Фронтовые будни

Не помню точно, но, кажется, французы пустили гулять по свету крылатую фразу, на войне как на войне! Это понятие весьма емкое — все можно под него поде гнать. Но война — это не только бои, дерзкие вылазки тыл врага, воздушные схватки, танковые атаки. Война — это не только смерть, раны, боль, страх и слезы. Война — это и воинский быт, отдых между боями и задорный молодой смех, и танцы под гармонь, и любовь, ремонт техники, и такая, совершенно «домашняя» вещь как стирка... В общем, на войне как на войне...

Это сейчас, спустя сорок с лишним лет после войны, мы не можем представить себе ветеранов иначе, как убеленными сединами людьми. А тогда им было по восемнадцать, двадцать, двадцать пять лет... Крепкие, задорные, веселые парни, а иные и не парни еще, а вчерашние мальчишки, только что со школьной скамье после коротких курсов, И такие были в эскадрилье «Комсомолец Заполярья».

Однако эскадрилья — это не только летчики. В ее личный состав входили техники, оружейники и другой обслуживающий персонал, чуть ли не наполовину состоящий из девушек. У них были поистине золотые руки, неистощимое терпение, завидная стойкость и мужество.

— Вот кому после войны надо ставить памятники, — тихо сказал как-то Громов Жарикову, глядя, как девушки на морозном ветру замерзшими обветренными руками снаряжают к очередному боевому вылету самолеты.

— Да, — поддержал его Жариков, — не их дело война, а воюют же, да еще как. И работают на совесть А жалко девчат. Иной раз и дал бы им какую поблажку да нельзя. Дисциплина для всех одна.

Девушки начали появляться на аэродроме под Мурманском в суровую зиму 1942 года. Первыми прибыли оружейницы Тоня Александрова, Надя Арсеньева, Таня Сиротина, Маша Болотова. Жили девушки дружно, совместно переносили невзгоды, делились маленькими радостями. Все они были примерно одногодки и со схожими биографиями. Одни до войны учились в аэроклубах, мечтали летать или хотя бы работать на аэродроме, другие по комсомольским путевкам учились в школах авиамехаников, а уж оттуда — на фронтовые аэродромы.

Девушки отвечали за подготовку бортового оружия, готовили самолеты к боевым вылетам. Эта была ответственная задача, и девушки выполняли ее отлично, став верными помощниками механиков и техников. В летную погоду летчики делали пять-шесть боевых вылетов в день. Представляете, какая нагрузка ложилась на хрупкие девичьи плечи, да еще в условиях Севера? Но за всю войну не было случая, чтобы пулеметы или пушки отказали по вине оружейницы.

— В нашу обязанность, — вспоминает Антонина Дмитриевна Шамаева (Александрова), — еще входила охрана самолетов в нелетное время, в основном ночью. Даже не помню, было нам тогда страшно или нет? Если взять во внимание, что фашисты почти каждую ночь бомбили Мурманск, вероятно, нам было страшно. Однако мы зорко охраняли аэродром, и ни один человек без пароля не мог пройти. В летнее время нам было легче. А зимой в лютый мороз совсем плохо. Замерзнешь, потом, после смены караула, где-нибудь пригреешься — и так хочется заснуть. Отдохнешь немного — и снова за работу.

А Надежда Андреевна Делаева (Арсеньева), вспоминая пережитое, пишет: «Хочется отметить, что девушки эскадрильи «Комсомолец Заполярья» за три с лишним года в шинелях не утратили своей женственности, не огрубели душой, не было у нас курящих. Все честно выполняли свой долг перед Родиной, выполняли любую работу, куда бы ни послали».

Жили девушки дружно, никогда не унывали, хотя и далеко неодинаковыми были по характеру, темпераменту. Валю Сидорову, например, звали хохотушкой. Она и сама порой говорила, шутя:

— А мне смешинка в рот попала, поэтому и смеюсь.

Всегда веселая, неунывающая, она очень дополняла серьезную, неразговорчивую Машу Болотову. Даже в минуты опасности не поддавалась унынию. Запомнился девушкам такой случай. Они в землянке чистили пулеметы, Не было только Вали. И тут начался жестокий налет на аэродром. Все волнуются. Где же Валя? Что с ней? А она, едва успев добежать до землянки, кубарем скатилась вниз и тут же по двери ударила пулеметная очередь. Девушки обомлели, а Валя заливается, хохочет. Вот, мол, как я ловко улизнула от смерти.

