Глава XXVII.

Революция и казачество

Своеобразную роль в истории смуты играет казачество. Слагавшиеся исторически, в течение нескольких веков, взаимоотношения казачества с центральной общерусской властью, носили характер двойственный. Власть всемерно поощряла развитие казачьей колонизации, на беспокойных рубежах русской земли, где шла непрерывная война, охотно мирясь с особенностями их военно-земледельческого быта, и допуская большую или меньшую независимость, — и самобытные формы народоправства, — с представительными органами (кош, круг, рада...), выборной "войсковой старшиной" и атаманами. "Государство при слабости своей, — говорит Соловьев, — смотрело не так строго на действия казаков, если они обращались только против чужих стран; при слабости государства, считалось нужным давать выход этим беспокойным силам". Но "действия" казаков обращались не раз и против Москвы, и это обстоятельство вызвало затяжную внутреннюю борьбу, которая длилась до конца 18 века, когда, после жестокого усмирения Пугачевского бунта, вольному юго-восточному казачеству был нанесен окончательный удар; оно мало-помалу утрачивает свой резко оппозиционный характер, и приобретает даже репутацию наиболее консервативного, государственного элемента, опоры престола и режима.

С тех пор, власть непрестанно демонстрировала свое расположение к казачеству, — и подчеркиванием действительно больших заслуг его, и торжественными обещаниями сохранения "казачьих вольностей"{183}, и почетными назначениями по казачьим войскам лиц императорской фамилии. Вместе с тем, власть принимала все меры, чтобы "вольности" эти не развивались чрезмерно, в ущерб той беспощадной централизации, которая составляла историческую необходимость, — в начале построения русской государственности, — и огромную историческую ошибку, в ее позднейшем развитии. К числу таких мер, надлежит отнести ограничение казачьего самоуправления, и в последнее время традиционное назначение атаманами лиц неказачьего сословия, зачастую совершенно чуждых казачьему быту. Старейшее, и наибольшее численно Донское войско, возглавлялось не раз генералами немецкого происхождения.

Казалось, царское правительство имело полное основание рассчитывать на казачество: многократные усмирения вспыхивавших в России местных политических, рабочих и аграрных беспорядков, подавление более серьезного явления — революции 1905-1906 г. г., в котором большое участие приняли и казачьи войска, — все это как будто поддерживало установившееся мнение о казаках. С другой стороны, эпизоды "усмирения", с неминуемым насилием, иногда жестокостью, получали широкое распространение в народе, преувеличивались, — и вызывали враждебное отношение к казакам на фабрике, в деревне, среди либеральной интеллигенции, и главным образом в среде тех элементов, которые известны под именем революционной демократии. Во всей подпольной литературе — в воззваниях, листовках, картинах — понятие "казак" стало синонимом "слуги" реакции.

Это определение грешило большим преувеличением. Баян Донского казачьего войска, Митрофан Богаевский, так говорит о политической физиономии казачества: "первым и основным условием, удержавшим казачество, по крайней мере, в первые дни, от развала, была идея государственности, правопорядка, глубоко сидящее сознание необходимости жизни в рамках закона. Это искание порядка законности красной нитью проходило, и проходит через все круги всех казачьих войск". Но такие альтруистические побуждения, — одни далеко не исчерпывают вопроса. Невзирая на огромную тяжесть поголовной военной службы, казачество, в особенности южное, пользовалось известным благосостоянием, исключавшим тот важнейший стимул, который подымал против власти и режима рабочий класс, и крестьянство центральной России. Необыкновенно запутанный земельный вопрос, противопоставлял сословно-экономические интересы казачества — интересам "иногородних"{184} поселенцев. Так например, в старейшем и крупнейшем войске Донском, обеспеченность землей отдельного хозяйства выражалась, в среднем, в десятинах: казачьего 19,3-30, коренных крестьян 6,5, пришлых крестьян 1,3. Наконец в силу исторических условий, узкотерриториальной системы комплектования, казачьи части имели совершенно однородный состав, обладали большой внутренней спайкой и твердой, хотя и несколько своеобразной, в смысле взаимоотношений офицера и казака, дисциплиной, и поэтому оказывали полное повиновение своему начальству и верховной власти.

Правительство опираясь на все эти побуждения, широко использовало казачьи войска для подавления народных волнений, и тем навлекло на них глухое озлобление среди бродящей, недовольной массы населения.

