Гибель Бизона
Зима близилась к концу.
Покуда наземные войска противостояли друг другу из-за оборонительных сооружений, играя в так называемую странную войну, главный театр боевых действий переместился на морские просторы.
Транспортные конвои с неутомимостью и упорством муравьев преодолевали тысячи миль через всю Северную Атлантику, перевозя нефтепродукты, провиант и вооружение. И лишь изредка — войска: на линии Галифакс — Плимут канадские транспорты шли в сопровождении французских подводных лодок «Ахилл», «Аякс», «Пастер» и других, водоизмещением 1800 тонн. При этом французские моряки всякий раз недоумевали: для каких таких целей в Европу сгоняют из Америки столько солдат?..
Апрель 1940 года. К тому времени открылась новая морская линия — норвежская. Вскоре ей было суждено стать одной из самых важных и оживленных. Ведь успех предстоящих военных операций транспортного флота на севере Европы зависел от быстрых и слаженных действий. Норвежскую линию, среди прочих, обслуживали крупнейшие французские пароходы — «Массилия», «Де-Грасс» и «Дженне»; госпитальные суда — «Сфинкс» и «Канада», а также алжирская дивизия вспомогательных крейсеров — «ВильД'Альжер», «ВильД'Оран», «Эль-Джазаир», «Эль-Кантара» и «Эль-Мансур». В Гриноке, что в устье Клайда, на юго-западном побережье Шотландии, размещалась французская [197] база — туда непременно заходили конвои из Бреста, перед тем как обогнуть Шотландию с северо-запада и продолжить путь к берегам Норвегии, с предваритсмьным заходом в Скапа-Флоу{6}.
Ну а дальше, в скандинавских водах, корабли союзников подстерегали всевозможные опасности...
29 апреля 1940 года, в девятом часу вечера два французских корабля — крейсер «Мопкальм» и эсминец «Бизон» вышли из Скапа-Флоу в составе отряда под командованием английского вице-адмирала Кен-нингема. Отряду предписывалось сформировать эскорт для сопровождения эскадры I дивизии французских вспомогательных крейсеров, направлявшейся через Северное море в норвежский порт Намсус. Крейсерам, в свою очередь, надлежало эвакуировать из Намсуса франко-британский экспедиционный десантный корпус, высадившийся там 19 и 20 апреля: согласно разведданным, десантники угодили во вражеское кольцо, едва успев ступить на норвежский берег.
Флаг вице-адмирала Кеннингема развевался на борту крейсера «Девоншир». По выходе из залива отряд построился в одну кильватерную колонну с «Девонширом» во главе и взял курс на Норвегию. По левому и правому борту флагманский крейсер прикрывали два английских же эсминца, выдвинувшиеся чуть вперед. Утром и днем на флагмане поднимали сигнальные флажки, указывавшие, какие скорость и режим плавания следует соблюдать: например, шестнадцать узлов в режиме «зигзагом» — веем-веем. То есть через равные промежутки времени корабли дружно уваливались сначала влево, потом вправо, под одинаковым углом, соблюдая при этом единый — генеральный курс. Нетрудно догадаться, что лавировать приходилось с целью обеспечения конвою наибольшей безопасности при вероятной угрозе со стороны противника, который мог появиться совершенно внезапно.
Курс отряда пролегал к западу от Оркнейских и Шетландских островов. И уже на другой день — 30 апреля, в 11 часов 30 минут он благополучно встретился в условленном месте с конвоем французских вспомогательных крейсеров. Скорость объединенной эскадры пришлось сократить до четырнадцати узлов, хотя шла она все теми же зигзагами.
За это время в судовых и навигационных журналах кораблей эскадры не было ни единого упоминания о каких-либо чрезвычайных происшествиях — плавание проходило спокойно. И вот 1 мая, [198] в 7 часов утра, далеко к северо-западу от пути следования конвоя был замечен немецкий разведывательный самолет. В то утро конвой как раз вышел на широту Намсуса, однако до берега оставалось еще три сотни миль...
Первая атака немецких бомбардировщиков последовала в тот же день, через час пополудни. Впрочем, она была короткой и неудачной: едва успев сбросить бомбы, притом с довольно большой высоты, бомбардировщики, встретив мощный заградительный огонь корабельных зенитных орудий, были вынуждены спешно ретироваться. К тому же все бомбы упали в море, не причинив конвою ни малейшего вреда. А через некоторое время сгустился туман. Объединенная эскадра перестроилась в кильватерную колонну и двинулась дальше со скоростью двенадцать узлов.
