Последняя пядь крымской земли
29 июня под прикрытием дымовой завесы фашисты на катерах и шлюпках форсировали Северную бухту и высадили десант на ее южном берегу. В течение дня вражеская авиация сбросила на город и войска 10 тысяч бомб. К вечеру противник захватил Максимову дачу, хутор Дергачи, Зеленую горку и почти всю Корабельную сторону.
На следующий день гитлеровцы возобновили наступление и прорвались к железнодорожному вокзалу. Развернулись упорные бои на Малаховом кургане, который обороняли артиллеристы 701-й стационарной бригады. Курган несколько раз переходил из рук в руки. [107]
Вице-адмирал Октябрьский доложил вышестоящему командованию, что в стрелковых дивизиях осталось по 300–400 бойцов, госпитали переполнены ранеными, люди измотаны, боезапас на исходе.
Флагманский командный пункт оборонительного района, командные пункты Приморской армии и береговой обороны перенесли на мыс Херсонес.
Вечером в расположении 35-й башенной батареи состоялось заседание Военного совета флота и Приморской армии. На нем присутствовал высший командный состав. Вице-адмирал зачитал полученный приказ Ставки Верховного Главнокомандования об оставлении Севастополя.
По приказу командования
До последней возможности выполняли свой долг экипажи бомбардировщиков группы майора Морковкина. А когда на аэродроме Херсонес создались невыносимые условия, группе приказали перелететь на Кавказ и оттуда оказывать помощь защитникам города.
Вот что об этом вспоминает подполковник в отставке Трофим Лушаков:
«Мы готовились к ночным вылетам на Кавказе, а с наступлением темноты направлялись к Севастополю, бомбили назначенные цели и садились на аэродром Херсонес. Перед рассветом наносили последний бомбоудар и возвращались на Большую землю.
Настало время, когда садиться бомбардировщикам на аэродром Херсонес стало невозможно. Не могла продолжать боевую деятельность и гидроавиация. Еще до оставления Северной стороны экипажи 116-го полка перебазировались в Казачью бухту, что недалеко от аэродрома Херсонес, и стали соседями истребителей. Однако и там было не лучше. Поэтому во избежание ненужных потерь пришлось и гидросамолеты отправить на Кавказ.
В какой обстановке это происходило даже и представить трудно. Гитлеровцы освещали аэродромы прожекторами и почти беспрерывно обстреливали и бомбили их. В Казачьей бухте из воды торчали остовы разбитых барж, катеров. Они, как рифы, таили опасность. Ведь взлетать надо было только ночью. Вражеская авиация бомбила плавучую батарею, прозванную «Не тронь меня», которая находилась поблизости. Одна бомба упала недалеко от самолета, взорвалась и сильно повредила его. С помощью техников 6-го гвардейского полка повреждения устранили. Законопатили пробоины, проволокой [108] связали лонжероны, срастили шпангоуты. В мирное время выпускать в полет машину в таком состоянии да еще с пассажирами невозможно. Но война есть война.
Наступил вечер. На наиболее опасные препятствия в бухте поставили жаровни, налили в них масло и зажгли. Сверху огонь замаскировали. Спустили МБР-2 на воду, взяли на борт пятерых пассажиров, и летчик повел лодку на взлет.
«Видимость была плохая, — вспоминал Николай Тарасенко, — разбег маленький. Наш «эмбээрушка» не выходит на редан. Дал полный газ. Противник открыл огонь. Снаряды падают совсем близко. Наконец мы оторвались от воды. Но едва я набрал высоту до 70 метров, появился вражеский ночной истребитель. Стараюсь на бреющем уйти подальше в море. Море для нас — спасение. Гитлеровец отстал. А мы продолжали свой путь к берегам Кавказа».
В таких же примерно условиях вырывались и остальные экипажи.
На 25 июня в Севастополе осталось только 32 самолета. Все они и обеспечивающие части были отведены на аэродром Херсонес. Отсюда, с последнего клочка крымской земли продолжали выполнять свой долг до последней возможности истребители и штурмовики.
