16. Одержимость Гитлера
Неблагодарная задача сообщить фюреру о большом прорыве русских 19 ноября выпала на долю начальника штаба армии генерала Цейтцлера, оставшегося в Восточной Пруссии. Гитлер находился в своем поместье Бергхоф, близ Берхтесгадена, где в августе 1939 года получил известие о согласии. Сталина на заключение германо-советского пакта о ненападении. Тогда он торжествующе ударил кулаком по столу, чем немало удивил присутствовавших на обеде дам. "Теперь они у меня в руках!" — воскликнул фюрер, вскакивая со стула. На этот раз его реакция была прямо противоположной. Глаза Гитлера метали громы и молнии.
В военном дневнике верховного командования вермахта есть явно лицемерное упоминание о тревожном известии, о наступлении русских, которое Гитлер давно предвидел и ждал. После того как неумелое вмешательство Гитлера в оперативное руководство боевыми действиями привело румынскую армию к поражению, фюреру понадобился козел отпущения. По его приказу был арестован генерал Хейм. На второй день наступления Красной Армии Гитлер приказал фельдмаршалу фон Манштейну [277] сформировать новую группу армий "Дон". В германской армии Манштейн имел репутацию непревзойденного стратега. К тому же он успешно сотрудничал с румынскими войсками еще в Крыму.
Пока Гитлер находился в своем поместье, верховное командование вермахта бездействовало. 21 ноября, в тот самый день, когда Паулюс и Шмидт под угрозой прорыва советских танков покинули свой штаб в Голубинском, адъютант фюрера Шмундт был всецело занят "изменениями в униформе германских офицеров и высших должностных лиц".
Приказ Гитлера, предписывавший 6-й армии твердо удерживать свои позиции, несмотря на угрозу "временного окружения", догнал Паулюса только в Нижне-Чирской. Кроме того, Паулюсу предписывалось взять под свою команду все войска генерала Гота, находившиеся к югу от Сталинграда, остатки 6-го румынского армейского корпуса. Паулюс еще не успел прояснить для себя общую обстановку на фронте и крайне неохотно подчинился этому внезапному приказу. По его мнению, было бы лучше отступить от Волги и воссоединиться с группой армий "Б".
Паулюс был сильно расстроен и обозлен на Гитлера из-за несправедливого обвинения в попытке бросить свои войска. В таком состоянии он и пребывал утром 22 ноября, когда в штаб 6-й армии прибыл генерал Гот. В это время начальник штаба Паулюса генерал Шмидт разговаривал по телефону с командующим 8-м воздушным корпусом генералом Мартином Фибигом. Речь шла о немедленной доставке горючего и боеприпасов, необходимых для прорыва 6-й армии из окружения. Фибиг упрямо повторял то, что уже говорил накануне: "Мы не можем по воздуху снабжать целую армию. У Люфтваффе нет для этого средств".
Большую часть утра три генерала провели за обсуждением положения 6-й армии. Говорил главным образом Шмидт. Именно он беседовал вчера с генералом фон Зоденштерном из штаба группы армий "Б", который посвятил его в детали наступления русских на юго-восточном [278] направлении. Зоденштсрн заявил прямо: "У нас нет сил их остановить. Спасайтесь сами".
Во время совещания в кабинет вошел командир 9-й противовоздушной дивизии Люфтваффе генерал-майор Вольфганг Пикерт, однокашник Шмидта еще по штабному училищу. Шмидт приветствовал его излюбленной фразой их бывшего наставника: "Обоснованное решение, пожалуйста!" Пикерт не колеблясь ответил, что не прочь вывести свою дивизию из окружения. Шмидт на это заявил: "Мы все хотим вырваться из кольца, но прежде нам необходимо создать сильную оборонительную линию на юге, где наступают русские". Потом он сказал, что они не могут бросить дивизии на западном берегу Дона и что в ближайшие пять-шесть дней о попытках вырваться из окружения нечего и думать. Для успеха операции необходимы горючее и боеприпасы, а в 6-й армии не было ни того ни другого. Генерал Хубе уже жаловался в штаб, что его танки вот-вот остановятся.
