4. "Гитлер не торопится к Москве"

"Пространства России угнетают нас", — писал фельдмаршал фон Рундштедт своей жене после того, как его армии успешно завершили ликвидацию Уманьского котла. К этому времени настроение немецких командиров стало постепенно меняться от праздничного к состоянию некоторого беспокойства или даже смутной тревоги. И действительно — они захватили уже огромные территории, однако край оставался таким же недосягаемым, как линия горизонта. Красная Армия потеряла более двух миллионов человек, но появлялись новые советские армии. "Накануне войны, — писал Гальдер в своем дневнике 11 августа, — мы насчитывали около 200 вражеских дивизий. А сейчас перед нами стоят уже 360". Дверью, что и говорить, "хлопнули" как следует, но... строение не рухнуло.

К середине июля вермахт начал терять свой первоначальный наступательный импульс. Причина заключалась в том, что теперь немцы были уже просто не в состоянии развивать наступление с одинаковой силой в трех разных [44] направлениях. Потери в живой силе оказались выше, чем ожидалось. Только к концу августа немецкие войска потеряли свыше 400 000 человек. Чаще, чем предполагалось, портилась техника. Двигатели выходили из строя из-за песка и пыли, облака которых поднимались над двигавшимися колоннами, а подвоз запасных частей был поставлен из рук вон плохо. Плохие дороги тоже забирали свою дань. Более широкая, чем в Европе, железнодорожная колея замедляла продвижение составов, которым требовалась замена колесных пар при пересечении границы, а отмеченные на картах шоссейные дороги на деле оказывались обычными проселками, моментально превращавшимися в непролазные болота после коротких, но частых летних дождей. Немецким войскам часто приходилось мостить дороги поваленными стволами берез, но чем дальше они углублялись на территорию России, тем медленнее становились темпы их продвижения и тем труднее было подвозить боеприпасы и. продовольствие. А ударной силе нашествия — танковым колоннам — часто приходилось останавливаться из-за нехватки горючего.

Пехотные дивизии, составлявшие основную часть армии, проходили в день по 60 километров (впрочем, чаще не больше 30), и обувь солдат быстро выходила из строя под воздействием летней жары. К тому же каждый пехотинец нес на себе не менее 30 килограммов амуниции, куда входили стальная каска, винтовка и шанцевый инструмент. Кроме того, в солдатском ранце лежали оловянный котелок, алюмициевая ложка-вилка, походная плитка, шомпол для чистки оружия, сменное белье, колья для палатки, плащ-палатка, набор ниток с иголками, бритвенный прибор, мыло и даже пачка презервативов. Последнее довольно странно, если учесть, что близкие отношения с местным населением были официально запрещены.

Пехотинцы так выматывались во время долгих переходов с полной выкладкой, что многие из них засыпали прямо на марше. Даже танкисты испытывали все большую усталость. После ремонта своих боевых машин — а смена гусеничных траков была тяжелейшей работой — и после [45] чистки орудий они спешили ополоснуться водой из брезентовых ведер, тщетно пытаясь отмыть руки от жирной грязи и машинного масла, С красными от усталости глазами они затем брились, глядя в зеркальца, закрепленные на броне. Пехотинцы часто называли танкистов "черными" из-за цвета их комбинезонов, а военные корреспонденты немецких газет — "рыцарями современной войны". Однако запыленные стальные "кони" этих "рыцарей" выходили из строя с монотонной регулярностью.

Крушение надежд на скорую победу приводило к разочарованию, а оно вызывало ссоры между командующими. Большинство генералов, и среди них уже упоминавшийся Гейнц Гудериан, пришли в отчаяние от стратегических ошибок Гитлера, который, как мы говорили, снял часть танковых дивизий с направления главного удара. По их мнению, Москва представляла собой не только столицу Советского Союза, она являлась главным транспортным и промышленным центром, где производилось большое количество вооружений. Наступление на Москву приведет, считали они, к окончательному разгрому нескольких советских армий. Однако фюрер быстро привел в чувство своих не в меру независимых генералов. Он заявил, что они ничего не понимают в экономике. Ленинград и Прибалтику следует захватить, чтобы обезопасить торговые пути в Скандинавию, и в первую очередь -Швецию. Продукция сельского хозяйства Украины — зерно, мясо — жизненно необходима для Германии. Правда, очень похоже, что истинной причиной решения Гитлера изменить направление удара стала его подсознательная боязнь идти на Москву той же дорогой, которой за сто с лишним лет до него уже прошел Наполеон.

Группе армий "Центр", захватившей Смоленск и окружившей еще несколько советских армий к востоку от города, было приказано остановиться. Большую часть танков из группы Гота Гитлер направил на север для помощи войскам, наступавшим на Ленинград, а на юг для нанесения завершающего удара по русским войскам, окруженным под Киевом, была повернута танковая армия "Гудериан" (это новое обозначение может служить типичным [46] образчиком того, как Гитлер делал подачки своему своенравному, но очень нужному генералу).

В начале сентября Гитлер опять изменил решение и дал согласие начать наступление на Москву. Операции было дано кодовое название "Тайфун". Однако время было упущено, поскольку танковые дивизии Гота завязли на подступах к Ленинграду.

Так что силы для проведения операции "Тайфун" удалось собрать только к концу сентября. Москва лежала всего в трехстах километрах от того места, где остановилась группа армий "Центр", но оставалось слишком мало времени до начала осенней распутицы, а за ней шла русская зима. Следует заметить, что генерал Фридрих Паулюс, отвечавший в ведомстве Гальдера за разработку плана "Барбаросса", заранее поднял вопрос о подготовке к войне в зимних условиях, но Гитлер запретил вообще упоминать об этом.

В своей ставке в "Вольфшанце" Гитлер наверняка с замиранием сердца взирал на карту с изображенными на ней пространствами, захваченными его войсками. У кабинетного мечтателя, достигшего абсолютной власти в государстве, имеющем самую обученную армию в мире, подобное зрелище наверняка рождало иллюзию собственной непобедимости. Этот кабинетный стратег никогда не владел качествами, необходимыми для настоящего полководца, поскольку всегда игнорировал практические проблемы. Во время быстротечных кампаний в Польше, Норвегии, Франции и на Балканах проблемы снабжения иногда хоть и возникали, но никогда не представляли собой нечто трудноразрешимое. Но в России материально-техническое обеспечение приобрело такое же решающее значение, какое имели огневая поддержка, мобильность войск, их моральное состояние или, скажем, уровень подготовки. Самым потрясающим доказательством невежества Гитлера в вопросах стратегии было его решение начать самую амбициозную военную кампанию из всех известных в мировой истории и в то же время отказаться переводить экономику Германии на военные рельсы. Что и говорить, для психиатров было бы наверняка интересно понять причины подобного полного пренебрежения к судьбе. [47]

Фельдмаршал фон Бок командовал группировкой, насчитывавшей полтора миллиона человек, но его танковые дивизии были обескровлены, испытывали недостаток запчастей. Фельдмаршал созвал совещание накануне наступления, которое должно было закончиться окружением советской столицы 7 ноября 1941 года (в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции). Амбициозному Боку очень хотелось войти в историю как "покоритель Москвы".

Однако Ставка Верховного Главнокомандующего ожидала нового германского наступления с того самого момента, когда в середине августа группа армий "Центр" остановилась в районе Ельни и Вязьмы. Сталин назначил генерала Еременко командующим вновь организованного Брянского фронта, а еще два — Западный и Резервный — должны были защищать подступы к Москве. И тем не менее, несмотря на все приготовления, войска Еременко оказались захвачены врасплох. Ранним утром 30 сентября под покровом тумана танковые колонны Гудериана нанесли мощный удар по их южному флангу. Вскоре поднялось солнце, обещая теплый ясный день, идеально подходящий для наступления. Воздушных налетов немцы могли не бояться — на тот момент в европейской части России осталось менее пяти процентов советской авиации.

В первые октябрьские дни наступление немцев развивалось успешно. При поддержке 2-го воздушного флота фельдмаршала Кессельринга танковые соединения вермахта быстро продвигались вперед. Еременко запросил у Ставки разрешения на отход, но не получил его. А уже 3 октября передовые танки Гудериана достигли Орла, города, находившегося в 200 километрах в глубине линии обороны Брянского фронта. Эффект был ошеломляющим. Когда первые танки оказались на главной улице, по ней еще ходили трамваи, а пассажиры приветственно махали танкистам, принимая их за своих. У командования Красной Армии не оказалось даже времени, чтобы взорвать очень важные заводы, производившие оборонную продукцию. А уже 6 октября сам Еременко вместе со всем штабом едва [48] успел избежать пленения, когда после полудня на его КП прорвались немецкие танки. Связь была полностью парализована. В хаосе последующих дней маршал Буденный потерял штаб-квартиру Резервного фронта, которым должен был командовать, и Еременко, тяжело раненного в ногу, пришлось эвакуировать в тыл по воздуху.

Советские лидеры в Кремле поначалу отказывались поверить в масштаб угрозы, нависшей над столицей. 5 октября советский летчик доложил о том, что наблюдает колонну немецких танков длиной не менее 15 километров, стремительно продвигающихся к Юхнову. Оттуда до Москвы оставалось немногим более 150 километров. Даже после того как специально посланный туда самолет-разведчик подтвердил это сообщение, в Ставке отказались ему поверить. Был направлен третий самолет, летчик которого вновь подтвердил данную информацию. Это не остановило Берию, который приказал арестовать командира авиасоединения и осудить его как "паникера", но все-таки хоть как-то заставило наконец Кремль зашевелиться.

Сталин созвал чрезвычайное заседание ГКО, а также предложил Жукову, который в это время жестокими мерами укреплял оборону Ленинграда, немедленно вылететь в Москву. После того как Жуков на месте изучил обстановку, Сталин приказал ему организовать из остатков частей, вырвавшихся из окружения, новый фронт. Все мало-мальски боеспособные соединения следовало направлять на некое подобие линии фронта с приказом держаться до последнего, пока не подойдут резервы Ставки. Когда над Москвой нависла смертельная опасность, более 100 000 человек записались в дивизии народного ополчения, а четверть миллиона граждан, в основном женщины и подростки, отправились рыть противотанковые рвы.

6 октября выпал первый снег. Он быстро растаял, но дороги на целые сутки превратились в реки жидкой грязи. К этому дню танковые группы фон Бока, развивая наступление, окружили две русские армии в районе Брянска и вокруг Вязьмы на центральном Московском направлении. [49]

По утверждениям немецких источников, в плен попало 665 000 красноармейцев и было уничтожено или захвачено 1 242 танка — больше, чем имелось во всех трех танковых группах фон Бока.

