Ляоян
Донесение Стесселя о том, что Порт-Артур устоял против первого жестокого многодневного штурма, дошло до Маньчжурской армии в дни не менее жестоких испытаний для нее самой на передовых Ляоянских позициях. Генерал Куропаткин тотчас же объявил эту радостную весть армии, «чтобы поднять ее дух». Но армия в этом не нуждалась.
Без опасения быть обвиненным в преувеличении, в риторичности, можно сказать, что с самого начала войны все в армии ждали решительного генерального сражения под Ляояном как праздника, как награды за «терпение», за ряд бесплодных жертв и напрасных героических усилий. Если что и поддерживало еще этот угасаемый ряд отступлений, так это именно сближение с Ляояном, ожидание боя под ним и вера в победу, после которой мы пойдем вперед. Если чего и страшились войска, так это чтобы и Ляоян, выросший в сознании армии в ее военную столицу, «не отдали без боя», из боязни обхода нас слева, проявленной под Дашичао и Хайченом.
На этот раз, казалось, этого не случится. В Ляояне сосредоточивали огромные боевые и продовольственные запасы, спешно доканчивали укрепления, впереди позиций снимали выросший за лето гаолян. И, наконец, вокруг Ляояна закипел желанный бой.
Как известно, после боя 18 июля войска Маньчжурской армии заняли: 1, 2 и 4-й сибирские корпуса (южная группа) [193] — Айсандзянскую позицию; 3-й сибирский корпус, командование которым вместо убитого графа Келлера вверено было генерал-лейтенанту Иванову, — Ляндясанскую и 10-й армейский корпус — Анпилинскую. Заняв Хайчен, японские армии успели продвинуться вперед на один лишь переход. Военные действия были приостановлены двухнедельными тропическими дождями. Когда они стали утихать, генерал-адъютант Алексеев вновь возбудил вопрос о необходимости помочь Артуру. 1 августа он сообщил генерал-адъютанту Куропаткину, что Стессель просит содействия Маньчжурской армии, так как положение крепости после занятия японцами Волчьих гор и Дагушаня значительно ухудшилось, а непрерывные бои ослабили силы гарнизона. И потому нельзя ли, в виду ослабления противника на нашем южном фронте, перейти хотя бы в демонстративное наступление к Хайчену.
Генерал Куропаткин ответил на это главнокомандующему, что просьбы Стесселя о помощи он приписывает только нервному его состоянию; «повторять Вафангоу нам нежелательно, а оно легко повторится, если мы двинем отряд на юг даже до Хайчена», движение это никакой действительной пользы Порт-Артуру не принесет. К тому же, по словам Куропаткина, замечалось усиленное передвижение японских войск к правому их флангу; армия Куроки была значительно сильнее того, что мы о ней знали. Видимо, готовился удар на Ляоян или даже на Мукден. При таких условиях движение на юг, по мнению генерала Куропаткина, представляло большую опасность.
На этот раз генерал Куропаткин был прав: демонстративное движение на юг отряда не могло ни помочь осажденной крепости, ни улучшить положение Маньчжурской армии. Другое дело, если бы не в демонстративное, но решительное наступление перешла вся армия. Но для этого генералу Куропаткину она все еще казалась недостаточно сильной. Поэтому «для перехода с надеждой на успех в наступление», он просит 2 августа генерал-адъютанта Алексеева назначить в состав Маньчжурской армии, кроме 5 [194] сибирского корпуса, еще и 1-й армейский корпус, двигавшийся на театр вслед за 17-м армейским корпусом, и ходатайствовать о присылке из Европейской России еще 2 корпусов. Главнокомандующий уважил эту просьбу: 1-й армейский корпус был включен в состав Маньчжурской армии; в то время большая часть 6 сибирского корпуса, по желанию генерала Куропаткина, была расположена у Мукдена для обеспечения этого пункта со стороны средней Ляохе и верхней Тайцзыхе.
Вследствие этого силы Маньчжурской армии к 11 августа исчислялись в 199 батальонов, 143 сотни и эскадрона, 628 полевых и 28 осадных орудий — всего около 200 000 человек. Они распределялись следующим образом: 1-й, 2-й и 4-й сибирские армейские корпуса и конный отряд генерала Самсонова (всего 70 тыс. человек и 152 орудия) составляли, под общим начальством генерала Зарубаева, Южную группу и занимали Айсандзянскую позицию; 3-й сибирский, 10-й и 17-й армейские корпуса (всего 85 тыс. человек и 295 орудий) составляли, под общим начальством командира 17 корпуса генерала барона Бильдерлинга, Восточную группу и занимали позиции от Ляндясана до Сакана на Тайцзыхе; 5-й сибирский корпус (генерал-лейтенанта Дембовского) — 30 тыс. человек и 48 орудий — стоял у Мукдена, составляя общий резерв армии. Фланги этого расположения охранялись отрядами: правый — генерал-майора Коссаговского (8 1/2 батальонов, 9 сотен и 18 орудий) — у Давана, Сяобейхе и Каолитун, левый — генерал-майора Любавина (12 сотен и 4 орудия) — у Уйнина на реке Тайцзыхе; полковника Грулева (5 батальонов, 6 сотен и 6 орудий) — у Бенсиху и полковника Мадритова (2 батальона, 12 сотен и 2 орудия) — у Ляочена. Конный отряд генерал-майора Мищенко стоял на отдыхе в окрестностях Ляояна.
Японцы также использовали перерыв в военных действиях для укомплектования армии и к тому же 11 августа имели 128 батальонов, 576 орудий и 49 эскадронов, всего также около 200 тыс. человек.
Они были расположены: 1-я армия (Куроки) — около [195] 85 тыс. человек у Тхавуана и Гудзяцзы — в двух группах, против 3 сибирского и 10 армейского корпусов, 2-я армия (Оку) — около 70 тыс. человек — У Хайчена и Ныочжуана — против Айсандзянской позиции и 4-я армия (Нодзу) — около 50 тыс. человек между ними — у Симучена.
Сравнение этих сил приводит к следующим выводам: общая численность противников одинакова; в частности, у нас на 100 эскадронов и сотен больше конницы; на 30 орудий более артиллерии; но у японцев 180 горных орудий, у нас только 7.
Первоначальный план генерала Куропаткина заключался в том, чтобы арьергардными боями на Айсандзянской, Ляндясанской и Анпилинской позициях выиграть время для окончания укрепления Ляояна и подхода подкреплений (1 армейского корпуса), а затем отойти на передовые Ляоянские позиции и, опираясь на укрепления Ляояна, принять решительный бой.
В этом смысле генералом Куропаткиным даны были еще в конце июля соответствующие указания начальникам южной и восточной групп, и в соответствии с этим именно планом эти начальники располагали войска, укрепляли позиции и отдавали все распоряжения.
И вдруг 11 августа генерал Куропаткин меняет этот план и принимает решение дать на этих позициях упорный решительный бой всеми силами армии и в случае его успеха перейти в наступление. Предполагают, что это изменение плана действий вызвано было успешным сосредоточением в районе Мукден — Шахе 5 сибирского корпуса и прибытием первых эшелонов 1-го армейского корпуса.
Однако это увеличение численности армии не искупало недостатков позиций, занятых для арьергардных боев, а не для генерального сражения.
Айсандзянская позиция, тянувшаяся по гребню горного отрога на 14 верст, была велика для южной группы; сократить же ее не позволяли условия местности; и без того левый фланг ее легко был обходим долиною реки Садахыа. [196]
Ляндясанская позиция по своему протяжению (12 верст) также не соответствовала силам 3 сибирского армейского корпуса, ее занимавшего; гористая местность внутри ее чрезвычайно затрудняла войскам взаимную поддержку, а впереди позиции сложная система сопок и лощин давала противнику легкую возможность скрыто подойти к ней.
Наконец, 20-верстная Анпилинская позиция еще более не соответствовала силам 10 корпуса, совершенно не имела обстрела, в тылу имела реку Танхе и, вообще, для обороны представляла одни лишь отрицательные стороны. К тому же в отличие от Айсандзянской и Ляндясанской позиций, укрепленных заблаговременно, она была укреплена поспешно.
Если к этой характеристике позиции добавить, что, несмотря на растянутое положение войск южной и восточной групп, между ними все-таки оставался промежуток в 22 версты (от Кусанцзы до Кофынцзы), никем не занятый, станет ясно, что новый план действий генерала Куропаткина не сулил нам никаких успехов. Он мог и должен был лучше всего воспользоваться этими позициями как исходными положениями армии для наступления, но он по-прежнему оставлял инициативу действий в руках противника. Ойяма же не заставил себя долго ждать. Как только определилось, что период дождей миновал, он начинает наступление в тот самый день, в который армия Ноги прекращает свои попытки взять Артур открытой силой и переходит к постепенной атаке его.
11 и 12 августа правая колонна армии Нодзу и левая колонна армии Куроки теснят наши передовые отряды у Ляндясана, Тунсинпу и Лаодинтана и входят между собою в связь. А в ночь на 13 августа все японские армии переходят в наступление по всему фронту. План Ойямы заключается в том, чтобы, прорвав наш фронт именно на незанятом нами участке от Кусанцзы до Кофынцзы между южной и восточной группами, отбросить первую на запад от ж. д., а вторую — на восток от нее и, таким образом, открыть себе дорогу на Ляоян. [197]
Для этого армия Оку, силою около 70 тыс. человек при 252 орудиях, наступает двумя колоннами против южной группы генерал-лейтенанта Зарубаева (70 тыс. человек при 152 орудиях): левая должна атаковать ее с фронта, правая зайти ей в тыл долиной реки Шахе; армия Нодзу одной колонной должна атаковать правый фланг 3 сибирского корпуса, а другой — зайти в тыл восточной группе; ей содействует в атаке 3 сибирского корпуса, со стороны Тхавуана, левая колонна армии Куроки, в то время как правая колонна этой армии (55 тыс. человек и 120 орудий) атакует наш 10-й корпус (30 тыс. при 119 орудиях).
Происходит ряд боев. 3-й сибирский корпус сохраняет свои позиции, но 10-й сбит на своем левом фланге у Пегоу; противник угрожает его пути отступления, а вздувшаяся от дождей река Танхе в тылу корпуса грозит разобщить его с остальными частями армии. Одновременно обнаруживается обход значительными силами армии Оку левого фланга Айсандзянской позиции. Авангарды 2 сибирского корпуса сбиты противником со своих позиций и отходят к Кусанцзы.
И ночью 13 августа генерал Куропаткин отдает приказание всей армии отходить на передовые Ляоянские позиции. Войска отходят с боем 14 и 15 августа по отвратительным дорогам, размытым дождями, теряют орудия на переправах через вздувшиеся горные реки и в пучинах грязи и 16 августа утром занимают позиции, на которых спешно, утомленные, и устраиваются. Противник идет по пятам.
