Июльские дни
1. Выступление рабочих в столице
Силы революции, вызвавшие июньский кризис, продолжали действовать с нарастающей быстротой.
Ни одна задача революции еще не была решена. Затруднения с хлебом возрастали. Разруха усиливалась, охватывая все новые области и районы. Останавливались — чаще по воле предпринимателей — заводы и фабрики. По транспорту, как по каналам, паралич производственного организма расползался по всей стране.
В мае было закрыто 108 заводов с 8 701 рабочим, в июне — 125 заводов с 38 465 рабочими, а в июле — 206 заводов с 47 754 рабочими. На 40 процентов сократилось металлургическое производство, на 20 процентов — текстильное. Надвигался голод.
Выло ясно — буржуазия наступает. Классовый смысл этого наступления с циничной откровенностью выболтал крупнейший промышленник Рябушинский. На съезде торговцев и промышленников [261] он с наслаждением говорил, что скоро настанет момент, когда
«костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа, членов разных комитетов и советов»{343}.
Весь май, а особенно июнь по всей стране непрерывно возникали стачки с требованием восьмичасового рабочего дня и улучшения экономического положения.
Донецкий бассейн кипел, не выходя из постоянного конфликта между рабочими и хозяевами; по Уралу перекатывались волны стачек; в Нижегородском крае бастовало более 20 тысяч, сормовских рабочих. В Московском районе длительные конфликты стали нормальным явлением.
В деревнях быстро нарастала аграрная революция. К июлю 43 губернии были охвачены крестьянским движением. Крестьяне поднимались против помещиков через голову эсеров, засевших в крестьянских советах.
Движение рабочих и крестьян не могло не влиять на армию, в которой действовали и свои особые причины, вызывавшие острое недовольство солдат. Ползли упорные слухи о восстановлении смертной казни на фронте, о расформировании непокорных полков. Создавалось нервное, тревожное настроение, проявляясь все более резко в отказе воевать.
.Особенно остро развертывалась борьба в Петрограде. Июньская демонстрация показала, какая сила таится в пролетариате и большевистской партии. После июньских событий каждый день приносил известия о выступлениях по тому или иному поводу. Самое тревожное для буржуазии и соглашателей заключалось в том, что выступления неизменно принимали политическую и чаще всего большевистскую окраску. 2 июня рабочие «Скорохода» потребовали передачи власти советам, 8-го — обуховцы приняли подобную резолюцию, 10-го — «Старый Парвиайнен» настаивал на передаче власти советам, 13 июня уже 19 заводов и 3 войсковых единицы в Петрограде были на стороне большевиков. «Свергли старое правительство, сковырнем и Керенского!» говорили рабочие и солдаты. Движение за передачу власти в руки советов нарастало с исключительной быстротой. Достаточно было небольшого толчка, чтобы взорвать накаленные массы и бросить их против правительства капиталистов.
Буржуазия понимала, куда ведут настроения рабочих и солдат столицы. Положение усугублялось зловещими сведениями с фронта.
Сводки с возрастающей тревогой сообщали о десятках тысяч [293] дезертиров, бегущих с фронта. Штабы армий жаловались на самовольные действия солдатских комитетов, отстранявших офицеров от командования. Но чаще всего комиссары и генералы телеграфировали о повсеместном братании. Армия ускользала из рук командиров.
Наступление, начатое в июне с негодными средствами, провалилось. С минуты на минуту могла разразиться катастрофа. Приходилось спешить, пока сведения о поражении на фронте не подольют масла в огонь. Спешить приходилось еще и потому, что приближались выборы в Учредительное собрание. Как ни оттягивались эти выборы, но под давлением масс правительство вынуждено было наметить созыв Учредительного собрания на 30 сентября. Крах наступления и волнующие вести из деревни не оставляли никаких сомнений, что крестьяне в Учредительном собрании уйдут далеко влево от своих официальных эсеровских вождей.
Придравшись к случайному поводу, буржуазия 2 июля отозвала своих представителей из правительства.
Кадеты-министры: финансов — Шингарев, просвещения — Мануйлов и государственного призрения — князь Шаховской — заявили, что не согласны с политикой Керенского — Терещенко в украинском вопросе, и покинули правительство. Министр путей сообщения Некрасов сначала заявил о своей отставке, но позже раздумал и послал письмо в Центральный комитет кадетов о выходе из партии. Расчет буржуазии был построен на том, что эсеры и меньшевики, хорошо знающие тревожное настроение и осведомленные о военной катастрофе, побоятся взять власть в свои руки. Кадеты понимали, что припугнутые угрозой их ухода из правительства соглашатели будут цепко держаться за буржуазных министров и пойдут на любые уступки. Кадетам выгодно было, вызвав кризис в правительстве, добиться от запуганных мелких буржуа всей полноты власти и начать решительную борьбу с большевизмом. Еще 3 июня на совещании членов Государственной думы Милюков под аплодисменты говорил:
«Русское общество должно сплотиться в борьбе с этой опасностью от большевизма... Если Временное правительство после долгой проволочки поймет, что в руках власти есть и другие средства кроме убеждения, — те самые средства, которые она уже начала применять, — если оно станет на эту дорогу, тогда завоевания русской революции будут укреплены. Вот на этот путь нам следует призывать и друг друга и Временное правительство»{344}.
В дальнейшем все разыгралось бы по старым известным канонам: пролетариат был бы спровоцирован на преждевременное выступление и беспощадно раздавлен вооруженной силой. Кадетов поддержали все буржуазные и черносотенные партии. Пуришкевич подчеркнул на частном совещании членов Государственной думы 16 июня по поводу выборов в районные городские думы:
«Если вы вдумаетесь в таблицы, в результаты этих выборов, то вы поймете, что одержала блестящую победу .благородная партия «народной свободы» (так называли себя кадеты. - Ред.), ибо за эту партию, являющуюся крайней правой в России, подали голоса все, правее стоящие»{345}. Перед опасностью революции все буржуазные партии сплотились вокруг кадетов.