Крепким войсковым товариществом жили люди эскадрильи «Комсомолец Заполярья». А что касается девушек, то многие летчики, естественно, питали к ним и более нежные чувства. Бывало, что дружба постепенно перерастала в любовь. Одни по этому поводу шутили, посмеивались. Другие относились к своим взаимоотношениям серьезно и пронесли любовь через всю жизнь, как, например, Миша Делаев и Надя Арсеньева.

Как-то в один из немногих спокойных вечеров организовали танцы.

Младший лейтенант Михайлов заранее договорился с Валей Сидоровой: танцевать только вместе. Договор, правда, соблюсти не удалось, но все же часто в тот вечер они кружились в паре.

— А ты неплохо танцуешь, — говорила Валя, склоняя голову летчику на грудь. — Я, пожалуй, готова с тобой танцевать всегда, если, конечно, еще устроят танцы.

— Я тоже, — тихо ответил юноша.

Веселый и неунывающий парень, он перед остроумной Валей немного терялся. Все это не укрылось от зоркого глаза девчат, и у себя в землянке они долго шутили:

— Валя, а этот вихрастый младший лейтенант не отходил от тебя. У вас, видать, любовь?

Впервые Валя даже не улыбнулась. Сказала строго:

— Вот еще, выдумывают. Мы просто дружим. Надя Арсеньева весь этот вечер протанцевала тоже с одним партнером младшим лейтенантом Мишей Делаевым. Потом они долго бродили вдвоем по краю аэродрома. Слушая, как девушки подтрунивали над Валей, она вдруг сказала:

— А чего стесняться любви? Если она, конечно, настоящая. Чистая, надежная.

— Ты, конечно, думаешь, что у тебя с Делаевым именно такая любовь? — возразила Маша Болотова.

— А почему бы и нет? Миша — очень серьезный парень. И никаких вольностей не допускает.

— Все они одним мирим мазаны...

Мнения разделились. Надя осталась при своем. А через неделю младший лейтенант Михаил Делаев и сержант Надежда Арсеньева вновь сидели у землянки механиков на сбитой из стволиков низкорослой карельской березы скамейке и задумчиво смотрели на летное поле, где стояли готовые к вылету самолеты. Впрочем, Миша больше смотрел на Надю, а та в это время смущенно опускала голову и ждала, когда он переведет взгляд на самолеты. Улучив момент, Миша взял в свои руки маленькую Надину ладонь, от которой пахло маслом и металлом. Ему вдруг захотелось прижаться к этой огрубевшей ладошке губами, но он подавил в себе это желание и лишь произнес:

— Руки у тебя по сравнению с моими лапищами совсем маленькие.

— Не выдумывай, — с улыбкой ответила Надя. — И не такая уж у тебя большая рука. Обычная. И у меня обычная, девичья.

— Нет, все-таки она очень маленькая, нежная, — говорил Михаил, стараясь подольше подержать Надину руку в своей. — И как только ты справляешься с такой тяжелой работой?

— Как все, — тихо ответила Надя, не отнимая своей руки. — Берем и делаем. Мне-то что. Я еще крепкая. А ты бы посмотрел на Таню Сиротину. Маленькая, изящная, ну, сущая Дюймовочка из сказки. А возьмется пулемет устанавливать, откуда только силы берутся.

Но Мишу меньше всего интересовала Таня Сиротина. Ему бы подольше посидеть с Надей, наглядеться в ее глубокие глаза. И он перевел разговор на другую тему.

— Ты где родилась? Хорошие у вас места?

— Ой! — вспоминает радостно Надя. — Места у нас привольные, хоть кого зачаруют. Калужская область. Леса, луга раздольные. Летом грибов уйма. Зимой на лыжах.

— А мое детство и юность с Москвой связаны. Окончил ФЗУ. Работал на заводе слесарем-сборщиком авиационных приборов. Окончил аэроклуб и в сороковом году поступил в Борисоглебское училище летчиков.

— Многие это училище окончили, — заметила Надя. — Жариков, например, командир нашей эскадрильи.

