12. "Крепости из камня и железа"

4 сентября полковник Гросскурт записал в своем дневнике: "Станет ли Сталинград вторым Верденом? Каждый из нас с тревогой задает себе этот вопрос". После выступления Гитлера 30 сентября, в котором он утверждал, что никакая сила не заставит вермахт покинуть берега Волги, немецкие офицеры поняли, что фюрер не простит 6-й армии проигрыш битвы за Сталинград уже только потому, что "и для Гитлера, и для Сталина победа в этом сражении стала делом чести".

Немецкое наступление на северный промышленный район города, начатое 27 сентября, встретило ожесточенное сопротивление. Заводы "Красный Октябрь" и "Баррикадный" превратились в неприступные крепости, штурм которых, так же как и штурм Вердена в годы Первой мировой войны, стоил немцам очень дорого. Русские части основательно закрепились на территории промышленного комплекса.

Офицеры из 308-й Сибирской стрелковой дивизии Гуртьева в темноте обследовали огромный, как городская площадь, внутренний двор завода "Баррикадный". Металлические конструкции ремонтных мастерских, скользкие рельсы, покрытые пятнами ржавчины, искореженные грузовики, груды балок, кучи угля и шлака, мощные дымовые трубы, пробитые немецкими снарядами... Для защиты завода Гуртьев выделил два полка; третий прикрывал позицию с фланга, блокируя длинную ложбину, тянущуюся от берега Волги до рабочего поселка. Позднее эту ложбину назвали долиной смерти". Сибиряки не теряли времени даром. В полном молчании они вонзали кирки в каменистую землю, устраивали укрытия, вырубали амбразуры в стенах цехов, рыли ходы сообщения. Один из командных пунктов разместился в бетонированном тоннеле, проходившем под огромным складом.

Гуртьев очень серьезно относился к подготовке войск. Находясь в резерве на восточном берегу Волги, он [202] заставлял своих солдат рыть окопы. Благодаря полученным навыкам бойцы его дивизии легко и быстро выкопали противотанковые траншеи.

К счастью для сибиряков, они завершили все приготовления до того, как прилетели немецкие бомбардировщики. Чтобы уберечься от осколков, солдаты сделали траншеи не только глубокими, но и узкими. Взрывные волны сотрясали почву, как при землетрясении, что вызывало у бойцов сильную тошноту и головокружение. Гулкие взрывы на время лишали слуха. От ударных волн лопались стекла и выходила из строя радиосвязь.

Авианалеты продолжались целые сутки. На следующий день эскадрильи "хейнкелей" подвергли завод ковровым бомбардировкам. Заводской двор был обстрелян тяжелой артиллерией. Неожиданно немецкие пушки замолчали. Прозвучала команда: "Приготовиться!" Сибиряки уже знали, что последует за этим затишьем. Через несколько секунд они услышали рев тяжелых двигателей и металлический скрежет. По булыжной мостовой двигалась немецкие танки.

Немцы очень скоро поняли, что бойцы из дивизии Гуртьева не собираются отсиживаться в окопах, дожидаясь их атак. Из 100-й егерской дивизии сообщили: "Русские контратакуют каждый день — на заре и вечером". Постоянные контратаки Красной Армии изматывали немецких солдат. Большую помощь в обороне завода оказывал заградительный огонь тяжелой артиллерии с восточного берега Волги.

На заводе "Красный Октябрь" части 414-й противотанковой дивизии расположили свои орудия среди каменных завалов, используя куски металла для маскировки и прикрытия. Они приготовились к стрельбе прямой наводкой. 28 сентября два полка из 193-й стрелковой дивизии переправились через Волгу и быстро заняли заранее установленные позиции. На следующий день немцы, как "гостеприимные хозяева", приветствовали их массированным авианалетом. Потери русских росли. Советское командование направило в Сталинград 39-ю гвардейскую стрелковую дивизию, хотя она насчитывала всего треть личного состава. [203]

К началу октября атаки немцев стали еще яростней. В бой были введены новые силы — 94-я пехотная и 14-я танковая дивизии. Русские же больше теряли. Их части были раздроблены, зачастую не имели связи друг с другом. Но группами или в одиночку, не получая приказов, бойцы Красной Армии продолжали сражаться. В бою за завод "Баррикадный" сапер Косиченко и неизвестный танкист, оба раненые, зубами вытаскивали чеки гранат. По ночам саперы короткими перебежками продвигались вперед. Каждый нес по две мины, которые устанавливали на подступах к позиции. Немецкие атаки разбивались о твердый и суровый сибирский характер. После боя потери в одном из немецких саперных батальонов составили 40 процентов. Командир батальона был в состоянии шока.