Пикерт был согласен с фон Зоденштерном и тоже считал, что невозможно обеспечить армию всем необходимым только воздушным путем. К тому же ему претила сама мысль о возможности потерять целую зенитную батарею со всем вооружением и техникой. "Попытаемся прорвать кольцо собственными силами", — предложил Пикерт. Шмидт не возражал, но заметил, что они пока очень плохо представляют себе общее положение на фронте и еще меньше знают о резервах, находящихся в распоряжении верховного командования. Он горько посетовал на недостаток горючего и лошадей, а также на то, что большую часть тяжелых орудий и транспортных средств придется бросить. "Наполеоновский конец", — добавил он сокрушенно.
Паулюса, специально изучавшего наполеоновскую кампанию 1812 года, видимо, преследовали кошмарные видения гибели его армии в заснеженных волжских степях, Ему совсем не нравилась перспектива войти в историю в качестве генерала, несущего ответственность за величайшую катастрофу всех времен и народов. Никогда не отличавшийся независимостью суждений, Паулюс вряд ли [279] мог противостоять искушению переложить бремя ответственности на чужие плечи. Благо, фельдмаршал фон Манштейн должен был вот-вот принять командование на себя. Однако Манштейн из-за плохих погодных условий не смог вылететь самолетом и отправился поездом, который застрял где-то в пути.
Паулюс, безусловно, не годился на роль полевого командира крупного армейского соединения. Операция не была тщательно спланирована, подготовлена, а главное, одобрена верховным командованием, поэтому он не мог решиться на прорыв. Ни он, ни Шмидт так и не поняли, что в данном случае фактор времени является решающим. Необходимо было как можно скорее создать мобильные ударные группировки, которые могли бы прорвать кольцо окружения, пока оно еще не замкнулось наглухо. Ничего подобного сделано не было. В итоге Красная Армия укрепилась на завоеванных позициях, и уже любой фактор, в том числе погодные условия, начал работать по возрастающей против 6-й армии.
Много времени было потеряно на организацию отступления танковых полков через Дон. Получив известие 6 потере Калача, Паулюс должен был немедленно приказать командиру 11-го армейского корпуса Штрекеру и командиру 14-го танкового корпуса Хубе отступить к восточному берегу для воссоединения с остальной армией. Однако соответствующие приказы были отданы только к полудню.
В тот же день, в два часа пополудни, Паулюс и Шмидт возвратились в свой штаб в Гумраке. Паулюс прихватил с собой изрядное количество хорошего красного вина и шампанского. Любопытный набор для человека, не собирающегося долго засиживаться на одном месте. Прибыв в штаб, Паулюс первым делом связался с командующими корпусами. Он хотел знать их мнение относительно последнего приказа Гитлера, предписывающего 5-й армии воздвигнуть проволочные ограждения, занять круговую оборону и ждать дальнейших приказаний. "Все поддержали наше мнение, — записал позднее Шмидт в своем дневнике. — Командиры тоже считают, что нам необходим [280] прорыв в южном направлении". Больше всех за выступление ратовал генерал фон Зейдлиц, чей командный пункт находился всего в сотне метров от штаба Паулюса.
Донесение Паулюса, отправленное в семь часов вечера, начиналось словами: "Армия окружена", хотя в это время кольцо еще не замкнулось окончательно. Самым скверным было то, что Паулюс не имел четкого плана действий. Он просил только предоставить ему свободу в принятии решений на случай, если создать оборону на южном фланге окажется невозможно.
В начале одиннадцатого Паулюс получил от фюрера радиограмму: "6-я армия временно окружена русскими войсками. Я знаю 6-ю армию и ее командующего и не сомневаюсь, что в трудной ситуации мои верные солдаты проявят чудеса храбрости. Вы должны знать, что я сделаю все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Ожидайте дальнейших указаний, которые поступят в свое время. Адольф Гитлер". Несмотря на столь категоричное послание, Паулюс и Шмидт посчитали, что фюрер скоро изменит свое решение, и на свой страх и риск начали подготовку прорыва в юго-западном направлении.