— Жариков? Но он, наверное, намного раньше. Хотя и я теперь уже старик: двадцать один исполнился.

— Чудак, молодой еще совсем, а ты — старик, — смеялась Надя. — Так считать — и я старуха. Мне тоже двадцать один.

— А как в армию попала? Да еще в летную часть?

Надя вновь перевела свой взгляд на самолеты.

— Все просто, — ответила она. — Война нас породнила. В сорок втором окончила в Кинешме промышленный экономический техникум. Была направлена на Урал. Работала на Пышминском заводе мастером штамповочного цеха. Как видишь, во многих местах побывала. Все, рвались на фронт. Даже девчата. Ну и я в беседе с секретарем Березовского райкома комсомола, когда становилась на учет, попросила: «Если будут набирать девушек на фронт, то тоже пойду». Пятого мая того же года меня уже призвали в армию. Окончила Троицкое училище младших авиаспециалистов. А потом сюда, на Карельский фронт.

— Ты удовлетворена? — вдруг спросил Миша. Надя удивленно посмотрела на него.

— Удовлетворение, Миша, будем искать после войны. В голосе ее послышалась грусть. Она тряхнула головой и нежные русые волосы высыпались из-под пилотки.

— Да ну его, этот разговор. Грусть одна. Расскажи лучше про бои, — решительно попросила она. — А то мы сидим тут на земле, пока вы деретесь с фашистами в воздухе, и ничегошеньки про настоящую войну не знаем.

Делаев вздохнул.

— Ну что рассказывать? Все очень просто. И сложно. Тяжело, конечно. Никогда не знаешь, чем бой кончится. — Он помолчал и решительно добавил: — А насчет того, что вы про войну не знаете, — это ты зря. Вам достается не меньше нашего, хоть непосредственно в боях вы не бываете.

Помолчали.

— А все же, расскажи, — попросила Надя. — Вот ты на днях сбил свой первый самолет. Как это было?

Делаев смотрел на нее, на ее нежное, чуть зардевшееся от смущения лицо и постепенно начал припоминать детали недавнего боя.

В тот день Делаев вылетел в паре с Алексеевым. Сопровождали самолет-разведчик, который вел фотографирование вражеского аэродрома у Луостари. На большой высоте заметили четыре немецких истребителя. Чтобы фашист не помешал фотографированию, сразу пошли в атаку, используя фактор внезапности. Бой начали на виражах, затем перешли на вертикаль. После первой же атаки два вражеских истребителя отвалили в сторону. Возможно, они были повреждены. Однако два других продолжали драться.

И вот тут Делаев, стараясь защитить самолет Алексеева, удачным маневром зашел вражескому истребителю сбоку и нажал на гашетки. «Мессер» задымил и пошел круто к сопкам. Делаев и сам удивился, как легко все получилось. Поэтому сейчас ему и нечего было особенно рассказывать. Да и стеснялся — всего один самолет сбил, а у ребят уже по доброму десятку, вот им, действительно, есть о чем рассказать.

— А тебя тоже могли сбить? — тихо спросила Надя.

— Конечно, могли, — легко согласился Михаил. — Да ты сама видела, когда я сел, сколько на самолете было пушечных и пулевых пробоин.

— Видела, — согласилась Надя. — Я первая тогда подбежала к твоему самолету.

— А почему ты первая? — с какой-то затаенной надеждой и одновременно робостью в голосе спросил Михаил.

Надя молча склонила голову ему на плечо.

— Почему, почему, — прошептала она. — Прямо дурачок какой-то. Сам не догадываешься?

В бою у Делаева сердце билось спокойно, а сейчас вдруг от радости ударило тяжелыми, гулкими толчками. Как хотелось ему сейчас крепко-крепко обнять Надю и целовать ее добрые глаза, обветренные губы и потрескавшиеся руки. Да постеснялся: неподалеку стояли люди. Да, на войне как на войне... И не обойтись без потерь, без тревог за товарищей, за близких, за друзей и любимых. И в эскадрилье, и в полку, следуя неписаной традиции, каждого летчика, не вернувшегося вовремя на аэродром, подолгу ждали. Ждали в штабах, на аэродроме, ждали друзья-летчики, техники и механики. Но особенно терпеливо и упорно ждали девушки.

