Послесловие

Вторая Мировая война не привела ко всеобщему прекращению войн, а лишь знаменовала новый передел мира — гораздо более глобальный, чем тот, что произошел после Первой Мировой. Да, с появлением ядерного оружия ни одно из ведущих государств мира не могло более рассчитывать на победу в открытой схватке — но это лишь стимулировало цепь новых периферийных конфликтов за передел сфер влияния.

Поскольку противостояние сверхдержав с самого начала декларировалось как идеологическое, неудивительно, что большинство локальных войн тоже носило идеологическую окраску. До какой-то степени это помогало обеим сторонам прикрывать свои реальные геополитические интересы. Но очень скоро хвост начал вилять собакой: страна, заявившая о том, что избрала «социалистический путь развития», могла рассчитывать на получение экономической и военной помощи от СССР, а любая военная диктатура, объявившая себя носителем «либеральных западных ценностей» и их оплотом в борьбе с коммунизмом, немедленно оказывалась под покровительством США. [485]

Естественно, что наличие таких «союзников» сплошь и рядом только подрывало престиж обеих сверхдержав и никак не способствовало укреплению их влияния в «третьем мире».

Но этим дело не кончилось. Как известно, любая война есть способ достижения государством своих внешнеполитических целей, при котором сохранение независимости другой страны и жизней ее граждан не ставится необходимым граничным условием. Однако идеологическое противостояние подобно религиозному: оно не ставит перед собой «корыстных» целей, а требует уничтожения враждебной конфессии. Зачастую — вместе с ее представителями, которых по каким-то причинам не удается обратить в свою веру. То есть война, ведущаяся по идеологическим мотивам, неизбежно превращается в тотальную — направленную против мирного населения и поддерживающей его жизнедеятельность промышленно-хозяйственной инфраструктуры. Сначала начинаются «ковровые бомбардировки» вражеской территории, затем появляются «факты немотивированной жестокости» против мирного населения, потом «за поддержку партизан» начинают вырезаться целые селения. Естественно, партизанская война от этого только разгорается с новой силой — и воронка террора продолжает закручиваться, увлекая в себя обе воюющие стороны. Именно по такой схеме велись две из трех самых крупных и кровопролитных войн второй половины нашего столетия — Корейская и Вьетнамская.

Удаленность театров локальных войн второй половины XX века от «цивилизованного мира» и центров военно-промышленной инфраструктуры обусловила исключительно широкое участие в боевых действиях военных флотов. В первую очередь флот использовался в транспортных целях — для быстрой переброски войск и снаряжения. А снаряжения требовалось очень много: экономически развитые [486] страны, стремясь в полной мере использовать свое промышленное и технологическое превосходство, старались вести войну самыми современными средствами. Главной ударной силой стала авиация — как правило, палубная, поскольку для ее использования не требовалось наличие сухопутных баз и взлетных полос. Кроме того, авианосные самолеты максимально приспособлены для точечных ударов по малоразмерным объектам. Напротив, стратегические бомбардировщики в конечном счете оказались исключительно «психологическим» оружием, применяемым для подавления воли к сопротивлению у противника, а также для поднятия собственного боевого духа. Военная логика в них, как правило, отсутствовала — экономическая инфраструктура слаборазвитых стран имеет диффузный характер, и даже массовые бомбардировки не в состоянии нанести ей серьезный ущерб. А поскольку практически все боевое снаряжение обороняющейся стороне поступало из-за рубежа, то производящая его промышленность по определению оказывалась вне досягаемости атакующей стороны.

Такое положение дел в значительной степени уравновешивало шансы и давало возможность даже слабому государству с успехом противостоять современной военной машине любой из ведущих держав мира. Вряд ли Япония капитулировала бы в 1945 году, имей она возможность в неограниченных количествах получать топливо и военное снаряжение от какой-либо нейтральной державы. А использовать для достижения победы все свои ресурсы (как промышленные, так и людские) государство-агрессор{39} просто не в состоянии — ибо в этом случае цена [487] такой победы оказалась бы несоизмеримой с понесенными потерями.

Разница в задачах, стоявших перед обеими воюющими сторонами, обуславливала серьезную разницу в способах и методах ведения боевых действий. Сторона, подвергшаяся нападению, как правило, не испытывала недостатка в людских ресурсах и в полевом оружии: автоматах, пулеметах, ручных гранатометах, легкой артиллерии, переносных ракетных установках — а зачастую даже в танках. Напротив, нападающая сторона использовала весь спектр высокотехнологичных и высокоточных вооружений (вплоть до управляемых ракет и «вакуумных» бомб) — но была скована необходимостью избегать серьезных потерь в живой силе.

