24. Город мертвых

Людям, которые привыкли к грохоту боев, тишина, нависшая над Сталинградом, казалась зловещей. Василий Гроссман писал: "От города остались груды щебня и огромное количество воронок от авиабомб и снарядов. Некоторые ямы так глубоки, что лучи низкого зимнего солнца не достигали дна. Железнодорожные пути завалены перевернутыми вагонами, напоминающими огромных мертвых лошадей".

Похоронные команды состояли в основном из мирных жителей. Они собирали промерзшие трупы и складывали их, как поленья, на дорожной обочине. Для перевозки использовали телеги и верблюдов, но животных осталось очень мало, и чаще трупы перевозили на импровизированных санях и ручных тележках. Потом тела погибших солдат складывали в бункеры или сваливали в противотанковые рвы, выкопанные предыдущим летом. Чуть позже на эту работу были направлены немецкие военнопленные. Они возили трупы на телегах, в которые сами же и впрягались вместо лошадей. Один немец записал в своем дневнике: "Почти все мои соотечественники умерли от тифа или были расстреляны по дороге на работу". Согласно докладу офицера НКВД, конвойные отряды ежедневно убивали десятки пленных.

Страшные свидетельства ожесточенных боев еще долго напоминали о себе. Когда весной лед на Волге тронулся, на берегу стали находить почерневшие куски человеческой плоти. Генерал де Голль, проезжавший через Сталинград в декабре 1944 года, был поражен тем, что в городе все еще находят тела погибших. Так продолжалось долгие годы. Проводя строительные работы, горожане почти всегда обнаруживали человеческие останки времен прошедшей войны.

Количество погибших во время Сталинградской битвы ужасает, но еще большее удивление вызывает количество выживших. Вскоре после окончания боев Сталинградский комитет партии организовал перепись населения. Оказалось, что во время боев в осажденном городе [417] оставалось 9 796 мирных жителей, из них 994 ребенка. Позже только девять детей смогли найти своих родителей. Большую часть ребят отправили в детские дома, а те, кто постарше, приняли участие в работе по расчистке города. Об их физическом и моральном состоянии доклады умалчивают. Одна американка, которая прибыла в Сталинград с грузом обуви и одежды, оставила нам их описание: "Пять долгих месяцев эти дети провели под землей. Они страшно истощены, прячутся по углам, боятся разговаривать и даже смотреть людям в лицо".

Помимо заботы о детях, у Сталинградского комитета партии были и другие дела. В первом сообщении, отправленном в Москву, говорилось: "Во всех районах города восстановлена советская власть". Уже 4 февраля политработники провели общегородское собрание, в котором приняли участие солдаты и уцелевшие мирные жители. На собрании произносились длинные речи, посвященные в основном "товарищу Сталину" и его мудрому руководству Красной Армией.

Поначалу власти не разрешали людям, эвакуированным на восточный берег, вернуться домой — необходимо было прежде обезвредить неразорвавшиеся снаряды. Командам саперов еще предстояло проложить проходы и обозначить опасные районы. Однако люди не стали дожидаться официального разрешения и по волжскому льду ринулись в город. На стенах разрушенных зданий появились надписи, следующего содержания: "Мама! У нас все хорошо. Ищи нас в Бекетовке. Клава". Многие таким образом находили своих родных. Однако некоторым так и не удалось узнать, уцелели их близкие или нет.

Помимо советских граждан на митинге присутствовали пленные немцы. Специально для них на собрание пригласили немецких коммунистов — Вальтера Ульбрихта, Эриха Вайнерта и Вильгельма Пика. Дрожа от холода и слабости, пленные вынуждены были слушать их разглагольствования. Смертность среди военнопленных была чрезвычайно высока. Голод и жестокое обращение привели к тому, что из девяноста тысяч пленных выжила едва ли половина. Впоследствии советское командование [418] признало, что приказы о гуманном обращении с военнопленными полностью игнорировались. Теперь уже невозможно определить, какое количество немцев было убито во время или вскоре после окружения. Чаще всего русские солдаты стреляли в поверженного врага из желания отомстить за смерть родных или товарищей.