«У многих летчиков и техников, — вспоминая пережитое, пишет полковник запаса Иван Иванович Разумов, — близкие, знакомые и родные оказались на временно оккупированной территории, а были они все молодые, неженатые, и многие дружили с девушками. Ведь не было более близких людей, чем они. Некоторые дружили открыто, а некоторые симпатизировали друг другу, но в этом не сознавались. И как было приятно знать, что некоторые девушки провожали летчиков на боевые задания и, если были свободны, не уходя с аэродрома, ждал их возвращения, смотрели на запад и считали появившиеся точки самолетов на горизонте. Если все возвращались с задания — вздох облегчения. А если недосчитывали, то с тревогой на сердце и с грустью в глазах ожидала посадки. Кто же не возвратился?»

...Вот так однажды не вернулся Юшинов. Вся групп села, самолеты уже давно на стоянках, возле них суетятся техники и оружейники, а одинокая девичья фигурки пригорюнившись, продолжает стоять у кромки аэродрома. Девушка ждала Юшинова, все знали об этом, никто не решался подойти и сказать, что его сбили в бои. Наконец, подошел Громов, легонько тронул девушку за локоть.

— В бою мы потеряли один самолет. Он не вернете!

Девушка всхлипнула, но промолчала. Громов постоял рядом, вздохнул и отошел. Она все ждала. И лишь когда опустились сумерки, повернулась и тихо побрела к своей землянке.

Вообще в гибель друзей сразу никто не верил. Уж если сам видел точно, тогда другое дело. И сколько случаев было, что ожидание оправдывалось, что считавшийся погибшим возвращался. Молодого летчика Николая Алексеева сбили в неравном бою. Товарищи видели как его самолет, переваливаясь с крыла на крыло, пошел к земле. Но дома, на аэродроме, в его смерть не верили. Девушки дотемна ждали его возвращения. И на другой день с утра забегали в летный домик узнать, и вернулся ли? Все надежды прошли, в штабе готовив приказ о его гибели, а девичьи сердца все не сдавали все ждали. И не напрасно.

Николай Алексеев появился на восьмой день. Обросший, худой, но глаза весело сияли на смуглом лице. Тогда, в бою, поняв, что самолет потерял управление и спасти его не удается, он оставил гибнущую машина выпрыгнул с парашютом. Приземлился в редкий кустарник на краю болота. Поднявшись, первым делом попытался сориентироваться. Это ему удалось, и он пошел на восток, к своим. Долго плутал по болотам, обходил гиблые места. К вечеру почувствовал голод. Поискал карманах, планшете. Ни грамма съестного, вот когда пожалел, что нет с ним бортпайка. В изнеможении опустился на кочку. Пошарил взглядом по высокой траве и вдруг заметил на тоненькой веточке ягоды. Брусника? Торопливо наклонился, бережно собрал, попробовал. Она, брусника. Оползал весь участок на коленях, набрал пригоршню. «Ну что ж, можно считать, что поужинал.»

Теперь он уже не обходил болота, а искал их. Там росла скороспелая клюква. Ни ахти какая еда, а подкрепиться можно. Спал мало. Старался идти, пока были силы. Прямой путь удавалось выдержать далеко не всегда. Но все же он шел, заставляя себя преодолевать километр за километром, отбрасывая усталость, не поддаваясь унынию. «Я же жив, цел и невредим. И меня ждут боевые товарищи.» Радовался, когда слышал над головой шум авиационного мотора. Пытался определить, чей это самолет, с какого аэродрома. Упорство и настойчивость были вознаграждены. Николай добрался до своих. Немного подлечился. Снова поднялся в воздух и полетел на разведку.

...Хмурой осенью 1944 года долго ждали возвращения Михаила Делаева.

Шли завершающие бои по разгрому врага в Заполярье. С аэродрома поднялись истребители, чтобы сопровождать на задание полк штурмовиков. Над целью стояла низкая облачность, били вражеские зенитки. Завязался бой с самолетами противника, но те, не выдержав, быстро скрылись. Выполнив задание, штурмовики и истребители возвратились на свои аэродромы. Не было лишь Делаева.