В морской войне главным средством слабейшей стороны традиционно считалось минное оружие, береговая артиллерия, малые торпедные корабли и подводные лодки прибрежного действия. С развитием противолодочных средств субмарины постепенно выпали из этого списка. Правда, во время Вьетнамской войны американский флот проводил противолодочное патрулирование — но делалось это, скорее, в порядке общей тренировки. Минное оружие первоначально использовалось очень широко — особенно в Корейской войне, причем обеими воюющими сторонами. При этом для препятствования тралению широко использовалась береговая артиллерия. Однако [488] вскоре выяснилось, что артиллерию достаточно легко подавить бомбардировкой с воздуха, либо обстрелом берега главным калибром линкоров, а развитие систем оружия позволило сильнейшей стороне наносить удары, не приближаясь к берегу и не входя в зону минных заграждений. Поэтому основным районом применения мин стали реки. Морские мины после Кореи использовались в локальных конфликтах гораздо реже — в основном, для противодесантной обороны, а также для нарушения торгового судоходства. В последнем случае мины сплошь и рядом ставились за пределами территориальных вод воюющей страны, что является грубейшим нарушением международного права.

Применение в локальных конфликтах торпедных (а впоследствии и ракетных) катеров дало неоднозначные результаты. С одной стороны, очень быстро выяснилось, что использование одиночных кораблей против ударной группировки противника, оснащенной современными средствами обнаружения, бессмысленно — любые такие попытки приводили лишь к неоправданным потерям (Суэцкий конфликт, Ливия). С другой стороны, при относительном равенстве сил на море и в воздухе (имевшем место в арабо-израильских и индо-пакистанских войнах) групповое применение малых ракетных и торпедных кораблей дало исключительно хорошие результаты. Причем исход столкновения в первую очередь зависел даже не от уровня техники, а от профессионализма сторон и их умения управляться со своим оружием.

В этом плане можно предположить, что активное и массированное применение ударных катеров против крупных корабельных соединений может стать хорошим средством борьбы для слабейшей стороны — естественно, при профессиональной организации таких действий, высоком уровне подготовки моряков и эффективной постановке помех вражеским радиолокаторам. К примеру, если бы во время [489] Суэцкого конфликта 1956 года египтяне решились организовать подобный удар эскадре союзников, они вполне могли бы добиться блестящего успеха. На такую мысль наводит потрясающий непрофессионализм англо-французского командования. Напомним — корабельное соединение, непосредственно участвовавшее в операции против Египта, на 5 авианосцев и 3 легких крейсера имело всего 10 кораблей эскорта—6 эсминцев и 4 корвета (не считая 8 тральщиков). Опыт Второй Мировой войны свидетельствует, что подобными силами организовать надежную противолодочную или противокатерную оборону соединения просто невозможно. Проведенная египетским командованием ночная комбинированная атака с участием торпедных катеров, подводных лодок и самолетов (хотя бы для постановки помех и отвлечения внимания противника) могла нанести агрессору значительные потери — вплоть до уничтожения одного или нескольких авианосцев. После этого проведение десантной операции становилось невозможным — и не столько из-за потерь в кораблях или личном составе морской пехоты, сколько по причине неизбежной реакции общественного мнения Англии и Франции на подобную бойню.

На причинах, по которым стали возможны подобные ситуации, следует остановиться особо. Крайнее неравенство сил на море, имевшее место во всех послевоенных локальных конфликтах с участием великих держав, привело к утрате военно-морским флотом опыта борьбы с равноценным противником. Военное кораблестроение и морские технологии не стояли на месте, строились новые корабли, появлялись новые средства атаки и защиты — но все это происходило в тепличных, «лабораторных» условиях. Дальнейшие перспективы развития систем вооружения намечались умозрительно, с опорой только на опыт Второй Мировой войны, либо вообще без учета реального опыта, а эффективность [490] оружия определялась лишь по результатам полигонных испытаний.

Уже первые столкновения на море между равными «по классу» противниками привели к неожиданным результатам. Арабо-израильские войны 1967 и 1973 годов подтвердили эффективность авиации и противокорабельных ракет в борьбе с надводными кораблями — но одновременно показали, что основным залогом успеха является не совершенство оружия, а профессионализм в его применении — либо крайняя беспечность противной стороны. Индо-пакистанский конфликт 1971 года продемонстрировал преждевременность отказа от ствольной артиллерии крупных калибров (свыше 100 — 127 мм). Она оказалась гораздо более дешевым средством борьбы с береговыми объектами, и при этом не менее эффективным, нежели управляемые корабельные ракеты. Было также подтверждено, что подводные лодки продолжают оставаться надежным морским оружием — так же, как неуправляемые торпеды и «традиционные» глубинные бомбы.

Однако настоящий шок у военно-морских специалистов вызвал англо-аргентинский конфликт 1982 года. Казалось бы, явное неравенство сил на море не позволяло аргентинским ВМС добиться какого-либо серьезного успеха. Правда, англичане не имели возможности сосредоточить в районе конфликта крупные силы палубной ударно-штурмовой авиации — на авианосцах и авиатранспортах имелось только 42 истребителя-бомбардировщика укороченного взлета и посадки «харриер». Но это с лихвой компенсировалось наличием у британской стороны большого количества десантных и противолодочных вертолетов, а также тяжелых самолетов (разведчиков и бомбардировщиков), действовавших с острова Вознесения. Напротив, Аргентина на смогли сосредоточить в районе Фолклендских островов серьезных сил береговой- [491] авиации (за исключением одиннадцати легких штурмовиков, уничтоженных англичанами на острове Пебл). Самолетам же, базирующимся на континенте, пришлось действовать на предельном радиусе.{40}

