Огромное значение для развития авиационной работы имело то обстоятельство, что с 1931 года Ленинский комсомол принял шефство над Воздушным Флотом. Лозунг «Комсомолец — на самолет!» нашел горячий отклик в сердцах советской молодежи. Не мог не последовать этому призыву и Георгий Громов. Но решение стать летчиком созрело окончательно, когда он — ценой величайших усилий — попал на первый праздник Дня Воздушного Флота, торжественно отмечаемого на Центральном аэродроме столицы 18 августа 1933 года. Георгия здесь поражало буквально все, и конечно не виденные им ранее самолеты.

Широким полукругом на обширном поле стояли разнообразные машины: АНТ-14 — «Правда» и АНТ-19 уже тогда прославленного самолетостроителя А. Н. Туполева, новые истребители И-5 Н. Н. Поликарпова, два советских автожира А-6 конструкции В. А. Кузнецова, амфибия Ш-2 В. Б. Шаврова, пассажирские самолеты Я-6 А. С. Яковлева и другие.

Изумляла и техника пилотирования. Группы самолетов Р-5, управляемые слушателями Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского, появились над летным полем, образуя в ясном небе буквы, и можно было прочитать — СССР.

После прохождения колонны юных авиамоделистов ввысь взвились четыре истребителя, под бурные аплодисменты зрителей стремительно проделавшие каскад фигур высшего пилотажа.

А каким захватывающим зрелищем оказался воздушный десант! Перед границей летного поля из самолетов с высоты 1500 метров высыпались вдруг десятки разноцветных «тюльпанов». Это под руководством мастера парашютного спорта Я. Д. Мошковского был сброшен парашютный десант численностью 62 человека. Общий восторг вызвал спуск на специальной системе парашютов походной кухни с горячим обедом.

Как ни был заманчив парашютизм, Громов сказал себе твердо: только самолет. И через некоторое время по направлению аэроклуба он пришел в Борисоглебское авиационное училище.

Впрочем, в те годы оно было известно под названием Вторая военная школа летчиков. Уже тогда это военное учебное заведение имело славные традиции, богатую боевую биографию.

В 1925 году Центральный Совет Авиахима СССР взял шефство над школой. Она была переименована во Вторую военную школу летчиков ВВС РККА имени Авиахима СССР. С каждым годом совершенствовалась учебная база, поступали новые отечественные самолеты У-1, Р-1, Р-2. Пять экипажей на самолетах У-1 приняли участие в воздушном параде в Москве в честь десятой годовщины Великого Октября.

С 25 апреля 1936 года это учебное заведение стало именоваться Второй военной Краснознаменной школой командиров звеньев ВВС РККА имени Осоавиахима СССР. После трагической гибели В. П. Чкалова, одного из первых выпускников школы, ей присвоено имя этого выдающегося советского летчика.

После окончания Великой Отечественной войны школу переименовали в Борисоглебское ордена Ленина, Краснознаменное военное авиационное училище летчиков Красной Армии имени В, П. Чкалова.

Ныне училище занимает место правофлангового. Училище воспитало тысячи беззаветно преданных Родине и партии, умелых и бесстрашных воздушных бойцов. Более двухсот его выпускников стали генералами, двести шестьдесят два — Героями Советского Союза, двенадцать из них — дважды. Здесь начинали свой путь в большое небо кроме Валерия Чкалова легендарные летчики Н, Каманин, В. Коккинаки, И. Мазурук, В. Хользунов, П. Рычагов, А. Юмашев и др.

Многие ее питомцы отличились в воздушных боях на КВЖД, с японскими милитаристами у озера Хасан и у реки Халхин-Гол, фашистскими асами в небе Испании, белофиннами.

Среди них был и Г. Громов. Выпускник 1938 года, он тоже участвовал в советско-финляндской войне, где получил определенный боевой опыт и первые награды.

К 1941 году двадцать пять воспитанников школы были удостоены звания Героя Советского Союза и свыше трехсот награждены боевыми орденами и медалями.

Георгий Громов с первого дня Великой Отечественной войны участвовал в боях на Севере. К концу 1941 года на его счету несколько сбитых фашистских самолетов. В августе 1941 года в паре с летчиком лейтенантом М. Борзенко лейтенант Г. Громов вступил в бой с группой фашистских Ю-88. Бой сложился удачно для наших летчиков. Умело маневрируя, они сбили один из вражеских самолетов. Еще успешнее действовал Громов в воздушном бою в районе аэродрома Алакуртти. Вместе с Борзенко и Пушкаревым они сбили два Ю-88. В следующий раз Громов во главе четверки истребителей патрулировал над линией фронта. С запада появились фашистские самолеты. Свыше двадцати «юнкерсов» насчитал командир группы. Под прикрытием истребителей они шли бомбить позиции наших войск. Несмотря на явное преимущество противника в количестве самолетов, Громов повел свою группу в атаку. Зайдя со стороны солнца, наши летчики врезались в строй бомбардировщиков и расчленили его. Беспорядочно сбрасывая бомбы на свои войска, «юнкерсы» стали разворачиваться и уходить. Но три самолета задымили и пошли к земле. Один из них сбил лично Георгий Громов.

Громов не хвастался своими успехами. Но и не таил секретов воинского мастерства. Он охотно делился с товарищами накопленным опытом, рассказывал, как лучше использовать боевые качества наших самолетов, говорил о том, в чем противник имеет преимущество и как надо поступать, чтобы не дать ему использовать это свое превосходство.

Предполетную подготовку командир эскадрильи всегда проводил в доходчивой форме, говорил с летчиками по-простому, по-товарищески, частенько прибегал к шутке.

В войну, как и в мирное время, положено было проверять у летчиков технику пилотирования. Самолет с двойным управлением в полку был один — УТИ-4. На нем проверяли технику пилотирования, Иногда пилотирование оценивали с земли. Летчик пилотировал над аэродромом, а командир смотрел. После посадки производился разбор.

Громов говорил примерно так:

— Хорошо пилотируешь. Даже «мессер» не мог бы к тебе пристроиться.

Летчик стоит, смущенный от похвалы. Хотя прекрасно знает, появись вражеский истребитель, вряд ли он его заметил бы, потому что ничего не видел вокруг. Но раз командир хвалит, значит, не так уж все и плохо. Это вселяло в людей уверенность.