В дежурном летном домике стояла тягостная тишина. По всем регламентам подсчитали, что Делаев должен быть на месте, горючего на такое время полета у него не хватит. У стартовой радиостанции дежурила Надя Арсеньева. Она особенно волновалась. «Что же случилось? Почему он молчит?» И вновь и вновь запрашивала позывные Делаева. Но Михаил не отвечал. Постепенно домик опустел, все летчики и техники ушли. Остался лишь командир полка подполковник Павел Кутахов. Наконец сказал:

— Арсеньева, свертывайте радиостанцию. Надя не шелохнулась. Она видела, что командир полка остается на месте, и тоже не могла уйти. Через несколько минут Кутахов снова сказал:

— Свертывайте радиостанцию. Все.

Но сам не уходил. На аэродроме уже никого не было видно. Надя волновалась: как быть? А сердце подсказывало: послушай эфир еще немного, подожди. И действительно, сквозь треск и шум в наушниках возник голос Делаева: «Я Семьсот двенадцатый, разрешите посадку?» Лицо Нади вспыхнуло ярким румянцем. От неожиданности она растерялась и, не доложив командиру полка, ответила:

— Я Сто первый, посадку разрешаю.

101-й был позывной Кутахова. Командир полка бегом бросился к радиостанции. Грозит пальцем, а сам смеется:

— Так кто командир полка — я или ты?

Та опомнилась, просит прощения, хотя прекрасно понимает, что в такую минуту ей это уже простили. Комполка присоединился к станции, а Надя напряженно вслушивается в сумеречную тишину. Где же самолет? Ни звука, не слышно шума мотора. Видя ее нетерпение, Кутахов разрешил закончить дежурство. Надя бросилась на аэродром и видит: на посадку с выключенным двигателем заходит самолет Михаила.

Позднее Делаев ей рассказывал:

— Понимаешь, один штурмовик после выполнения задания отстал, видно, потерял ориентировку. Смотрю, он чешет на запад. К врагу же попадет, собьют. Я дважды показывал ему условными сигналами «следуй за мной». Но он продолжал лететь в противоположном направлении. Опять сигналю ему. Наконец, он, кажется, понял меня, повернул. Пришлось довести его до аэродрома, посадить. Только убедившись, что с ним все в порядке, пошел на свой аэродром. Горючее, конечно, кончилось. Едва дотянул.

— Я видела, как ты садился.

— Переволновалась?

— Еще бы. Ты обо мне совсем не думаешь.

— Дума была одна — дотянуть бы.

Поздний вечер. Синие сумерки все гуще и плотнее окутывали землю. Тишина. Улегся, затих шум боевого летного дня. Мирно стоят заботливо прикрытые чехлами грозные машины. У некоторых еще можно заметить техников, этих неутомимых тружеников войны. Но и они уже устали за большой трудовой день. Пора на отдых. Взглянув в последний раз на самолеты, уходят их лекари, расплываются, исчезают в сумерках.

Техники и механики — эти великие труженики фронтовых аэродромов — работали, не зная устали.

Громов представлял их к награждению наравне с летниками. По его ходатайству получили орден Красной Звезды гвардии техник-лейтенант Покумейко Константин Антонович, гвардии техник-лейтенант Бартов Анатолий Витальевич, гвардии старшина технической службы Алексеев Владимир Иванович и другие. А когда их награждали, Громов говорил с удовлетворением:

— Золотые руки у этих людей! Действительно, техники и механики, мотористы и оружейники, прибористы работали по-фронтовому.

— Работать приходилось много, — вспоминает механик гвардии старшина Николай Иванович Енин. — Ночью и днем, в мороз и снег, в дождь и пургу. Механик есть механик. На фронте мы не знали слова нет. В любых условиях восстанавливали машины, готовили их к бою. Работали на совесть. Ведь механику доверена жизнь летчика, от него во многом зависит успех в бою.

Большинство техников, механиков, мотористов и оружейников были молодыми людьми, комсомольцами. Енину, например, когда он прибыл в полк, едва исполнилось двадцать. А он уже успел стать мастером высокой квалификации. Живой, любознательный, еще школьником увлекся он самолетами. С третьего класса стал ходить в авиамодельный кружок Осоавиахима. В пятнадцать лет он выступал в составе сборной страны на Всесоюзных соревнованиях авиамоделистов, стал призером, установил мировой рекорд по моделям планера. Увлечение авиацией привело его в аэроклуб. Из аэроклуба был направлен в авиационное техническое училище, которое закончил в 1942 году с отличием. Просился на Ленинградский фронт, но его в составе группы из десяти человек направили в Свердловск для изучения материальной части самолетов иностранных марок. На фронт в эскадрилью «Комсомолец Заполярья» он прибыл с солидным запасом знаний и практических навыков. Вместе с Георгием Коровиным, с которым окончил одно училище, включился в работу бригады ремонтников. Это был нелегкий экзамен, который, надо сказать, они блестяще выдержали. Какими же прекрасными мастерами были эти люди! Взять оружейника Крутелева. Богатырь, мастер просто удивительный. Побывав в его руках, любое оружие действовало безотказно. Его приятель Алексей Кручинин — мастер с большой буквы. Всегда веселый, он мог работать день и ночь, казалось, не зная усталости. Только улыбка становилась чуть сдержаннее. Их наставником был техник-лейтенант Анатолий Бартов, прекрасный специалист, назубок знающий материальную часть самолетов, в том числе и иностранных марок, он мог разгадать любую неисправность и быстро устранить ее.

Старожилом эскадрильи был и гвардии старший сержант Сергей Кузнецов. Когда началась Великая Отечественная война, ему едва исполнилось двадцать три года. Но он был уже опытным воином. Призванный в армию в 1938 году, Сергей окончил школу младших авиаспециалистов, служил на Дальнем Востоке, участвовал в войне с Финляндией. В Заполярье застала его и Великая Отечественная война.

— Утром двадцать второго июня сорок первого года, — вспоминает Кузнецов, — личный состав полка был поднят по тревоге и находился у самолетов. Примерно в тринадцать-четырнадцать часов появилась группа фашистских стервятников. Им удалось произвести бомбежку. Бомбы беспорядочно упали на аэродроме, и наши самолеты не пострадали. Рядом со мной упал осколок. Он был еще теплым, когда я поднял его. Так началась для меня война.

Технический состав эскадрильи все силы вкладывал в работу, обеспечивая успех боевых вылетов, безотказное действие вооружения и оборудования. Это был повседневный самоотверженный труд, будто бы незаметный, но такой необходимый на войне, труд, когда работают, не считаясь со временем, погодными условиями и опасностями. Сергей Кузнецов работал вместе со всеми. Был сначала мастером по авиавооружению, затем авиационным мотористом. Умел всего себя отдать делу, думая лишь о том, чтобы самолет, который он обслуживает, всегда был готов к бою. Он гордился, что служил в одной эскадрилье с прославленными летчиками Хлобыстовым, Поздняковым, Кутаховым, Громовым.

Как специалист высокого класса, Сергей Кузнецов учил молодых механиков, передавал им свой опыт и знания. Но и сам не гнушался поучиться у старших. Многое перенял в труде от гвардии старшего сержанта Сергея Нарвского — специалиста по авиационным приборам. Человек спокойный и сосредоточенный, он делал все в высшей степени надежно. Война — это прежде всего работа. Тяжелый, без выходных и отпусков, без отдыха напряженный труд. И технический персонал аэродрома кроме своих прямых обязанностей выполнял любую военную работу. Например, нужно делать ложный аэродром — это делали они. Нужно маскировать самолеты — тоже они. Получили новую технику — надо собрать и облетать самолеты. А если фашисты заметят и разбомбят? Решили устроить ложный аэродром с макетами самолетов. Их небрежно маскировали — пусть все видят. А на другом аэродроме, поблизости от ложного, собирали новые машины. Трудились, конечно, изо всех сил, все хотелось сделать побыстрее. Беспокоило, что фашисты не клюнут на ложный аэродром и станут искать подлинный. А они клюнули. Однажды в небе показалось до двадцати бомбардировщиков противника. Летели в направлении Мурманска. Но заметили «аэродром» и, развернувшись, пошли на него. Бомбили усердно, на «поле» — воронка на воронке, «техника» — горит. Зато настоящий аэродром и настоящие самолеты остались невредимы. Они были хорошо замаскированы. Труд техников окупился с лихвой. И самолеты сохранили, и людей сберегли.

Возлагалась на технический состав эскадрильи еще одна обязанность. В случае если летчик вынужденно садился на нашей территории, сразу же туда направлялась спасательная группа. Зимой 1943 года машина, которой управлял гвардии младший лейтенант Борис Михайлович Воскресенский, была подбита в воздушном бою. Летчик, раненный в голову, совершил вынужденную посадку. Но самолет сумел посадить, хотя и на «живот», то есть с убранным шасси. В Заполярье и летом-то тяжело ориентироваться — однообразные сопки, озера, болота. А тут — кругом «белое безмолвие». В общем, заблудился Борис. Спасибо, его заметили с нашего поста оповещения, что размещался на вершине одной из сопок.

О случившемся они сообщили в штаб полка, так как сами эвакуировать раненого не могли. Да и в штабе призадумались. В одну сторону получалось километров сорок, а то и побольше. И это по бездорожью, в условиях, когда большая часть суток — темнота. Поэтому за Воскресенским послали не одного, не двух человек, а целую группу. Кроме врача в нее вошли Н. Енин, В. Гаврилов, В. Крутелев, Г. Коровин, С. Нарвский, А. Бартов, С. Каганович. Встали на лыжи, взяли с собой лодку-волокушу для раненого Воскресенского и отправились в дальний поход. Когда добрались до поста оповещения, где находился Воскресенский, то нашли его в плохом состоянии — сильно обморожены ступни ног и пальцы на обеих руках. С большим трудом доставили Бориса в госпиталь. И долго беспокоились за него, боялись, что ему не избежать ампутации. Но врачи ноги ему спасли, а вот пальцы рук не все удалось сохранить.

После госпиталя Б. Воскресенский настойчиво просился за штурвал истребителя, но каждый раз получал отказ. Тогда он обратился к командованию армии и ему разрешили летать на легкомоторных самолетах. До последнего дня войны он летал на По-2.

Почти три года соединения и части наших войск на Севере не давали фашистам покоя ни в пасмурные дни короткого северного лета, ни в лютую стужу длинной полярной зимы. Советские воины совершали дерзкие налеты на вражеские гарнизоны, ходили в глубокую разведку, проводили операции по улучшению занимаемых позиций, подтачивали и обескровливали оборону гитлеровцев. Моряки Северного флота топили вражеские корабли в море и в базах противника, обеспечивали связь с внешним миром. Летчики вели воздушные схватки, сбивая фашистских стервятников в заполярном небе.

Все эти долгие месяцы Мурманский порт принимал корабли, а по Кировской железной дороге ни на один день не прекращалось движение поездов.

Воины Карельского фронта, летчики и моряки-североморцы нанесли гитлеровцам большие потери. Враг за это время лишился десятков тысяч солдат и офицеров. Все его расчеты разбивались о беспримерную стойкость и мужество наших воинов.

Храбро сражались в небе Севера летчики эскадрильи «Комсомолец Заполярья». Их успех по праву разделяют те, кто готовит самолеты к боевым вылетам, — техники, механики, девушки-оружейницы.

— Нашим доблестным девушкам, — сказал на одном из торжественных вечеров замполит эскадрильи, — особый почет и слава. Низкий поклон им за их самоотверженный труд, за мужество и мастерство. Тяжелы, суровы условия их жизни и работы. В пургу и мороз, в ненастье и слякоть они, не ропща, несут свою тяжелую долю. Без них ни один из нас не поднялся бы в воздух и не сбил бы ни один вражеский самолет.

Вечером все свободные от нарядов собрались в землянке, полились разговоры, воспоминания, мечты о будущем.

Валя Сидорова, как и другие девушки, приодевшаяся, в чистенькой, отутюженной гимнастерке, в новенькой, прибереженной на этот случай юбке, в до блеска начищенных сапогах сидела сосредоточенная, сдержанная. Припомнилась ей вдруг вся ее военная жизнь.

«Летчикам тяжело. Дежурство, боевые вылеты, воздушные бои. И напряжение большое и опасность велика.