За свои исторические "вольности" казачьи войска, как я уже сказал, несли почти поголовную службу. Тягость ее, — и степень относительного значения этих войск, в составе вооруженных сил русской державы, — определяются приводимой таблицей:

Состав казачьих войск к осени 1917 г.

Войск	Конных полков	Сотен не в составе полков	Пеших батальонов
Донского	60	72	—
Кубанского	37	37	22
Оренбургского	18	40	—
Терского	12	3	2
Уральского	9	4	—
Сибирского	9	3	—
Забайкальского	9	—	—
Семиреченского	3	7	—
Астраханского	3	—	—
Амурского	2	5	—
ВСЕГО{185}	162	171	24

Отчасти как армейская конница — в составе дивизий и корпусов, отчасти же как корпусная и дивизионная конница — в составе полков, дивизионов и отдельных сотен, казачьи части были разбросаны по всем русским фронтам, от Балтийского моря до Персии.

Казачество, в противовес всем прочим составным частям армии, не знало дезертирства.

Когда началась революция, все политические группировки обратили большое внимание на казачество — одни возлагая на него преувеличенные надежды, другие — относясь к нему с нескрываемой подозрительностью. Правые круги ожидали от казачества реставрации; либеральная буржуазия — активной опоры правопорядка; левые опасались контрреволюционности, и повели поэтому бешенную агитацию в казачьих частях, стремясь к их разложению. Этому отчасти содействовало и то покаянное настроение, которое прозвучало на всех казачьих собраниях, съездах, кругах, радах, — где свергнутая власть обвинялась в систематическом восстановлении казаков против народа...

Что касается Временного правительства, то отношение его к казакам было также двойственным. С одной стороны, правительство оказывало казакам все знаки внешнего внимания, и не противилось созданию на местах захватным порядком широкого самоуправления, и выборного атаманства, с другой, — стремилось изъять из подчинения выборным атаманам казачьи гарнизоны областей и ограничить компетенцию казачьей власти, ставя повсюду, для наблюдения за закономерностью ее действий, правительственных комиссаров.

Взаимоотношения казачества с местным земледельческим населением были необыкновенно сложны, — в особенности, в казачьих областях Европейской России{186}. Среди казачьих наделов были вкраплены земли крестьян — давних переселенцев (коренных), земли, находящиеся в долгосрочной аренде, на которых выросли большие поселки, наконец, земли, жалованные некогда верховной властью различным лицам, и постепенно переходившие в собственность иногородних. На почве этих взаимоотношений теперь возникла распря, начавшая принимать характер насилий и захватов. В отношении Донского войска, дававшего тон всем остальным, — Временное правительство сочло себя вынужденным обнародовать 7 апреля воззвание, в котором — подтверждая, что "права казаков на землю, как они сложились исторически, остаются неприкосновенными", вместе с тем обещало и иногороднему населению, "владение которого на землю также имеет за собою историческое право", что оно будет удовлетворено в возможной мере Учредительным собранием. Этот земельный ребус, затуманивший самое больное место казачьих чаяний, был недвусмысленно разъяснен, в половине мая, министром земледелия Черновым (на Всероссийском крестьянском съезде), который заявил, что казаки имеют большие земельные наделы, и теперь им придется поступиться частью своих земель.

В казачьих областях, между тем, шла кипучая работа в сфере самоопределения и самоуправления; печать приносила сведения неясные, сбивчивые; никто еще не слышал голоса всего казачества. Понятно поэтому то всеообщее внимание, которое сосредоточено было на собравшемся в начале июня в Петрограде Всероссийском казачьем съезде.

Казаки, учтя всю сложность своего положения, отдали дань и революции и государственности и собственным своим нуждам: ведь вопрос об угодьях самый жизненный, и сделали приятный жест по адресу Совета.

Съезд единодушно сказал:

Россия должна быть неделимой демократической республикой, с широким местным самоуправлением.

Всемерная поддержка Временному правительству, но обращается его внимание на необходимость борьбы против анархистов, большевиков и интернационалистов, и на принятие решительных мер против их пропаганды.

Неприкосновенность казачьего уклада. Но после войны — несение службы на общих основаниях.

Оставление в неотъемлемую, и неприкосновенную собственность, каждого казачьего войска, его земель и угодий со всеми недрами.

Труднее было с вопросом об отношении к Совету. Но и здесь съезд нашел выход: после обмена приветствиями, и взаимного кооптирования делегаций, после вскользь оброненной председателем фразы, что "казачество пойдет по одному пути с Советом", после неответственной речи на съезде советов терского делегата, что казачество считает Совет "истинным хозяином земли русской", — вопрос об отношении к Совету, поставленный на повестку последнего заседания, "за недостатком времени" был снят. Казачий съезд закрылся, оставив в Петрограде "Совет союза казачьих войск".