Передовая ляоянская позиция, на которой должна была теперь — и могла! — решиться участь кампании, отстоит от Ляояна к югу верст на 7, на 10 и, начинаясь у полотна железной дороги огромной высотой, прозванной «Кулак», тянется вокруг Ляояна верст на 20 по гряде возвышенностей. Тактические достоинства позиции и степень ее укрепленности неодинаковы. Правый участок длиною 5 верст был сравнительно хорошо укреплен: на гребне возвышенностей устроены были окопы, перед фронтом, имеющим хороший обстрел, были выкопаны волчьи ямы, заложены [198] фугасы и устроены проволочные заграждения. К левому флангу участка подходили запутанные горные отроги и промежутком в 3 1/2 версты отделяли его от левого участка позиции. Последний был менее силен для обороны: гористая местность перед фронтом его давала противнику возможность скрытно подойти к нашей позиции на близкое расстояние, — и более слабо укреплен. Даже гаолян перед фронтом участка смогли вытоптать всего лишь на 300–600 шагов, хотя времени было достаточно.
Армия наша заняла эту позицию следующим образом: 1-й сибирский корпус занял правый участок; 3-й сибирский корпус стал влево от него, на левом участке; левее его 10-й корпус; эти три корпуса составляли боевую часть армии; общим резервом для нее служили 2-й и 4-й сибирские корпуса, ставшие первый за центром, второй — за правым флангом.
17-й корпус, расположенный на высотах правого берега Тайцзыхе от Санванцзы до Сыквантуня фронтом на восток и юго-восток, преграждал пути к Ляояну с востока и в то же время охранял левый фланг армии, сторожа реку до Бенсиху. 54-я дивизия (из 5 сибирского корпуса) стояла еще далее к югу-востоку у Шахе и прикрывала пути на Мукден. Резервом этой группы войск служила бригада 71-й пехотной дивизии.
Правый фланг армии охранялся тремя конными отрядами: генерала Мищенко у Улунтая, генерала Грекова, наблюдавшего у Хечунпу переправы через Ляохе, и генерала Самсонова, стоявшего уступом за флангом армии у деревни Яньцзахинцзы. Во всех этих отрядах было 54 сотни, 3 батальона, 34 орудия.
На этот раз противник изменил своему обыкновению и, готовясь к решительной атаке наших позиций, не произвел артиллерийской рекогносцировки расположения наших батарей.
В течение дня 16 августа он слабым огнем обстреливал участок, занятый 3-м сибирским корпусом.
К вечеру канонада стихла. Настала ночь, — последняя [199] для многих, — тихая, теплая. Ущербленная луна была бледна и неясна, словно на нее был наброшен траурный флер по жертвам грядущего дня. На окрестных горах зажглись бивачные огни. Но самые биваки наши были тихи. Хотя командующий армией накануне великого дня не обратился к армии ни с одним горячим словом, не объехал ни одной части, не видал ни одного солдатского лица, не слышал биения ни одного солдатского сердца, войска спокойно, в ясном сознании важности наступающей минуты ждали рассвета.
И едва мутные лучи серого, пасмурного утра 17 августа прорезали тьму ночи, как два японских эскадрона и полк пехоты из армии Нодзу атаковали передовые части 3 сибирского корпуса (команду охотников и батальон 23 восточносибирского стрелкового полка), занимавшие сопки у деревни Кудяза. Японская артиллерия поддержала эту атаку сильнейшим огнем, а густые цепи японской пехоты, прикрываясь гаоляном, двинулись на поддержку своих передовых атакующих частей.
Сражение началось. В то время как Нодзу напрягал все усилия сломить правый фланг расположения 3 сибирского корпуса, чтобы прорваться в 3-верстный промежуток между Дофантуньским и Маетунским участками, артиллерия Оку три часа громила позиции 1 сибирского корпуса. Но мы и тут, и там устояли.
Тогда, около 9 часов утра, пехота Оку, в свою очередь, повела энергичное наступление на левый фланг 1 корпуса все с тою же целью прорвать наш фронт на этом промежутке. Но для прикрытия его частью сил, взятых из резерва армии, уже была занята позиция у Падяканцзы. И все попытки японцев прорваться в этот промежуток были отбиты. Мы устояли.
Тогда волна японских атак, направлявшаяся в этот промежуток, как в русло, встретив здесь преграду, стала разливаться все более по фронту обоих корпусов и к полудню докатилась до того корпуса, правый фланг которого у Мындяфанскаго ущелья также был атакован бригадою из армии Куроки. [200]
Но мы и тут устояли. Потерпев неудачу прорвать тут или там наш стратегический фронт, Ойяма ставит себе целью дальнейших действий окружить нашу армию.
Две дивизии из армии Оку пытаются обойти наш правый фланг. Мы противопоставляем им части 4 сибирского корпуса, которые огнем и штыками отбивают все атаки японцев.
С наступлением темноты, когда Оку и Нодзу прекратили атаки, на наших позициях ясно всеми чувствовалось, что энергия противника надломлена, уверенность его была поколеблена, а его силы и средства борьбы сильно уже истощены.
Это еще более подняло дух нашей армии, и без того бодрый и героистический.
Сообщая вечером 17 августа штабу соседнего 10 корпуса о результатах боя за день — о том, что передовая высота, взятая утром японцами, ими очищена, что корпусом отбиты все атаки, — командир 3 сибирского корпуса генерал-лейтенант Иванов прибавлял: «Потери огромные, но и бодрость духа еще огромна. Все убеждены, что никогда не отступим».
В этом была убеждена вся армия. Известна повышенная нервность раненых. Им кажется, что вместе с ними гибнет все, и по дороге на перевязочный пункт они уверяют всех и каждого, что все офицеры убиты, солдаты «почитай, все пропали», что дела наши плохи, неприятеля «видимо-невидимо» и «против него не устоять». Так было под Вафангоу, Хайченом, потом на Шахе. Под Ляояном — ничего подобного. Раненые поражали своим спокойствием, своим самоотвержением. С большим одушевлением они рассказывали об обстоятельствах боя, радуясь, что все идет отлично, что мы удержимся, что на этот раз мы погоним японцев.
— Разве можно отдать Ляоян! — говорили одни.
— Это ничего, что меня ранило, — говорили другие, — наших еще довольно осталось.
— Наворотим! Теперь уж наша взяла! — грозились третьи. [201] Легко раненые не хотели уходить. Другие тащились сами, не позволяли товарищам себя провожать.
Огромные потери, которые мы несли от беспрерывных жестоких атак неприятеля, ливня свинца, чугуна и стали, никого не смущали. Передавали, что когда одну из наиболее потерпевших батарей 1 сибирского корпуса, потерявшую уже более половины орудийной прислуги, хотели заменить другою, уцелевшие воспротивились. «Не надо, мы все умрем!» — кричали они.
Вообще выдержка, с которой вели себя в этот день наши войска, была изумительная, и атмосфера боевого поля была насыщена не только запахом обильно пролившейся крови, но и ароматом высоких, благородных качеств человеческой души, жертвующей собою «за други своя», — за Отечество.
Почти одновременно с тем, как на южном и восточном фронтах Ляояна начал затихать жестокий бой, Ойяма двинул через Тайцзыхе, в обход нашего левого фланга армию Куроки. Это был смелый, рискованный, но талантливый ход. «Сходство Тайцзыхе Куроки с Рубиконом Цезаря, — говорит по поводу этого решения генерал Гамильтон, — заключалось в том, что ни та, ни другая река не представляли собою препятствия для перехода войск, но раз переход совершен, этим самым их начальники ставили на карту все»{105}.
Первою поздно вечером 17 августа начала переправляться через Тайцзыхе вброд у Лентоувана 12-я японская дивизия, та самая, которая первою переправилась и через Ялу под Тюренченом.
Вслед за ней в течение ночи переправилась бригада 2-й дивизии и начали переправляться артиллерия и кавалерия.
Смелый удар на Ампин значительного отряда русских, с неопрокинутого фронта которых японцы начали уходить с наступлением темноты, — замечает генерал Гамильтон, состоявший как раз в то время при 1-й японской армии, — разрезал бы армию Куроки на две части и, даже если бы, в конце концов, и был отбит, то все-таки настолько бы расстроил и разметал его обозы, что 1-я армия была бы осуждена на бездействие в течение нескольких недель»{106}. [202]
Это ясно сознавалось и у нас. Идея наступления, атаки обессиленного противника была в уме и сердце каждого пережившего первый день Ляоянского сражения и после благополучно проведенной ночи бодро и радостно смотревшего в лицо второго дня. Она носилась в этом чистом, свежем воздухе раннего утра 18 августа. Поэтому, когда выяснилось, что за ночь перед фронтом 10 корпуса японцы отступили (вернее — ушли за Тайцзыхе), начальник левофлангового участка позиции генерал Васильев стал просить разрешить ему перейти в наступление. Командир корпуса генерал-лейтенант Случевский не решился самостоятельно дать ему это разрешение и запросил командующего армией. Генерал Куропаткин отказал.
Но еще до получения этого отказа генерал Васильев продвинулся вперед, занял две деревни, прогнал японцев артиллерийским огнем из третьей и намеревался гнать их дальше, донося, что это «отнюдь не рискованно». Фактом своего успеха он, видимо, хотел сломить колебание корпусного командира. Но было уже поздно. Васильеву ответили, что задуманное им движение вперед нежелательно: это ослабляет силы корпуса и удлиняет его позицию, а чтобы лишить энергичного генерала возможности действовать самостоятельно, ему от имени командующего армией предложили отделить в резерв по возможности более войск. «Это нужно, — утешали генерала Васильева, — для предстоящих активных действий».
Их все и ждали.
Теперь армия Куроки переправлялась уже при свете белого дня, на глазах всего нашего 17 корпуса, стоявшего на высотах севернее деревни Сыквантун, а переправившись, двигалась на север и укреплялась на высотах у Канквантуня.
В то же время войска Оку и Нодзу, всю ночь тревожившие наши 1-й и 3-й сибирские корпуса нечаянными нападениями, дабы убедиться, что они не ушли с позиции, возобновили свои яростные атаки, на этот раз не столько для того, чтобы сбить их, сколько для того, чтобы удержать [203] их на месте до окончания обходного движения Куроки.
Опять полился на головы доблестных сибирских стрелков, стоявших в полевых окопах, дождь свинца и стали, и воздух загудел от несмолкающего грохота выстрелов, жужжания летящих снарядов, треска их разрывов, трескотни пулеметов, скорострельных винтовок, криков атакующих и стонов раненых. Веденные энергично, демонстративные атаки японцев встречали с нашей стороны столь же энергичный отпор.
— Мы устояли. Мы устоим, — говорили на позициях все: генералы, офицеры, солдаты. И уверенность в победе росла и крепла в них тем сильнее, чем тише становилось на фронте 3 и 10 корпусов. Введенный в дело прямо из вагонов 85-й пехотный выборгский полк еще более укреплял надежду, что в решительную минуту перехода в наступление мы окажемся численно сильнее противника и при том с запасом свежих сил в лице 1 армейского корпуса; о том, что делалось в 17-м армейском и 5-м сибирском корпусах на южном и восточном фронтах не знали, но твердо верили, что и они отразят обходящую наш левый фланг армию Куроки. Уже летал из уст в уста слух, что целая дивизия его загнана в реку и затоплена.
В действительности этого не случилось, хотя слух легко мог стать тогда фактом.
Против переправившихся за ночь полутора дивизий армии Куроки, не имевших при себе артиллерии, на высотах Сыквантуна и у деревни Санванцзы стоял весь 17-й корпус. Но он узнал о переправе японцев только утром 18 августа и не попытался сбросить их в реку энергичным переходом в наступление.
По признанию одного из начальников дивизии этого корпуса, штабом последнего ему были «категорически воспрещены наступательные действия, чтобы преждевременными боями не нарушить планов командующего армией»{107}.
Для последнего же обходное движение Куроки, по-видимому, не представляло неожиданности. Что возможность его предусматривалась еще до боя, видно из сосредоточения [204] на правом берегу Тайцзыхе к этому пункту войск 17 армейского и 5 сибирского корпусов. Затем, когда в первый день боя под Ляояном, 17 августа, армия Куроки так вяло действовала против 10 корпуса, предположения эти еще более окрепли. И все-таки о переправе Куроки в штабе нашей армии узнали вполне определенно только к полудню 18 числа, а, узнав, не сделали никаких распоряжений о противодействии обходу. Очевидно, как и перед Тюренческим боем, предпочитали, чтобы «японцы все вылезли на берег, дабы всех их сразу сбросить в реку».
И японцы «вылезли». Беспрепятственно, под слабым огнем нашей артиллерии, навели они в течение дня 18 августа понтонный мост, перевели по нему артиллерию, заняли позицию на Канквантунских высотах, спешно на них окопались — и к вечеру 18 августа положение Куроки, столь рискованное еще утром, стало совершенно прочным. И тогда пред генералом Куропаткиным возникла дилемма: или, оставив против армии Куроки заслон, перейти в наступление в южном направлении против армии Нодзу и Оку, или отойти на главную Ляоянскую позицию и, оставив для ее обороны минимум войск, ударить возможно большими силами на Куроки и попытаться разбить его, прижав к Тайцзыхе, проходимой в то время в брод лишь в нескольких пунктах.
Какой же из этих двух планов выберет генерал Куропаткин?
На передовых Ляоянских позициях южного и восточного фронтов, столь слабых своими окопами, но столь сильных доблестью их защитников, мы удержались и к концу второго дня ляоянской битвы. По-прежнему здесь все атаки противника были отбиты, и они становились все более редкими, и все более росла в наших рядах уверенность в победе. И сильные этой уверенностью, своею надеждой на переход в наступление, войска наши стояли живою, но несокрушимою стеною под ливнем японских снарядов и пуль, запас которых, видимо, приходил к концу. Были уже случаи, когда за неимением патронов японцы бросали в наши [205] окопы камни, все, что попадалось им под руку. Из наших окопов уже видели, как японские офицеры тщетно пытались увлечь за собою в атаку солдат. Силы и средства борьбы, видимо, уже были растрачены японцами. Дух их подорван. «Если бы в это время русские одним или двумя полками перешли где-нибудь в наступление, — признавался впоследствии германский военный агент при японской армии, — они одержали бы под Ляояном блестящую победу».
К сожалению, у генерала Куропаткина не хватило на это решимости.
Управляя боем из вагона и по телефону, имея дела только с бумагой донесений, несвободный и в этот торжественный и высокий час от своей обычной мелочной заботливости в распоряжениях, он не коснулся и теперь души своих войск, так чудесно раскрывавшейся на каждом шагу, не знал ее и, пожалуй, даже еще плохо верил в нее.
Он рассуждал так: «Даже при успехе против армии Оку и Нодзу, которые в худшем для них случае могли отступить, увлекая нас от Ляояна, успех армии Куроки и выход ее на наши сообщения, грозил катастрофою{108}. Между тем, чтобы иметь сколько-нибудь достаточные силы для перехода в наступление против двух японских армий, можно было оставить заслоном против армии Куроки только находившиеся на правом берегу Тайцзыхе 17-й корпус и два полка 54-й пехотной дивизии, всего 40 батальонов, под общим начальством генерала Бильдерлинга. Однако этим войскам, не имевшим еще достаточного боевого испытания, нельзя было доверить выполнение особо трудной задачи, каковою являлось удержание превосходной в силах армии Куроки, при неизбежной к тому же растянутости расположения нашего заслона. Это недоверие, — заключает свои объяснения генерал Куропаткин, — оправдалось последующими событиями».
Но, быть может, оно потому и оправдалось, что из двух решений вопроса: что делать? — генерал Куропаткин выбрал наименее соответствовавшее обстановке и к тому же наиболее сложное и трудно выполнимое. Во всяком случае, [206] факт тот, что события не оправдали предположений генерала Куропаткина. Стало быть, он плохо рассчитал. Избрав из указанных выше двух способов действий второй, т. е. отход на главные Ляоянские позиции и главный удар по армии Куроки, генерал Куропаткин принял следующий план: оставив для обороны Ляоянской позиции 2-й и 4-й сибирские корпуса (86 батальонов, 15 сотен и 228 орудий), он решил переправить остальные корпуса (1-й и 3-й сибирские и 10-й армейский — всего 93 батальона, 73 эскадрона и сотни и 352 орудия) на правый берег Тайцзыхе и развернуть их между позицией 17-го армейского корпуса у Сыквантуня и высотами у Янтайских копей, которые должен был занять отряд генерал-майора Орлова из 13 батальонов; приняв за сим позицию у Сыквантуня за ось, надлежало произвести захождение армии левым плечом вперед, дабы взять во фланг позицию японцев, тянувшуюся от Тайцзыхе у села Квантун по направлению к Янтайским копям.
Сложность этого маневра очевидна. Между тем на выполнение его — отступление с передовых позиций, переправу 3 корпусов с 352 орудиями через Тайцзыхе, сосредоточение их на новом участке обширного поля сражения, развертывание и захождение целой армии левым плечом — оставалась одна только ночь, ибо нельзя было считать, что противник останется бездеятельным зрителем его и не попытается спутать наши расчеты своими действиями. К тому же трудный маневр захождения плечом целой армии основывался на устойчивости оси захождения, а между тем этой осью служили те самые войска (17-й корпус и два полка 54-й пехотной дивизии), относительно которых сам генерал Куропаткин высказался, что им, как не имевшим еще достаточного боевого испытания, нельзя было доверить выполнение особо трудной боевой задачи. А разве та задача, которую он возлагал теперь на них, выбрав второй способ действий, не была трудною? Если принять во внимание, увы, запоздалое теперь признание генерала Куропаткина, что генерал Бильдерлинг для выполнения поставленной ему задачи занял не заблаговременно укрепленную [207] позицию по линии Чжантун — Тазыпу, а высоту севернее Сыквантуна, укрепление которой ограничилось возведением нескольких окопов, и даже гаолян не был очищен для образования перед позицией обстрела, то эту задачу приходится считать исключительною по своей трудности.
При таких условиях не рациональнее ли был первый способ действий? Успех двухдневного боя на передовых Ляоянских позициях и вызванный им огромный подъем духа защищавших их войск обеспечивал энергическое наступление против обессиленных безуспешными атаками и морально подавленных неудачами их армий Оку и Нодзу. Отбрасывая их к Айсандзяну, мы разрывали связь их с армией Куроки, отрезанной от своих не только расстоянием, которое все более бы увеличивалось, но и рекою в тылу. Все это вместе взятое, при нравственном впечатлении, которое должен был произвести на японцев наш переход к активным действиям, едва ли побудило бы Куроки угрожать нашим путям сообщения, и в частности — железной дороге, прикрытой двумя корпусами — 17-м армейским и 5-м сибирским. Ему пришлось бы заботиться о своем собственном пути отступления и о связи с остальными армиями. Что это такое, свидетельствует генерал Гамильтон, которому 22 августа в штабе генерала Куроки было сказано: «Большое счастье для нас, что Куропаткин вчера или третьего дня нас не атаковал. Нашей удаче как-то даже трудно верится».
Впрочем, какой бы план действий ни был выбран в конце концов нашим полководцем, несомненно, его надлежало осуществлять безотлагательно и энергично. Между тем наступление против Куроки могло начаться только 20 августа. Ночью на 19 августа наши войска очистили передовые Ляоянские позиции и, переправившись за Тайцзыхе,{109} в течение целого дня пополняли свои боевые и продовольственные запасы и устраивались. Неожиданное отступление сильно подорвало их дух — и утомление взяло верх. Только этой реакцией, неизбежно наступающей после огромного напряжения физических сил и высокого подъема [209] духа, и можно объяснить отсутствие энергии в последующих действиях войск 1 сибирского корпуса. Надо было видеть этих отступавших с передовых позиций людей, с серо-зелеными лицами, мутными глазами, бескровными губами, с озлобленными речами по поводу отступления с мест, купленных ценою стольких усилий и жертв, чтобы понять, что эти люди, голодные, вымокшие накануне под ливнем, истомленные беспрерывными в течение недели боями, уже не в силах будут вновь подняться на ту степень воодушевления и напряжения всех своих сил, которой требовала продолжающаяся битва с энергичным, смелым противником.
Куроки, конечно, не стал ждать, пока мы развернем против него всю армию, сделаем захождение ее левым плечом и возьмем во фланг его позицию. На рассвете 19 августа он сам перешел в наступление, оттеснил передовые части 17 корпуса и, выждав, когда переправится через Тайцзыхе гвардейская резервная бригада, двинутая им на Янтайские копи, вечером атаковал Нежинскую сопку и деревню Сыквантун. После упорного боя эта важная высота, составлявшая левый фланг позиции 17 корпуса, осталась в [210] руках японцев, вследствие чего начальник 35-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Добржинский на рассвете 20 августа, отвел с этого участка все войска к деревне Сахутун. Таким образом, Сыквантунская позиция, предназначенная служить осью захождения армии, была потеряна. Весь план действий был нарушен. Вместо развертывания армии и захождения ее плечом 20 августа предстояло взять эту позицию-ось обратно от японцев. Для достижения этой цели в распоряжение генерала Бильдерлинга предоставлено было 44 батальона, а в резерв к ним предназначался весь 3-й сибирский корпус. Способствовать успеху действий генерала Бильдерлинга должны были отряд генерал-майора Орлова (54-я пехотная дивизия) и 1-й сибирский корпус.
Однако, несмотря на то, что к 1 часу дня 20 августа мы имели у Сыквантуна тройной перевес в силах против Куроки, а общее положение последнего было критическое, мы отложили атаку занятых японцами Нежинской сопки и деревни Сыквантун до 5 часов вечера, в целях подготовки ее артиллерией, а за это время обстановка резко изменилась, и не в нашу пользу.
Отряд генерала Орлова, наступавший к югу от Янтайских копей для содействия 17-му корпусу к атаке Сыквантунской позиции, наткнулся около деревни Фаншин на превосходные силы противника (12-я дивизия с резервной бригадой), который сам перешел в наступление с фронта и левого фланга. Не будучи в силах сдержать его, генерал Орлов приказал отряду отступать к станции Янтай. Идти приходилось по необозримому гаоляновому полю, в котором отдельные роты скоро потеряли взаимную связь. Выстрелы невидимого противника гремели отовсюду. Отступление стало беспорядочным. Когда стало известно, что к полю сражения подходит 1-й сибирский корпус, генерал Орлов решил затянуть бой. Вместе с командиром бригады своей дивизии генералом Фоминым он повернул назад один батальон, сохранивший более других порядок, и, став во главе его, повел его вперед, на японцев. Последние, скрытые гаоляном, [211] оказались совсем близко, и враги заметили друг друга в расстоянии всего лишь 20 шагов. Команда «ура» — с нашей стороны, и залп — с другой. Генерал Фомин был убит, генерал Орлов тяжко ранен, и батальон повернул обратно. Отступление стало общим и паническим. Тогда на пути движения японцев в тыл нашей армии и к Мукдену стали конные отряды генерал-майора Самсонова и генерал-майора Мищенко. Спешенные казаки и две конные батареи своим огнем до 6 часов вечера сдерживали напор противника, надеясь, что развязку боя на этом участке примет на себя 1-й сибирский корпус. Но генерал Штакельберг медлил движением, сосредоточиваясь и развертываясь у Сяоталиенгоу, а затем, донеся командующему армией о численной слабости корпуса и об утомлении людей, вовсе отошел назад, к деревне Лилиенгоу. Тогда последовательно отступили и конные отряды Мищенко и Самсонова, угрожаемые обходом с левого фланга.
Почти одновременно с тем, как у Янтайских копей завершались все эти события, у Сыквантуна начинались еще только атаки этой деревни и Нежинской сопки, занятых японцами. В 6 часов вечера мы завладели деревней, а потом и высотой. Но японцы осыпали наши войска, занимавшие их, таким жестоким огнем, что, когда почти все офицеры были перебиты, и большинством рот командовали фельдфебеля, стрелки не выдержали и в 2 часа ночи на 21-е августа очистили Нежинскую сопку. Тогда генерал Добржинский, как и накануне, снова очистил весь участок и отвел войска еще на 3 версты назад, к Эрдагоу.
Таким образом, 20 августа мы потеряли обе позиции (Сыквантунскую и Янтайскую), которые, по плану генерала Куропаткина, должны были служить опорными точками для задуманного им маневра против Куроки, и теперь не мы уже грозили прижать его к реке, а он грозил нашему пути отступления на Мукден, вися на левом фланге. Вероятность этой угрозы еще более усилилась, когда отряд генерала Любавина, охранявший наш крайний левый фланг, отошел назад, к городу Фындяпу под давлением противника, [212] двигавшегося от Бенсиху в направлении на Мукден. Силы последнего выяснить здесь не удалось, и они были приняты за главные силы армии Куроки.
При таких обстоятельствах естественно возникал вопрос: продолжать ли осуществление задуманного плана и вести бой за удержание линии Тайцзыхе, продолжая оборону Ляояна, или, очистив последний, отвести армию к Мукдену, на укрепленную позицию по левому берегу Хунхе.
Ляоян оборонялся стойко. Его укрепления составляли 8 сильных фортов, 8 редутов и 21 батарея на 208 орудий — в первой линии; 2 форта, 4 редута, 5 люнетов и 3 батареи на 19 орудий — во второй; 2 форта, 2 люнета и 5 батарей на 36 орудий — в третьей. Промежутки между фортами, люнетами, редутами и батареями были заняты окопами.
Армии Оку и Нодзу атаковали их 19 августа. Утром они заняли оставленные нами передовые позиции и стали переделывать их укрепления фронтом к Ляояну; около полудня они начали жестокую бомбардировку города из осадных орудий лидитными снарядами, произведшими в нем сильные пожары, а из полевых стали обстреливать форты и редуты; ночью обрекогносцировали подступы к ним, и на рассвете 20 августа повели атаку вдоль полотна ж. д. на участок от редута Д до редута Г. Она была отбита залпами. В 10 часов вечера японцы повторили ее по всему фронту левого участка, от ж. д. до Тайцзыхе. В 2 часа ночи на 21-е августа и эта жестокая атака была всюду отбита нами огнем и взрывом фугасов, заложенных на пути наступления противника к нашим укреплениям.
Волчьи ямы, выкопанные перед нами, оказались утром до верху набитыми японскими трупами.