Обстановка с каждым часом ухудшалась. Дальнейшее пребывание авиации на мысе Херсонес потеряло смысл. Поэтому летчикам, имевшим самолеты, командование приказало вылететь на Кавказ.
На рассвете улетели штурмовики. Над аэродромом их прикрывали истребители. Последним выруливал капитан Федор Тургенев. В фюзеляж самолета он взял техника и механика, которые обеспечили ему более сотни боевых вылетов. Для штурмовика два пассажира — нагрузка, близкая к предельной. Но когда Федор Николаевич подрулил к летному полю, то в утренней пелене увидел инженера эскадрильи Василия Знаменского, стоявшего с поникшей головой. Инженер выпускал самолеты на Кавказ, а теперь понял, что самому улететь не на чем: последний штурмовик загружен, а на транспортные самолеты надежда слабая.
Летчик остановил самолет, подозвал инженера и сказал:
— Давай-ка, брат, садись и ты в фюзеляж, будешь третьим. Правда, конструктор на такую нагрузку не рассчитывал, ну а что делать? Ведь не могу же я покинуть тебя здесь!
И, обращаясь уже ко всем, добавил: [109]
— Только на взлете попрошу всех податься вперед, чтобы легче оторваться от земли.
Он нажал сектор газа, мотор взревел, и «ильюшин», содрогаясь, помчался по полосе. В это время гитлеровцы начали вновь обстрел аэродрома. Вокруг мелькали вспышки разрывов. Но самолет несся все быстрее и быстрее. В конце взлетной полосы он последний раз слегка коснулся земли и взмыл в воздух, взяв курс на Анапу.
Вслед за штурмовиками улетели летчики 9-го полка. Их было трое: капитан Константин Яковлев, старший лейтенант Николай Кисляк и лейтенант Осипенко. Они улетели последними.
Опасные рейсы
Доставка в Севастополь продовольствия и боезапасов, эвакуация на Кавказ защитников Севастополя в последние дни обороны приняли сложный и опасный характер. Эту задачу первостепенной важности решали корабли, гидроавиация флота и транспортные самолеты ПС-84 («дугласы») авиагруппы особого назначения.
Группа базировалась на Кубани. Привести транспортный самолет в осажденный город ночью, сесть на аэродром, обстреливаемый фашистами, и взлететь с него — дело непростое. Оно требовало от пилотов высокого мастерства.
Успешное решение задачи зависело не только от летчиков, но и в не меньшей степени от штурманов. Ведь действовать предстояло ночью, полеты совершать над морем, где нет ориентиров. А опытных штурманов в группе явно не хватало. Тогда, по ходатайству руководителей МАОН — командира майора В. М. Короткова и военкома старшего батальонного комиссара И. М. Карпенко — из 119-го полка туда командировали нескольких штурманов. В их числе были капитан Василий Дроздов, старшие лейтенанты Александр Курасов, Михаил Лисин, лейтенанты Прокофий Бердичевский, Александр Землянский, Нухим Тартаковский и другие. Все они вошли в состав экипажей «дугласов» и с задачей справились успешно.
Василий Алексеевич Дроздов, входивший в экипаж капитана И. Д. Полосухина, вспоминает:
«В Севастополь каждый самолет брал 2506 килограммов груза. При подходе к Херсонесу мы давали сигнал и, чтобы не попасть в ловушку, ждали ответ. Но как только боец-финишер зажигал посадочное «Т», по нему сразу же противник открывал огонь изо всех видов оружия. Гитлеровцы [110] направляли луч прожектора навстречу летчику, чтобы ослепить его. В ответ мы включали фары самолета, что ослабляло свет прожектора. Лишних заходов на посадку и случаев аварии не было. Нормальная нагрузка «Дугласа» — 14 пассажиров. Мы же брали на Херсонесе гораздо больше».
С 21 июня по 1 июля экипажи транспортной авиации доставили в Севастополь около 220 тонн боеприпасов и продовольствия. А вывезли на Кавказ 2162 человека, в том числе 1542 раненых и 11,7 тонны груза государственного значения{17}.