Смею полагать, читателю не составит большого труда представить себе, как разворачиваются боевые действия на море. Вообразим, что море — это окружность, наподобие тарелки, посреди которой движется конвой, состоящий из эсминцев, боевых крейсеров и вспомогательных — обычных крупнотоннажных пароходов, перекрашенных целиком в темно-серый цвет и вооруженных несколькими пушками.
8 зависимости от обстоятельств, эти корабли, как мы уже знаем, придавались тем или иным соединениям военно-морских сил и служили в качестве транспортов. И вот они снова в дальнем походе — следуют длинной кильватерной колонной в заданную точку для выполнения очередного боевого задания. Чтобы представить себе происходящее, давайте мысленно перенесемся на борт одного из крейсеров — ну, скажем, «Монкальма».
Дождя нет, но из-за густого тумана на верхней палубе промозгло и сыро. Судовое время — 20 часов. Однако все еще светло, поскольку в это время года в высоких широтах темнеет поздно. Бледные лучи незаходящего солнца, пронзая туманную пелену, рассеивают по морю тусклый, холодный свет. С мостика, прямо по курсу, видно не дальше кормы впереди идущего корабля: это — крейсер «Йорк»; приглядевшись, можно даже различить цвета флага, что развевается у него на гафеле.
Вдруг орудия «Йорка» все разом открывают огонь. А следом за ними — еще до того, как мы успеваем опомниться, — и пушки «Монкальма». Слышим мы и бесперебойную трескотню зенитных пулеметов — и только теперь понимаем, что огонь ведется по воздуху. Немного спустя раздается другой резкий звук — пронзительный вой мотора низко летящего самолета. А вот и он сам — промелькнул в просвете между клочьями тумана. Зенитные орудия «Монкальма», а потом и остальных кораблей снова открывают огонь. Но вот пальба стихает — самолет скрылся из вида. Куда же он подевался? Видит ли нас? Проходит несколько минут — ничего не видно, ничего не слышно... [199]
Конвой продолжает свой путь. И вот — опять шум мотора: по мере приближения он все нарастает. Вскоре из-за туманной завесы выныривает самолет — и устремляется прямиком на английский эсминец «Нубиан». Тот встречает его зенитным огнем. Оглушительный рев самолета захлебывается и теперь больше напоминает глухое завывание. Самолет подбит и падает в море — между нами и «Нубианом». На миг-другой он замирает в воздухе, неуклюже заваливается на одно крыло, будто подраненная птица, и, не удержавшись, глыбой обрушивается в воду. Мы успеваем разглядеть его опознавательные знаки: это, оказывается, англичанин. Вот так промашка!
К рухнувшему самолету тут же направляется «Нубиан», чтобы успеть снять с воды летчиков. К счастью, их удается спасти.
В 23 часа 20 минут туман рассеивается. Конвой вновь перестраивается в единую походную колонну.
Днем 2 мая вице-адмирал Кеннингем передает на корабли эскадры шифрованную радиограмму с планом действий по эвакуации из Намсуса франко-британского экспедиционного корпуса.
Войска предполагается разместить на борту пароходов из первой вспомогательной крейсерской дивизии. В ночь со 2 на 3 мая они должны войти в Намсусский фьорд под прикрытием нескольких эскортных кораблей. Тем временем остальные силы эскадры будут крейсировать у входа в фьорд, покуда не закончится эвакуация.
Прозорливый вице-адмирал Кеннингем учел и то обстоятельство, что в ночь со 2 на 3 мая может стоять туман и войти в Намсусский фьорд будет невозможно.
В таком случае посадка на корабли откладывалась до следующей ночи. А поскольку запасы мазута у транспортов были ограничены, что не позволяло им задерживаться на лишние сутки, они должны были сняться с якоря 3 мая и немедленно возвращаться в Скапа-Флоу. Тогда было решено обойтись без них и эвакуировать войска на крейсерах и эсминцах. Вице-адмирал Кеннингем разослал на корабли соответствующие предписания и на этот случай.
Кроме того, 2 мая произошло еще несколько событий, заслуживающих нашего внимания.
В 4 часа 30 минут к эскадре присоединился еще один корабль из Скапа-Флоу — английский вспомогательный крейсер «Карлайл».
