1

Письма с фронта от верхисетских красноармейцев вселяли надежду на скорое окончание войны и возвращение ушедших в армию рабочих на завод.

Белая армия была разгромлена. Колчак расстрелян.

Полк имени Малышева в рядах тридцатой дивизии двигался на восток, очищая Сибирь от сопротивляющихся еще белогвардейских банд.

Начальник конной разведки полка прислал родным письмо, в котором сообщал, что верхисетские красноармейцы поймали в Тагиле шестерых ермохинцев: Карлукова, Романова, Перелина, Загудаева, Санкина и Смирнова и что сам Ермохин бежал в Читу под защиту японцев.

Это сообщение быстро облетело весь поселок.

Жены красноармейцев пересказывали его друг другу на все лады и, подсчитывая, сколько времени осталось до возвращения мужей, говорили:

— Раз сам Ермохин бежал, значит, скоро войне конец. Теперь жди наших. Вот-вот нагрянут... [86]

Повеселели и кадровики — старые рабочие:

— Приедут ребята, пустим завод на полный ход. Загремит...

Вскоре, действительно, многие верхисетские красноармейцы вернулись, но надеждам рабочих пустить полным ходом завод не суждено было осуществиться.

Утром 16 февраля 1920 года в Екатеринбург приехал Троцкий.

Он молниеносно «ознакомился» с состоянием уральских заводов, решил в «революционном порядке» ВИЗ переделать в завод машиностроительный и начал было осуществлять свой вредительский план.

Известие о том, что Верхисетский завод будет разрушен, вызвало решительный протест рабочих.

Разрушить завод Троцкому не удалось. Успели снести лишь доменную печь. Мартеновский цех рабочие отстояли.

Завод был спасен.

2

Летом во время полевых работ в цехах осталось только несколько стариков, которым уйти было некуда — они не имели ни покосов, ни огородов. Эта небольшая группа людей крепко связала свою жизнь с заводом. Казалось, смерть завода означала их смерть, и они с упорством поддерживали его слабое дыхание. Тут, на поломанных станках, кустарным способом делали они топоры, примитивный крестьянский инвентарь, зажигалки и свой незатейливый товар меняли на хлеб у крестьян.

Пыль плотно покрыла широкий заводский двор, заваленный кучами хлама, полуфабрикатов и кирпича. Толстые, старинной архитектуры стены отгородили завод от поселка и города, заглушили звуки борьбы и жизни.

А в поселке женщины таскали на огороды ведрами воду, поливали побуревшие от зноя гряды, вздыхая, смотрели на безоблачное небо.

Засушливое лето обещало плохой урожай. Покосы не удались. Огороды не могли обеспечить на год семьи рабочих. Предстояла трудная зима. [87]

Война с Польшей возродила надежду у церковников и всех контрреволюционных элементов на перемену власти.

Намекали, что хорошо бы устроить крестный ход, сообща помолиться о «ниспослании дождя».

Однажды к вечеру столб черного дыма над торфяником возвестил о несчастии. Торфяники горели, и горячий ветер гнал огонь к поселку.

Одни жители окраины не могли справиться с пожаром, огонь быстро охватывал все новые и новые штабеля просушенного зноем торфа, дымились уже стены ближайших к торфянику строений.

Торфяник загорелся одновременно в нескольких местах, поэтому о случайности пожара думать было нельзя. Это был поджог в целях остановить электростанцию, питаемую торфом.

Пожар поднял на ноги весь поселок.

Добровольцы тушить пожар сбегались на площадь, но их было недостаточно, чтобы ликвидировать огонь. Тогда было решено мобилизовать все население поселка. Собравшиеся по тревоге чоновцы пошли по домам собирать жителей, послали патрули к садам и скверам. Сады были окружены и гуляющие мобилизованы на тушение пожара.

Толпа на площади росла. И здесь же удалось обнаружить поджигателей.

Когда чоновцы привели из сквера группу горожан, в толпе начались разговоры, подогреваемые техником Залесским:

— Какое отношение имеют жители к пожару государственного торфяника? — кричал Залесский. — Если мы все откажемся, — уже тихим голосом увещал он мобилизованных, — ничего не сделают. Кормить не кормят, одевать не одевают, а распоряжаются, как хозяева...

Агитация Залесского успеха не имела. Но он упорно старался вызвать недовольство толпы.

Чоновцы арестовали Залесского и отправили в Чрезвычайную комиссию. Он сразу притих, притворился непонимающим. Однако следствие установило, что Залесский скрыл свое польское подданство, и это было началом нити, которая привела к раскрытию заговора. Залесский оказался одним из организаторов диверсионного акта. [88]

Пожар удалось потушить только через две недели. Огромная площадь торфа выгорела.

3

Зимой 1922 года в полуразрушенных цехах — казематах рабочие кустарным способом продолжали ремонтировать сельскохозяйственный инвентарь да изготовлять предметы домашнего обихода.

Рабочие с негодованием вспоминали о вредительском «опыте» Троцкого.

— Рушили, рушили, — ну и разрушили. Пропьешь ворохами — не соберешь крохами. Подаваться куда-нибудь надо — тут пропадешь.

Паек был скуден. Держало рабочих около завода только небольшое хозяйство, которое жаль было бросать да собственные избы в поселке.

Даже некоторые старожилы — потомственные рабочие завода — подумывали об отъезде.

Верхисетские большевики, стараясь сохранить кадры рабочих, всеми силами поддерживали производство в механическом цехе, брали заказы у крестьян, у городских организаций, не отказывались ни от чего — даже от ремонта автомобилей.

— Нельзя прекращать производство, пусть хоть что-нибудь да вырабатывает завод. Увидят, что мы работаем — помогут, — убеждали они рабочих, — Давайте уж потерпим еще немного.

Но заводу никто не помогал. Технический директор треста «Гормет» Гуляев всячески старался убедить трест закрыть единственный в то время в Екатеринбурге крупный Верхисетский завод. Гуляев слыл большим специалистом и ему верили.

Никакие доводы заводских большевиков о том, что нужно сохранить прекрасные кадры, которыми располагает завод, что он может работать при очень небольших затратах и окупит себя, не помогали. Гуляев настаивал. К доводам визовцев трест был глух. И Гуляев победил. ВИЗ был отнесен [89] к третьей группе заводов, поставленных на длительную консервацию.

В то время все промышленные предприятия Урала были разбиты на три группы. В первую входили заводы, продукция которых имела государственное значение (Бисерский завод — домна; Верх-Уфалейский завод — домна, Ревдинский — прокатный и мартен и другие); во вторую группу были отнесены заводы, продукты которых могли служить для товарооборота, и в третью группу — заводы, обреченные на длительную остановку.

Решение треста «Гормет» об отнесении завода к третьей группе было встречено рабочими с возмущением. Они уже стали снова привыкать к мысли, что завод будет работать.

Большинство обвиняло Гуляева, поведение которого не могло не казаться странным.

— Что он хочет? К чему ведет? — шумели рабочие, собравшись в заводоуправлении. — Палки рабочему в колеса сует. Мстит!

Рабочие чутьем понимали, что Гуляев был враг.

— Почему другие заводы работать могут, а мы не можем? Что, крестьянину железо не нужно? Только давай, со всей рукой оторвет.

Некоторые рабочие предлагали не подчиняться «Гормету», «стать стеной на защиту завода», другие — справедливо во всем обвиняли Гуляева и требовали удаления его из «Гормета». Кто-то настаивал на посылке делегации в Москву к Ленину, просить защиты.

Верхисетские коммунисты не хотели сдаваться. Они ежедневно ездили в «Гормет», просили, бранились, увещевали, ничего не помогало. Предложение Гуляева было утверждено. Заводу объявили, что рабочие должны быть уволены и оставлена только охрана.

Тогда верхисетцы, желая оттянуть время, сообщили «Гормету», что нет денег для расчета рабочих.

Гуляев, поняв хитрость, заявил:

— С момента распоряжения треста об остановке завода ни одной копейки вы не получите, ни фунта продовольствия. [90] Теперь делайте, как хотите. Распоряжение об остановке завода мы вам дали.

Дальше спорить с «Горметом» было бесполезно. Жаловаться или ходатайствовать о пересмотре решения — значило бы потерять много времени и, наверное, большинство рабочих успело бы уехать из поселка. Поэтому пошли по другой линии. Посоветовавшись со старыми визовскими специалистами, рабочие решили взять завод в аренду.

В то время Советом народных комиссаров было разрешено отдавать в аренду рабочим заводы, отнесенные к третьей группе. Этим и решили воспользоваться. Правда, завод не обещал больших доходов, восстановить его можно было лишь героическими усилиями, все цеха требовали капитального ремонта, а не было ни средств, ни материалов, но все же рассчитывали продержаться и предотвратить отлив рабочей силы.

Инициаторам аренды завода удалось привлечь на работу нескольких инженеров, которые раньше служили на ВИЗе и были его большими патриотами. Консервация завода для этих инженеров была чем-то в роде личной обиды и гибели всех прежних трудов.

Поэтому, несмотря на то, что они хотя и сомневались в успехе дела, все же согласились работать на ВИЗе.

Фамилии инженеров в списке лиц технического руководства подлежащего консервации Верхисетского завода вызвали переполох среди части старых специалистов треста «Гормет».

Гуляев бросился отговаривать инженеров.

— Да что вы делаете! Не пройдет и двух недель, как завод остановится.

— Разве это для вас компания — несколько фантазеров, ни черта не понимающих в производстве?

— «Концессионеры»! Одного желания слишком мало, чтобы пустить разрушенный завод. Так во сне не бывает!

Гуляев особенно кипятился. Он никак не мог примириться с тем, что ВИЗ, вопреки его желанию и «точке зрения», будет работать.

Тогда рабочие не знали еще, что руководило Гуляевым. [91]

Все объяснилось позднее. Гуляев был выявлен как основная фигура во вредительском процессе по концессии «Лена Гольдфильдс». Рабочие в его настойчивом стремлении закрыть в Екатеринбурге единственный металлургический завод увидали начало единой цепи вредительства.

Однако Гуляеву не удалось склонить инженеров к отказу. Инженеры согласились стать техническими руководителями завода. ВИЗ был взят в аренду.

Тресту «Гормет» ничего не оставалось делать, как согласиться, и договор на аренду был подписан. Прибыль от предприятия делилась на две равные части: одна часть шла на улучшение быта рабочих; другая — на развитие производства.

4

Теперь никто из рабочих не думал об отъезде из Екатеринбурга, Правление арендованного завода прекратило расчет рабочих и объявило набор новых. Количество работающих на ВИЗе быстро поднялось до четырехсот человек.

Тут были все квалифицированные рабочие: мартеновцы, прокатчики, токаря, слесаря, мастера по чугунному литью. Первое время всем работы по специальности не было, но правление, чтобы сохранить кадры, ввело в штат завода много десятников, сторожей и помощников десятников. Это был резерв, из которого черпались рабочие при восстановлении новых цехов и станов.

Еще во время империалистической войны Верхисетским заводом была построена мельница на двух поставах. Теперь эта мельница была одним из основных цехов, который поддерживал жизнь всего завода. Зерно для помола принималось от крестьян, и плата за помол взималась натурой. Создался запас хлеба, из которого выдавали мукой рабочим «заработную плату». Денежных расчетов с рабочими первое время не было — касса завода была пуста. Но голодное существование прекратилось — норма выдачи муки достигала уровня нормы заводов первой группы.

Энергия рабочих не ослабевала. Желание доказать, что ВИЗ может и должен работать, поистине делало чудеса. [92]

Полуразрушенный завод, который «Гормет» не считал возможным отнести даже ко второй группе, не только справлялся с ремонтом сельскохозяйственных машин и автомобилей, но начал принимать и крупные заказы. Уже катали из слитков снарядной стали рудничные рельсы для Анжерских копей, вели переговоры с Березниковским химическим заводом на изготовление крупных аппаратов для содового производства.

Чиновники «Гормета» с удивлением и скрытым недоброжелательством наблюдали за ростом завода. Их предсказания о «гибели фантастической идеи восстановить завод» не оправдались.

ВИЗ не только жил, но и дерзал. Он даже сумел отвоевать у «Гормета» березниковский заказ, предложив более льготные условия и короткие сроки выполнения.

С ВИЗом начали считаться. В газете «Уральский рабочий» появилось несколько статей о победах верхисетских рабочих, заводом стали интересоваться областные организации. Тогда и «Гормет» понял, что был введен в заблуждение своим «консультантом» Гуляевым. Нужно было исправить ошибку. ВИЗ включили на снабжение как государственный завод. Он получил топливо и чугун.

В тот же день рабочие решили зажечь маленькую пятнадцатитонную мартеновскую печь.

5

Во все концы Урала полетели письма:

— Пускают мартен.

— Завод пошел полным ходом.

— Приезжай обратно!

Начался съезд визовцев. Но письма распространялись с такой быстротой и имели такое внушительное действие, что на ВИЗ приехали не только его старые рабочие. Слух о том, что завод пошел полным ходом, привлек и десятки рабочих, раньше никогда не бывавших в Екатеринбурге. Ехали люди из Сергинского, Михайловского, Сылвинского и Верхнейвинского заводов. Ехали из сел и заимок. Уже нехватало ни работы, ни квартир. Поселок переуплотнился. [93]

Многие из пришлых уезжали обратно, а на смену им приежали новые.

Василий Иванович Ливадных готовился к пуску других печей мартена, отыскивал рабочих для цеха. Он знал на заводе каждого и быстро подобрал крепкий штат из старых мартеновцев.

В конце февраля мартеновцы вошли в заброшенный цех. Он был весь занесен снегом. Печи стояли как снежные бабы, которые лепит детвора. Они обледенели и обросли пушистым белым кружевом. Метель гуляла по пруду, наметая у плотины косматые, крутые сугробы. Ветер, насыщенный мелким снегом, врывался в двери цеха.

Цех был темен и неуютен, как покинутое жилье, в котором долгие годы не зажигался огонь. Ливадных осмотрел печь. В ней сидел замороженный металл, так называемый «козел». Канавы были забиты плотным льдом.

Мартеновцы принялись за работу, и через несколько дней огонь первой печи озарил заиндевелые стены цеха. Ливадных превратил «козла» в здоровый металл. Он буквально не уходил из цеха. Казалось, этот человек не знает усталости. Постоянно спокойный и ровный в обращении с рабочими, он пользовался доброй славой хорошего сталевара. Его слушались и учились у него. Капризная старая пятнадцатитонная печь подчинялась ему. «Старуха зашлепала».

Когда металл был готов, спокойное лицо Василия Ивановича не изменилось. Он только усмехнулся, поглядев на печь, и крикнул:

— Сливай!

Через несколько дней на заводе уже привыкли, что мартеновский цех работает. Печь давала нормальные плавки.

В минуты перерыва или отдыха любил Василий Иванович собрать вокруг себя рабочих и, дымя трубкой, рассказать о дореволюционной жизни завода.

— Арестовали нас за эту забастовку — четверых мастеров и посадили. Сидим день, сидим два. Управляющий в это время Гаврилов был. Видит он, без мастеров работать нельзя; мартеновский цех совершенно в бездействии. Ну, и поехал к жандармскому полковнику. Приехал, — просит: «Отпустите, [94] — говорит, — арестованных под расписку, что они больше в забастовке участвовать не будут». Полковник согласился, нас к себе вызвал. Я угадал первый.

— Садись! — говорит.

Я сел.

— Ты к какой партии принадлежишь? — спрашивает.

Мне его позлить захотелось, я и говорю, будто не понимаю, о чем он меня спрашивает:

— К мартеновской партии принадлежу.

Он глаза сощурил, лицо злое стало, страшное и спрашивает:

— Каким же манером ты, сукин сын, к мартеновской партии принадлежишь?

Я отвечаю:

— В мартене работаю, к мартену и принадлежу...

Тут он совсем из себя вышел, «в бутылку полез».

— Ты мне, — орет, — дурака не представляй! Ты взрослый — не маленький... Я тебя знаю! Ты выслан из Лысьвенского завода, а теперь здесь примазался, да еще глупости говоришь о какой-то «мартеновской партии».

В этом месте рассказа Василий Иванович лукаво улыбался и, помолодев сразу, проводил рукой по волосам, словно приглаживал непокорные кудри. Но кудрей уже не было, — была гладко и коротко стриженная, лысеющая от лет голова.

Потом Василий Иванович смотрел — «дошел ли металл» и, если он был готов, командовал:

— А ну, «мартеновская партия», сливай!