1

Белая армия наступала. Войска генерала Пепеляева, усиленные добровольческими отрядами штурмовиков, приближались к Перми. Город эвакуировался.

Уральский комитет партии большевиков решил оставить в Перми, в тылу колчаковских войск, для подпольной работы крепкую группу коммунистов. Для этого были выделены восемь стойких большевиков, проверенных на подпольной работе еще во время самодержавия. Во главе этой группы комитет поставил Антона Валека («Яков»).

Валек построил широкий план работы в тылу колчаковцев. Было решено через Пермь связаться подземным кабелем с советской Россией, чтобы постоянно информировать командование Красной армией о политическом и экономическом положении в Сибири; организовать подпольную мощную типографию.

Однако план этот не удалось осуществить. В разгар подготовительной работы, 24 декабря, пепеляевские штурмовики ворвались в Пермь. [48]

Увлеченные осуществлением своих планов, подпольщики на успели позаботиться о личной безопасности — конспиративных квартир еще не было. Все надеялись, что Пермь продержится еще 2–3 дня, и неожиданное вторжение в город белых штурмовиков нарушило план.

Четверо выделенных для подпольной работы товарищей в первый же день попали в руки белых. Они были захвачены утром 24 декабря в здании Комитета партии, где всю ночь проработали над планом подпольной работы.

Уцелевшим товарищам пришлось бежать из Перми. В городе оставаться было нельзя: слишком известен там был Валек, и, не имел хорошей конспиративной квартиры, он каждую минуту подвергал себя опасности ареста.

Подпольщики решили уехать. И в начале января Яков Анисимов покинул Пермь с целью пробраться в Екатеринбург.

Но опять постигла неудача. Анисимов на одной из станций был опознан белогвардейцами, схвачен и на места расстрелян.

2

Антону Валек удалось избежать встречи с агентами контрразведки и пробраться в Екатеринбург.

Город был чужой. Знакомых у Валека в нем не было никого, и ему пришлось самому отыскивать оставшихся в городе большевиков, уцелевших после «проверки» горожан контрразведкой. Дело это было нелегкое, сопряженное с огромным риском. Ни одной явки в то время в Екатеринбурге уже не сохранилось.

Валек решил начать с типографии. Ему казалось, что там он легче всего найдет своих людей, узнает, кто из большевиков сохранился в городе и как можно завязать с ними связь.

Под видом заказчика в первый же день своего приезда в Екатеринбург Валек направился в типографию.

Он присматривался к рабочим, стараясь определить, кто свой, кто чужой; осторожно заговаривал о положении в городе. [49] Но первые встречи с типографскими рабочими не привели ни к каким результатам. Рабочие к Валеку относились подозрительно, может быть, подозревали в нем провокатора, и когда он осторожно закидывал слово о большевиках, оставшихся в городе, отмалчивались или старались поскорее покинуть типографию. Но мало-помалу отношение рабочих к Валеку изменилось — они стали доверчивее. Из разговоров с ними Валек узнал, что за время владычества чехов, сибирского правительства, директории и Колчака почти все большевики, бывшие в городе, арестованы, часть из них расстреляна, а часть отвезена в тюрьмы других городов. Рассчитывать на существование какой-нибудь подпольной организации было невозможно; приходилось отыскивать большевиков-одиночек, уцелевших от рук контрразведки. Приходилось создавать подпольную организацию заново.

Валек усилил поиски, и через несколько дней ему удалось познакомиться с несколькими большевиками, скрывающимися в городе. Валек в первую очередь решил наладить и укрепить связь с тюрьмами.

В дни передачи Валентина Попова и Лиза Коковина отправлялись в тюрьму, относили туда заключенным хлеб, молоко, табак и возвращались с известиями о новых партиях арестованных, привезенных в Екатеринбург из заводов и деревень, о постановлениях суда и приговорах.

Связь с заключенными крепла, и постепенно тюрьма сделалась базой для организации основных кадров подпольщиков.

Отыскать и объединить скрывающихся в городе большевиков для Валека было тем труднее, что он не был коренным екатеринбуржцем, а в городе свирепствовал полицейский режим, введенный генералом Домантовичем. Горожане боялись и сторонились друг друга, так как за каждое неосторожное слово или намек на связь с большевиками грозила тюрьма или высылка.

В таких условиях работа ощупью, без надежных конспиративных квартир и без связей могла привести только к провалу. Тюрьма казалась надежнее. Там риску попасть на чужого человека или на предателя — «наседку» было меньше. [50]

Поэтому все внимание Валек сосредоточил первое время на тюрьме.

Нужно было путем подкупа или другими какими-нибудь способами освободить хотя одного коренного екатеринбуржца-большевика, хорошо знающего город, и потом уже работать по объединению живущих нелегально болыпзвиков. К этому и были направлены все усилия Валека.

В это время шла разгрузка екатеринбургских тюрем.

В город беспрерывно прибывали партии арестованных в уездах крестьян и бывших советских работников.

Опять переполненные до предела екатеринбургские тюрьмы не могли вместить всех арестованных. Передача их контрразведкам тоже не спасла положения — поток арестованных был слишком велик. Екатеринбургские власти принуждены были искать новых способов разгрузки тюрьмы и обратились в Омск к прокурору с запросом — «что делать с заключенными?»

Из Омска пришел ответ: «Эвакуировать в Сибирь, в Александровский централ, Нерчинскую пересыльную тюрьму и дальше».

3

Из первой Екатеринбургской тюрьмы ежедневно эвакуировали на восток партии 100–150 заключенных.

Вагоны стояли на станции Екатеринбург II готовыми к погрузке. Заключенных втискивали по 50 человек в вагон в прицепляли вагоны к проходящим поездам «смерти». Так назывались эти слепые эшелоны, с которыми отправляли арестованных.

Утром надзиратели вызывали из камер заключенных, подлежащих эвакуации, выводили во двор тюрьмы и передавали стражникам, которые строили их в колонну и вели на вокзал.

Еще задолго до рассвета, боясь упустить время вывода партии, собирались провожающие у ворот тюрьмы с узелками, корзинками, ящичками — с последней передачей заклиненным. [51]

Антон Валек решил воспользоваться разгрузкой тюрьмы и организовать побег нескольким большевикам в то время, когда партию заключенных будут проводить по городу на вокзал.

Утром, в день отправления одной из таких партий, Валек с группой товарищей, среди которых были и женщины, отправился к тюрьме.

Утро было солнечное. Морозило. У ворот тюрьмы жались кучкой люди. Это были родственники и друзья эвакуируемых заключенных.

Они несмело переговаривались, спрашивая друг друга, — скоро ли выведут партию, позволят ли проститься.

Одна из женщин, глядя на тюремные ворота заплаканными глазами, бессмысленно повторяла, ни к кому не обращаясь:

— Господи, господи! Наверно, уже увели, наверно, еще ночью увели... Так зря и прождем. Что же это, что же!..

Толпа росла. Со всех сторон шли к тюрьме необычно торопливые и возбужденные люди. Было много женщин, почти все они в руках несли свертки и узелки с продуктами; почти все подходили с одним и тем же вопросом:

— Ну, что? Скоро выведут?

Когда открылись тюремные ворота, толпа стихла и отступила на улицу.

Из ворот вывели партию заключенных. Впереди колонны шел высокий молодцеватый стражник, в меховой бескозырке. Он выполнял свою роль старшего конвоира с сознанием важности дела, шагал, не сгибая колен, покрикивал по сторонам:

— Отойди! Дай дороги! Отойди!

Заключенные были в обычных своих костюмах — арестантской одежды в тюрьмах для всех нехватало. По бокам колонны шли нечастой цепью стражники — молодые безусые и мешковатые солдаты. Это были новобранцы. Может быть, жалея арестованных, они не особенно строго выполняли правила, предписанные конвою, и подпускали провожающих близко к колонне. Лишь когда кто-нибудь из родственников заключенных врывался в колонну, нарушая ее [52] ряды, конвоиры становились строгими, грозно окликали нарушителя порядка и оттесняли к тротуару провожающих.

— А ну, отойди! Будет! Ишь, разбаловались... Отойди, говорю!

Через минуту провожающие опять уже шагали рядом с колонной, переговаривались с заключенными, передавали им узелки с продуктами и деньги.

К концу пути многим провожающим удалось пробраться за цепь стражников и слиться с арестованными. Прошли за цепь и девушки из группы Валека. Они плакали, делая вид, что прощаются с заключенным Самковым, совали ему в руки узелок с передачей и в то же время оттесняли его ближе к цепи стражников.

На углу Обсерваторской улицы женщина, которая у ворот тюрьмы взволнованно говорила всем, что не удастся увидеть заключенных, вдруг прорвалась через цепь стражников и, судорожно ухватившись за борта пальто одного из арестантов, закричала:

— Коля! Коленька! Куда же увозят они тебя?.. Коленька мой!

Плечи женщины сотрясались от плача. Полушалок сполз с головы, оголяя седые, плохо прибранные волосы. Арестованный пытался успокоить женщину:

— Мама, что ты, что ты, — растерянно повторял он. — Все хорошо будет — обойдется. Перестань, перестань... Право же, я скоро вернусь.

Двое стражников бросились к женщине. Один из них грубо схватил ее за плечи, стараясь оттащить от сына. Тогда вдруг громко и пронзительно закричал арестованный:

— Оставьте ее! Она сама сейчас уйдет. Не трогайте!..

Конвоир, опешив, опустил руки. Женщина опомнилась и присмирела. Она подняла на сына мокрые глаза и, обняв его, поцеловала в губы. Потом медленно побрела прочь от колонны арестованных. Она шла все медленнее и медленнее, словно с каждым шагом теряя силы. По рядам заключенных пробежал ропот. Кто-то крикнул:

— Хоть попрощаться с сыном-то старухе дайте. Жалко вам! [53]

Конвоиры, только теперь заметив, что многие провожающие проникли за цепь и смешались с заключенными, принялись наводить порядок. Делали они это шумно и бестолково. Стражники для чего-то бросились в толпу заключенных, расталкивали их, отыскивая посторонних людей; старший конвоир в круглой меховой шапке, придав голосу возможно больше строгости, кричал:

— Провожающим, посторонним лицам сейчас же выйти за цепь! Меры приму. Кто приближаться будет — арестую.

На тротуарах останавливались прохожие, толпились у заборов, с любопытством глядя, что же будет дальше. Родственники и друзья отправляемых поспешно вышли за цепь стражников и потерялись в толпе зевак, выстроившихся около канавы.

Вместе с «посторонними лицами», пользуясь суматохой, удалось проникнуть за цепь и нескольким заключенным. Среди них был Александр Самков.

4

Александр Самков был коренным уральцем. В городе он знал всех и каждого. Работа подпольщиков оживилась, и вскоре был создан первый подпольный комитет. В него вошли Валек и освобожденный Самков. Члены комитета распределили между собою обязанности. Одним было поручено вести работу в армейских частях, Самкову и Валеку — среди гражданского населения.

При помощи Самкова комитет быстро установил связь с большевиками, оставшимися в Екатеринбурге. К подпольной организации сразу же примкнули Илья Дукельский, Моисей Брод, Аркадий Брагинский.

Теперь подпольщики ставили себе более широкие цели, чем помощь заключенным и освобождение их из тюрем.