Громов тщательно готовил молодежь к освоению нового истребителя. Заметив, что кое-кто несколько побаивается новой машины, он пригласил наиболее опытных летчиков: стали думать, как выправить дело.

— Следует увеличить количество тренировок в кабине самолета, — предложил командир звена А. Хлобыстов.

— Надо уделить больше внимания морально-психологической подготовке, — добавил комиссар эскадрильи Д. Горелышев.

— Командиры звеньев должны чаще беседовать с каждым о высокой надежности техники, ее замечательных летных характеристиках, — поделился мыслью начальник штаба эскадрильи.

Командование полка одобрило высказанные офицерами предложения.

— Оттачивайте у новичков быстроту и правильность реакции на изменение обстановки, — напутствовал Громова командир полка, — не уставайте повторять, что мастерство не приходит само собой, что оно — результат ежедневного упорного труда.

Учебу Громов строил так: тренировки на земле, показ в воздухе, анализ, объяснение непонятного, убеждение при рассказе в том, что, хотя самолет и сложный, он обязательно покорится человеку упорному, целеустремленному. Трудно перечислить все, что делалось в подразделении, чтобы быстрее шло становление молодых авиаторов. Задания были все сложнее. Вместе с тем неуклонно росло и мастерство будущих летчиков. Многому учила и сама боевая обстановка: один боевой вылет нередко стоил десяти учебных в мирных условиях. Все, кому не раз доводилось летать с Громовым в одной паре, в один голос говорили о том, что в бою Громов умеет постоять за товарища, всегда придет на выручку. Он был человеком требовательным, с ним было в высшей степени надежно. И поругает, зато и научит, и в обиду не даст. В то же время Громов отличался душевностью, добротой, в нем была особая педагогическая струнка, он умел доходчиво и толково объяснить подчиненным приемы воздушного боя. И сам бил врага умело и мужественно.

Однажды произошел такой случай; Громов один полетел прикрывать наши бомбардировщики. На обратном пути, уже в районе своего аэродрома, увидел в воздухе шесть истребителей противника. Другой бы, видя такое превосходство, сманеврировал, отошел, а Громов рванулся на врага и двух истребителей сумел сбить.

Вот что писал в то время о Г. Громове в армейской газете «Часовой Севера» его однополчанин Михаил Бычков: «Мне часто приходилось летать в паре с Громовым. И я очень многому у него научился. Но еще больше мне предстоит у него перенять. В бою он хладнокровен, инициативен и никогда без толку не лезет в схватку.

Однажды мы вылетели для прикрытия объекта. Возглавил группу Громов. В небе увидели истребители врага. Ведущий резко отвернул в сторону и, маскируясь солнцем и облачностью, обошел их. Он видел бомбардировщики и шел к ним. Они спешили с полной бомбовой нагрузкой к Мурманску. Мы ринулись на стервятников «Юнкерсы» спикировали, пытаясь удрать, но майор Громов устремился за ними и одного пирата сбил».

А вот что впоследствии рассказывал о боях в Заполярье в одной из бесед с допризывной молодежью сам Георгий Васильевич Громов, Герой Советского Союза, генерал-майор авиации.

— Будучи командиром эскадрильи, уже в звании капитана, — вспоминал прославленный летчик, — мне однажды пришлось облетывать над аэродромом самолет после капитального ремонта. Вдруг слышу по радио: «Двухсотый». Это был мой позывной всю войну. Мне сообщают: «С запада к аэродрому приближаются восемь «мессершмиттов». Будь внимателен». Смотрю, на меня идут в атаку четыре фашистских самолета. Другие четыре забрались повыше и наблюдают, как их коллеги расправятся с легкой добычей. Думаю, нет, так просто вам меня не взять. Однако бой неравный. Один против четырех. Даже не против четырех, а, считай, против восьми. Внимание обострено, нервы, как говорят, в кулаке. Первая атака не принесла фашистам успеха. Снова завязался бой, так называемая «карусель». Думаю об одном: «Как бы не оплошать, увернуться от врага и самому нанести удар». В этой «карусели» один фашистский самолет попал в перекрестье моего прицела. Мгновенно реагирую, жму на гашетку, и гитлеровский стервятник, охваченный пламенем, пошел к земле. Фашисты видят, что образцово-показательного боя, с их точки зрения, конечно, не получается, легкая добыча оказалась не по зубам. Но и уходить ни с чем не хочется. И тогда четверка «запасных» сверху тоже бросается на меня. Положение мое осложнилось. Но стараюсь не только увертываться, но и нападать. И тут мне снова повезло. Еще один «мессер» попал в прицел. Остальное — дело техники. Так во время этого невиданного воздушного боя я сбил два фашистских самолета.

Что помогло мне выиграть бой? Выдержка, умение не теряться в сложной обстановке. И еще: словно чувствовал поддержку наших людей. Весь личный состав полка, рабочие завода, которые ремонтировали самолет, переживали очень, чтобы не подвел самолет, который пришлось испытывать на прочность и меткость огня.

После посадки к самолету со всех концов бежали люди, чтобы поздравить меня с победой. Особенно взволнованы были техники, механики, оружейники, которым так много пришлось трудиться, чтобы подготовить машину. О качестве своей работы они узнавали обычно только из рассказов летчика, а тут все увидели своими глазами.

За этот бой Г. Громов был награжден орденом Красного Знамени, а во фронтовой газете появилась статья «Как надо бить врага по-ленински». Это как раз были дни памяти В. И. Ленина.

Подчиненные любили Громова, хотя бывал он и суров, и строг, не терпел нарушителей дисциплины, разболтанности. Зато был внимателен к людям, особенно к вновь прибывшим летчикам.

— Где учились? Успели повоевать или нет? — спрашивал он при первом знакомстве.

Если летчик не имел на счету сбитых самолетов, Громов ему говорил:

— Не унывай, научим. Все будет.

В эскадрилье был образцовый порядок. По итогам боевой работы эскадрилья не раз ставилась в пример всему полку.

— Я ведь о чем беспокоюсь? — говорил командир тому или иному летчику. — Чтобы вы хорошо владели самолетом, метко стреляли, зорко осматривались в полете, знали слабые места противника. Тогда в воздухе никто вам не страшен.