Дивизии армии Чуйкова были измотаны боями и сильно истощены. С боеприпасами дело обстояло хуже некуда. Тем не менее 5 октября заместитель командующего Сталинградским фронтом генерал Голиков переправился через реку и доставил в штаб Чуйкова приказ Сталина не только удержать город, но и выбить немцев с занятых ими позиций. Чуйков проигнорировал это распоряжение. Он знал, что его части держатся только благодаря постоянным интенсивным обстрелам русской артиллерии, которая вела огонь с восточного берега Волги. Время подтвердило правоту Чуйкова. 6 октября после относительно спокойного дня немцы предприняли энергичное наступление на Сталинградский тракторный завод. 14-я танковая дивизия атаковала его с юго-запада, а 60-я моторизованная— с запада. За время боя один из танковых батальонов был почти полностью уничтожен огнем "катюш". Чтобы достичь максимальной дальности стрельбы, пришлось приподнимать передние колеса грузовиков, на которых находились реактивные установки. Между тем части 16-й танковой дивизии немцев атаковали северную промышленную окраину Спартаковки, оттеснив остатки 112-й стрелковой дивизии и 124-й ополченческой бригады. Армия Чуйкова удерживала теперь лишь узкую полоску земли вдоль западного берега Волги. Казалось, еще немного — и русские будут сброшены в воду. [204]

В таких условиях переправа через Волгу была очень опасна. Германские пушки и пулеметы, установленные на прямую наводку, давно пристреляли все цели. Узкий понтонный мост соединял восточный берег с западным через Зайцевский остров. Его построили военные моряки из Ярославля. В темноте по этому мосту пробирались бойцы, нагруженные продуктами и боеприпасами. Немцам трудно было попасть в узкую переправу, но разрывы снарядов подвергали жизнь солдат смертельной опасности. Крупные грузы и группы раненых переправлялись на грузовых судах, танки — на баржах. Василий Гроссман писал: "Как только наступала темнота, люди, отвечающие за переправу, выбирались из своих убежищ и принимались за работу".

Около причалов на восточном берегу в блиндажах были размещены полевые пекарни и кухни. Были даже бани. Несмотря на относительный комфорт, порядки на восточном берегу были еще строже, чем в Сталинграде. Грузовые суда поступили в распоряжение нового начальника НКВД генерал-майора Рогатина, который также руководил военной службой Речного района.

Потери среди моряков речной флотилии были сопоставимы с потерями во фронтовых батальонах. Например, пароход "Ласточка", эвакуируя раненых, только за один рейс получил десять серьезных пробоин. Уцелевшие члены экипажа весь день латали корпус судна, а с наступлением темноты вновь отправились в рейс. 6 октября перевернулась перегруженная лодка, и шестнадцать человек из двадцати одного утонули. Некоторое время спустя другое судно пристало к берегу в неположенном месте, и 34 человека подорвались на минах. Пришлось обнести минное поле колючей проволокой.

Если позволяли обстоятельства, люди пытались снять напряжение алкоголем. 12 октября части НКВД прочесывали местность в поисках дезертиров. Во время проверки домов в прибрежной деревне Тумак они обнаружили следующую неприглядную картину: капитан, политработник, сержант, старшина Волжской флотилии и секретарь местной партячейки, напившиеся до беспамятства, спали на [205] полу с женщинами. Прямо с места они были доставлены к начальнику частей НКВД в Сталинграде генерал-майору Рогатину.

Бывали и трагические случаи. 11 октября в разгар боев за Сталинградский тракторный завод танки Т-34 с гвардейцами 37-й стрелковой дивизии на броне контратаковали 14-ю танковую дивизию немцев к юго-западу от завода. Эти части были новичками на западном берегу. Водитель одного танка, не заметив воронки, заехал в нее, что, естественно, причинило стрелкам беспокойство. Их командир, который был пьян, в ярости соскочил с брони, подбежал к смотровому люку и двумя выстрелами в упор застрелил водителя.

Во второй неделе октября в боях наступило некоторое затишье. Чуйков справедливо полагал, что немцы готовят новое мощное наступление и накапливают силы.

Следует заметить, что Паулюс подвергался такому же сильному давлению со стороны Гитлера, как Чуйков со стороны Сталина. 8 октября группа армий "Б", в которую входила и 6-я армия, получила из ставки фюрера приказ подготовиться к новому наступлению на северную часть города. Начать его приказывалось не позднее 14 октября. Паулюс и офицеры его штаба были встревожены. В боях 6-я армия понесла большие потери. Один летенант в своем дневнике отмечал, что в 94-й пехотной дивизии осталось всего 535 человек, а в одном из батальонов лишь 3 офицера, 11 младших командиров и 62 бойца. Он же писал о том, что 76-я пехотная дивизия выбита вся. Только 305-я пехотная дивизия, набранная на северных берегах озера Констанца, была выделена для пополнения частей 6-й армии.

Немцы не скрывали своей подготовки к наступлению, но русских интересовали его детали. Каждую ночь советские разведчики отправлялись за "языком". Пленные часовые и интенданты доставлялись в расположение советских частей и подвергались интенсивному допросу. Как правило, наслушавшись нацистской пропаганды о "большевистских методах", пленные отвечали на вопросы весьма охотно. Собрав данные, разведслужба 62-й армии пришла к [206] выводу, что главный удар немцы опять нанесут по тракторному заводу. Рабочих, которые еще оставались на предприятиях, чтобы прямо во время боев ремонтировать танки и противотанковые орудия, либо зачисляли во фронтовые батальоны, либо, если это были квалифицированные специалисты, эвакуировали за Волгу.

К счастью для 62-й армии, разведка правильно оценила ситуацию. План немцев состоял в том, чтобы захватить тракторный и кирпичный заводы, а затем выйти к берегу Волги. Чуйков пошел на риск, приняв решение перебросить войска с Мамаева кургана в северную часть города. Дальнейшие события показали, что это решение было единственно верным. Чуйков поразился, когда узнал, что Ставка резко ограничила количество снарядов для артиллерии Сталинградского фронта. Внезапно он понял, что этот факт указывает на начало подготовки решающего контрнаступления Красной Армии. Сталинград сыграл свою роль приманки, чтобы заманить в ловушку 6-ю армию Паулюса.

14 октября в б часов утра по берлинскому времени 6-я армия начала наступление, используя всю авиацию 4-го воздушного флота генерала фон Рихтгофена. Один из солдат 389-й пехотной дивизии в ожидании приказа атаковать писал: "Все небо заполнено самолетами, артиллерия стреляет, бомбы сыплются с неба, ревут сирены. Сейчас мы поднимемся из окопов и примем участие в этом чудовищном представлении". Немецкая артиллерия громила блиндажи и бункеры, снаряды, начиненные фосфором, сжигали все, что могло гореть.

"Напряжение боя очень велико, — писал один из офицеров Чуйкова. — Солдаты в окопах лежат ничком, как матросы на палубе корабля во время шторма". Офицер явно испытывал поэтическое вдохновение. Добронин позже писал Щербакову в Москву: "Те, кто видел в эти дни черное небо над Сталинградом, никогда не забудут его -грозное, грохочущее, озаренное багровыми вспышками".

Сражение началось с удара немцев по тракторному заводу. В полдень части 14-й танковой дивизии атаковали с севера. Чуйков не растерялся. Он направил все имеющиеся [207] у него бронесилы против наступающих дивизий противника. Один из командиров 305-й пехотной дивизии немцев писал: "Огонь нашей артиллерии был необычайно силен. Батареи шестиствольных минометов и бомбардировщики обрушивали на русских лавины огня, но они с невиданным фанатизмом продолжали сопротивляться".

"Это был жутко изматывающий бой, — писал офицер немецкой 14-й танковой дивизии. — Танки со скрежетом заползали на груды щебня, пробивались через разрушенные цеха, в упор расстреливали дворы и узкие улочки. Множество танков было подбито, еще больше подорвалось на минах противника. Снаряды, ударяясь о металлические конструкции, высекали снопы искр, которые в копоти и дыму разлетались в разные стороны".

Стойкость русских солдат действительно превосходила человеческие возможности, и все же они не смогли сдержать наступления немцев. Еще утром немецкие танки прорвали оборону и отсекли 37-ю гвардейскую дивизию Желудева и 112-ю стрелковую дивизию от основных сил. Генерал Желудев взрывом был заживо погребен в своем блиндаже — обычное дело в эти страшные дни. Солдаты откопали его и доставили в штаб армии. Бойцы подбирали оружие убитых товарищей и продолжали сражаться. Покрытые грязью немецкие танки, словно доисторические чудовища, проламывали стены цехов тракторного завода, поливая все вокруг пулеметным огнем. Бой продолжался, и невозможно было понять, где проходит линия фронта. Казалось, гвардейцы Желудева атакуют со всех сторон. Немецкий врач устроил перевязочный пункт в огромной печи на территории завода. Надо ли упоминать о том, что в пациентах у него недостатка не было.

15 октября штаб 6-й армии объявил: "Большая часть тракторного завода в наших руках. Остались незначительные очаги сопротивления позади линии немецких войск". 305-я пехотная дивизия также оттеснила русских за железнодорожные пути кирпичного завода. 103-й гренадерский полк прорвался к берегу Волги. По счастливой случайности к этому времени штаб Чуйкова из-за плохой связи переместился в другое место. Бой понемногу затихал. Из [208] 84-й танковой бригады сообщали, что уничтожено более 30 средних и тяжелых немецких танков.

Сама бригада потеряла 18 машин. Потери в личном составе уточнялись. Возможно, количество подбитых немецких танков несколько завышено, и все же бригада в тот день, бесспорно, продемонстрировала огромное мужество.

Один из комиссаров артиллерийского полка, Бабченко, заслужил звание Героя Советского Союза следующим образом. Его батарея была отрезана немцами, и последнее сообщение, посланное в штаб, гласило: "Орудия уничтожены, батарея окружена. Мы продолжаем бой, в плен не сдадимся. Прощайте все!" Несмотря на, казалось бы, безвыходное положение, артиллеристы, используя гранаты, автоматы и винтовки, прорвали кольцо окружения и присоединились к своим товарищам на новых позициях.

Бесчисленные подвиги, которые совершали простые русские солдаты, так и остались невоспетыми. Это был, по выражению комиссаров, настоящий массовый героизм. О некоторых случаях, напротив, вовсю трубила пропаганда, и тогда о них узнавали все, как, например, о подвиге ротного командира 37-й гвардейской дивизии лейтенанта Гончара. С четырьмя бойцами и всего с одним трофейным пулеметом он отразил несколько немецких атак. Никто не знает, сколько красноармейцев погибло в тот день, но ночью на восточный берег Волги было переправлено три с половиной тысячи раненых. Санитарная служба тоже понесла огромные потери, и многие раненые вынуждены были сами пробираться к берегу.

Немецкие солдаты и офицеры, части которых были расположены в степи у Сталинграда, жадно ловили каждое сообщение о происходящих в городе событиях. "Стены заводов, жилые дома — все рушилось под градом бомб, но противник появлялся снова и снова и использовал новые руины для укрепления своих оборонительных позиций", — писал генерал Штрекер своему другу. В немецких батальонах насчитывалось всего по 50 человек. По ночам немцы переправляли тела погибших товарищей в тыл для захоронения. Все чаще слышались раздраженные высказывания солдат о своих командирах. Так, например, солдат из [209] 389-й пехотной дивизии писал домой: "Наш генерал позавчера получил Рыцарский крест. Исполнилась его заветная мечта".

На протяжении шести дней начиная с 14 октября самолеты Люфтваффе непрерывно бомбили и обстреливали русские войска и переправы через Волгу. Не было момента, чтобы в небе над головой не висели немецкие самолеты. "Необходима помощь наших истребителей", — заявило политуправление Сталинградского фронта, как бы упрекая Ставку в том, что большая часть советской авиации находилась в районе Москвы. В 8-й воздушной армии, действовавшей над Сталинградом, насчитывалось менее двухсот самолетов всех типов, из них всего две дюжины истребителей. Люфтваффе имели в воздухе полное превосходство, но немецкие пилоты, так же как и их товарищи на земле, начинали поговаривать о непобедимости защитников Сталинграда. Один из них писал домой: "Я не могу понять, как люди выживают в этом аду. Русские прочно засели в руинах, норах, подвалах, в хаосе металлических конструкций, которые когда-то были заводами". Кроме того, немецкие летчики прекрасно понимали, что с приближением зимы день становится все короче, погода ухудшается, а эффективность авианалетов резко падает.

В результате успешного прорыва немцев к тракторному заводу и Волге некоторые части Красной Армии оказались отрезаны от своих, но продолжали сражаться 112-я стрелковая дивизия русских и отряды ополченцев вели ожесточенный бой с 14-й танковой дивизией немцев. На самом тракторном заводе держали оборону окруженные части 37-й гвардейской дивизии Желудева. Остатки других частей вели бой южнее завода. Большую опасность для 62-й армии представлял прорыв немцев к Волге. Это создавало угрозу полного окружения остатков армии. Штаб Чуйкова, находящийся теперь на самом берегу, подвергался постоянным обстрелам. Даже бойцы из охраны штаба вынуждены были вступить в бой. Так как связь с тылом была очень плохая, Чуйков попросил разрешить части штаба перебраться на восточный берег Волги. На западном берегу остались сам командующий армией и военный [210] совет. Генерал Еременко и представитель Ставки Хрущев, хорошо зная характер Сталина, также наотрез отказались перебраться за Волгу.

16 октября немцы с территории тракторного завода попытались атаковать завод "Баррикадный". Но укрытые в развалинах русские танки и залпы "катюш" с противоположного берега Волги опрокинули эту атаку. В ту же ночь остатки 138-й стрелковой дивизии были переброшены из тыла на западный берег. Эти части направлялись для усиления обороны завода "Баррикадный" и территории севернее него.

Пришло время прояснить обстановку. Тяжело опираясь на палку, генерал Еременко отправился в блиндаж штаба 62-й армии. По пути он видел гигантские воронки от авиабомб и то, что осталось от блиндажей и укрытий после прямых попаданий. Все вокруг было покрыто грязью и копотью. Подсчитывая потери своей дивизии, генерал Желудев плакал. На следующий день Чуйков узнал, что Ставка вновь сократила количество боеприпасов, выделенных для 62-й армии.

Из частей, отрезанных немцами и находящимися севернее Сталинградского тракторного завода, Чуйков получил крайне неутешительные известия. Приходили многочисленные просьбы разрешить переправиться на другой берег Волги. Штабы 112-й стрелковой дивизии и 115-й ополченческой бригады давали информацию о том, что в их полках фактически не осталось бойцов. Подобные просьбы об отступлении, которое приравнивалось к предательству, Чуйков категорически отвергал. Несколько дней спустя, когда в боях наступило затишье, Чуйков послал полковника Камынина проверить на месте обстановку в этих частях. Полковник выяснил, что 112-я стрелковая дивизия насчитывает 598 человек, а 115-я ополченческая бригада — 890. Старший комиссар, как сообщил полковник, "вместо того чтобы организовать активную оборону, не выходит из своего блиндажа, распространяет панику и пытается убедить командира в необходимости переправы через Волгу". За предательство и исключительную трусость группа офицеров и комиссаров была предана суду [211] военного трибунала. Что с ними стало, неизвестно, но едва ли они могли ожидать прощения от Чуйкова.

19 октября войсками Донского фронта северо-западнее Сталинграда и частями 64-й армии южнее города было предпринято отвлекающее наступление. Натиск немцев на 62-ю армию на несколько дней был ослаблен. Передышка позволила перебросить измотанные части за Волгу для пополнения и переформирования. Защитники Сталинграда получили и моральную поддержку, правда, в весьма необычной форме. Распространился слух, что в городе видели самого товарища Сталина. Один старый большевик, который еще в гражданскую войну принимал участие в обороне Царицына, заявил, что Сталин находится в доме, в котором когда-то был штаб. Подобные слухи больше смахивали на легенды о появлении святых накануне или во время крупных сражений и, конечно, не имели под собой никакого реального основания.

Один известный человек очень хотел в эти дни попасть на западный берег Волги. Это был Дмитрий Мануильский, ветеран Коминтерна, когда-то отвечавший за связь с Германией. В октябре 1923 года, еще при жизни Ленина, Мануильский вместе с Карлом Радеком пытался организовать в Германии вторую революцию. На нем же лежала огромная доля ответственности за разорение Украины в 1933 году. Что побудило Мануильского посетить Сталинград, стало ясно значительно позже, но в те дни Чуйков категорически запретил ему появляться на западном берегу.

А в Берлине Геббельс никак не мог решить — объявлять ли о близком падении Сталинграда или, осторожности ради, выждать. Он приказал вызвать из Сталинграда всех кавалеров Рыцарского креста с тем, чтобы они дали интервью журналистам. Чтобы предотвратить разговоры о слишком медленном продвижении вермахта под Сталинградом, Геббельс решил напомнить немцам о том, как далеко зашла их армия за шестнадцать месяцев войны. Он распорядился установить в городах Германии знаки с указанием расстояния от данного населенного пункта до Сталинграда. Несколько дней спустя газетчики получили [212] приказ избегать при описании боев таких сочетаний, как "Красный Октябрь", "Красные Баррикады", чтобы никоим образом не способствовать воодушевлению прокоммунистически настроенных кругов.

Одновременно с битвой за северный промышленный район города в центре Сталинграда шли упорные бои в развалинах жилых кварталов. Один из самых известных эпизодов битвы за Сталинград — оборона "дома Павлова", которая длилась пятьдесят восемь дней.

В конце сентября взвод автоматчиков из 42-го гвардейского полка русских овладел четырехэтажным домом, выходившем окнами на площадь, примерно в трехстах метрах от западного берега Волги. Командир взвода лейтенант Афанасьев в бою был ранен и командование принял сержант Яков Павлов. В подвале солдаты обнаружили мирных жителей, которые укрылись там от пуль и осколков. Одна женщина, Мария Ульянова, приняла активное участие в защите дома. Бойцы Павлова разломали стены подвала, чтобы обеспечить безопасное сообщение внутри дома, пробили отверстия во внешних стенах и устроили огневые точки для пулеметов и противотанковых ружей. Когда приближались танки противника, павловцы рассредоточивались, укрываясь либо в подвале, либо на верхнем этаже дома. Сверху солдаты могли легко поражать танки с близкого расстояния, танковые же орудия не могли вести огонь по верхним этажам здания. Позднее Чуйков с чувством глубокого удовлетворения говорил, что павловцы уничтожили больше германских солдат, чем немцы потеряли во время взятия Парижа. (Яков Павлов, Герой Советского Союза, после войны постригся в монахи, принял имя Кирилл и стал архимандритом в Троице-Сергиевой Лавре под Москвой. Многочисленные прихожане ничего не знали о его славном боевом прошлом. Он умер в 1981 году.)

Множество странных, а подчас и трагических судеб сохранили для нас уцелевшие письма. Лейтенант Чарносов служил наблюдателем в 38-м артиллерийском полку. Его наблюдательный пост находился на крыше полуразрушенного здания. Оттуда он направлял огонь орудий. В [213] последнем письме к жене лейтенант писал: "Здравствуй, Шура! Целую наших птенчиков, Славика и Лидусю. У меня все хорошо. Дважды был легко ранен, можно сказать, просто царапнуло. Сейчас руковожу огнем своей батареи. В городе нашего любимого вождя, в городе Сталина, настало время тяжелых боев. В эти дни я часто вспоминаю мой любимый Смоленск. По ночам спускаюсь в подвал, и на коленях у меня устраиваются двое малышей. Своими русыми волосами они напоминают мне Славика и Лиду".

На теле убитого лейтенанта было найдено и письмо жены. Она писала: "Я очень рада, что ты хорошо сражаешься и что тебя наградили медалью. Бейся до последней капли крови и не дай фашистам захватить тебя в плен. Помни: лагерь — страшнее смерти".

Содержание этих писем типично для тех дней. Все ли они были искренни? Когда солдат в плохо освещенном подвале садился за письмо, перед ним вставала трудная задача. Единственный листок, который позже превратится в треугольник, похожий на бумажный кораблик, казался то слишком большим, то слишком маленьким для письма. В результате текст послания сводился к трем основным пунктам: приветствие семье, коротко о себе ("у меня все хорошо, пока живой") и обстановке на фронте ("бьем врага, не даем ему покоя ни днем ни ночью"). Стандарт содержания был вызван двумя причинами. Во-первых, бойцы понимали, что к Сталинграду прикованы взгляды всех советских людей, а во-вторых, просто боялись написать что-нибудь лишнее. Особые отделы тщательно проверяли солдатскую почту.

Даже если боец хотел избежать военной темы в письме к жене или подруге, он не мог этого сделать, рискуя потерять уважение товарищей и командира. Один солдат писал: "Мария, я надеюсь, ты помнишь наш последний вечер. Сегодня ровно год, как мы расстались. Мне было так трудно сказать тебе "прощай". Это очень грустно, но мы должны были расстаться — таков приказ Родины. Родина требует стоять до конца, и мы выполним этот приказ".

Для большинства русских солдат эта война была именно [214] Великой Отечественной. Можно предположить, что красноармейцы боялись цензуры больше, чем немецкие солдаты, можно утверждать, что сталинская пропаганда оказалась эффективней нацистской; и все же простые слова о готовности отдать жизнь за Родину встречаются в письмах гораздо чаще, чем идеологические и пропагандистские штампы. Немецким захватчикам это казалось невероятным. Один лейтенант писал из Сталинграда своей невесте: "Прочитав это письмо, люди могут спросить, почему я сражаюсь за тебя? Да потому что я не могу отделить тебя от Родины. Ты и Россия для меня одно и то же".

Сравнительный анализ писем немецких и русских солдат и офицеров из Сталинграда домой весьма показателен. Во многих письмах в Германию — боль, недоумение, даже неприятие того, что происходит. Тревожный вопрос — неужели это та самая война, которую мы столь успешно начали? Вот что писал немецкий лейтенант своей жене: "Я часто спрашиваю себя: зачем нужны все эти страдания? Люди сошли с ума? След этого ужасного времени навсегда останется в каждом из нас". Несмотря на уверения пропаганды в близкой победе, многие женщины Германии чувствовали, как обстоят дела на самом деле. "Я очень тревожусь. Я знаю, что ты постоянно в бою. Я всегда буду верна тебе. Моя жизнь принадлежит тебе, нашему с тобой миру".

Было и значительное количество недовольных среди русских солдат, которые либо забыли, что их письма просматривают, либо дошли уже до такого состояния, когда им стало все равно. Многие жаловались на плохое питание. Один молодой солдат писал: "Тетя Люба, пожалуйста, пришлите мне немного продуктов. Стыдно просить вас об этом, да голод заставляет". Бойцы не скрывали того, что собирают объедки, другие писали родным, что часто болеют из-за употребления некачественной пищи. Так, солдат, страдающий дизентерией, был уверен: "Если положение не изменится, не избежать эпидемии. Одежда кишит паразитами, которые переносят заразу". Опасения этого солдата оказались пророческими. Многие заболели тифом, бойцов изолировали в госпитале № 4169. Доктора считали, что [215] раненые заразились этой болезнью от местных жителей по пути в госпиталь.

Пораженческие настроения в советских войсках распространялись с угрожающей быстротой. Политработники, подозрительность которых перерастала порой в паранойю, были крайне озабочены результатами проверки писем. "В 12 747 письмах только 62-й армии раскрывается военная тайна, — сообщалось из политуправления Сталинградского фронта в Москву. — Некоторые письма содержат явно антисоветские высказывания, превозносящие фашистскую армию. Часто выражаются сомнения в победе Красной Армии". В качестве доказательства приводились примеры таких высказываний: "Сотни, тысячи людей погибают ежедневно. Наше положение настолько безнадежно, что я не вижу выхода. Было бы лучше сдать Сталинград", — писал один солдат своей жене. В то время, когда в тылу люди ели суп из крапивы и других сорняков, солдат из 245-го стрелкового полка писал домой: "В тылу, наверное, кричат, что все лучшее идет на фронт. Не верьте этому. На фронте ничего нет. Еда плохая и ее очень мало". Писать правду было опасно. Лейтенант, который написал, что германские самолеты очень хороши по боевым качествам и русские зенитчики с трудом их сбивают, был признан предателем.

Опасно было не только писать, но и говорить правду. Один восемнадцатилетний боец, родом с Украины, сказал товарищам, что не всем рассказам о враге можно верить. "На оккупированной территории у меня отец и мать, так, там немцы никого не убивают и не грабят. Они хорошо обращаются с людьми. Моя сестра работает у немцев". Бойцы тут же арестовали его. В Москву было отправлено сообщение о начале следствия.

Со временем политическое давление в Красной Армии несколько ослабло. Сталин, с целью поддержания боевого духа, решил использовать традиции славного боевого прошлого России и ввел для командного состава такие награды, как ордена Кутузова и Суворова. А 9 октября был опубликован Указ №307, согласно которому в Красной Армии вводился принцип единоначалия. [216] Комиссары должны были выполнять при командирах роль советников и вести воспитательную работу.

Этот указ дал комиссарам возможность убедиться, насколько сильно их не любят в Красной Армии. В летных полках офицеры обращались с ними просто оскорбительно. Политуправление Сталинградского фронта заявило об "абсолютно недопустимом отношении к политработникам". Один командир полка предупредил своего комиссара: "Без моего разрешения вы не имеете права ни входить, ни обращаться ко мне". Теперь политработники были вынуждены питаться вместе с солдатами. В этом отношении все привилегии для них исчезли. Один младший офицер недоумевал, почему политработники получают такое же жалование, как и офицеры, "ведь теперь они ни за что не отвечают, а только читают газеты да спят". Политотделы стали рассматриваться как ненужный придаток. Комиссар Добронин писал в Москву Щербакову, что попытка принизить значение политотделов ведет к контрреволюционным высказываниям среди бойцов. Так, один солдат заявил: "Они ввели ордена Кутузова и Суворова. Скоро появятся, как встарь. Николаевский и Георгиевский кресты, а советской власти придет конец".

Однако главные советские награды — Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Красного Знамени, орден Красной Звезды, конечно, не потеряли своего значения. Орден Красной Звезды вручался каждому, кто, например, сумел подбить немецкий танк. Ночью 25 октября начальник отдела кадров 64-й армии, ожидая переправы через Волгу, потерял портфель, в котором лежало сорок орденов Красного Знамени. Поднялась страшная суматоха. Можно было подумать, что утерян портфель с планом обороны Сталинграда. На следующий день портфель был обнаружен за два километра от места происшествия. Пропал только один орден. Наверное, какой-нибудь подвыпивший солдат взял его себе, с удовлетворением подумав, что наконец его заслуги оценены по достоинству. Начальник отдела кадров попал под трибунал и был отправлен на фронт "за преступную халатность".

Солдаты с уважением относились к боевым наградам. [217]

Когда боец получал награду — медаль или орден, — ее обязательно клали в кружку с водкой. Водку надо было выпить залпом до капли, а награду вынуть зубами.

Настоящими стахановцами войны были, однако, не бронебойщики и артиллеристы, а снайперы. Существовал настоящий культ метких стрелков. К 25-й годовщине Октябрьской революции было объявлено о начале "социалистического соревнования между снайперами". Победителем мог стать только один, но каждый снайпер за 40 убитых нацистов получал медаль "За храбрость" и звание "Знатного снайпера".

Самым известным, хотя и не самым результативным снайпером был Зайцев из дивизии Батюка. К празднику Октябрьской революции он убил 149 немцев. Обещал 150, но не получилось. Особенно высокой меткостью отличался боец по кличке Жиган, который застрелил 224 фашиста. Для 62-й армии Зайцев был не просто удальцом-одиночкой, а всеобщим любимцем. Новости о его успехах передавались из уст в уста.

Зайцев открыл нечто вроде школы молодых снайперов. Его учеников так и называли — "зайчата". В 62-й армии началось снайперское движение. Часто проводились встречи стрелков, на которых они делились секретами своего мастерства. Донской и Юго-Западный фронты поддержали снайперское движение, и вскоре у них тоже появились свои знаменитости. Например, сержант Пассар из 213-й армии, убивший 103 врага. Он особенно славился своими попаданиями в голову.

Снайперы нерусского происхождения конкуренции не выдерживали. Украинец Кучеренко убил 19 человек, а один узбек из 159-й стрелковой дивизии всего пятерых. Снайпер Ковбаса из 64-й армии сам приготовил для себя огневую позицию: три глубокие норы, соединенные ходами. Одна для того, чтобы спать, две другие — для ведения огня. Еще одну ложную позицию он устроил перед расположением соседнего взвода, укрепил там белый флаг и приводил его в движение с помощью веревки. Потом Ковбаса рассказывал своим товарищам, что немцы, как только увидели, что кто-то размахивает белым флагом, [218] высунулись из окопов и стали кричать: "Рус, ком, ком", то есть "Давай беги". Тут-то он и взял их на мушку.

Снайпер Данилов из 161-го стрелкового полка также выкапывал ложные траншеи и устанавливал там чучела, одетые в форму Красной Армии. Когда ничего не подозревающие немцы подходили ближе, Данилов безжалостно их расстреливал. Таким образом он за один раз уложил четверых солдат противника.

Старший сержант Долымин из 13-й гвардейской стрелковой дивизии, укрывшись на чердаке, уничтожил группу вражеских автоматчиков и артиллерийский расчет. Но самыми важными целями снайперы считали артиллерийских наблюдателей. Старшина Студентов двое суток выслеживал вражеского наблюдателя и убил его одним выстрелом. К годовщине Октябрьской революции он увеличил свой послужной список со 124 до 170 убитых фашистов.

Каждый снайпер имел свои секреты и приемы, а также любимые места укрытия. "Знатный снайпер" Ильин, на счету которого было 185 немцев, использовал в качестве укрытия бочки и трубы. Он действовал в районе завода "Красный Октябрь". "Фашисты должны узнать, что такое оружие в руках настоящего советского человека", — говорил он и обещал подготовить не менее десяти снайперов.

В войсках поговаривали, что немецкое командование направило на охоту за Зайцевым лучшего немецкого снайпера. Но получилось так, что Зайцев сам его выследил. Потратив на поиски несколько дней, Зайцев обнаружил убежище снайпера под толстым листом искореженного металла и уничтожил врага. Телескопический прицел со снайперской винтовки фашиста, который Зайцев считал самым ценным своим трофеем, сейчас находится в Музее Вооруженных Сил в Москве. Этот драматический эпизод битвы за Сталинград почему-то не получил широкой известности{6}. О нем даже не сообщили в Москву, хотя обычно докладывали о подвигах снайперов весьма детально.

Василий Гроссман очень интересовался характерами снайперов. Он лично знал Зайцева и некоторых других стрелков, в том числе Анатолия Чехова. Чехов, так же как и его отец, работал на химическом заводе. С молодых лет [219] он познал вес тяготы жизни. В школе он очень любил географию и, сидя в засаде в ожидании противника, мечтал о далеких странах и путешествиях. Война выявила в нем одаренного стрелка. В снайперской школе он был лучшим и, в 20 лет попав в Сталинград, показал себя человеком, которому неведом страх, как орлу не ведома боязнь высоты. Он использовал необычные приемы маскировки, а огневые точки устраивал в основном на крышах высоких зданий. Чтобы его укрытия нельзя было обнаружить по вспышкам выстрелов, Чехов изготовил для своей винтовки глушитель и никогда не стрелял при плохом освещении. Позиции он выбирал с тем расчетом, чтобы перед ним или за ним была светлая стена.

