Мятежники наступают
До первых сражений
Причины гражданской войны в США, вспыхнувшей в апреле 1861 г., слишком противоречивы и многоплановы, чтобы идти на риск беглого пересказа их. И все же рискнем. Еще до того как 4 июля 1776 г, североамериканские колонии Англии, провозгласив независимость, стали самостоятельным государством, на этих землях в основном уже сложилась социальная иерархия с двумя разновидностями — северной и южной. На Юге во главе ее находился состоятельный класс плантаторов (часто — потомков аристократических английских семейств), деловым придатком которого были торговцы, осуществлявшие массу операций, чересчур сложных для белоручек-аристократов и «недостойных» их. Необъятные плантации Юга — прежде всего табачные (с конца XVIII в. — хлопковые), а также сахарные, рисовые и всякие другие — обрабатывали негры-рабы, лишенные каких-либо прав.
История негров в Северной Америке сложилась так{1}, что, являясь формально свободными (на Севере), они были, с точки зрения всех белых американцев в XVII — XVIII вв., существами низшей категории, а для южан — просто предметом домашнего обихода, бессловесными животными, отличавшимися от коров или лошадей только функциональным применением. «Добропорядочные» же северяне, в среде которых торговцы, а затем и промышленники играли ведущую роль, нимало не заботились о том, что происходило с «этими черными» на просторах южных плантаций. Впрочем, на самом Севере рабства не существовало. У части негров там даже были крохотные фермы, порой — лавчонки и мастерские, которые, правда, посещали только негры. Белые же снисходительно взирали на это, искренне радуясь своему «демократизму».
Такое положение сохранялось вплоть до начала 20-х годов XIX в., когда в США появились не отдельные противники рабства (это было и прежде), а группы людей все решительнее высказывавших протест против этого института, несовместимого с бурным развитием капитализма в стране и буржуазно-демократической этикой. В основном это был трудовой люд Севера и — в меньшей степени — Юга: фермеры, ремесленники, позднее — также промышленные рабочие, лучшая часть интеллигенции. Конечно, такое расслоение в вопросе о рабстве не следует понимать буквально, ибо весьма значительная часть простолюдинов (особенно на Юге) была заражена расистскими предрассудками, основанными исключительно на пренебрежении к иному, черному, цвету кожи тех, которым, казалось, навечно суждено было остаться низшей расой на земле Америки.
Но с этим не желали мириться ни сами негры, ни их белые защитники, которых становилось все больше. Начиная с 20-х годов споры о том, быть или не быть в США рабству, и о других связанных с этим проблемах активно вторгаются в политическую область, становятся предметом бурных обсуждений в конгрессе США, в ассамблеях практически каждого штата{2}. Еще до начала гражданской войны негритянский вопрос стал причиной многообразных форм борьбы и в переносном и в прямом смысле слова.
В 50-е годы усилилось нагнетание взрывоопасной обстановки вокруг проблемы рабства. Именно тогда синонимом выражения «негритянский вопрос» стали слова «неотвратимый конфликт» — так и по сей день именуют эту проблему историки.
Дело защиты прав негров на все то, чем пользовались белые граждане Соединенных Штатов, перестало быть монополией одиночек и небольших групп, получивших название аболиционистов (т.е. упразднителей, ликвидаторов чего-то, в данном случае — рабства), объективно став органической частью интересов буржуазии северных штатов, ибо процветавшие на Юге рабство и крупное землевладение сковывали развитие страны по капиталистическому пути. Но плантаторская олигархия Юга не намерена была уступать. Более того, она жаждала распространить рабство и на территории остальных штатов, тем более что кризис рабовладельческого плантационного хозяйства к тому времени углубился, и в получении новых земель плантаторы видели спасение.
Именно поэтому Юг настороженно и даже зло встретил создание в феврале 1854 г. республиканской партия ставшей в те годы выразительницей интересов молодой национальной буржуазии, а также средних и мелких фермеров. Ее лидеры вначале остерегались прямо высказываться за отмену рабства, хотя не скрывали антипатии к нему и активно выступали за его ограничение территориями тех штатов, где рабство уже существовало. Конечно, не следует понимать ситуацию тех лет упрощенно: северяне — хорошие, южане — плохие. Представители северной буржуазии объективно решали для себя негритянский вопрос в плане постепенной отмены рабства. Но это отнюдь не означает, что всех их занимали нужды негритянского населения, что они стремились чем-либо ему помочь, кроме формального перевода негров в другую экономическую категорию. Подобно плантаторам, они считали негров недостойными даже минимальных прав, намереваясь предоставить им лишь видимость личной свободы.
Это в полной мере относилось, если говорить о конце 50-х годов, и к будущему президенту США Аврааму Линкольну, позиция которого в советской историографии порой оценивается поверхностно, только в позитивном плане. Между тем взгляды его в ходе войны претерпели сложнейшую эволюцию. Так, в сентябре 1858 г., баллотируясь в сонат от штата Иллинойс, Линкольн высказался против предоставления неграм права гражданства и добавил, что каждый конкретный штат имеет право сделать негров гражданами, но если такой вопрос встанет в его родном Иллинойсе, он будет бороться против этого{3}. Иными словами, признавая рабство явлением несправедливым, Линкольн не выступал тогда ни за его административную отмену, ни — тем более — за последующее предоставление неграм избирательных прав. Забегая вперед, отметим, что последний шаг Линкольном так и не был предпринят. Он был осуществлен (хотя и чисто формально) лишь в 1870 г, одним из его преемников, президентом Улиссом Грантом, прославившимся в ходе войны в качестве лучшего генерала, а затем и главнокомандующего армией Севера.
В 1860 г. события стали развиваться с нарастающей быстротой. Еще в феврале Линкольн, к тому времени уже очевидный лидер республиканской партии, заявил, что правительство США «не может постоянно быть полурабовладельческим и полусвободным» и что полная победа противников рабства или же его сторонников неизбежна{4}. А 6 ноября состоялись президентские выборы, на которых Линкольн голосами 1 866 452 американских граждан был избран президентом и, согласно конституции страны, должен был занять свой пост 4 марта следующего года (позднее этот 4-месячный интервал сократили до 2,5 месяцев, до 20 января).
Победа Линкольна и республиканской партии стала для рабовладельцев своеобразным сигналом к началу действий. Еще до выборов общественность Юга, предвидя подобный их исход, широко обсуждала возможность сецессии (т.е. отделения) южных штатов. Опасаясь этого, Линкольн 30 ноября писал видному политическому деятелю Юга, будущему вице-президенту Конфедерации А. Стефенсу: «Действительно ли население Юга испытывает опасения, что республиканская администрация намерена прямо или косвенно вмешаться в жизнь его рабов и его самого? Если это так, то хочу заверить Вас… что для подобных опасений нет оснований»{5}. Но и провозглашенная республиканцами умеренная доктрина — ограничение рабства его прежними территориями — не устраивала рабовладельцев.
По инициативе губернатора Южной Каролины У. Гиста власти южных штатов еще в октябре 1860 г, тайно условились о совместном выходе из состава Союза в случае победы республиканцев. Спустя полтора месяца после выборов, 20 декабря, Южная Каролина первой осуществила сецессию. Законодатели штата, собравшись в его столице Чарлстоне на экстренный конвент, приняли декрет, где, в частности, заявлялось: «Существующий ныне союз между Южной Каролиной и другими штатами под названием „Соединенные Штаты Америки" настоящим расторгается»{6}. Примеру южнокаролинцев, как и было условлено в затеянной Гнетом секретной переписке, последовали Миссисипи (9 января 1861 г.), Флорида (10 января), Алабама (11 января), Джорджия 19 января), Луизиана (26 января), Техас (1 февраля). Не везде мнение законодателей было единодушным: так, при принятии решения о сецессии Алабамы голоса, поданные «за» и «против», соотносились как 61 и 39, а в Джорджии — 208 и 89{7}.
4 февраля представители шести из отделившихся к тому времени семи штатов (делегат от только что отколовшегося Техаса прибыл лишь 13 февраля) на конвенте в Монтгомери (штат Алабама) объявили об объединении в рабовладельческую Конфедерацию, президентом котором 9 февраля они выбрали крупного плантатора Джефферсона Дэвиса, бывшего в 1853 — 1857 гг. министром обороны США. 18 февраля Дэвис «официально» вступил в должность. Конвент в Монтгомери, провозгласив себя конгрессом, принял и конституцию (8 февраля временную, а 11 марта — постоянную), «узаконившую» рабство на Юге.
Война надвигалась неотвратимо, и события, ставшие ее началом, уже разворачивались близ Чарлстона. Выйдя из состава Союза, власти Южной Каролины прекратили поставку продовольствия федеральному гарнизону в форте Моултри, расположенному на северной стороне прилегавшей к Чарлстону бухты. Фактическое установление блокады и возможность новых осложнений побудили командующего гарнизоном Моултри, 55-летнего майора Р. Андерсона поздно вечером 26 декабря тайно переправить всех своих людей в стратегически более выгодно расположенный форт Самтер, который находился на острове посередине бухты, при выходе из нее. Мятежники, только утром обнаружившие «пропажу» гарнизона Андерсона и появление его на Самтере, пришли в ярость: ведь до этого они рассчитывали на «мирную» капитуляцию Севера. Теперь же становилось все яснее — войны не избежать!
А положение в Самтере стало просто отчаянным: запасы продовольствия и питьевой воды (прежде ее доставляли с материка) были на исходе. Еще остававшийся в Белом доме президент Дж. Бьюкенен сделал жест, демонстрирующий его готовность помочь людям Андерсона: 9 января в бухту Чарлстона вошел большой пассажирский пароход «Звезда Запада», на котором было продовольствие для Самтера и около 200 солдат для усиления его гарнизона. Но когда батарея мятежников из форта в Куммингс-Пойнте дала по совершенно безоружному пароходу несколько залпов, он развернулся и уплыл. Андерсон, видевший эту сцену со стен Самтера, запретил канонирам поддержать «Звезду Запада» огнем: у него была инструкция министра обороны Дж. Флойда (тот тайно симпатизировал мятежникам и в последние недели своего министерства отправил на Дальний Запад 15 тыс. солдат федеральной армии из имевшихся тогда у Союза 16367, фактически выведя этим их из строя) «избегать любой акции, которая повела бы к ненужному провоцированию агрессии»{8}.
Время шло, и близился день, когда новоизбранный президент Линкольн должен был занять кабинет в Белом доме. 11 февраля он выехал в Вашингтон из столицы Иллинойса Спрингфилда, где жил до этого. По пути Линкольн останавливался в ряде городов, выступая с речами, что должно было способствовать и укреплению его популярности, и разъяснению позиции будущей администрации по поводу положения в страпе. Вскоре он прибыл в Вашингтон.
4 марта, невзирая на мольбы руководителей службы безопасности (у них были серьезные основания опасаться попыток покушения), Линкольн поднялся на трибуну перед недостроенным зданием Капитолия и — теперь уже в качестве президента — произнес небольшую речь. Президент призвал южан к примирению, сказав: «Мы не враги, но друзья. Мы не должны быть врагами»{9}. Он заверил южные штаты, что все опасения по поводу возможной угрозы их собственности (каковой считались и негры-рабы) и безопасности со стороны новой администрации напрасны. Линкольн особо подчеркнул, что разделение США на два государства противоестественно и эти новые образования, Союз и Конфедерация, не могут быть долговременными.
Речь президента уже ничего не могла изменить, но газеты Юга опубликовали ее, с удивлением обратив внимание на блестящий ораторский стиль Линкольна и особенно выделив следующие слова: «В ваших, а не в моих руках, мои недовольные соотечественники, важный вопрос о гражданской войне. Наше правительство не собирается нападать на вас. У вас не возникнет никаких конфликтов, если вы сами не станете агрессорами. Вы не давали клятвы Господу уничтожить это правительство, а я даю, и самую священную, — сохранить, защитить и оборонить его»{10}.
Нового президента сразу же ввели во все детали сложнейшей ситуации с Самтером. 9 марта на встрече со своим кабинетом Линкольн предложил министрам обсудить положение и найти оптимальное решение. Некоторые министры советовали эвакуировать форт ввиду невозможности его защиты, другие же, ссылаясь на то, что, по донесениям Андерсона, в Самтере еще оставалась провизия на 28 дней, предлагали до истечения этого срока не поднимать вопрос об эвакуации. Не занял тогда решительной позиции и сам президент. Опасаясь чем-либо спровоцировать мятежников на открытие военных действий, он в конце марта распорядился направить в Самтер небольшую флотилию под командованием Г. Фокса, но не для снятия блокады, а всего лишь для пополнения складов форта запасами продовольствия. Все еще стремясь соблюдать формальные приличия, Линкольн 6 апреля послал губернатору Южной Каролины Ф. Пикенсу уведомление о предстоящей операции и ее чисто мирных целях. А спустя три дня «экспедиция спасения» (под таким названием она вошла в американскую историю) отплыла от нью-йоркских причалов.
Но мятежники, не заинтересованные даже в столь робком укреплении положения осажденного форта, решили действовать немедленно. Их президент Дэвис назначил командующим войсками Южной Каролины генерала Пьера Борегара, который уже 11 апреля направил Андерсону письмо с требованием незамедлительно эвакуировать Самтер. (Любопытно, что Андерсон некогда преподавал кадету Борегару курс артиллерии в Военной академии США в Вест-Пойнте.) Борегар обещал обеспечить в ходе эвакуации «все удобства» и даже сохранить гарнизону оружие и личное имущество. Поблагодарив бывшего ученика за «любезность», Андерсон отказался оставить форт.
Во второй половине дня того же 11 апреля посланцы Борегара, бывший сенатор, а теперь полковник Дж. Чеснат и капитан С. Ли, возвратились с ответом Андерсона, а поздно ночью они же доставили ему новое послание, в котором сухо сообщалось, что Борегар «откроет огонь из своих батарей по форту Самтер через час после указанного времени»{11}. Это время Чеснат и Ли вписали сами — 3 часа 20 минут 12 апреля 1861 г. Документы неопровержимо доказывают, что мятежники были намерены захватить Самтер независимо от готовности северян вывести оттуда гарнизон{12}. Гражданская война в США началась.
В половине пятого утра с батареи мятежников в Куммингс-Пойнте прогремел первый выстрел по Самтеру. Стены форта были прочными, и офицеры гарнизона, по предложению Андерсона, решили… позавтракать, а потом уж ответить огнем своих батарей. Южане вели обстрел все интенсивнее, 19 батарей палили по форту с трех сторон (четвертой стороной Самтер был обращен к Атлантическому океану). Наконец, в 7 часов утра заместитель Андерсона капитан Э. Даблдэй навел орудие на Куммингс-Пойнт и сделал первый ответный выстрел. Разгорелась артиллерийская дуэль.
Где же была в это время «экспедиция спасения»? Она застряла у входа в бухту Чарлстона, ибо ее командующий Фокс получал от начальства противоречивые указания. Возможно, тут не обошлось без предательства, так как сильнейший в экспедиции корабль, фрегат «Поухэтен», был почему-то отправлен для снятия осады с менее важного и куда более отдаленного форта Пикенс в заливе Пенсакола, на границе Алабамы и Флориды. В итоге экспедиция, еще до начала перестрелки прибыв в неполном составе к самому входу в бухту, так и простояла там, бесцельно дожидаясь «Поухэтена» (как позднее утверждал Фокс), а скорее всего, не испытывая желания ввязываться в опасный бой. Впрочем, по указанию Линкольна вооружения на этих судах практически не было, и помочь защитникам Самтера они могли разве что символически.