Впечатление у всех осталось неопределенное: и надежды одних, и опасения других не рассеялись.

Тем временем, по инициативе революционной демократии, началась сильнейшая агитация, с целью проведения идеи "расказачивания". Там, где казаки были вкраплены в меньшинстве, среди иногороднего или туземного населения, она имела вначале некоторый успех: так в марте круг Забайкальского войска, совместно с крестьянами и инородцами, постановила упразднить войско; в Сибирском войске вызвал большие осложнения приезд 43 делегатов, командированных с фронта распропагандированным комитетом Сибирской дивизии, — для "расказачивания", — и для общей разверстки земли между казаками и крестьянами. Но в общем, идея самоупразднения никакого успеха не имела. Наоборот, среди казачества все более усиливалось стремление ко внутренней обособленной организации и к единению всех казачьих войск. Повсюду возникли казачьи правительства, выборные атаманы, — и представительные учреждения (круги и рады), компетенция которых расширялась, — в зависимости от ослабления авторитета, — и власти Временного правительства. Во главе казачества появились такие крупные люди, как Каледин (Дон), Дутов (Оренбург), Караулов (Терек).

В областях образовалось троевластие. Атаман с правительством, комиссар, совет рабочих депутатов{187}.

Роль комиссаров Временного правительства была довольно неопределенной, права и обязанности неясны. Назначение, например, комиссара в Донскую область, определено правительственным актом в таком виде: "для улаживания всяких споров, для достижения соглашений, и вообще, для правильной постановки разных местных вопросов"... Впрочем, комиссары, после кратковременной и неудачной борьбы, вскоре стушевались, и не проявляли никакой деятельности. Гораздо более серьезною — становилась борьба казачьей власти с местными советами, комитетами, опиравшимися на буйную солдатскую чернь, наводнявшую области в качестве армейских запасных батальонов, и тыловых армейских частей. Этот бич населения положительно терроризовал страну, создавая анархию в городах и станицах, производя разгромы, захват земель и предприятий, попирая всякое право, всякую власть, — и создавая невыносимые условия жизни. Бороться с этим засилием казакам было нечем — все части находились на фронте; только в Донской области, случайно, к осени 1917 года, не без сознательного попустительства Ставки, сосредоточилась одна дивизия, позднее три, при посредстве которых генерал Каледин пытался водворить порядок. Но все его мероприятия, как то занятие вооруженной силой железнодорожных узлов, важнейших копей и крупных пунктов, обеспечивавшее нормальную связь и питание центра и фронтов, — встречали не только сильнейшее противодействие со стороны советов, — и обвинение в контрреволюционности, но даже некоторую подозрительность во Временном правительстве. В то же время, кубанцы и терцы просили Дон прислать хоть несколько сотен, так как "от товарищей дышать становится невозможно".

Завязанные в первые дни революции дружественные отношения, между общерусской и казачьей революционными демократиями, вскоре порвались окончательно. "Казачий социализм" оказался явлением настолько самодовлеющим, замкнутым в своих сословно-корпоративных рамках, что не укладывался в общепринятой идеологии учения, хотя казачьи представители его носили те же установленные названия — соц.-револ. и соц.-демокр.; при этом в Донском круге, например, при большинстве кадет, было солидное представительство социал-революционеров{189}, а в Кубанской раде, — преобладание социал-революционеров и социал-демократов. Главная масса выборного казачества — преимущественно степенные "старики" (молодежь — вся на фронте) не отличалась особенно ни общим, ни политическим развитием, и не принадлежала, конечно, ни к каким партиям, смотрела на вещи с чисто прикладной казачьей точки зрения, и умеряла до некоторой степени политические увлечения своих верхов.

Советы придали идее "расказачения" внешние формы как будто объективные: они стремились к объединению всех русских губерний в административном устройстве (советском), казаки же — к обособлению и чисто казачьему самоуправлению; советы требовали проведения общеземского демократического положения, казаки не желали поступаться своими учреждениями; советы настаивали на уравнении земельных наделов между казаками и крестьянами, казаки всеми силами защищали свое право собственности, и распоряжения казачьими землями, основывая его на исторических заслугах своих, в качестве завоевателей, охранителей и колонизаторов бывших рубежей русской земли.

Организация общего областного управления не удалась. Началась внутренняя борьба.

На почве этой возникли два явления: первое — тяжелая атмосфера отчужденности и вражды между казачьим и иногородним населением, принимавшая иногда, впоследствии — в быстро менявшихся этапах гражданской войны, — чудовищные формы взаимного истребления — когда власть переходила из рук в руки. При этом, обыкновенно, та или другая половина населения крупнейших казачьих областей, устранялась вовсе от участия в строительстве и хозяйстве края{190}. Второе — так называемый казачий сепаратизм или самостийность.

Казачество не имело никакого основания ожидать от революционной демократии благоприятного разрешения своей участи, и особенно, в наиболее жизненном для него вопросе — земельном. С другой стороны, Временное правительство — также заняло двусмысленную позицию в этом отношении, и притом правительственная власть явно клонилась к упадку. Будущее рисовалось в совершенно неопределенных контурах. Отсюда, независимо от общего здорового течения к децентрализации, у казаков, веками искавших "воли", явилось стремление самим обеспечить себе максимум независимости, чтобы поставить будущее Учредительное собрание перед совершившимся фактом, — или, как говорили более откровенные казачьи деятели, "чтобы было с чего сбавлять". Отсюда — постепенная эволюция от областного самоуправления к автономии, федерации и конфедерации. Отсюда наконец, при вмешательстве отдельных местных самолюбий, честолюбий и интересов, — перманентная борьба со всяким началом общегосударственного направления, ослаблявшая обе стороны и затянувшая надолго гражданскую войну{191}. Эти же обстоятельства родили идею самостоятельной казачьей армии, возникшей впервые среди кубанцев, и не поддержанной тогда Калединым, и более государственными элементами Дона.

Всё изложенное относится, главным образом, к трем казачьим войскам (Дон, Кубань, Терек), составляющим более 60% всего казачества. Но общие характерные черты свойственны и другим войскам.

В стремлении к объединению, казачество добивалось восстановления упраздненной должности походного атамана при Ставке, ведавшего ранее в административном отношении всеми казачьими войсками на фронте. В Ставку приезжала делегация казачьего союза просить о сохранении, до выяснения этого вопроса, атаманского штаба. Очевидно, в будущем предусматривалась возможность серьезного политического значения этого института. Верховный главнокомандующий, исходя исключительно из целесообразности, и не желая запутывать еще более в корне нарушенное единство командования, отнесся отрицательно к созданию новой должности. Интересно, что такого же взгляда держался сам признанный глава казачества, — генерал Каледин, — которому впоследствии правительство, опасаясь возрастающего влияния его на Дону, предложило пост походного атамана. "Должность эта, — говорил Каледин, — совершенно не нужна. Она и в прежнее время существовала только для того, чтобы посадить кого-нибудь из великих князей. Чины штаба проводили время в поездках в тылу и попойках, держась в почтительном отдалении от армии, ее нужд и горестей". Каледин решительно отказался. Однако, в левых кругах, чрезвычайно подозрительно относившихся и к казачеству и к Ставке, проэкт походного атаманства вызвал большое беспокойство. Отравленная болезненной подозрительностью, революционная демократия искала проявления контрреволюции, — и там, где руководствовались исключительно интересами государственными.

Сообразно с видоизменением состава Временного правительства, и падением его авторитета, менялось отношение к нему казачества, нашедшее выражение в постановлениях и обращениях совета союза казачьих войск, атаманов, кругов и правительств. Если до июля казачество вотировало всемерную поддержку правительству, и полное повиновение, то позже оно, признавая до конца власть правительства, вступает, однако, в резкую оппозицию по вопросам об устройстве казачьего управления и земства, против применения казаков для усмирения мятежных войск и районов, и так далее. В сентябре, после корниловского выступления, Донское войско, поддержанное другими, становится на защиту Донского атамана Каледина, объявленного мятежником Временным правительством, проявившим в этом деле чрезвычайное легкомыслие и неосведомленность. Лояльность Каледина в отношении общерусской власти простиралась так далеко, что уже после падения Временного правительства, он не решался расходовать на нужды области денежные запасы областных казначейств, и сделал это только после ассигнования, одним из прибывших в область членов бывшего правительства, 15 миллионов рублей... Атамана казаки не выдали, в посылке карательных отрядов категорически отказали. А в октябре Кубанская рада облекает себя учредительными правами, и издает конституцию "Кубанского края". С правительством говорят уже таким тоном: "когда же Временное правительство отрезвится от этого угара (большевистское засилие) и положит решительными мерами конец всем безобразиям?"