Подпольному комитету удалось связаться с уездными партизанскими группами, которым городская организация помогала оружием и деньгами. Велась агитация среди населения и войск, создавался фонд оружия, готовились к восстанию. [54]

Были отысканы конспиративные квартиры на Клубной улице, на военном складе, на ВИЗе. На этих квартирах собирались подпольщики, совещались по оперативным вопросам работы, составляли планы, писали прокламации и воззвания.

Оформившись, екатеринбургская подпольная организация стала искать связи с организациями других городов.

5

Вывший прапорщик царской армии Семен Логинов, который был также членом партии, познакомился с Валеком и Самковым и вошел в подпольную организацию.

До февраля все было благополучно. Организация выросла уже до солидных размеров и представляла реальную силу. Но в феврале из Иркутска, Омска и Челябинска пришли первые тревожные вести. Колчаковскои контрразведке удалось напасть на след подпольных организаций этих городов. Были произведены аресты, во время которых особенно пострадала челябинская группа.

Говорили, что провал начался из Перми, куда были командированы за деньгами несколько человек подпольщиков из челябинской организации и там попались контрразведчикам.

Эти деньги, при оставлении Перми красными войсками, были закопаны во дворе одного из частных домов города. Челябинских подпольщиков проследили, и, когда они нанялись якобы для очистки двора этого дома, где были закопаны деньги, всех арестовали. Под пытками в контрразведке кто-то выдал явку. С этого и началось.

31 марта на квартиру к Логинову под видом «своего», посланного для связи из челябинской организации, пришел агент колчаковской контрразведки поручик Иванов.

Он был осторожен и сумел обмануть Логинова, который в разговоре с ним легкомысленно назвал фамилии нескольких членов екатеринбургской организации. Иванов был опытный контрразведчик. Чтобы ничем не вызвать даже и тени подозрения, он, поговорив с Логиновым о делах челябинской [55] организации, ушел, обещая завтра или послезавтра зайти еще раз.

На другой день Иванов пришел вторично, но уже в сопровождении нескольких контрразведчиков. Войдя в комнату Логинова, он сразу скомандовал «руки вверх» и приказал выдать чемодан с двойным дном, в котором хранились деньги, привезенные из Москвы. Логинов подчинился.

Агенты произвели обыск, забрали чемодан и ушли, уведя с собой Логинова в контрразведку.

6

В ночь с первого на второе апреля по Большой Съезжей улице прошла группа одетых в штатское офицеров контрразведки. Вел их Логинов. Около дома, где жил Антон Валек, Логинов остановил офицеров.

— Я войду первым и вызову его на улицу, — сказал он. — Так будет лучше. Меньше шуму.

Офицеры остались у дверей дома. Логинов вошел в квартиру Валека.

Валек спал.

Логинов подошел к постели и разбудил его.

— Яков, в Челябинске полный провал. Ты мне нужен. Выйдем на улицу.

Валек сейчас же встал, накинул на себя пальто и вместе с Логиновым вышел в прихожую.

— Выйдем на улицу, — шопотом сказал Логинов и толкнул выходную дверь.

Не успел Валек переступить порог, как увидел направленные на него стволы наганов и услышал сдержанный окрик: — «Руки вверх!»

На квартире Валека контрразведка оставила засаду, которой удалось проследить всех приходивших к нему товарищей, и в течение нескольких дней в Екатеринбурге было арестовано двадцать пять большевиков. Среди них были и первые участники подпольной группы: Дукельский, Брагинсквй, Брод и другие. [56]

7

Во дворе Верхисетского завода Ермохин облюбовал себе помещение для контрразведки. Дом был уединенный и просторный. Каменная заводская стена отгораживала его от поселка, изолируя от прохожих.

В этот дом для допроса были отправлены арестованные большевики-подпольщики.

Начальник военного контроля Белоцерковский, помощники его — капитан Шуминский и поручик Ермохин приложили все усилия, чтобы нити подпольной организации были распутаны как можно скорее.