В военное время в подобных рандеву в открытом море не было ничего необычного, хотя при всем том их непременно окружал покров некой таинственности. Стоило на горизонте показаться чуть приметной струйке дыма, как по всем кораблям звучала одна и та же команда: «По боевым местам стоять!». Ведь кто его знает, что там за судно — «свой» или «чужой». И если в течение нескольких минут оно себя не называло, по нему открывался огонь. [200]
Вскоре струя дыма обозначилась более четко, а вот показался и сам корабль с торчащими кверху дымовыми трубами. Чуть погодя на нем вспыхнул прожектор. Потом еще одна вспышка, и еще... То был опознавательный сигнал. Словом — все, как положено. В ответ «Карлайлу» просигналили прожектором, что он может подойти и стать в строй.
4 часа 50 минут. В небе был замечен немецкий поплавковый гидросамолет.
Хотя он быстро скрылся вдали, эскадра перестроилась в боевой порядок и стала маневрировать, держа курс то на Намсус, то в противоположную сторону. Небо было ясное, море — свинцово-серое. Так прошло утро. Наступил день. Однако ничего неожиданного больше не случилось. Единственным развлечением было обсуждение пространной радиограммы от вице-адмирала Кеннингема. Все думали об одном: «Только бы не было тумана! Только бы управиться за ночь!..» Бесцельное крейсирование зигзагами, которому, казалось, не будет конца, настроения, понятно, никому не прибавляло.
В 15 часов 30 минут вдалеке показался еще один немецкий гидросамолет. В отличие от первого он оказался куда более любопытным. Но приблизиться к конвою немец все же не решился — предпочел наблюдать с порядочной дистанции. Летел он не очень высоко и то и дело менял курс: сперва в одну сторону направится, потом в другую, — точно цербер-полицейский, что топчется под окном, с которого ему велено не спускать глаз. «И долго это будет продолжаться? Неужели ему не осточертело?» — с раздражением думали моряки, наблюдая, как немец наворачивает круг за кругом. И только в 16 часов 20 минут, откружив почти час, он наконец улетел прочь.
А меньше чем через полчаса на море лег густой туман. Случилось то, чего моряки опасались больше всего. В общем, положение хуже некуда. В считанные мгновения палубы кораблей намокли, словно под проливным дождем. И снова морякам показалось, будто время остановилось — вернее, обратилось в вечность, материализовавшуюся в не проходящую вязкую, точно топь, мглу, которой нет предела. Как нет и, видно, не будет конца их плаванию. Но конец — да еще какой! — был не за горами. Да и туман вроде бы начал рассеиваться.
В 18 часов 15 минут он рассеялся полностью. И на «Девоншире» тут же замигал сигнальный прожектор: «Вице-адмирал Кеннингем приказывает крейсерам «Йорк», «Карлайл», французским вспомогательным крейсерам и означенным эсминцам выдвинуться ко входу в фьорд». То был сигнал к началу операции.
С мостика «Монкальма» нам видны все корабли эскадры, идущие одной колонной. Вот из нее вышли упомянутые в приказе командующего крейсеры и эсминцы во главе с «Йорком». Головной крейсер тоже включил прожектор и просигналил отряду построиться в походный [201] порядок. Ядро его, как обычно, составили вспомогательные крейсеры — они, будто покорные слоны, дружно повернулись в сторону Намсуса. Их со всех сторон, как верные сторожевые псы. обступили эсминцы. И вдруг... Что это?
Сцена действий, за которыми мы наблюдали, резко сместилась, начав поворачиваться вокруг нас. На самом же деле разворачивались мы сами: «Монкальм» вышел из строя, взяв круто влево — так, что палуба едва не ушла у нас из-под ног. Что же случилось? С «Девоншира» вроде не было никаких сигналов. Быть может, команду передали по радио? Может, нам тоже приказано следовать в Намсус?..
Откройте же скорее глаза! Видите, вон так: изломанную зыбью морскую поверхность рассекает длинная пенная струя, похожая на шрам на изборожденном глубокими морщинами лице? Струя приближается с каждым мгновением, следуя почти перпендикулярно курсу эскадры. Вот она уже протаранила наш строй, чуть не задев корму «Девоншира», — в том самом месте, где только что были мы... Так ведь это же торпеда! Неужели непонятно?!
Завязалась какая-то странная — зловещая и хитроумная игра. Еще утром море, насколько хватало глаз, было пустынно, если не считать промелькнувших вдали двух гидросамолетов. И тут, откуда ни возьмись, торпеда! Притом, что кругом по-прежнему ни малейших признаков постороннего присутствия. Постепенно в нас закрадывается смутное ощущение тревоги — будто мы, сами того не подозревая, позволили вовлечь себя в схватку с незримым, таинственным противником. Похожее чувство возникает всякий раз у офицеров, заступающих на трудную вахту. Вот когда действительно понимаешь: морская пустыня — понятие весьма условное.
Ночью на море опустилась кромешная тьма. Наш дозорный отряд во главе с «Девонширом» и в сопровождении «Бизона» и трех английских эсминцев патрулирует у входа в Нансен-фьорд, крейсируя зигзагами со скоростью шестнадцать узлов.
Впрочем, тьма стояла недолго: ведь мы находимся всего лишь в двадцати пяти градусах от Северного полюса. Через каких-нибудь два часа после полуночи ночь уже перешла в утро: небо чуть подернулось белесой мутью, на море замерцали еще не яркие блики, высветившие более или менее четко очертания кораблей. Вахтенные на носовом мостике глядят в оба. Холодные предрассветные часы считаются самым напряженным временем суток — морякам всегда хочется, чтобы они пролетели как можно скорее, чтобы утренний свет рассеял призрачные тени и тревожное чувство незащищенности.
2 часа утра. Ко входу во фьорд подходит французский вспомогательный крейсер «Эль-Кантара» в сопровождении двух английских миноносцев. Без лишних проволочек корабли устремляются в горловину фьорда. [202]
3 часа. Рассвело. За заснеженными верхушками скал, нависающих над безмятежной гладью фьорда, не видно ни струйки дыма — ни малейших признаков человеческого присутствия. Полное безлюдье! Подлинное ледяное царство! Принять на борт 6000 человек за короткую полярную летнюю ночь, в почти полностью разрушенном порту, да еще под бомбежкой — задача на редкость трудная и чрезвычайно опасная. На мостиках вахтенные офицеры не сводят глаз с уходящей в глубь побережья искривленной горловины фьорда.
3 часа 30 минут. Из глубины фьорда выходят французские транспорты и английский вспомогательный крейсер. Слава Богу! Все целы и невредимы. Вслед за ними подтягиваются «Эль-Джазаир», «Эль-Мансур» и эсминцы. А вот и «Йорк». Отяжелевшие транспорты, кажется, осели больше обыкновенного. Но это только на первый взгляд, да и не так уж важно. Главное — то, что они успели вовремя принять на борт тысячи солдат. По мере приближения транспортов мы замечаем, что они и в самом деле перегружены: люди стоят, скучившись, забив до отказа верхние палубы на всем пространстве от носа до кормы, и смотрят на нас во все глаза. Вот они уже совсем близко — на них даже можно разглядеть спасательные пояса.
Транспорты формируются в конвой. Его берут под эскорт «Мон-кальм», «Эль-Кантара», «Бизон» и английский эсминец «Гренада». Конвой ложится на обратный курс и, маневрируя зигзагами, следует восемнадцатиузловым ходом на северо-запад.
Лево на борт... Право на борт... Лево на борт... Право на борт... Удивительная все-таки штука — привычка: лавирование зигзагами нам уже не кажется странным, а плавание, что называется, по прямой, мы, напротив, воспринимаем теперь как нечто странное. Очевидно потому, что где-то в подсознании мы понимаем: переменные курсы — необходимая мера предосторожности, своего рода самозащита. И при каждой перемене курса мы снова и снова испытываем облегчение, как . будто нам в очередной раз повезло увернуться от торпеды. А получить удар торпеды в борт, тем более переполненному людьми транспорту, что может быть хуже! Нам кажется, что с каждой пройденной милей и каждой пройденной минутой опасность угодить под удар торпеды становится все менее вероятной.
5 часов. Вдалеке за кормой замечен немецкий гидросамолет. Однако вскоре он скрывается из вида. А тревога остается. Только-только поверили мы, что все опасности позади и что после рискованной нармусской операции нам, казалось бы, уже ничто не угрожает, как вдруг — гидросамолет. С его появлением все наши надежды пошли прахом — в сердцах возродилась смутная тревога.