Кадеты, однако, просчитались. Их маневр создал кризис не только в правительстве, но и в стране.
Первые же сведения о маневре кадетов явились толчком, который вызвал взрыв рабочего возмущения. Утром 3 июля в 1-м пулеметном полку на совместном заседании ротных и полковых комитетов раздались голоса, требующие обсуждения вопроса [294] о вооруженном выступлении. Предложение было подхвачено присутствующими, которые тут же открыли митинг.
Представители солдатской массы потребовали немедленного вооруженного выступления для свержения Временного правительства. Солдаты с негодованием рассказывали о попытке Керенского под крики о войне «до победы» разгромить революцию. Раздались призывы: «На улицу!» Наэлектризованные пулеметчики с криками «Долой войну!», «Вся власть советам!» повалили из барака, где происходило собрание.
Погрузив пулеметы на автомашины, расцветившись плакатами «Да погибнет буржуазия от наших пулеметов!», «Долой десять министров-капиталистов!», полк несмотря на призывы партии большевиков не выступать двинулся к Таврическому дворцу.
Пулеметчики избрали делегатов и срочно послали их в другие полки, на крупнейшие предприятия и в Кронштадт. Делегаты пулеметчиков всюду находили накаленную атмосферу и массу, готовую к бою.
«Третьего июля, около 2 часов дня, — рассказывает рабочий завода/'Новый Парвиайнен», — пришло несколько товарищей из 1-го пулеметного полка и обратилось с просьбой дать грузовик для пулеметов и поддержать их выступление против Временного правительства... Созвали общее собрание рабочих. Собрание было очень бурное. Горячо и убедительно доказывали товарищи пулеметчики своевременность и необходимость свержения Временного правительства и Керенского. Рабочие массы были настроены крайне революционно... Я уехал на квартиру за оружием. Когда приехал обратно, из ворот завода уже выезжали грузовики, на которых находились пулеметчики и часть наших рабочих»{346}.
Подобное же настроение нашли делегаты и на других заводах. Примерно к 2 часам дня пулеметчики прибыли на Путиловский завод с призывом выступить против правительства, угрожающего вывести революционный гарнизон на фронт. «Долой таких министров!» раздалось со всех сторон в многотысячной толпе. В ответ на просьбу поддержать выступление пулеметчиков рабочие закричали: «Двинем! Двинем!»{347} Поздней ночью около 30 тысяч путиловцев потянулось к дворцу с женами и детьми, увлекая по дороге другие заводы и полки.
В Кронштадте делегаты 1-го пулеметного полка созвали митинг на Якорной площади. Призыв их нашел горячий отклик: матросы решили поддержать выступление петроградского гарнизона [267] и рабочих. Тов. Раскольников, заместитель председателя Кронштадтского совета, успел за это время связаться по прямому проводу с Центральным комитетом партии и информировать его о кронштадтских настроениях.
«Вопрос стоит не так, — говорил он, — выступать или не выступать, а в другой плоскости: будет ли проведено выступление под нашим руководством, или оно разыграется без участия нашей партии — стихийно и неорганизованно? Так или иначе выступление совершенно неизбежно, и отвратить его нельзя»{348}.
Кронштадтский исполнительный комитет совета постановил примкнуть к выступлению петроградского гарнизона, назначив на 6 часов утра 4 июля сбор вооруженных частей для отправки в Петроград.
2. Июльская демонстрация в столице
Партия большевиков хорошо знала настроение в воинских частях и на заводах. Она знала, сколько революционной энергии накопилось в низах. Но партия не считала обстановку созревшей для вооруженной борьбы, и не по инициативе большевиков массы вышли в июльские дни на улицу. Партия была против немедленного выступления. Еще 22 июня состоялось совместное совещание членов Центрального комитета, Петербургского комитета и военной организации большевиков, где было подчеркнуто, что сейчас невыгодно принимать бой.
Большевики внимательно следили за маневрами кадетов. Ленин предупреждал партию, что буржуазии выгодно вызвать революционные массы Петрограда на улицу до того, как революционное брожение охватит всю страну.
Но движение в столице бурно шло вверх. С каждым днем все яснее становился массам контрреволюционный характер правительства. Каждый час разоблачал соглашательскую политику эсеро-меньшевиков. В момент нарастания движения, обещавшего еще более бурный рост в дальнейшем, невыгодно было рисковать. «Пусть грядущие Кавеньяки начинают первыми»{349}, писал Ленин.
Были и другие причины, объяснявшие тактику большевистской партии. Как ни велико было значение Петрограда в революции, [268] но он один не решал ее исхода. Без пролетариев Урала, без шахтеров Донбасса, без миллионов солдат было бы безумием выступать. Армия явно ускользала из рук правительства, армия уже не доверяла Временному правительству, но она еще находилась под влиянием своих комитетов, где сидели эсеры и меньшевики.
Выполняя директиву партии, большевики, в частности представители военной организации партии, 3 июля высказывались против вооруженного выступления. Однако возбуждение солдат и рабочих в столице уже достигло предела.
Как раз в эти дни — 1 — 3 июля — заседала вторая общегородская конференция большевиков Петрограда. Представители пулеметчиков явились на заседание и заявили о выступлении полка. Сталин, выступая на конференции, так охарактеризовал этот случай:
«Вы помните, как вы заявили делегатам, что члены партии не могут идти против постановления своей партии, и как рассердились представители полка и заявили, что они лучше выйдут из партии, но не пойдут против постановления полка»{350}.
Около 5 часов вечера 3 июля Сталин от имени Центрального комитета большевиков и конференции, имевших совместное совещание [269] в 4 часа, официально заявил на заседании Центрального исполнительного комитета, что партия решила не выступать. Сейчас же было написано воззвание и послано в «Правду» с тем, чтобы опубликовать его утром 4 июля. Члены совещания и конференции бросились в районы с целью удержать массы от выступления. Но остановить движение оказалось ужо невозможным. Большевиков нетерпеливо выслушивали, а затем устремлялись на улицу. Двум большевикам, которые напрасно старались удержать солдат Московского полка и рабочих ближайших заводов, демонстранты ответили:
«Если бы не знали их лично, то выгнали бы их, как меньшевиков»{351}.
Надо было принимать новое решение. Рядовые члены большевистской партии часто на свой страх и риск принимали это новое решение — так вырос политический уровень партии. Они прекрасно понимали, что предоставленная сама себе демонстрация будет разгромлена контрреволюцией. Потеряв надежду задержать лавину, большевики становились во главе демонстрации: они [270] брали в свои руки руководство движением, окружали демонстрацию вооруженной Красной гвардией на случай контрреволюционных провокаций.
«Выступление разыгралось, — говорил Сталин позже в своей речи на конференции петроградской организации. — Имела ли партия право умыть руки в выступлении пролетариата и солдат и уйти в сторону? Мы учитывали возможность еще более серьезных результатов выступления, чем они есть налицо. Умыть руки мы не имели права; как партия пролетариата мы должны были вмешаться в его выступление и придать ему мирный и организованный характер, не задаваясь целью вооруженного захвата власти»{352}.
Около 10 часов вечера 3 июля во дворце Кшесинской собрались делегаты общегородской конференции, члены Центрального комитета большевиков и представители воинских частей и заводов. Обсудив происходившие в Петрограде события, собрание приняло такое постановление: [278]
«Создавшийся кризис власти не будет разрешен в интересах народа, если революционный пролетариат и гарнизон твердо и определенно немедленно не заявят о том, что они за переход власти к советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. С этой целью рекомендуется немедленное выступление рабочих и солдат на улицу для того, чтобы продемонстрировать выявление своей воли»{353}.
Центральный комитет большевиков совместно с Петербургским комитетом и военной организацией постановил: отменить свое прежнее решение о запрещении выступления и возглавить стихийное движение, придав ему организованные формы. На 4 июля была назначена мирная демонстрация под лозунгом «Вся власть советам». Так как прежнее воззвание уже было отпечатано, то на следующий день «Правда» вышла с белой полосой. Новое воззвание выпустили особой листовкой с призывом к рабочим и солдатам Петрограда:
«После того как контрреволюционная буржуазия явно выступила против революции, пусть Всероссийский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов возьмет всю власть в свои руки»{354}.
Наследующий день развернулась новая мощная демонстрация, на этот раз с партией большевиков во главе. Для руководства движением был создан специальный штаб и составлена инструкция. Броневые машины в разных местах города охраняли демонстрантов. В Петропавловскую крепость послана была рота пулеметного полка.
Четвертого июля кроме прибывших кронштадтцев выступили также некоторые части из Петергофа, Ораниенбаума, Красного села и других мест. Кронштадтцы, появившись перед дворцом Кшесинской, настойчиво хотели слышать вождя партии — Ленина.
В своем кратком выступлении, единственном в июльские дни, Ленин передал привет революционным кронштадтцам от имени петроградских рабочих и выразил уверенность, что лозунг «Вся власть советам» должен победить и победит. Вместе с тем Ленин призывал к «выдержке, стойкости и бдительности»{355}.
Демонстрации направлялись к дворцу Кшесинской, где помещались Центральный комитет и Петербургский комитет большевистской партии, а оттуда — к Таврическому дворцу, где заседал Всероссийский центральный исполнительный комитет советов. Там демонстранты избирали делегации, которые и передавали требования масс. 90 выборных представителей от 54 предприятий прошли перед членами Всероссийского центрального
исполнительного комитета. Один за другим выступали делегаты, страстно призывая Всероссийский центральный исполнительный комитет взять власть в свои руки. Напуганные эсеро-меньшевики тревожно перешептывались друг с другом, слыша мерный топот демонстрантов, но не принимали решения. Нарастающий шум демонстрации, поднявшей около полумиллиона рабочих и солдат, пугал вождей «революционной демократии». Они всячески пытались уклониться от выполнения требований народных масс.
3. Разгром июльской демонстрации.
Пока демонстранты горячо взывали к власти советов, эсеро-меньшевики за спиной выступающих лихорадочно мобилизовывали силы против революции. К Таврическому дворцу вызывались воинские части, верные правительству. К 7 часам вечера на Дворцовую площадь прибыли Владимирское военное училище, 9-й кавалерийский полк и 1-й казачий полк.
Меньшевик Войтинский докладывал на объединенном заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета и Всероссийского исполнительного комитета советов крестьянских депутатов 5 июля:
«Одно время у нас совершенно не было сил. У входных дверей Таврического дворца стояло только шесть человек, которые не в силах были сдерживать толпу. Первая часть, пришедшая нам на помощь, — это броневые машины... У нас было твердое решение : в случае насилия со стороны вооруженной банды открыть огонь »{356}.
Приказ об отправке войск в Петроград был дан комитету 5-й армии. С фронта тотчас же выслали 14-ю кавалерийскую дивизию, 14-й Донской казачий полк, 117-й Изборский полк и другие части. Командиром сводного отряда был назначен член Всероссийского центрального исполнительного комитета поручик Мазуренко. Помощником морского министра Дударовым был передан в Гельсингфорс приказ подводным лодкам: не останавливаться перед потоплением революционных кораблей, если последние отправятся в Петроград. Эсеры и меньшевики меньше, чем бывший царь Николай в последние дни своего царствования, [277] колебались, снимать ли войска с фронта для борьбы с революцией. Взбешенные мелкие буржуа явились реакционерами не меньшими, чем генералы царя.
В тесном союзе с вождями меньшевиков и эсеров главнокомандующий Петроградского военного округа генерал Половцев издал утром 4 июля приказ о немедленном восстановлении порядка.
В различных частях города — на углу Невского и Садовой, на Литейном проспекте, около Инженерного замка и других — демонстранты начали подвергаться обстрелу из винтовок со стороны провокаторов и контрреволюционеров. Были нападения на демонстрантов со стороны казаков и юнкеров. Контрреволюция тоже решила перейти в наступление. Всероссийский центральный исполнительный комитет советов выделил в помощь правительственной комиссии «по восстановлению и поддержке революционного порядка в Петрограде» двух эсеров — Авксентьева и Гоца. Наутро 5 июля контрреволюционными частями были разгромлены редакция «Правды» и типография «Труд».
Считая демонстрацию законченной, большевики еще 4 июля призывали демонстрантов мирно разойтись. Однако в связи с нападением юнкеров и казаков моряки остались в Петрограде; они заняли дворец Кшесинской и Петропавловскую крепость и совместно с пулеметчиками приготовились к самообороне.
Вечером 6 июля на помощь правительству с фронта прибыли новые подкрепления. По городу в это время шли повальные аресты, обыски, погромы. Петроград принял вид оккупированного города. Улицы наполнены патрулями юнкеров. Рабочие районы отрезаны от центра. В ночь на 6 июля объединенное заседание Всероссийского центрального исполнительного комитета советов и исполнительного комитета совета крестьянских депутатов приняло постановление, которым безоговорочно пристегнуло себя к черному делу контрреволюции:
«Собрание признает, что меры, принятые в эти дни Временным правительством и Военной комиссией, выделенной бюро обоих исполнительных комитетов, соответствовали интересам революции.Признавая необходимость дальнейших решительных мероприятий для восстановления и поддержания революционного порядка в Петрограде, собрание подтверждает полномочия, данные товарищам Авксентьеву и Гоцу бюро обоих комитетов»{357}.
Собрание одобрило также телеграмму Дударова. [278]
Представители контрреволюции заговорили языком ультиматумов. Делегации кронштадтских матросов, которая вела в это время переговоры с Военной комиссией Центрального исполнительного комитета, было предложено немедленно разоружиться. Положение 5 и 6 июля обрисовал Сталин в своем докладе на конференции петроградской организации:
«Пятого июля состоялись переговоры с Центральным исполнительным комитетом в лице Либера. Либер поставил условие: мы (т. е. большевики. - Ред.) снимаем броневые автомобили от дворца Кшесинской, матросы уезжают в Кронштадт; мы согласились на том условии, что совет охраняет наши партийные организации от возможного разгрома. Либер от имени Центрального исполнительного комитета уверил, что наши условия будут Центральным исполнительным комитетом исполнены, что дворец Кшесинской будет в нашем распоряжении до тех пор, пока нам не будет предоставлено постоянное помещение. Мы выполнили свои обещания. Броневые автомобили были сняты, кронштадтцы согласились уехать обратно, но только с оружием в руках. Центральный же исполнительный комитет ни одного своего обязательства не выполнил. 6 июля Козьмин (помощник командующего округом. - Ред. ) по телефону передал требование, чтобы через 3 — 4 часа дворец Кшесинской и Петропавловская крепость были очищены, в противном случае Козьмин грозил двинуть вооруженные силы... Центральный комитет партии большевиков делегировал меня в Петропавловскую крепость, где удалось уговорить присутствующих матросов не принимать боя, так как положение повернулось таким образом, что мы стоим против контрреволюции, против правого крыла демократии. В качестве представителя Центрального исполнительного комитета советов я еду с Богдановым к Козьмину. У него все готово к бою: артиллерия, кавалерия, пехота. Мы уговариваем его не применять вооруженной силы. Козьмин недоволен, что штатские своим вмешательством всегда ему мешают, и неохотно соглашается подчиниться настоянию Центрального исполнительного комитета. Для меня очевидно, что правое крыло хотело крови, чтобы дать «урок» рабочим, солдатам и матросам. Мы помешали им выполнить свое желание... Центральный исполнительный комитет, напуганный большевиками и контрреволюцией, заключает постыдный союз с контрреволюцией, удовлетворяя ее требования: выдача большевиков, арест балтийской делегации, разоружение революционных солдат и рабочих»{358}. [281]
Еще 4 июля Временное правительство сделало распоряжение командующему войсками Петроградского военного округа генералу Половцеву «очистить Петроград от вооруженных людей». «Вместе с тем. — говорилось в этом распоряжении, — поручается вам арестовать, как участников беспорядков, большевиков, занимающих дом Кшесинской, очистить его и занять войсками»{359}.
Утром 6 июля Петропавловская крепость была занята самокатчиками, несколько позднее был занят войсками и дворец Кшесинской, в котором был учинен погром. В тот же день, 6 июля, Временное правительство издало указ об аресте Ленина.
Против партии большевиков и ее руководителей была поднята дикая травля. Ленину было брошено клеветническое обвинение в германском шпионаже. Эта нелепица была сфабрикована на основе «показаний» провокатора, некоего прапорщика 16-го Сибирского полка Ермоленко, переброшенного будто бы германским командованием на фронт 6-й армии для агитации за заключение мира с Германией. Его «показания» Временное правительство имело в своих руках еще в апреле месяце, но приберегало их для более подходящего момента, б июля эти клеветнические измышления были опубликованы в желтой газетке «Живое слово» бывшим социал-демократом и членом II Государственной думы Г. Алексинским и бывшим народовольцем В. Панкратовым. Временное правительство не решилось опубликовать эти «документы» от своего имени и передало их упомянутым лицам. Меньшевистский лидер Дан, заявивший в своих показаниях следственной комиссии, что он не верит в причастность большевиков к германскому шпионажу, тем не менее счел возможным провокаторски упомянуть об участии будто бы германских агентов в демонстрации 3 — 5 июля.
«Будучи глубоко убежден, что агентура германского генерального штаба примазывается ко всем движениям такого характера, как движение 3 — 5 июля, я в то же время никого из большевиков, а тем более всю большевистскую партию никогда не обвинял в германском шпионаже»{360}. Контрреволюция потребовала суда над Лениным, который, не ожидая ареста, ушел в подполье. Некоторые из членов партии высказались за явку Ленина на суд (Рыков, Ногин, Каменев). Троцкий также требовал, чтобы Ленин предал себя властям. Но против этого резко возразил Сталин, заявивший: нет гарантии, что его не растерзают{361}.
Насколько был прав Сталин в определении опасности, которая угрожала Ильичу, лучше всего свидетельствуют показания [28] самого Половцева, одного из главных руководителей июльской бойни.
Половцев писал впоследствии в своих воспоминаниях «Дни затмения»:
«Офицер, отправляющийся в Териоки с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю ли я получить этого господина в цельном виде или в разобранном... Отвечаю с улыбкой, что арестованные очень часто делают попытки к побегу»{362}. [283]
Сам Ленин так высказывался по поводу этого суда:
«Суд есть орган власти. Это забывают иногда либералы. Марксисту грех забывать это. А где власть?.. Правительства нет. Оно меняется ежедневно. Оно бездействует. Действует военная диктатура. О «суде» тут смешно и говорить. Дело не в «суде», а в эпизоде гражданской войны... »Я не сделал ничего противозаконного. Суд справедлив. Суд разберет. Суд будет гласный. Народ поймет. Я являюсь». Это рассуждение — наивное до ребячества. Не суд, а травля интернационалистов — вот что нужно власти. Засадить их и держать — вот что надо господам Керенскому и К°. Так было (в Англии и Франции), так будет (в России)»{363}.
Седьмого июля Временное правительство постановило расформировать все воинские части, принимавшие участие в демонстрации 3 — 5 июля. Этим решениям Временного правительства предшествовали такие же требования английского посла в Петрограде Бьюкенена, переданные еще 4 июля министру иностранных дел Терещенко. Бьюкенен считал необходимым:
«1) Восстановление смертной казни по всей России для всех, подведомственных военным и морским законам.
2) Потребовать от солдат, принимавших участие в незаконной демонстрации, выдачи агитаторов для наказания.
3) Разоружение всех рабочих в Петрограде.
4) Организацию, военной цензуры с правом конфисковать газеты, возбуждающие войска или население к нарушению порядка или военной дисциплины.
5) Организацию в Петрограде и других больших городах «милиции» под командой раненых офицеров, из солдат, раненных на фронте, выбирая предпочтительно людей в возрасте 40 лет и больше.
6) Разоружение и превращение в рабочие батальоны всех полков в Петрограде и уезде, если они не признают всех вышеуказанных условий»{364}.
Восьмого июля был издан приказ о роспуске Центрального исполнительного комитета советов моряков Балтийского флота — Центробалта, как его звали сокращенно. Было отдано распоряжение арестовать и прислать в Петроград для следствия всех зачинщиков волнений среди гарнизона Кронштадта и команд линейных кораблей «Петропавловск», «Республика» и «Слава», имена которых по выражению лакеев буржуазии «запятнаны контрреволюционными действиями и резолюциями».
В тот же день Керенский разослал лживую радиотелеграмму «всем», в которой говорилось:
«С несомненностью выяснилось, что беспорядки в Петрограде были организованы при участии германских правительственных [284] агентов... Руководители и лица, запятнавшие себя братской кровью, преступлением против родины и революции, — арестуются»{365}.
Министры- «социалисты» — после ухода кадетов они составляли большинство в правительстве — понимали, что явно контрреволюционная деятельность правительства может вызвать волну противодействия со стороны масс. Соглашательские министры, не прекращая громить революцию, решают посулить народу несколько «революционных» мер. Предполагалось объявить Россию республикой, разогнать Государственный совет и Государственную думу, приступить к земельному законодательству. Днем 7 июля Керенский изложил эту программу на заседании Временного правительства. В ответ князь Львов подал в отставку и ушел с заседания.
В буржуазных кругах забили тревогу. Временный комитет Государственной думы заявил, что считает
«политически пагубным свое устранение от участия в образовании нового Временного правительства»{366}.
Вечером князь Львов прислал в правительство письмо с протестом против намечаемой программы. По его словам все пункты программы носят
«характер выбрасывания массам, во имя демагогии и удовлетворения их требований мелкого самолюбия, государственных, моральных ценностей»{367}.
Припугнутые буржуазией министры- «социалисты» отказались от своих намерений. 8 июля Временное правительство утвердило Керенского министром-председателем, сохранив за ним посты военного и морского министров. Некрасов был введен в правительство в качестве заместителя министра-председателя. Министерство внутренних дел отдали Церетели. В тот же день правительство опубликовало программу, в которой не было ни одного из недавно намеченных мероприятий. Декларация правительства повторяла заявления первого коалиционного правительства от 6 мая, прямо и не раз ссылаясь на него. Временное правительство обещало напрячь все силы для борьбы с внешним врагом, а также собрать в срок Учредительное собрание и подготовить земельные законы. Вместе с тем сообщалось, что в области рабочей политики «разрабатываются законопроекты о восьмичасовом рабочем дне, о всесторонней охране труда»{368} и т. п. Для борьбы с хозяйственной разрухой будут учреждены при правительстве Экономический совет и Главный экономический комитет для выработки общего плана организации народного хозяйства и труда. [285]
Как и в прежних заявлениях, в новых программах не было ничего конкретного. Бывший царь Николай записал в своем дневнике по поводу нового правительства и его декларации:
«Восьмого июля. Суббота. В составе правительства совершились перемены: князь Львов ушел, и председателем Совета министров будет Керенский, оставаясь вместе с тем военным и морским министром и взяв в управление еще Министерство торговли и промышленности. Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту: чем больше у него будет власти, тем будет лучше»{369}.
Партии эсеров и меньшевиков полностью поддержали правительство.
9 июля объединенное заседание Всероссийского центрального исполнительного комитета советов и исполнительного комитета совета крестьянских депутатов объявило новый состав министров «правительством спасения революции»: [280]
«За ним признаются неограниченные полномочия для восстановления организации и дисциплины в армии, решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии»{370}.
Наделив Временное правительство чрезвычайными полномочиями, меньшевики и эсеры указали, куда следует бить, чтобы вернее разгромить революцию. 13 июля на соединенном заседании обоих исполнительных комитетов Дан выступил со следующим заявлением.
«То, к чему призывал нас товарищ Керенский, — говорил он, — нами уже исполнено. Мы не только готовы поддержать Временное правительство, мы не только делегировали ему всю полноту власти, мы требуем, чтобы этой властью правительство пользовалось... Сегодня утром в заседании фракции социалистов-революционеров и меньшевиков... была принята резолюция, которую мы предлагаем собранию, и уверены, что оно ее примет...»{371}
Дальше была оглашена резолюция с требованием суда над большевиками, явки на суд Ленина, отстранения всех подлежащих суду из состава советов и безусловного подчинения всех членов совета решению его большинства.
В этом акте выразилась вся глубина падения мелкобуржуазных партий. Но этот акт оказался не единичным. В реакционном органе буржуазии «Новое время» 8 июля появилась статья с требованием к меньшевикам и эсерам
«решительными мерами отмежеваться от преступного большевизма и поставить себя выше подозрения в товарищеском покровительстве Ленину»{372}.
А уже 11 июля под радостный вой буржуазии меньшевики опубликовали воззвание ко всем членам партии от имени Организационного комитета, игравшего роль Центрального комитета РСДРП меньшевиков:
«Преступная авантюра, затеянная ленинским штабом, могла приобрести такие размеры и стать опасной для дела революции только потому, что за этим штабом пошли значительные слои рабочих и что социал-демократия оказалась слишком слабой, чтобы парализовать демагогию своим организованным вмешательством... Пора уже сказать громко и ясно, что «большевизм», тот большевизм, выразителем и вождем которого является Ленин, настолько далеко ушел от социал-демократии, настолько пропитался анархо-синдикалистскими идеями, что только по недоразумению, по какой-то силе инерции прикрывается еще знаменем РСДРП»{373}.
Меньшевики и эсеры закончили полный цикл своего развития, завершив период соглашения с буржуазией окончательным переходом в лагерь врагов революции.
Двенадцатого июля правительством была восстановлена смертная казнь на фронте и введены военные суды для расправы с революционными солдатами. Были изданы также постановления о предварительной военной цензуре, о закрытии большевистских газет ( «Правда», «Окопная правда» и др.), о разоружении рабочих и т. д. Программа английского посла Бьюкенена была полностью проведена в жизнь. Недаром Бьюкенен писал потом в своих воспоминаниях о деятельности Временного правительства:
«Однако как ни плохи были перспективы, тем не менее я был склонен смотреть на вещи более оптимистически. Правительство подавило большевистское восстание и, казалось, решилось, наконец, действовать с твердостью... Когда я зашел через несколько дней к Терещенко, то последний заверил [288] меня, что правительство теперь является в полной мере господином положения»{374}.
Ведя решительную контрреволюционную политику, Временное правительство отвлекало внимание масс подачками: в том же заседании, где утвердили смертную казнь, приняли законопроект, запрещающий куплю-продажу земли; разоружили петроградский гарнизон, а 13 июля сместили командующего округом Половцева, разгромившего июльское выступление.
Как только выяснился провал июльских выступлений, Временное правительство снова решило реорганизовать кабинет. 11 июля оно назначило министром юстиции И. Н. Ефремова, члена Государственной думы, землевладельца, по партийной принадлежности прогрессиста; управляющим Министерством государственного призрения — А. А. Барышникова, члена Государственной думы, прогрессиста; управляющим Министерством путей сообщения — Тахтамышева. Прогрессисты незадолго перед этим организовали новую партию — российско-радикально-демократическую, — чтобы расширить свою базу за счет новых мелкобуржуазных слоев. Новая партия высказалась за коалицию, за введение в правительство буржуазных представителей.
Как ни близки были прогрессисты к кадетам, — Ленин их называл «помесь октябристов с кадетами»{375}, — но они не могли представлять буржуазию: политическими руководителями являлись кадеты. 13 июля Керенский обратился к Центральному комитету партии кадетов с предложением ввести своих кандидатов в правительство. Кадеты отказались. 15 июля три видных московских кадета — Н. И. Астров, позже член правительства у генерала Деникина, Н. М. Кишкин, в 1919 году пытавшийся организовать в Москве восстание в пользу Деникина, и В. Д. Набоков, управляющий делами первого В ременного правительства, — прислали Керенскому письмо, указав, на каких условиях кадеты согласны войти в правительство. Кадеты требовали: члены правительства должны быть независимы в своей деятельности от всяких организаций и партий, правительство не должно предпринимать ни одной крупной реформы до Учредительного собрания, необходимо восстановить дисциплину в армии и устранить вмешательство войсковых комитетов в вопросы военной тактики, ликвидировать многовластие. Кадетам уже мало было того, что мелкобуржуазные лидеры советов наделили правительство полнотой власти. Нужно было, чтобы правительство пользовалось всей властью уже независимо от совета. 18 июля на очередном «частном совещании членов Государственной думы» руководители буржуазии рассказали, чего они добиваются. Пуришкевич истерично кричал: [289]
«Нужно, чтобы власть была властью, нужно поставить на свое место и распустить советы рабочих и крестьянских депутатов»{376}.
А. М. Масленников, домовладелец, адвокат, член партии прогрессистов, вторил мракобесу:
«Пора сказать, почему мы дошли до этого позора и унижения... В этом виноваты фантазеры, сумасшедшие люди, которые воображают себя творцами политики мира; в этом виноваты мелкие карьеристы, желающие в революции разъезжать в автомобилях и жить во дворцах, продавшие Россию немцам... К революции примазалась кучка сумасшедших фанатиков, кучка проходимцев, кучка предателей, и эта кучка назвала себя «Исполнительный комитет совета рабочих и солдатских депутатов»{377}.
Ф. И. Родичев, один из основателей кадетской партии, в качестве министра Временного правительства по делам Финляндии проводивший великодержавную политику, настаивая на принятии требований Кишкина, Астрова, Набокова, угрожал:
«Мы опасаемся, что тот большевизм, который в городах, быть может, уже показал свое лицо, еще покажет свое лицо в деревнях, но мы должны бороться с этим, и мы должны звать правительство на борьбу с этим, а не на попустительство, на организацию администрации, на организацию власти в стране»{378}.
Когда атмосфера была уже достаточно подогрета, выступил Милюков с подробным анализом требований кадетов. Лидер буржуазии спрашивал у взвинченной аудитории:
«Считаете ли правильным, чтобы партия «народной свободы»... осудила своих членов на роль ширм, которую мы не хотели играть до сих пор, чтобы партия «народной свободы» все-таки вступила в правительство? Мы полагаем, что пет... И мы считали, что мы просто обманули бы страну... если бы мы приняли предложение, нам адресованное, на всяких условиях, а не на тех условиях, которые мы ставим и — я рад заявить это — ставит вместе с нами Временный комитет Государственной думы»{379}.
Милюков настолько разоткровенничался, что потребовал новой отсрочки Учредительного собрания, — правительство обещало собрать его 17 сентября.
Объединенные торгово-промышленные организации особой декларацией поддержали требования Милюкова. Помещики и буржуазия сплотились вокруг условий кадетской партии. [290] Керенский 20 июля послал новое предложение Кишкину и Астрову вступить в правительство.
«Временное правительство облечено всей полнотой власти и не отвечает ни перед какими общественными организациями или партиями»{380},
убеждал он кадетов, надеясь на полную поддержку совета. Но боевая позиция буржуазии пугала руководителей совета, они колебались принять все условия кадетов. Керенский решил произвести давление на колеблющихся соглашателей. 21 июля он подал заявление об отставке. Керенский оправдывал свой поступок тем, что он, видимо, не обладает достаточным авторитетом для создания правительства, а с другой стороны, находит, что Россией может править только правительство, объединяющее все общественные организации. Буржуазные министры Терещенко, Годнев, Ефремов, Львов и Некрасов поддержали Керенского и отказались от своих постов. Временное правительство постановило: отставки Керенского и других министров не принимать, всему составу правительства остаться, пока тем или иным способом не будет организовано новое правительство. Было решено созвать вечером центральные комитеты народно-социалистической партии, кадетов, меньшевиков, эсеров, радикально-демократической (бывших прогрессистов); также — председателя Государственной думы, председателей Всероссийского центрального исполнительного комитета и исполнительного комитета крестьянских депутатов. В 9 часов вечера состоялось предварительное заседание обоих исполнительных комитетов, на котором Церетели доложил о ходе кризиса. Дан предложил прервать заседание, всем оставаться в Таврическом дворце, а приглашенным отправиться в Зимний дворец на заседание правительства.
В 23 часа 30 минут открылось совместное совещание правительства с центральными комитетами соглашательских и других буржуазных партий. Прения продолжались до утра. Буржуазия отстаивала условия кадетов. Соглашатели требовали признания декларации от 8 июля. Дан от имени меньшевиков говорил, что «в свое время» они не побоятся взять власть{381}, но для этого надо исчерпать все пути создания коалиционного правительства. Чхеидзе с пристрастием допрашивал Милюкова, как он относится к вопросам мира и земли. Милюков отослал, его к письму московских кадетов и добавил:
«Сначала надо создать мощную Россию, а затем уже говорить об осуществлении национальных задач и об исполнении наших обязанностей перед союзниками»{382}. [291]
Учтя настроение, Милюков быстро переменил тактику. Играя на популярности Керенского, Милюков предложил поручить составление правительства лично Керенскому из тех лиц, которых он сочтет нужным пригласить. Буржуазию это предложение устраивало, так как в этом случае кабинет министров был бы независим от организаций. Но и соглашателям предложение Милюкова давало возможность спасти свое лицо перед массами: во главе правительства оставался «социалист» Керенский. Меньшевики и эсеры в своих резолюциях заявили, что они
«вполне доверяют тов. Керенскому при составлении кабинета с привлечением представителей всех партий, готовых работать на почве программы, возвещенной правительством тов. Керенского 8 июля»{383}.
Двадцать второго июля объединенное заседание Всероссийского центрального исполнительного комитета и исполнительного комитета крестьянских депутатов доверило Керенскому составление кабинета. Декларация от 8 июля приведена была явно для отвода глаз. В тот же день Временный комитет Государственной думы также «доверил» Керенскому составление правительства, но совершенно не упомянул декларации от 8 июля. 24 июля Центральный комитет партии кадетов согласился послать своих представителей в правительство, особо подчеркнув сохранение старых условий:
«Принимая во внимание заявление министра-председателя о его намерении положить в основу создания сильной власти суровую необходимость вести войну, поддерживать боеспособность армии и восстановить хозяйственную мощь государства, Центральный комитет партии «народной свободы» предоставляет своим товарищам по личному выбору Керенского войти в состав правительства и занять предложенные им посты»{384}.
В тот же день был объявлен новый состав правительства: министр-председатель и военно-морской министр — А. Ф. Керенский (эсер), заместитель председателя и министр финансов — Н. В. Некрасов (левый кадет), внутренних дел — Н. Д. Авксентьев (эсер), иностранных дел — М. И. Терещенко, юстиции — А. С. Зарудный (народный социалист), просвещения — С. Ф. Ольденбург (кадет), торговли и промышленности — С. Н. Прокопович (беспартийный, близкий к кадетам), земледелия — В. М. Чернов (эсер), почт и телеграфов — А. М. Никитин (меньшевик), труда — М. И. Скобелев (меньшевик), продовольствия — А. В. Пешехонов (народный социалист), государственного призрения — И. Н. Ефремов (радикально-демократическая партия), [292] путей сообщения — П. Н. Юренев (кадет), обер-прокурор — А. В. Карташев (кадет), государственный контролер — Ф. Ф. Кокошкин (кадет). Правительство оказалось твердо в руках у кадетов. Терещенко и Прокопович в партии не состояли, но разделяли политику кадетов; что касается «народных социалистов», то Пешехонов уже достаточно проявил себя, а Зарудный продолжал дело прежнего министра юстиции, преследуя Ленина и арестовывая большевистских руководителей. Милюков так и писал по поводу нового состава:
«При небольшом номинальном перевесе социалистов действительный перевес в кабинете безусловно принадлежал убежденным сторонникам буржуазной демократии»{385}.