Сделать это не представляло труда. Логинов, спасая себя, предал партию. Он выговаривал себе жизнь за полное раскрытие подпольной организации.

Контрразведка, конечно, воспользовалась этим, и после первого же допроса Логинова ей стало все известно. Допрос других подпольщиков был только формальностью.

Следствие велось ускоренным темпом. Суд был назначен на 6 апреля. Следователи торопились. Они для оформления протоколов дознания требовали у арестованных только подтверждения сведений, полученных от Логинова.

Не желающих подтвердить и подписать протокол били плетьми. Особенно зверски пытали Антона Валека.

Утром 6 апреля был назначен военно-полевой суд над первой партией арестованных; 11 апреля — над второй.

Участь подпольщиков судьями была решена заранее. Их вызывали только для того, чтобы сообщить приговор.

Возвращаясь из зала заседания суда, подсудимый коротко сообщал ждущим своей очереди товарищам:

— Смертная казнь!

6 апреля были приговорены к смертной казни: Антон Валек, Брод, Мария Авейде, Лиза Коковина, Голубь, Бузе, Вольтер и Вожаков; 11 апреля — Анкудинов, Дукельский, Коковин, Костылев, Шепелев и Шутких.

Их приговорили к смертной казни через повешение. Но Ермохин приказал солдатам своего отряда отвести приговоренных в лес и зарубить шашками. Так и было сделано. [57]

Вместе с последней партией большевиков, приговоренных к смертной казни, был казнен и предавший организацию Логинов.

8

В полутемном коридоре, перед кабинетом следователя толпились заключенные, ожидая вызова на допрос.

Конвоиры, очевидно, выполняя инструкцию, данную Ермохиным, ходили среди заключенных и убеждали их во всем сознаться.

— Все лучше рассказывайте сразу. Сёдне начальник злой. Все жилы вытянет, шкуру спустит... Лучше не ври — убьет.

Из кабинета доносились окрики следователя, какой-то шум и крик.

Заключенные прислушивались к этому шуму, стараясь разгадать его причины. Уже побывавшие на допросах мрачнели, старались не слышать криков, отворачивались к стене или уходили в дальний угол.

Когда открывалась дверь и, из кабинета следователя выходил в сопровождении унтер-офицера только-что допрошенный человек, заключенные притихали, молча осматривали его, словно пытаясь угадать, кто это, о чем его спрашивали и что делали с ним.

Большинство выходящих из кабинета следователя были бледны и имели вид больных. Некоторые сами итти не могли, их выводили под руки солдаты, провожая до дверей и передавая там конвоирам.

Вызывал заключенных на допрос старший унтер-офицер, приземистый, коротконогий человек с отекшим и сизым лицом. Широкорасставленные глаза унтера, маленькие и бесцветные, сидели в слишком глубоких, темных впадинах. Унтер глядел исподлобья, немного опустив вниз голову.

— Чирухин, — крикнул он, выглядывая из кабинета, — заходи!

В кабинете за письменным столом сидел, опустив на руки тщательно причесанную голову, офицер. Создавалось [58] впечатление, что он дремлет. Он даже не пошевелился, когда вошел в кабинет Чирухин, и поднял голову только после того, как унтер по-военному крикнул:

— Чирухин, господин поручик!

Офицер зевнул и, как бы ни к кому не обращаясь, сказал:

— Ну, что же, начнем. Расскажите-ка нам о большевиках в вашем полку.

Чирухин твердо решил запираться и коротко ответил:

— Я не знаю большевиков в нашем полку.

Казалось, другого ответа офицер и не ожидал. Он просто и безразлично переспросил:

— Не знаете?

— Не знаю.

— А, может быть, вы забыли? Постарайтесь вспомнить.

— Нет, я не знаю большевиков в нашем полку.

— Ну, так мы поможем вам вспомнить, — словно продолжая неоконченную фразу, сказал офицер. — У нас такое лекарство есть...