8 часов. Пока все тихо. Ни малейших признаков неприятельского присутствия. [203]
8 часов 15 минут. Тревога! Высоко в небе показались самолеты, по меньшей мере полсотни — летят группами, сверкая крыльями на солнце. Не успевают наши зенитные орудия открыть заградительный огонь, как море вокруг кораблей вздыбливается клокочущими гейзерами. Первые бомбы обрушились с огромной высоты. За ними последовали другие. Самолеты, бомбы, зенитные снаряды, — все в один миг смешалось в шальную воздушную круговерть, страшное и вместе с тем завораживающее зрелище. Мы, с позволения сказать, оказались в положении быка на арене, окруженного со всех сторон вошедшими в раж матадорам и.
8 часов 50 минут. Рокот авиационных моторов все нарастает — так, что в ушах звенит. Самолеты зависают прямо у нас над головами. Зенитные пушки и пулеметы грохочут без перебоя. Вокруг нас сотрясается все — море, воздух, палуба, переборки. Потом какофония стихает — самолеты улетают прочь. Но едва все смолкает, как гул начинает нарастать опять. И вот уже море снова бурлит и клокочет.
На сей раз бомбардировщики летят низко — и сосчитать их нетрудно: тридцать девять штук.
Одна атака, две... пять... Через минуту-другую нам уже не до счета. Неужто с начала налета прошло чуть больше часа?.. Мы едва успеваем посмотреть на часы — 10 часов 08 минут, — как наш взгляд снова устремляется к небу... О Боже! На «Монкальм» — прямо на нас пикирует бомбардировщик.
Пикирует — значит падает почти вертикально, то есть камнем, или, вернее, глыбой, издающей громоподобный рев. Что ни говори, зрелише и впрямь впечатляющее! Мы даже не обращаем внимания на то, как вокруг нас грохочут пушки «Монкальма», изрытая в небо огонь и свинец. Мы не сводим глаз с самолета: он вдруг выравнивается, уваливаясь в сторону. Чего-чего, а такого мы никак не ожидали. Но что это! Перейдя в пологое пикирование, он сбрасывает бомбу на «Бизона», который следует в тысяче метров по левому борту от нас.
Бомба угодила в цель, разорвавшись перед носовым мостиком...
Теперь же, исторической правды ради, я позволю себе замолчать — ограничусь лишь кое-какими пояснениями к происходящему, нашедшему свое отражение в сухих и весьма специфических записях в навигационных журналах, которые тщательно и подробно вели вахтенные штурманы кораблей, участвовавших в тех драматических событиях. Однако прежде мне все же хотелось бы добавить пару слов к нижеприведенным выпискам из отчета вахтенного штурмана «Монкальма». Откровенно говоря, мне еще никогда не доводилось читать свидетельства более точного, потрясающего и драматического, чем это. Итак, мы остановились на том, что бомба взорвалась в носовой части «Бизона», перед мостиком. Ну а дальше было вот что. [204]
За 3–5 секунд после падения бомбы как будто ничего не случилось, по крайней мере на первый взгляд.
В следующую секунду из носовой части корабля вырвалось пламя.
Сильнейший взрыв — и «Бизон» целиком заволокло огромным облаком дыма.
В воздух полетели многочисленные обломки, а 138-миллиметровое орудие вместе с платформой подбросило вверх метров на пятьдесят.
Дым начал рассеиваться, сперва показалась корма, а после — четыре трубы.
Пятую — носовую трубу разнесло вдребезги.
Носовой части вовсе не было видно.
Пожар распространялся к корме по левому борту.
«Монкальм» взял круто влево и застопорил ход метрах в ста от кормы «Бизона». С такого расстояния было видно следующее.
Большинство уцелевших членов команды перебралось на среднюю и кормовую палубы эсминца. Многие надели спасательные жилеты. Никакой паники.
Эсминец окружен со всех сторон плавающими обломками, в основном деревянными, и слоем мазута, который с левого борта уже воспламенился. В воде бултыхаются черные от мазута люди, они пытаются ухватиться за все, что подворачивается под руку.
От «Бизона» отваливает вельбот, оснащенный всем необходимым для спасения упавших за борт людей...
Тут я снова позволю себе взять слово — не сделать этого я просто не могу, потому как не совсем уверен, достаточно ли хорошо не искушенный в морских делах читатель представляет себе, что именно означают слова: «Большинство уцелевших членов команды перебрались на среднюю и кормовую палубы эсминца... Никакой паники... От «Бизона» отваливает вельбот, оснащенный всем необходимым...»
