"Я убит и не знаю..."

Остатки полков выведенной, наконец, с передовой 137-й стрелковой дивизии медленно шли вдоль фронта, утопая в мартовской грязи. Полки, численностью с пару взводов каждый. Измученные бойцы, все еще не верившие, что их наконец-то сменили. Для "старичков" дивизии, тех, кто начал воевать с первого дня, это была первая возможность отдохнуть от боев во втором эшелоне.

Лейтенант Степанцев, заместитель командира 771-го полка по тылу, с болью смотрел, как истощенные лошади с трудом тащат повозки через грязь. Во многих местах их буквально на руках, крякая и матерясь, выносили из грязи бойцы.

Все хозяйство полка погрузить на лошадей было невозможно и многие бойцы в вещмешках несли продукты, патроны и даже снаряды.

Увидев впереди себя знакомую фигуру капитана Набеля, Степанцев, то и дело выдергивая промокшие насквозь сапоги из грязи, с трудом догнал его.

— Антоныч, подожди немного. Дал бы ты мне еще кофеина, хотя бы несколько ампул.

Перед походом они сделали лошадям уколы кофеина, для бодрости, но все равно от истощения они были не в состоянии тянуть повозки.

— Кончился кофеин, весь раздал.

— А то у меня кобыла совсем не идет. Ткнул ее, упала, и сама встать не может, за хвост уж поднимал.

— Посмотри, — сказал Набель, кивая на обочину.

У худой лошаденки, лежавшей на обочине, какой-то ездовый забрал последний клок сена, брошенный умирающей из жалости...

* * *

409-й стрелковый полк майора Князева остановился на переформировку в полусожженном селе с церквушкой. Наступала пасха, но в избушках этого русского села пасхой не пахло. Немногие оставшиеся в живых местные жители рады были грубому армейскому хлебу.

В санроту полка накануне пасхи пришел новый комиссар полка Александровский. Старого, Акимова, сняли: на Березуйке, пьяный, угрожая пистолетом, хотел отобрать машину, которая должна была везти раненых в тыл.

— Делегация рабочих-шефов послезавтра приедет, — сказал Александровский военфельдшеру Богатых, — Надо подготовить концерт. Мне рекомендовали вас, как хорошего конферансье. Сможете?

Иван Богатых долго не мог понять, что хочет от него комиссар. Он после пережитого кошмара боев даже забыл, что означает это слово — конферансье.

— Попробую. А где выступать будем? — наконец, спросил он.

— В церкви. Чем не театр?

* * *

Делегаты от завода "Красное Сормово" привезли знамя и посылки с записками, которые все, как одна, заканчивались фразой: "Бейте фашистских гадов!".

Церковь была набита битком. Иван Богатых с наспех сколоченного подмостка объявлял номера — "Три танкиста", "Катюша", "Синий платочек", врач Пиорунский дирижировал, фельдшеры Хмельнов, и Кравцов, Ира Мамонова, Катя Белоусова пели под баян. И так пели, что у многих собравшихся в церкви старушек блестели слезы на глазах. Бойцы, отвыкшие от музыки, месяцами слышавшие только свист снарядов и грохот разрывов, затаив дыхание, слушали хорошо всем известные песни. И каждая песня напоминала им что-то свое из мирной жизни.

— "Последний выстрел на войне", стихотворение, — объявил Иван Богатых.

Читая стихотворение, он всматривался в лица бойцов и женщин, в лики святых на стенах, а когда закончил и все закричали "Смерть немецким оккупантам!", ему показалось, что и святые со стен смотрят сейчас на него с одобрением, а не с укором, как раньше.

После концерта делегаты пригласили артистов к себе, долго расспрашивали о войне, а артисты — врачи и медсестры, санитары — вновь вспоминали, как ползали среди убитых, как перевязывали раны зубами, когда коченеют руки, как поднимали на столы до четырехсот раненых в сутки, как спали стоя, урывками, по пять минут.

Прощались с грустью. Иван Богатых заметил, с каким сочувствием делегаты из тыла смотрят им в глаза, как будто зная, что все они скоро станут холмиками вдоль дорог...

* * *

Всего лишь четыре недели отдыхала дивизия. В двадцатых числах апреля 137-я вновь получила боевую задачу: взять штурмом город Мценск.

Подполковник Владимирский понимал, что взять город будет труднейшей задачей. Мценск и до него неоднократно, но безуспешно штурмовали несколько дивизий. Но приказ был дан категорично: "К 1 мая Мценск взять".

Готовясь к операции, подполковник Владимирский понимал, что построена она в основном на риске и большая надежда будет на энтузиазм. Но в то же время он делал все возможное, чтобы задачу выполнить.

Дивизия получила пополнение, но без винтовок, поэтому решено было атаковать Мценск сводным полком, куда и было передано все вооружение и боеприпасы.

— В дивизии всего двадцать пять орудий, — напомнил Владимирскому новый начальник артиллерии дивизии полковник Трушников, — так что я со своей стороны успеха не гарантирую, тем более что снарядов выделили очень мало, всего половину боекомплекта на всю операцию.

— Командующий обещал помочь авиацией и "катюшами", с соседями о взаимодействии я договорился. Главный удар наносит наша дивизия, поэтому, думаю, вся помощь будет, прежде всего, нам. Завтра с утра на рекогносцировку. Алексей Федорович, — обратился Владимирский к майору Кустову, который исполнял обязанности начальника штаба дивизии вместо ушедшего на повышение и получившего звание генерала Яманова, — обеспечьте к утру явку всех командиров батальонов и рот. А потом вместе составим план боя.

Утром Владимирский и Кустов вместе со всеми комбатами и ротными, кто должен был участвовать в операции, вышли на рекогносцировку.

— Прежде чем Мценск штурмовать, надо сначала эту высоту взять, — сказал подполковник Владимирский, посмотрев в бинокль.

Было тихо, немцы не стреляли, хотя на рекогносцировку вышла большая группа командиров, и был риск попасть под артобстрел.

— Три ряда проволоки, две линии траншей, — сказал майор Кустов, посмотрев в бинокль. — Данные разведки видны и отсюда. Наверняка есть минные поля. Да и сама высота — до нее еще километра два, если не больше. Там у них не менее двух батальонов, если не полк. Подступы, конечно, пристреляны артиллерией из-за Зуши.

Майор Шапошников, который только вышел из госпиталя и получил новое назначение, по просьбе командира дивизии оставленный в полку на период операции, тоже был на рекогносцировке. "Даже примерно не знаем, сколько здесь у немцев пулеметов, система огня не изучена, да они ее и не проявляют, — с огорчением думал Шапошников. — Атаковать Мценск одним полком... Тут нужна полнокровная дивизия, да артподготовка часа на четыре из сотни стволов, да авиации, лучше штурмовиков, надо бы заходов десять. А для развития успеха нужен хотя бы один свежий полк". О танках Шапошников и не думал: грязь вокруг была непролазная, а берега Зуши столь высокие, что до противника они вряд ли бы и дошли. Да и где их взять, танки...

Шапошников видел, что подготовка к операции ведется энергично, новый командир дивизии показался ему умелым организатором, с сильным характером, волей и явно с безупречной личной храбростью. Но все-таки ему казалось, что вся операция страдает, прежде всего, переоценкой своих сил. Главная надежда у нас была на стремительность атаки и пулеметы. Наконец, если физически после госпиталя Шапошников вполне отдохнул и набрался сил, то психологически он был не готов к новому кровопролитию. После всего пережитого, особенно в январских и февральских боях, когда дивизия теряла в бессмысленных боях тысячи людей убитыми и искалеченными, любое наступление сейчас, после серьезного отдыха и тщательной подготовки казалось Шапошникову авантюрой.

Когда рекогносцировка была закончена и все собрались уходить из траншеи, гитлеровцы внезапно открыли беглый минометный огонь. Убит был только один командир минометной роты, молодой красивый парень. Ему оторвало ногу, и он быстро умер от болевого шока на глазах у всех. Смерть эта, хотя и была не в диковинку, потрясла своей обнаженностью и нелепостью. Каждый подумал: "А ведь на его месте мог бы быть и я", — и каждый подумал: "Не к добру эта смерть".

Когда в штабе дивизии работали над планом боя, Шапошников почувствовал, что до сих пор у всех не выходит из головы этот случай. В штабе все, подавленные случившимся, говорили между собой скованно и мало. Потом стало известно, что к немцам от штаба армии улетел на самолете наш летчик, он мог знать о плане операции. Наконец, выяснилось, что Владимирский потерял план операции, когда ездил на рекогносцировку, а с передовой к немцам ушел перебежчик, который тоже мог знать о готовящемся наступлении. Но отменять операцию было нельзя.

Командир батальона старший лейтенант Максим Настеко вывел свои роты на исходный рубеж в ночь на 29 апреля. Люди были хорошо накормлены и, разговаривая с бойцами, Настеко убедился, что настроение у всех боевое. Особые надежды он возлагал на первую роту лейтенанта Степового, где один взвод из добровольцев был вооружен автоматами ППД.

Солнце в день наступления встало какое-то особенное — огромное, красное, и теперь Настеко с сомнением думал, как пойдет бой, если будет тепло. Зима была затяжная, но в ложбинках, оврагах уже стояла вода, хотя и подмерзшая за ночь.

"Лучше бы все-таки в шинелях идти, — думал Настеко, — Жарко в полушубках, и неудобно". Он вглядывался в бинокль в оборону немцев, там было тихо. Хотелось верить, что они не ждут наступления и хотя бы в начале боя можно будет использовать внезапность.

Задача, поставленная батальону, была отработана, взаимодействие с артиллерией тоже, все, не только взводные, но и каждый боец, знали, кому и что делать. Батальон хорошо был укомплектован пулеметами — шестнадцать станковых и тридцать два ручных, боеприпасов достаточно, люди несколько дней тренировались до седьмого пота, так что стремительность атаки должна бы получиться.

В 5.30 начала работать наша артиллерия. Старший лейтенант Настеко с удовлетворением всматривался в высоту, на которой то и дело вставали черные разрывы. Ровно в 6 часов утра он дал сигнал к атаке — зеленую ракету.

С НП батальона ему хорошо было видно, как дружно поднялись роты в атаку. Метров пятьсот люди шли в рост, и когда противник открыл плотный пулеметный огонь, то все равно бойцы, хотя и медленней, перебежками, но продвигались вперед.

Приданные батальону два легких танка загорелись в первые же минуты, не дойдя даже до проволочных заграждений, но Настеко видел, как его бойцы обходят танки и упрямо идут вперед, падая, но все же идут.

Позвонил командир дивизии подполковник Владимирский:

— Как там у вас?

— Нормально. Сейчас была заминка перед колючей проволокой, проходов сделано мало, но перешли. Полушубки бросали на проволоку. Батальон на высоте, вижу хорошо! — доложил старший лейтенант Настеко.

— Идем к тебе на НП! — услышал в трубке Настеко.

Он хотел начать передвижение к высоте, но если идет начальство, то придется остаться. Связные от ротных, прибежавшие на НП, хрипло дышавшие, бледные, докладывали, что роты на высоте, но потери очень большие.

Подполковник Владимирский со своего НП видел, что все три батальона сразу пошли хорошо, зацепились за высоту. Генерал Жмаченко, командующий 3-й армией, наблюдавший за ходом боя сзади, со своего НП, тоже все видел и даже похвалил. Но скоро из-за дыма от разрывов ход боя почти не стало видно, прервалась и связь, и Владимирский начал беспокоиться: в самое критическое время он упускал управление.

— Ну, что там у тебя? — снова позвонил Владимирскому командующий армией.

Владимирский доложил, и, приняв решение, сказал:

— Иду с Гордиенко в батальоны.

Старший лейтенант Настеко увидел группу конных, подъезжавших с тыла и подумал: "Эх, не вовремя начальство". Немцы только что начали артналет на НП батальона.

С визгом рвались снаряды, разбрызгивая грязь, а конные уже были в нескольких шагах. Настеко сам побежал навстречу, махая им руками:

— Давайте в овраг, товарищ командир! Накроют!

Подполковники Владимирский и Гордиенко, только что назначенный командиром 771-го полка вместо Наумова, а с ними и несколько человек бойцов едва успели укрыться в овраге, как на месте, где они спешились, разорвалось несколько снарядов.

Они благополучно преодолели несколько сот метров до подножия высоты. Там было относительно тихо. Замкомбата лейтенант Андрей Серган, увидевший начальство, доложил о обстановке. От немцев то и дело летели мины, но чувствовалось, что это беспокоящий огонь, а не артналет.

— Докладывайте обстановку! — приказал Владимирский Настеко.

— Батальон на высоте, под сильным обстрелом, занимает круговую оборону.

— Потеряли управление, старший лейтенант? — зло спросил подполковник Владимирский.

— Никак нет, товарищ подполковник, хотя связь и только через посыльных, управление есть.

— Тогда почему не наступаете?

— Потери большие. Взводами некому командовать. Политруки Жуков и Артельников убиты в начале атаки, Сыроваткин, комиссар батальона, тоже убит. И соседей я не чувствую! А немцы уже второй раз контратакуют.

Он хотел еще сказать, что наступать дальше сейчас вообще бесполезно и губительно, но по глазам комдива понял, что говорить это ему сейчас не надо ни в коем случае.

— Минут пятнадцать, как отбили вторую контратаку, силой до роты. Соседа тоже атаковали.

Владимирский, оглядевшись по сторонам, нахмурился: тут и там группами и поодиночке лежали тела убитых, несколько десятков. В глубокой воронке сидели несколько раненых, еще человек десять вокруг них перевязывали друг друга. Уцелевшие бойцы батальона Настеко, видно было человек около ста, окапывались лежа. Захваченные немецкие окопы для обороны фронтом на запад не годились. Убитых гитлеровцев тоже было порядочно, Владимирский, когда шел по траншее, то и дело переступал через трупы.

С высоты Мценск был виден хорошо.

"Один рывок остался!" — с досадой подумал Владимирский.

— Товарищ подполковник, — Настеко подошел к командиру дивизии, — двое командиров рот убиты, семеро взводных.

— Так назначайте сержантов командирами взводов! — повысил голос Владимирский.

Все, что происходило сейчас в батальоне, казалось ему неорганизованностью, безалаберностью, в эти минуты он словно чувствовал на себе укоряющий взгляд командующего.

— Наведите в батальоне наконец-то порядок! — едва сдерживая гнев, приказал Владимирский комбату Настеко.

Старший лейтенант Настеко, молодой, очень худой, с маленькими мягкими глазами, козырнул и побежал в цепь.

Владимирский, подумав немного, пошел на другой фланг батальона. Спрашивая у окапывавшихся бойцов, кто у них командир взвода, он слышал: "Убит...", "Ранен...", и если боец был сержантом, тут же назначал его командиром взвода и шел к следующей группе. Одного младшего лейтенанта подполковник Владимирский назначил командиром роты, приказал обойти всех своих людей и готовиться к атаке.

Когда он вернулся на то место, откуда пошел в цепи, туда только что подошли Настеко и подполковник Гордиенко. Тут же был и начальник артиллерии дивизии подполковник Трушников.

— Более-менее стал порядок, — сказал Гордиенко, — Пульрота вполне боеспособна, поставил ее прикрывать атаку первой роты на мост.

— Так, хорошо.. Кто командир первой роты?, — спросил Владимирский.

— Назначил лейтенанта Степового, у него же взвод автоматчиков. Лейтенант Земсков командует автоматчиками, — ответил старший лейтенант Настеко.

— У вас есть связь с артполком? — спросил Владимирский Трушникова.

— Есть, — кивнул он на сидевшего на корточках телефониста с аппаратом.

Владимирский посмотрел на часы.

— Вызывайте огонь через тридцать минут, а вы, — Владимирский посмотрел на Настеко, — готовьтесь к атаке. Первая рота атакует мост, пулеметчики прикрывают. И сразу поднимайтесь к городу. Связь с соседом есть? — спросил он у Гордиенко.

— Сейчас только с батальоном Двойнина.

— Дайте его.

Старший лейтенант Двойнин, батальон которого захватил северные склоны высоты на первом фланге наступления, сам был ранен, но батальон не оставил.

— Сколько у вас сейчас людей в батальоне? — спросил его подполковник Владимирский.

— Человек двести пятьдесят, не считая минометной батареи и пулеметной роты, — ответил Двойнин.

— Через пятнадцать минут по зеленой ракете поднимайте батальон. Зушу перейдете вброд, тут она неглубокая, и стремительно поднимайтесь в гору.

В третий батальон подполковник Владимирский отправил посыльного с запиской.

— Дай майора Кустова, — спросил он телефониста.

— Кустов? — слышно было плохо, в трубке что-то трещало, — Слышишь меня? Попроси у командующего залп "катюшами" по окраине Мценска, в район моста. Скажи, чтобы как можно быстрее.

— Он говорит, что снарядов осталось всего на один залп. Оставили на случай контратаки немцев. Не даст он "катюш", — скоро ответил Кустов.

— Как соседи? Начали продвижение? — спросил его Владимирский.

— Только наобещали. Ни с места. Раз сунулись было, получили по носу и теперь сидят. Ни черта они не помогут!

— Пошли к нам сюда трофейную команду, пусть соберет все оружие. И немедленно раздавай оружие пополнению и хотя бы повзводно направляй к нам, — приказал Владимирский.

— Так я уже направил лейтенанта Тельнова, вся его команда работает по сбору оружия, — ответил Кустов.

Владимирский горько усмехнулся: "Прежде чем прислать пополнение, сначала приходится собирать для него оружие убитых...".

В оставшееся до начала атаки время он успел побывать в пулеметной роте, у минометчиков, которые на себе притащили и минометы, и ящики с боеприпасами за три километра. Минометы были установлены и возле них сидели бледные от напряжения бойцы, ожидая приказа на открытие огня.

Подполковник Владимирский еще несколько минут тщательно осматривал Мценск. Траншеи, блиндажи, дзоты в бинокль видны были хорошо, казалось — рукой подать. Он разглядел даже лица немецких солдат, многие из них нервно курили, вглядываясь в позиции противника.

"Ждут нашей атаки", — понял Владимирский. Он прогонял от себя тяжелые мысли и плохие предчувствия, — "Все будет нормально, немцев здесь не так и много".

Увидев, как на взятую высоту перед Мценском закатывают четыре сорокапятки, Владимирский посмотрел на часы: "Не успеют, пять минут осталось до начала артналета".

Он понимал, что все, что он делал в последние час-два, это в принципе не его работа. И назначать взводных, и готовить людей к атаке — все это должен делать командир батальона, а не дивизии. По складу характера и мышления штабист, подполковник кого-нибудь другого на его месте обругал бы, но война есть война, бывало в его жизни и не такое.

В боях летом 41-го, когда он работал помощником начальника оперативного отдела 5-й армии, а потом в окружении под Киевом в сентябре, пришлось столько повидать и побывать в таких ситуациях, что личное участие командира дивизии в бою батальона или роты считалось, чуть ли не нормой. С осени 41-го порядка в армии прибавилось, воевать стали грамотнее, но сейчас, успокаивал себя Владимирский, такая ситуация, что его нахождение в полку и даже в батальоне необходимо. Да и что сейчас делать на КП дивизии, откуда мало что видно... А руководить боем по телефону, когда связь то и дело выходит из строя, он не мог. Лучше действовать за комбата, но действовать, а не сидеть, хотя и командиром дивизии.

Он посмотрел на часы, зарядил ракетницу, а когда стрелка часов встала на цифре 10, выстрелил в воздух. Зеленая ракета медленно опускалась с голубого солнечного неба, в которое из воронок и горевших на окраине Мценска домов тянулись дымы.

Над головой сухо зашелестели снаряды. За мостом встало несколько разрывов, потом еще и еще, но уже дальше, где были немецкие окопы и дзоты.

— Минут на пять наш артналет, не больше, — сказал Владимирскому подполковник Трушников, и развел руками, — а то вечером стрелять будет нечем.

Владимирский видел, как рота, атаковавшая мост несколькими группами человек по десять-пятнадцать, быстро приближалась к Зуше. Даже слышны были отдаленные крики "Ура!". Поднялись цепи и в центре наступления батальона, но не так дружно.

Лейтенант Беззубенко, командир батареи сорокапяток, успел выкатить свои орудия на высоту. Они даже сделали по несколько выстрелов, но до дзотов было далеко и Беззубенко приказал катить орудия следом за пехотой.

Политрук батареи Евгений Иванов, находившийся при одном из орудий, хорошо видел всю картину боя. Пехота дошла до обрыва над Зушей. Их орудие то и дело катилось мимо тел убитых в атаке наших бойцов, впереди были слышны крики команд, пехотинцы перебежками продвигались вперед, но их становилось все меньше и меньше. Раненые отползали назад, прикрываясь трупами. То и дело в грязь вокруг со свистом шлепались мины.

Лейтенант Серган, заместитель командира батальона, шел с ротой, атаковавшей мост. Он не помнил тех минут, когда пробежали открытое пространство перед мостом, не помнил, как они перемахнули мост, даже когда с группой бойцов в сорок-пятьдесят человек взобрался по склону и впереди была видна метрах в трехстах окраина Мценска с высоким зданием тюрьмы, он все еще не верил, что жив: через такой огонь и так быстро они прошли.

Несколько наших автоматчиков броском вышли к крайним домам Мценска, сзади подавал команды своим пулеметчикам лейтенант Земсков, и немцев впереди было видно немного — одиночки, группы по два-три человека, они отстреливались лежа или на бегу. Серган понял, что еще немного, нужна какая-то свежая сила, хотя бы взвод из-за Зуши или передохнуть всем минут пять, тогда потом после броска они выйдут на улицы Мценска, а там, главное, зацепиться за дома, там они удержатся.

Подполковник Владимирский видел, как фигурки наших пехотинцев поднялись на гору, но их было немного и скоро они скрылись из виду, зато хорошо стало видно, как с юго-запада к Мценску подходит колонна гитлеровских автомашин и танков.

— Двадцать машин пехоты и шесть танков, — доложил Владимирскому подполковник Трушников, — а у меня батареи Белякова и Бондарева только к высоте подходят.

— Ставь их справа и слева от высоты, а то и ее не удержим.

"Опять сорвалось", — ругался мысленно Владимирский. Ему хотелось верить, что если бы не эта так не вовремя подошедшая колонна, то они все-таки зацепились бы за окраину Мценска. Но он не знал еще, что те несколько групп бойцов из батальона Настеко все равно ничего не смогли бы сделать, даже если к немцам и не подошло бы подкрепление.

Наступление батальона окончательно захлебнулось на самой окраине. Владимирский был с Гордиенко и Трушниковым на берегу Зуши, высота, с которой атаковал батальон Настеко, осталась сзади метрах в пятистах, им хорошо было видно, как группы наших пехотинцев, отходят от окраины Мценска, а гитлеровцы, спешившиеся с автомашин, заходят на высоту, быстро перейдя Зушу, с обоих флангов. Впереди их цепи с одной стороны шло шесть танков.

— Окружают, надо отходить на высоту, — сказал Трушников.

— Вижу, — зло ответил Владимирский. — Давай ракету на отход.

Из Мценска по бегущим к Зуше нашим пехотинцам гитлеровцы открыли минометный огонь. Погибали те, кто уцелел в первой атаке на высоту, кто дошел до первых улиц города, кто не погиб в контратаках. Отход под обстрелом — порядка всегда мало, и Владимирский с горечью думал, что вот, с таким трудом подготовил эту атаку, с такими жертвами, но вышли на окраину Мценска, почти выполнили задачу, и теперь все идет насмарку и нужно хотя бы удержать высоту...

"Если артиллеристы не успеют встать на позиции — все пропало", — подумал Владимирский, скатываясь в старую воронку. Она была наполовину заполнена талой водой, тонкий ледок по краям сразу сломался.

— Я не могу больше бежать, оставьте меня, — с трудом переводя дыхание и держась за сердце, сказал подполковник Трушников.

— Переждем здесь, под заградительный огонь попали, — сказал Владимирский.

В этой воронке кроме них оказался еще ординарец комдива, остальные, бежавшие с ними, залегли в соседних.

Минут десять они просидели, вжавшись в густую грязь, прикрыв головы руками, и все это время вокруг то и дело рвались тяжелые снаряды, сотрясая землю и забрызгивая их комьями земли.

Командиры батарей 17-го артполка Беляков и Бондарев только-только успели развернуть свои орудия, как гитлеровцы, приблизившиеся уже метров на триста, поднялись в атаку. Их танки стреляли с места, прикрываясь буграми и не решаясь идти в атаку на орудия прямой наводки. Обе батареи, не имевшие стрелкового прикрытия, вели огонь почти в упор, заставили противника залечь, но гитлеровцы перебежками все же приближались к батареям.

Старший лейтенант Беляков подал команду снимать орудия и отходить, а сам с группой артиллеристов, взявших карабины и пистолеты, остался прикрывать отход. Стрелять из орудий было уже нельзя. Отбивались почти врукопашную, немцы, численностью около взвода, подбегали метров на тридцать-пятьдесят. Старший лейтенант Беляков из пистолета застрелил пятерых гитлеровцев, лейтенант Зайцев — двоих, они чудом не получили даже ранений.

Вышли из боя, когда увидели, что вся батарея в безопасном месте. Лейтенант Бондарев, батарею которого атаковало до роты гитлеровцев, отбивался из орудия, сколько было можно, остался с группой бойцов прикрывать ее отход и погиб в самом конце боя.

Минометная батарея, позиции которой были на южных склонах высоты, вела огонь беспрерывно, посылая мину за миной в атакующих гитлеровцев, но и к ее позициям они приблизились метров на сто. Лейтенант Владимир Тумас, командир минометного взвода, у которого, казалось, было два выхода, оставить минометы и браться за карабины или отходить, бросив при этом матчасть, нашел третье решение.

— Подкладывай под станины камни! — приказал он своим расчетам, которые еще опускали мины в стволы, сидя на корточках, а то и полулежа.

Несколько человек, поняв мысль лейтенанта, быстро закатили крупные булыжники под плиты, и стволы минометов встали почти вертикально.

Гитлеровцы, подбежавшие к позициям батареи Тумаса, были буквально сметены разрывами нескольких мин, выпущенных беглым огнем. Лейтенант Тумас, командовавший огнем все это время, несколько минут, пока закатывали камни под плиты, был в страшном напряжении, потому что одна минута промедления стоила бы жизни им всем: немцы бежали на них, не стреляя, намереваясь расстрелять в упор или взять живыми. Он с наслаждением смотрел, как от разрывов мин в небо летят клочки тел, остальные атакующие, словно споткнувшись, залегли, а еще через минуту-другую всего несколько человек убегали от позиций минометной роты. Лейтенант Тумас огляделся по сторонам: "Если бы нас сейчас смяли, то немцы прорвались бы на высоту".

Рота противотанковых ружей лейтенанта Николая Пизова еще в первые часы боя подавила огонь трех дзотов. Во время контратаки гитлеровцев она оказалась на северных склонах высоты и, когда им навстречу с окраины Мценска побежали остатки батальона Настеко, за ними поползли три немецких танка, то лейтенант Пизов приказал стрелять из ружей и по немецкой пехоте, и по танкам. Гитлеровцы, атаковавшие на этом участке ротой, попали под хорошо организованный огонь из противотанковых ружей, патроны которых разрывались, если попадали в человека. Гитлеровцы быстро смешались и залегли. Встали и их танки, стреляя с места, но стояли, не рискуя получить в корпус бронебойный патрон. Лейтенант Пизов был ранен в руку, но из боя не выходил до тех пор, пока гитлеровцы не отошли вместе с танками.

Подполковники Владимирский и Трушников добежали до высоты в то время, когда батареи Белякова и Бондарева, минометчики Тумаса и пэтээрщики Пизова отбивали контратаки гитлеровцев с флангов.

— Связь есть? — спросил Владимирский у Настеко. Тот был ранен, на голове белел бинт.

— Есть, — и окликнул телефониста.

— Кустов! Кустов! — закричал в трубку Владимирский.

— Слушаю, товарищ подполковник. Как вы там? Ничего отсюда не видно. Вас контратакуют?

— Да, с флангов. Проси у командующего залп "катюш" по флангам высоты, а то нам не удержаться.

— Давайте координаты! — прокричал Кустов.

— Точных дать не могу, — ответил подполковник Трушников.

— Данных дать не можем! — взял трубку Владимирский.

— Тогда как же вести огонь? В белый свет? Возвращайтесь на КП, а то и командующий уже беспокоится.

Старший лейтенант Настеко, используя те десять-пятнадцать минут, которые ему дали артиллеристы, прикрывавшие его отход на высоту, сумел быстро расставить оставшиеся пулеметы и противотанковые ружья с расчетом на круговую оборону. Он успел обойти линию обороны, подбодрить оставшихся бойцов, их было не более шести-семи десятков, и немного перевести дух самому.

Когда гитлеровцы пошли в атаку на батальон с трех сторон, Настеко понял, что оба соседних батальона отошли, артбатареи тоже, и сейчас они или погибнут, если будут прорываться назад, или, если не струсят, продержатся на высоте.

Первую атаку гитлеровцев отбили уверенно, пулеметчики Земскова работали отлично. Настеко, сидя в окопе, жадно ловил звуки пулеметных очередей со всех сторон — одновременно работали более десятка станковых и столько же ручных пулеметов. Он был ранен второй раз, в предплечье. Кто-то наспех перетянул ему руку у самого плеча, она быстро онемела, но командовать было можно, а голова стала даже ясней. "От потери крови", — понял Настеко.

Вторая атака гитлеровцев началась вслед за первой, так что не успели остыть пулеметы из-за перегрева стволов, как пришлось устанавливать очередность ведения огня. Склоны высоты, перепаханные снарядами и минами, были завалены трупами — наших и гитлеровских солдат. Настеко успел доложить в штаб полка, что отбивают третью атаку, но попросить помощи не успел — прервалась связь. Поле, по которому были проложены провода связи, все было вспахано разрывами. Через несколько минут осколками разбило и рацию.

К Настеко подполз помначштаба батальона младший лейтенант Горошко.

— Ранен я, товарищ комбат, — Горошко, как показалось Настеко, доложил об этом не с сожалением, а с удовлетворением.

— Ну и что?

— Ничего, — Горошко вытащил из противотанковой сумки полотенце, обмотал им шею, которую чиркнула пуля. — Что будем делать? Обстановка все хуже и хуже.

— Надо кого-нибудь послать в полк за подкреплениями.

Боец, лежавший рядом с ними, татарин по внешности, с перебитой рукой, подполз к Настеко:

— Товарищ комбат, разрешите я ползком доберусь в штаб полка и доложу.

— Ты же ранен.

— Ничего, одна рука может работать, а ноги в порядке.

— Попробуй. Винтовку оставь, возьми пару гранат. Хватит и для немцев и для себя, если что.

... Старший лейтенант Настеко в этот день был ранен еще два раза, когда отбивали восьмую и девятую атаки. Сознание он не терял, хотя и держался с трудом. Он видел, с каким упорством держались бойцы его батальона, их становилось все меньше и меньше, а атаки гитлеровцев с промежутками в десять-пятнадцать минут следовали одна за другой. Их автоматчики несколько раз поднимались группами на гребень высоты, казалось, еще одна атака, каких-то полчаса и случится непоправимое.

Настеко удивлялся и упрямству, с каким атаковали гитлеровцы. В первой атаке их было сотни три, не менее батальона. За это время они потеряли в атаках не менее двухсот человек, к оставшимся несколько раз подходило подкрепление, и атаки продолжались с неослабевающим упорством. "Наверное, у них приказ — взять высоту, во что бы то ни стало", — подумал Настеко.

— У нас тоже приказ: удержаться, во что бы то ни стало. Вот и посмотрим, кто кого, — сказал Настеко своему заместителю лейтенанту Сергану.

В середине дня, около 15 часов, позади позиций батальона Настеко раздалось раскатистое "Ура!".

Пришло подкрепление, сто двадцать человек. Бойцы принесли несколько ящиков с патронами.

— А поесть? — спросил кто-то из бойцов Настеко. — Мы голодные со вчерашнего вечера.

— Знаю, что за нами должны были идти с термосами, — ответил младший лейтенант, который привел маршевую роту. — Отстали, наверное.

— Снова идут! — закричал кто-то впереди.

— Десятая или одиннадцатая? — спросил Настеко Сергана.

— Если с утра считать, то двенадцатая, — ответил Серган. — Связь дали, товарищ комбат.

— Настеко? — услышал он в трубке голос подполковника Гордиенко. — Подкрепление пришло?

— Да, только что. Они снова атакуют, товарищ подполковник, огоньку бы.

— Давай координаты, "катюши" сейчас ударят.

С десяток огненных стрел с жутким воем пронесшихся над высотой и разорвавшихся, хотя и позади атаковавшей высоты роты немцев, сделали свое дело: гитлеровцы сразу залегли, а потом и побежали назад.

Больше в этот день атак они не возобновляли.

Вечером в батальон принесли термосы с пищей и водкой — завтрак, обед и ужин сразу. Командиры накормили своих людей, хотя многим от усталости кусок в горло не шел, да и есть, когда вокруг трупы — не всем было привычно.

Политрук противотанковой батареи Евгений Иванов, еще днем раненный пулей в плечо, с трудом проглотил всего несколько ложек каши. Боль в плече не утихала, а при неосторожном движении усиливалась, и он с трудом сдерживался, чтобы не стонать. Командир его батареи старший лейтенант Александр Беззубенко был тяжело ранен и лежал на шинели, кое-как забинтованный бойцами. Из командиров на батарее не раненым остался один лейтенант Виктор Корнильев. Неразбитых орудий осталось два, снаряды кончились, и Иванов, сидя в воронке, думал, что теперь ему на батарею после госпиталя вернуться вряд ли доведется. Пришел и его черед уходить...

Из состава батареи, выехавшей на фронт, он оставался последним. Позади был невероятно долгий и адски трудный путь от Орши через половину России. Батарея несколько раз обновлялась за это время полностью, а его судьба все еще хранила. Он ждал, что его ранят или убьют, такой момент должен был наступить неизбежно. Невозможно было воевать десять месяцев и не получить хотя бы царапину. Но и расставаться с полком было для Иванова невыносимо тяжело. Хотелось знать, как будет дальше...

Ночью с высоты были эвакуированы все раненые, в том числе командир батальона старший лейтенант Настеко. Батальон он сдал лейтенанту Андрею Сергану. Тоже ночью пришло и еще одно пополнение, человек сто пятьдесят. Адъютант старший батальона лейтенант Головкин распределил его по ротам. Так и не сомкнув за ночь глаз, они обошли все позиции батальона, проверяя, как расположились люди и вывезены ли раненые.

Приказ на наступление они получили вместе с пополнением. Надо было готовиться. Ночью они слышали под высотой на восточном берегу Зуши стук лопат и голоса немцев, шум танковых моторов. Послали две группы на разведку, но их обстреляли. Стало ясно, что противник копает траншею. Можно было попробовать атаковать, но пополнение совершенно не ориентировалось в темноте, а те, кто воевал с утра, были до предела измотаны боем.

Утром после жиденькой артподготовки батальон все же поднялся в атаку и где перебежками, а где и ползком по грязи, все же достигли траншей противника и в нескольких местах ворвались в них.

Лейтенанты Серган и Головкин, а с ними телефонист с катушкой, бежавшие чуть сзади, хорошо это видели. В траншеях шел рукопашный бой, гитлеровцев было немного, а атакующие с разбегу и с азарта перемахнувшие самое опасное открытое пространство, дрались совершенно без страха.

Все в траншеях было кончено в несколько минут. Лейтенант Серган посмотрел на часы и удивился: весь бой длился только десять минут.

— Володька тяжело ранен! — подбежал к Сергану лейтенант Головкин.

Командира взвода разведки Владимира Милюшковского, прошитого в грудь автоматной очередью, бинтовали двое бойцов. Он, бледный, с синими губами, сидел, сжимая в руке автомат.

— Как же ты напоролся? — подошел к нему Серган.

— Диск кончился, а он тут как тут, выскочил откуда-то. Хорошо вот Иван не дал меня добить.

Иван Калмыков, огромного роста боец в короткой шинели, перевязывавший Милюшковского, сказал:

— Не надо вам сейчас говорить, товарищ лейтенант, кровь горлом может пойти.

— Эй, смотрите-ка, танки! — привстал лейтенант Головкин.

На правофланговую роту лейтенанта Коновалова ползли четыре танка, близко друг к другу. За танками рассыпался взвод автоматчиков.

— Калмыков, тащи лейтенанта в тыл, — приказал Серган.

— Не надо меня никуда тащить, я еще могу воевать, — пытаясь встать, сказал Милюшковский, — Калмыков, дай мне руку.

— Не пускайте его никуда! — приказал Серган, — Я побегу в роту Коновалова, а ты, Головкин, подбрось сюда два пэтээра.

Лейтенант Андрей Серган видел, как наискосок к крайнему справа танку пополз лейтенант Коновалов. Он узнал его по нескладной фигуре и манере сутулиться. Бойцы роты Коновалова стреляли из винтовок по автоматчикам, и никто из обороняющихся не побежал назад, хотя танки были все ближе и ближе. Серган видел, как один танк встал и развернулся боком, подбитый лейтенантом Коноваловым противотанковой гранатой. Коновалов был убит, когда пополз назад. Серган понял это, когда увидел, что он полз и вдруг остановился и стал поджимать под себя колени. Серган еще видел, как второй танк подбил связкой гранат лейтенант Головкин, а потом вдруг что-то бросило со страшной силой, он больно ударился спиной об землю.

Когда Андрей очнулся, увидел над собой лицо лейтенанта Головкина.

— Ты здесь? — прошептал Серган. Он попробовал встать, но почувствовал сильные боли в ногах и в груди.

— Миной тебя. Лежи, скоро вынесем.

— Как батальон? — спросил Серган. Он понял, что батальоном теперь командовать придется лейтенанту Головкину.

— Нормально. Два танка подбили.

... До вечера батальон отбил еще две атаки немцев, но сам наступать был не в состоянии. Ночью лейтенант Головкин получил приказ отвести батальон, а к утру весь сводный полк дивизии, безуспешно штурмовавший Мценск и так и не взявший город к празднику 1 мая, был выведен в тыл.

Еще через двое суток вся 137-я стрелковая дивизия была переведена в район села Вяжи на речке Зуша с задачей занять здесь оборону и быть готовой отражать возможные атаки противника в направлении высоты с отметкой 252.

Майор Шапошников уехал из дивизии сразу после окончания Мценской операции. Никогда еще не было ему так тяжело на душе. Не радовало и новое назначение, которое давало относительный отдых в ближнем тылу.

На душе было горько от осознания того, что скоро год, как началась война, а они от Победы дальше, чем тогда, в июле 41-го, их дивизия стала гораздо слабее, понесла невосполнимые потери, и вообще вся война шла не так, как хотелось бы. В будущее страшно было заглядывать. С холодком в душе думал Шапошников, что им придется вновь отбивать эти деревеньки, за каждую платить кровью и разбитой техникой, и так — до самого Берлина. Единственное, что утешало его в эти минуты расставания с дивизией, это то, что ему удалось в последние дни спасти жизни лейтенантам Тюкаеву и Вольхину. Первому он помог отправиться в академию, и это означало, что Тюкаев будет жить, по крайней мере, еще полгода, а второй был переведен в оперативный отдел штаба дивизии, и это давало возможность Вольхину не погибнуть в очередной напрасной атаке.

... Наступил май 1942 года. Земля, усеянная за зиму осколками, робко покрывалась первой зеленью и медленно оживала. До предела обескровленная после тяжелого боя за Мценск 137-я стрелковая дивизия расчищала оставшиеся после зимних боев окопы на Зуше, уставшие мужики-пехотинцы, бросив ватники, не торопясь, рыли новые землянки, изредка поглядывая на запад, где в таких же окопах с надеждой уже не на победу, а хотя бы на отпуск домой, сидели за пулеметами немецкие солдаты.

На огромном, в сотни верст Брянском фронте наступило затишье...

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