Тем временем в форте начались пожары, огонь распространился буквально повсюду, то и дело в складах взрывались снаряды, вызывая новые разрушения. Все же до темноты северяне продержались. На следующий день обстрел возобновился, и наступила неминуемая развязка. У защитников Самтера кончились боеприпасы, и Андерсону пришлось уступить требованию о сдаче форта, переданному приплывшими на лодке посланцами Борегара.
Забежим немного вперед и процитируем строки из отчета, направленного Андерсоном в Вашингтон пять дней спустя (эти полные достоинства слова стали в США хрестоматийными): «Защищал форт Самтер в течение 34 часов, пока казармы не были полностью сожжены, главные ворота разрушены огнем, стены тыльной казармы форта серьезно повреждены, пороховой погреб окружен пламенем, а его дверь заблокирована в результате прямого попадания снаряда; при этом осталось лишь четыре бочонка и три заряда пороха. Не сохранилось никакого продовольствия, кроме свинины. Я принял условия эвакуации, предложенные генералом Борегаром, аналогичные тем, которые он предлагал 11-го числа, еще до начала столкновения»{13}.
Жестокая кровопролитная война только начиналась, впереди были разрушенные города и опустошенные селения, развалины домов и выжженные ноля, придорожные канавы, заваленные трупами, превращенные в груду обломков фабрики, шахты, железнодорожные пути… А тогда военачальники Севера и Юга еще могли позволить себе несколько театральное джентльменство, и Борегар разрешил 83 защитникам Самтера беспрепятственно оставить форт и даже забрать с собой все вооружение и личное имущество. В полдень 14 апреля гарнизон форта во главе с Андерсоном под барабанный бой выступил из ворот полуразрушенной крепости. По приказу бесстрашного майора был дан салют национальному флагу США, во время которого взорвалось одно из орудий и погиб стоявший рядом канонир Дэниэл Хоу. Он стал первой жертвой гражданской войны: огонь из Самтера не причинил особого ущерба укреплениям южан, а пальба последних, разнеся стены форта и деревянные постройки, не тронула людей, укрытых в прочных казематах. По взаимной договоренности гарнизон форта погрузился на пароход южан «Изабель», который затем подошел к «экспедиции спасения» и передал на борт судна «Болтик» защитников Самтера.
В Чарлстоне торжественно звонили колокола, по всему Югу праздновали первую победу. Рабовладельцы и не подозревали, что через четыре года эти звуки обернутся для них погребальным звоном.
Стороны мобилизуют силы
Между падением форта Самтер и первым крупным сражением прошло более трех месяцев. Это время было заполнено необычайно активной деятельностью обеих сторон. Назовем только основные их шаги. Поскольку на призыв Линкольна от 15 апреля откликнулось множество добровольцев в разных концах страны (некоторые пробирались на Север даже из мятежных штатов), перед правительством Союза встала сложнейшая проблема: во что одеть и чем вооружить эту массу людей. Пришлось спешно направлять губернаторам штатов разъяснения, сколько именно человек требуется от каждого штата. Но горевшие желанием немедленно отомстить коварным мятежникам за раскол страны молодые парни и зрелые отцы семейств быстро превысили эти квоты. Необходимо учитывать и такой фактор: Линкольн ограничил этот добровольный призыв трехмесячным сроком службы, так что многим она рисовалась в виде короткой прогулки на Юг, покорения трусливых и самоуверенных джонни (так в годы войны северяне снисходительно называли южан; те же именовали их традиционным «янки») и триумфального возвращения домой.
Линкольн продолжал действовать. Понимая, что низкий промышленный потенциал Юга вынудит мятежников обратиться за вооружением и товарами к Англии, Франции и другим европейским державам, президент 19 апреля объявил о морской блокаде всего побережья южных штатов — от Южной Каролины до Техаса. В эти же дни стало известно, что 17 апреля Виргиния заявила о сецессии и присоединении к Конфедерации, а Арканзас и Северная Каролина близки к такому же решению (официально оно было принято в этих штатах 6 и 20 мая). Поэтому Линкольн 27 апреля расширил сферу действия блокады и на эти штаты. 3 мая президент обнародовал декларацию о призыве новых добровольцев, но теперь уже сроком на три года: к тому времени стало ясно, что за три месяца война вряд ли закончится.
Впрочем, на Юге это поняли еще раньше. 6 марта Конфедерация объявила о наборе 100 тыс. добровольцев с годичным сроком службы. Руководство мятежников и их сторонники на Севере предпринимали и иные энергичные шаги, прежде всего в плане вербовки новых союзников из числа штатов, еще не занявших определенной позиции. В равной мере и Север был заинтересован в сохранении как минимум нейтралитета таких штатов.
Речь идет о так называемых «пограничных» штатах — Мэриленде, Миссури, Кентукки и Теннесси (а также о западной части Виргинии, где рабовладение не прижилось и было много сторонников Союза). В этих штатах преобладал рабовладельческий способ ведения хозяйства, но в силу ряда причин — прежде всего из-за соседства с территорией Севера — они традиционно избегали излишне острых конфликтов с ним. Будущая позиция «пограничных» штатов в войне ввиду их крайне выгодного стратегического расположения (в самом центре страны!) была исключительно важна. К. Маркс, ставший, как и Ф. Энгельс, первым историком и аналитиком этой войны, сказал об этих штатах: «Кто ими владеет, тот и господствует над Союзом»{14}.
Наиболее важной для Севера была проблема Мэриленда. Из его территории некогда был выделен федеральный столичный округ Колумбия с городом Вашингтоном. Легко представить, что могло получиться, если бы столица США оказалась внутри территории мятежного штата. Именно Мэриленд тотчас после сдачи Самтера стал ареной противоборства сторон. 19 апреля в его столицу — Балтимор вошел 6-й массачусетский полк — первое из соединений добровольцев, промаршировавшее от Бостона, где оно было сформировано, до Балтимора в то время эти города не были связаны железной дорогой), чтобы оттуда на поездах доехать до Вашингтона.
Но в Балтиморе еще до прибытия добровольцев начались беспорядки: на улицах собирались толпы, распевавшие песни и гимны мятежников. Намереваясь преградить дорогу добровольцам, сторонники южан даже устроили на одной из улиц баррикаду. Страсти накаляюсь. Когда на улицах показались отряды добровольцев, толпа пришла в неистовство; сторонники мятежников швыряли в солдат камнями, били палками, подожгли мост, через который предстояло следовать массачусетсцам. В конце концов добровольцам пришлось открыть огонь и штыками проложить себе путь к вокзалу.
В итоге стычки на улицах Балтимора 6-й полк потерял четырех человек убитыми и 36 получили ранения. Среди горожан, как позднее сообщила балтиморская полиция, было девять убитых и много раненых. Президент Конфедерации Дэвис в телеграмме от 22 апреля просил губернатора Виргинии Дж. Летчера: «Поддержите Балтимор, если возможно. Мы пошлем вам подкрепления»{15}. А насмерть перепуганный губернатор Мэриленда Хикс отправил Линкольну телеграмму: «Волнение устрашающе. Не посылайте больше сюда войск»{16}.
Балтимор продолжал бурлить. Едва массачусетский полк покинул город, толпа разгромила вокзал, в ряде мест перегородила или разрушила пути, несколько паровозов были сброшены в реку. Вашингтон, по сути дела, оказался отрезанным от северных штатов и остался лицом к лицу с мятежным Югом. Игнорируя просьбу Хикса, Линкольн распорядился ввести в Балтимор другие только что набранные подразделения, и порядок в городе был восстановлен. Правда, железнодорожное сообщение Вашингтона с Севером возобновилось только к 13 мая, так как вконец растерявшийся Хикс приказал во избежание новых инцидентов поджечь железнодорожные мосты. После этого правительство Союза неизменно держало в Мэриленде достаточное количество войск, что и обеспечило вынужденный нейтралитет этого штата в войне. Уже 27 апреля 57 законодателей мэрилендской ассамблеи проголосовали «против» сецессии; «за» — лишь 13 человек{17}.
Еще сложнее обстояло дело в Миссури и Кентукки. Губернатор Миссури К. Джэксон, выступивший за сецессию еще при избрании Линкольна президентом, в феврале 1861 г. попытался протащить решение об отделении через ассамблею штата. Однако голосование дало неожиданный для Джэксона результат: 89 законодателей были «против», «за» — только один. Тем не менее на призыв Линкольна о добровольцах губернатор откликнулся 17 апреля следующей телеграммой: «Ваше предписание, по моему суждению, является незаконным, антиконституционным и революционным по своей цели, бесчеловечным и дьявольским и не может быть исполнено. Ни единого человека штат Миссури не предоставит для проведения любого подобного бесовского крестового похода»{18}.
Но пассивного сопротивления Джэксону было недостаточно, и он решил во главе милиции штата пробиться в расположение мятежников, а потом с их помощью «освободить» Миссури. Под теми или иными предлогами губернатор уволил из рядов милиции сторонников Союза, быстро превратив ее в свое послушное орудие. К началу мая Джэксон собрал около 1 тыс. этих милиционеров в лагере на окраине Сент-Луиса, намереваясь захватить городской арсенал, где хранилось 60 тыс. винтовок. При удаче этого предприятия губернатор мог бы легко вооружить своих сторонников в штате и без помощи мятежников решить вопрос о принятии сецессии. Во главе милиционеров Джэксон поставил опытного генерала Д. Фроста.
Федеральный гарнизон Сент-Луиса, насчитывавший в то время всего несколько десятков человек, возглавлял генерал Фрэнсис Блэйр-младший, который еще в марте через своего брата, министра связи в кабинете Линкольна, сообщил президенту об опасениях за судьбу арсенала. Линкольн прислал Блэйру подкрепления во главе с молодым, решительным капитаном Натаниэлом Лайоном. Блэйр и Лайон в дополнение к гарнизону вооружили примерно тысячу жителей Сент-Луиса (почти исключительно немецкого происхождения), в лояльности которых к Союзу они были уверены. С помощью этих ополченцев все оружие из арсенала перевезли в соседний Иллинойс, где не было подобной угрозы.
Разъяренный Джэксон сумел через своих агентов раздобыть оружие в Новом Орлеане и в ящиках с надписью «мрамор» быстро переправить его в лагерь милиционеров, который честолюбивый губернатор назвал своим именем. Охрана лагеря Джэксон была усилена, впускали только «своих». Блэйр и Лайон подозревали, что милиционеры замышляют какую-то акцию, но силой проникнуть в лагерь у них не было никаких основании, к тому же это немедленно объявили бы насилием над гражданскими свободами. Между тем, по некоторым сведениям, на 11 мая Фрост намечал поднять с помощью милиционеров мятеж. 9 мая через лагерь Джэксон неспешно проехала неприметная коляска с какой-то старой дамой, укутанной в шаль. Лицо ее скрывала темная вуаль, свисавшая с широкополой шляпы. Когда спустя некоторое время у дома Блэйра остановилась эта же коляска, изумленные прохожие увидели, как дама легко спрыгнула на мостовую и из-под ее длинного платья на мгновение показались шпоры кавалерийских сапог! «Дамой» был не кто иной, как сам Лайон, добывший таким путем неопровержимые факты противозаконной деятельности милиционеров Фроста.
На следующее утро, 10 мая, внушительный отряд ополченцев-немцев (судя по всему, число их не превышало 1 тыс.) приблизился к воротам лагеря и возглавлявший его Лайон приказал часовым пропустить их. Те попросили капитана предъявить полномочия на вход в лагерь, на что Лайон с достоинством ответил: «Одну минуту». Он сделал знак ополченцам, и те расступились, обнажив дуло тяжелого орудия, направленное на оторопевших часовых. Все так же спокойно Лайон предложил милиционерам сдаться, пригрозив открыть огонь, а ополченцы развернулись в цепь для атаки. 635 милиционеров были вынуждены сдаться, и их под конвоем отправили в городскую тюрьму.
По дороге арестованные жалобно взывали к жителям города, умоляя спасти их от казни и пыток. Неподалеку от тюрьмы группа горожан попыталась освободить милиционеров, но Лайон приказал открыть огонь, и толпа немедленно разбежалась; 28 человек при этом было убито. Любопытная деталь: это столкновение на улицах Сент-Луиса с разных точек наблюдали два будущих героя войны — еще не знакомые друг с другом Улисс Грант и Уильям Шерман. Первый оказался в городе, занимаясь набором добровольцев для штата Иллинойс, а второй в то время жил в Сент-Луисе и возглавлял там… компанию, ведавшую городской конкой. Заметим также, что всех арестованных на следующий же день вместо ожидаемых «пыток» отпустили по домам, разумеется, отобрав у них оружие и, как водится, взяв обещание никогда не воевать против Союза. В Вашингтоне известия из Сент-Луиса встретили с радостью, а главнокомандующий федеральными войсками престарелый генерал Уинфилд Скотт присвоил Лайону звание бригадного генерала.
Однако ситуация в Миссури была далеко не безоблачной: сразу же после ликвидации лагеря Джэксон вместе с рядом членов ассамблеи и освобожденными милиционерами (естественно, о своем «обещании» они забыли, едва выйдя за ворота тюрьмы) доплыл на пароходах по Миссури до столицы «своего» штата Джефферсон-Сити, намереваясь там поднять население на мятеж против Союза. В качестве аргумента теперь выдвигался расстрел ополченцами Лайона «мирных, беззащитных жителей». Что ж, на многих это производило впечатление. В частности, С. Прайс, занимавший пост губернатора до Джэксона и в начале войны решительно выступивший против сецессии, узнав о «кровавой расправе», предложил свои услуги Джэксону, за что и получил от него звание генерала.
Созванная Джэксоном ассамблея осудила действия Блэйра и Лайона, а также облекла губернатора чрезвычайными полномочиями. Генерал-южанин Б. Маккалоч, командовавший силами мятежников в Арканзасе, уже двинул на поддержку Джэксона свои части. Но Лайон, опередив Маккалоча, явился в Джефферсон-Сити с войском, и Джэксону все в той же компании снова пришлось бежать. 17 июня Лайон настиг его у Бунвилла и нанес довольно чувствительное поражение. Джэксон бежал к границе с Арканзасом, навстречу частям Маккалоча. Спешно созванный Блэйром конвент в Сент-Луисе объявил этого генерала новым губернатором, а изменника Джэксона — предателем.
Теперь о Кентукки, губернатор которого Б. Мэгоффин с самого начала конфликта поддерживал рабовладельцев. Едва узнав про призыв Линкольна о добровольцах, он отправил в Вашингтон телеграмму, сообщавшую, что «Кентукки не предоставят войск для греховной цели — подчинения братских южных штатов»{19}. Это крайне обеспокоило вашингтонскую администрацию: Кентукки клином врезались в территорию Севера, как бы намереваясь расколоть его, и отход этого штата к мятежникам мог повлечь на собой расчленение Союза. Линкольн сказал в этой связи: «Надеюсь, что Господь за меня, но и Кентукки должны быть за меня»{20}. Однако большинство законодателей штата, к счастью, выступали за единство Союза, против сецессии. И Мэгоффин выбрал компромиссный вариант: он обратился к населению с призывом соблюдать нейтралитет, т.е. не откликаться ни на северные, ни на южные воззвания о наборе добровольцев. 24 мая ассамблея Кентукки официально объявила о нейтралитете штата. Впоследствии Кентукки дали ряд воинских соединений Союзу, хотя и на Юг бежало немало «добровольцев».
Что же касается четвертого «пограничного» штата — Теннесси, то его власти еще 7 мая заключили военный союз с Конфедерацией, а 8 июня было объявлено, что по результатам проведенного в штате референдума (104 019 избирателей высказались «за» сецессию, 47 238 — «против»{21}) Теннесси выходит из состава Союза и примыкает к Конфедерации. Итак, борьба за «пограничные» штаты завершилась явно в пользу Союза. Кроме того, Конфедерация вскоре потеряла и западную часть Виргинии.
В целом первые три месяцы войны (до середины июля), обычно «пробегаемые» исследователями как этап якобы малозначительный, при внимательном рассмотрении оказываются интереснейшим периодом, в сумбуре и хаосе которого, в постоянно возникающих и рушащихся планах, надеждах и начинаниях все могло бы повернуться по-другому, пойти иным путем.
Когда в первые дни президентства Линкольн постоянно обращался к министрам, сенаторам и другим видным лицам с просьбой «что-нибудь предложить», он нередко слышал в ответ нелепости. Впрочем, были и разумные предложения. Например, главнокомандующий У. Скотт в письмах генералу Дж. Макклеллану от 3 и 21 мая, еще не подозревая, что обращается к своему преемнику, сформулировал так называемый план «Анаконда». Этот план предполагал создание сети кордонов по линии реки Огайо и наступление 60-тысячной армии северян вниз по течению Миссисипи. В совокупности с морской блокадой это привело бы, как полагал Скотт, к постепенному сдавливанию и «удушению» Конфедерации. План «Анаконда», пожалуй, излишне резко критикуется в историографии, на деле же изъяны кроются не столько в нем, сколько в отсутствии у Севера сил для таких операций в начале войны.
Тем временем неизбежность, неотвратимость жестоких, кровопролитных боев становилась все очевиднее. К началу войны на Севере проживали 22 млн человек, на Юге — лишь 9 млн, из них 3,5 млн составляли негры-рабы. Значительным было и экономическое превосходство Севера, хотя в известной степени оно было связано с доходами от сельскохозяйственной продукции Юга (промышленность в южных штатах практически отсутствовала). Тем не менее Юг, объективно более слабая сторона, с первых же дней войны повел себя крайне воинственно, его представители на всех уровнях высказывались в категорическом и непримиримом тоне. Южане явно готовились драться не на жизнь, а на смерть, драться до победы, под которой более решительные из них понимали военный разгром Севера, а остальные — «всего лишь» жесткую оборону границ Конфедерации, чтобы северяне ничем не могли нарушить ее политическую и социально-экономическую структуру.
И напротив: Север, резонно чувствовавший себя более сильным, уверенный в казавшихся ему неисчерпаемыми ресурсах, не торопился в бой, наивно считая, что победа гарантирована ему и так. Да и неясная перспектива какого-то (они еще и представить не могли, какого именно!) числа жертв и разрушений, крупных материальных затрат не вдохновляла деловых, экономных северян на немедленную драку. Что ж, определенные основания для такой беспечности у северян были, возможно даже в большей степени, чем это принято считать. По мнению большинства исследователей, лучшая и преобладающая часть американского офицерства сразу же после сецессии уволилась из армии и отправилась в родные южные штаты. Цифры говорят об обратном: из 1108 офицеров, состоявших в армии США на начало 1861 г., лишь 313 (чуть более 28%) подали в отставку и затем вступили в различные армии Юга{22}. Практически все они были южанами и не без определенной логики заявляли, что никто не заставит их воевать против родного штата. Итак, реальное соотношение налицо: 795 офицеров остались на Севере.
Миф о том, что чуть ли не все федеральные офицеры «сбежали» на Юг, отчасти был порожден отдельными яркими примерами такого рода. Главный из них связан с биографией самого известного генерала Конфедерации Уроженца Виргинии Роберта Ли. В начале 1861 г. он выступил против сецессии южных штатов. В то время полковник Ли временно командовал Техасским округом. После сецессии Техаса (1 февраля) он покинул этот пост и уехал к семье в Арлингтон, на границе Виргинии и федерального столичного округа Колумбия. 28 марта Линкольн назначил Ли командиром 1-го кавалерийского полка регулярных войск, а 18 апреля главнокомандующий Скотт пригласил Ли к себе и предложил занять его пост. Скотт пояснил, что сам он уже стар и боится не справиться со сложнейшими задачами военного времени. Но Ли отказался, а уже 22 апреля губернатор Виргинии Летчер предложил ему командовать всеми вооруженными силами штата в звании генерал-майора. Ли согласился. В те апрельские дни время надежд и иллюзий для обеих сторон подходило к концу. Страшная, жестокая война, о которой, как говорят сами американцы, помнят даже грудные дети, родившиеся много десятилетий спустя, уже стучалась в ворота страны, провозгласившей себя самой демократической, самой свободной, самой процветающей на земле, не интересуясь, что думают об этом другие нации. И вот теперь самонадеянные соотечественники сходились лицом к лицу на полях сражений, чтобы огнем орудий и винтовок устроить кровавую проверку всем этим лозунгам, в неоспоримости которых американцы до тех пор не сомневались.
Бои в Виргинии
Старейший из американских штатов, Виргиния (в США ее называют Старым доминионом), в течение всей гражданской войны находился в центре военных действий. Он был оплотом Конфедерации в военном, экономическом, наконец, в стратегическом отношении; последнее, в частности, определялось его близостью к столице страны. Не случайно мятежники уже 20 июля перенесли свою столицу из отдаленного алабамского городка Монтгомери в главный город Виргинии — Ричмонд. Виргиния «держала» весь восточный фронт мятежников и в то же время имела хорошее сообщение — особенно железнодорожное и морское (блокада, несмотря на все усилия северян, никогда не носила абсолютного характера) — с штатами Конфедерации, оказавшимися на западном фронте.
Прекрасно понимая значение Виргинии, обе стороны с первых же дней войны попытались добиться максимума возможного для себя в этом штате. Южане претендовали на безусловное обладание всей его территорией, а северяне стремились захватить там хотя бы несколько плацдармов, чтобы в дальнейшем развивать оттуда наступление в глубь штата. 18 апреля виргинская милиция атаковала федеральный арсенал в Харперс-Ферри, на севере Виргинии, в котором хранилось более 17 тыс. винтовок. 45 северян во главе с лейтенантом Р. Джонсом успели перед отступлением в Мэриленд поджечь склад, и все винтовки сгорели. Но мастерские при арсенале с ценными оборудованием и материалами попали в руки мятежников и в значительной степени стали основой их оружейной промышленности, которой до этого на Юге не было.
Ответный удар северяне нанесли уже спустя пять дней. Поздно вечером 23 мая их войска вступили на Длинный мост, отделяющий Вашингтон от Виргинии, и заняли важный железнодорожный узел Александрию.
Пожалуй, особенно напряженным в те дни было положение в западной части Виргинии, в гористой местности которой практически не было ни рабства, ни самих рабов. Когда в апреле 1861 г. ассамблея Виргинии собралась для принятия решения о сецессии, законодатели от западных округов покинули Ричмонд, заявив, что намерены провести «свою сецессию», т.е. выделиться из состава Виргинии, чтобы затем воссоединиться с Союзом. Теоретики Конфедерации оказались в тупике: ведь, подготавливая и принимая решение о сецессии, они неизменно апеллировали к Декларации независимости США (1776 г.), провозгласившей право любого народа менять или свергать недостойных правителей. Подразумевалось, что арбитром в такой ситуации является мнение народа. Но, зарезервировав за собой и осуществив право выйти из-под власти «недостойного правителя» (именно так именовали на Юге Линкольна, а также «тираном», «деспотом», «негритянским мессией» и пр.), рабовладельцы отказывались признать такое право за западом Виргинии, население которого не пожелало оставаться в их «государстве».
А пока власти Виргинии находились в замешательстве, командование Союза 13 мая приняло решение о создании армии и округа Западной Виргинии. Во главе их был поставлен 35-летний генерал Джордж Макклеллан, многим на Севере казавшийся тогда будущим военным лидером. Об этом человеке необходимо сказать особо. Макклеллан, пожалуй, был наиболее ярким примером так называемых «генералов-политиканов» (в армии Севера их оказалось так много, что возник даже соответствующий термин), в судьбах которых было немало схожего: они обожали помпезность, шик, трескотню в газетах вокруг своей персоны, рвались к высоким политическим постам, вплоть до президентского.
Значительно позднее, в августе 1862 г., Маркс писал об этих «полководцах»: «Практиковавшийся до сих пор подбор генералов исключительно путем дипломатических и партийных интриг вряд ли способствовал выдвижению талантов»{23}. Как офицеры-профессионалы эти новоиспеченные генералы ничего собой не представляли, хотя Макклеллан как раз не был лишен таланта теоретика и организатора. Но в главном, что требуется от военного — умении воевать, Макклеллан был беспомощен. Он постоянно завышал численность войск противника (порой в 2 — 3 раза), чего-то выжидал, отступал при первой же серьезной опасности. В то же время амбиция и растущая популярность генерала (на первом этапе войны и армия я население Севера буквально боготворили Макклеллана) вели к тому, что он все демонстративнее игнорировал требования Линкольна и других вышестоящих лиц действовать решительнее и энергичнее. Нередко Макклеллан шел на прямой обман начальства, лишь бы оно «отвязалось» и не мешало ему.
Когда по прошествии лет специалисты стали разбираться в «подвигах» Макклеллана, выяснилось, что за потоком хвалебных статей в прессе, его собственных хвастливых реляций и восторженных оценок его поклонников ничего нет. В одной из статей, написанной уже в мае 1862 г., К. Маркс и Ф. Энгельс уничтожающе заклеймила Макклеллана, подчеркнув, что для него «цель военных действий состоит не в том, чтобы разгромить врага, а лишь в том, чтобы избежать собственного поражения и таким образом не лишиться своего узурпированного величия»{24}. Лишь кампания в Западной Виргинии в начале июля 1861 г., о которой сейчас пойдет речь, добавляет мазок средней яркости в довольно тусклую картину «подвигов» этого генерала.
Законодатели Западной Виргинии, покинувшие ричмондскую ассамблею, собрались на конвент в г. Уилинге, где избрали К. Тарра губернатором своей новой территории (официально Западная Виргиния стала штатом и вошла в Союз только 30 июня 1863 г.). А 17 июня конвент одобрил декларацию, осуждавшую действия виргинской ассамблеи и объявлявшую их «незаконными». В Вашингтон была направлена просьба об оказании военной помощи, так как генерал Ли уже двинул на непокорные округа 8 тыс. солдат во главе с генералом Р. Гарнеттом, которые, дойдя до г. Беверли, готовились к решительному удару.
Еще в начале мая Макклеллана телеграммой вызвали в Вашингтон из штата Огайо, губернатор которого, Дэннисон, успел за неизвестные заслуги произвести капитана Макклеллана сразу в бригадные генералы. Получив приказ срочно идти в Западную Виргинию, новоиспеченный генерал вернулся к своей бригаде в столицу Огайо Колумбус. Оттуда было всего 2 — 3 дня пешего пути до границ Западной Виргинии, но Макклеллан решил показать (далеко не в последний раз!) свой строптивый характер. Он заявил, что у него не хватает вооружения, особенно артиллерии, и только после того, как из Индианы ему прислали несколько артиллерийских батарей, генерал во главе 20-тысячного войска двинулся к г. Графтону.
После ряда довольно бессмысленных перемещений своих войск Макклеллан в ночь на 3 июня атаковал лагерь мятежников близ г. Филиппи. Едва успевшие проснуться южане, поливаемые орудийными залпами и проливным дождем, даже не попытались оказать сопротивление и бросились бежать. В полной темноте северяне не могли вести прицельный огонь, так что в опустевшем лагере мятежников остались 15 убитых и раненых. У северян было лишь двое раненых. Однако Макклеллан составил такой живописный отчет, что в Вашингтоне сумбурную стычку приняли за грандиознейшую битву.
Правда, вскоре частям Макклеллана пришлось вести и более серьезные бои. 11 июля у горного прохода Рич и 13 июля у брода Гаррика через речку Чит они разбили части южан, которым после этого пришлось покинуть Западную Виргинию. Впрочем, масштаб и этих побед Макклеллана был относительно малым, но генерал называл их «грандиозными», утверждая, что разбил «две армии» во главе с опытнейшими командирами. Бойкие на язык репортеры присвоили Макклеллану титул «маленький Наполеон» (генерал был невысоким), и тщеславный «Мак» охотно позировал фотографам в «наполеоновской» позе, заложив руку за отворот мундира.
В те первые месяцы войпы правительство и население Севера испытывали ощущение неполноты, неудовлетворенности: они ждали более ярких и внушительных, чем в Западной Виргинии, побед, которые поставили бы на место зарвавшихся джонни. Известный аболиционист X. Грили, создатель и бессменный редактор органа республиканцев газеты «Нью-Йорк дейли трибюн» (для простоты ее чаще называют «Трибюн»), ввел в своем издании постоянную шапку — «Вперед, на Ричмонд!». Этот призыв выражал в то время настроение большинства северян, под впечатлением успехов Макклеллана в Западной Виргинии окончательно поверивших в то, что мятежники побегут после первого же серьезного удара. Общественное мнение, выразившееся в призыве Грили, определило и направление будущего удара. Правда, до самого Ричмонда было далековато, но то, что удар будет нанесен по Виргинии, было очевидно.
Налицо были и главные соперники: генерал Ирвин Макдоуэлл, назначенный 27 мая командующим войсками северян на северо-востоке Виргинии (подразумевалось, что вслед за крохотными плацдармами войска Союза займут там и более существенные территории), и генерал-южанин П. Борегар, уже «прославившийся» при захвате форта Самтер. Макдоуэлл возглавлял 35-тысячную армию, а в распоряжении Борегара было 23 тыс. человек, сконцентрированных близ речки Булл-Ран, в районе железнодорожных станций Манассас и Сентервилл, всего в 25 милях к югу от Вашингтона. Но в долине реки Шенандоа (это место в дальнейшем стало ареной таких жестоких сражений, что американцы уважительно именуют его просто Долиной), немного севернее г. Винчестер, стояло 15-тысячное войско генерала Джозефа Джонстона (это имя встретится нам не раз), который мог по железной дороге быстро прибыть на соединение с Борегаром.
Зная это обстоятельство, Макдоуэлл не спешил атаковать мятежников у Булл-Рана. Зато торопилось правительство: 24 июня командование утвердило план наступления на район Манассаса и приказало начать операцию 8 июля. Подлила масла в огонь и стычка близ виргинского города Йорктауна: 10 июня обычно робкий, но на этот раз набравшийся смелости генерал Б. Батлер неожиданно атаковал мятежников из форта Монро, по новобранцы действовали неумело, и небольшая часть южан во главе с полковником Д. X. Хиллом легко отбросила их. Северяне потеряли 76 человек убитыми и ранеными, а мятежники — только 11{25}. Общественное мнение Севера было оскорблено, требуя немедленного реванша. Однако Макдоуэлл, сославшись на возможность соединения Джонстона и Борегара, заявил, что не намерен рисковать жизнями солдат, пока те не будут достаточно хорошо подготовлены. За месяц до своего назначения командующим округом Макдоуэлл был всего лишь армейским майором, и, разумеется, ему было не под силу командовать крупнейшей на то время армией за всю 85-летнюю историю США! Линкольн убеждал генерала, что Джонстона «надежно сдерживает» 22-тысячное войско новобранцев во главе с генералом Р. Паттерсоном. Наконец Макдоуэлл сдался: 16 июля его армия выступила в поход, взяв курс на Манассас.
К тому времени вездесущие репортеры (описание того вреда, который они нанесли Северу за годы войны, могло бы составить отдельную работу) опубликовали в газетах Союза обширную информацию о «плане разгрома южан», причем говорилось не только о намерении северян ударить именно по Борегару, но и публиковалась карта (!), точно обозначавшая маршрут движения Макдоуэлла. Итак, направление удара противнику стало известно. А время операции? Увы! мятежники узнали и его.
Еще 10 июля молодая красавица Бетти Дюваль доставила генералу-южанину М. Бонхэму прямо из Вашингтона от ставшей впоследствии знаменитой шпионки мятежников Розы Гринхау сообщение о маршруте будущего наступления северян (более точное, чем в газетах) и о его примерных сроках — середина июля. Мятежники срочно отправили к Гринхау лазутчика с поручением уточнить сроки наступления. Поздно вечером 15 июля шпионка вручила этому курьеру шифрованную записку, указав в ней, что Макдоуэлл выступит вечером следующего дня. Лазутчик кружным путем, через Мэриленд, вернулся в Виргинию, и к моменту выступления северян записка Гринхау уже была у Борегара. Немедленно выдвинув свои части на передовые позиции, генерал утром 17 июля (северяне в то время неторопливо шагали к Манассасу) послал телеграмму в Ричмонд, настаивая на срочной присылке армии Джонстона. Так армия мятежников была спасена от разгрома (ниже вы прочтете об этом). А Гринхау вскоре была арестована и в конце июля 1862 г. выслана властями Союза на Юг, где ее встретили с почестями, (Автор предполагает в отдельной работе подробнее рассказать о деятельности Гринхау и прочих разведчиков Севера и Юга.)
Записка Гринхау сразу же изменила ситуацию. Из Ричмонда Джонстону была направлена телеграмма с приказом немедленно двигаться на соединение с Борегаром, оставив «должные» заслоны против Паттерсона. Отметим, что 69-летний Паттерсон с самого начала войны занял пассивную, выжидательную позицию, постоянно клянчил у Скотта подкрепления, хотя части Джонстона составляли лишь 2/3 его сил. Хитрый Джонстон, хорошо понимая, с кем имеет дело, оставил на месте скрытно покинутой стоянки бригаду Эдмунда Кэрби-Смита, которая несколько дней успешно дурачила Паттерсона, дерзкими наскоками убеждая его, что вся армия Джонстона стоит на прежнем месте.
Макдоуэлл же вел себя крайне нерешительно. После того как его авангард наткнулся 18 июля на дозоры Борегара (последние немедленно отступили), генерал еще три дня протоптался на северном берегу Булл-Рана. За это время разведка Борегара довольно точно установила численность войск северян и — по расположению частей — примерный план их действий. С 20-го числа к Борегару стали прибывать части Джонстона, и теперь ничего не подозревавшего Макдоуэлла готовились встретить уже не 20 тыс. человек, как он предполагал, а более 32 тыс. По приказу Борегара южане блокировали все броды через Булл-Ран, а основные силы расположились южнее Сентервилла, с тем чтобы в ходе боя ударить по этому городку и отрезать северянам пути отхода к Вашингтону.
Итак, вечером 20 июля около 65 тыс. американцев, разделенных на две враждебные армии, стояли у речушки Булл-Ран, готовые начать первое в этой войне (и в американской истории!) братоубийственное сражение в столь неслыханных масштабах. Оно получило имя от маленькой речки, на берегах которой развернулось, хотя отечественные историки с давних пор упорно именуют его сражением у Манассаса. Так когда-то назвала его пресса мятежников, но со временем в США утвердился «северный» вариант, и конечно же логичнее и нам именовать его так. Булл-Ранское сражение в значительной степени определило дальнейший ход войны примерно до осени 1862 г.
Воскресный день 21 июля выдался солнечным. С утра весь вашингтонский «цвет» устремился к Сентервиллу, чтобы посмотреть, как отважный Макдоуэлл задаст трепку трусливому Борегару. Дамы надели нарядные платья, мужчины захватили с собой съестное и виски — намечался забавный пикник с бесплатным представлением. Их уверенность в ослепительной победе не могли поколебать ни жара, ни дорожная пыль, ни даже бредущая им навстречу толпа солдат, лишь условно напоминавшая колонну.
Это торопились домой те «патриоты-добровольцы», трехмесячный срок службы которых только что истек, и зловещая канонада, доносившаяся издали, торопила их. Еще недавно вместе с тысячами других северян они радостно ломились в двери призывных участков, мысленно ощупывая в карманах будущую добычу, видя на груди награды и… ну, что ж, может быть, небольшую царапину, случайно нанесенную удиравшим в страхе джонни. Три месяца службы казались им тогда слишком большим сроком, для того чтобы разбить этих трусливых мятежников. Но победа что-то не приходила, а дома ждали дела, к тому же, как вдруг выяснилось, на войне могли и убить… И вот уже «патриоты» судорожно отсчитывали дни, оставшиеся до истечения службы, чтобы стремглав разбежаться по домам. А иные и трех месяцев не стали дожидаться.
Тем же, кто этим утром еще оставался в армии Макдоуэлла, предстояло суровое испытание. Саперы Макдоуэлла накануне отыскали не обозначенный на карте брод через Булл-Ран, и генерал решил нанести удар именно там. В 2 часа ночи солдат ударной группы разбудили и отправили в обходный 12-мильный марш, который вывел бы их в тыл Борегара. Одновременно Макдоуэлл планировал прямой удар двумя другими группами по каменному мосту через Булл-Ран, а также к югу от Сентервилла, где по мнению генерала, противник ожидал главного удара.
С рассветом обходная группа из двух дивизий во главе с Макдоуэллом, миновав не защищенный противником брод Садли-Спрингс, перешла речку и вскоре оказалась в тылу левого фланга южан. Но «марш-бросок» занял больше времени, чем предполагалось: новобранцы быстро устали и шли все медленнее, к тому же в дороге многие съели свои пайки и время от времени разбредались по окрестным полям и лесам в поисках ягод и грибов. В результате атаку удалось начать только около 10 часов утра. Тем не менее она оказалась успешной: не ожидавшие от северян такой прыти, мятежники дрогнули и стали отступать почти сразу же. Не столь удачно развивалась атака через каменный мост, но и там северяне теснили противника. Счастливый Макдоуэлл, несколько опережая события, приказал отправить в Вашингтон телеграмму о «победе»,
А Борегар из-за отдаленности левого фланга не сразу узнал об атаке на него. Лишь когда оборона Эванса и Бэртоу уже трещала по всем швам, он распорядился атаковать левый фланг северян и ворваться в Сентервилл. Но из-за нерасторопности штаба (это как бич преследовало в ходе войны обе стороны — штабы работали из рук вон плохо) приказ Борегара был передан командиру соответствующей дивизии с опозданием, когда ситуация осложнилась для южан еще больше. Их подвергшийся удару левый фланг был смят и едва ли не полностью перемешался с центром! Прискакавший к месту надвигавшейся катастрофы Борегар бросил наперерез наступлению северян резервную бригаду Томаса Джэксона из Виргинии, которой удалось остановить мощный натиск. Это помогло обрести уверенность и другим частям мятежников, впавшим было в панику. Генерал Б. Би скакал, преграждая дорогу беглецам, и кричал: «Стойте! Стойте! Посмотрите на бригаду Джэксона! Она стоит здесь, как каменная стена!»{26}. (Джэксону суждено было погибнуть около двух лет спустя, и все это время он носил прозвище Каменная Стена, не раз оправдывая его стойкой обороной или сокрушительным натиском.)
Бегущие стали останавливаться, возвращаться назад, а северяне бросали в бой все новые силы. Вот пошла в атаку бригада полковника Уильяма Шермана, будущего героя войны; за это сражение ему вскоре присвоили звание бригадного генерала. Но в целом к тому времени, примерно к 2 часам дня, наступление уже выдыхалось. Многие солдаты находились на ногах по 12 часов, они устали во время обходного марша, от отчаянного боя, да и патроны были на исходе. То здесь, то там солдаты стояли группами, «отдыхая» от боя, а некоторые даже ложились на траву. Другие занялись откровенным мародерством: снимали с убитых южан в качестве «сувениров» ремни, кокарды, вытаскивали из их карманов деньги и разные безделушки. Любопытно, что никто из современников булл-ранского сражения толком не мог вспомнить, что же происходило на этой стадии боя. Из их противоречивых свидетельств встает картина некоего хаоса: в одном месте северяне продолжали натиск, в другом уже успешно атаковали мятежники, в ряде мест из-за отсутствия патронов завязалась рукопашная. Несколько раз из рук в руки переходило небольшое плато, где стояли два домика, в одном из которых жил свободный негр (редкость для Виргинии тех лет) Дж. Робинсон, а в другом — пожилая белая вдова Дж. Генри. Постепенно сила натиска северян иссякла окончательно, а мятежники сопротивлялись все ожесточеннее и, переходя в контратаки, отвоевывали одну позицию за другой. Обозначился явный перелом.
И наступила развязка! Бригада Кэрби-Смита, получив еще накануне приказ Джонстона немедленно прибыть к Манассасу ( «спектакль» для доверчивого Паттерсона был уже ни к чему), примерно в 3 часа дня выгрузилась на этой железнодорожной станции и сразу же ринулась в бой. С особым ожесточением шел в атаку полк луизианских «тигров» (жители почти всех американских штатов и в наши дни любят именовать себя не «виргинец», «калифорниец» и т. д., а традиционными именами-тотемами; в частности, в Луизиане такой тотем — тигр), смявший левый фланг северян, который бросился удирать к Сентервиллу. Затем бригада Джубала Эрли нанесла выбивавшимся из последних, сил северянам еще один удар. Этого новобранцы Ирвина Макдоуэлла уже не смогли выдержать.
Началось повальное бегство, особенно на центральном участке сражения. Вот эта, завершающая, часть битвы описана современниками с редким единодушием. Майор-северянин Э. Смолл писал: «Макдоуэлл делал отчаянные попытки создать новую линию обороны… но эти попытки были бесплодными… Мы так устали, что не могли покинуть поле сражения с той же скоростью, с какой пришли на него. Солдаты вокруг меня едва тащились и тяжело дышали»{27}. Лейтенант из 57-го нью-йоркского пехотного полка Дж. Фэвилл даже по прошествии нескольких дней в смятении писал в дневнике: «Все было в спешке и смятении, дороги были забиты фургонами и орудийными батареями, а по обе стороны от них растекались солдаты, постепенно теряя всякое подобие войска и на глазах впадая в безрассудство. Не было ни арьергарда, ни иных образований для сдерживания противника, и если бы он действительно появился, то всех нас без труда захватили бы в плен»{28}. И подобных свидетельств можно привести десятки.
Разгром армии Макдоуэлла мог бы быть полным (ей угрожало и массовое пленение), если бы не стойкость и мужество двух единственных регулярных частей у северян в этом сражении — пехотного батальона Сайкса и кавалерии Палмера. Именно они ненадолго задержали натиск южан и дали возможность отступавшим относительно безболезненно покинуть поле боя. Впрочем, и мятежники были слишком измотаны труднейшим боем, чтобы так уж рьяно преследовать беглецов. Лишь кавалерия Стюарта сделала такую попытку, но удовольствовалась лишь тем, что отогнала следом за умчавшейся вдаль дрожавшей от страха толпой новобранцев части Сайкса и Палмера.
А расфранченные «зрители», еще пару часов назад радостно приветствовавшие атаковавших северян и уже предвкушавшие немедленный марш на Ричмонд, бежали к Вашингтону, обгоняя солдат. Дорога от Сентервилла до столицы была забита колясками аристократов, орудийными повозками, бегущими солдатами, кое-как ковылявшими ранеными, обезумевшими лошадьми… Вдруг в толпе раздались крики ужаса: неподалеку лошади втаскивали несколько орудий на невысокий холм. Толпа как по команде с трусцы перешла на рысь, и в это время рядом с ней разорвался первый (и единственный) снаряд, попавший в фургон, обломки которого загородили узкую дорогу. Началась давка, все кричали о приближавшейся кавалерии (ее там и в помине не было), затем фургон оттащили, и бегство продолжилось. А на холме от души хохотали артиллеристы Р. Рэдфорда: они не собирались стрелять по толпе, просто решили попугать ее. Батарею же они установили, чтобы держать под прицелом дорогу на случай, если северяне вдруг попытаются контратаковать.
Так уже первое крупное сражение на глазах меняло психологию людей. Да, у них и в помине не было мыслей о том, что можно стрелять в беззащитных женщин, в раненых, в своих цивильных соотечественников. Но им уже было смешно глядеть на дрожавших от выстрелов женщин и раненых, и это было первым шагом к тому, чтобы завтра начать стрелять в них. Братоубийственная война ломала привычные нормы этики, морали, понятия о чести (разве думали еще утром эти беглецы, что они будут так постыдно удирать от по-прежнему презираемых ими южан?), оставляя в сердцах людей пустоту, вскоре заполнившуюся низменными чувствами жестокости, трусости, цинизма. Разумеется, такие чувства существовали и раньше, но возможность совершенно «законно» (от имени Союза! от имени Конфедерации!) и безнаказанно убить соотечественника, быть может, даже родного брата (бывало и такое) неизбежно приводила к мысли, что и прочие моральные запреты не столь уж незыблемы.
Немало сражений было впереди, и число павших в них заставляет американцев содрогаться и сейчас. На этом фоне потери сторон в битве у Булл-Рана почти не воспринимаются, и сама она кажется чуть ли не бескровной. Но тогда, в июле 1861 г., сообщения об этих потерях потрясли всю страну. Северяне потеряли 2645 человек, в том числе 418 убитыми, 1011 ранеными и 1216 пропавшими без вести (в подавляющем большинстве они оказались в плену, хотя кое-кто попросту удрал куда глаза глядят). Войско Борегара и Джонстона потеряло 1981 человека, в том числе 387 убитыми и 1582 ранеными{29}. Северяне даже ухитрились в суматохе отступления довести с собой до Вашингтона 12 пленных, которых в начальной, успешной для войск Союза, фазе сражения было гораздо больше, но почти всех их бросили при отступлении вместе с орудиями, обозами и даже ранеными — все спасали собственные жизни. По заверению Джонстона, южане захватили при Булл-Ране (точнее было бы сказать: северяне бросили) около 5 тыс. винтовок, 500 тыс. патронов, 28 орудий и проч.{30}
На следующий день, 22 июля, южане разместили пикеты на высотах близ реки Потомак, откуда в бинокли можно было разглядывать улицы Вашингтона. А там уже началась паника, принесенная обезумевшей толпой, вломившейся в город накануне вечером. Линкольн немедленно созвал министров на экстренное заседание, длившееся до утра 22 июля. В ходе его было решено вызвать из штата Нью-Йорк полки новобранцев, и спустя несколько дней они во главе с полковником Д. Сиклсом вступили в Вашингтон. Рано утром с согласия членов кабинета Линкольн отправил телеграмму Макклеллану, приказывая ему выдвинуть «победоносную армию Западной Виргинии» для защиты северных выходов из Долины, а самому генералу после этого срочно прибыть в Вашингтон.