Прежде всего не следует забывать, что атака бомбардировщиков продолжается; зенитные орудия по-прежнему ведут огонь; вокруг кораблей, вспенивая морскую поверхность, взрываются бомбы. Рвутся они и рядом с искореженным «Бизоном». Между тем на охваченной пожаром палубе эсминца, окруженного к тому же воспламенившимся мазутом, остались люди.
На этом полыхающем обломке, однако, отдаются и выполняются команды: следуя одной из них, моряки слаженно и расторопно спускают на воду спасательный вельбот, усаживаются в него и, дружно налегая на весла, спешат на выручку своим товарищам, оказавшимся за бортом...
А теперь попробуем сравнить происходящее с ужасами отступления и массового бегства целых народов в военное время. Представьте [205] себе сотни людей, раздавленных толпами обезумевших от страха беженцев, подвергшихся внезапному налету вражеских истребителей и бомбардировщиков. Или вспомните панический ужас, охватывающий пассажиров на терпящем бедствие пароходе: зачастую в подобных трагедиях сами люди оказываются виновниками собственной гибели, ибо, чего уж там греха таить, многим из нас свойственно терять голову в критических ситуациях. Другими словами, в иных случаях, когда человеку предоставляется право выбора между жизнью и смертью, он, вопреки здравому смыслу, в приступе исступленного безрассудства выбирает последнее. Право же, тут есть над чем призадуматься... Но вернемся, однако, к «Бизону».
Итак, «Бизон», вернее то, что от него осталось, все еще на плаву. Возле него кружит вельбот — спасатели снимают с воды своих товарищей и перевозят партиями на дрейфующий обломок, что называется, из огня да в полымя. По левому борту от обломка, на уровне камбуза, кто-то отчаянно бьется в волнах, весь перепачканный мазутом. Матросы бросают ему с палубы спасательный конец и вытаскивают из воды. Оказавшись снова на палубе, обессилевший бедняга размякает на руках у своих товарищей, как тряпичная кукла, потом вдруг распрямляется, вскакивает на ноги — и в крик. Он безмерно счастлив — потому что спасен.
На искореженный, безносый корабль невозможно глядеть без содрогания: это все равно, что смотреть на человека, у которого на ваших глазах оторвало руку или ногу, и он корчится от боли и истекает кровью, а вы не в силах ему ничем помочь.
Так вот, палуба «Бизона» в месте взрыва вздыблена, разрушена и сплошь усеяна догорающими, дымящимися обломками. Среди них лежит мертвое тело, обгоревшее до неузнаваемости. А рядом корчатся от боли раненые, к которым медленно подбираются языки пламени. К раненым спешат матросы и одного за другим оттаскивают в безопасное место.
Некоторое время спустя пожар на месте взрыва удается ликвидировать. На корме по левому борту лежат вповалку раненые — им оказывает помощь судовой врач. Затем пожар вспыхиваете новой силой уже повсеместно: огонь подступает к торпедному отсеку, зарядным погребам и юту, где стоит вспомогательный двигатель. Между тем вокруг корабля полыхает залитое мазутом море.
К охваченному пламенем обломку на всех парах устремляются миноносцы «Гренада», «Эфриди» и «Империал» — с них спешно спускают спасательные шлюпки. А «Эфриди» даже осмеливается подойти к нему почти вплотную. Самый старший из уцелевших офицеров, капитан-лейтенант О., комендор, отдает приказ покинуть судно. В первую очередь спускают раненых, за ними следуют матросы, а после них — офицеры. [206]
Покуда идет эвакуация, на ближайшем к «Бизону» борту английского миноносца занимается огнем покраска — и тот резко сдает назад. В следующее мгновение в зарядных погребах «Бизона» начинают рваться зенитные снаряды. Мощь взрывов ужасает даже тех, кто наблюдает за происходящим со стороны.
Капитан-лейтенант О. приказывает всем, кто может, прыгать за борт. Сам же он покидает эсминец последним — лишь после того, как ему с большим трудом удается спустить на воду матроса с перебитыми ногами, который вообще не в состоянии передвигаться самостоятельно. А бомбардировщики тем временем все атакуют — море сплошь в гейзерах от беспрестанно рвущихся бомб.
Обломок «Бизона» зарылся передом в волну. Вот уже у увенчанной огромным полотнищем французского флага кормы эсминца обнажилось выкрашенное в красный цвет днище с торчащими лопастями винтов...
10 часов 20 минут. Воздушный налет закончился. Корабельные орудия смолкли. Но ужасная трагедия на этом не завершилась. Море, затянутое мазутной пленкой, все еще горело. На поверхности плавали всевозможные предметы. И посреди всего этого скопища дрейфовал громадный, полузатопленный обломок корабля — живой символ злого рока войны.
С палубы, где мы стоим, до нас доносится шелест лопаток прожектора: «Монкальм» сигналит «Девонширу» — запрашивает у флагмана разрешение пустить в ход торпеды и затопить дрейфующий обломок «Бизона». Через несколько минут «Девоншир» подает сигнал «Эфриди», который принимает на борт последних уцелевших с «Бизона»: «Приказываю затопить эсминец!» В 12 часов 07 минут все кончилось. Как это произошло, мы не видели — слышали только несколько орудийных залпов. Затем конвой повернул на прежний курс и со скоростью восемнадцать с половиной узлов двинулся прочь от злополучного места.
Курс — вест; ход — «змейкой». Море пустынно. Поле битвы, если можно так выразиться применительно к морю, осталось далеко позади. Смерть, взрывы, пожары — все это тоже в прошлом: волны сомкнулись над «Бизоном» и как будто смыли из нашей памяти воспоминания о недавней трагедии. На земле, впрочем, происходит то же самое — она порастает травой, — правда, не так скоро! Теперь мы уже не без труда можем себе представить, что по левому борту от нас, где в походном строю зияет пустота, еще недавно шел эскортный миноносец «Бизон» — изящный, мощный, быстрый. Походный порядок конвоя нарушен еще и тем, что свое место в строю пока не занял миноносец «Эфриди». Но вот, закончив спасательную операцию, он [207] уже спешит за нами вдогонку — и мало-помалу настигает конвой. Вскоре мы можем различить на верхней палубе миноносца сбившихся в кучу моряков с «Бизона»: многие из них стоят, кое-кто сидит, а некоторые, должно быть, раненые, лежат вповалку. О чем они сейчас думают? Наверное, о том, что им несказанно повезло: ведь они побывали в адском пекле — и остались живы... Было около двух часов пополудни.
В это самое время, точнее, в 13 часов 52 минуты, немецкие бомбардировщики снова пошли в атаку.
На сей раз их было три. И атака была уже не столь впечатляющей. Конвой встретил их огнем всех своих орудий. Стоило самолету только занести крыло над каким-либо кораблем, как в бой тотчас вступали зенитные пулеметы. Два бомбардировщика сбросили три бомбы на вспомогательный крейсер «Карлайл». Мимо цели! А третий с пологого пикирования устремился на миноносец «Эфриди». Самолет все ближе — от его воя того и гляди лопнут барабанные перепонки. От него отрывается бомба — и летит точно в цель...
Бомба взорвалась перед передней дымовой трубой, как и в случае с «Бизоном».
Однако на сей раз громадный столб пламени взметнулся в небо сразу же после взрыва — по левому борту корабля, а струи пара и дыма ударили одновременно во все стороны.
Даже издали можно было без труда определить — «Эфриди» смертельно ранен. Как это ни горько, но точнее, пожалуй, не скажешь. Однако, что не менее удивительно, эсминец все еще на ходу. Вдруг он резко зарывается носом в волну, его кренит то вправо, то влево — стать на ровный киль ему, как видно, больше не суждено. И вот уже «Эфриди» на полном ходу заваливается на левый борт, будто решив передохнуть перед тем, как испустить дух и безвозвратно кануть в бездну. К нему на выручку тут же устремляются два его собрата — миноносцы «Гриффин» и «Империал».
14 часов 45 минут. «Эфриди» погружается в пучину.