Примерно в это же время Гитлер вместе с Кейтелем выехал специальным поездом в Лейпциг. Оттуда он намеревался отправиться в Растенбург. Каждый час Гитлер останавливал поезд, чтобы связаться с Цейтцлером. Он опасался, что последний даст Паулюсу разрешение отступить. Во время одного из разговоров фюрер вдруг сказал:
"Мы нашли выход". Однако Гитлер умолчал о недавнем разговоре с генералом Гансом Йешоннеком, начальником штаба Люфтваффе, который, несмотря на предостережения Рихтгофена, заверил своего фюрера в том, что для снабжения 6-й армии можно будет установить воздушный мост, пусть хотя бы временный.
Узнав о решении Гитлера, Геринг немедленно вызвал к себе командиров транспортной авиации и сообщил им о необходимости переброски пятисот тонн грузов ежедневно. (Потребности 6-й армии составляли семьсот тонн на каждый день, но эта цифра была проигнорирована.) Авиаторы заявили, что могут перевозить только триста [281] пятьдесят тонн грузов и то крайне короткое время. Тем не менее Геринг, в порыве преданности, по-мальчишески безответственно обещал Гитлеру, что 6-ю армию в ее нынешнем положении можно будет снабдить всем необходимым по воздуху. Хотя даже без учета плохих погодных условий, изношенности самолетов и противодействия авиации противника, это обещание совершенно невозможно было выполнить.
Рано утром 24 ноября в штаб Паулюса прибыл очередной приказ. В нем Гитлер со всей ясностью и категоричностью устанавливал границы того, что отныне стало именоваться "Сталинградской крепостью". Фронт по берегу Волги предписывалось удерживать во что бы то ни стало. Все генералы, так или иначе причастные к решению судьбы 6-й армии, были потрясены. Своевольная рука фюрера перечеркнула последние надежды на спасение армии.
Разговаривая с Гитлером накануне, Цейтцлер было решил, что фюрер наконец-то начал внимать голосу разума, однако его последний приказ доказал, что это далеко не так. Гитлер по-прежнему ни во что не ставил мнение своих генералов. Рихтгофен даже написал в своем дневнике, что генералы вермахта превратились в высокооплачиваемых сержантов.
Гитлером овладела навязчивая идея, что отступление 6-й армии от Сталинграда ознаменует собой окончательный уход немецких войск с берегов Волги. Он понимал, что в истории Третьего рейха настал кульминационный момент. Кроме того, на кон была поставлена его собственная гордость.
Роковое стечение обстоятельств отдавало уже горькой иронией. Как раз накануне выхода в свет приказа Гитлера стоять до конца, командующий 51-м армейским корпусом генерал фон Зейдлиц задумал в одиночку повлиять на события. Он посчитал полным безрассудством то, что армия, имеющая в своем составе 22 дивизии, заняла круговую оборону, лишив себя выгод свободного маневра. Зейдлиц не поленился составить для штаба 6-й армии пространный меморандум на эту тему. Решающее [282] значение он придавал вопросу снабжения и рекомендовал забыть о фатальном приказе Гитлера перейти к обороне.
Вечером 23 ноября Зейдлиц приказал 60-й моторизованной пехотной дивизии и 94-й пехотной дивизии сжечь свои склады, взорвать укрепления, а затем покинуть позиции в северной части Сталинграда. Квартирмейстер 94-й пехотной дивизии писал: "В тысячи наспех разложенных костров мы швыряли шинели, униформу, ботинки, документы, карты, пишущие машинки и съестные припасы. Генерал сжег свое имущество сам". Части Красной Армии, привлеченные грохотом взрывов и огнем костров, напали на уже ослабленную дивизию в открытом поле, когда та вышла из Спартановки. Потери с немецкой стороны составили три тысячи человек. Огромный ущерб был причинен и соседней 389-й пехотной дивизии, занимавшей оборону на территории Сталинградского тракторного завода.
Гитлер, узнав об отступлении, пришел в ярость и обвинил во всем случившемся Паулюса. Чтобы пресечь неподчинение его приказам на корню, фюрер принял, на первый взгляд, странное решение: расколоть командование в "котле" на две части. Для этого Гитлер назначил генерала фон Зейдлица командующим северо-восточной частью "котла", включавшей в себя Сталинград. Приказ об этом пришел 25 ноября в шесть часов утра. Немного позже Паулюс в сопровождении капитана Бера уже шагал к штабу Зейдлица, который находился неподалеку от его собственного. Он протянул Зейдлицу телеграмму с приказом, едко при этом заметив: "Теперь, когда вы сам себе главнокомандующий, можете вырываться из окружения". Зейдлиц пришел в замешательство. К счастью, Манштейн, которого пугала перспектива разделения командования, ухитрился так переиначить абсурдный приказ Гитлера, что по сути в 6-й армии мало что изменилось.
Разговор Паулюса с Зейдлицем стал не единственным случаем столкновения самолюбии, вызванным сталинградским окружением. В бункере Гитлера маршалу Антонеску, самому преданному союзнику вермахта, пришлось выслушать гневную тираду фюрера, который считал, что [283] именно румынские армии виноваты в катастрофе. К чести Антонеску следует заметить, что он ответил Гитлеру тем же. Накричавшись всласть, оба диктатора помирились. Однако их примирение никоим образом не отразилось на подчиненных им войсках.
Румынские офицеры негодовали по поводу того, что немцы пропустили все их призывы и предупреждения мимо ушей. Командование вермахта, в свою очередь, обвиняло румын в том, что те, показав противнику спину, навлекли на них беду. Неприглядные стычки и даже драки между отдельными группами случались повсеместно.
После перебранки с Антонеску даже Гитлер вынужден был признать необходимость восстановления хороших отношений с союзниками. Был издан очередной приказ, предписывающий "пресекать любые проявления критики действий румынских офицеров". Трения между союзниками, конечно же, не ускользнули от внимания советского командования. Русские тут же организовали выброску пропагандистских листовок над расположениями румынских войск.
За все неудачи немецких войск под Сталинградом Гитлер решил отыграться на командующем 48-м танковым корпусом генерале Гейме. Он освободил его от занимаемой должности, оставив за собой право решать, какие еще дисциплинарные меры следует применить в отношении опального генерала.
Многие высшие офицеры подозревали, что дело не только в желании Гитлера сделать Гейма козлом отпущения. Фюрер стремился прижать весь офицерский корпус. Вскоре после того как Гитлер по радио заявил о своей победе над кастой офицеров генерального штаба, протиравших по кабинетам свои штаны с широкими лампасами, Гросскурт сделал в своем дневнике язвительную запись о "благодарной армии, руководимой победоносной партией". Подобно другому противнику нацистского режима, Хеннингу фон Трескову, Гросскурт считал, что генеральный штаб недостоин называться таковым, поскольку от штабистов уже давно ничего не зависит. Все они пресмыкались перед Гитлером. И все же офицерский корпус был [284] единственной силой, способной противостоять тоталитарному режиму.
Тресков считал, что первая же военная катастрофа может изменить существующее положение вещей, но только в том случае, если на одной из ключевых позиций в армии будет находиться всеми уважаемый генерал, имеющий собственное мнение и способный составить конкуренцию Гитлеру. Именно таким человеком и являлся фельдмаршал фон Манштейн. В вермахте он пользовался заслуженным авторитетом, а потому Тресков, воспользовавшись удобным случаем, пристроил к нему в адъютанты своего кузена Александра Штальберга. И как раз вовремя. Штальберг приступил к исполнению новых служебных обязанностей 18 ноября, а 21 Гитлер назначил Манштейна главнокомандующим новой группой армий "Дон".