"Какое должно быть глубокое удовлетворение испытываете Вы, наблюдая, сколь успешно реализуются Ваши планы!" — писал фельдмаршал фон Рейхенау генералу Паулюсу, своему бывшему начальнику штаба и будущему преемнику на посту командующего 6-й армией. Но советские солдаты даже в окружении, не получая никаких подкреплений, все же продолжали сражаться практически до конца месяца. "Приходится захватывать один узел обороны за другим — нам не удается их выкурить оттуда даже с помощью огнеметов. Мы вынуждены вначале разбивать более крупные соединения русских на более мелкие, затем еще на более мелкие, но даже в одиночку они продолжают драться".

Нескольким танковым дивизиям вермахта пришлось столкнуться с новым необычным русским "оружием". Танкисты заметили, как к их машинам бегут собаки со странными седлами на спинах, а из пакетов, уложенных туда, торчат коротенькие палочки. Сначала танкисты посчитали, что это собаки-санитары, но очень скоро выяснилось, что на спинах у собак закреплены противотанковые мины. Животные, которых дрессировали по методам русского физиолога Павлова, были приучены бежать к крупным машинам, под которыми получали корм. А провода вызывали детонацию взрывчатки. Конечно, большинство собак расстреливали еще до того, как они успевали добраться до "корма", но применение такой тактики чрезвычайно нервировало немцев.

Однако самой большой помехой в этом сражении стремительно становилась погода. Распутица началась уже в первой половине октября, и вскоре германские грузовики не могли продвигаться по дорогам, а единственным средством передвижения стали крестьянские телеги с запряженными в них лошадьми. Их реквизировали для нужд армии в деревнях, и они перевозили грузы часто на расстояния в несколько сот километров. В некоторых местностях, там, где не было больших лесных массивов, временные дороги [50] настилались из трупов погибших красноармейцев, которых использовали вместо бревен. Пехота вермахта теряла обувь в грязи, доходившей солдатам до колен. Мотоциклисты могли продвигаться вперед, только если тащили свои машины, что называется, "на себе". А командующие немецкими соединениями, автомобили которых выносили из грязи "на руках" подчиненные, сокрушались и недоумевали, как можно воевать в подобных условиях. Но все они еще больше страшились грядущих морозов. Все понимали, что на счету у них каждый день.

Тем не менее наступающая немецкая армия сражалась так хорошо, как только могла. 14 октября на центральном направлении 10-я танковая дивизия и дивизия СС "Дас Рейх" вышли на Бородинское поле, место исторической битвы Наполеона и Кутузова. Отсюда до западной окраины Москвы оставалось чуть больше ста километров. В тот же день 1-я танковая дивизия захватила город Калинин в 160 километрах к северо-западу от столицы, мосты через Волгу и нацелилась на железнодорожную дорогу Москва — Ленинград. А тем временем на южном фланге германского наступления танки Гудериана подошли к Туле.

Успешное наступление немцев на Москву с трех направлений повергло советское руководство в состояние паники. Ночью 15 октября зарубежным дипломатам было сказано о том, что все иностранные представительства эвакуируются в Куйбышев на Волге. Берия тоже начал эвакуацию своего аппарата. Следователи НКВД бежали от нашествия, увозя с собой наиболее важных заключенных, среди которых находилось много репрессированных старших офицеров, так необходимых сейчас фронту, и которых продолжали бесчеловечно пытать, выбивая нужные следствию признания. Три сотни других заключенных были казнены в подвалах Лубянки. Однако в конце октября Сталин приказал главе НКВД приостановить работу этой "мясорубки". Скорее всего, советский диктатор охотно продолжил бы расстрелы "пораженцев и трусов" (и это происходило), но на тот момент ему, видимо, надоели постоянные заявления Берии о "раскрытых заговорах", которые он назвал вздором. [51]

Сталин постоянно требовал точных докладов о положении на фронте, однако любой, кто осмеливался сказать ему правду, тут же обвинялся в паникерстве. Оказалось, что "мудрый вождь" сам не может скрыть своего беспокойства.

Он опасался, что Ленинград падет, и первой его мыслью было, как вывести уцелевшие войска с тем, чтобы перебросить их на оборону Москвы. О муках голодающего населения "колыбели трех революций" он волновался не больше, чем Гитлер.

В эти тяжелые дни поступило только одно ободряющее известие. Началась переброска под Москву сибирских дивизий Красной Армии, до того стоявших на маньчжурской границе. Два первых стрелковых полка уже вступили в бой с дивизией СС "Дас Рейх" на Бородинском поле, но, для того чтобы перебросить основную массу войск по единственной Транссибирской магистрали, все же требовалось еще несколько недель. Советский разведчик в Токио, Рихард Зорге, выяснил, что Япония планирует нанести удар не по советскому Дальнему Востоку, как ожидалось, а в районе Тихого океана против американцев. И хотя Сталин никогда не доверял Зорге, его информация подтверждалась и другими источниками.

16 октября в Москве Алексей Косыгин, заместитель председателя Совнаркома, пришел утром на свое рабочее место и обнаружил покинутое здание. По кабинетам разлетались от сквозняка бумаги, двери были распахнуты настежь, и оглушительно трезвонили телефоны. Косыгин, предположив, что это пытаются выяснить, не покинуло ли руководство страны столицу, начал бегать от аппарата к аппарату и пытался отвечать. Впрочем, отвечать было некому. Даже когда он успевал вовремя снять трубку, на другом конце провода молчали. И лишь один какой-то важный чиновник отважился назвать себя и напрямик спросил, сдадут ли Москву.