А конвой идет своим курсом дальше по штормовому морю, которое со свойственной ему порой жестокостью скрывает от наших изумленных взоров последние следы второй на сегодняшний день трагедии. И снова наблюдаем мы с палубы «Монкальма», как свое место в походном строю занимает догнавший конвой последний миноносец из тех, что участвовали в спасении оставшихся в живых моряков с «Эфриди». Это — «Гриффин». Многим из числа спасенных повезло второй раз: ведь большинство из них с «Бизона» — они чудом избежали печальной участи, постигшей их корабль. К тому же узнать их совсем не трудно — по униформе. Дважды спасенные и тут по большей части стоят, облокотись на релинги, другие сидят прямо на палубе и лишь некоторые лежат — очевидно, раненые. Сходство между [208] обеими трагедиями действительно потрясает! Буквально только что стояли мы с вами на этой самой палубе и наблюдали в бинокли за точно таким же миноносцем, настигающем наш походный строй, и на его борту — все те же лица и взгляды, устремленные нам вослед. И этот самый эсминец затонул у нас же на глазах. И те же самые люди — не считая тех, кто погиб при взрыве, — опять возвращаются к нам. Мы всем сердцем желаем встречи с ними и при этом боимся, как бы ее не омрачили воспоминания о последней трагедии. Было почти 15 часов 30 минут.
И вот случилось то, что всех нас в очередной раз ввергло в ужас...
В небе вновь появились немецкие бомбардировщики. Теперь главной своей целью они выбрали миноносец «Гриффин»...
На этом, казалось бы, можно остановиться: третья смертельная угроза подряд — это уже слишком! Мыслимое ли дело — чтобы чудом спасенным людям, притом дважды за какие-нибудь считанные часы, уготовлено еще раз быть низвергнутыми в горнило страшных испытаний! Неужто такое возможно? В это даже трудно поверить. Однако, хотим мы того или нет, так оно и было. У нас на глазах снова завязался жестокий бой — теперь вокруг миноносца «Гриффин».
Не сбавляя хода, миноносец ловко лавирует между фонтанами рвущихся бомб. Уцелеет он? Или погибнет?.. Наконец наступает развязка душераздирающей трагедии. Это и правда уже чересчур! Но несмотря на весь ужас разворачивающегося перед нами зрелища, мы, вцепившись руками в поручни, неотрывно следим за происходящим. Какую игру затеяла смерть с несчастными французами, в страхе и отчаянии сбившимися в кучу под мостиком и палубными надстройками «Гриффина», полуразрушенными, иссеченными осколками бомб, залитыми мазутом и опаленными языками пламени? Мы понимаем: если «Гриффин» не выстоит, воспоминания о его гибели, которая, таким образом, пополнит список сегодняшних трагедий, лягут на нас тяжким бременем, оставив в наших душах неизгладимый черный след, как после смерти дорогого и близкого человека...
Конвой продолжает свой путь дальше. «Гриффин» с нами в строю — слава Богу, живой!
В 17 часов 30 минут к нам подлетает британский патрульный гидросамолет с базы в Сандерленде; он ведет конвой, выдвинувшись чуть вперед от головного корабля. В 19 часов 13 минут «Девоншир» сигналит «Монкальму»:
«Получил запрос от «Империала»: «Прошу разрешения предать морю тело погибшего капитана III ранга Жиро». Какие будут указания? Благодарю».
Проходит несколько долгих минут. Наконец «Монкальм» передает прожектором ответный сигнал: [209] «Монкальм» — «Девонширу». — На ваш запрос от 19 часов 14 минут отвечаем — действуйте».
Траурная церемония состоялась в 22 часа. Было светло, как днем...
Конвой доставил войска экспедиционного корпуса из Намсуса в Скапа-Флоу 5 мая, около 6 часов утра. Потом миноносцы «Империал», «Гриффин» и «Эфриди» направились в базу Саллом-Во — там же, на Шетландских островах, — куда перед тем по предписанию командования зашло французское госпитальное судно «Сфинкс».
Таким образом, из 264 членов экипажа «Бизона» уцелело не больше ста человек. Командир эсминца, капитан I ранга Буан, и его старший помощник, капитан III ранга Жиро, погибли. Уцелевших моряков с «Бизона», в том числе легкораненых, переправили на борт транспорта «Президент Думе», и тот, в составе конвоя из вспомогательных крейсеров I дивизии и других транспортов, выдвинулся в 18 часов в направлении Клайда. Конвой сопровождали французские эсминцы «Тарту», «Милан», «Шевалье Поль» и четверка английских миноносцев.
На борту «Сфинкса» остались только тяжелораненые. Из них восемь человек позднее скончались. Их тела предали морю со всеми подобающими почестями, опустив в воду с борта минного заградителя «Эбе» на выходе из Скапа-Флоу в ночь с 5 на 6 мая. На траурной церемонии присутствовали три офицера и десять матросов с «Монкальма». [210]