Унтер ощерился, но сказал мрачно:

— У нас этого лекарства хватит и про больных, и про здоровых.

Офицеру не понравилась острота унтера. Он поморщился и сказал строго:

— Ну, ладно, всыпьте ему двадцать пять!

Унтер откозырнул офицеру, потом толкнул в плечо Чирухина и сказал:

— Ну, сволочь, раздевайся. Бери шинель в зубы. Ложись!

Чирухин, понимая, что сопротивление могло только озлобить следователя, лег на пол.

Двое здоровых парней в солдатской одежде подошли в нему и встали по бокам. По команде офицера парни подняли плети. Офицер оживился, он вышел из-за стола и смотрел, как бьют Чирухина. Подсчитывал удары:

— Пять... семь... девять...

Чирухин сжал зубы, старался не стонать.

— Пятнадцать... девятнадцать... двадцать один... [59]

Плети обжигали кожу, врезались в тело.

— Двадцать пять... двадцать шесть... двадцать семь... Будет! — крикнул офицер.

Парни опустили плети, отошли в сторону. Офицер опять вернулся к столу и приказал Чирухину встать.

— Ну, так как же, теперь вспомнили, кто у вас в полку большевики? — спросил офицер.

— Я не знаю в нашем полку большевиков, — ответил Чирухин.

Лицо офицера не изменилось ни на иоту. Оно осталось таким же безразличным и скучным. Только не в меру широкие зрачки глаз его сделались еще шире.

— Очень жаль, что у вас такая короткая память, — сказал, вздохнув, офицер и слабо улыбнулся. — Придется, видимо, дать усиленную порцию лекарства от забывчивости. — Офицер пристально посмотрел на Чирухина:

— Только я не советую вам упорствовать — мы упорнее.

Он подождал, пока Чирухин начнет говорить, но, видя, что тот молчит, сказал раздраженно унтеру:

— В таком случае дайте ему еще двадцать пять!

Чирухин не выдержал боли и закричал, но, удары продолжали падать так же размеренно и неотвратимо, словно работала машина, а не люди. Крик Чирухина заглушал команду офицера. Унтер плотнее прикрыл дверь. Набросил на голову Чирухина шинель.

— Они забьют меня до смерти, — вдруг пришла Чирухину страшная мысль — и он, собрав силы, пополз, пытаясь спрятаться под диван, стоящий у стены кабинета.

Палачи бросились за ним. Поймали за волосы, выволокли снова на середину комнаты. Чирухин пытался вырваться. Он кричал, звал на помощь, отбивался. Во время борьбы кто-то из парней прижал коленом голову Чирухина к полу. Из носа хлынула кровь. Совсем обессиленный Чирухин перестал защищаться. Его положили ничком на пол, и парни снова встали по бокам.

Чирухин даже не слыхал вопроса офицера:

— Ну, теперь ты скажешь, сукин сын, кто у вас большевики? [60]

Офицер недолго подождал ответа и махнул рукой. Плети заработали.

Чирухин потерял сознание.

9

Ермохин с частью своего карательного отряда уехал для розыска большевиков в Пермь. Об этом стало сразу известно среди заключенных. Временно прекратились допросы, меньше свирепствовала стража.

Стали подумывать о побеге. Надежды на освобождение каким-либо другим путем из ермохинского застенка ни у кого не было. В перспективе было только два исхода: или погибнуть под кнутом во время допроса, или быть зарубленным в верхисетском лесу по приговору суда.

Когда разнесся слух, что приезжает Ермохин и скоро опять начнутся допросы и порки, в камере смертников стали готовиться к побегу.

Вале Поповой, Татьяне Чирухиной и Римме Полежаевой удалось в дни свиданий с заключенными передать в камеру смертников подпилки и ножи, которые были запечены в хлеб.

Вечерами заключенные принимались за работу. Одни по очереди пилкой распиливали железные прутья решетки, другие пели, чтобы заглушить скрип: