Одиссея Михаила Ильина
«Держи глаза на хвосте!» — сурово звучало на предполетных подготовках. Это жизненное правило твердо усвоил и молодой пилот Михаил Ильин, авиатор с интереснейшей военной судьбой.
Он хотел быть военным летчиком, в головокружительном [66] каскаде фигур высшего пилотажа резать воздух свистящими крыльями. Аэроклуб распахнул перед ним дверь в небо. После аэроклуба, правда, не в истребительную школу, а в Балашовскую военную, где будут учить летать на разведчиках Р-5, он все же поехал. Но в апреле 1941 года в Балашове сгорел ангар, набитый самолетами Р-5. «Учить курсантов стало не на чем, и их отправили в Саратов.
В Саратовской авиационной школе Михаил Ильин заслужил голубые петлицы с тремя рубиновыми треугольниками и получил свидетельство военного авиатора, только не летчика самолета, как мечталось, а пилота-ночника тяжелого десантного планера.
В марте 1943 года началась его военная одиссея.
Аэропоезд — планер КД-20 за самолетом СБ на длинном стальном тросе — стартовал с аэродрома. В кабине планера двое: старший лейтенант Вячеслав Чубуков и старший сержант Ильин. Они должны приземлиться на аэродроме подскока, взять там груз и отвезти его в район блокированного Ленинграда.
Тишину в планере лишь слегка нарушает глуховатый звук моторов впереди летящего самолета да свист воздуха, обтекающего длинные крылья.
— Восемь ноль-ноль. Подходим, — говорит Чубуков. — Аэродром видишь?
— Да, — отвечает Михаил, — только летное поле почему-то рябое.
Сделали круг над аэродромом и увидели, что все летное заснеженное поле запятнано будто бы вздувшимися черными воронками от бомбовых разрывов. Вместо посадочного «Т» на снегу лежит красный крест из полотнищ — знак, запрещающий посадку.
— Уходим назад?
— Не получится, — нахмурился Чубуков, — взгляни на самолет.
Самолет энергично покачивался с крыла на крыло — летчик Григорий Андреевич Усов требовал немедленной отцепки планера.
— У него мал запас горючего, — вздохнул Михаил. — Вниз?
Вместо ответа Чубуков потянул рычаг буксирного замка, и из его железных челюстей выпало кольцо троса, соединяющего планер с самолетом. [67]
В кабине стало совсем тихо. Планер по пологой глиссаде скользил к изрытому бомбами полю. Вот и земля. Коснувшись колесами заснеженного грунта, огромный многоместный КЦ-20, гася инерцию пробега, несся вперед, лавируя между глубоких воронок.
— Ух! — вздохнул Михаил, вытирая горячий лоб под шлемом,-когда нос планера завис над очередной ямой, но не клюнул в нее. — Приехали!
Он вышел из кабины и увидел на подтаявшем снегу разноцветный цилиндрик. Взял его в руки. Попробовал читать красные немецкие буквы.
Подбежавший красноармеец крикнул:
— Брось! Это мина замедленного действия, «лягушка»!
Фашисты, перед прилетом аэропоезда бомбившие аэродром, щедро разбросали их по всему полю.
Михаил застыл с миной в руках. Потом, осторожно переставляя ноги, отнес ее в сторону от планера и аккуратно положил на снег.
Мина чавкнула, когда пилоты отбежали от нее метров на сто. С визгом пролетали над пригнутыми головами осколки.
А в это время летчик самолета-буксировщика Григорий Усов на КП отчитывался перед генералом Щербаковым.
— Почему произвели посадку? — грозно спрашивал генерал. — По радио команду слышали?
— Приемник в полете отказал.
— А два креста на полосе для кого выложили?
— Не видели, товарищ генерал. Шли на малой высоте. А когда заметили, поздно было уходить на второй круг.
— Что же с вами делать, арестовать?
— Дело ваше, товарищ генерал. Но мы задание выполнили — в назначенное время прибыли на аэродром.
— Удивляюсь, как только не скапотировали при посадке — ведь кругом воронки. Наши истребители не могли взлететь. И потом немцы много бросили на полосу «лягушек»...
— Значит, повезло нам.
Строгий командир сменил гнев на милость, заулыбался:
— Победителей не судят. Молодцы! Задание выполнили [68] в особо сложных условиях. А сейчас наши специалисты подготовят полосу и — за работу...
Фашисты подобрались к аэродрому с рассветом двумя эшелонами по сотне самолетов в каждом и методично разбивали аэродром, стоянки самолетов, жилые дома. Одна из бомб угодила в землянку технического состава и похоронила там сразу 50 человек.
Потрясенные увиденным, пилоты разыскали ранее прилетевшего сюда командира, капитана Мокшанова.
— Готовьтесь в обратный рейс. Заберете летчиков-буксировщиков, — Приказал тот.
— А в Ленинград? — спросил Михаил.
— Разве не видите? — Мокшанов резко выбросил палец в сторону обгоревших скелетов самолетов. — На чем лететь? Как только взлетно-посадочную полосу приведут в порядок, отправляйтесь обратно!
...Желающих улететь с аэродрома подскока оказалось больше, чем мест в КЦ-20. По подтаявшему к полудню грязному снегу разбегались тяжело. Еле оторвались от земли. Острые верхушки сосен близлежащего леса поцарапали нижнюю часть фюзеляжа планера.
...В мае в казарму к пилотам-планеристам заглянул начальник штаба авиаэскадрильи капитан Борисенко и спросил:
— Кто желает на планере А-7 выполнить боевое задание?
Отозвались все. Миша Ильин один из первых.
— Что же ты не подождал, когда нас пошлют на КЦ-20? — ворчал Чубуков, которому Михаил очень понравился как пилот. — Самостоятельности захотел. Ну, ни пуха ни пера тебе, Ильин!
Группой перелетели на аэродром подскока Старая Торопа. Оттуда в тыл врага, к партизанам, уходили поодиночке с наступлением темноты.
Михаил ждал своего часа. К нему подошел пилот Юферов и пожаловался, что включать фару тумблером, расположенным на колодке, ему неудобно. Они вдвоем покопались в кабине А-7 и переставили включатель в удобное для Юферова место.
— Не волнуйся, — успокаивал Михаил нервничавшего Юферова, — делов-то — взлететь и сесть.
Вот за планером Юферова осела пыль. Улетел товарищ. А Михаила задержали из-за внезапно ухудшившейся [69] погоды. Ушел в ночное небо он только на следующие сутки.
Первый боевой вылет дался Михаилу тяжело.
Черный воздух заткан серыми пятнами облаков, в которых исчезает выхлопное пламя из, моторных патрубков буксировщика, скрывается его неясный контур. И тогда планеристу не по чему ориентироваться — аэронавигационные огни погашены для маскировки. Приходилось замирать и ждать, когда самолет выберется из облака, а потом уже выправлять положение планера. Да и в чисто-черном небе было не легче — ведь первый вылет. Первый!
Уже через час свинцовыми стали руки, заныла перенапряженная спина, в глазах уже не два выхлопных пламени от мотора, а много: наверху, сбоку, под планером...
А над поселком Городок ночь стала полосатой. Десятки прожекторов разрезали небо. Аэропоезд, маневрируя, закрутился в разрывах зенитных гранат, пробивая частое сито разноцветных пулевых трасс.
Михаилу казалось, что все пули летят в него, что каждый фиолетово-красный взрыв под его планером. Он.сжался в комок и, ослепленный светом прожекторов, ждал удара.
Барабанным боем отстукало по левому крылу.
«Отвалится!»
Но крыло с пятью пробоинами продолжало нести планер, а фактически огромную деревянную бомбу, начиненную шашками тола, ящиками с детонаторами, патронами для бесшумных партизанских винтовок, скрутками бикфордова шнура.
Кончился разноцветный кошмар как-то сразу. Вроде бы прыгнул человек через огонь и спокойно пошел дальше.
Скоро глазками условных костров обозначил себя партизанский аэродром Селявщина.
Темь, места незнакомые, и Михаил, отцепившись от самолета, решил посадить планер сразу же, как только кончится лес и начнется поляна. Не знал пилот, какой сюрприз ждет его после приземления.
Вот он, сюрприз: в свете фары спереди мелькнул черный провал глубокой канавы. Михаил успел вынуть одну ногу из ремня педали и загородить лицо руками.
Очнулся в покореженной кабине. Планер лежал на [70] спине. Включив ручной фонарик, пилот нашел разлом в стенке кабины и вылез. Встал на ноги и... упал от адской боли в правой ступне. Подумал, что перелом. Разулся, ощупал ступню — она оказалась вывернутой. Перекинув больную ногу через здоровую, обеими руками поставил ступню на место. В изнеможений закрыл глаза.
Подбежали партизаны и в первую очередь попросили закурить. Уже дымя «Северной Пальмирой», один из партизан спросил не поднимавшегося с земли пилота:
— Что с тобой, парень?
— Все в норме, — ответил еле слышно -Михаил.
— Ну и лады! За дело.
Партизаны собрали выпавшие из разбитого планера шашки тола, боеприпасы, коробки, с медикаментами.
Груз был доставлен. В него не попали пуля или осколок при обстреле в воздухе, он не взорвался а при ударе об землю. Михаил поднялся, хромая пошел к костру, возле которого сидели партизаны и ранее прилетевшие планеристы. Здесь он узнал о гибели своего товарища Юферова. Тот при посадке врезался во второй этаж кирпичного здания, стоявшего невдалеке от посадочной площадки.
Через месяц на самолете Р-6 пилотов вывезли на Большую землю.
Михаил Ильин сделал еще ряд полетов в район Селявщины с грузами для партизанских бригад Марченко, Охотина и Дубровского.
После третьей для Михаила десантной ночи к народным мстителям прилетели Николай Олоновский, Александр Бурмистров, Аркадий Тумовский, Сергей Распутин и другие ребята.
В этот раз, приземлившись благополучно, Михаил Ильин, уже утром, решил проучить немецких летчиков, которые регулярно в 8 часов прилетали к деревне Селявщина, бомбили, стреляли, гонялись за людьми и скотом.
Попросив у партизан противотанковое ружье и ящик с патронами, Михаил перетащил все это на берег озера. Под крутояром нашел окопчик, рядом с которым стояли деревянные козлы.
Появились самолеты. Михаил быстро зарядил ПТР и, взяв упреждение на скорость стервятника, выстрелил в самолет, нагло снизившийся до 50 метров. [71]
Самолеты сразу поднялись выше.
Попал ли Михаил или фашистские летчики поняли его намерение, и оно им очень не понравилось, только через минуту на стрелка обрушился огонь крупнокалиберных пулеметов. Первая очередь разрывных пуль легла перед Михаилом в виде злых песчаных фонтанчиков. Очередь со второго самолета прошла над головой и ударила по воде озера. Михаил прыгнул в окопчик и, падая на дно, почувствовал хлесткий удар сбоку — пуля с третьей фашистской машины разрезала брючный пояс и сорвала кожу на бедре.
Ночью Михаил пошел на аэродром встречать товарищей.
Сидя около охапок приготовленного к поджогу хвороста, партизаны внимательно слушали темное небо. Вот тишина нарушилась от приглушенного далью звука авиационного двигателя. Тотчас вспыхнули костры.
Через несколько минут над лесом завис яркий круглый огонек. Это планерист включил крыльевую фару. Нащупав землю, он приземлился между кострами.
Обозначились над лесом контуры второго планера. Уже земля искрилась под светом его прожектора, когда раздался взрыв. Задрав носовую часть, безмоторный аппарат рухнул на землю — треск дерева, крики и стон людей.
Партизаны бросились к месту аварии. С ними Михаил. Он искал пилота и нашел его метрах в 20 от разбитого аппарата, туда его выбросило после удара о землю. Это был Николай Олоновский{6}.
— Коля, ты жив?! — закричал Михаил. — Дыши, Коля!
Олоновский отозвался не сразу. Оказав первую помощь, партизаны положили его на телегу и отправили в свой госпиталь.
Что же случилось?
Олоновский вез диверсионную группу. Маршрут был зигзагообразным, полет сложным, обстановка на темной земле не совсем ясная. В то время немцы уже применяли ловушки — зажигали похожие костры на ложных [72] площадках. Об этом знали десантники, Перед приземлением они приготовились к бою, взвели затворы автоматов, вставили капсюли в гранаты. В момент выравнивания планера у одного из них взорвалась в руках граната. Исход этой случайности трагический: двое убиты, и пилоту осколки попали в голову и руки, и когда его выбрасывало из кабины, порвав плечевые страховочные ремни, деформировался позвоночник.
Олоновский пролежал в госпитале неделю и стал потихоньку ходить. Томила бездеятельность, а быстрого выздоровления партизанские врачи обеспечить не могли. Мишу Ильина беспокоили возможные последствия от травмы позвоночника у товарища. И он предложил Олоновскому улететь на Большую землю.
Кое-как доковыляли до посадочной площадки, где в эту ночь сели два санитарных самолета Р-5.
— Возьми, — попросил Ильин летчика.
— Посадить вас некуда, весь гаргрот забит тяжелоранеными, — ответил тот. — Вот если хотите, ложитесь в кассету из-под бомб.
Планеристы согласились. Олоновский лег на спину, а Ильин встал над ним на четвереньки. Более удобного положения занять было нельзя. Так и летели несколько часов, поглядывая в щелку на темную пропасть внизу. Холодный ветер просквозил их от макушек до пяток, и после посадки понадобилось несколько минут, чтобы заставить окаменевшие тела двигаться.
Об одном из полетов Михаила Ильина в Селявщину планеристы рассказывают с добрым смехом.
Погода в тот день не радовала. С начала маршрута небо встретило аэропоезд отдельными облаками, а дальше его ждала сплошная облачная муть. Летчик-буксировщик, чувствуя жесткие рывки троса, беспокоясь, как бы планерист не оторвался, решил с половины пути вернуться на свой аэродром. Разворот делал осторожно, «блинчиком», то есть с очень маленьким креном. В сложных условиях полета Михаил Ильин поворота не заметил, а радиосвязи не было. Не обратил он внимания и на показания компаса, до него ли, если на то, чтобы удержаться за самолетом, не оторваться, уходят все силы.
Из облаков кое-как выбрались. Вскоре Михаил увидел аэродром и принял его за партизанский: озеро, железная дорога, речка и другие ориентиры до некоторой [73] степени совпадали, но главное — совпало и время полета.
Михаил отцепился. Сел. Подбежали люди. Он посчитал их партизанами и стал учить, как затащить планер в лес и замаскировать его там.
А они хохочут!
И только внимательно присмотревшись к ним, оглядевшись вокруг, Михаил понял, что приземлился не в тылу врага, а на том аэродроме, с которого взлетал.
Во время завтрака пилоты не переставали подначивать Ильина, а командир полка приказал «за четкое выполнение обязанностей» выдать ему внеочередные ворошиловские сто граммов.
Четвертый боевой полет к партизанам принес Михаилу Ильину новые испытания. Когда аэропоезд подошел к месту отцепки, земля бушевала огнем. Горели хаты, плескались взрывы снарядов и мин, пулевые трассы будто прожигали подсветленный пламенем задымленный лес. На высоте звуков не было слышно, но Ильин понял — идет тяжелый для партизан бой.
Можно было не отцепляться от самолета, возвратиться на базу. Зная инструкцию на такой случай, не подавал условного знака отцепки и экипаж самолета.
Среди мигающих, прыгающих огней Ильин разглядел спокойно светившие, почти угасающие посадочные костры. И... отцепился. В бою партизанам нужны патроны, гранаты, а они у него на борту. Не мог он позволить себе увезти боеприпасы обратно, когда там, на земле, решался вопрос жизни и смерти.
Его планер скользнул по поляне, разметав искры. И сразу вместе с партизанами — в бой, неравный и недолгий. Немцы сминали последние заслоны.
— Эй, пилот, прыгай на телегу, отходим! — приказал командир группы Ильину, и, сжимая горячими ППШ, тот прыгнул в повозку.
Группу, человек 50, среди которых оказался и Михаил Ильин, каратели загнали в болото, обложили со всех сторон. Партизаны укрепились там на маленьком островке и стали держать осаду. Боеприпасы были, а вот с питанием туго: на полсотни ртов маленький,поросенок и два мешка немолотой ржи. Ни хлеба, ни соли. Правда, были еще лошадь и собака.
В первый день распаривали в котелках рожь и ели ее, сдобренную кусочками свинины. [74]
В следующие трое суток не стало собаки и лошади. Перешли на камыш и лягушек. Всех лягушек на островке перебили за два дня.
Немцы осаду не снимали. Через громкоговорители кричали: «Русс, здавайсь!» Обещали шнапса и сала.
Под покровом темноты партизаны и планеристы перебрались на другой островок. За сутки съели всех лягушек и там.
Ударом по немцам другая партизанская бригада разорвала вражескую осаду на десятый день.
...И вот Селявщинский аэродром снова мягко принял безмоторный аппарат Михаила Ильина. Партизаны разгрузили планер, а пилота отправили на ночлег в деревню Межево, расположенную километрах в 25 от посадочной площадки.
Пока ехали на двуколке, дважды прятались от атак немецкого самолета.
Поместили Михаила в сарае. Там он оказался не один — в углу жил старый одноглазый конюх.
На другой день он показал пилоту кладбище. 38 местных жителей, старых и малых, сожгли в хатах немецкие каратели. Кладбище на высокой горе в тени сиреневых кустов и деревьев. Две братские могилы аккуратно оправлены, свежая земля еще не поросла травой. В изголовье могил стоял высокий белый памятник.
Потрясенный рассказом, Михаил Григорьевич рвался в бой, но командир партизанской бригады коротко отвечал:
— Нет! И сто раз нет!.. Каждому свое дело.
Тогда Михаил нашел себе полезную работу. Как-то наведался в хату к партизанам. Познакомился с молодыми ребятами. Они ему понравились. Но какой у них был вид! Кудлатые, с неопрятными усами и бороденками.
В партизанском районе имелось натуральное хозяйство: хлебозавод, спиртзавод, завод по выделке кож, столовая, мастерские, больница-госпиталь — все, конечно, в миниатюре. А вот парикмахерской не было.
Миша Ильин умел делать многое, в том числе и неплохо стричь. Нашлись ножницы и... десятки желающих постричься.
До самой темноты работал парикмахером Михаил.
Когда освободился, к нему подошла русая девочка лет шести. В широко открытых недетских глазах скорбь. [75]
Серое платьице висело на ней, как на худенькой старушке.
— Дядя, а где вы живете? Где ваш дом?
Михаил рассказал ей о своей родине. Разговаривая, они вышли из душной комнаты на улицу. В ярком свете луны лицо девочки казалось меловым.
— А кто у вас там из родных, дядя?
И об этом поведал Михаил.
— А у меня нет папы и мамы, — прошептала девочка. — Мы одни с братиком остались.
Она, уставясь сухими глазами вдаль, в темь шумевшего бора, рассказала о своей судьбе. Отца ее каратели изрубили саперными лопатами, а мать утопили в кадке с водой.
— Сколько твоему братику лет?
— Одиннадцать, — ответила девочка. — Он у меня хороший... Дядя, возьмите нас к себе. К себе домой, дядя. Пожалуйста.
Не мог отказать девочке Михаил. Он повернулся спиной к луне, чтобы, скрыть волнение и мокрую дорожку на щеке.
Девятнадцатилетний парень твердо решил усыновить сирот. Но командир бригады детей не отдал, решительно отверг все доводы Михаила, пояснив, что на днях дети отправляются на Большую землю группой, и партизанам важно, чтобы вся группа жила в одном месте. «Не век же будет война, и мы их найдем. Всех. Это наши дети, — сказал он. — А тебе спасибо, солдат, за добрую душу!»
Однажды, при встрече однополчан, к бывшему пилоту-планеристу ВДВ, ныне генерал-лейтенанту Борису Алексеевичу Бредихину, подошел молодой журналист и попросил:
— Познакомьте меня с пилотом десантного планера, сделавшего пятьдесят — шестьдесят боевых вылетов в тыл врага. Я хочу написать о нем очерк.
Бредихин улыбнулся, а потом посуровел. [76]
— Такого планериста вы не найдете на всем белом свете, молодой человек. Планер был рассчитан на один полет, потом, если он оставался цел, его сжигали. Планерист... впрочем, разыщите Михаила Григорьевича Ильина, он, пожалуй, единственный пилот в мире, слетавший на боевом десантном планере в тыл врага... пять раз.
Иной удивится: всего пять полетов за всю войну! Ведь летчики истребители, штурмовики, бомбардировщики — случалось, делали по пять-семь боевых вылетов в сутки!
Несравнимо. Планер был рассчитан только на один полет в тыл врага. Психологически для пилота каждый из таких полетов был «без возврата». Боевой расчет (на то и война!) строился из того, что если один из трех планеристов дойдет до цели и приземлится благополучно — отлично. Тогда он вливался в строй партизан и делил с ними все тяготы до тех пор, пока не понадобится на Большой земле.
«Здравствуй, мама!Мама, извини меня за то, что я давно вам не писал, так как не было возможности. 12 дней находился в тылу у фашистов со своими ребятами...»
Такое письмо получила с фронта жительница города Ярославля Мария Васильевна Галахова от сына Василия.
Но не все так быстро возвращались из полета, как Василий Галахов, бывало, месяц... три... год воевали планеристы вместе с народными мстителями.
Кроме того, полет в тыл врага, это не просто боевой вылет — полетов с боевым заданием над собственной территорией и у линии фронта планеристы выполняли десятки и сотни, — а «вооруженный визит» с посадкой на землю, контролируемую злобным врагом.
Вот поэтому Михаил Григорьевич Ильин и оказался единственным в мире пилотом, совершившим пять боевых вылетов в тыл врага. [77]