На экипажи гидросамолетов, также действовавших с аэродромов Кавказа, возлагалась двойная задача: бомбить гитлеровцев и эвакуировать в тыл бойцов. Рейсы в Севастополь и обратно были каждый раз сопряжены с большим риском. Особенно памятным оказался последний из них.
В конце июня командир 12-й авиабазы Вениамин Пустыльник получил приказ: подобрать группу начсостава и медработников базы и вместе с ней отбыть на Кавказ на самолете 80-й эскадрильи. Остальной состав и имущество передать в 20-ю авиабазу.
80-я эскадрилья базировалась в Геленджике. Ряды ее таяли. 20 июня, вылетая на помощь защитникам Севастополя, погибли командир капитан Иван Трофимович Чебаник и второй пилот из его экипажа старший сержант Александр Сергеевич Кавун.
Вновь назначенный командир эскадрильи майор Александр Андреев поставил перед своим заместителем капитаном Григорием Малаховым и его экипажем задачу:
— С наступлением сумерек вам надлежит вылететь в Крым с бомбовой нагрузкой. Бомбы сбросить в районе Мекензиевых гор, в этом квадрате, — майор указал на карте. — Затем сесть в Казачьей бухте, взять на борт пассажиров с двенадцатой базы и доставить их в Геленджик. Не исключено, что бухта уже может оказаться в руках противника. Кроме вас, полетят еще три самолета — наша «чайка»{18} и два «эмбээра» соседней части. Прошу это иметь в виду.
Когда на поблекшем небосводе угасли последние отсветы летнего заката и Геленджик стали окутывать вечерние сумерки, самолет поднялся в воздух и взял курс на запад. Он нес двенадцать стокилограммовых фугасок, подвешенных под плоскостями. А в кабинах борт-техника, стрелка-радиста и стрелка лежали бомбы поменьше. [111]
До Крыма самолет пилотировал второй летчик старший лейтенант Петр Ковалев, а затем управление взял на себя капитан Малахов. Вот и нужный квадрат. ГСТ лег на боевой курс. Штурман лейтенант Григорий Кисиленко точно послал фугаски в цель. Мелкие бомбы сбрасывали вручную.
Выполнив первую задачу, гидросамолет пошел в Казачью бухту. Там члены экипажа увидели потрясающую картину: последняя пядь крымской земли походила на огнедышащий вулкан. Ближе к морю в ночном небе кружились «чайка» и «эмбээры», по ним и по аэродрому фашисты вели огонь. Внезапно обстрел прекратился.
На аэродроме должны были знать, что прилетят самолеты с Кавказа. Однако принять их, казалось, никто не собирался. Экипажи напряженно искали луч прожектора. Его не было. Что делать? Садиться нельзя, а возвращаться ни с чем — обидно. Ведь это значит оставить на гибель десятки людей.
Что же происходило на аэродроме? Участник этих событий полковник в отставке Вениамин Пустыльник сообщил следующее:
«Случилось так, что тот, которому было поручено принимать прилетевшие самолеты, почему-то не оказался вовремя на месте. А «летающие лодки» долго ждать не имели возможности и в любую минуту могли лечь на обратный курс. Положение создалось критическое.
Старшиной прожектора был храбрый воин Владимир Ошкадер. Он обратился ко мне с настоятельной просьбой разрешить включить прожектор. Я не имел на это права. Но, учитывая обстановку, дал команду: «Луч в зенит!»
Яркий столб света взметнулся в небо. Первым его заметил борттехник ГСТ Александр Воронин и доложил:
— Вижу луч прожектора!
Луч лег светлой полосой на бухту, приглашая на посадку. Первой села «чайка». Ее пилотировал опытный летчик капитан Николай Наумов. Вслед за «чайкой» сел ГСТ. А «эмбээрам» посадку не разрешили из-за большого наката волн, и они улетели без пассажиров.
На борт «чайки» погрузили раненых. Многие из них самостоятельно передвигаться не могли. Пришлось их доставлять к самолету на руках. Те, кто нес раненых, шли по грудь в воде.
Посадка наконец закончилась, и самолеты пошли на взлет. Для экипажа и пассажиров ГСТ путь на Кавказ оказался длинным, трудным и опасным. Уже сам взлет не предвещал [112] успеха. Самолет тяжело и долго скользил по бухте, а на редан{19} не выходил.
Надрывно ревели моторы. Видимо, давала себя знать перегрузка. И только благодаря искусству капитана Малахова удалось все же оторваться от воды и подняться в воздух. Все облегченно вздохнули. Однако никто не знал, что главное испытание было впереди.
Спустя полчаса у левого мотора заклинило поршни, и он вышел из строя. Полет продолжали на одном двигателе. Тяжелая машина быстро теряла высоту. По морю гуляли горбатые волны. Садиться в таких условиях, к тому же ночью, было нельзя. Только благодаря опыту капитана Малахова ГСТ сел на траверзе Феодосии милях в 50 от берега. Стрелок-радист сержант Павел Казаков передал в эфир радиограмму о вынужденной посадке с указанием координат.
Наступили томительные минуты ожидания. А помощь не приходила. К середине дня нагрянула новая, более серьезная опасность. Появились два вражеских самолета ХЕ-111 и начали бомбить неподвижную лодку. С воем и свистом бомбы падали вблизи «девятки» и, взрываясь, поднимали фонтаны воды.
Экипаж лодки отбивал атаки. Стрелок-радист сержант Павел Казаков и стрелок младший сержант Николай Осиченко бесстрашно вели огонь из турельных установок.
Сбросив все бомбы и не добившись успеха, «хейнкели» снизились и нанесли удар из пулеметов. На смену этой паре пришло звено. Но, ничего не добившись, гитлеровцы улетели.
У самолета были изрешечены плоскости и хвостовое оперение. В днище оказались три пробоины. Через них в лодку фонтаном била вода. Сержант Казаков разорвал свою фланелевку. Кусками обернули патроны и заделали ими пробоину.
Опасность нового налета вражеской авиации оставалась. Надо было подальше отойти от берега. Выход нашли. За лопасти винтов прикрепили стропы парашюта. Получилось подобие паруса. Под воздействием северного ветра лодку относило в сторону Турции.
Уже двое суток черноморцы мужественно переносили лишения, по-братски делили остатки продовольствия.
На третьи сутки на горизонте показались два дымка. Постепенно они приближались, и наконец отчетливо вырисовались [113] корабли, шедшие курсом на гидросамолет. Чьи они? Чего ждать: спасения или гибели?
На всякий случай капитан Малахов отдал приказание:
— Приготовьте личное оружие. Будем сопротивляться до конца...
Вдруг кто-то крикнул:
— Наши! На-а-ши! Ура-а-а!
Много лет спустя бывший военком одного из этих кораблей Н. П. Савощенко писал:
«Быстроходный тральщик «Щит»... выполнял боевое задание в море... Сигнальщик корабля краснофлотец Радченко доложил, что видит какой-то белый предмет на воде. Командир корабля капитан-лейтенант Владимир Гернгрос взял курс на плавающий предмет. Подойдя ближе, мы увидели наш гидросамолет. На его винты был натянут «парус» из парашюта, благодаря ему самолет относило в море.
Была сильная волна. Корабль качало так, что вода перекатывалась через всю палубу. В таких условиях боцманская команда под руководством помощника командира корабля лейтенанта Н. М. Сотникова спустила на воду шлюпку. Штурман лейтенант О. А. Чуйко и краснофлотцы-гребцы направились к гидросамолету...
Личный состав корабля действовал самоотверженно. Мы приняли на борт 33 человека и доставили в Новороссийск»{20}.
Гибель военкома Михайлова
Эвакуация продолжалась. На подводных лодках «Щ-209» и «Л-23» ушли командующий Приморской армией генерал-майор И. Е. Петров и начальник штаба генерал-майор Н. И. Крылов, секретари горкома партии Борис Борисов и Антонина Сарина...
По решению, Военного совета на Кавказ улетел генерал Ермаченков. Старшим авиационным начальником на аэродроме Херсонес он оставил командира 23-го полка капитана Михаила Ахапкина.