17 октября в Кремле состоялось очередное чрезвычайное совещание, на котором кроме Сталина присутствовали Молотов, Маленков, Берия и Александр Щербаков — новый начальник Главного Политуправления Красной Армии. [52] Обсуждались планы минирования заводов, мостов, железных и автомобильных дорог и даже сталинской гордости — Московского метро. О том, что оставшиеся министерства также эвакуируются в Куйбышев, не было никакого официального сообщения, однако слухи об этом распространились по городу с поразительной скоростью, несмотря на угрозу наказания за "пораженческие разговоры". Говорили о том, что в Кремле произошел переворот и Сталин арестован, что немецкие парашютисты высадились на Красной площади, а немцы уже проникли в город в форме красноармейцев. Страх, что столица вот-вот будет оставлена врагу, заставлял многие тысячи москвичей искать спасения, и они отчаянно осаждали поезда, уходившие на восток. Мародерство, грабежи продовольственных магазинов, пьянство — все это напоминало многим хаос 1812 года, закончившийся, как известно, пожаром Москвы.

Сталин тоже собирался покинуть Москву, но потом передумал. Об этом решении руководителя партии и государства заявил по московскому радио Александр Щербаков, человек с невозмутимым лицом Будды, с толстыми очками в роговой оправе, сидевшими на маленькой вздернутой кнопочке носа, всегда одетый в простой костюм цвета хаки с единственным украшением — орденом Ленина.

19 октября было объявлено о введении в Москве осадного положения. Несколько полков НКВД по приказу Берии вошли в город, чтобы восстановить порядок. Распространителей "панических слухов", мародеров и даже просто пьяных расстреливали на месте. Но в широких массах только одно событие могло бы со всей очевидностью ответить на вопрос, будет или нет спасена Москва? Общественное мнение интересовало, состоится ли 7 ноября — в очередную годовщину Октябрьской революции -военный парад на Красной Площади? Похоже, москвичи решили этот вопрос для себя не дожидаясь, пока выступят руководители государства. В отличие от отчаянно оборонявшегося пять лет назад Мадрида настроение масс внезапно изменилось от состояния, близкого к панике, до спокойной и трагичной уверенности в необходимости защищаться до конца. [53]

Сталин со своим сверхъестественным чутьем скоро и сам осознал всю символическую значимость парада на Красной Площади, пусть даже гроб с телом Ленина уже был вывезен оттуда в более безопасное место. Правда, Молотов и Берия сочли идею проведения парада безумной, поскольку авиация Люфтваффе господствовала в небе и с легкостью сорвала бы проведение праздника, но Сталин приказал по такому случаю сосредоточить все имевшиеся в наличии силы ПВО и зенитные батареи на Московском направлении. Этот хитроумный старый мастер политических спектаклей решил воспроизвести в Москве один из самых драматических актов мадридской трагедии, когда 9 ноября 1936 года бойцы первой интернациональной бригады прошли маршем по Гран-Виа под приветственные крики населения города и на западной окраине Мадрида вступили в бой с мятежниками из Африканского корпуса генерала Франко. В Москве, решил Сталин, подкрепления для армий Жукова пройдут парадом у стен Мавзолея и прямо оттуда направятся на линию фронта, сражаться с захватчиками. Он прекрасно представлял себе, какой эффект произведут документальные съемки и фотографии этого события, когда их покажут во всем мире. И еще, теперь Сталин знал правильный ответ на все речи Гитлера.

"Если немцы хотят войны на уничтожение, — грозно заявил он накануне праздничного парада, — они ее получат!"

* * *

Для вермахта наступили дни тяжелой борьбы с русским климатом. Плохая видимость мешала действиям "летающей артиллерии" Люфтваффе. Армии фельдмаршала фон Бока, остановившиеся в конце октября, чтобы пополниться боеприпасами и людьми, теперь отчаянно спешили, стремясь завершить кампанию до наступления настоящей зимы.

Во второй половине октября ожесточенные бои не стихали ни на минуту. У обеих противоборствующих сторон в полках осталось всего по нескольку десятков человек от прежнего количества. Гудериан, столкнувшись с [54] упорным сопротивлением защитников Тулы, решил обойти ее с востока и двигаться дальше. На левом фланге наступления танки Гота прорвались к каналу Москва — Волга, а с одного из пунктов на севере от Москвы немецкие солдаты уже смогли разглядеть в бинокли вспышки залпов зенитных орудий, установленных вокруг Кремля. В этот момент Жуков приказал Рокоссовскому удерживать силами его обескровленной 16-й армии линию фронта у деревни Крюково. "Дальше отступать некуда, ни шагу назад!" — приказал Жуков, и Рокоссовский понимал, что это значит.

Сопротивление русских оказалось настолько сильным, что поредевшие немецкие дивизии сначала резко снизили темпы наступления, а затем и вовсе остановились. В конце ноября фельдмаршал фон Клюге предпринял последнее отчаянное усилие и направил крупные силы прямо вдоль главной дороги на Москву, по Минскому шоссе, где когда-то прошли наполеоновские войска. Немцы прорвали здесь оборону, но поразительно хладнокровно и самоотверженно сражавшиеся полки Красной Армии в конце концов и тут остановили их.

И Клюге, и Гудериан после этого приняли решение на свой страх и риск отвести назад свои части, сильнее других вклинившиеся в расположение русских. Гудериан сделал своим штабом дом-музей Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, неподалеку от которого находилась заснеженная могила писателя. Оба немецких командующих с тревогой думали о том, что случится дальше на центральном направлении. Крылья германского наступления, глубоко охватившие Москву с флангов, на самом деле были чрезвычайно уязвимыми, но отчаяние, с которым сражался противник, а также немногочисленность советских войск убеждали немцев в том, что русские тоже выдохлись. Поэтому немецким генералам казалось: еще немного — и все будет кончено. Они и представить себе не могли, что под Москвой, на некотором удалении от фронта, советское командование сосредоточило несколько свежих армий.

Зима обрушилась со всей силой, со снегопадами, жестокими ветрами и температурой до минус 20 градусов. [55]

Двигатели германских танков замерзли. На линия фронта смертельно уставшие немцы копали блиндажи, чтобы укрыться от мороза и от вражеских снарядов. Однако земля превратилась в камень, и им, перед тем как копать, приходилось разводить большие костры. Штабы и тыловые подразделения находились в несколько лучшем положении, так как могли расположиться в домах сельских жителей, выгнав предварительно хозяев на улицу.

Отказ Гитлера даже разговаривать о возможности ведения зимней кампании означал для его солдат жестокие страдания. "Многие солдаты ходят, замотав ноги бумагой, к тому же ощущается страшная нехватка перчаток", -писал командир одного танкового корпуса генералу Паулюсу. Если не считать касок, больше похожих на ведерки для угля, теперь люди в немецких окопах меньше всего напоминали солдат вермахта. Их удобные, с металлическими подковами ботинки попросту приходили в негодность от морозов, и немцы отбирали теплую одежду и обувь у военнопленных и гражданских лиц.

В ходе операции "Тайфун" Красная Армия понесла тяжелые потери, но вермахту, с его более ограниченными людскими ресурсами, эта операция стоила значительно дороже, поскольку из строя выбыли самые подготовленные солдаты и офицеры. "Это уже не наша дивизия, -писал капеллан 18-й танковой дивизии в своем дневнике, — вокруг меня новые лица. Когда спрашиваешь о ком-нибудь, в ответ слышишь одно: погиб или ранен".

Фельдмаршалу фон Боку пришлось признать, что к началу декабря не осталось никаких надежд на достижение "стратегического успеха". Его армии смертельно устали, были обескровлены, а случаи обморожений стремительно обгоняли число раненых, только до Рождества обморозилось более 100 000 человек. Оставалось надеяться только на то, что Красная Армия тоже не сможет вести активных действий, но и эта надежда внезапно исчезла, как раз в тот момент, когда температура резко упала до минус 25градусов.

По приказу Ставки в советском тылу тайно сосредотачивались специально для контрнаступления свежие сибирские дивизии, в составе которых имелись даже лыжные [56] батальона. На аэродромах к востоку от Москвы разместились новые самолеты и эскадрильи, переброшенные с Дальнего Востока. На рубежи атаки уже были стянуты около 1 700 танков, в основном высокоманевренных Т-34, широкие гусеницы которых были значительно лучше, чем у немецких танков, приспособлены для передвижения по снегу и льду. Большинство красноармейцев, хотя, конечно, далеко не все, были экипированы для ведения войны зимой и имели меховые тулупы и белые камуфляжные маскхалаты, их головы согревали теплые ушанки, а валенки надежно защищали ноги от обморожений. Кроме того, горючее и смазка для орудий и механизмов не замерзали даже при очень низких температурах.

5 декабря войска Калининского фронта под командованием генерала Конева атаковали внешний край северного выступа германских войск. Залпы "катюш", которым солдаты вермахта дали название "Сталинские органы", возвестили о начале решительного контрнаступления. А уже на следующее утро против внутреннего рубежа обороны немцев Жуков бросил в бой 1-ю Ударную армию, 16-ю армию Рокоссовского и еще две других. К югу от Москвы фланги Гудериана тоже были атакованы с разных направлений. Через три дня боев его растянутые линии коммуникаций оказались под угрозой. В то же самое время советские войска начали атаки против соединений 4-й армии фельдмаршала Клюге, не давая ему возможности перегруппироваться и перебросить часть войск на участки, оказавшиеся под угрозой.

Впервые с начала войны в декабре месяце Красная Армия добилась господства в воздухе. Авиационные соединения, размещенные на подготовленных стационарных аэродромах за Москвой, могли не опасаться морозов, в то время как поредевшие эскадрильи Люфтваффе базировались на полевых аэродромах и техники всякий раз перед вылетом вынуждены были прогревать авиационные моторы, разводя под ними костры. Несомненно, русские испытывали острое чувство удовлетворения, наблюдая столь резкий поворот колеса фортуны. Они прекрасно понимали, что для ослабленных полуобмороженных немецких [57] солдат отступление через заснеженные замерзшие равнины будет смерти подобно.

Обычное, классическое, контрнаступление дополнялось рейдами на территорию, занятую немцами, рейдами, которые вызывали панику и хаос в их тылу. Партизанские отряды, часто организованные офицерами НКВД, засланными за линию фронта, атаковали немецкие колонны под прикрытием лесов и болот. Из морозной предрассветной мглы перед немецкими позициями стремительно возникали лыжные батальоны сибиряков из 1-й Ударной армии, и предупредить немцев об их приближении мог только скрип замерзшего наста. В тыл противника прорывались кавалерийские дивизии Красной Армии, личный состав которых, как правило, комплектовался из людей, призванных в казачьих станицах. Эскадроны и целые полки на мохнатых монгольских лошадях внезапно появлялись в 30-40 километрах за линией фронта, уничтожая артиллерийские батареи и склады боеприпасов и сопровождая свои налеты свистом сабель и леденящими кровь воинственными криками.

Очень скоро стало ясно, что советское командование планирует окружить противника. Чтобы избежать этого, армиям Бока пришлось стремительно откатываться назад, и за десять дней они отступили на 160 километров. Москва была спасена. Германским войскам, не имевшим практически никакого зимнего снаряжения, ничего не оставалось делать, как проводить эту зиму в открытом поле.

А в мире между тем происходили другие важные события. 9 декабря, через три дня после начала русского контрнаступления под Москвой, японцы совершили нападение на Перл-Харбор. А еще спустя два дня под ликование германского рейхстага Гитлер объявил войну Соединенным Штатам Америки.

В течение второй недели декабря торжествующий Сталин совершенно уверился в том, что немцы находятся на грани полного разгрома. Сообщения об их продолжающемся отходе, о сотнях брошенных орудий, трупах лошадей и пехотинцев, полузасыпанных снегом и замерзших, — все это, естественно, вызывало мысль о повторении 1812 [58] года. К тому же и в немецком тылу царила паника. Тыловые подразделения часто не могли использовать технику из-за ужасающих погодных условий и постоянно подвергались атакам партизан и диверсионных групп, хотя и находились за несколько десятков километров от линии фронта. В сердцах немецких солдат поселился страх перед "этими русскими варварами". Все больше и больше тосковали они о доме.

Сталиным все сильнее овладевало нетерпение, и он, подобно Гитлеру, совершил ошибку, уверовав в то, что его воля не имеет границ и, чтобы се выполнить, можно не обращать внимание ни на плохое снабжение войск, ни на неудовлетворительное состояние транспорта, ни на усталость солдат. Наверное, глядя на оперативную карту в Ставке, он замирал от сладостного предвкушения победы. И поэтому Сталин потребовал не просто продолжения контрнаступления против группы армий "Центр". Он пожелал организовать наступление на севере, с целью прорыва блокады Ленинграда, а на юге, ни больше ни меньше, как возвращения Украины и Крыма. 5 января 1942 года план общего генерального наступления был обсужден на совместном совещании Ставки и ГКО. Маршал Тимошенко с энтузиазмом поддержал идею о решительном наступлении, а Жуков и другие, кто пытался предупредить об опасности недооценки противника, получили жесткую отповедь.

Следует сказать, что фюрер тоже, видимо, думал об уроках 1812 года. Он издал целую серию приказов, запрещавших дальнейшее отступление, и был полностью уверен в том, что если немецким войскам удастся пережить эту зиму, то проклятье, висящее над теми, кто пытался завоевать Россию, разрушится. А дальше все пойдет как надо.

Вмешательство Гитлера в дела командования войсками уже долгое время служит предметом дискуссий. Некоторые утверждают, что решения Гитлера спасли зимой 1941 годи германскую армию от полного разгрома. Другие уверены, что его стремление удержать захваченное любой ценой привело к таким большим потерям среди солдат и профессиональных командиров, которые Германия просто [59] не могла себе позволить. На самом деле отступление не могло бы никогда закончиться катастрофой, хотя бы потому, что у Красной Армии тоже существовали огромные проблемы с доставкой боеприпасов, отвратительные дороги тоже мешали перебрасывать к линии фронта резервы и транспорт, необходимые для продолжения наступления. Но Гитлер пребывал в уверенности, что только его сила воли, которую он противопоставил действиям "пораженчески настроенных" генералов, спасла Восточный фронт. И эта его уверенность уже в следующем году будет иметь роковые последствия для всей немецкой армии под Сталинградом.

А сражение тем временем все больше приобретало сумбурный и непредсказуемый характер. Линия фронта на карте становилась похожа на какую-то замысловатую кривую, изогнутую под самыми немыслимыми углами, словно ее рисовал трехлетний ребенок. Наступление сталинских генералов выродилось в серию разрозненных, взаимоисключающих операций. Некоторые соединения советской армии, прорвав линию фронта, затем оказывались в окружении без поддержки и снабжения. Сталин недооценил способность германских войск восстанавливаться после тяжелых -ударов. В большинстве случаев немцы дрались С отчаянной храбростью, прекрасно понимая, что их ждет в случае поражения. Командиры собирали разрозненные формирования, часто включали в них тыловиков и воевали любым оружием, которое могли на тот момент разыскать, случалось, что на прямую наводку устанавливались даже зенитные орудия.

На северо-западе от Москвы в городе Холм отчаянно сражалась, а затем вырвалась из окружения снабжаемая по воздуху пятитысячная группировка вермахта под командованием генерала Ширера.

Еще больше немецких солдат, около ста тысяч, оказались в кольце в районе Демянска. Воздушный мост, который был налажен, позволял транспортным самолетам Ю-52, окрашенным в белый камуфляжный цвет, совершать до ста вылетов в день. В общем за все время боев Люфтваффе перебросили окруженным свыше 60 000 тонн [60] боеприпасов и продовольствия, вывезли 35 000 раненых. Все это позволило окруженной группировке вести бои против нескольких советских армий в течение 72 дней. Конечно, немецкие солдаты голодали, находясь в окружении, но, когда они в конце апреля все-таки прорвались к своим, выяснилось, что неизмеримо больше страдало русское гражданское население, волею судеб разделившее тяготы окружения с немцами. Никто не знает, сколько русских умерло от голода. Есть было совершенно нечего, и лишь счастливчикам доставалась требуха лошадей, забитых для пропитания солдат. Тем не менее эта операция убедила Гитлера, что окруженные группировки могут выстоять. Такая убежденность фюрера, возможно, оказалась одной из самых важных причин, которые менее чем через год привели к катастрофе под Сталинградом.

История советской 2-й Ударной армии генерала Власова, бессердечно брошенной на произвол судьбы в болотистых лесах в 150 километрах к северо-западу от Демянска, не послужила предостережением Гитлеру даже после того, как озлобленный Андрей Власов сдался в плен, согласился сотрудничать с немцами и начал формировать антисоветскую Русскую Освободительную армию. Причудливая ирония войны — словно желая восстановить равновесие, история распорядилась так, что генерал Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, командовавший операцией по деблокированию Демянского котла, попал в плен под Сталинградом и выступил затем против Гитлера. В сентябре 1943 он добровольно предложил создать в советском плену "маленькую армию из числа военнопленных", которую можно было бы забросить в Берлин, чтобы поднять там восстание против Гитлера. Конечно, подозрительный Берия не принял подобного предложения.

После того как солдатам вермахта пришлось зимовать при температуре, иногда опускавшейся до минус 40 градусов, следовало каким-то образом исправлять ситуацию, сложившуюся из-за почти суеверного нежелания Гитлера думать о зимнем обмундировании. Выход нашел Геббельс, как всегда умело замаскировавший правду. Он организовал в средствах массовой информации кампанию [61] с призывом помочь "доблестным солдатам рейха", публикуя десятки фотографий и отчетов о массовых проявлениях "национальной солидарности", о женщинах, собирающих теплые вещи, и спортсменах, жертвующих свои лыжи для нужд Восточного фронта. Подобные факты настолько приободрили Гитлера, что он даже воскликнул за обеденным столом в "Вольфшанце": "Немецкий народ услышал мой призыв". Однако, когда собранные вещи начали наконец прибывать на фронт, солдаты примеряли их со скептическими усмешками, а то и с циничным изумлением. Чистые, иногда пахнущие нафталином вещи производили странное впечатление на завшивленных получателей подобных посылок. "Перед глазами возникали диван в гостиной, или детская кроватка, или чистая девичья комнатка, где лежала эта одежда, — писал один лейтенант. — Нам казалось, что все это прислано с другой планеты".

Эти сентиментальные мысли о доме были не просто бегством от мира с его грязью и вшами, они помогали уйти от нарастающей жестокости окружающей обстановки, в которой быстро забывались нормы общепринятой человеческой морали. Германские солдаты, большинство из которых, вне всякого сомнения, были любящими отцами и сыновьями у себя дома, в Германии, здесь, в России, занялись некоей болезненной формой "военного туризма". Существовал приказ, строго запрещавший фотографирование экзекуций. Однако, несмотря на это, казни партизан и евреев, как правило, всегда вызывали нездоровый интерес множества фотографов-любителей в форме войск вермахта.

Один немецкий офицер рассказывал, как поразило его И солдат то, с какой готовностью русское гражданское население обдирало одежды с трупов убитых сограждан. Сами немцы, видимо, до этого не опускались. Они отбирали теплую обувь и одежду у живых украинцев и русских, а их самих выгоняли из домов на мороз, умирать от холода и голода. Старшие офицеры часто жаловались, что их солдаты все больше начинают напоминать своим внешним видом русских крестьян. Но пришельцы явно не испытывали никакой жалости или симпатии к несчастным [62] жертвам, ограбленным и лишенным последней надежды на то, чтобы выжить в таких кошмарных условиях. Поистине, пуля была бы милосердней.

Во время отступления под Москвой германские солдаты уничтожали и вывозили все, до чего могли добраться. Они обдирали полы в домах в надежде найти там хранящийся картофель. Мебель и бревна от домов использовались, как дрова для костров. Еще никогда в истории войн ни одно население какой-либо страны не страдало так от жестокости, проявляемой обеими воюющими сторонами.

17 ноября Сталин подписал приказ, согласно которому подразделения Красной Армии — авиация, артиллерия, лыжные батальоны и партизаны — должны были "уничтожить и сжечь дотла" все здания на расстоянии 60 километров в глубину немецкой обороны, чтобы лишить противника укрытий. Судьба русских детей и женщин во внимание не принималась.

Нервные потрясения и ужасы войны привели к росту самоубийств среди немецких солдат. Это явление достигло таких размеров, что пришлось даже выпустить специальный приказ, в котором говорилось: "Самоубийство в полевых условиях приравнивается к дезертирству. Жизнь солдата принадлежит Отечеству". Большинство из тех, кто кончал жизнь самоубийством, делали это, находясь в одиночестве на посту.

Солдатам приходилось проводить долгие темные ночи, вспоминая родной дом и мечтая об отпуске. Красноармейцы иногда обнаруживали на телах убитых немцев любопытные образцы "самиздата", показывающие, что их владельцы были столь же сентиментальны, сколь и циничны. В одном шутливом приказе говорилось: "Рождество в этом году не состоится по следующим причинам: Иосифа призвали в действующую армию; Мария дежурит в Красном Кресте; малыш Иисус отправлен с другими детьми в деревню (чтобы избежать бомбежек); три волхва не приедут, так как не доказали своего арийского происхождения; путеводной звезды не будет из-за затемнения; пастухов отправили на охрану объектов, а ангелов сделали телефонистками. [63] Остался только один осел, но никто не будет отмечать Рождество с ослом"{2}.

Военные власти были озабочены тем, что отправляющиеся в отпуск домой солдаты могут разлагающе подействовать на население, рассказывая ужасные истории о Восточном фронте. "Не забывайте о законах военного времени, — строго предупреждала отъезжающих в фатерланд одна памятка. — Вас могут осудить за разглашение военной тайны. Не говорите об оружии, тактике и потерях. Не говорите о плохом питании и беззакониях. Вражеская разведка охотно воспользуется этими рассказами".

Кое-кто из солдат, а скорее, целая группа откликнулась на этот документ своей собственной инструкцией, озаглавив ее "Заметки для тех, кто собирается в отпуск". Читатель может сам увидеть, что их желание пошутить только ярче оттеняет жестокость повседневной жизни солдат на Восточном фронте: "Следует помнить, что вы въезжаете в национал-социалистическую страну, условия жизни в которой резко отличаются от тех, к которым вы привыкли. Следует быть вежливыми с местным населением, соблюдать их обычаи и по возможности воздерживаться от привычек, так полюбившихся вам за последнее время.

Пища. Не срывайте паркет и другое покрытие полов, потому что здесь картофель хранится в других местах.

Комендантский час. Если вы забыли ключи, постарайтесь открыть дверь каким-нибудь похожим предметом. Только в самых чрезвычайных случаях пользуйтесь гранатой.

Защита от партизан. Нет никакой необходимости требовать у гражданских лиц паспорт и открывать огонь, получив не удовлетворяющий вас ответ.

Защита от животных. Собаки с привязанными к ним минами характерны для Советского Союза. Немецкие собаки в худшем случае кусаются, но не взрываются. Если вы будете стрелять в каждого пса, что рекомендуется [64] делать в Советском Союзе, то это может произвести на окружающих тягостное впечатление.

Отношения с гражданским населением. В Германии особа, носящая юбку, вовсе не обязательно является партизанкой. Впрочем, несмотря на это, женщины в Германии смертельно опасны для тех, кто приезжает с фронта в отпуск.

И главное: приехав в отпуск на родину, будьте осторожны и не рассказывайте никому о райских условиях жизни в Советском Союзе, иначе все бросятся сюда и нарушат нашу идиллию".

К наградам тоже существовало несколько ироничное, если не циничное отношение. После учреждения в 1942 году медали за зимнюю кампанию ей тут же дали название: "Орден замерзшей плоти". Однако появились значительно более серьезные примеры недовольства солдат. Командующий 6-й армией фельдмаршал фон Рейхенау буквально взорвался от негодования, когда накануне Рождества на стене дома, предназначенного для его штаб-квартиры, обнаружил надписи следующего содержания: "Мы хотим обратно в Германию! Нам это надоело. Мы грязные и завшивленные и хотим домой!" и даже "Нам не нужна эта война!" Рейхенау, понимая, что "подобные мысли и настроения есть результат чрезвычайно высокого напряжения и усталости", возложил на своих офицеров всю ответственность за "политическое и моральное состояние войск".

Следует заметить еще и то, что, пока маленькая группа тесно связанных между собой офицеров во главе с Хеннингом фон Тресковым готовила заговор с целью устранения Гитлера, в рядах немецкой армии действовала, по крайней мере, одна подпольная коммунистическая организация. За подкладкой шинели одного немецкого солдата красноармейцы обнаружили листовку под названием "Фронтовое письмо №3" с таким обращением: "Товарищи! Кто еще не наелся по горло дерьма здесь, на Восточном фронте?.. Эта преступная война развязана Гитлером, и она ведет Германию в ад... От Гитлера необходимо избавиться, и мы, солдаты, можем это сделать. Судьба всей Германии [65] находится в руках вооруженного народа на фронте. Нашим паролем должно стать: "Долой Гитлера! Долой нацистскую ложь! Война — это смерть для Германии!"

Развитие власти во время тотальной войны неизбежно влечет за собой усиление государственного контроля за всеми сферами жизни общества. Любая критика режима может быть расценена как вражеская пропаганда, а любой противник режима представляется предателем интересов государства. Никто из высших офицеров германского генштаба не пытался противостоять желанию Гитлера возвыситься над своими генералами, поэтому очень скоро они сами превратились в "козлов отпущения", призванных расплачиваться за последствия навязчивых идей бывшего ефрейтора. Те командиры, которые не согласились с его политикой удерживать занятые позиции любой ценой, в декабре 1941 года были сняты со своих постов. Гитлер заставил Браухича уйти в отставку и назначил себя главнокомандующим сухопутными силами под предлогом того, что генералы не могут понять всей необходимости выполнять волю национал-социализма.

Германская армия смогла организовать новую линию обороны к востоку от Смоленска, но ее конечный развал очень скоро стал достаточно очевиден. С позиций сегодняшнего дня нам ясно, что баланс сил и факторов геополитических, экономических и демографических зимой 1941 года сложился явно не в пользу Германии и ее союзников. На это ясно указывали поражение вермахта под Москвой и вступление в войну Соединенных Штатов Америки. Однако коренной психологический перелом во всей Второй мировой войне наступил только в следующем году в ходе битвы за Сталинград. [66]