В госпиталях для военнопленных смертность была еще выше, чем в лагерях. Самый крупный госпиталь находился в тоннеле близ устья реки Царица. По стенам постоянно струилась вода, легкие с трудом втягивали в себя спертый воздух. Содержание кислорода в атмосфере было так мало, что самодельные светильники то и дело гасли. Тоннель был настолько узким, что раненых приходилось укладывать вплотную друг к другу прямо на земляном полу. Пройти, не споткнувшись о чьи-либо израненные или обмороженные ноги, не представлялось возможным. Чаще всего обмороженные умирали от гангрены, поскольку хирурги просто не успевали делать операции. Если же раненый все-таки доживал до ампутации, которая проводилась без всякой анестезии, шансов остаться в живых у него все равно было крайне мало.

Условия, в которых оказались раненые военнопленные, были ужасны. Люди гнили заживо, а доктора ничего не могли сделать для их спасения. Бинтов и медикаментов катастрофически не хватало. Санитарное оборудование отсутствовало напрочь. Сотня страдающих дизентерией больных пользовалась одним-единственным ведром. Те раненые, которые не могли самостоятельно подняться, лежали окутанные смрадом собственных испражнений. Санитары сбивались с ног и все равно не могли всех обслужить. А ведь нужно было еще доставлять воду и разносить пищу.

Русские доктора не вели историй болезни и не записывали имен своих пациентов. К людям, которых они призваны были лечить, врачи относились хуже, чем к скоту. Показателен такой случай: когда капеллан из 297-й дивизии наклонился над умирающим солдатом, советский майор убил его выстрелом в затылок. Русские доктора признавали, что содержание раненых в госпиталях оставляет [419] желать лучшего. Некоторые искренне сочувствовали немцам. Комендант одного из госпиталей, например, делился с германскими врачами сигаретами и едой. Но были и такие, которые предлагали раненым обменять на хлеб что-нибудь ценное — чудом сохранившиеся часы или фотоаппарат. Один солдат из 44-й пехотной дивизии описывал такой случай: русская женщина-хирург с простым крестьянским лицом принесла буханку хлеба в надежде обменять ее на какую-нибудь вещь. Молодой австриец предложил ей серебряный карманный хронометр, который ему подарил отец. Женщина с радостью согласилась и, оставив хлеб, ушла. Солдат разделил буханку с товарищами, съев лишь маленький кусочек.

Испытания, выпавшие на долю этих людей, позволили разобраться, кто есть кто. Отношения вчерашних боевых товарищей претерпели серьезные изменения. Некоторые с поразительным бесстыдством пользовались беспомощностью своих соотечественников. Мародерство цвело пышным цветом. Воры обирали не только трупы, но и ослабевших раненых. Часы, обручальные кольца, даже золотые коронки — все это исчезало в бездонных карманах нечистых на руку солдат. Но природа заботилась о справедливости согласно своим законам. Грабители вместе с добычей уносили с собой паразитов, переносчиков заразы. Потом они сами метались в тифозном бреду и— готовы были отдать все золото мира за глоток чистого воздуха.

Поначалу советские власти вообще не снабжали пленных продовольствием. Материалы НКВД показывают, что, готовясь к окружению противника, русские и не думали подготовить хоть что-нибудь для содержания и пропитания военнопленных. Немецкий писатель и коммунист Эрих Вайнерт заявлял, что трудности со снабжением были вызваны обильными снегопадами. На деле же проблему породили полное безразличие, бюрократизм властей, а также отсутствие координации в действиях армии и НКВД.

Советские граждане сами страдали от голода и выражали недовольство тем, что надо кормить еще и пленных. Красноармейцы питались крайне плохо, мирные жители перебивались кое-как, поэтому разговоры о снабжении [420] продуктами захватчиков воспринимались как нечто кощунственное. В госпиталя для военнопленных продукты стали завозить через три-четыре дня после капитуляции 6-й армии. В лагерях немцы голодали еще две недели. Больным доставалось менее чем по буханке хлеба на десятерых и жидкий суп из проса с соленой рыбой. Впрочем, странно было бы ожидать лучшего отношения, тем более, что русские прекрасно знали, как сами немцы обращаются с пленными.

Особую озабоченность врачей вызывало отнюдь не истощение раненых, а эпидемия тифа. Они с тревогой ждали распространения болезни, но помалкивали, опасаясь паники. К счастью, подземный тоннель обладал разветвленной сетью коридоров, и врачи могли изолировать больных тифом. Доктора не раз обращались к властям с просьбами принять необходимые меры, но когда их мольбы были наконец услышаны, большинство мирных жителей и красноармейцев уже заразилось.

Смертность среди военнопленных приняла угрожающие размеры, солдаты не видели смысла цепляться за жизнь, поскольку уже не надеялись увидеть когда-нибудь свои семьи. Им казалось, что Германия находится на другой планете, попасть на которую никогда не удастся. Смерть же несла с собой избавление от страданий и душевных мук. Лишь сильные, волевые люди да верующие еще продолжали бороться.

Эрих Вайнерт так писал о военнопленных: "Они похожи на призраков. Шаркающая походка, дрожащие руки, замутненный взгляд делают их совершенно одинаковыми. В толпе невозможно отличить одного от другого". На марше пленные старались занять место в голове колонны, поближе к конвойным, потому что местные жители срывали с них одеяла, плевали в лицо и даже кидали камнями. Охранники редко препятствовали этим невинным забавам.

Больше всего повезло тем немцам, которые попали в лагеря в непосредственной близости от Сталинграда. Лагерь в Дубовке находился всего в двенадцати километрах от города. Однако дорога до него заняла целых три дня. На ночь пленных загоняли в полуразрушенные здания без [421] крыши. Конвоиры не упускали возможности напомнить немцам, что за такой ночлег они должны благодарить бомбардировщиков Люфтваффе.

Многие марши, которые пришлось совершить пленным, нельзя назвать иначе, как убийственные. Самой трудной оказалась дорога на Бекетовку. От реки Царица через Гумрак и Городище она занимала пять дней. Пленные шли без воды и пищи по тридцатиградусному морозу. Как только кто-либо, обессилев, падал в снег, тут же раздавался выстрел и упавший не поднимался уже никогда. От жажды солдаты страдали даже больше, чем от голода. Кругом лежал снег, но для того чтобы захватить хоть горсточку, нужно было выйти из колонны, а это было строжайше запрещено. Немногие пытались утолить жажду таким способом.

Ночевали пленные прямо в снегу, тесно прижавшись друг к другу. Многие замерзали и, бывало, проснувшись, люди обнаруживали рядом окоченевшие трупы. Во избежание этого немцы организовали дежурства. Часть пленных спала, а остальные бодрствовали. Через час они менялись местами. Некоторые вообще не ложились, пытаясь спать стоя.

Утро не несло облегчения. Впереди опять ждал ужас дороги. Те, кто был еще в состоянии самостоятельно передвигаться, шли дальше, а ослабевших от голода русские просто оставляли умирать на морозе. Пленный немец из 305-й пехотной дивизии вспоминал: "Когда мы выходили, нас было полторы тысячи человек, до Бекетовки добрались лишь сто двадцать".

Над воротами лагеря в Бекетовке очень уместна была бы надпись: "Оставь надежду всяк сюда входящий". По прибытии лагерная охрана первым делом обыскивала пленных, а затем выстраивала для регистрации. Люди часами стояли на холоде, пока охрана не спеша их пересчитывала. Пленные подвергались этой процедуре каждый день. После регистрации немцев расселили по деревянным баракам. По свидетельствам очевидцев, в каждом бараке, рассчитанном на десять человек, ютилось по сорок-пятьдесят. К 4 февраля в лагере в Бекетовке собралось 50 тысяч [422] военнопленных, многие из которых были ранены или больны.

Лагерное начальство пребывало в полной растерянности. Транспорт отсутствовал, воду привозили в железных бочках на телегах, запряженных верблюдами, да и то нерегулярно. Пленный врач-австриец так описывал свои впечатления от первых дней пребывания в лагере: "Есть нечего, пить нечего... Люди пытаются утолить жажду грязным снегом и желтым от мочи льдом. Каждое утро -новые трупы". Через два дня после прибытия пленных впервые накормили обедом, который состоял из размоченных в теплой воде отрубей. Русские называли это пойло супом.

Условия содержания пленных были ужасны. Одежда кишела вшами. В знак протеста немцы набирали полные пригоршни паразитов и бросали их в охранников. Это приводило к многочисленным расправам.

К пленным в лагере относились по-разному. Так, например, румыны, хорваты и итальянцы пользовались некоторыми привилегиями и могли работать на кухне. Румыны старались отыграться на своих бывших союзниках, считая, что немцы обманом заманили их в этот ад. Румыны нападали на разносчиков пищи, и немцы нередко оставались голодными. Во избежание этого немецкие пленные вынуждены были обеспечивать своих разносчиков охраной.

Пленные-австрийцы всячески подчеркивали свою национальную принадлежность, чтобы не дай Бог их не приняли за немцев. Они надеялись на лучшее обращение и не слишком в этом ошиблись. Поразительно, но, кажется, даже русские забыли, что Гитлер по рождению именно австриец.

А в лагере тем временем шла настоящая борьба за выживание. Один пленный офицер-танкист писал: "Каждое утро из бараков выносили трупы. Обнаженные тела штабелями складывали у лагерной стены". Гора трупов действительно росла на глазах, она составляла около ста метров в длину и два метра в высоту. Ежедневно в лагере умирало пятьдесят-шестьдесят человек. "Мы не плакали, [423] у нас не осталось слез", — вспоминал офицер Люфтваффе. Один пленный, которого русские использовали в качестве переводчика, случайно увидел регистрационный лист. Документ свидетельствовал, что с начала февраля в лагере под Бекетовкой умерло сорок пять тысяч военнопленных.

"Голод меняет психологию человека, его поведение и образ мыслей", — записал в своем дневнике доктор Дибальд. В то время немцы не брезговали даже мертвечиной, только бы выжить. С трупов срезали куски мяса, которые потом варили в самодельных котелках. Особенно брезгливых тоже приглашали закусить, уверяя, что это верблюжатина. Тех, кто питался человеческим мясом, сразу можно было отличить по их внешнему виду. Людоеды прекрасно выглядели, а их румяные щеки лоснились от жира. Во всех сталинградских лагерях каннибализм был обычным делом. Русские ничего не предпринимали для пресечения этого жуткого явления. Продукты, предназначенные для пленных, по-прежнему разворовывались, а немецким солдатам ничего другого не оставалось, как подыхать с голоду или... поедать себе подобных.

Холод, голод и болезни постепенно превращали людей в животных. В лагере с ужасающей быстротой распространилась дизентерия. Бывали случаи, когда потерявший сознание человек проваливался в яму уборной, а его ослабшие товарищи даже не могли оказать ему помощь.

Показательна следующая история, произошедшая с одним лейтенантом, графом, потомком знатного рода. Поскользнувшись на испражнениях, он упал в дыру сортира, но ни у кого уже не было сил вытащить его оттуда. Вдруг сверху послышался голос одного солдата, который говорил на диалекте его родной округи. "Откуда ты?" — крикнул лейтенант. Оказалось, что они земляки, и отец солдата в свое время работал в усадьбе графа. Почувствовав себя чуть ли не родственником попавшего в беду лейтенанта, солдат, напрягая последние силы, вытащил офицера из зловонной ямы.

Как ни странно, первыми умирали люди полные или крепкого телосложения. Больше всего шансов выжить было у худых и малорослых. Скудного лагерного пайка хватало [424] на поддержание духа в их тщедушных телах, В советских лагерях для военнопленных только лошадей кормили в соответствии с их размерами.

Весной лагерь под Бскетовкой подвергся реорганизации. Первыми отбыли высшие офицеры — их перевели в лагерь под Москвой. Уезжали они в специальных комфортабельных вагонах, что очень злило младших офицеров. Те, кто обманывал солдат своими лживыми речами, оказались теперь в гораздо лучших условиях, чем их бывшие подчиненные. Один лейтенант с горечью говорил: "Долг генерала — оставаться со своими людьми, а не покидать их, уезжая в мягком вагоне". Шансы на выживание находились в прямой зависимости от звания. Так, из содержащихся в лагерях солдат умерло 95процентов, из младших офицеров — 55, из высших офицеров — только 5 процентов от общего числа. Как справедливо заметили иностранные журналисты, плененные генералы отнюдь не выглядели истощенными, а солдаты из их личной охраны не были так ослаблены, как солдаты из обычных частей.

Некоторые офицеры были переведены в лагеря под Красногорском и Суздалем. Пленных, специально отобранных для "антифашистской агитации", направили в лагерь под Елабугой. Перевозили их, конечно, не так, как генералов. В одном из эшелонов, отправленном в марте, из тысячи восьмисот человек умерло тысяча двести. Люди гибли от тифа, желтухи, дизентерии, цинги, водянки и туберкулеза. Ближе к лету возросло количество смертных случаев от малярии.

Все новые и новые эшелоны с военнопленными уходили от Сталинграда. Двадцать тысяч было выслано в Бекабад, две с половиной в Вольск, к северу от Саратова, пять тысяч отправлено по Волге в Астрахань, других перевели под Свердловск и в Караганду.

Перед отправкой пленных обязательно регистрировали. Многие в надежде, что их пошлют в какой-нибудь колхоз, указывали, что до войны занимались сельским хозяйством. Завзятые курильщики собирали и сушили верблюжий помет, чтобы было что покурить в пути. Пережив зиму в Бекетовке, они были уверены, что самое [425] страшное уже позади. Переезд вселял в души людей надежды на лучшее. Однако вскоре они поняли, что ошибались. В каждый вагон набивали по сотне человек; отхожим местом служила дыра, вырезанная в полу. Весна выдалась затяжная, и по ночам часто случались заморозки, пленные дрожали от холода, не имея возможности даже подвигаться, чтобы согреться. В пути их кормили хлебом и исключительно соленой рыбой, при этом воды почти не давали. Пытаясь утолить жажду, заключенные слизывали капельки . влаги, конденсирующиеся на металлических деталях внутри вагонов. На остановках пленные жадно набивали рты талым снегом, но это было небезопасно, и многие умерли по дороге. Трупы складывали у дверей вагонов, чтобы потом вынести. На каждой остановке русские, открывая задвижку, спрашивали: "Сколько капут?"

Некоторые "путешествия" длились по двадцать-тридцать дней. Самым тяжелым оказался маршрут через Саратов и Узбекистан в Бекабад. В одном вагоне из ста человек в живых осталось только восемь. Прибыв наконец в лагерь, пленные с ужасом узнали, что будут работать на строительстве дамбы для гидроэлектростанции. Первым делом всех остригли наголо, а потом подвергли какой-то химической обработке, причем некоторые после этой процедуры скончались.

Бараков не было, и пленные жили в землянках. Охранниками служили немцы, перешедшие на сторону русских. Особенно много страданий доставил заключенным один фельдфебель, назначенный на должность начальника охраны. "Никто из русских не обращался с нами так жестоко, как он", — вспоминал позже один из пленных{14}.

Пленных часто переводили из одного лагеря в другой. Так, из Бекабада заключенный мог попасть в Коканд или, [426] если повезет, в Чуаму, где медицинское обслуживание было получше и существовал даже плавательный бассейн.

Лагеря под Сталинградом из концентрационных были переоборудованы в трудовые. С уменьшением количества военнопленных кормежка более или менее наладилась. Теперь заключенным давали рыбный суп и кашу. Большая часть пленных была задействована на работах по очистке Волги от затонувшей военной техники.

Деятельность НКВД в Сталинграде не ослабевала. Первым зданием, которое было восстановлено, стало здание управления НКВД. Почти сразу возле него появились очереди: женщины приносили передачи арестованным. Немецкие солдаты из 6-й армии догадывались, что останутся в плену на долгие годы. Позже их опасения подтвердились. Молотов заявил, что ни один пленный немец не увидит Родины, пока Сталинград не будет полностью восстановлен.