В ночь на 1 июля на аэродром Херсонес прибыли тринадцать «дугласов». Один из них должен был эвакуировать командование третьей особой авиагруппы и других защитников города. В числе пассажиров, севших в самолет, был и военком Михайлов. В это время на аэродроме создалась очень напряженная обстановка. У самолета собралось много людей. Нервы у всех напряжены до предела. [114]
Военком ясно увидел, что повлиять на обстановку можно только личным примером. Он уступил свое место в самолете и спрыгнул на землю.
— Спокойно, товарищи! Не волнуйтесь, — сказал он, обращаясь к бойцам. — Я остаюсь с вами...
— Братцы! Комиссар Михайлов остается с нами! — разнеслось по аэродрому.
Наступивший первый день июля был одним из тех, о которых и теперь вспоминать страшно. Вражеская авиация совершила 700 самолето-вылетов и сбросила на город и его защитников 5 тысяч бомб. Над аэродромом Херсонес с небольшими перерывами появлялись Ю-87. Они шли девятками, никакого противодействия не встречали и бомбили цель как на полигоне.
Военком Михайлов отправил на имя командующего авиацией радиограмму, в которой просил прислать транспортные самолеты. Генерал Ермаченков ответил, что с наступлением темноты на Херсонес прилетят три «Дугласа». Комиссар приказал восстановить посадочную полосу и усилить охрану аэродрома.
Первый день июля был на исходе. Вечерело. На одном участке группа фашистов при поддержке танков прорвалась к аэродрому. Надо было отбросить гитлеровцев. С этой целью военком Михайлов собрал около 200 подчиненных. К ним присоединились бойцы 8-й бригады морской пехоты, в числе которых был Михаил Байсак, ныне капитан 1 ранга запаса. Вот что он пишет:
«На боевой рубеж нас привел комиссар Михайлов. Не успели мы залечь, как увидели справа движущиеся немецкие танки, а за ними — гитлеровцев. Комиссар принял решение: как только, приблизится головной танк, забросать его гранатами. Первые две машины загорелись и образовали пробку. Остальные танки отошли назад.
Мы были так воодушевлены своим первым успехом и без команды ринулись вдогонку отходящей пехоте гитлеровцев, расстреливая ее из автоматов.
Через два часа на нас снова двинулась лавина фашистов. Было трудно... Боезапас на исходе. Полковой комиссар приказал доставить остатки боезапаса с аэродромного склада. За час на механическом катке, которым авиаторы укатывали аэродром, один из краснофлотцев привез около полусотни ящиков с патронами. Но их хватило лишь на полчаса...»{21}. [115]
Наконец темнота окутала Херсонес. В небе тускло мерцали далекие звезды. На аэродроме люди не спали. Под руководством капитана Ивана Сапрыкина бойцы выложили ночной старт и с нетерпением ждали транспортные самолеты.
Фашисты усилили артиллерийский и минометный обстрел. И когда «дугласы» прилетели, то сесть уже не могли. Пришедшие с Кавказа катера тоже не могли подойти к берегу. Всякая надежда на эвакуацию раненых исчезла.
Днем 2 июля гитлеровцы продолжали бомбить и обстреливать Херсонес. Для многих защитников города день тот оказался последним в их жизни.
Погиб и военком Михайлов. На мысе Херсонес в память о крылатом военкоме установлен его бюст.
Сражались до конца
После эвакуации части войск оборонительного района старшим начальником на огненном клочке Крыма остался командир 109-й стрелковой дивизии Приморской армии генерал Петр Георгиевич Новиков, участник гражданской войны, защитник Одессы. История возложила на него главную роль в последнем, наиболее трагическом акте севастопольской драмы.
На мысе Херсонес находилась мощная 35-я батарея береговой обороны. Она была грозной силой, но теперь стала беспомощной: кончился боезапас. Чтобы батарею не захватили фашисты, ее решили уничтожить. В ночь на 2 июля гигантской силы взрыв потряс ночной воздух над побережьем.
Теперь и авиация не могла оказывать помощь. Аэродром Херсонес был превращен в сплошные воронки. Не мог принять ни одного самолета и гидроаэродром в Казачьей бухте.
Гитлеровцы остервенело рвались вперед. Мыс Херсонес превратился в главную арену жестоких боев.
Советские воины сражались самоотверженно. Они не только сдерживали натиск фашистов, но переходили в контратаки и отбрасывали их назад. Оставшиеся в живых пополняли боезапас за счет погибших товарищей.
Все меньше становилось защитников Севастополя, слабели их силы, кончались патроны. Было принято решение прорваться в горы к партизанам. Разбившись на группы, бойцы двинулись в сторону Балаклавы.
Несколько групп состояло из авиаторов. О некоторых подробностях этих трагических событий вспоминают их участники, чудом оставшиеся в живых. [116]
Вот письмо капитана в отставке Михаила Сергеева, который был помощником начальника связи 3-й особой авиагруппы и секретарем партийного бюро ее управления. Приведем несколько строк:
«После гибели полкового комиссара Михайлова надежды на эвакуацию уже не было. Радиостанцию разбило, и связь с Кавказом прекратилась. Вышел из строя старший инструктор политотдела авиагруппы старший политрук Антон Кладницкий. Его тяжело ранило в ногу. Он был бесстрашным коммунистом, всегда вдохновлял бойцов верой в победу над фашизмом. Я поручил заведующему партийным учетом политотдела товарищу Охабе и одному краснофлотцу доставить товарища Кладницкого в район маяка. А тех, кто остался в строю, я включил в отряд, который мы назвали «Заря свободы». В бой вступили в районе 35-й батареи. Все сражались героически. Но прорвать плотное кольцо фашистов не удалось. Отряд потерял более 80 процентов бойцов, был отброшен и прижат к морю. Без пищи и воды, мелкими группами и в одиночку мы продолжали сопротивляться до последнего патрона».
Одну группу повел военком 20-й авиабазы старший политрук Илларион Лукьянов. Но и он пал смертью храбрых.
Когда прорваться в горы не удалось, тем, кто еще мог держаться на ногах, пришлось отступить под натиском врага.
А позади уже раскинулось море.
Недалеко от берега стояли вражеские катера. Это означало полное окружение.
У советских бойцов давно уже не было ни пищи, ни воды. Голод и жажда терзали их. Были израсходованы последние патроны и гранаты. Наступила тишина. Её нарушали лишь стоны раненых да шум морского прибоя.
У защитников последнего рубежа крымской земли оставалось только одно оружие: жгучая ненависть к врагу и священное чувство мести.
Это грозное оружие они пронесли и через фашистскую неволю. Любовь к Родине и непоколебимая вера в победу придавали им силы.
Письма. Их много. Они написаны теми, кто попал в лапы врага, но остался верен воинскому долгу.
Капитан Михаил Сергеев провел в фашистской неволе свыше двух лет. Приведем из его писем несколько строк:
«В днепропетровской тюрьме сидели в одних камерах и командиры, и политработники. Со мной в камере были работники [117] политуправления Черноморского флота старший политрук Шкапцов и инструктор политотдела Севастопольской авиагруппы политрук Лутохин. Чтобы сохранить политработникам жизнь, мы называли их интендантами. Это подтверждали и на допросах, рискуя своей жизнью.
Из Днепропетровска нас угнали в Германию. Там, находясь в лагере, мы организовали Братский антифашистский союз советских военнопленных. И начали действовать. Военфельдшер из Воронежа Николай Хищенко через охранника Кельмана достал из типографии шрифт для печатания листовок. Руководители союза подготовили и осуществили побег 25 офицеров».
Николай Гляс был старшим техником звена 60-й отдельной эскадрильи. В дни штурма Севастополя он вступил в ряды ленинской партии.
«Из симферопольской тюрьмы, — вспоминает он, — нас, как опасных преступников, гнали все дальше и дальше на запад. В польском городе Ченстохове немцы поделили пленных на группы.
От Ченстохова до концлагеря нашу группу везли в товарных вагонах несколько суток. Из вагонов не выпускали, пищи и воды не давали. Люди умирали, но убирать их трупы запрещали.
В лагере свирепствовал каторжный режим. С теми, кто пытался бежать, расправлялись беспощадно. Однажды охрана схватила семь человек, которые готовили организованный побег. Всех семерых палачи зверски убили.