Военный талант и ум Манштейна ни у кого не вызывали сомнения, но вот его политические пристрастия, несмотря на внешние проявления неуважения к режиму, были непредсказуемы. Манштейн презирал Геринга и питал отвращение к Гиммлеру. В кругу приятелей и доверенных лиц он не раз говорил, что в его жилах течет некоторая толика еврейской крови. Своими едкими замечаниями Манштейн не обходил и самого фюрера. В шутку он научил свою таксу поднимать лапу в нацистском приветствии по команде "Хайль Гитлер". Однако это не помещало Манштейну подписать приказ о "необходимости принятия жестких мер по отношению к евреям". Но что самое удивительное — его жена просто-таки боготворила Гитлера.
Роскошный штабной поезд Манштейна, принадлежавший прежде королеве Югославии, состоял только из спальных вагонов. Состав окольными путями двигался на юг. Первая длительная остановка была сделана в Смоленске. Здесь в вагон к Манштейну поднялся главнокомандующий группой армий "Центр" фельдмаршал фон Клюге, чтобы в неофициальной обстановке обрисовать коллеге ситуацию, сложившуюся на юге России. Клюге, находившийся под влиянием Трескова, был одним из немногих действующих фельдмаршалов, готовых присоединиться к [285] заговору против Гитлера. Клюге сообщил Манштейну, что фюрер поставил 6-ю армию в безвыходное положение. Затем, развернув карту, он на конкретных примерах пояснил, какие опасности могут подстерегать Паулюса. Клюге пытался внушить Манштейну одну мысль: поскольку Гитлер имеет обыкновение вмешиваться в руководство войсками, вплоть до уровня батальонов, следует сразу поставить его на место. В заключение он добавил: "Будьте очень осторожны. Спасение армии под Москвой зимой прошлого года он приписывает исключительно собственному гению".
Поезд продолжил свое движение по бескрайним полям России, уже припорошенным первым снежком. В пути Манштейн и офицеры его штаба говорили о музыке, вспоминали общих друзей, играли в шахматы или бридж и лишь вскользь касались политических тем. Лейтенант Штальберг, узнав, что Манштейн доводится дальним родственником покойному президенту фон Гинденбургу, поинтересовался, кто из фельдмаршалов этой войны мог бы претендовать на роль "спасителя фатерланда" в случае поражения. "Только не я", — ответил Манштейн.
24 ноября, в день прибытия Манштейна в штаб группы армий "Б", фельдмаршалу исполнилось 55 лет. Генерал Вейхс, развернув перед ним несколько устаревшие оперативные карты, не стал скрывать опасности положения: Только что из ставки фюрера пришла телеграмма, предписывающая 6-й армии удерживать "Сталинградскую твердыню" и быть готовой к поступлению грузов по воздуху. Манштейн, по свидетельству его адъютанта, был настроен на удивление оптимистично. Даже стопятидесятикилометровая брешь Между немецкими позициями на юге сталинградского "котла" и войсками группы армий "А" на Северном Кавказе не повлияла на решение Манштейна обосноваться со своим штабом в старинной столице донского казачества городе Новочеркасске. У главного входа в его штаб-квартиру на часах стояли казаки в меховых шапках и униформе вермахта. Когда фельдмаршал входил или выходил, казаки горделиво выпячивали грудь и замирали в немом благоговении, будто мимо них прошествовал сам царь. [286]
Гитлер строго следил за тем, чтобы слухи о сталинградском окружении не распространялись среди гражданского населения. Правда, в заявлении от 22 ноября он признал факт русского наступления на северные позиции 6-й армии. На следующий день, после того как кольцо вокруг 6-й армии окончательно замкнулось, в официальных заявлениях говорилось лишь о контратаках немецких войск и потерях противника. У обывателей сложилось такое впечатление, что наступление Красной Армии было успешно отбито, причем русские понесли большие потери.
Лишь 8 декабря, через три недели после начала Наступления русских, в источники информации просочились данные о прорыве советских войск к югу от Сталинграда. Но и тогда об окружении не было сказано ни слова. Видимость благополучия во всем, что касалось немецких войск, сосредоточенных в районе Сталинграда, поддерживалась властями вплоть до января 1943 года.
Несмотря на принятые меры предосторожности и соответствующие указания, нацисты не смогли воспрепятствовать стремительному распространению слухов о бедственном положении 6-й армии среди военнослужащих. "Шестая армия окружена, — перешептывались солдаты в госпиталях едва ли не наследующий день после того, как русские прорвали фронт. — Это начало конца!" Попытка заткнуть рот солдатам и офицерам посредством дисциплинарных мер имела обратный результат. Отсутствие достоверных сведений о положении армии П аул юса только усугубило неуверенность и тревогу. В действующую армию потекли взволнованные письма. "Люди говорят о прорыве русских на твоем участке фронта. Правда ли это?" — спрашивал своего сына один кассир из Бернбурга.
Тем не менее нацистские власти считали, что смогут препятствовать распространению паники до тех пор, пока не завершится подготовка войск, призванных вызволить 6-ю армию из окружения. Паулюс был настроен скептически и не верил обещаниям Геринга снабжать 6-ю армию всем необходимым по воздуху. Он знал, что армия может продержаться самое большее до начала декабря. Если же к [287] этому времени обещанная Гитлером помощь не подойдет, тогда...
Перед Паулюсом встала дилемма, которую Штрекер образно назвал "вопросом совести каждого солдата": подчиняться бестолковому приказу начальника или проигнорировать его и в интересах дела действовать по собственному усмотрению. Противники нацистского режима презирали фюрера и надеялись, что Паулюс воспротивится его явному безумию и приведет в движение все оппозиционные силы в армии{10}.
Офицеры 6-й армии часто вспоминали генерала фон Вартенбурга, который в декабре 1812 года отказался выполнять приказ Наполеона, чем дал толчок патриотическому антибонапартистскому движению в Германии. Аналогия была слишком явной, и какое-то время имя Вартенбурга буквально не сходило с уст. Зейдлиц не раз приводил его Паулюсу в пример, убеждая попытаться прорваться из окружения. О том же говорил полковник Зелле, начальник инженерной службы 6-й армии. Лишь один Шмидт считал, что действие вопреки приказу — это "бунт с политической окраской".
Ответ Паулюса полковнику Зелле прозвучал поистине судьбоносно. Он сказал: "Я знаю, что военная история уже вынесла мне свой приговор". И все же Паулюс был прав, не признавая аналогии между собой и Вартенбургом. Тот мог утверждать, что действует от имени прусского короля, и длительное время сохранять пост главнокомандующего, но в век радио и телефона подобный обман стал невозможен. Тут же последовал бы приказ об отставке.
В данной ситуации на роль Вартенбурга больше подходил Манштейн. Однако он, как вскоре выяснилось, не [288] имел ни малейшего желания брать на себя эту опасную миссию. "Прусские фельдмаршалы не бунтуют!" — напыщенно заявил он в разговоре с представителем штаба группы армий "Центр".
Многие историки представляют дело так, будто все офицеры 6-й армии выступали за немедленную попытку вырваться из кольца. Это утверждение ложно. Командиры корпусов, дивизий и штабные офицеры действительно были полны решимости выбраться из "котла" во что бы то ни стало, но полковые и батальонные командиры вовсе к этому не стремились. Их войска, особенно те, которые успели окопаться, не желали покидать теплых землянок ради рискованного марша через снега. Солдаты не хотели трогаться с места еще и потому, что верили обещанию Гитлера массированным ударом извне прорвать кольцо окружения. Лозунгом тех дней стали слова Паулюса: "Держитесь! Фюрер спешит нам на помощь!" Позже Шмидт пытался отрицать, что этот призыв родился в штабе 6-й армии, и даже утверждал, что его изобрел кто-то из нижестоящих командиров.
Многие офицеры тоже верили обещанию Гитлера вызволить их из окружения. Лишь некоторые догадывались об истинном положении дел. Один лейтенант вспоминал, как его друг из пехотного полка танкового соединения жаловался на судьбу. "Нам никогда отсюда не выбраться, — говорил он. — Русские вряд ли упустят такую уникальную возможность разделаться с нами". "Да ты настоящий пессимист, — рассмеялся лейтенант. — Лично я верю Гитлеру. Он свое обещание выполнит. Его слово — закон".