Однажды Чехов взял Василия Гроссмана с собой. Обычными и самыми легкими целями были солдаты противника, доставлявшие пищу на передовую. Это было еще до того, как появилась специальная служба по доставке продовольствия. С помощью телескопического прицела Чехов поймал переносчика на мушку. Немец упал, термосы с едой ударились о землю. Снайпер дрожал от возбуждения. Вскоре появился другой солдат. Чехов застрелил и его. Третий пополз было вперед, но тут в него угодила пуля. "Трое", — удовлетворенно пробормотал Чехов. 17 немцев за два дня — таков был его лучший результат.

Особенно важно было нейтрализовать подносчиков воды, поскольку это заставляло немцев пить грязную зараженную воду, что влекло за собой отравления, а иногда и смерть. Гроссман писал, что в этом пареньке, который мечтает о дальних странах и в мирной жизни мухи не обидит, отразился дух Отечественной войны{7}.

Снайперы имелись не только в пехоте, но и в других родах войск. Хорошо известен был бронебойщик Маленков из 95-й стрелковой дивизии. Во время боев у завода [220] "Баррикадный" из противотанкового ружья он уничтожил 6 танков противника, за что был представлен к званию Героя Советского Союза. Лейтенант Виноградов из 149-й артиллерийской дивизии считался лучшим артиллеристом. Он во главе батареи из 26 бойцов был отрезан от своих и три дня вел упорный бой с противником. Когда бойцы прорвались в расположение русских, первое, о чем они попросили, была не еда, а снаряды. Даже когда Виноградов потерял слух после контузии, его продолжали считать лучшим артиллеристом. Однажды он сумел выследить и убить немецкого офицера, а также забрать его документы.

Немецкие дивизии продолжали натиск, двигаясь от тракторного завода в южном направлении, к заводу "Баррикадный". Ночью 17 октября Чуйков вновь сменил место расположения штаба. Теперь штаб 62-й армии находился на самом берегу Волги. На следующий день крупные силы немцев прорвались к реке, но в результате контратаки были отброшены назад.

Утешительные известия пришли от полковника Камынина. Он был послан в части, расположенные севернее тракторного завода, и сообщал оттуда, что в районе Рынка и Спартановки красноармейцы продолжают оказывать сопротивление и храбро сражаются. В целом ситуация там стабилизировалась.

Большие трудности были у ополченцев. Выяснилось, что ночью 25 октября целое подразделение из 124-й ополченческой бригады, состоявшее в основном из бывших рабочих Сталинградского тракторного завода, перешло на сторону немцев. Один-единственный боец был против, но и он, испугавшись угроз, присоединился к перебежчикам. На нейтральной полосе он сделал вид, будто что-то случилось с его обувью, отстал и бегом вернулся на прежние позиции. Дезертиры стреляли в него, но безуспешно. Когда солдат добрался до своего полка, его арестовали и судили за то, что он "не принял решительных мер, не предупредил командиров о готовящемся побеге и не предотвратил дезертирство других".

Упорные бои, сопровождавшиеся атаками и контратаками, продолжались в районе завода "Красный Октябрь" [221] и завода "Баррикадный". Командный пункт одного из батальонов 305-й пехотной дивизии немцев находился так близко к противнику, что были слышны телефонные переговоры русских офицеров, которые они вели из своего блиндажа. В результате упорного боя немцы окружили блиндаж, и тогда оставшийся в живых командир вызвал по рации удар "катюш" на себя.

Немецкие солдаты вынуждены были признать: "Эти собаки дерутся, как львы". Потери немцев стремительно росли. Между взрывами и автоматными очередями то и дело раздавались крики: "Санитары, на помощь!" Территория, обороняемая 62-й армией, сократилась до небольшого плацдарма на западном берегу Волги, шириной не более нескольких сотен метров. Немцы занимали квартал за кварталом, тесня русских все ближе к реке. Завод "Баррикадный" был почти полностью занят немцами. Последняя переправа находилась под прямым обстрелом германских орудий, и все пополнение бросали на то, чтобы ее удержать. Советские дивизии, входящие в 62-ю армию, насчитывали по нескольку сотен человек, но все же продолжали сражаться. Их действия особенно активизировались ночью. Чуйков писал: "В темноте наши солдаты чувствуют себя как рыбы в воде".

Немецкий капрал писал домой: "Отец, ты часто говорил мне: будь верен своим идеалам и ты победишь. Я не забыл твои слова, но сейчас скажу: пришло время, когда каждый думающий немец должен наконец понять, что эта война — полное сумасшествие. Невозможно описать, что здесь творится! В Сталинграде каждый, у кого еще целы руки и ноги, непрерывно сражается, причем как мужчины, так и женщины". Другой немецкий солдат, очевидно, в состоянии стресса писал: "Не беспокойтесь, не волнуйтесь, скоро я лягу в землю, и мои страдания кончатся. Мы часто говорим себе, что русские вот-вот сдадутся, но эти грубые невежественные люди никак не хотят понять, что их положение безнадежно". Третий сообщал домой: "В этом городе исполнилось древнее пророчество: не останется камня на камне. Я вижу это вокруг себя..." [222]