Падение города
И вот, когда халифа Абдулла увидел, что последняя армия, которая у него оставалась, разбита, что все его атаки потерпели неудачу, и что тысячи его храбрейших воинов убиты, он поспешно покинул поле боя и, вернувшись в город, стал, как храбрый и упорный воин, готовиться к его обороне и, как человек благоразумный, обеспечил себе путь к отступлению на тот случай, если дальнейшее сопротивление окажется невозможным. Он приказал бить в свой огромный военный барабан и трубить в омбью, и в последний раз эти пронзительные звуки разнеслись по улицам Омдурмана. На них никто не откликнулся. Арабы понимали, что все потеряно. Кроме того, возвращаться в город было и трудно и опасно.
Как только стало ясно, что мы принимаем капитуляцию отдельных солдат, дервиши стали приходить и складывать оружие — сперва по двое или по трое, затем дюжинами, затем целыми отрядами. Тем временем те, кто все же решил бежать, совершали широкий обход, чтобы ускользнуть от нашей кавалерии, и непрерывным потоком текли мимо нашего фронта на расстоянии [301] около мили. Разоружение и конвоирование пленных задержало наше наступление, и тысячи дервишей успели удрать с поля боя. Но действия кавалерии и то давление, которое она оказывала, вытесняли остатки разбитой армии в пустыню, поэтому на обратном пути дервиши миновали Омдурман и, не обращая внимания на призывы халифы защищать город и на приказы своих эмиров, продолжали двигаться на юг. Несколько отрядов спешившихся кавалеристов преследовали этих беженцев, постоянно обстреливая из карабинов тех, кто не желал остановиться и сдаться в плен. Но вся эта толпа продолжала разбегаться под перекрестным огнем, и не менее 20 000 дервишей сумели ускользнуть. Некоторые из них были по-прежнему настроены весьма воинственно и продолжали отвечать на наш огонь, к счастью, с очень большого расстояния. Для 300 улан было бы безумием приближаться к этим огромным толпам, и нам пришлось довольствоваться перестрелкой.
Тем временем наступление армии на Омдурман продолжалось. Вскоре мы увидели внушительные ряды пехоты, поднимающейся на барханы около Сургэма и затем спускающейся вниз на равнину, лежащую между холмами и городом. Высоко над центром бригады колыхалось черное знамя халифы, а небольшое красное пятнышко под ним отмечало местонахождение штаба. Темные массы людей продолжали медленно двигаться через равнину, пока мы обстреливали бегущих арабов. В двенадцать часов мы увидели, что они остановились у реки, примерно в трех милях от города. Нам был доставлен приказ присоединиться к ним, и, поскольку солнце пекло немилосердно, день тянулся медленно, а все мы устали и проголодались, мы не особенно сожалели об этом. Остатки армии дервишей продолжали свое отступление без дальнейших помех.
Только около четырех часов кавалерия получила приказ обогнуть город и воспрепятствовать тем, кто попытается бежать оттуда. Египетские эскадроны и 21-й уланский полк выступили вперед и, держась примерно в миле от пригородных домов, стали обходить город. Пехота уже вступила в него, о чем свидетельствовал грохот ружейных залпов, перемежавшийся с пулеметными очередями. Передовая суданская бригада — бригада Максвелла — вышла из Хор Самбата в 2:30 и образовала линию колонн в следующем [302] порядке (слева направо): 14-й Суданский, 12-й Суданский, пулеметы Максима, 8-й Египетский, 32-я полевая батарея, 13-й Суданский.
Сирдар в окружении всего своего штаба, с черным знаменем халифы, которое несли за ним, и в сопровождении роты 11-го Суданского полка ехал впереди 14-го батальона. Полки вскоре оказались в окружении бесчисленных пригородных домов и рассредоточились по кривым улочкам, однако вся бригада продолжала продвигаться вперед широким фронтом. Позади следовала остальная армия, батальон за батальоном, бригада за бригадой, пробираясь между глинобитных построек и заполняя улицы и аллеи массами вооруженных людей, двигавшихся по направлению к городской стене.
Путь через пригород растянулся на две мили, и генерал, который вместе со штабом шел впереди, вскоре оказался, вместе с сопровождавшей его ротой, пулеметами Максима и артиллерией, у подножья большой стены. Для ее защиты собралось несколько сотен дервишей, но поскольку стена не имела парапета, с которого они могли бы вести огонь, их оборона не могла быть достаточно эффективной. Они сделали несколько выстрелов наугад, в ответ на что с нашей стороны энергично ответили пулеметы. За четверть часа стена была очищена от солдат противника. Сирдар установил две пушки 32-й полевой батареи у ее северного угла, а затем, в сопровождении оставшихся четырех орудий и 14-го Суданского полка, направился на восток, двигаясь вдоль основания стены в сторону реки, в поисках прохода во внутренний город. Брешь, пробитая в стене канонерскими лодками, была временно закрыта деревянными створками, но главные ворота были открыты, и через них генерал проник в сердце Омдурмана. Внутри городских стен нашему взору предстали сцены, еще более ужасные, чем в пригороде. Всюду были видны результаты артиллерийского обстрела. Изуродованные тела женщин и детей валялись вдоль дорог. Трупы дервишей, которые под палящими лучами солнца уже начали разлагаться, усеивали землю. Дома были набиты ранеными. Сотни разлагавшихся трупов животных наполняли воздух тошнотворной вонью. Здесь, как и за стеной, озабоченные жители поспешили заверить нас в своей лояльности. Переводчики, разъезжавшие вдоль узких аллей, объявляли те мягкие условия, на которых победители готовы были принять капитуляцию, и призывали местных [303] жителей сложить оружие. Огромные кучи сданного оружия громоздились на улицах, их охраняли суданские солдаты. Всех дервишей, отказавшихся немедленно сдаться, расстреливали или закалывали штыками, а шальные пули время от времени свистели вдоль улиц. Но в то время, как женщины толпились вокруг его коня, а угрюмые мужчины отстреливались из домов, пока одни побитые воины бросали свои копья на землю а других, все еще сопротивлявшихся, расстреливали по закоулкам, сирдар среди всего этого смятения, вони и опасностей упорно продвигался вперед, пока не достиг гробницы Махди.
У мечети два фанатика напали на суданский эскорт, и каждый из них успел убить или тяжело ранить по одному солдату, прежде чем их пристрелили. День уже клонился к концу, и до тюрьмы они добрались уже на закате. Генерал первым вошел в это грязное и мрачное логово. Чарльз Ньюфилд и еще около тридцати закованных в цепи пленников получили свободу. Ньюфилд, которого посадили на пони, казалось, потерял рассудок от счастья. Он постоянно что-то говорил и жестикулировал с нездоровым воодушевлением. «Тринадцать лет — сказал он своему спасителю — я ждал этого дня». Из тюрьмы, поскольку уже стемнело, сирдар отправился на большую площадь перед мечетью, где разместился его штаб, и где уже устроили привал обе британские бригады. Остальная часть армии расположилась вдоль дорог в пригороде, и только бригада Максвелла осталась в городе, чтобы довершить восстановление закона и порядка — работа, детали которой, к счастью, были скрыты мраком ночи.
В то время как сирдар с пехотой занимал Омдурман, британская и египетская кавалерия обошли город и встали к западу от него. Здесь мы простояли в ожидании около двух часов, прислушиваясь к затихающей стрельбе, доносившейся из-за городской стены, и гадая, что же там такое происходит. Большие толпы дервишей и арабов, которые, сбросив свои джиббы, перестали быть дервишами, появились среди домов на краю города. Несколько сотен их, с двумя или тремя эмирами, вышли, чтобы сдаться, и мы оказались так нагружены копьями и мечами, что унести их все было невозможно, и много интересных трофеев пришлось уничтожить. Уже стемнело, когда неожиданно прискакал полковник Слатин. Халифа бежал! Египетская кавалерия должна была немедленно [304] броситься в погоню. 21-й уланский полк оставался на месте в ожидании дальнейших приказов. Слатин казался очень озабоченным. Он быстро переговорил о чем-то с полковником Бродвудом, пристрастно допросил двух сдавшихся эмиров и ускакал во тьму. Следом за ним рысью двинулся египетский эскадрон.
Только несколько часов спустя, после того, как он покинул поле боя, Абдулла понял, что армия не ответила на его призыв и продолжала отступать, и что защищать город остались только несколько сотен дервишей. Похоже, судя по рассказам его личного слуги, абиссинского мальчика, что он воспринял постигшую его катастрофу с необычайным хладнокровием. До двух часов он отдыхал, а затем немного перекусил. После этого он удалился в гробницу, и в этом разрушенном святилище, поврежденном артиллерийским огнем, побежденный правитель обратился к духу Мухаммеда Ахмада, призывая его помочь ему в его беде. Это была последняя молитва, произнесенная над могилой Махди. Совет неба, очевидно, не противоречил здравому смыслу, и в четыре часа халифа, узнав, что сирдар уже входит в город, и что английская кавалерия обходит его с запада, оседлал маленького ослика и, в сопровождении своей главной жены, греческой монахини, которую он взял в качестве заложницы, и нескольких слуг, неспешно двинулся на юг. В восьми милях от Омдурмана его поджидали двадцать быстрых верблюдов, и на них он вскоре добрался до основных сил своей разбитой армии. Здесь он встретил многих впавших в уныние друзей, однако уже то, что эти друзья не покинули его в беде, говорит в его пользу, равно как и в пользу его подданных. Он прибыл без охраны, невооруженный. У беглецов было достаточно причин для недовольства. Их вожди привели их к поражению, к полной катастрофе. Перерезать глотку одному этому человеку, который стал причиной всех их страданий, было бы столь же просто, как, с их точки зрения, и справедливо. Однако никто не напал на него. Этот тиран, угнетатель, бич Судана, лицемер, ненавистный халифа, воплощение, с точки зрения европейцев, всевозможных пороков, объект, как думали в Англии, лютой ненависти собственного народа, нашел приют среди своих бегущих солдат. Оставшиеся в живых эмиры поспешили присоединиться к нему. Многие из них пали на той роковой равнине. Осман Азрак, доблестный Башира, Якуб, [305] десятки других, имена которых даже не упоминались на этих страницах, но которые, тем не менее, были великими воинами, остались лежать там, уставившись на звезды. Но верность тех, кто остался жив, была непоколебима. Али Вад-Хелу, чья нога была раздроблена осколком снаряда, лежал без сознания; но Шейх-эд-Дин, мудрый Осман Дигна, Ибрагим Халил, который противостоял атаке 21-го уланского полка, и многие другие менее значительные эмиры сплотились вокруг преемника Мухаммеда Ахмада и даже в такой тяжелой ситуации не бросили его на произвол судьбы. И вот все они двинулись дальше в наступающей темноте, беспорядочная жалкая толпа — унылые воины, все еще тащившие свои старые ружья, ковыляющие за ними раненые, ослы и верблюды, нагруженные домашним скарбом, вопящие женщины с маленькими детьми. Их были тысячи — около 30 000 человек, и у них почти не было еды, и еще меньше того — воды, а перед ними лежала пустыня, берега Нила патрулировали канонерки, им угрожала погоня, и они шли, оставляя за собой широкую полосу мертвых и умирающих.
В битве при Омдурмане и при штурме города потери экспедиционных сил составили 20 офицеров и 462 рядовых. Потери дервишей, судя по подсчетам, сделанным на поле боя и позднее уточненным, составили 9700 убитых и между 10 000 и 16 000 раненых. Кроме того, 5000 воинов противника были взяты в плен.