Временное правительство, не имея уже ни авторитета, ни реальной силы, сдало все свои позиции, и пошло на примирение с казачьими правительствами.

Замечательно, что даже в конце октября, когда, вследствие порыва связи, о событиях в Петрограде и Москве, и о судьбе Временного правительства на Дону, не было еще точных сведений, и предполагалось, что осколки его где-то еще функционируют, казачья старшина в лице представителей собиравшегося Юго-восточного союза{192} искала связи с правительством, предлагая помощь против большевиков, но... обусловливая ее целым рядом экономических требований: беспроцентным займом в полмиллиарда рублей, отнесением на государственный счет всех расходов по содержанию вне территории союза казачьих частей, устройством эмеритальной кассы для пострадавших, и оставлением за казаками всей "военной добычи " (?), которая будет взята в предстоящей междуусобной войне...

Небезынтересно, что Пуришкевич долго носился с идеей переезда на Дон Государственной Думы, для противовеса Временному правительству, и сохранения источника власти на случай его крушения. Каледин отнесся к этому предложению отрицательно.

Характерным показателем отношения, которое сумели сохранить к себе казаки в самых разнородных кругах, является та тяга на Дон, которая впоследствии, к зиме 1917 года, привлекла туда Родзянко, Милюкова, генерала Алексеева, Быховских узников, Савинкова и даже Керенского, который явился в Новочеркасск к генералу Каледину, в двадцатых числах ноября 1917 г., но не был им принят. Не явился только Пуришкевич, да и то потому, что в это время сидел в тюрьме у большевиков в Петрограде.

И вдруг оказалось, что все это чистая мистификация, что никакой силы у казачества в то время уже не было!

Ввиду разгоравшихся на территории казачьих войск беспорядков, атаманы не раз входили с ходатайством: о возвращении с фронта хотя бы части казачьих дивизий. Их ждали с огромным нетерпением, и возлагали на них самые радужные надежды. В октябре эти надежды как будто начали сбываться: потянулись домой казачьи дивизии. Преодолевая в пути всевозможные препятствия, задерживаемые на каждом шагу Викжелем и местными советами, подвергаясь не раз оскорблению, разоружению, употребляя где просьбу, где хитрость, а где и угрозу оружием, казачьи части пробились в свои области.

Как я уже говорил, противогосударственная пропаганда обрушилась с большою силою на казаков. Тем не менее, казачьи части, восприняв и комитеты, и все начала "революционной дисциплины", долго сохраняли относительную боеспособность и повиновение. Еще в июле, у меня на Западном фронте казачьи части выступали с неохотой, но безотказно против неповиновавшихся пехотных полков. Принимались меры, чтобы изъять казачьи войска из-под влияния армейских комитетов. Так на Юго-западном фронте образовалось казачье "правление", отозвавшее казаков из всех общеармейских комитетов, и ставшее в подведомственное отношение к "Совету союза казачьих войск". В полки одна за другой приезжали от областей делегации "стариков", чтобы вразумить опьяненную общим угаром "свобод" свою молодежь. Иногда это вразумление выражалось первобытным, и довольно варварским способом физического воздействия...

Но никакими мерами нельзя было оградить казачьи войска от той участи, которая постигла армию, ибо вся психологическая обстановка, и все внутренние и внешние факторы разложения, быть может, менее интенсивно, но в общем одинаково воспринимались и казачьей массой. Два неудачных и непонятных казакам похода на Петроград с Крымовым{193} и Красновым{194} внесли еще большую путаницу в их смутное политическое миросозерцание.

С возвращением казачьих войск в родные края, наступило полное разочарование: они — по крайней мере донцы, кубанцы и терцы{195} — принесли с собой с фронта самый подлинный большевизм, чуждый, конечно, какой-либо идеологии, но со всеми знакомыми нам явлениями полного разложения. Это разложение назревало постепенно, проявлялось позже, но сразу ознаменовавшись отрицанием авторитета "стариков", отрицанием всякой власти, бунтом, насилиями, преследованием и выдачей офицеров, а главное — полным отказом от всякой борьбы с советской властью, обманно обещавшей неприкосновенность казачьих прав и уклада. Большевизм и казачий уклад. Такие нелепые противоречия выдвигала ежедневно русская действительность, на почве пьяного угара, в который выродилась желанная свобода.

Началась трагедия казачьей жизни и казачьей семьи, где выросла непреодолимая стена между "стариками" и "фронтовиками", разрушая жизнь и подымая детей против своих отцов.