Заботился он и о нравственной атмосфере в коллективе, что сейчас принято называть микроклиматом. И умел поддерживать хороший настрой и правильные взаимоотношения между людьми, делая замечания неназойливо, часто в полушутливой форме, но всегда по делу.

Когда Громова назначили штурманом полка, подразделение у него принял Жариков, бывший до того командиром звена, затем замполитом. Поглядывая на погрустневшие лица летчиков, Громов говорил:

— Ничего, товарищи, Я буду рядом. Летать будем вместе. Вместе воевать, вести воздушные бои, поддерживать друг друга. А у вас будет отличный командир, испытанный боевой товарищ гвардии капитан Жариков Иван Михайлович.

Есть чему поучиться у такого командира. Смелый и отважный а бою, он никогда не кичился этим, не бравировал, был предельно скромен и ровен в отношении с товарищами и подчиненными. Неутомимый труженик, он все время учился, совершенствовал приемы воздушного боя, но не таил свои знания, охотно передавал накопленный опыт молодым летчикам. В сложной обстановке не терялся, умел объективно ее оценить и найти верное решение.

Конечно, штурман полка — должность серьезная, но все равно жалко было расставаться. А Жариков думал о том, сумеет ли он, приняв эскадрилью от Громова, так же успешно командовать ею. Тут главное, пожалуй, не сбиться в отношениях с подчиненными; найти ту грань, где доброта не исключает строгость. Громов не был добреньким. Он ценил людей, помогал им обретать зрелость воздушных бойцов, но и спрашивал с них сурово, как мудрый отец, понимающий, что сыновья должны расти в строгости, не изнеженными.

Не снизить требовательности, держать на должном уровне, как это было при Громове, дисциплину и летную подготовку, боевую готовность эскадрильи — вот такую задачу ставил перед собой гвардии капитан Иван Жариков, сменив на посту командира, пользовавшегося непререкаемым авторитетом. И он эту задачу выполнил.

Но это было позже, в 1943 году. А пока Громов продолжал руководить эскадрильей, вводил в строй молодых летчиков, заботился о том, чтобы эскадрилья вместе с другими авиационными подразделениями надежно прикрывала небо над Мурманском.

Есть в Москве улица, носящая имя Алексея Хлобыстова. Да, да, того самого Хлобыстова, на которого Громов, как на опытного летчика, возлагал большие надежды в деле обучения молодежи. Алексей действительно был мастером своего дела, бил врага умело и беспощадно, а когда кончались боеприпасы, смело шел на таран.

Вот какую характеристику получил командир звена Алексей Хлобыстов при представлении его к званию Героя Советского Союза. Приведем выписку из наградного листа, подписанного командармом:

«Товарищ Хлобыстов имеет 266 боевых вылетов... участвовал в трех воздушных таранах. За отличное выполнение боевых заданий награжден орденом Красного Знамени...

Товарищ Хлобыстов, участвуя в 16 воздушных боях, я группе сбил 6 самолетов противника и лично 4 самолета. Из них — два тараном, показал себя бесстрашным бойцом, при встрече с воздушным противником проявляет исключительное самообладание, отвагу и мужество.

За образцовое выполнение боевых заданий командования в боях против германского фашизма и проявленную при этом отвагу, мужество и геройство ходатайствую о представлении товарища Хлобыстова к высшей правительственной награде — званию Героя Советского Союза.»

...8 апреля 1942 года дивизионная партийная комиссия разбирала заявление к тому времени уже заместителя командира эскадрильи, гвардии старшего лейтенанта Алексея Хлобыстова о приеме в партию. Заседание шло я одной из землянок на аэродроме Мурмаши. Алексей коротко рассказал биографию. Родился в 1918 году на Рязанщине в селе Второе Захарове в семье крестьянина. Путь его в авиацию очень схож с теми, которые прошли почти все его товарищи по эскадрилье. После окончания семилетки работал на заводе, без отрыва от производства учился в аэроклубе. В 1936 году по комсомольской путевке поступил в Качинскую военную авиационную школу летчиков. С начала Великой Отечественной войны на фронте, защищал небо Ленинграда. Награжден орденом Красного Знамени. С зимы 1942 года здесь, на Карельском фронте, в 147-м, а теперь в 20-м гвардейском авиационном истребительном полку. Участвовал во многих воздушных боях. Летал с В. Крымским, А. Поздняковым. Сбил в группе и лично несколько самолетов противника.

Члены парткомиссии одобрительно поглядывали на летчика, знали — в бою дерзок, смел, техникой пилотирования владеет в совершенстве.

— Что ж, — сказал председатель, — для молодого человека очень примечательная биография. Человек рабочей закалки, преданный Родине, влюблен в авиацию. С врагом бьется отважно. Есть предложение принять товарища Хлобыстова в партию коммунистов. Кто еще хочет высказаться?

После короткого обмена мнениями члены парткомиссии проголосовали за предложение председателя единогласно.

В тот день Алексей Хлобыстов ушел на боевое задание коммунистом. Не знал он, какие испытания выпадут на его долю в том воздушном бою.

Шестерку истребителей вел штурман полка гвардии капитан Алексей Поздняков. Опытный воздушный боец, он не раз поднимался в северное небо, чтобы защитить его от фашистов. Положение было сложным. Гитлеровцы ожесточенно рвались к Мурманску. Расстояние от линии фронта до города к тому времени составляло около 50 километров. Противник делал на город частые налеты. Бомбардировщики шли обычно под прикрытием своих истребителей. И на этот раз Поздняков первым заметил врага. Большая группа «юнкерсов» шла с запада к городу. Их сопровождали «мессершмитты».

— Надо атаковать, — решил А. Поздняков и передал ведомому гвардии лейтенанту И. Фатееву: — Прикрой!

С ходу ринулся Поздняков в атаку, не дал гитлеровцам опомниться и сразу же удача — сбил одного «мессера». Развернулся, ушел от огневой струи, выпущенной вражеским истребителем. Мельком увидел: несколько фашистов атакуют оказавшийся в одиночестве самолет И, Фатеева. Только что Фатеев выручил его, Позднякова, надежно прикрыл, дал возможность произвести успешную атаку, и вот сам попал в беду. Однако И. Фате-рву на помощь поспешили гвардейцы И. Юшинов, М. Бычков. Умелым маневрированием они отсекли гитлеровцев от машины И. Фатеева и атаковали их. Однако тем удалось увернуться, но не так-то просто оторваться от М. Бычкова. Тогда «мессер» резко шарахнулся в сторону и оказался совсем близко от Хлобыстова, Алексей будто того и ждал. Он поймал вражескую машину в перекрестье прицела и нажал гашетку. Но что это? Вместо ожидаемой легкой дрожи самолета и быстрых огненных струй трассирующих пуль — ничего. Если не брать в расчет, конечно, ревущего двигателя. Пулемет молчит. Кончились боеприпасы. Вот тебе на! В пылу боя не заметил, как расстрелял весь боезапас. Алексея ярость охватила неописуемая. Неужели фашист уйдет? Видеть так близко врага и упустить?! Да ни за что на свете! А как же быть? И тут мелькнула мысль; ударить винтом или плоскостью, но не дать фашисту уйти.

Хлобыстов словно слился с машиной. Педали и штурвал стали продолжением его ног и рук. Он чувствовал свой самолет как никогда прежде. Машина сейчас стала для него живым существом. Она тоже словно рвалась в бой. Она бросала себя в жертву. Так бы и случилось, если бы не управлял ею не такой опытный летчик, как Хлобыстов. Алексей не шел вслепую. Он догнал вражеский истребитель и, точно рассчитав удар, правой плоскостью срезал хвостовое оперение «мессершмитта». Тот, будто поплавок при неожиданной поклевке, перевернулся на крыло, завис на мгновение в воздухе и стремительно ринулся к земле. В том месте, куда он ткнулся, взметнулся вверх султан взрыва. Алексей равнодушно зафиксировал глазом бесславный конец врага. Не было ни радости, ни злобы. Лишь чувство удовлетворения, как у любого мастера от хорошо исполненной работы.

А в воздухе продолжался бой. Фашистские бомбардировщики все еще надеялись прорваться к Мурманску. Поздняков всей группой атаковал их. Вместе с Фатеевым он обрушился на ведущего и поджег его. Немцы после этого редко выдерживали строй. И сейчас другие вражеские машины, преследуемые нашими истребителями, побросав бомбы на скалы, стали разворачиваться и со снижением уходить к линии фронта. Поздняков, Фатеев и Хлобыстов ринулись вдогонку. «Эх, жаль, патроны кончились, — думал Алексей. — Ну да ничего, все-таки как-нибудь помогу ребятам». Уж очень хотелось сбить хотя бы еще одного фашиста. Но тут наперерез нашим машинам из-за облаков вывернулась группа «мессеров». Положение складывалось тяжелое. Что делать?

Можно повернуть на свой аэродром, поскольку основная задача выполнена: врага к городу не пропустили. Но фашистские летчики сочтут это за бегство, бросятся на перехват и, владея инициативой, навяжут бой в невыгодных условиях. Нет, нельзя давать врагу никаких шансов и никаких надежд на победу. Не упускать инициативу! И Поздняков решает атаковать вражеские истребители Он первым бросается на ведущего. Фашист, не желая рисковать, резко отвернул в сторону, набирая скорость «Уйти хочет, гад — подумал Поздняков. — Не позволим!» Он тоже бросил машину вперед, пытаясь перехватить фашистский самолет, и, настигнув его, пошел на таран Краснозвездный «ястребок» ударил в фюзеляж вражеского самолета. Так геройски, совершив таран, пал в бою один из лучших летчиков полка. Злость и ненависть вспыхнули в груди Хлобыстова, особенно тяжело было чувствовать свое бессилие. Боеприпасы кончились, остается одно — уходить на свой аэродром. Два вражеских самолет. пытались взять истребитель Хлобыстова в клещи, сходясь к нему с двух сторон. Лишенный возможности действовать огнем, Хлобыстов снова пошел на риск.

Кажется, история не знала такого; два тарана в одном бою. Алексей действовал, как и в первом таране, смело, но расчетливо. Он быстро сходился с «мессером» под острым углом. Его машина, только недавно пережившая одно столкновение с фашистским самолетом, все еще отлично слушалась рулей. Но ситуация складывалась так что «работать» приходилось тем же самым левым крылом. «Выдержит ли?» — мелькнула мысль, но на какие либо новые решения времени уже не оставалось. Впрочем, его не оставалось ни на что. Лишь на последний, возможно, смертельный маневр, «За Родину, иду на таран!» — крикнул он по радио и последним усилием бросил свой самолет на врага. Раздался резкий удар. Хлобыстов по чувствовал, как задрожал самолет и, не слушаясь рулей, пошел в сторону, «Ну, все, — мелькнула мысль. — Конец Сейчас развалится. И выпрыгнуть не успею. Обломкам прибьет». Но, на удивление, «миг» выровнялся и встал горизонтально. Мотор, с перебоями, но тянул. «Живем, улыбнулся Хлобыстов. — Слава твоим создателям, дорогой «миг». Сейчас он обращался к самолету, как к живому существу, и готов был наговорить ему массу ласковых слов. Улучил момент, взглянул вниз. Не выдержавший удара «мессершмитт» круто падал. В сторонке белой медузой плыл купол парашюта. Алексей осмотрелся и увидел, что фашисты удирают. Потеря в считанные минуты трех боевых машин в условиях значительного численного превосходства, видимо, больно ударила хваленых асов из «люфтваффе» по нервам, и они решили больше не испытывать судьбу. И ведь, небось, вернувшись несолоно хлебавши на свой аэродром, примутся врать о «численном превосходстве» противника, о «фанатизме» русских, бросающихся на тараны. Дескать, кто знал, что у русских окажется такой характер?! Кто знал?.. Может быть об этом знал Геринг, пославший своих питомцев бомбить и жечь советские города и села? Да нет, оказывается, и Геринг «не знал», что советские люди будут с таким упорством сопротивляться.

— Признаете ли вы, что, предательски напав на Советкий Союз, вследствие чего Германия оказалась разгромлннной, вы совершили величайшее преступление? — спросил Геринга главный советский обвинитель на Нюрнбергском процессе Р. А. Руденко.

— Это роковая ошибка, — ответил Геринг. — Я могу Признать только то, что мы поступили опрометчиво, потому что, как выяснилось в ходе войны, мы многого не знали, о многом не могли подозревать. Главное — мы ни знали, не поняли советских русских. Они были и останутся загадкой. Никакая самая хорошая агентура не могла раскрыть истинного военного потенциала Советов. И говорю не о числе пушек, самолетов и танков. Это мы приблизительно знали. Я говорю не о мощи и мобильности промышленности. Я говорю о людях, а русский человек всегда был загадкой...

Да, фашистские главари просчитались. Наши люди воевали геройски. Кончались патроны и боеприпасы — щли на таран, закрывали собой амбразуры дотов, бросались с последней гранатой под танк. И не для того, чтобы подкинуть недругам новую задачку о советском характере. Они сражались и умирали за свой народ, за Родину, за свободу.

Ну, а Хлобыстову было некогда подводить философскую базу под свой поступок, тем более что он не видел в нем ничего необычного. Сейчас надо ровно удерживать самолет и вернуться на нем на свой аэродром. Или хотя бы сесть у своих. Взял ручку управления на себя. Руль высоты был послушен. Машина неохотно, вздрагивая и, будто протестуя, пошла вверх. «Тяни, дорогой, тяни, — думал Хлобыстов, — Выручай, браток.»

— Ну, как, тянешь? — спросил по рации Бычков.

— Помаленьку, — спокойно ответил Алексей. До площадки дойду.

На аэродроме их ждали. Узнав, что самолет Хлобыстова сильно поврежден, командир полка приказал ем немедленно покинуть машину. Алексей вдруг запротестовал.

— Машина меня слушается. Жалко ее терять. Разрешите садиться?

Командир помолчал, видимо, взвешивал все «за» и «против». И Алексея жалко, и машину тоже. Спросил с сомнением:

— Действительно сможешь сесть?

— Не сомневаюсь.

— Хорошо. Заходи на посадку.

Алексей даже не понимал, что это на земле так волнуются. Он приземлил самолет, как полагалось, все три точки, словно выполнял зачетное упражнение.

Первым к самолету подбежал врач, подъехавший санитарной машине.

Хлобыстов открыл кабину и крикнул:

— Все в порядке. Носилки не нужны. А вот машину придется подлечить. Досталось бедняжке. Ну да это уже не ваше дело.

Алексей поискал глазами механика эскадрильи Константина Покумейко, который уже придирчиво осматривал самолет. Спрыгнув на землю, Алексей доложил командиру полка о бое, наотрез отказался следовать санчасть и занялся с механиком осмотром машины.

— Как думаешь, Костя, придется ее в «госпиталь» отправлять или подлечим своими силами?

Покумейко потрогал руками плоскость крыла, метнул взгляд на то место, где полагалось быть консоли. Повернулся к Хлобыстову:

— Что можно сказать? Самолет в основном цел. Думаю, вернем его к жизни.

— Спасибо, друг! — сказал Хлобыстов, пожимая механику руку.

На другой день хоронили штурмана полка капитана Алексея Позднякова. В полку и до того были, конечно, потери: война есть война. Но гибель Позднякова как-то особенно тяжело отозвалась в сердцах. Хлобыстов, пожалуй, переживал больше других, потому что капитан Поздняков был для Хлобыстова не только старшим товарищем, но и хорошим другом и наставником. Они не раз проверили друг друга в бою, вместе летали на выполнение сложных заданий, попадали в различные опасные ситуации, но выручали друг друга из них и вместе возвращались на аэродром. И теперь ему казалось, будь он порасторопней, приди вовремя на помощь Позднякову и Фатееву, беды не случилось бы. И хотя понимал, что вины тут его нет, что был связан в этот момент боем с другими истребителями противника, чувство какого-то просчета, оплошности не покидало Алексея. И это горестное чувство можно было устранить только одним — снова ринуться в бой, отомстить врагу за боевого товарища и командира. Возможность эта представилась в тот Не день, когда погиб Алексей. Правда, сначала пришлось после двух таранов летчик не нуждается в госпитализации. Поэтому медицинский осмотр проходил с пристрастием. Но, как ни старались врачи найти у Хлобыстова какую-либо травму, ничего не обнаружили. Удивляясь, сделали заключение, что летчик здоров и допускается к полетам.

Противник нагло рвался к Мурманску. Город не знал, пожалуй, более тяжкого времени, чем лето 1942 года. Бывало, что за день фашистские стервятники до 16 раз принимались за бомбежку. Деревянный Мурманск горел, каменный постепенно превращался в развалины. Особенно сильной бомбежке подвергались порт, железнодорожная станция, судоремонтный завод. И тем не менее они жили, действовали, работали! Много досталось и городской бане. И вот почему. Баня была большая да еще с высоченной трубой. Из-за этой трубы фашисты принимали ее, видимо, за промышленное предприятие и отмечали на своих картах как важный объект для бомбежек.

За время войны на Мурманск было сброшено столько фугасных и зажигательных бомб, что, казалось, никогда восстановить разрушенного. На город фашисты совершили 792 воздушных налета. Эта цифра могла бы быть и больше, если бы не наши летчики-истребители. Пусть число их было невелико и трудно было перехватывать взлетающие с ближних аэродромов «юнкерсы», но дрались они самоотверженно. На подступах к городу нередко вспыхивали жаркие воздушные бои.

9 мая 1942 года А. Хлобыстов, будучи уже заместителем командира эскадрильи, вместе с командиром звена из 1-й эскадрильи гвардии лейтенантом В. Крымским, гвардии старшим лейтенантом Н. Юрилиным, летчиком 3-й эскадрильи гвардии младшим лейтенантом Ломакиным и комиссаром эскадрильи «Комсомолец Заполярья» гвардии старшим политруком Д. Горелышевым поднялись по боевой тревоге со своего аэродрома навстречу группе бомбардировщиков противника. Первым обнаружил вражеские самолеты Д. Горелышев.

— Вижу бомбардировщики. Правее от них «сто девятые»! — доложил он командиру воздушную обстановку.

Пользуясь преимуществом в высоте, Хлобыстов решил немедленно атаковать противника.

— Иду на ведущего, — сообщил он. Горелышев прикрывал командира, оберегая хвост его самолета. Атакованный Хлобыстовым бомбардировщик отвалил в сторону. Горелышев догнал и добил его. В ходе боя наши летчики сбили и один Ме-109. Благополучно вернулись на свой аэродром. Шагая вместе с Горелышевым от аэродрома к штабной землянке, Хлобыстов заметил:

— Спасибо, Дмитрий. Прикрыл ты меня надежно. Я себя чувствовал, как за каменной стеной.

— Стараемся, — улыбнулся в ответ Горелышев. — Мне нельзя плохо воевать. Иной раз чувствую, что слишком рискую, неоправданно, а сдержать себя боюсь. Что летчики потом скажут, глядя, как осторожничает их комиссар?

Хлобыстов легко сходился с людьми, где бы он не появлялся. В госпитале, куда Алексей однажды попал после ранения, он, едва поправившись, быстро стал душой той компании, которая обязательно создается среди выздоравливающих. Вот что писал впоследствии о встречах с Хлобыстовым Сергей Курзенков, Герой Советского Союза, летчик морской авиации. «На улице была весна. Правда, в Заполярье она не похожа на нашу, московскую. В это время под Москвой уже цвели сады, сирень, черемуха, а здесь еще лежа снег. Но все равно дыхание весны чувствовалось во всем: в журчащих ручейках и в потемневшем снеге, в терпком аромате воздуха и в теплых лучах незаходящего солнца. Весна — чудесная пора, а я в госпитале...

На исходе дня в моей палате появился сосед. Его, как и меня когда-то, внесли на носилках. Бледное, обескровленное лицо раненого тонкими чертами походило на девичье. Резко выделялся заострившийся нос. Впадинами темнели закрытые глаза, а на лбу, поверх бинта, торчали спутанные светло-русые волосы. Лицо раненого показалось мне знакомым, однако, как ни напрягал память, вспомнить, когда и где видел его, не мог. На помощь пришел хирург нашего госпиталя Сергей Иванович Дерналов.

— Кто это? — тихо спросил я, показывая глазами на соседа.

— Летчик, — так же тихо проговорил он и добавил: — Хлобыстов Алексей, может, знаешь такого?

— Алексей Хлобыстов? Да кто же его не знает! А что с ним? Серьезное?

— Для нас, врачей, серьезное, а для вас — пустяки. И конечно, проснется, будет доказывать, что в госпитале ему делать нечего, а царапина, мол, еще лучше заживет в части.

Уходя, Сергей Иванович предупредил:

— Только не вздумайте будить. Сейчас ему нужен покой.

Наше знакомство с Алексеем произошло не на земле, я высоко в небе, близ Мурманска, 15 апреля 1942 года. Под вечер, когда солнце спускалось к горизонту, на большой высоте, маскируясь в лучах, летело несколько групп «юнкерсов» и «мессершмиттов». Они шли к Мурманску, чтобы нанести по нему мощный бомбовый удар. Посты наблюдения своевременно обнаружили неприятеля. Истребители морской и фронтовой авиации взлетели со своих аэродромов. Первый эшелон вражеских самолетов на дальних подступах к Мурманску встретил истребительный полк, одной из эскадрилий которого командовал Алексей Хлобыстов. Скоро включились в бой и мы, моряки.

Заппднее Мурманска, на высоте шесть тысяч метров и ниже, порой чуть ли не на вершинах сопок, завертелась сумасшедшая воздушная карусель. В небе было более 100 самолетов.

С натужным ревом самолеты кувыркались, падали в отвесное пике, часто взмывали ввысь. Гудящий воздух рассекали разноцветные трассы.

В том бою мы уничтожили более 20 вражеских самолетов, а остальных долго гнали на запад. Тогда-то я и познакомился с Алексеем Хлобыстовым. Еще через несколько дней мы встретились в офицерском клубе.

И вот состоялась наша новая встреча, на этот раз молчаливая. Хлобыстов молчал потому, что спал, а я потому, что боялся его разбудить. Казалось, в глубокой тишине я слышал тихие, но сильные удары мужественного Алешиного сердца. Прошел обед, настало время ужина, а Алеша не просыпался. Он лишь изредка вздрагивал, бредил... На его лице уже не было прежней бледности, губы порозовели и ввалившиеся щеки покрылись легким румянцем. Проснулся он лишь на рассвете следующего дня. Стараясь понять, где он находится, Алексей повернул голову в мою сторону, и наши глаза встретились. Вначале он не узнал меня, потому что моя голова была тоже забинтована.

— Что, не узнаешь?

— Да нет, кажется, узнаю, — как-то нерешительно произнес он и спросил: — А как ты попал к нам?

— К нам? Нет. Это ты у нас в гостях. У нас, в военно-морском госпитале. Понятно?

— Понятно, да не совсем, — произнес Хлобыстов слабым голосом. — Тогда как же меня угораздило к вам?

— А очень просто. Тебе в этом помогла морская пехота.

— Ну, коль моряки — молчу. А что с тобой? — спросил он меня.

— Со мной? Так... Тоже не поладил с «мессерами»... А ты, я слышал, опять не по правилам дрался вчера — фашисты жалуются.

— Что, телеграмму прислали? Кстати, когда у вас здесь завтрак дают?

— По распорядку в девять.

— В девять? — переспросил он. — А который сейчас час? Мои почему-то стоят.

Посмотрев на свои, я сказал:

— Семь.

Я знал, что Алеша не ел больше суток. Взяв с тумбочки плитку шоколада, протянул ему. Он презрительно сморщил лицо.

— Шоколад? Благодарю! Эта дамская пища мне так недоела, что буду голодать, а в рот не возьму. Угощай тех, кто его любит.

В это время в палату вошла медсестра. Звали ее Машей.

— Вы уже проснулись? — прозвенел ее голосок. — Очень хорошо! С добрым утром! Как вы себя чувствуете, товарищ старший лейтенант? Как спали?

— Чувствую себя прекрасно, сестричка! Спал без сновидений! — озорно отчеканил Алексей.

Хлобыстову был прописан строгий постельный решим. Он протестовал, но это не помогло — пришлось подчиниться.

— Ну как, Алеша, понравилась наша служба морская?

— Понравилась, — буркнул он. — Все равно убегу!

— Не убежишь. Поймают — и положенное отлежишь.

Мы не закончили разговора, когда дверь распахнулась и в палату ввалилось несколько летчиков в небрежно наброшенных на плечи халатах. За ними вошли врачи, сестры, санитары, многие больные. Летчики, окружив Плотной стеной, наперебой поздравляли и целовали Алексея Хлобыстова. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Когда поток гостей иссяк, мы остались в палате вдвоем. Наконец и я мог поздравить Алешу с высокой наградой. Я собирался сказать многое, но, глядя на сияющее лицо друга, понял, что и без моих торжественных фраз он переполнен счастьем, поэтому просто сказал:

— Алеша, прими мое сердечное поздравление.

— Спасибо, Сергей! Все так неожиданно, будто сон... Как уцелел, не знаю...

Несколько дней к нам в палату никого не пускали. Алеше был нужен покой и строгий постельный режим. Дня три он выполнял предписания врачей, а потом стал требовать отправки в полк. Хирургу госпиталя Сергею Ивановичу Дерналову, прекрасному врачу и душевному человеку, стоило немалого труда сдержать беспокойного пациента. И все же недели через две Алексей добился своего — покинул госпиталь.

Пока Алексей был моим соседом по палате, мы успели о многом переговорить. Только о своих последних воздушных боях, в которых он трижды таранил вражеские самолеты, рассказывал неохотно.

— Ну чего интересного? Рубанул троих. Одного — крылом по хвосту, второго — этим же крылом на лобовой, а третьего... всем истребителем, когда мой самолет загорелся. Вот и все. Ясно? Самобытным по натуре, по характеру был этот светловолосый русак, родившийся на земле Рязанской. Вихрастый, сероглазый, небольшого роста, но косая сажень в плечах. Весь из мускулов, словно литой. Алеша лихо отплясывал барыню, любил шуткой повеселить товарищей и за словом в карман не лез.

Меньше чем за год самого тяжелого времени войны Алеша успел сделать 250 боевых вылетов. На его счету было шесть сбитых вражеских самолетов лично и четыре — в групповых боях. Два ордена Красного Знамен удостоверяли высокий класс летного и боевого мастерства, отвагу летчика.

И вот, наконец, вершина воинского мужества — невиданный подвиг — три таранных удара в двух воздушны боях».

В конце июня 1942 года гвардии старший лейтенант Алексей Хлобыстов возвращался на Север из Москвы где он получал орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза. По пути в свой полк он зашел в редакцию газеты «Часовой Севера». Я тогда работал начальником типографии этой газеты и мне довелось вместе с редактором встречать и сопровождать Алексея и давать ему объяснения.

Наши журналисты сразу же забросали летчика вопросами, интересовались, как он воюет, как удалось ему одном бою дважды таранить вражеские самолеты. Алексей запомнился мне по той встрече, как человек чрезвычайно скромный. Он говорил не о себе, а о своих товарищах по эскадрилье. А журналистам хотелось как раз наоборот; раз уже выпала такая удача, они все допытывались, как, благодаря чему удалось ему сбить тараном трифашистских самолета и считает ли он таран средство ведения боя.

— Как таранил? Так ведь на то и бой. Считаю, что нашел тогда верный выход из чрезвычайно трудного положения. Конечно, таранить надо уметь. И чтобы немного повезло.

Когда же кто-нибудь из наших начинал говорить о подвиге, о геройстве, Хлобыстов лишь разводил в руками и моложавое лицо его озарялось обворожительной улыбкой.

— Ну что вы, право, — говорил он. — У нас ведь обычная работа, тяжелая, не всем доступная, но работа.

Он выразил желание осмотреть типографию. Познакомиться, как делается газета. Мы водили его по типографии, показывали линотипы, наборные кассы, печатные машины, знакомили с людьми. Он слушал с живейшим интересом, переспрашивал, задавал вопросы.

В это время объявили воздушную тревогу. У нас полагалось всем свободным от срочной работы людям угодить в бомбоубежище. Но линотиписты остались на своих местах. Хлобыстов посмотрел на них и тоже остался.

— А я к тревогам привык, — просто сказал он. — У нас ведь по сигналу воздушной тревоги бегут не в подвал, а к самолетам. К тому же, даже ваши сотрудники остались на рабочих местах.

Ранней весной 1942 года эскадрилья пополнилась новыми летчиками. В начале марта прибыл в Заполярье с Дальнего Востока Иван Михайлович Жариков, Опытный летчик, коммунист, свою службу в эскадрилье «Комсомолец Заполярья» он начинал в должности командира звена. Среди ее летчиков он выделялся тем, что был старше всех и по возрасту и по стажу летной работы.

Родился Жариков в 1915 году в городе Туле в семье рабочего. После окончания средней школы поступил работать монтером на телеграф. В 1936 году был призван в Красную Армию и направлен на учебу в Борисоглебское летное училище. Затем, после окончания училища, служил на Дальнем Востоке в 40-м истребительном авиационном полку.

В Заполярье Иван Жариков неожиданно встретился давним другом Анатолием Елисеевым, с которым вместе учился в Борисоглебском училище летчиков. Елисеев из тех людей, что сразу располагают к себе. Веселый, отзывчивый, он, казалось, никогда не унывал, и даже в тяжелые, трудные моменты улыбка не сходила с его приветливого лица. Хороший спортсмен, он и здесь находил время для ежедневной гимнастики, утверждая, что помогает ему обретать выдержку и силу для воздушных боев.

Жариков быстро освоился на новом месте, вошел в боевую полковую семью, стал на равных с другими летчиками участвовать в боевой работе. Он не раз летал на разведку, сопровождал бомбардировщики, поднимался по тревоге для отражения налетов врага, любил так называемую свободную охоту. В боевой работе летчика много похожих заданий, раз от разу повторяющихся. Поднялся, попатрулировал, пришло время — сел. Или вылетел, вел наблюдение, встретил противника, который уклонился от боя. Но бывали и особые, надолго западающие в память бои. Ивану Жарикову особенно запомнился воздушный бой, состоявшийся в начале мая 1942, года, запомнился не только тем, что он сбил в этом бою два вражеских самолета, но и исключительно опасной ситуацией, которую довелось ему пережить. Вот как сам Иван Михайлович Жариков, спустя много лет, рассказывал об этом.

— Более шестидесяти фашистских «юнкерсов» под прикрытием примерно такого же количества истребителей шли в направлении Мурманска. В воздух поднялись наши истребители с аэродромов под Мурманском, а также истребители ПВО. В этом бою мне удалось с первой атаки сбить один «юнкерс». Самолет упал на сопку и взорвался. Второго я тоже сумел поджечь, и он пошел вниз. Но в это время несколько «мессеров» наваливаются на меня. А у меня, как назло, кончается боезапас. Думал — все! Отвоевался. Помог лейтенант Крутиков, ведомый старшего политрука Селезнева — комиссара 1-й эскадрильи нашего полка. Отсек огнем фашистов. Видимо,] у немцев тоже патроны кончились, потому что мы покружились, покружились и разошлись. О таране я почему-то тогда не подумал. К сожалению, не у всех этот бой кончился благополучно. Мы с Крутиковым вернулись на свой аэродром, а вот комиссар первой эскадрильи старший политрук Селезнев, сбив один фашистский бомбовоз сам в этом бою погиб...

Кстати, Алексей Селезнев был одним из тех летчиков, с кем Жариков сошелся близко. У Селезнева, комиссара 1-й эскадрильи, многому можно было поучиться как в боевом мастерстве, так и в смысле общения с людьми.

Быть комиссаром, считал Селезнев, значит, всегда находиться там, где в настоящее время труднее всего так как только личный пример позволяет комиссару эскадрильи вести за собой летчиков, воспитывать их в духе взаимной выручки, преданности социалистической Родине. Никакие слова, как бы хорошо они ни были сказаны, не повлияют так, особенно на молодежь, как личный пример. Таково было правило Алексея Селезнева, которому он неизменно следовал, поэтому и оказывался всегда в гуще схватки и, к сожалению, погиб в бою, свидетелем которого и был Жариков.

Иван любил, как он выражался, возиться с молодежью, особое внимание уделял ещё не обстрелянным ребятам, которым недоставало не только боевого опыта, но и обычных летных навыков. Поделился как-то об этом с командиром эскадрильи.

— Дело поправимое, — ответил Г. Громов. — Упорство и труд, как говорится, все перетрут. Но с молодыми надо Почаще беседовать, летать вместе, делиться опытом.

Когда интенсивность полетов несколько снижалась, летчики и техники эскадрильи «Комсомолец Заполярья» все равно не знали отдыха: одни осваивали материальную часть, ремонтировали подбитые машины, другие изучали особенности театра военных действий, способы применения авиации на Севере, методы ведения воздушных боев, тактические приемы и уловки противника, тактико-технические данные его самолетов.

— Каждый воздушный бой складывается по-своему, — Говорил Иван Жариков. — Так что к освоению опыта надо подходить творчески, — и тут же на макете самолета Показывал, как нужно в том или другом случае заходить для атаки, чтобы обеспечить себе выгодную позицию для удара по противнику с минимальным для себя риском.

— Сейчас нередко нам приходится вступать в бой, когда перевес сил на стороне противника, — говорил, беседуя с молодыми, Жариков. — Бояться этого не надо. фашисты вообще, как замечено, уклоняются от боя, если не имеют превосходства. Какой из этого вывод? Враг нас боится. Значит, надо нападать дерзко, атаковать смело. Нервы противника не выдерживают. А это самый подходящий момент для того, чтобы нанести внезапный удар по цели и сбить врага. Важна и взаимная выручка. Видишь товарища атакуют — помоги ему, выбивай у него из-под хвоста противника. Фашисты нередко, когда бой складывается не в их пользу, бросают своих пилотов, попавших в трудное положение, и удирают. У нас другая мораль, другой подход. Не случайно наша пословице гласит; «Сам погибай, а товарища выручай».

Забота о людях, их воспитании, учебе стала первейшей обязанностью Ивана Жарикова, когда он стал комиссаром эскадрильи. А в пример молодежи всегда было кого привести: Алексея Хлобыстова — мастера неотвратимого воздушного удара, Героя Советского Союза Алексея Позднякова, командовавшего 2-й эскадрильей до Громова и много сделавшего для ее становления, заложившего, так сказать, основы, традиции.

Как-то из политотдела дивизии в эскадрилью «Комсомолец Заполярья» прислали листовку о летчике-истребителе Леониде Гальченко. Служил Гальченко в соседнем полку. Но почему бы не воспользоваться его опытом?! Тем более, что отважный пилот с первых дней войны сражался с врагом в суровом небе Севера и у него, конечно было чему поучиться.

Жариков смотрел на фотографию пилота, вглядывался в мужественное волевое лицо воздушного бойца и представлял его таким, каким он в момент жаркой схватки был с фашистскими пиратами. Упрямо сжатые губы, зоркий, устремленный вперед взгляд. Чувствовалось, что когда армейский фотокорреспондент снимал пилота, тот был несколько утомлен. Может быть, только вернулся на свой аэродром после тяжелого боя. Возможно, это был тот самый бой, о котором рассказывается в листовке. А там сообщалось о довольно необычном случае характеризующем находчивость нашего летчика и его уверенность в своей машине.

Дело было так. Гальченко, выполнив боевое задание возвращался на свой аэродром. До него было еще далеко, когда пилот увидел «мессершмитты». Семь вражеских машин. Гитлеровцы любили схватки, когда перевес на их стороне в пять — десять раз. И тут, видя, что перед ними всего один советский истребитель, они предвкушали легкую добычу. Завязался неравный воздушны бой. Гальченко, сманеврировав, развернул боевую машину в сторону солнца. В критическую минуту это было единственно верное решение — оторваться от противника, затруднить ему прицельную атаку. Упредить врага в маневре, выиграть всего несколько секунд — как много это значит в бою. Но гитлеровцы наседали. И тут летчик увидел, что прямо по курсу быстро вырастает отвесная скала. А что если к ней направить самолет? Только так. Иного выхода нет. До столкновения с сопкой оставались какие-то мгновения, когда истребитель, пилотируемы Гальченко, круто сломав линию полета, устремился вверх. Ближайший «мессершмитт» пытался перехватить его и врезался в скалу. Остальные шестеро не захотели испытывать свою судьбу и повернули обратно. Бесстрашный советский сокол сделал разворот и, убедившись, что фашисты отстали, повел свой самолет на аэродром.

Перечитав еще раз листовку, Жариков подумал, что в ней приводится всего лишь один эпизод, который стал известен тысячам наших бойцов, вдохновляя их на победу сколько еще яростных схваток с врагом провел герой в небе войны! Комиссар решил поискать другие сведения о летчике-герое. Нашел несколько публикаций о пилоте в армейской и фронтовой газетах. В сборнике «Фронтовая лирика» отыскал стихотворение «Истребитель», священное Леониду Гальченко. Понравились в нем такие строки: