На молах Дюнкерка
Зародившись за далеким горизонтом, разгорающийся мало-помалу свет озаряет бескрайнюю водную пустошь, которая, вероятно, выглядела точно так же и в один из первых дней сотворения мира. Запах моря и просоленного ветра, ровное шипение кильватерной струи за кормой и глухие хлопки развевающегося на корме флага — все исполнено неосознанного счастья и надежды, заставляющих трепетать душу.. Ничто не может затмить радость зарождающегося утра: ни тяготы войны, ни удручающий вид пробоин в корпусе, изможденных от не проходящей усталости лиц и раскрасневшихся от непрерывного бдения глаз — ничто. Небо пустынно, как и море. «Серебряный берег» будто парит меж двух пустынь — небесной и морской. Неужели война — не сон?
Нет, война была явью, притом самой что ни на есть очевидной. И явь эта вскоре обозначилась первым военным самолетом, неожиданно выпорхнувшим из-за горизонта: это — англичанин. Он приближается к судну и начинает описывать над ним круги, отсвечивая прожектором шифрованную морзянку. Но что толку: на борту «Серебряного берега» разобрать это послание из нового военного утра никто не может, потому что не знает ключа к шифру. А ведь сколько раз капитан [232] судна просил командование военно-морской базы в Дувре снабдить его шифрами и ключами к ним — но тщетно. И самолет, так и не получив ответного сигнала, улетел прочь. А «Серебряный берег» двинулся своим курсом дальше: Вест-Хиндер — Мидделькерке — Ньивпорт — Зюйдкот — Дюнкерк.
Вот вдали показался и берег, будто увенчанный огнедышащим вулканом, извергающим в небо густые клубы дыма, которые в ярких отсветах пламени, бушующего у подножия вулкана, кажутся черными-черными. Громадное и такое густо-черное облако висит и над морем, на всем протяжении от Дюнкерка до Зюйдкота. А по мере приближения к берегу судно то и дело попадает в серые облака, сквозь которые проглядывает белесое, точно при затмении, солнце, готовое в любое мгновение померкнуть. Чем ближе к берегу, тем явственнее слышатся рокот и гул — они накатывают волнами со стороны порта: это рвутся бомбы и снаряды и отбивают протяжную дробь пулеметные очереди. Линия берега между Дюнкерком и Зюйдкотом похожа на гигантскую трепещущую серую змею. При ближайшем рассмотрении — в бинокль видно, что спина змеи как бы сложена сплошь из касок, а от туловища змеи тянутся отростки, похожие на шевелящиеся щупальца: это солдаты — они поднимаются на борт стоящих у берега кораблей. Напротив Мало и Зюйдкота тоже стоят корабли — к ним направляются шлюпки и вельботы, переполненные солдатами. Гигантская змея тянется до самого Дюнкерка — до самых внешних молов, обрамляющих акваторию порта со стороны моря. Для солдат, чей строй, собственно, и образует длинное извивающееся туловище змеи, море — последняя надежда на спасение.
31 мая, утро. «Серебряный берег» подходит к Восточному молу, однако офицер из морской полиции просит его пока подождать: все швартовочные места заняты. И «Серебряный берег» послушно отваливает в сторону, чтобы не стоять на пути отходящих судов. С 9 часов 15 минут до 10 часов 45 минут он отчаянно маневрирует под бомбежкой, пытаясь хоть где-нибудь приткнуться к молу, который теперь служит причалом. Снять солдат с берега нет никакой возможности: палубная команда состоит всего лишь из восьми человек — они могут спустить на воду только одну шлюпку. На причалах столпились солдаты — они с тревогой следят за маневрами судна; в бинокль видно, как они машут морякам руками. Волнение солдат вполне понятно: до этого у них на глазах за какие-нибудь двадцать минут затонули два парохода. И видеть, как гибнет третий, с которым связана, быть может, их последняя надежда покинуть таящую смертельную угрозу землю, было бы просто невыносимо. А «Серебряный берег» меж тем пытается подойти теперь уже к старому Западному молу, примыкающему к набережной Феликса Фора. Наконец, в 10 часов 45 минут ему удается причалить к стенке нового шлюза. [233]
Солдаты, согнувшись под тяжестью огромных ранцев и вешевых мешков буквально в три погибели, поднимаются — чуть ли не ползком — по трапам и сходням на борт судна. Там моряки их строят и выдают спасательные жилеты. В это время неподалеку от места посадки разрывается шальной пушечный снаряд — и выкашивает осколками ряды тех. кто еще не успел взойти на судно. В 11 часов 10 минут «Серебряный берег» спешно отваливает от шлюзовой стенки. За двадцать пять минут он принял на борт тысячу четыреста солдат, ни больше ни меньше. Они все как один молчат, не в силах выговорить ни слова, многие лежат прямо там, где только что стояли, глаза у них закрыты. Наконец-то можно вздремнуть...
Вот позади и Зюйдкот. Курс — на буй, указывающий вход в гавань Ньивпорта. На подходе к Ньивпорту «Серебряный берег» обстреливают немецкие береговые батареи. Снаряды рвутся в сотне-полусотне метров перед форштевнем судна. Оно забирает круто лево на борт, выруливая носом к берегу. Артобстрел продолжается минут двадцать. Снаряды рвутся уже в нескольких метрах от судна... И вдруг канонада разом смолкает. У разбуженных оглушительным грохотом солдат глаза снова смыкаются. Все кончено — значит, можно еще поспать.
Для солдат действительно все было кончено. «Резервистам» же предстоял заход на очередной адов круг. Моряки с прискорбием сознавали, что если им и было суждено покинуть охваченный огнем берег, то лишь затем, чтобы к нему же вскоре и вернуться. А пока их ждала встреча с другим — светлым и зеленым берегом, запруженным беспечными англичанами в теннисных и купальных костюмах. Господи, как же далеко от них война! Боже, отчего же встреча с этим утопающим в солнечных лучах берегом так коротка! В самом деле, она длится ровно столько, сколько времени нужно на то, чтобы высадить солдат, пополнить запасы воды, продовольствия, снарядов и снова выйти в море. Так, «Руан» покинул Фолкстон почти сразу же после того, как высадил на берег девятьсот пятьдесят эвакуированных с континента солдат. Следом за ним в Фолкстон прибыл «Серебряный берег». А уже 1 июня он ушел обратно на континент вместе с «Ньюхейвеном» и «Сент-Элье».
И опять вдали прямо по курсу маячит затянутый дымной пеленой Дюнкерк. И вот уже приходится лавировать, уклоняясь от сыплющихся с неба бомб и отстреливаться из пулеметов от налетевших, точно пчелы на мед, бомбардировщиков. В небе сквозь стелющуюся над морем мглистую дымку видно, как от прошитых пулеметными очередями самолетов отваливаются крылья и винты и как охваченные пламенем и густым черным дымом обломки обрушиваются в море точно громадные каменные глыбы.
Канал, ведущий к Восточному молу, сплошь утыкан верхушками мачт потопленных кораблей. Верхние стеньги с поперечинами рей издали [234] очень похожи на торчащие из воды кресты. И канал напоминает затопленное кладбище, на котором покоятся тысяча четыреста солдат, не считая погибших вместе с ними моряков...
Между тем в порту продолжает полыхать «Эйп-Эль-Тюрк», застигнутый бомбежкой у причала...
2 июня капитан стоявшего на рейде Дувра «Серебряного берега» узнал, что его судно передано в распоряжение Британского адмиралтейства: на континенте еще остались английские солдаты — их следовало эвакуировать в первую очередь. «Серебряный берег» в очередной раз взял курс на Дюнкерк. И вечером того же дня — в 22 часа 30 минут ошвартовался у Восточного мола. О том, что происходило потом, красноречиво свидетельствует запись, которую капитан занес в судовой журнал сразу же по прибытии к месту назначения:
«Интенсивный артобстрел. На моле, неподалеку от места, где мы ошвартовались, рвутся 77– и 105-миллиметровые снаряды, их осколки долетают до нас и бьют в борт судна. Немедленно приступили к погрузке тысячи ста английских солдат. Часть Восточного мола усеяна телами убитых, которые топчут ногами их же товарищи, спешащие подняться к нам на борт. В 23 часа 15 минут отвалили от мола».
Вместе с «Серебряным берегом» Дюнкерк покинул траулер «Патри». Он эвакуировал последних гражданских беженцев и моряков со «Святого Октавиана», успевших покинуть свое судно незадолго до того, как его атаковали немецкие бомбардировщики.
Теперь в порту остались лишь полуразрушенные и полузатопленные корабли.
Более или менее благополучно снялся из Дюнкерка и «Руан», уносивший на своем борту свою партию «человеческого груза». Он продвигался вперед будто с опаской, осторожно лавируя между верхушками мачт и корпусами затопленных и полузатопленных кораблей, которыми буквально кишела акватория аванпорта. И вдруг — удар!.. Толчок!.. «Руан» и всех, кто находился на его борту, пронзила сильнейшая дрожь. Нет, то была не бомба и не мина — судно наскочило на мель, подступавшую к внешней оконечности Западного мола. Раз, другой... двадцатый дает машина резкими рывками полный вперед, стараясь высвободиться из плена не желавшей отпускать его земли. Начался отлив. И тут в толпе пассажиров, сбившейся на окутанной ночной мглой верхней палубе, разнесся слух — приказано покинуть судно. Обретенная было надежда тотчас обернулась горьким отчаянием.
Дюнкерк по-прежнему полыхал как один большой пожар. В отсветах пламени, бушевавшего в порту, — на причалах и молах, — плясали зловещие тени. Пассажирам «Руана» предстояло вновь ступить на обреченную землю. Они спешно усаживались в шлюпки, завоевывая себе место иной раз с помощью кулаков, и шлюпки медленно [235] двигались к берегу. А там между тем шла полным ходом погрузка людей на рыболовные суда. Вобрав в себя партию «живого груза», траулер не мешкая отваливал от причала, уступая место другому судну.
— А как же мы? Возьмите и нас!
— Кто вы такие? Откуда?
— С «Руана». Нас выбросило на мель.
— Надо же! Но мы-то чем можем вам помочь? Поговорите с офицером, руководящим посадкой, вон там...
Но толку-то! Кто способен войти в положение потерпевших бедствие людей, когда кругом царят хаос и неразбериха и положение остальных беженцев отнюдь не лучше?
— Значит, говорите, вы с «Руана»? Так почему же вы не на «Руане»?
— Говорим же, нас выбросило на мель.
— Ну а мы-то что можем поделать?..
Стало быть, их, несчастных, попросту бросили на произвол судьбы, среди ночи, и никому до них нет дела. А «Руан» сидит прочно на мели, и никакими силами его оттуда не стащить. Тем более и моряки, верно, покинули его. Уж они-то, моряки, не пропадут: их посадят на другой корабль — это уж как пить дать. Что за ушлый народ, эти моряки!
А вокруг «Руана» тем временем рвались снаряды. После того как матросы завели один кормовой швартов на мол, чтобы корма удерживалась против приливной волны, капитан отдал команду покинуть судно.
— Доберетесь до берега — тут же в укрытие! А завтра, в пять утра, всем прибыть на борт!
Чего-чего, а такого поворота солдаты и представить себе не могли. А знай они, что как раз в это время, под грохот рвущихся снарядов, погруженные во тьму внутренние отсеки и помещения «Руана» с фонарями в руках методично обследуют два человека, удивлению их и вовсе не было бы предела. Это были капитан судна и его старший помощник. Они проверяли, все ли члены команды покинули борт.
На другое утро, часов в шесть, солдаты, толпившиеся на причалах, заметили, что из трубы «Руана» повалил дым. И они начали наперебой спорить друг с другом:
— Я же говорил, на корабле кто-то есть. Глядите, вон же они, на верхней палубе!
Утро тянулось очень медленно...
— Видите, он даже не шелохнется. Наверно, получил пробоину. Что ни говори, с мели ему нипочем не сняться, тем более морячки даже не чешутся.
В 10 часов 30 минут «Руан», удерживаемый на одном кормовом швартове, наконец шелохнулся. А в 11 часов 15 минут, запустив машину, [236] он с помощью двух буксиров мало-помалу снялся с мели. И, слегка покачиваясь, двинулся к свободному швартовочному месту у мола.
— «Руан» снова на ходу! Эй, вы, с «Руана»! Готовьтесь к посадке на борт!
Окрыленные новой надеждой, солдаты заметались по молу, перескакивая через лежавшие вповалку тела своих погибших товарищей...
3 июня. С каждым днем Дюнкеркская трагедия обретала все новые драматические черты. К пожарам — вернее, одному гигантскому пожарищу — все уже привыкли. Моряки свыклись и с удручающим видом крестообразных верхушек мачт, торчащих из затянутой мазутными пятнами воды при входе в акваторию порта, равно как и сидящих на мели или выброшенных на берег судов. Так вот, в тот день — 3 июня — с простреливаемых с воздуха мостиков кораблей можно было видеть в бинокль, как с берега загоняли в море цепью грузовики и как поверх них мостили доски, монтируя таким образом нечто вроде дополнительных пристаней, куда потом высыпали солдаты, готовые погрузиться на первое же подошедшее судно.
Все это очень напоминало растревоженный муравейник: повинуясь инстинкту самосохранения, несметные полчища насекомых покидают обжитое место, чтобы обосноваться в другом, более безопасном, и на пути к новой жизни ничто не может их остановить — ни вода, ни огонь, ни какая бы то ни было иная разрушительная сила.
Между тем мимо грузовиков-пристаней и молов проплывали тела убитых солдат, которые потом прибивало к песчаному берегу. На них была полевая униформа, у каждого за спиной — ранец или вещмешок; единственное, чего на них не было, так это касок. Трупами был усеян и берег — погибшие лежали на носилках, уставившись незрячими глазами в низвергающее огонь небо, но в глазах этих не было испуга — им теперь было все равно.
А все остальные, кому повезло выжить, даже раненые, спешили к импровизированным пристаням и молам, чтобы успеть погрузиться на подходившие одно за другим суда. Корабли, приняв на борт очередную партию живых, уходили в море и вскоре возвращались за другими живыми, которых становилось все меньше. К тому времени «Нью-хейвен», например, уже совершил два рейса и собирался в третий. Другим судам не повезло: они остались догорать у молов, а некоторые затонули, так и не дойдя до них. Но, как бы там ни было, место выведенных из строя кораблей тут же занимали новые, из числа все тех же «резервистов». Да уж, такого великого исхода — или бегства — история, пожалуй, еще не знала.
Наступила ночь. С верхней палубы «Серебряного берега», в который уже раз возвращавшегося в Дюнкерк, город казался гигантским размазанным, пульсирующим во тьме багровым пятном. На [237] подступах к нему со стороны моря кипели и бурлили последние очаги жизни вопреки низвергавшимся на них с неба громам и молниям — в виде зажигательных ракет, оставляющих за собой длинные полыхающие шлейфы, бьющих наперекрест трассирующих пулеметных очередей и разлетающихся на тысячи смертоносных осколков снарядов и бомб... Команды на выполнение того или иного маневра судна отдавал капитан — он словно прирос к мостику, как будто человеческая воля могла что-либо изменить в этой безудержной огнедышащей ночной круговерти. А масштабы ее ощущались по мере приближения судна к затемненному Восточному молу все явственнее. Мол уже маячил прямо по курсу длинной черной полосой — куда более черной, нежели ночная мгла, — мало-помалу разраставшейся до размеров глухой стены, которая уже совсем четко вырисовывалась на фоне ослепительно-яркого зарева пожарища. Не успел «Серебряный берег» причалить, как корпус его начал содрогаться от топота тысяч ног спешивших скорее подняться на борт солдат и от взрывов бомб и снарядов, вспенивавших воду вокруг судна и крошивших вдребезги, казалось бы, незыблемую громаду мола...
В 00 часов 45 минут «Серебряный берег», загруженный под завязку, отвалил от Восточного мола. Чтобы вынести в более или менее безопасные воды тысячу пятьсот находившихся на его борту солдат, судну пришлось еще целых сорок пять минут лавировать, уворачиваясь от бомб, снарядов и ракет: то лево на борт, то право на борт, то полный вперед!.. К великому счастью, ни один снаряд, ни одна бомба и ни одна ракета не попали в цель...