного» эллинской пассионарностью, и вавилонское влияние распространялось на земли от Месопотамии на севере до Кармании на юге и от Вавилонии на западе до Мидии и Гиркании на востоке.

Именно города (микроландшафты в терминологии Л. Гумилева), намного пережившие своего основателя, удержали империю от моментального распада и постепенно превратили центробежные силы в центростремительные — правда, уже на более низком системном уровне: империю сменили царства, менее обширные, зато оказавшиеся значительно более жизнеспособными.

Отсутствие в империи единой религии лишний раз подтверждает, что Александр не имел намерения создать «синкретический» народ. Для царя было вполне достаточно того, что жрецы в каждой завоеванной местности [177] посвящали его в таинства «локальных» божеств, тем самым признавая за ним право на владение этими землями. Потомок полубога Геракла для эллинов, в Египте он был объявлен сначала — как фараон — потомком Гора, а затем сыном Аммона; в Вавилоне царь принес жертву Белу (Мардуку); от Ахеменидов он «унаследовал» поклонение священному огню Ахурамазды. В единой религии не было необходимости: простые смертные могли почитать какого угодно бога, лишь бы они признавали главенство Александра и не покушались на жизненное пространство «владыки Азии»{76}. Культы «государственных богов» сложатся позднее, в царствах диадохов...

Та же самая фиксация завоеванных территорий на персоне царя скрывалась и за «ориентализмом» Александра. Он сменил македонские одежды на персидское платье, ввел персов в состав своей охраны, даже позаимствовал у персов способ, каким его подсаживали на коня. По всей видимости, эта «переориентация», непостижимая для тех, кто сызмальства питал презрение к «варварам», диктовалась чисто прагматическими соображениями: Александр стремился стать своим для новых подданных — хотя бы внешне. Сохраняя приверженность македонским и эллинским порядкам, он оставался для Востока захватчиком, иноземцем, подлежащим вытеснению из среды; принятие же порядков восточных превращало его в своего «чужого», в подлинного наследника Ахеменидов для персов, в полновластного хозяина захваченных земель, чье владычество основано не только — и не столько — на блеске копий{77}. [178]

Что касается «старых» подданных царя, то бишь македонян, первоначальное воодушевление, с которым они выступали в поход, постепенно сменилось глухим раздражением, и чем дальше в Азию уходила армия, тем больше появлялось недовольных. Тоска по родине (оторванность от привычного, родного ландшафта) усугублялась поведением царя и его ближайшего окружения, которое следом за Александром перенимало восточные обычаи, рядилось в персидское платье, чуть ли не кланялось чужеземным богам. Рано или поздно у воинов должно было «накипеть»: оторванные от дома, оказавшиеся в меньшинстве среди покоренных этносов, македоняне не понимали, почему царь подражает «варварам». Мало-помалу наиболее рьяные защитники патриархальной македонской старины пришли к мысли, что Александр перестал быть их царем; следовательно, от него необходимо избавиться и передать престол более достойному. Поднять общий мятеж не представлялось возможным (большинство не было готово к столь решительным действиям: люди брюзжали, но продолжали идти за царем), поэтому «сыны Филиппа» прибегли к тактике заговоров.

Первый заговор против царя был раскрыт еще в Малой Азии. Главой его оказался Александр Линкестиец, командир фессалийской конницы, единственный в роду линкестийских правителей, кого признали не виновным в покушении на Филиппа. Античные историки дружно указывают на «персидский след» в этом заговоре — подкупая Линкестийца и поручая ему убить царя, Дарий рассчитывал остановить македонян в самом начале похода, на северных рубежах Фригии, — и с ними нельзя не согласиться: слишком отчетливо выступает мотив кровной мести, характерный для патриархальных социумов (царь казнил двух братьев Линкестийца, причастных к убийству Филиппа), и было бы удивительно, если бы Дарий, «искушенный в восточном коварстве», не попытался воспользоваться данным обстоятельством. Этот неудавшийся комплот против Александра — лазутчика Дария, [179] посланного к Линкестийцу с деньгами, перехватил Парменион{78} — оказался единственным антимакедонским и инспирированным извне; все последующие заговоры возникали внутри и имели обратную, промакедонскую направленность.

Промакедонская, даже профилипповская (считавшая Филиппа олицетворением истинно македонских устоев), оппозиция формировалась в армии постепенно. Ее «рупором» древние авторы выводят Пармениона; так, по Арриану, уже при осаде Тира Парменион заявил, что продолжать поход нецелесообразно, поскольку захвачена богатая добыча. Со временем Парменион лишился царского доверия (особенно после сражения при Гавгамелах) и был фактически отстранен от командования армией — в том числе и по причине своей оппозиционности. Впрочем, его сыну Филоте, командовавшему гетайрами, Александр продолжал доверять — до того, как в Дрангиане Филоту обвинили в злоумышлении на жизнь царя.

Арриан утверждает, что о заговоре царю донесли еще в Египте, однако Александр не воспринял обвинение всерьез: «старинная дружба, почет, оказываемый им Пармениону, отцу Филоты, доверие к самому Филоте — все делало донос не заслуживающим доверия». Скорее всего, Александр услышал доносчика, но предпочел выждать: перед походом в глубь Азии менять командира гетайров было, как минимум, несвоевременно. По мере продвижения на восток оппозиционные промакедонские настроения в армии нарастали, и наконец в Дрангиане, ухватившись за представившийся повод, царь призвал Филоту к ответу. Сына Пармениона арестовали за недонесение о готовящемся преступлении: он якобы знал, что группа телохранителей собирается [180] убить царя (очевидно, чтобы прервать поход), но ничего не рассказал Александру — «хотя по два раза на дню бывал у Александра в палатке» (Арриан). На допросе Филота признался, что умышлял против царя, действуя с ведома отца; речь обвиняемого, приводимая Курцием, дает представление о претензиях, накопившихся у македонян к Александру: «Уже давно мой родной язык вышел из употребления в общении с другими народами; и победителям, и побежденным приходится изучать чужой язык... Неужели мы признаем царя, отказавшегося от своего отца, Филиппа?.. Мы потеряли Александра, потеряли царя и попали под власть тирана, невыносимую ни для богов, к которым он приравнивает себя, ни для людей, от которых он себя отделяет...» Судьбу заговорщиков Александр предоставил решать войсковому собранию, едва ли не в последний раз за время своего правления прибегнув к «дедовскому» обычаю. Телохранителей и Филоту признали виновными и забросали дротиками (или забили камнями). В Мидию, где по-прежнему находился Парменион, осужденный заочно, были посланы доверенный гонец, передавший местным сатрапам приказ убить военачальника.

Публичная казнь Филоты и тайное убийство Пармениона свидетельствуют о том, что в македонской армии произошел идейный раскол. Действующие подразделения, продолжавшие покорять Азию вместе с царем, находились под влиянием царской харизмы; иначе говоря, Александр заражал этих людей своей пассионарностью, вдобавок большинству из них просто некогда было задумываться о том, что свой царь стал чужим, — ведь марш следовал за маршем и бой за боем. Тыловые же части, размещавшиеся в Мидии, тяготились пребыванием на чужбине; тоска по родине с каждым днем становилась все острее, и воззрения Пармениона, не одобрявшего продолжения похода и царской «политики забвения», были близки многим воинам. Парменион, соратник Филиппа, для них был безусловно своим, потому [181] и потребовалось устранить его тайно, чтобы избежать возмущения{79}.

Командование тыловыми частями перешло к гиппархам (командирам конницы) Клеандру, Ситалку и Мениду. Что касается гетайров, царь разделил тяжелую кавалерию на две тактических единицы, поручив командование ими Гефестиону и Клиту, в чьей преданности он не сомневался. Эта реорганизация была вызвана чисто политическими соображениями — Александр «не хотел вручить командование конницей одному человеку, хотя бы и самому близкому» (Арриан). Любопытно также упоминание Диодора и Курция о том, что Александр выявил всех недовольных в действующей армии и объединил их в «отряд беспорядочных», которому велел разбивать лагерь отдельно от остальных, чтобы не смущать верных своими рассуждениями.

Следующий виток заговоров пришелся на 328 год. Предварило его убийство Клита — событие вроде бы персонализированное (Клит нанес личную обиду царю), однако непосредственно связанное с существованием среди командного состава армии оппозиции Александру. Один из ближайших друзей царя, брат кормилицы Александра, командир царской илы, впоследствии гиппарх гетайров и сатрап Бактрии, Клит считал себя вправе говорить что думает, и именно невоздержанность на язык привела его к гибели. На пиру в Мараканде придворные льстецы стали возвеличивать деяния Александра и уверять, что своими подвигами царь превзошел не только Филиппа, но Геракла. На это разгоряченный вином Клит заявил, что «не позволит ни кощунствовать, ни принижать дела древних героев и [182] преувеличивать таким недостойным образом достоинство Александра. Да Александр и не совершил таких великих и дивных дел, которые содеяли они; то, что он сделал, в значительной части дело македонян» (Арриан). Александр, разумеется, оскорбился; когда же Клит, возмущенный словами тех, кто уничижал Филиппа, «стал превозносить Филиппа и принижать Александра»{80}, царь разгневался настолько, что выхватил у одного из телохранителей копье и заколол Клита.

Несомненно, винные пары извлекли из-под спуда противоречия между царем и «пассивной оппозицией», и Клит говорил не только от своего имени, но и от имени всех тех, кто не понимал и не разделял имперских устремлений Александра (у Плутарха Александр обвиняет Клита, что тот мутит македонян). Личный конфликт присутствовал тоже, но не сыграл решающей роли; куда важнее было то, что Клит своими речами явил Александру тень Филиппа, присутствия которого на своем жизненном пространстве царь никак не мог стерпеть.

В общем-то, смерть Клита была случайной, «пассивная оппозиция» завершилась бунтом одиночки; зато раскрытый вскоре после этого, летом 328 года, «заговор пажей» — юношей, служивших в личной охране Александра, — носил организованный характер и засвидетельствовал переход оппозиции от брюзжания и ропота к коллективным действиям.

Еще при дворе Филиппа было заведено, что сыновья македонской знати шли в услужение царю как телохранители и личные слуги. За неимением лучшего термина их принято называть «пажами». Среди пажей и вызрел заговор, вдохновителем которого Арриан считает Каллисфена — историка, сопровождавшего Александра в походе, племянника Аристотеля{81}. Истый эллин, Каллисфен презирал [183] «варваров» и потому нисколько не одобрял ни «персидского» придворного антуража, ни вообще всей ориенталистской политики царя. Поводом для открытого выступления Каллисфена против Александра стала попытка введения проскинезы - земного поклона царю, принятого на Востоке. На пиру, где была предпринята эта попытка, Каллисфен заявил, что не следует нарушать порядок: людям должны воздаваться людские почести, а богам — божеские, так как «не подобает все это перемешать и привести в полный беспорядок... Для Александра более чем достаточно быть и считаться самым храбрым из храбрецов, самым царственным из царей, из военачальников самым достойным этого звания... И самому Гераклу при жизни его эллины не воздавали божеских почестей и стали чтить его как бога не сразу после смерти, а только потом, по приказу дельфийского бога (имеется в виду оракул Аполлона в Дельфах. — К. К.). Если же человеку, который рассуждает в варварской стране, приходится иметь и варварский образ мыслей, то, прошу тебя, Александр, вспомни об Элладе, ради которой предпринял ты весь этот поход, пожелав присоединить Азию к Элладе. Подумай: вернувшись туда, ты и эллинов, свободнейших людей, заставишь кланяться тебе в землю? или эллинов оставишь в покое и только на македонян наложишь это бесчестие? или вообще почести тебе будут оказывать разные: эллины и македоняне будут чтить тебя как человека, по эллинскому обычаю, и только варвары по-варварски?»

Эти слова Каллисфена — квинтэссенция оппозиции Александру. Прежде всего, для оппозиционеров было очевидно, что царь отправился в Персидский поход, дабы присоединить к Элладе Азию. Они, разумеется, замечали, что царь отошел от эллинских обычаев и ценностей, однако воспринимали это, должно быть, как кратковременное помутнение рассудка, как болезнь, которую необходимо поскорее вылечить. Они не страшились тени Филиппа, наоборот — отец нынешнего царя теперь представлялся образцом эллинских добродетелей. Никому из «апологетов прошлого» не приходило в голову, что [184] Александр пришел в Азию в поисках дома и нашел его, что он не намерен возвращаться ни в Элладу, ни в Македонию. В целеполагающей и целенаправленной деятельности Александра эти люди видели прихоть монарха-победителя, «развращенного востоком» — опасную прихоть, не соответствующую эллинским установлениям. Прихоть и капризы царя они усматривали во всей внешней придворной атрибутике (и в проскинезе в том числе). Для эллина земно поклониться другому человеку было кощунством, поскольку до земли в Элладе кланялись только богам; если Александру так хочется, пусть он называет себя сыном Аммона и принимает земные поклоны от персов, но эллины, «свободнейшие люди», не могут поступиться принципами и пойти на поводу у царской прихоти. Ведь поклониться царю до земли означало, во-первых, признать в нем «явленное божество», что противоречило греческой религии, а во-вторых, встать вровень с «варварами» — рабами по рождению.

Александр отказался от проскинезы, но, как пишет Арриан, затаил зло на Каллисфена. И когда ему доложили, что раскрыт заговор «пажей», он приказал проверить, не замешан ли в этом заговоре Каллисфен. Несмотря на то что никто из юношей, даже под пытками, не назвал Каллисфена среди соучастников, историограф похода был осужден, закован в цепи и некоторое время спустя то ли повешен, то ли скончался от болезни. Примечательно письмо Александра Антипатру, приводимое Плутархом: Александр говорит о виновности Каллисфена и о том, что намерен наказать не только его, но и тех, кто его прислал. Не приходиться сомневаться, что речь идет об Аристотеле: поборник полисного устройства Ойкумены наверняка не одобрял действия Александра в Азии, ибо, как следует из его сочинений, он не допускал и мысли о возможности сближения эллинов с «варварскими» народами. Поэтому вряд ли будет преувеличением сказать, что Каллисфен отчасти пострадал за своего родича: расправляясь с ним, Александр тем самым окончательно отрекался от идей Аристотеля в пользу собственной концепции Lebensraum. [185]

Что же до «заговора пажей», один из главных его участников, некий Гермолай, произнес на суде речь, в которой четко сформулировал претензии эллинов к царю: «Гермолай, когда его поставили перед собранием македонян, заявил, что он действительно составил заговор — свободному человеку невозможно терпеть дерзостное самомнение Александра — и перечислил все: несправедливую казнь Филоты и уж совсем беззаконное уничтожение заодно с ним и его отца, Пармениона, и других людей; убийство Клита, совершенное в пьяном виде; индийскую одежду; непрекращающееся обсуждение того, как ввести в обиход земные поклоны... Он не в силах был переносить это и захотел освободить и остальных македонян». Обращает на себя внимание фраза о несправедливом осуждении Филоты — войсковое собрание признала последнего виновным, но из фразы Гермолая следует, что среди македонян не было единодушия; вполне вероятно, позицию Гермолая разделяли многие воины, однако на решении собрания сказался авторитет царской власти — и эффект толпы.

Авторитет (харизма) царя подействовал на собрание и в ситуации с «пажами»: их признали виновными и побили камнями. Оппозиция снова потерпела поражение и «ушла в подполье» — чтобы выйти из него в Индии, на берегах Гифасиса.

Подведем итог: «пространство Александра», сшитое на живую нитку, фиксировалось исключительно опорными пунктами, и царь прекрасно это понимал — недаром он столь активно занимался градостроительством. Города с образованными в четырех из них финансовыми управлениями обеспечивали жизнедеятельность системы; и эти системные связи оказались весьма прочными — после смерти Александра империя распалась политически, но отнюдь не экономически. Наоборот — основанные Александром города сохранили торговые коммуникации, стали центрами притяжения для окрестных земель и даже превратились в столицы эллинистических государств (та же Александрия Египетская). Но прочного идеологического фундамента у империи не [186] было, носителем имперской идеи являлся один Александр, поэтому неудивительно, что его смерть обрекла империю на скорую гибель.

* * *

Персидский поход завершился разорением Персеполя и смертью Дария. В 327 году, завершив партизанскую войну в Бактрии и Согдиане и расправившись с заговорщиками, Александр повел армию в новый поход — Индийский.

Еще во время пребывания Александра в Согдиане к нему явился индийский раджа Таксил, чьи владения находились почти сразу за Гиндукушем, и предложил союз. Условия договора были просты: очевидно, Таксил признавал Александра своим владыкой и обязался снабжать армию «царя Азии» всем необходимым, а Александр соглашался помочь Таксилу в войне, которую тот вел с соседями — Абисаром Кашмирским и Пором. Убедившись, что тыл достаточно крепок (гарнизон, оставленный в Бактрии, составлял 10 000 пехоты и 3500 всадников, а в Согдиане — 3000 пехотинцев), Александр принял «приглашение» Таксила.

Впрочем, для вторжения в Индию ему вряд ли требовалось чье-то приглашение. Скорее всего, союз с Таксилом послужил удобным поводом для вмешательства в индийские дела и распространения своей власти (и своего пространства) дальше на восток.

Бытует мнение, подкрепленное, правда, лишь свидетельствами античных историков, живших на несколько сот лет позже царя, что Александр стремился к мировому господству. В подтверждение обычно приводятся отрывки из его речей, сочиненных теми же самыми историками и биографами. Так, Арриан вкладывает в уста Александра фразу о желании дойти до Ганга — предела Ойкумены в представлении древних географов. Но логично предположить, что Александр, унаследовавший от Ахеменидов титул царя Азии, только добивался соответствия означающего означаемому: поскольку владения Ахеменидов [187] включали в себя северо-западную Индию до Инда и поскольку он — преемник персидских царей, все их земли должны принадлежать ему{82}.

Если о землях до Инда было известно хоть что-то — из записок мореплавателя Скилака, спустившегося по Инду до океана, и Ктесия, придворного лекаря Артаксеркса II, — то о территориях за Индом никто не знал ничего. Армия шла в неизвестность, полагаясь лишь на проводников, предоставленных Таксилом. И, кстати сказать, это была уже совсем не та армия, которая весной 334 года переправилась через Геллеспонт. Другие солдаты, другие полководцы, иные цели — не освобождение, не мщение, а не завуалированнное пропагандистскими уловками завоевание...

Армия Александра в Индийском походе

Чем дальше армия уходила от побережья Средиземного моря, тем меньше в ней оставалось македонян — из них формировались гарнизоны в захваченных и вновь основанных городах. «Этнически редела» и пехота, и конница; подкрепления, которые гонцы Александра приводили из Эллады, состояли почти полностью из греческих наемников. Эти наемники «разбавляли» македонские соединения и в определенной мере ослабляли их боеспособность, поскольку далеко не сразу обучались сражаться сариссами. По этой причине фаланга постепенно переставала быть главной ударной силой армии. С другой стороны, после Гавгамел Александру ни разу не представился случай использовать фалангу в битве: все сражения, происходившие в центральных и восточных сатрапиях Персидского [188] царства, вели мобильные отряды, состоявшие из конницы, стрелков и легкой пехоты. Позже царь создал на основе мобильных отрядов новые конные подразделения — гиппархии, в каждую из которых входила ила гетайров с приданными ей контингентами легкой конницы и конных же греческих наемников, причем легкую конницу (гиппоконтистов и гиппотоксотов) набирали уже из местных жителей — бактрийцев, согдийцев, даков. Включение в состав армии последних объяснялось, во-первых, элементарной нехваткой людей, а во-вторых — тем впечатлением, которое произвели на Александра набеги «варваров» при Гавгамелах и при усмирении Бактрии и Согдианы. «Варвары» принесли с собой собственную тактику, в общем-то идеально подходившую для действий мобильных отрядов: рассыпной строй, атаку лавой, одновременное использование в бою различных родов войск (скажем, скифы практиковали «сдвоенные атаки», когда на каждой лошади сидели двое воинов: при соприкосновении с противником один спешивался и сражался на земле, а другой вел бой верхом). Даже в царской агеме появилось некоторое количество персидских всадников.

Изменения затронули и структуру армии. Царь упразднил должности, которые занимали злоумышлявшие против него «питомцы Филиппа», — командира педзетайров (ими командовал Парменион), командира гетайров (Филота) и командира продромой (Гегелох, друг Пармениона, и Никанор, сын последнего), а также командира гипаспистов. Пехотные полки перешли в подчинение Кратера и были значительно увеличены по численности, гипасписты влились в таксисы фаланги.

Общую численность армии Арриан определяет в 120000 человек, что безусловно является преувеличением. Простой арифметический подсчет потерь армии в предыдущих сражениях и пополнений, прибывавших с запада, дает цифру приблизительно в 80 000 воинов, из которых македоняне составляли всего около 10 000 (в основном гетайры); зато наемников насчитывалось до 45 000, а «варваров» — до 28 000. [189]

Выступив с зимних квартир в Бактрии, армия через Паропамис и Александрию Кавказскую двинулась к долине реки Кофен (современный Кабул), одного из притоков Инда. Этот путь царю наверняка предложил Таксил, поскольку на берегах Кофена обитали племена, с которыми раджа вел непрерывную войну. Перевалив через Гиндукуш, армия вышла к городу Ниса, по преданию, основанному Дионисом, некогда побывавшим в Индии{83}. После короткого отдыха царь разделил армию на две части. Одной, которой командовали Гефестион и Пердикка и в которую вошли три таксиса фаланги, половина гетайров и вся наемная конница, предстояло идти правым берегом Кофена по направлению к Инду, где следовало возвести переправу (владения Таксила, на помощь которому формально шел Александр, располагались между Индом и Гидаспом). Вторую часть царь повел по левому берегу реки. Это разделение диктовалось стратегическими соображениями: действуя одновременно по обоим берегам, воины Александра не позволяли местным племенам объединиться для сопротивления.

Гефестион и Пердикка практически беспрепятственно дошли до Инда. Только город Певкелаотида (Пушкалавати) на Пешаварской равнине (Западный Пакистан) отказался сдаться и был взят приступом после месячной осады. Что касается Александра, ему пришлось выдержать новый виток партизанской войны, на сей раз — с племенами аспасиев и ассакенов. Царь придерживался тактики, оправдавшей себя в Согдиане: города и укрепленные пункты он разрушал, жителей убивал, а уцелевших обращал в рабство. Эта тактика принесла желаемый [190] результат — аспасии покорились после непродолжительной борьбы, а ассакены, лишившиеся трех важнейших городов, укрылись было в горной крепости, которую, как гласила легенда, не смог взять сам Геракл{84}, но через две недели господствовавшая над долиной Кофена крепость пала (описание осады этой крепости у античных историков подозрительно напоминает осаду крепостей в Согдиане). Покорив ассакенов, царь направился к Инду, где Гефестион и Пердикка уже подготовили переправу и построили две триеры и «множество мелких судов» (Арриан). На берегу Инда царя ждали посланцы Таксила, которые привели к Александру 700 всадников.

После переправы армия вошла в столицу владений раджи, город Таксилу, где и остановилась на отдых. Вскоре разведчики донесли, что за рекой Гидасп появились войска Пора, отказавшегося присягнуть Александру (другой сосед Таксила, Абисар, прислал посольство, чтобы заключить союз), и царь выступил к Гидаспу. В его армии вместо оставленного в Таксиле гарнизона появились индийские наемники (5000 человек), присланные окрестными племенными вождями.

Пор, владения которого находились между реками Гидасп и Акесин, привел к Гидаспу внушительное войско. Арриан говорит о 30 000 пехоты и 4000 конницы, 300 боевых колесницах и 200 слонах; Диодор увеличивает численность пехоты до 50 000, а конницу, наоборот, сокращает до 3 000, зато колесниц у него целая тысяча, [192] слонов же 130. Курций повторяет цифры Арриана применительно к пехоте и колесницам, но о коннице Пора не упоминает вовсе, а число слонов сокращает до 85. Наконец, Плутарх приводит самые «скромные» данные: 20 000 пехоты, 2000 конницы, никаких слонов и колесниц. Истина, как обычно, лежит где-то рядом, где-то посередине; поэтому примем цифры Арриана, как наиболее объективного из античных авторов.

Что касается вооружения индийцев, пехота была вооружена широкими мечами «длиной в три локтя» (Арриан), кожаными щитами, дротиками и луками. Каждый всадник имел на вооружении два копья и небольшой щит. Главную ударную силу войска и главную надежду — во всяком случае, при столкновении с европейцами, не имевшими тактики борьбы с ними, — составляли боевые слоны (эти животные произвели столь сильное впечатление на военачальников Александра, что впоследствии они неизменно входили в состав армий диадохов).

Противник стоял на дальнем берегу реки, не предпринимая попыток переправиться: слоны и пехотинцы занимали позицию у кромки воды, что делало форсирование Гидаспа проблематичным. Вдобавок поступило сообщение, что Абисар нарушил мирный договор и идет на помощь к Пору со своим войском. Убедившись, что лобовая атака невозможна, а действовать необходимо, пока есть шанс разбить врагов поодиночке, Александр прибегнул к непрямым действиям (надо отметить, что уже при завоевании Персии он достаточно часто использовал этот метод, отказавшись от прежнего «движения напролом» — вероятно, сказывался приобретенный в боях опыт). Царь разделил армию на несколько отрядов, которые должны были курсировать вдоль берега — якобы в поисках наилучшего места для переправы. Ночами же солдаты устраивали в разных местах ложные тревоги, чтобы противник заподозрил высадку десанта. Это продолжалось не день и не два; в конце концов Пор настолько привык к мнимым вылазкам Александра, что ослабил бдительность — чего и добивался Македонец. [194]

Отряд в составе кавалерии гетайров, конницы «варваров», лучников и гипаспистов, а также двух таксисов фаланги под командой царя поднялся вверх по течению реки на 27–30 километров до траверза острова, у которого и предполагалась переправа. Сюда заранее доставили от Инда разобранные корабли и заново их собрали под прикрытием леса; вдобавок по приказу Александра приготовили набитые сеном мехи. Переправа началась утром, конница переправлялась на кораблях, а пехота — на мехах.

В базовом лагере остался Кратер с частью конницы, тяжелой пехотой и союзниками-индийцами. Он получил приказ не переходить Гидасп, пока не получит известие, что Пор отступил от реки.

Индийские караульные заметили противника, когда тот был уже у самого берега. Пока они докладывали Пору, Александр успел выстроить свой отряд: в авангарде стояли конные лучники, царские щитоносцы (аргираспиды) Селевка и царская агема, с флангов их прикрывали пехотинцы, лучники и пращники. Когда боевой порядок был сформирован, конница устремилась к вражескому лагерю, следом двинулись лучники, а пехота замыкала «шествие».

Первая стычка произошла на незначительном удалении от берега. Конные лучники Александра при поддержке [195] гетайров атаковали 2000 индийских всадников и 120 колесниц, посланных Пором сбросить врага в реку; возглавлял индийцев сын царя. В короткой схватке индийцы потерпели поражение, потеряли все колесницы и 400 всадников убитыми; среди них оказался и царевич.

Тогда Пор выступил навстречу Александру с главными силами, оставив в лагере отряд прикрытия, чтобы не допустить переправы Кратера. Боевой порядок индийцев по фронту составляли слоны, между которыми выстроилась пехота; на флангах, за колесницами, встала конница, дополнительно подкрепленная пехотой.

Это построение, непривычное для эллина, вынудило Александра отказаться от испытанной тактики, при которой основная нагрузка выпадает на усиленное правое крыло и на фалангу. Он решил использовать свое преимущество в коннице, нисколько не сомневаясь, что гетайры смогут прорвать любой строй. Атаку на правый фланг Пора царь возглавил сам, а на левый бросил Кена во главе конных лучников. Сдвоенный удар привел индийскую конницу в замешательство, и она отступила за линию слонов, которые стали теснить Александра. Тогда в бой вступила фаланга, до поры находившаяся в резерве. Слонов поражали стрелами и дротиками, отгоняли сариссами, они топтали своих и чужих, из-за чего индийская пехота расстроила ряды. Александру удалось загнать противника в «узкое место» (Арриан) и окружить. В это время через Гидасп переправился Кратер, дождавшийся условленного сигнала. Индийцы бросились бежать; сам Пор, многократно раненный, после долгих уговоров сдался в плен. Его потери в этом сражении, по Арриану, составили 20 000 пехоты, 3000 всадников и множество слонов, Александр же потерял от 800 до 1000 человек.

Это поражение неожиданно превратило Пора в союзника Александра. Верный своим привычкам, последний и в дружественной Таксиле оставил стратега как противовес Таксилу, однако с Пором все обстояло иначе. Раджа обнаружил столь глубокую осведомленность в вопросах [196] индийской политики, в которой Александр пока не успел разобраться, что царь счел за лучшее примириться с ним, оставить Пору его земли и даже присоединить к ним еще одну, прежде независимую область. Мало того, он не стал назначать в новую сатрапию своего стратега! Вероятнее всего, отказаться от стандартной схемы «сатрап — стратег — казначей» его заставила несхожесть мировоззрений, которую он сполна ощутил, общаясь с брахманами. В Индии царь не чувствовал себя своим и не знал, как им стать. Владения Таксила тяготели к «освоенным» территориям, там стандартная схема еще работала, но земли Пора (северный Пенджаб) принадлежали иному ландшафту и иной культуре, и потому полноценно управлять ими мог только местный житель.

Александр и брахманы

За шесть лет (334–328 гг. до н. э.) эллинский суперэтнос, олицетворенный армией Александра, вобравшей в себя наиболее пассионарную его часть, укоренился в восточном Средиземноморье и проник в глубь Азии. Благодаря тесным межэтническим контактам в Средиземноморье возник симбиоз эллинского и ближневосточного (включая Египет) суперэтносов и начала складываться новая цивилизационная система, впоследствии получившая название эллинизма. Для этой системы была характерна ориентация на Средиземное (Внутреннее, «Наше») море, что существенно облегчило и ускорило ее образование. Соприкосновение эллинов с иранским суперэтносом привело не к симбиозу, а только к сосуществованию - несмотря на внедрение Александром в иранский ландшафт эллинских микроландшафтов, то есть городов эллинского типа, основную массу населения которых (по крайней мере, поначалу) составляли греки и македоняне. На «иранской почве» не нашлось «общего знаменателя», который перевел бы это сосуществование в симбиоз с последующей трансформацией в нечто новое, объединившее в себе «параметры» обоих суперэтносов. Что же касается Индии, межэтнический контакт привел к отторжению: нарастающая [197] пассионарность индийцев, «выплеснувшаяся» сто лет спустя в государство Маурьев, взяла верх над агрессивной, уже преодолевшей к тому времени свой пик пассионарностью эллинской.

Внешние проявления этого отторжения заключались, прежде всего, в неприятии Александра (и, в его лице, «неуемного» эллинского духа) индийскими мудрецами. До сих пор на всех завоеванных территориях царь получал через местных жрецов «божественное» одобрение своим действиям: так было в Финикии, в Египте, в Вавилоне. Однако индийские «служители культа» отвергли Александра: подобно позднейшей Японии, Индия той поры представляла собой изолированное, замкнутое, обращенное внутрь пространство, практически не восприимчивое к внешним воздействиям{85}. Иными словами, эллинам не удалось стать для индийцев «своими».

По свидетельству Плутарха, индийские брахманы «порицали царей, перешедших на сторону Александра, и призывали к восстанию свободные народы. За это многие из философов были повешены по приказу Александра». Но насилие, эффективное как политический метод, как «продолжение политики иными средствами» (Клаузевиц), не сумело преодолеть отторжение на межэтническом уровне. Вряд ли будет преувеличением сказать, что именно это отторжение, «отягощенное» снижением эллинской пассионарности, израсходованной в предыдущем походе, и непривычными климатическими условиями, то есть неадаптированностью к новому, тропическому ландшафту, вынудило Александра прекратить Индийский поход и повернуть обратно.

После сражения с Пором, примечательного, в первую очередь, тем, что победа в нем была одержана благодаря отказу от прежней, эллинской тактики и применению тактики «варварской», и основания на Гидаспе двух городов — [198] Никеи и Букефалеи{86}, Александр повел армию дальше на восток. На Гидаспе остался Кратер, которому поручили укрепить новые города, а также начать строительство флота, — как замечает Диодор, царь намеревался «дойти до границ индийской земли и, покорив всех ее обитателей, спуститься по реке к Океану». Под «границей» эллины понимали Ганг; античные географы утверждали, что Ганг, сливающийся с Внешним Океаном, служит рубежом Ойкумены на востоке. Очень скоро Александру и его спутникам предстояло в этом разувериться, но пока армия двигалась к «заветной цели» — Гангу.

Александр продолжал придерживаться способа ведения войны, «опробованного» в Бактрии и Согдиане: он разделил армию на несколько мобильных отрядов, каждый из которых выполнял собственные тактические задачи. Один отправился в долину реки Кабул, чтобы подавить восстание ассакенов; другой, под командой Гефестиона, покорял земли по берегам реки Гидраот; третий, которым командовал сам царь, с боями продвигался в направлении Гифасиса — последней водной преграды перед Гангом.

Казалось бы, еще одна река, которую не составит труда форсировать... Но Гифасис оказался непреодолимым препятствием.

Когда армия достигла Гифасиса и разбила лагерь, Александр созвал военачальников на совет. Пор сообщил, что землями за Гифасисом правит некий Аграмес{87}, у которого огромное войско: 20 000 всадников, 200 000 пехоты, 2000 колесниц и 3000 боевых слонов (Диодор). Увидев, сколь тягостное впечатление произвели эти сведения, царь поспешил развеять уныние: «Никогда молва [200] не бывает вполне справедлива, все передаваемое ею бывает преувеличено... Если бы нас могли пугать басни, мы давно уж убежали бы из Азии... Неужели вы верите, что у них больше стада слонов, чем обычно бывает быков, в то время как звери эти редкие, ловить их трудно и еще труднее укрощать? Такая же ложь в исчислении пехоты и конницы... Вы, верно, привыкли сражаться лишь с малочисленным врагом и теперь впервые столкнетесь с беспорядочной толпой! Но ведь свидетелями непоколебимой силы македонян против полчищ врага являются река Граник и Киликия, залитая кровью персов, и Арбелы, поля которых устланы костьми сраженных нами варваров. Поздно вы начали считать толпы врагов, после того как своими победами создали безлюдье в Азии. О нашей малочисленности надо было думать тогда, когда мы переплывали через Геллеспонт: теперь за нами следуют скифы, помощь нам оказывают бактрийцы, среди нас сражаются даки и согдийцы... Мы стоим не на пороге наших дел и трудов, мы уже у их окончания. Мы подойдем скоро к восходу солнца и Океану... Оттуда, завоевав край света, мы вернемся на родину победителями. Не поступайте, как ленивые земледельцы, по нерадивости выпускающие из рук зрелые плоды».

Эта речь Александра, переданная Курцием, оказалась гласом вопиющего в пустыне; армия, лишившаяся половины первоначального состава, усиленная «варварами», разбавившими ее пассионарность, не желала продолжать поход, причем нежелание выражали и простые солдаты, и военачальники, позицию которых озвучил Кен: «Ты покорил, о царь, величием подвигов не только врагов, но и своих воинов. Мы выполнили все, что могли взять на себя смертные... Мы стоим почти на краю света. Ты же хочешь идти в другой мир и проникнуть в Индию, неведомую самим индам, хочешь поднять с укромного ложа людей, живущих среди зверей и змей, и своей победой осветить больше земель, чем освещает солнце. Этот замысел достоин твоего гения, но он не по нашим силам. Твоя доблесть все будет возрастать, а наши силы уж на исходе (выделено мной. — К. К.)... Пусть варвары нарочно преувеличивают число врагов, из самой их лжи я заключаю, [201] что тех много. Если несомненно, что мы до сих пор двигались в Индию, то страна на юге менее обширна; покорив ее, мы можем подойти к морю, которое сама природа сделала пределом человеческих устремлений. Зачем идти к славе в обход, когда она у тебя под руками?.. Если ты не предпочитаешь блуждать, мы дойдем. Куда ведет тебя твоя судьба».

«Геополитическая программа», изложенная Кеном{88}, вызвала всеобщее одобрение. Царь прибегнул к последнему средству убеждения — театрализованному действу: как Ахилл под Троей, он на три дня укрылся в своей палатке, отказываясь кого-либо видеть. Но армия не восприняла этот «знак», и Александр вынужден был смириться{89}. Чтобы зафиксировать границы своих владений, он приказал перед уходом с Гифасиса возвести на берегу двенадцать алтарей — «чудесный, но неправдивый памятник для потомства» (Курций; эти алтари или их следы по сей день безуспешно разыскивают археологи).

Оставив территорию между Гидраотом и Гифасисом в управлении Пора, Александр двинулся обратно. На Гидраоте к нему присоединился Гефестион, успевший возвести очередной новый город; объединенная армия направилась к Гидаспу, где царя дожидался Кратер, строивший флот (тот факт, что флот строился именно на [202] Гидаспе, объясняется наличием на этой реке условий для строительства кораблей — близостью лесных массивов и двух городов, обеспечивавших строителей провиантом и подручными материалами). По словам Арриана, к возвращению Александра было приготовлено не менее 2000 кораблей, включая 80 триер и 71 судно для перевозки лошадей.

Первоначально Александр, по всей видимости, рассчитывал использовать флот для переправы через Ганг и выхода к Океану на востоке, но теперь, приняв «программу» Кена, решил достичь Океана хотя бы на юге. Командовать флотом был назначен критянин Неарх, друг юности Александра.

Армия вновь разделилась: Кратер со своим контингентом должен был идти по западному берегу Гидаспа, по восточному берегу предстояло идти Гефестиону, в распоряжение которого, помимо конницы и пехоты, передали 200 слонов. Сам царь взошел на корабль; его сопровождали гипасписты (аргираспиды?), лучники, пращники и царская агема.

Спуск к Океану по Гидаспу и Акесину сопровождался карательными экспедициями против местных племен, тревоживших армию постоянными набегами. Наиболее ожесточенными были стычки с племенем маллов, уничтожение главного города которых сопровождалось резней: Арриан говорит, что при осаде погибло около 2000 горожан, а остальных перебили после взятия города.

В месте впадения Акесина в Инд Александр основал Александрию-Опиану — портовый город с корабельными верфями. Отряд Кратера переправили на левый берег Инда, где рельеф местности был «благорасположеннее» к тяжелой пехоте, и спуск к Океану возобновился. Продолжая карательные экспедиции, Александр достиг среднего течения Инда, откуда отправил Кратера с тремя таксисами фаланги, лучниками и гетайрами на запад через Арахозию и Дрангиану, где опять вспыхнуло восстание{90}. [203]

С оставшимися подразделениями царь захватил область Патталену в устье Инда, основал на побережье Океана очередную Александрию, обследовал дельту Инда, начал строить гавани и верфи. Одновременно Неарх готовил флот к плаванию вдоль побережья — царь хотел удостовериться, что Скилак говорил правду и что морской путь из Индии в Персию существует.

Индийский поход, считая плавание от Никеи до Патталены, продолжался почти три года (весна 327 — лето 325 гг.). За это время Александр расширил пределы своего «жизненного пространства» вплоть до Инда, покорив земли Пятиречья (Гидасп, Акесин, Гидраот, Гифасис, Инд — нынешний штат Пенджаб в Индии и провинция Пенджаб в Пакистане) силой оружия, но не сумел утвердиться в Индии даже как «свой чужой». В итоге вскоре после ухода Александра Индия отпала: верховный правитель территории от Бактрии до Инда македонянин Филипп был убит, его преемник ввязался в войны диадохов и покинул пределы Индии, а на месте прежних раздробленных княжеств возникла индийская империя Маурьев. Впрочем, это совсем другая история...

* * *

В августе 325 года армия выступила на Персеполь, причем, верный своей привычке не искать легких путей, царь повел солдат через пустыню Гедросия (Белуджистан), которой когда-то проходила легендарная царица Семирамида и в которой, по словам Ктесия, сложил голову Кир Старший. Впрочем, выбор маршрута диктовался и чисто прагматическими соображениями: «сухопутная» часть армии должна была обеспечить провиантом и питьевой водой часть «морскую», плывшую вдоль побережья на кораблях Неарха. Последнего задержали в Патталене противопутные ветра: лишь в конце сентября, когда задул северо-западный муссон, Неарх покинул индийское побережье. [204]

Перед вступлением в Гедросию Александр принудил к покорности племена оритов и гадросов, в чьих землях основал два новых города — Александрию-Рамбакию и Александрию-Кокалу. А дальше началась пустыня... Переход продолжался около 60 дней{91}, за это время армия потеряла до трети своего состава; Плутарх приводит еще более устрашающие цифры, сообщая, что Александру «не удалось привести из Индии даже четверти своего войска, а в начале похода у него было сто двадцать тысяч пехотинцев и пятнадцать тысяч всадников. Тяжелые болезни, скверная пища, нестерпимый зной и в особенности голод погубили многих в этой бесплодной стране». Александр отправил скороходов в Парфию и Дрангиану с приказом сатрапам подготовить продовольствие и свезти его в указанное место. Приказ был выполнен, но продовольственный обоз встретил армию уже на границе пустыни, когда основные тяготы остались позади.

Как выяснилось позднее, в Кармании, где Александр встретился с Кратером и дождался Неарха, понесенные жертвы оказались напрасными: флот лишь однажды, в самом начале плавания, воспользовался вырытыми для него солдатами Александра колодцами с пресной водой. Плавание продолжалось два с половиной месяца; наконец флот вошел в Персидский залив и пристал у селения Гармосий, откуда Неарх, узнавший от местных жителей, что Александр находится в Кармании, поспешил к царю. После затянувшегося на неделю праздника в честь благополучного воссоединения армии Неарх вернулся к морю и повел корабли к устью Тигра, Гефестион с обозами и основным контингентом армии пошел вдоль побережья [205] Кармании в Персию, а Александр с легкой кавалерией и лучниками двинулся в Сузы.

Вернувшись в «освоенные земли», царь приступил к реорганизации управления империей: в необходимости этого мероприятия его убеждали поступавшие едва ли не каждый день доносы на сатрапов. Те, пользуясь длительным отсутствием Александра, принялись растаскивать его Lebensraum по «своим закромам», ускоряя центробежные процессы в лишенной идеологии и державшейся только на авторитете верховного правителя империи. Первая расправа с провинившимися состоялась в Кармании, где были казнены по обвинению в «грабежах и насилиях» три военачальника из персов. Кроме того, Александр из Кармании разослал во все сатрапии приказ распустить наемные подразделения — опору власти сатрапов в их провинциях. В Пасаргадах был казнен за разграбление гробницы Кира Старшего сатрап Персиды Орксин, чье место занял македонянин Певкест; также казнили и самозваного «царя персов и мидян» Бариакса и сатрапа Сузианы Абулита.

Разумеется, одними превентивными мерами «индивидуального свойства» было не обойтись. Империи требовалась идея, способная объединить всех подданных Александра. И царь предпринял попытку внедрения такой идеи — единого имперского культа Зевса-Аммона и Александра как его сына. Как всякая инициатива, «спущенная сверху», идея оказалась нежизнеспособной: слишком разным было отношение к божествам у народов империи. Египтяне уже давно признали Александра фараоном и сыном Гора, иранцы за своими правителями божественности не признавали вовсе; греки, хоть и обожествляли царей и устроителей полисов, — но лишь после смерти. Показательно отношение греков к указу Александра об учреждении культа: например, афинский оратор Демад заявил, что пусть Александр считается богом, если уж ему так хочется (подмывает продолжить — «но мы-то знаем, кто он такой на самом деле»).

Той же цели — поискам имперской идеи — должно было послужить и знаменитое «бракосочетание в Сузах», где 10 000 македонян и греков, включая самого царя и [206] ближайших его друзей, взяли в жены «азиатских» женщин (любопытно, что промакедонская оппозиция, сорвавшая введение проскинезы, в этом случае никак себя не проявила; сопротивление принудительному браку если и имело место, то на уровне «тихого возмущения», не более того). Александр женился на царских дочерях — младшей дочери Оха и старшей дочери Дария III. Гефестиону досталась сестра последней, Кратер получил племянницу Дария, Пердикка — дочь сатрапа Мидии Атропата, Птолемей и начальник царской канцелярии Эвмен — дочерей сатрапа Бактрии Артабаза, Неарх — дочь Дария и Барсины, Селевк — дочь Спитамена. На празднике в честь этого бракосочетания прошли парадом 30 000 персидских юношей, отобранных Александром для обучения «на македонский манер» перед началом Индийского похода. Эти юноши — эпигоны, то есть «потомки», как назвал их царь — должны были составить основу новой армии.

Стремление Александра к превращению множества народов в своих «личных подданных», не имеющих национальности, отказавшихся от родовых богов во имя поклонения новому, единому богу, лишившихся «малой родины» и приобщившихся космополитизму империи, шире — обретших имперское мышление, — это стремление, подзабытое было за покорением Индии и «маршем к Океану», после возвращения Македонца в географический центр империи обрело новую силу. Как, впрочем, и противодействие этому стремлению, оказавшееся для Александра роковым.

Стихийной реакцией на царский challenge стал бунт македонян в городе Описе на Тигре, — бунт, которому предшествовали расформирование македонского корпуса гетайров и решение отослать в Македонию ветеранов, «состарившихся в походах или получивших увечья» (Арриан). Формальным поводом для бунта послужило известие о том, что отныне «варвары» в армии будут пользоваться равными правами с эллинами. По словам Арриана, македоняне сочли, «что Александр их уже презирает, считая вообще негодными для военного дела... Во всем войске вообще было много недовольных: македонян раздражала и [207] персидская одежда царя, говорившая о том же, и наряд варваров-эпигонов, придавший им обличье македонян, и зачисление иноплеменных всадников в отряды «друзей». Александр же преследовал иные цели. В пафосной речи царя перед войсковым собранием, по Курцию, неявным образом сформулировано все то же давнее желание отрешиться от Филиппа и всего, что с ним связано (на территории, «свободной от Филиппа», не должно быть ничего, напоминающего о «земном отце» Александра, в том числе и воинов, именно при нем вступивших в армию): «Вчерашние данники иллирийцев и персов, вы брезгуете Азией и добычей со стольких народов? Вам, недавно ходившим полуголыми при Филиппе, будничными кажутся плащи, расшитые пурпуром?» Прямо на собрании были схвачены тринадцать человек, которых признали главарями бунтовщиков и немедленно казнили. После этого Александр объявил, что полностью отказывается от услуг греков и македонян. Спустя три дня в армии были сформированы персидские части — корпус гетайров, гипасписты, аргираспиды и даже царская агема. Такого македоняне, внезапно лишившиеся не только царя, но и славы собственного оружия, вынести не смогли: они повинились перед царем, который даровал им прощение, обставил примирение македонян с собой и персов с македонянами «знаковыми мероприятиями» (общим пиром и общей молитвой), но от решения отправить ветеранов на родину не отступил. Возглавить ветеранов предстояло Полисперхонту и Кратеру, который должен был сменить на посту наместника Македонии Антипатра, а последнему приказали явиться к царю в Вавилон и привести с собой пополнение из греческих наемников.

Имперская армия

Индийский поход и предшествовавшие ему боевые действия в Бактрии и Согдиане вынудили Александра отказаться от греческой тактики, основанной на использовании фаланги. Теперь ядро и главную ударную силу армии составляла кавалерия, которую прежде всего и затронула затеянная царем реформа. Пять гиппархий гетайров — [208] наиболее привилегированная часть армии, по традиции состоявшая из знатных македонян, — пополнились «варварами» и греческими наемниками, причем македонян в каждой гиппархии осталось не больше сотни человек, то есть на каждого македонянина приходилось приблизительно по три «чужака». Столь значительный перевес «варваров», естественно, предусматривал изменение тактики — от прежнего построения клином кавалерия переходила к рассыпному строю и атаке лавой, привычным для пополнивших ее персов, бактрийцев, согдийцев и даков.

Что касается пехоты, реформа затронула ее в первую очередь «этнически»: с уходом на родину ветеранов в пехоте осталось лишь по несколько сот македонян и греков на каждый таксис. Зато прибавились персы-эпигоны, первоначально составлявшие антитагму  — «альтернативное войско», — а после парада в Сузах признанные «полноценными» воинами. Арриан упоминает также о планах царя включить в состав армии персидские отряды с собственным вооружением; скорее всего, это упоминание относится к легкой пехоте, которую пополнили присланные новым сатрапом Персиды Певкестом 20 000 лучников и дротометателей.

Новая фаланга имела весьма любопытное построение: три передних ряда занимали македоняне, двенадцать рядов в глубину составляли персидские копьеносцы и лучники, а в последнем ряду вновь находились македоняне. Подобное «этническое» многообразие обеспечивало новой фаланге большую тактическую гибкость, тем паче что отныне у фалангитов было разное оружие — македоняне сохранили сариссы, а персы сражались короткими копьями или стреляли из луков. Иными словами, новая фаланга объединила в себе сразу три прежних армейских подразделения: педзетайров, то есть собственно фалангу, гипаспистов и пельтастов.

И конечно, в имперскую армию включили слонов, приведенных из Индии. Сам Александр не успел «опробовать» слонов в бою, но среди диадохов эти животные как боевые единицы были на высоком счету.

Относительно численности армии сколько-нибудь точных сведений не сохранилось, однако подсчеты потерь и [209] пополнений, упомянутых у античных историков, позволяют предположить, что к возвращению в Персию в армии насчитывалось около 15 000 пехотинцев и 2000 всадников (македонян при этом — менее половины). «Рекрутский набор» привлек 50 000 человек — греческих наемников, малоазийской конницы, персидской конницы и пехоты. Таким образом, «доля» македонян в новой армии составляла двенадцатую часть! Однако эту армию — видимо, по инерции — еще продолжали именовать македонской...

Успешное подавление мятежа в Описе и создание новой армии — по-прежнему единственной реальной опоры имперской власти — позволяло с оптимизмом смотреть в будущее. Александр вынашивал планы «Drang nach Westen» — в Аравию, очень и очень привлекательную экономически{92}, и вдоль побережья Средиземного моря к Карфагену и далее к Океану{93}. Но этим планам не суждено было осуществиться — оппозиция наконец-то сумела нанести удар.

Смерть Александра принято приписывать «беспробудному пьянству», усугубленному изношенностью организма от постоянных недосыпаний и многочисленных ран. Между тем уже античные историки — Юстин, Диодор, отчасти Курций — говорили об отравлении царя и [210] называли организатором этого деяния Антипатра. В общем-то, версия убийства вполне обоснованна: Антипатр был едва ли не последним оставшимся в живых соратником Филиппа; оставаясь в Македонии, он избежал «космополитической инъекции»; мало того, все десять лет своего наместничества он вел совершенно самостоятельную промакедонскую политику — и, что немаловажно, постоянно враждовал с царицей-матерью Олимпиадой, которая не однажды писала сыну, что Антипатр мнит себя вправе занять первое место в Македонии и Элладе и что он не раз обнаруживал свою неприязнь к царю. (Можно сказать, фактическое выделение Македонии и Эллады из состава империи происходило одновременно извне и изнутри - Александр не собирался возвращаться на родину и лишь время от времени требовал оттуда пополнений для армии, а Антипатр, наделенный всей полнотой власти, постепенно стал рассматривать эти территории как свою вотчину, не подчиненную царю и сохраняющую традиции Филиппа.) Получив приказ прибыть в Вавилон, он, вероятно, увидел в этом приказе покушение на его власть — и решил действовать.

Празднество, на котором Александру и подсыпали яд в вино, устроил некий Медий — друг Иоллая, царского виночерпия — и сына Антипатра. Иоллай поднес царю «кубок Геракла» (кубок, отличавшийся внушительными размерами), куда предварительно насыпал яд, присланный отцом. Осушив кубок, Александр громко вскрикнул и застонал. Его отнесли в постель, и на десятый день болезни царь скончался.

Эпоха Филиппа была «золотым веком» в истории Македонии, эпоха Александра — фазой надлома (Л. Гумилев) и началом падения в безвестность. Империя завершила свое существование, так и не успев по-настоящему окрепнуть — точнее говоря, так и не успев стать настоящей империей, то есть цивилизационной системой, какой много веков спустя стала империя Британская. «Разбегание» сатрапий, лишенных общей идеологии, началось еще при Александре, а его смерть только ускорила этот процесс, претворившийся в затяжные войны диадохов. [211]

Дальше