Комендант Мукдена

А. И. Ковтун-Станкевич{1}

Окончилась Великая Отечественная война. Отгремел московский салют победы. Войска, разгромившие фашистскую Германию, возвращались на родину. Стрелковая дивизия, которой я командовал, к концу боевых действий находилась в Чехословакии. Она получила приказ походным порядком следовать в румынский город Медиаш, где предполагалось временное расквартирование. Утром 6 июля полки выступили в поход.

До Будапешта наш маршрут совпадал с боевым путем дивизии. Мы идем по тем же дорогам, где несколько месяцев назад в тяжелых сражениях громили ненавистного врага, прокладывая путь вперед. На каждом шагу следы тяжелой, упорной борьбы.

В окрестностях Будапешта нам предоставили несколько дней отдыха. Мы смогли внимательно осмотреть город, где в течение полутора месяцев день за днем дивизия вела упорные бои за каждый квартал, каждый дом, освобождая столицу Венгрии. Здесь, на будапештских улицах, отдали жизнь многие из моих соратников и друзей.

Долго стоим у памятника в Пеште, где похоронены наши офицеры. Их имена золотом высечены на цоколе памятника. Возлагаем венки и здесь, и в Будакеси на братском кладбище...

Вскоре меня вызвали в штаб армии, где я получил предписание лететь в Москву за новым назначением.

Прощаюсь с солдатами, прославившими родную дивизию. Вместе мы прошли путь от берега Донца до Влтавы, вместе брали Будапешт, Братиславу, Вену и кончили войну в Ческе-Будеёвице — городке, известном всему миру по знаменитому произведению Гашека "Похождения бравого солдата Швейка".

Вызов в Москву для меня был непонятен. В разговоре с начальником штаба армии генералом Бирманом я прямо спросил:

— Скажите, вам известны причины моего вызова?

— Точно не знаю, но догадываюсь, — ответил он.

— Все же?

— На востоке назревают события. Штаб 2-го Украинского фронта в полном составе направлен в Читу. Возможно, ваш путь туда же. Судя по всему, не исключена возможность войны с Японией. Отзывают не только вас, но и ряд других командиров дивизий.

Из Констанцы самолетом улетаем в Москву. Вместе со мной летит и мой сосед по фронту генерал В. А. Соколовский. Рядом с ним мы сражались в Австрии и заканчивали войну в Чехословакии. В Москве вместе получаем предписание лететь в Читу в распоряжение командующего Забайкальским фронтом Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского.

* * *

В Чите представляюсь Маршалу Советского Союза Р.Я. Малиновскому. Он направляет меня к начальнику штаба генералу армии М. В. Захарову. Здесь они оба в звании генерал-полковника и фамилии у них другие. Когда я по привычке обратился к Захарову, назвав его генералом армии, он улыбнулся и наставительно заметил, указывая пальцем на погоны:

— Странно, что не различаете звания по погонам. Отныне я генерал-полковник.

— Понятно, товарищ генерал-полковник, — также улыбаясь, отвечаю ему.

— То-то. Идите к Павловскому. Он посвятит вас в дела.

Николая Осиповича Павловского, начальника оперативного управления фронта, я хорошо знал по войне на Западе как человека высокой культуры и эрудиции. Он принял меня как старого знакомого и рассказал о назревавших событиях.

— Надеюсь, тебе ясно, почему ты вдруг очутился здесь? — спросил Павловский, когда я пришел к нему.

— В общем-то да. Но деталей не знаю. В частности, непонятно, в каком амплуа буду подвизаться.

— Об амплуа говорить пока рано. Дело в том, что там, вверху, на совещании большой тройки{3} было принято решение, что ровно через три месяца по окончании войны на Западе мы должны вступить в войну с Японией. Это значит, что 9 августа армия перейдет в наступление. Пока все держится в строжайшем секрете. Ставка разрешила отозвать с Запада часть генералов по выбору командующих фронтами. В число отозванных попал и ты. Что будешь делать здесь — покажет ход событий. Пока останешься в резерве. Используй свободное время и внимательно изучи литературу о Маньчжурии...

Разговор этот происходил в конце июля. Выполняя совет Павловского, штудирую все, что есть в библиотеке округа. Наиболее ценные сведения черпаю из книг профессора С. Г. Кара-Мурзы и брошюр разведуправления. Изучаю имеющиеся карты...

6 августа Н. О. Павловский приказал мне направиться в штаб 36-й армии, расположенной в г. Борзя, в качестве представителя штаба фронта. В конфиденциальном разговоре он сказал:

— Если не последует особых распоряжений, в ночь на 9 августа фронт переходит в наступление. Возможно, приказ будет передан через тебя. Поэтому 8 августа никуда не отлучайся из штаба. С полосой наступления ознакомишься в штабе.

Изменений не последовало. Ночью 9 августа 1945 г. армия форсировала р. Аргунь у небольшой приграничной деревушки Старо-Цурухайтуй и начала продвижение в глубь Маньчжурии. Ближайшим объектом был г. Хайлар на КВЖД, в 120 км от границы. Сюда одновременно с нами вдоль железной дороги наступала колонна под командованием генерала С. С. Фоменко.

После западного театра военных действий Северо-Восток Китая показался мне пустынным и безлюдным. На всем 120-километровом участке от границы до г. Хайлара мы встретили только один незначительный поселок, где размещалось какое-то подразделение маньчжурской пограничной стражи да стояла старая корчма типа наших дореволюционных. Поражало почти полное отсутствие дорог. Только на подходе к Хайлару появились грунтовые пути, напоминающие наши проселки.

В Хайларе я получил приказание возвратиться в штаб фронта, находившийся в это время уже в Монголии, в местечке Тамцак-Булак, известном по событиям на Халхин-Голе в 1939 г. (тогда там размещалась ставка нашего командования). На автомашине пробираюсь вдоль вала Чингисхана, через Долоннор, Халхин-Гол. Вместе со мной корреспондент фронтовой газеты, за нами — машина с саперами.

В Долонноре нас предупреждают, что по дорогам бродят группы японских солдат, не успевших отойти с монгольской границы. У оз. Буир-нур, к которому мы подъехали в туманное утро, нас встретили стада диких гусей. Непуганые, они спокойно паслись в степи, не обращая внимания на автомашины. Шофер дал сигнал, но и это не встревожило гусей. Стоило, однако, нам выйти из автомашины, как стадо с криком поднялось в небо и, покружив над нами, опустилось на водную гладь озера.

На подходе к Халхин-Голу мы встретили жителей Внутренней Монголии, кочующих со своими стадами скота. Отсутствие накатанных дорог, разнобой между различными картами вынудили нас обратиться к ним с расспросами, и тут мы стали свидетелями любопытной сцены. Глава рода, знавший тот ломаный язык, на котором когда-то местным жителям удавалось разговаривать с русскими, решил сам показать нам прямой путь к Халхин-Голу. Мы пригласили его в машину. Он согласился. Но стоило только главе рода усесться в "виллис", как все бросили юрты, вскочили на лошадей и кавалькадой помчались следом. Нам ничего не оставалось, как уменьшить ход машины. Проехав так километров двадцать, мы поняли, что монголы загонят своих лошадей в этой дикой скачке, и вынуждены были высадить старейшину...

* * *

В штаб фронта мы добрались поздно вечером. Павловский, к которому я немедленно явился, сразу же направил меня к командующему фронтом. Маршал Малиновский принял меня и приказал быть готовым к отлету в г. Мукден, куда после капитуляции предполагалось переместить штаб фронта. Я назначался военным комендантом города. В мое распоряжение для обеспечения охраны выделялся батальон мотоциклистов из 6-й танковой армии. С помощью этих сил необходимо было навести порядок в городе с населением свыше двух миллионов человек.

Вдобавок капитулировавшие японские войска еще не покинули Мукден. Части 6-й танковой армии также следовали в город, но их задерживали размытые ливнями дороги.

Утром 20 августа я, мой заместитель подполковник И. Н. Кравченко и батальон мотоциклистов вылетели с аэродрома Тамцак-Булак в Мукден. Что ждет нас там?..

Вот и аэродром. С воздуха видим огромное поле, сплошь уставленное самолетами. Штурман говорит, что это японские. Несколько самолетов выруливают на старт. Садимся. В это время два японских истребителя взмывают в воздух. Кто дал им право на взлет? Это ведь нарушение условий капитуляции. Старший японский офицер на аэродроме говорит, что разрешение на взлет никто не давал; по глазам видно, что говорит неправду. Пока мы разбирались, они сделали несколько кругов над аэродромом, набирая высоту, а затем, войдя в штопор, врезались в землю метрах в двухстах от наших самолетов. Раздался взрыв. Обломки машин разлетелись в воздухе. Чуть-чуть ближе — и от наших самолетов могло остаться одно воспоминание. По лицам . японских солдат и офицеров было видно, что они восхищены поступком своих летчиков. Как потом удалось выяснить, эти летчики были не согласны с приказом императора о капитуляции и решили покончить с собой. Хорошо, что они не спикировали на наши самолеты.

Итак, мы в Мукдене, втором по величине городе Маньчжурии. Начинается новая страница моей жизни.

До приезда на Забайкальский фронт сведения о Маньчжурии мной были получены в основном из литературных источников, в частности из романа Степанова "Порт-Артур". В штабе Забайкальского фронта я познакомился с работами более позднего периода, в которых описывались политический строй и экономика страны. Но то, что я увидел в Маньчжурии, не соответствовало написанному. По литературе я представлял себе Маньчжурию такой, какой она была до 1932 г., т. е. до оккупации.

В последующие годы японские капиталисты, заинтересованные в получении дешевого сырья, развили некоторые отрасли промышленности, в первую очередь добычу угля. Фушуньские угольные копи, дававшие до оккупации около 3 млн. т, в 1944 г. выдали на-гора до 13 млн. т. Удачное сочетание залежей сланцев и угля в ряде мест позволило японцам развернуть переработку сланцев и вырабатывать синтетический бензин, в котором у них была острая нужда. Добыча сланцев и угля велась открытым способом.

В Маньчжурии усиленно строились стратегические железные дороги — в основном в направлении нашей границы. Построенная на р. Ялуцзян гидроэлектростанция половину своей мощности отдавала Маньчжурии. Японцы разрабатывали рудники с урановой рудой, а также добывали рудное золото. Таково было положение Маньчжурии перед нашим приходом.

Чтобы лучше понять обстановку, в которой мне пришлось работать, занимая должность коменданта Мукдена, хочу рассказать хотя бы вкратце об этом городе и его населении.

Вся деловая жизнь Маньчжурии протекала в Мукдене. В городе находилось до двух третей перерабатывающей промышленности страны: автомобильный завод, резиновый комбинат, оснащенный передовой техникой, арсенал, золотообогатительная фабрика, текстильные, фармацевтические и пищевые предприятия. К концу 1944 г. население города фактически составляло около 2,5 млн. В городе располагались крупнейшие банки, главным был Нэйшнл бэнк; местные банки являлись своего рода дочерними предприятиями этого банка. Только в Мукдене Нэйшнл бэнк имел 22 конторы. Нити управления этим банком тянулись в США. Здесь же обосновались и представители японского концерна "Мицубиси".

Официальной столицей Маньчжурии считался Чанчунь, фактически же главным городом был Мукден, и не случайно здесь, как и в Чанчуне, находился дворец императора Пу И, который почти половину времени проводил в Мукдене. Здесь же он был пленен нашими войсками и отправлен в Читу, о чем я расскажу ниже...

Тяжелым бичом для Мукдена являлось широкое распространение опиума. Несмотря на официальное запрещение опиекурения, огромное количество подпольных предприятий занималось выработкой опиума. Операциями по торговле опиумом ведала городская управа, в подвалах которой мы обнаружили несколько тонн зелья, принадлежавшего японской администрации. Курение опиума, пагубное по своим последствиям, было в руках захватчиков важным орудием не только обогащения, но и колониальной политики.

Главным средством передвижения в Мукдене, как и в других городах Маньчжурии, были рикши. Этих людей-машин насчитывалось несколько десятков тысяч. Над ними стояло два-три десятка хозяев, выдававших рикшам коляски и отбиравших на это большую часть заработка. Пользуясь огромной армией китайских рабочих-кули, оккупанты намеренно отказывались от применения машин в тех случаях, когда имелась возможность заменить их дешевой рабочей силой.

Таков был Мукден, такова примерно была и вся Маньчжурия в период оккупации.

* * *

Отныне мы, т. е. я, мой заместитель И. Н. Кравченко и офицеры мотоциклетного батальона, представляли нашу военную власть в Мукдене. Вызванные на аэродром мэр и начальник полиции предоставили нам свои машины, и мы, эскортируемые мотоциклистами, отправились в город.

Весть о нашем приезде мчалась быстрее нас. Толпы народа запрудили тротуары, улицы, отовсюду неслись бурные приветствия. Автомашины с трудом продвигались вперед. Китайцы, особенно молодежь, вскакивают на подножку автомашины, пожимают руки. В их глазах неподдельная радость. Кругом слышится: "Капитана хао", "Нипон бу хао"{4}. Мой адъютант, он же китаист-переводчик, переводит нам приветствия и отвечает на них по-китайски. Это импонирует населению. Такой встречи у меня не было даже на Западе в день окончания войны. Мэр города и начальник полиции смущены. Они не ожидали столь бурного проявления симпатии к нам.

Нам временно отводят место в гостинице "Ямато". Не заезжая туда, направляемся в императорский дворец, где к тому времени размещался политотдел штаба фронта под командованием генерала А. Д. Притулы. Он прилетел накануне с личной охраной и переводчиком в штаб японской армии для переговоров по вопросам, связанным с капитуляцией.

Притула нашему приезду обрадовался. После официального представления он сказал:

— Теперь мне веселее. Как-никак появилась хоть и небольшая, но воинская часть. До вашего прилета я чувствовал себя довольно неуютно. А тут еще история с императором, которого я вывез из-под носа японцев в Читу...

— Пу И в Чите? — вырвался у меня вопрос.

— Да, уже в Чите. Не удалось ему удрать из Маньчжурии, — рассмеялся Притула и тут же рассказал историю пленения последнего маньчжурского императора.

— Когда наш самолет сел на аэродроме, — продолжал Притула, — никто из нас не знал, что здесь, в Мукдене, находится Пу И. Он, по всей видимости, готовился улететь в Японию. Во всяком случае, на аэродроме мы увидели готовый к отлету самолет. Нас это заинтересовало. В это время к самолету направлялся стройный, довольно еще молодой человек в военной форме. Мы остановили его. Из расспросов выяснили, что это и есть император. Принимаю решение его захватить, благо наш самолет также на ходу. Начинаю вести с Пу И разговор через переводчицу, незаметно оттесняя его к нашей машине. Подойдя к нашему Ли-2, вежливо обезоруживаем его, усаживаем в самолет и под охраной отправляем в Читу.

Все это было проведено настолько стремительно, что охрана Пу И и персонал аэродрома узнали о случившемся лишь после того, как наш самолет взмыл в воздух. Так закончилась деятельность марионетки.

— А как же японцы?

— Открыто ничего не предприняли, но с капитуляцией что-то тянут. Несмотря на заверения командования Квантунской армии о прекращении огня, японские войска продолжают вести бои на многих участках фронта. Сейчас мы с вами поедем в штаб 3-го фронта и разберемся на месте.

Из рассказа Притулы становилось очевидным, что командование Квантунской армии умышленно затягивает капитуляцию войск. Нужно было заставить его выполнить обязательства и прекратить кровопролитие...

Наступал вечер. Отдав распоряжение выставить охрану у государственного банка, мы отправились в гостиницу "Ямато" поужинать и отдохнуть. Но, увы, отдохнуть не пришлось. Отовсюду начали поступать сведения о грабежах. Кое-где слышалась перестрелка. Местная администрация на наш вопрос с испугом отвечала: "Хунхузы, хунхузы". О местных бандитах (хунхузах) мне приходилось читать в различных материалах о Маньчжурии. Широко разветвленная сеть банд действовала по всей территории, наводя ужас на население. Сейчас, когда нашего гарнизона фактически еще не было, а японцы не желали нести охрану, бандитам было предоставлено широкое поле деятельности. Местная полиция не только не принимала мер, но, по имевшимся сведениям, сама участвовала в грабежах. Начальник полиции обещал принять меры по наведению порядка, но после разговора с ним у меня создалось впечатление, что грабежи — провокация, организованная с ведома полиции. Пришлось нам с Кравченко разделить батальон на несколько групп и при помощи русских, живших в Мукдене, предпринять необходимые меры против грабителей. К утру подразделения батальона восстановили в городе порядок. Я сделал строгое внушение начальнику полиции и напомнил о лежащей на нем ответственности за поддержание спокойствия в городе.

Но что можно ожидать от ставленника оккупантов? Его надо заменить, но кем? Я здесь никого не знаю. Не знаю даже, с кем связаться и на кого опереться. Положение действительно "хуже губернаторского".

В помещение комендатуры, еще не приведенное в должный порядок, с утра 21 августа набилось полно народу. Кого здесь только нет — китайцы, корейцы, русские, евреи, индийцы, татары, грузины, японцы, французские миссионеры из конгрегации святого Мора, представители швейцарской фирмы Бринера, какие-то монашки в белых пелеринах. Все с просьбами, жалобами. Некоторые русские из бывших эмигрантов и те, кто жил в Маньчжурии со времени постройки КВЖД, пришли познакомиться. Появились представители разных партий, их я направляю к Кравченко. Адъютант объявляет, что сегодня приема не будет. Но народ чего-то ждет, не уходит.

Днем собираю представителей местной власти: губернатора, мэра города, начальника полиции. С ними пришли их советники, переводчики. Объявляю, что отныне они в своих действиях подотчетны мне, город должен жить нормальной жизнью. Одновременно приглядываюсь к ним. Хочу определить, на кого можно положиться, а кого следует быстрее заменить. Как жаль, что не знаю людей, на которых можно опереться, не с кем даже об этом посоветоваться.

Подполковник Кравченко, присутствовавший на совещании, доложил, что появилась группа гоминьдановцев, которые хотели бы занять руководящие посты. Доверять им особых оснований нет. От них отбиваемся тем, что, мол, не знаем, признает ли их сам гоминьдан. То, что они объявили себя сторонниками Чан Кайши, еще не означает, что они признаны гоминьдановским руководством.

День проходит в переговорах. Вместе с мэром явились три старца. Они предъявляют почти ультимативное требование разрешить создать "консультативный политический совет". Интересуюсь, кого и что они представляют и как понимают работу этого совета. Они называют себя представителями "шэньши"{5}, их профессия — "филантропия". Всем вместе 230 лет. Чувствуется, что это и есть настоящие "отцы города", стоявшие в тени, но фактически управляющие всей жизнью. Почему они вылезли на свет — пока понять не могу. Обещаю подумать насчет совета и через недельку дать ответ.

Русские эмигранты и те, кто жил здесь до октября 1917 г., хотят узнать, нельзя ли им устроиться к нам на работу. Мы нуждались в переводчиках, техническом персонале, работниках столовой и кое-кого взяли. Появились и китайцы, предлагающие свою помощь. Один из них, сорокалетний инженер-путеец Сю, окончивший Харбинский политехнический институт, хорошо владел русским языком. Обещаю работу и им.

К вечеру снова начались грабежи. Грабят и предприятия, и японские кварталы. Кое-где вспыхнули пожары. Отдаю приказ о применении суровых мер против грабителей и о наказании их вплоть до расстрела на месте преступления. Приказ переводится на китайский язык, быстро отпечатывается в десятках тысяч листовок, разбрасываемых с машин в толпу народа на улицах. Почти всюду грабежи прекращаются. Однако на вокзале, в пакгаузах, и на текстильных фабриках бандиты продолжают свое дело. Полиция явно не хочет принимать меры против бесчинствующих хунхузов. Выезжаю с автоматчиками к вокзалу. Наше появление ничего не меняет. Решаюсь на крайние меры. Автоматчики окружают пакгаузы, арестовывают несколько бандитов. Толпа притихла, ждет, чем все закончится. Я понимаю ее настроение. Если мой приказ не будет выполнен, завтра весь город окажется во власти грабителей-хунхузов.

Рядом со мной почему-то оказался инженер Сю. По-видимому, он, как железнодорожник, находился на вокзале. Прошу его еще раз прочитать приказ собравшимся жителям города (их здесь несколько тысяч человек). Он громко читает приказ по-китайски. Кое-где в ответ раздается "хао" — "хорошо".

При посредстве Сю допрашиваю арестованных тут же у машины. Они смотрят исподлобья, смеются прямо в лицо — явно уголовные элементы. Кардинальные меры подействовали отрезвляюще. Грабежи прекратились.

Поздно вечером доложил о мерах по восстановлению порядка прибывшему члену Военного совета А. Н. Тевченкову, который одобрил их. С ним в мое распоряжение прилетела группа офицеров, им предстояло стать районными комендантами. Прибыл и полковник Следь, назначенный моим заместителем по строевой части. Ему я поручил срочно сформировать штаб комендатуры.

Так прошло мое первое знакомство с Мукденом. В этот день в город передислоцировался штаб 6-й танковой армии с частью войск. Наше положение упрочивалось.

* * *

Губернатор, мэр города, начальник полиции сначала незаметно, а затем все откровеннее начали саботаж. Наши указания они просто не выполняли или выполняли так, что вместо пользы получался вред. Назрела необходимость их замены. Но кем?

Эмиссары Чан Кайши, нелегально приехавшие в Мукден, заигрывали с бывшими ставленниками оккупантов. Те, надеясь остаться у власти, обрадовались полученной от правительства Чан Кайши директиве — исполнять свои обязанности до передачи Мукдена его войскам. Тут же городские власти попытались вести против нас кампанию, прибегая зачастую к провокациям. Одной из таких попыток было формирование нелегальных вооруженных групп бандитов, так называемых корейских отрядов, отрядов "самообороны".

Необходимо было заменить прогрессивно настроенными людьми в первую очередь хотя бы основных должностных лиц, представлявших силы реакции. К этому времени в Мукдене появились коммунисты, работники политорганов армии КПК. По их рекомендации губернатором провинции назначаю младшего сына небезызвестного китайского генерала Чжан Цзолиня{6}.

Это назначение общественность города встречает с удовлетворением. В комендатуру приходят делегации разных общественных группировок с выражением признательности. Провинция встретила его также сочувственно.

На должность мэра был подобран соответствующий кандидат, начальником полиции был назначен один из бывших мелких чинов, пользовавшийся доверием коммунистов. С переменой городского начальства наша работа значительно облегчилась.

Однако не дремали и чанкайшисты. Проведав через свою агентуру о проводимой коммунистами записи добровольцев в части Национально-освободительной армии Северо-Востока они начали формировать отряды под видом "коммунистических", "национальных" и "гоминьдановских". Создавались ими отряды и по религиозному принципу. На восточной окраине между "коммунистическими" отрядами начались вооруженные столкновения. Цель столкновений провокационная — во что бы то ни стало вызвать беспорядки в городе. На наши требования распустить эти отряды гоминьдановцы отвечали, что никакого отношения к отрядам не имеют, они, мол, "коммунистические" и обращаемся мы не по адресу. Отряды, подобные мукденским, создавались в большом числе по всей территории Маньчжурии. Мы знали конечную цель этих провокаций — вызвать вооруженное восстание, знали и директиву Чан Кайши местным гоминьдановцам. Эта директива требовала вовлечь нас в открытые военные действия на стороне 8-й армии Чжу Дэ, чтобы чанкайшисты на "законном" основании могли просить американские войска выступить на их стороне. Мы получили распоряжение во избежание конфликта немедленно пресечь деятельность так называемых "коммунистических" отрядов.

Разоружение и роспуск отрядов вызвали яростные нападки на нас со стороны их организаторов. Они упрекали нас в том, что мы якобы не принимаем меры к разоружению частей 8-й армии. Нам важно было проявить беспристрастность в этом вопросе. Мы заявляли, что разоружаем всех и, пока Советская Армия находится в Маньчжурии, никаких воинских частей не должно быть в городе.

После разоружения всевозможных реакционных отрядов авторитет советской комендатуры неизмеримо вырос. К нам теперь обращались по самым разнообразным вопросам, даже чисто семейным. Мы стали арбитрами в конфликтах правового порядка, третейскими судьями в разрешении спорных вопросов.

* * *

Хочется рассказать о русских, проживавших в Маньчжурии. Моя первая короткая встреча с ними произошла в Хайларе. Более обстоятельно познакомился с русскими в Мукдене и Харбине. В Мукдене насчитывалось около полутора тысяч русских семей. Часть из них проживала здесь еще до революции, другая часть — эмигранты.

Среди русских было немало белогвардейцев-семеновцев. На них империалисты делали ставку как на реальную силу в борьбе против Советского Союза. Были даже попытки создать из семеновцев военные отряды. Но после нападения Гитлера на Советский Союз эти формирования оказались ненадежными, и японцы их разоружили. С нашим приходом белогвардейская верхушка вместе с Семеновым6 была арестована и предстала перед советским судом.

Лояльное отношение многих русских, проживающих в Маньчжурии, к Советскому Союзу проявилось наиболее ярко при проведении выборов в Верховный Совет СССР в феврале 1946 г. К этому времени им выдали советские заграничные паспорта. С какой гордостью они показывали свои красные книжечки — паспорта! Теперь они вновь обрели отечество. Организованные агитпункты работали с полным напряжением. Изучались Конституция СССР, Положение о выборах, была проведена встреча с кандидатом — генерал-майором М. С. Батраковым. В день выборов, задолго до начала голосования, у дверей избирательного участка собралась очередь, и к девяти часам утра голосование было закончено. При подсчете выяснилось, что все, как один, отдали свои голоса за кандидата блока коммунистов и беспартийных.

Многим русским мы помогли установить связь с родными на территории Советского Союза.

— Русское влияние в Маньчжурии чувствовалось во всем. Отношение подавляющего большинства русских к китайцам было самое человечное, чего нельзя сказать о представителях буржуазных государств, и это прекрасно чувствовали китайцы и платили тем же.

* * *

Как-то мне позвонили из Чанчуня и предупредили, что в Мукден должен прибыть министр без портфеля чанкайшистского правительства Мо Дэгуй — один из наиболее ярых врагов Советского Союза. Вскоре мы с ним встретились. Пожилой, выше среднего роста, с маленькими, хитрыми глазками, надменный — таков был представитель чанкайшистской клики.

Цель его приезда — зондаж в кругах промышленников и финансистов по вопросу об их отношении к чанкайшистскому режиму, попытка сколотить группу, которая встала бы в оппозицию к нам, сбор сведений по экономике. Мне было известно о нелегальных совещаниях, проводимых на квартире местного финансиста, имевшего свой банк в период японской оккупации. Его провокационные действия подтверждали, что чанкайшистское правительство, имевшее с ними договор, проводит по отношению к Советскому Союзу вероломную политику.

Мо Дэгуй пытался заигрывать с нами. Он устроил банкет, пригласил нас. Но я на банкете не присутствовал. Мне было неприятно сидеть за одним столом с автором ряда пасквилей, направленных против СССР. Посетил Мукден и представитель группы четырех семейств, фактический распорядитель чанкайшистской экономики-министр финансов Кун Сянси{8}. Это был низенький, тучный господин лет пятидесяти. Встречаясь с местными финансово-промышленными воротилами-владельцами банков, угольных копей, фабрик, заводов, он вел себя как настоящий хозяин. Мой переводчик не успевал переводить все, что он говорил, но было видно, что его распоряжения даются категорическим тоном и являются обязательными для тех, к кому он обращался.

Местные представители крупной буржуазии в честь своего гостя, министра финансов, устроили банкет. На банкете произносились только вежливые тосты. Вскоре министр ушел, сославшись на усталость. Но через несколько часов я получил сведения о проводимом им совещании. Банкет был своего рода маскировкой, попыткой отвлечь наше внимание. На совещании рассматривались мероприятия по срыву работы банков, открытых нами с большим трудом. Стоял вопрос о разработке денежной реформы, направленной на подрыв денежного обращения в Маньчжурии. Но пока мы были в Маньчжурии, этот план не был претворен в жизнь.

Здесь уместно сказать несколько слов об экономике Маньчжурии в рассматриваемый период. С нашим приходом и отстранением японцев от деловой жизни крупные промышленники и оптовики, владельцы банковских контор остановили работу предприятий, закрыли банки, свернули оптовую торговлю. Их агентура распространяла слухи о предстоящей якобы экспроприации заводов и фабрик, банков и шахт. В общем развернулась знакомая клеветническая кампания. Деловая жизнь замерла. За ее восстановление пришлось взяться нам.

Ежемесячная потребность мукденских предприятий в угле составляла 190 тыс. т. Надвигалась зима. Необходимо было обеспечить население топливом. Благодаря своевременному кредитованию Фушуньские копи вскоре начали работать почти нормально. Недостаток в транспорте мы устранили за счет транспортных средств советских войск. Но пустить предприятия в ход все же оказалось легче, чем обеспечить их кредитами.

Без действующих банков невозможно было обойтись. Владельцы угольных шахт, пищевых и текстильных фабрик резонно ставили передо мной вопрос о кредитовании, иначе они не смогли бы своевременно обеспечить свои предприятия сырьем и выплачивать заработную плату рабочим. Больше месяца пришлось вести дипломатические переговоры с группой финансистов, прежде чем удалось уговорить их открыть кредитный банк. Начались финансовые операции. Деловая жизнь стала налаживаться. Приезд представителей Чан Кайши грозил сорвать восстановленную с таким трудом работу предприятий, транспорта и торговли. Пришлось принимать еще более решительные меры для стабилизации и укрепления хозяйства Маньчжурии. Колебания банкиров и предпринимателей были преодолены. Кризиса, которого добивалась чанкайшистская клика, удалось избежать.

Вскоре с мандатами от Чан Кайши прибыли новый мэр города господин Дун и группа его служащих. Приезд чанкайшистов большинство населения встретило враждебно. Прежнего мэра города хорошо знали рабочие, мелкие служащие, он был для них свой. Теперь из Чунцина прибыл человек, которого никто не знал, кроме узкого круга промышленников и банкиров.

Дун, по профессии инженер, реакционный гоминьдановец, окончил университет в Америке и был настроен явно проамерикански. На одном из официальных банкетов, подвыпив, он стал жаловаться, что не в состоянии бороться с куплей и продажей всевозможных должностей. На мой вопрос, каково положение с этим в Центральном Китае, Дун ответил, что там еще хуже. И это говорил человек, которого чанкайшистские заправилы направили на должность мэра главного города Маньчжурии. Можно легко представить себе, что происходило в Центральном Китае.

С прибытием чанкайшистских "представителей власти" прогоминьдановские группы подняли голову. Они начали издавать свой печатный орган, в котором довольно откровенно вели антисоветскую пропаганду. Лихорадочную работу гоминьданов-цы развернули среди студентов Мукденского университета. Мы даже получили сведения о создании террористических групп. Одной из таких групп днем на улице города в людном месте был убит инженер Сю, работавший с нами. К этому времени относится и первое покушение на коменданта, окончившееся арестом террориста, обнаруженного часовым у моей квартиры.

Гоминьдановцы быстро нашли общий язык с японскими реакционерами, не успевшими еще уехать на родину. Впрочем, этому нельзя удивляться, так как Чан Кайши еще в ходе войны считал основной своей целью разгром и уничтожение Народно-освободительной армии и ликвидацию коммунистического движения, а отнюдь не борьбу с оккупантами. Гоминьдановцы решили с помощью японцев поднять восстание в Мукдене. Путч подготавливался в строгой тайне. Организаторы путча рассчитывали, что население Мукдена поддержит их и выступит против нас. Первым объектом нападения намечались районы комендатуры города.

Декабрьской ночью вооруженные группы осадили первую комендатуру. Были убиты выстрелом в затылок несколько наших вольнонаемных служащих, возвращавшихся к себе на квартиру. Завязались перестрелки и около других комендатур. В центральную комендатуру поступили тревожные сообщения. Я в это время находился в гостинице "Ямато" у прибывшего заместителя маршала Малиновского генерал-полковника В. Д. Иванова. Гостиница была расположена на той же площади, что и комендатура. Комендант гостиницы, наш офицер, доложил, что в городе началась стрельба. Получив разрешение от генерала Иванова, направляюсь в комендатуру для выяснения обстановки.

Чтобы попасть в районы, где началась перестрелка, пришлось вызвать машину, стоявшую во дворе моей квартиры. В ожидании пытаюсь узнать новости по телефону. Выехавшие раньше меня полковник Алехин и Следь вскоре вернулись и доложили, что в районе первой комендатуры идет бой, что делается в районе третьей, они не знают, так как проехать туда невозможно из-за стрельбы. По тревоге был поднят мотоциклетный батальон и направлен к месту боя. Несколько наших броневиков быстро навели порядок, и к утру с путчем было покончено. Захваченные террористы на допросах молчали. Мы передали их нашим следственным органам.

Моя машина пришла с опозданием. Оказалось, что занимаемый мною дом также был осажден и охрана его обстреляна. Во двор было брошено несколько гранат, но никто не пострадал.

Первое время мы полагали, что путч организовали японские реакционеры, и удивлялись их наглости. Лишь впоследствии выяснилось, что истинным вдохновителем этой гнусной затеи было командование 5-й чанкайшистской армии.

Незадолго до декабрьского путча я был извещен, что в Мукден намерена прибыть с визитом мадам Суй — жена Чан Кайши. К счастью, после ее неудачного визита в Ставку нашего командования она лишь появилась со своим самолетом на мукденском аэродроме и остановиться в Мукдене не пожелала.

* * *

В соответствии с особым соглашением между правительствами СССР и Китая в Мукден должны были прибыть воинские соединения гоминьдановцев. Я обязан был официально встретить командование чанкайшистских войск и не допустить никаких инцидентов.

Но уже с момента вступления этих войск мы столкнулись с намеренной обструкцией: требования советской комендатуры не выполнялись. Передовые части гоминьдановцев отказались остановить эшелон для проверки. Пришлось применить оружие. Чанкайшистское командование пыталось предъявить мне протест, жалуясь на "нелояльное отношение советских войск". Мы доказали необоснованность их претензий, и протест был взят обратно. Надо сказать, что Чан Кайши направил в Мукден отборную армию, подготовленную в Бирме американскими инструкторами и снабженную лучшим американским оружием. Офицерский состав этой армии в основном прошел подготовку в американских колледжах. За боевые действия на территории Бирмы армия получила гвардейское знамя.

Посылая именно эти соединения в Маньчжурию, чанкайшисты рассчитывали, что они прочно займут этот район и не дадут обосноваться на Северо-Востоке 8-й Народно-освободительной армии Чжу Дэ. Командующий гоминьдановской армией генерал Пэн Бишэн, маленького роста, худощавый, еще довольно молодой, был образованным человеком, прошедшим курс военных наук в Соединенных Штатах.

Штаб Пэн Бишэна развернул бурную деятельность. Заработала гоминьдановская разведка и контрразведка, создавая агентурную сеть. По городам и селам провинции шла запись добровольцев для борьбы с частями Народно-освободительной армии. Под Инькоу произошло форменное сражение, в котором части НОА нанесли поражение частям хваленой "бирманской" армии.

Мы старались избегать конфликтов между нашими солдатами и гоминьдановцами. Советские военнослужащие проявляли высокую сознательность и дисциплину. Чанкайшисты вынуждены были признать нашу лояльность.

С прибытием гоминьдановской "бирманской" армии в Мукден под защиту чанкайшистских штыков начали съезжаться дельцы и помещики со всей Маньчжурии. Одним из первых прибыл миллионер Ма, имевший водочный завод в Харбине и ряд других предприятий по городам Маньчжурии. Ма прекрасно владел русским языком. До революции он вел крупные дела на железной дороге от Порт-Артура до Иркутска. У него были довольно прочные связи с русскими буржуазными и белоэмигрантскими кругами. Мы в это время осуществляли крупные заготовительные операции по снабжению наших войск через китайских купцов. Ма захотел выступить монопольным поставщиком. Его притязания нами были деликатно отвергнуты.

Кстати, Ма всегда служил переводчиком при разговорах со мной чанкайшистов, занимавших высокие посты. Он пользовался у них большим доверием.

Гомипьдановцы быстро нашли общий язык с японцами. Впрочем, этому нельзя было даже и удивляться. Советские войска препятствовали провокационной деятельности командования чанкайшистской армии. Видимо, виновником всех про валов считали меня, этим и объясняется организация еще одного покушения на мою особу. Для этой цели был избран японец-смертник. Он ночью забрался под автомашину, в которой я должен был ехать, намереваясь взорвать себя и меня. К счастью, шофер решил подогнать машину ближе к подъезду. Террорист был обнаружен и передан нашим следственным органам. Позже, во время допроса, мне показали его. Вот здесь-то и выяснилось, что нити покушения ведут в штаб "бирманской" армии, но к тому времени мы уже сворачивались и оставляли Мукден, и заниматься детальным расследованием не было времени.

* * *

9 марта 1946 г. мы получили приказ оставить Мукден, передав всю власть китайцам не позже 11 марта. Такое распоряжение нас несколько удивило. Ведь 5 марта маршал Р. Я.Малиновский, приехавший в Мукден, в разговоре со мной сказал, чтобы я получше устраивался, так как мне предстоит длительное пребывание в Маньчжурии. И вдруг 9 марта получаем приказ срочно покинуть Мукден и отправиться всем составом комендатуры в Харбин. Истинная причина столь неожиданного изменения обстановки стала известна несколько позже. Она заключалась в следующем: чанкайшисты хотели, чтобы их воинские части вошли во все пункты, где расположены наши войска. Они намеревались использовать нас как своего рода щит, прикрывающий их от Народно-освободительной армии Китая, иными словами, рассчитывали укрепить свою власть, опираясь на мощь Советской Армии. Визит мадам Сун, о котором я упоминал выше, был предпринят для того, чтобы договориться с нашим командованием о длительной оккупации советскими войсками Маньчжурии. Одновременно в Москве китайское посольство вело переговоры в Министерстве иностранных дел. Потребовалось принять срочные меры, чтобы сорвать коварные замыслы чанкайшистов. Население сожалело о нашем уходе, многие, не скрывая, говорили об этом. Мы охотно верили таким заявлениям, ибо знали о гоминьдановских методах управления страной. Зато в штабе 5-й армии царило нескрываемое веселье. Командование гоминьдановских войск полагало, что в Мукдене власть чанкайшистов держится прочно. Но, как показали события, это был самообман. Последние дни нашего пребывания в Мукдене были посвящены ликвидации комендатуры, и заниматься городскими делами уже не было времени. А в городе вовсю хозяйничали гоминьдановцы.

По улицам маршировали войска. По мере освобождения нами административных зданий их занимали чанкайшисты. Аресты противников чанкайшистского режима начались сразу же, как только последняя машина с советскими солдатами ушла на вокзал для погрузки в эшелон. Город затих. Кроме гоминьдановских солдат и американских "туристов", на улицах редко можно было увидеть прохожего. Все попрятались, как будто в ожидании грозы. Один из директоров банка, заехавший проститься с нами, как бы вскользь заметил, что, пожалуй, лучше бы в городе находились войска Народно-освободительной армии Китая. А ведь он принадлежал к числу крупных финансистов и владельцев большого капитала. Перед отъездом из Мукдена мы посетили русское кладбище, где похоронены павшие в боях под Мукденом в русско-японскую воину солдаты и офицеры, а также советские воины, погибшие при изгнании японских оккупантов из Маньчжурии. Эшелоны погружены. Ожидаем отправления. В вагоне собрались мои заместители. Раздается гудок паровоза. Бросаем последний взгляд на город, с которым уже так много связано. Еще вчера сверкавший огнями Мукден погрузился в темноту.

* * *

Станцию назначения мы знали — г. Харбин. Но что мы там будем делать — не было известно. Утром по приезде в Чанчунь, где находился штаб главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке, я отправился с докладом к начальнику штаба. От него получил указание возглавить комендатуру Харбина, куда передислоцируется и штаб главнокомандующего. Харбин — крупнейший железнодорожный узел на КВЖД. Моя задача — обеспечить полный порядок в городе с почти миллионным населением. Городские власти Харбина — гоминьдановцы. Население многонациональное. По случаю моего вступления в должность коменданта гоминьдановские городские власти устроили банкет. Вообще в Маньчжурии была развита банкетомания. Банкеты устраивались по самым незначительным причинам. На банкет был приглашен также представитель ставки Чан Кайши в Харбине — генерал Ян. Военное образование он получил в США. Как в калейдоскопе, мелькали передо мной харбинские жители на приемах в комендатуре. Для посетителей были установлены два дня в неделю. Прием проходил по существовавшей в Харбине традиции. К 16 часам в приемной собирались все, кто хотел обратиться по какому-либо вопросу. Ровно в 16 часов я в сопровождении адъютанта выходил в приемную и по очереди спрашивал каждого. Если просьбу можно было удовлетворить сразу, вопрос решался здесь же, и адъютант записывал приказ коменданта. Если же надо было обстоятельно разобраться с жалобой, то проситель или ожидал в кабинете, или ему назначалось другое время. Благодаря такому порядку экономилось много времени и работа шла значительно продуктивнее. В комендатуру являлись представители различных слоев населения. Вопросы были самые разнообразные. Как-то ко мне обратился с жалобой на сына отец. Он определил мальчика в лицей, а тот сбежал. Нельзя ли заставить сына учиться в лицее? Белокурый мальчишка лет двенадцати, видно озорник, на мой вопрос, почему он не хочет учиться в лицее, ответил: "Они смеются надо мной за то, что я сын рабочего, а я не хочу учиться с буржуями". Приходил муж с просьбой уговорить жену вернуться к нему. Жена ответила категорическим отказом и заявила: пока муж не бросит пить, она к нему не вернется. Не принимать и не рассматривать их просьб и жалоб я не мог. В коменданте города они видели представителя Советской власти, защищающего интересы народа. Приходили в комендатуру на прием посетители несколько иного рода — журналисты, литераторы, адвокаты из числа идеологов белогвардейщины, создававшие "общественное" мнение в своих пасквильных статьях и выступлениях до нашего прихода в Маньчжурию. Не имевшие никаких принципов, они предлагали свои услуги для работы в советской прессе, просили разрешения на открытие разных контор, увеселительных предприятий и т. д. Конечно, им отказывали. В Харбине нам пришлось столкнуться с отвратительным явлением — куплей и продажей людей. Как-то на прием пришел местный житель-китаец. Его жалоба поразила меня. Он задолжал ростовщику какую-то сумму денег. Подошел срок уплаты, но у бедняка не оказалось нужной суммы, и тогда ростовщик в погашение долга взял его дочь на полгода в наложницы. Жаловался проситель не на то, что дочь отдана на поругание, а на то, что прошло шесть месяцев, но ростовщик не возвращает дочь. Продажа дочерей, оказывается, была тогда обычным явлением в Маньчжурии.

Мы вели решительную борьбу с этим тяжелым пороком буржуазного общества. В Харбине, как и в Мукдене, существовала черная биржа. С ней мне пришлось познакомиться в связи с возникшим делом о спекуляции. К нам начали поступать сведения, что в городе производится купля-продажа советских банкнотов. Государственный курс резко отличался от курса, установившегося на черной бирже. Вот и шел бойкий обмен валюты. Виновные были быстро разоблачены и понесли заслуженное наказание. Главную роль в этом деле играли крупные валютчики, действовавшие в сговоре с местной властью... Наше пребывание в Харбине оказалось недолгим. К середине апреля 1946 г. стало известно, что Советская Армия уходит из Маньчжурии. Служить щитом для гоминьдановпев, старавшихся укрепить свою власть за нашими спинами, мы не собирались. Войска выводились в соответствии с намеченным планом. Два эшелона с личным составом и имуществом комендатуры отправлялись последними. Китайское население устроило грандиозные проводы советским войскам. До 200 тыс. граждан Харбина и жители окрестных деревень собрались на митинг. Затем был проведен парад советских войск, отправлявшихся с площади прямо на вокзал. С уходом основной массы войск для комендатуры настала горячая пора: надо было разобраться с претензиями отдельных граждан, поддерживать порядок и защищать интересы русских, получивших советские паспорта. Мы спешно заканчивали свои дела. И вот мы снова в эшелоне. Раздаются прощальные гудки паровоза, и состав, набирая скорость, оставляет Харбинский вокзал. Впереди Муданьцзян, а там Гродеково, наша родная, советская земля! Через день-два мы будем на родине встречать Первое мая. В ночь с 29 на 30 апреля эшелоны комендатуры пересекли государственную границу, держа путь на Хабаровск.