Лагерь находился на берегу Дуная. В один из августовских дней 1944 года немецкие корабли открыли по лагерю артиллерийский огонь. Тогда все, кто мог двигаться, бросились на лагерную охрану, обезоружили ее и устремились на восток.
Дошли до города Краево, заняли румынские казармы, выставили свой караул и стали ждать наших освободителей...».
Оказавшись снова в рядах родной армии, Гляс участвовал в боях за Будапешт, командуя пулеметным взводом, позже вернулся в авиацию Черноморского флота, в свою эскадрилью.
Еще одно письмо. Оно от бывшего рядового бойца 20-й авиабазы И. И. Горобца.
«Когда немцы подошли к обрыву на мысе Херсонес, очень многие молодые красноармейцы бросались в море. Но там их настигали вражеские пули, а некоторые сами тонули, проплыв метров 30. [118]
Нас взяли в плен... В симферопольской тюрьме свирепствовала дизентерия. Терзал голод. Ежедневно в противотанковый ров вывозили по 15–20 трупов».
Некоторым участникам боев на мысе Херсонес все же удалось спастись. Несколько лет назад ко мне пришла бывшая медсестра А. Г. Березовская.
В 20-ю авиабазу Березовская прибыла в начале 1942 года. Начальник санитарной службы базы, военврач 3 ранга Николай Кораблев назначил поначалу ее на аэродром Куликово Поле на должность фельдшера.
7 июня 1942 года она совершила подвиг. От вражеской авиабомбы загорелся штабель осколочных бомб у стоянки самолетов СБ. От взрыва осколочной бомбы ранило политрука аэродромной команды Давида Юферова и трех бойцов. Березовская, оказав им медицинскую помощь, растаскивала бомбы и тушила пожар.
Когда группа улетела на Кавказ, фельдшер Березовская осталась на базе и участвовала в боях, была ранена. Вместе с другими в ночь на 4 июля прыгнула с каменистого берега в море и поплыла. К счастью, пули ее миновали. В море отважную защитницу Севастополя подобрал наш катер и доставил в Новороссийск.
После разгрома фашистской Германии Альбертина Георгиевна окончила Рижский медицинский институт и стала врачом.
Среди тех, кто попал в фашистскую неволю, был инженер по ремонту 3-й особой авиагруппы Алексей Волошин. Вот что он рассказал:
— Под обрывом я оказался рядом с начальником связи девятого полка капитаном Гладневым. Мы лихорадочно искали выход из ловушки. Но его уже не было... Нас гнали в колонне, окруженной конвоирами и эсэсовцами.
Один красноармеец пытался бежать. Но тут же был убит конвоиром. Молодая девушка знаками просила пить. В ответ озверевший гитлеровец выпустил в нее очередь из автомата. Эсэсовцы стреляли в людей без всякого повода...
Меня угнали в Германию на машиностроительный завод. В бараках настолько было тесно, что спать приходилось стоя. Кормили морковью, капустой, сырой картошкой. Хлеба в обед не давали.
Я пытался бежать из этого ада. Но меня схватили и отправили в штрафной лагерь на «перевоспитание». Основной метод «перевоспитания» — ежедневное избиение резиновой дубинкой.
Однажды на завод приехали бауэры с женами. Им дали [119] право купить себе рабов, как на невольничьем рынке древней Греции или Рима. Фрау внимательно рассматривали пленных, а бауэры даже заглядывали в зубы, как лошадям.
Меня купили за шестьдесят марок. Свободу мне принесла победа нашей Родины над гитлеровской Германией. И я вновь вернулся в Черноморскую авиацию».
...А сколько защитников Севастополя не увидело светлого Дня Победы.
Среди тех, кто пал в последних боях на мысе Херсонес или погиб в фашистской неволе, были начальник инженерного отдела авиагруппы военинженер 2 ранга Федор Егерь, инженер по вооружению майор Николай Иванов; командир 10-го отдельного автотранспортного батальона капитан Дмитрий Гармаш, военком политрук Викентий Рязанов, командир взвода техник-лейтенант Трофим Максименко и многие другие. [120]