Тем не менее действительность превзошла все ожидания: успехи аргентинских ВВС в морской войне оказались просто невероятными. Ими были потоплены два эсминца, два фрегата, авиатранспорт и большой десантный корабль общим водоизмещением свыше 35 тысяч тонн! И это при том, что большинство попавших в цель бомб и ракет не разорвались. Поскольку топмачтовое бомбометание производилось с малых высот, неразорвавшиеся бомбы можно объяснить отсутствием времени для взведения взрывателя (хотя в годы Второй Мировой войны такой проблемы перед авиацией почему-то не возникало). Но вот то, что современнейшие, начиненные электроникой противокорабельные ракеты сплошь и рядом выполняли роль учебных болванок, наводит на печальные размышления. И если бы эта проблема возникала только у флотов, пользующихся импортными системами вооружения! Но нет — последующие события в Персидском заливе подтвердили, что дорогостоящие суперсовременные ракеты, выпущенные британскими или английскими кораблями и самолетами, тоже имеют обыкновение не взрываться. Напротив, техника времен обеих мировых войн — неуправляемые снаряды и торпеды — срабатывала [492] вполне успешно. Как тут не вспомнить акустические взрыватели немецких торпед, благодаря дефектам которым в первый период Второй Мировой войны уцелело столько британских кораблей и судов!

Единственным успехом англичан в морской войне вокруг Фолклендов стало потопление английской подводной лодкой дряхлого крейсера «Генерал Бельграно», у которого от попадания торпеды сразу же отвалилась носовая часть. Без сомнения, использование этого корабля в боевых действиях было серьезной ошибкой аргентинского командования — и не столько из-за его боевой ценности (близкой к нулю), сколько из-за человеческих жертв и морального эффекта, вызванного гибелью столь крупного корабля. Причем британская субмарина, пользуясь отсутствием реальной противолодочной обороны, атаковала аргентинский крейсер буквально с «пистолетной» дистанции в 1400 футов (430 метров). Это позволило использовать надежные неуправляемые торпеды с большим зарядом, причем из четырех выпущенных торпед три попали в цель. Напротив, аргентинская лодка «Сан Луис» трижды атаковала корабли противника с дистанции 10 000 метров (54 кабельтовых), 4600 метров (25 кабельтовых) и 2800 метров (15 кабельтовых). Все три раза управляемые торпеды американского и западногерманского производства либо не попали в цель, либо не врывались. Вполне вероятно, при наличии на борту аргентинской лодки неуправляемых торпед старого образца результат был бы совсем иным (при стрельбе залпом не попасть в эсминец с полутора миль достаточно тяжело).

Да, аргентинцы в итоге все-таки потерпели поражение — при столкновении противников столь различных «весовых категорий» другой исход был в принципе невозможен. Аргентинская авиация понесла тяжелые потери — как от зенитного огня, так и в воздушных боях. Тем не менее из самых результативных самолетов ВВС Аргентины — штурмовиков [493] «супер этандар» французского производства — погиб только один. В целом же, как британские, так и аргентинские пилоты и моряки в ходе боевых действий проявили удивительный профессионализм и высочайшие боевые качества на тактическом уровне. А вот оперативное руководство действиями обеих сторон оставляло желать лучшего. К примеру, эсминец «Шеффилд» погиб из-за откровенного разгильдяйства командования, не удосужившегося организовать вокруг корабля, отключившего системы радиоэлектронного слежения, элементарный ордер ПВО. Ну а то, что современные корабли, изготовленные из легких магниевых сплавов, даже от попадания невзорвавшейся ракеты или бомбы вспыхивают, как новогодние шутихи, стало уже притчей во языцех.

В отличие от Фолклендского конфликта, боевые действия в Персидском заливе не дали военно-морскому искусству ничего нового. В очередной раз была подтверждена эффективность морских мин против торгового судоходства и крайне низкая живучесть современных боевых кораблей. К сожалению, с окончанием Третьей Мировой войны надежды на прекращение локальных войн и установление на планете всеобщего мира стали едва ли не более призрачными. Во-первых, экономическое и политической противостояние никуда не исчезло. На месте СССР и так называемого «социалистического содружества» появились новые геополитические силы, тоже требующие себе места под солнцем. А на смену идеологическим противоречиям выходят противоречия национально-религиозные. Между прочим, куда более опасные, ибо в гораздо меньшей степени подчинены любой (в том числе геополитической) логике. То есть на рубеже двух тысячелетий можно уверенно прогнозировать новую вспышку локальных войн. Другое дело, что степень участия «сверхдержав» в этих войнах будет куда меньшей — то есть вестись они [494] будут на более низком технологическом уровне, и уровень этот для враждующих сторон будет примерно равным. Можно предполагать, что эти конфликты окажут куда большее влияние на развитие военно-морского искусства, нежели «периферийные» войны второй половины XX века.

Владислав Гончаров