У нас, девушек-оружейниц, едва самолет коснулся земли, начинается самая жаркая работа. Чистить пулеметы, набивать ленты патронные, укладывать их в патронные ящики. А если летчик получает задание провести разведку со штурмовкой позиций противника, то еще и подвесить к самолету бомбы. Шесть штук по пятнадцать килограммов каждая. Тут и мужики пуп надорвут. А девчонка маленькая, нежная, кряхтит, а тащит эти самые пудовые бомбы». Думы ее прервала Тоня Александрова:

— Полно грустить. Были ведь и веселые, радостные минуты. Когда чувствуешь, что потрудились недаром. Когда самолет ушел в воздух в полной боевой готовности.

— Правда. Устанешь, а на сердце легко, — подтвердила Маша Болотова.

— А помните, девчата, как мы строили первую землянку, — вступила в разговор Надя Арсеньева. — Прибыли на аэродром, а жить негде. Идут тяжелые бои, большие потери и в людях и в самолетах. Главное для техников и механиков — сумей подготовить самолет к вылету. Но ведь где-то надо и жить. И вот мы в один день соорудили землянку. Лопаты и кирки нашлись. Взяли мы этот инструмент — и за дело. И тут же к нам присоединились техники, механики, летчики Бычков, Разумов, Воскресенский. Вот тут-то и состоялось наше первое знакомство с личным составом эскадрильи. Заметили мы, какие дружные парни здесь, почувствовали сразу — гвардейцы.

— Потом-то лучше было, — вступила в разговор Тоня. — Меняет полк дислокацию, прибываешь на новый аэродром — вот тебе землянки. Обжитые, теплые. Надя Арсеньева поддакнула Тоне.

— Верно, верно. Я вот вспомнила, как мы жили. Сейчас, пожалуй, уже и смешно. А тогда было просто трудно. И нужно. Другого выхода не было. Первым делом, как в песне поется, — самолеты. А жили мы тогда в ящике-контейнере из-под самолетного крыла. Помните, девчата? Рассказать кому постороннему — не поверит.

Валя Сидорова глянула на нее, да так и покатилась со смеху.

— Ой, девоньки, ой не могу. Вспомнила. Нары в этом ящике в два яруса, и мы спали в спальных мешках по двое. Тесновато, но зато тепло. Встать все одновременно не могли. Поднималась одна, брала свою одежду и сапоги и выходила на снег одеваться и обуваться. Потом выбиралась из контейнера другая, и так по очереди все остальные. Помню, однажды по тревоге выскочили, второпях похватали что попало. На построении смотрю, на мне два правых сапога, оба в одну сторону носками смотрят. Ох, и сейчас со смеху падаю, удержаться не могу. А тогда сдержалась. Только когда старшина распустил строй, так прыснула, что он аж побледнел. Спрашивает:

«Сержант Сидорова, что за выходка?» А я хохочу уж в открытую и показываю ему на свои сапоги. Тут и он не выдержал, улыбнулся. Насмеялись вдоволь.

Девушки помолчали, вспоминая каждая свое.

Валя Сидорова мечтательно сказала:

— Девчата, потанцевать бы сейчас. Кончится война, ох и потанцуем.

— Что это мы, девчонки, — посерьезнела вдруг Тоня. — Радуемся, смеемся. А каково-то сейчас тем, кто в наряде?

В праздничные дни, как правило, охрана аэродрома и самолетов усиливалась. Многие девушки-оружейницы назначались в наряды. Сменившиеся с постов отдыхали в дежурном домике на аэродроме. В сильный мороз смена караула производилась каждый час.

...Зябко. И немного жутковато. Аня Парфенова с винтовкой шагает вдоль аэродрома, мечтая о том времени, когда можно встретить Новый год в теплой комнате, одевшись в красивое платье и туфли на высоком каблуке. А пока на ней большие, не по размеру валенки, ватник и ватные же брюки, делавшие ее фигуру неуклюжей.

Аня остановилась, осмотрелась по сторонам, прислушалась. Тишина. Только слышно, как поскрипывает снег.

Это движется с противоположной стороны ей навстречу Нина Семенова.

Сменилась с поста она уже в полночь. Придя с мороза в тепло, долго отогревалась у печки, а потом легла на койку и, сморенная усталостью, заснула. И снилась ей жарко натопленная изба и домашний стол, на котором стояло блюдо с теплыми румяными новогодними пирогами.