Июльские события нашли свое отражение и в провинции. В Москве по получении первых известий из Петрограда эсеро-меньшевистский президиум исполнительного комитета советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов вынес 4 июля решение:
«Впредь до особого постановления запретить в городе Москве всякого рода выступления как в виде манифестаций, так и в виде уличных митингов»{386}. [293]
Однако невзирая на это запрещение в тот же день с окраин города потянулись громадные демонстрации рабочих, на знаменах и плакатах которых пестрели лозунги о передаче всей власти в руки советов. Совместно с рабочими вышли также отдельные части московского гарнизона.
На Скобелевской площади был организован митинг, на котором выступали ораторы-большевики.
В Иваново-Вознесенске господствовали явно большевистские настроения. 5 июля советом рабочих и солдатских депутатов было вынесено постановление, в котором требовалось передать власть советам. 6 июля в Иваново-Вознесенске состоялась громадная демонстрация рабочих и солдат местного гарнизона.
Демонстрации, а в некоторых случаях и восстания солдат имели место в Ярославле, Ростове, Костроме, Шуе, Коврове, Нижнем Новгороде, Киеве, Риге и в целом ряде других мест. В Нижний Новгород был послан из Москвы под командой полковника Верховского отряд для разоружения местного гарнизона.
4. Пролетариат изживает соглашательские иллюзии
Таким образом, демонстрация 3 — б июля была разгромлена, а партия большевиков загнана в подполье.
Казалось, движение кончилось поражением. Однако по существу оно было своего рода победой, одержанной революцией на пути перерастания ее из буржуазной в социалистическую. Буржуазия несколько переоценила свой успех: за внешними, легко наблюдаемыми передвижками она не заметила глубокого внутреннего процесса в расстановке классовых сил. Самодержавие в январские дни 1905 года, разгромив мирную демонстрацию, покончило не с рабочим движением, а с верой рабочих в царя. Так и буржуазия, подавив июльское выступление, разбила не рабочую революцию, а доверие, даже не к себе, — оно давно было утеряно, — а к мелкобуржуазным лидерам.
Среди сотен тысяч демонстрантов было немало рядовых эсеров и меньшевиков. Вместе с многими тысячами беспартийных, доверявших [294] мелкобуржуазному блоку, они ясно увидели всю мерзость его предательства. Июльские дни вбили клин между верхами и низами соглашательских партий: в то время как верхи скатились в лагерь буржуазии, низы круто повернули в сторону пролетариата.
Большевистские ряды начали быстро пополняться. За три недели число членов партии в Петрограде увеличилось на 2 500 человек. Рост партии и ее влияние среди рабочих видны и по выборам в различные организации на фабриках и заводах. Выборы уполномоченных в больничную кассу заводов «Новый Лесснер» и «Старый Лесснер» дали такие результаты: из 100 избранных оказалось 15 эсеров, 5 меньшевиков и 80 большевиков. До этого большевиков среди уполномоченных было меньше половины. На заводе «Эриксон» из 60 уполномоченных избрано было 7 меньшевиков, 14 эсеров и 39 большевиков. На заводе «Треугольник» из 100 уполномоченных избрано 65 — 70 большевиков, в то время как раньше большинство имели эсеры.
Те же результаты дали и перевыборы в советы. На Франко-русском заводе избрали трех депутатов-большевиков вместо прежних эсеров и меньшевиков. На заводе «Лангензинен» вместо соглашателя был избран большевик и т. д.
Рабочие порывали с обанкротившимися партиями и уходили к большевикам. Если они еще и не вступали в партию — часто по причине жестоких преследований, — они внутренне освобождались от влияния мелкобуржуазных лидеров.
Результат всюду был один: рабочая масса после первых дней разгула репрессий как бы уходила в себя, а затем, поразмыслив, мало-помалу переходила в лагерь большевизма.
«Сделали доклад о питерских событиях, — рассказывал депутат из Грозного на VI съезде партии большевиков, — и что же? Со стороны эсеров и меньшевиков... ни одного звука: они были побиты. После этого травля прекратилась, и, больше того, эсеры стали записываться в нашу организацию»{387}.«Эсеры имеют большое значение, — докладывал представитель Донбасса, — но после событий 3 — 5 июля замечается отлив рабочих и из эсеровских организаций к нам... Видные эсеры перешли в нашу организацию и говорили, что правящие классы предали интересы рабочих»{388}.
Свидетельством разложения мелкобуржуазных партий является и рост в них оппозиции: у меньшевиков усиливается левое крыло, лидер которого Мартов даже выступал в июльские дни с предложением передать власть советам; правое крыло меньшевиков фактически обособилось и перешло в газету «День», которую [295] редактировал известный ликвидатор Потресов. Среди эсеров усилились левые течения. Эсеровская партия затрещала по всем швам: правые ругали руководство, а «левые» обвиняли правых в предательстве.
Июльское движение вызвало то, что потом часто повторял ось в истории партии: пролетариат, почуяв грозящую его партии опасность, еще теснее сплотился вокруг большевиков. За июлем последовала первая «партийная неделя», когда рабочие массами вливались в партийные ряды.
Июльская демонстрация еще в одном отношении сыграла огромную роль. Она ответила рабочим и крестьянам на коренной вопрос революции — в чьих руках власть. Власть перешла в руки буржуазии — это явственно поняли и ощутили на себе широкие массы трудящихся.
«Движение 3 и 4 июля, — так оценил июльские дни Ленин, — было последней попыткой путем манифестации побудить советы взять власть. С этого момента советы, т. е. господствующие в них эсеры и меньшевики, фактически передают власть контрреволюции, представляемой кадетами и поддерживаемой эсерами и меньшевиками. Теперь мирное развитие революции в России уже невозможно, и вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция»{389}.
Выработкой новой тактики для нового этапа революции занялся VI съезд большевистской партии.