Печальным эпизодом этого славного дня была вылазка, произведенная утром по приказанию командующего армией четырьмя сибирскими пехотными полками (Барнаульским, Енисейским, Семипалатинским и Тобольским) и стоившая нам свыше тысячи человек убитыми и ранеными. Вызвана она была слухами, будто часть армии Оку переправилась [213] ниже Ляояна на правый берег Тайцзыхе и двигается в тыл нашим укреплениям. Целью вылазки поставлено было выяснить группировку противника на участке армии Оку. Предположение о переправе японцев оказалось вздорным.
Но участь Ляояна все равно уже была решена генералом Куропаткиным, который решил очистить его и отвести армию к Мукдену.
Приказание об этом получено было главным начальником обороны Ляояна генералом Зарубаевым в 7 часов утра 21 августа и тотчас же сообщено войскам. Но в 9 часов утра пришло другое: начать очищение фортов только в сумерки. Легко понять, с каким чувством в сознании бесполезности своих жертв, бесплодности своих героических усилий должны были отстаивать войска укрепления, обреченные на оставление их противнику. Это было жестокое испытание их чувства долга — и они выдержали его блестяще. Все атаки японцев и в этот день, как и в предыдущие, были отбиты. А их на форты 3-й и 4-й произведено было в течение дня пять! Японцы подходили к ним на 400 шагов, а часть их (человек 60) прорвалась даже за линию наших укреплений, но была переколота штыками. В отбитии штурмов принимали участие даже раненые, помогавшие тем, что подносили патроны и воду и набивали ленты пулеметов. Огонь наших стрелков был так силен и беспрерывен, что деревянные части винтовок у ствола (накладки) тлели и загорались, а сами стволы накалялись до такой степени, что их приходилось поливать водой, чтобы иметь возможность держать ружье в руках. Кроме фортов 3 и 4, жестокой бомбардировке и затем атаке подвергался в этот день и редут Д, но и к нему японцев подпустили только на 600 шагов.
В начале 8 часа вечера огонь японцев стал стихать, и атаки их прекратились. Тогда в 7 1/2 часов войска наши, по приказанию генерала Зарубаева, стали очищать укрепления и отходить на 2-ю линию, а с последней — в 11 часов вечера и за Тайцзыхе. Противник, видимо, не ожидал столь неожиданного прекращения упорной трехдневной [214] обороны и только лишь в полночь завязал перестрелку с прикрывавшими отход главных сил охотничьими командами. Все раненые, орудия и обозы были увезены, противнику не оставлено никаких трофеев, деревянные мосты чрез Тайцзыхе сожжены, а железнодорожный мост подорван.
Этот день красноречиво засвидетельствовал самоотверженную преданность войск долгу. Драться так геройски не для победы, а для отступления способна не всякая армия.
«Сравнивая действия наших войск под Ляояном и на восточном фронте против армии Куроки, невольно изумляешься, — говорит полковник Черемисов в своем очерке войны, — разнице в их поведении: здесь необычайная стойкость и порядок в частях, находчивость и распорядительность начальников, там — растерянность и хаос. Между тем это были не только войска одной и той же армии, но одних и тех же корпусов, дивизий и частью даже полков, так как состав той и другой группы был смешанный. Разницу эту можно объяснить себе только твердостью высшего управления войсками в Ляояне и ясной постановкой задач подчиненным начальникам, в чем как бы ощущался недостаток в восточной группе, где наши намерения были несколько неустойчивы. Действительно, войска в Ляояне с самого начала получили категорическое приказание командующего армией обороняться до последнего человека, и это указание осталось руководящим и неизменным на все время трехдневных боев. В то же время против армии Куроки мы задались энергичным наступательным планом, но стали приводить его в исполнение с колебаниями и излишней осторожностью, опасаясь смелых маневров со стороны противника, наступательный порыв очень скоро сменился стремлением к обороне, а затем и к отступлению»{110}.
Этот отзыв русского историка мы дополним замечанием состоявшего при армии Куроки английского генерала сэра Гамильтона.
«Всякие планы, — говорит он, — должны быть основаны на принципе поражения противника. Мудрое правительство может простить неудачу генералу, потерпевшему поражение вследствие широты своих планов. Но генерал, ожидающий событий, старающийся обезопасить себя на всяком пункте, предпочитает лучше упустить благоприятный случай, чем взять на себя ответственность, которой можно избежать, такой генерал хорош только с точки зрения врага»{111}. [215]
Это замечание невольно приходит на память, читая академические объяснения генерала Куропаткина, почему он решил отвести свою армию к Мукдену.
«При крайнем напряжении наших сил и при умелом руководстве ими со стороны главных начальников, — говорит он, — мы могли рассчитывать удержаться в Ляояне и отбросить армию Куроки к Тайцзыхе, но для этого необходимо было отвести часть переправившихся на правый берег войск (т. е. восточной группы) назад и развернуть их на новой линии значительно севернее, дабы можно было позицию у японцев у Янтайских копей атаковывать не только с запада, но и с севера. Такое движение, оставляя открытым наш правый фланг, делало изолированным положение 17 корпуса на позициях правого берега Тайдзыхе; противник мог сбить этот корпус с позиций и выйти в тыл гарнизону Ляояна. Отход же к Мукдену давал нам возможность выйти из положения, в котором мы были угрожаемы, как с фронта, так и с левого фланга».
Пусть это удаляло нас от Порт-Артура, понижало дух нашей армии и поднимало дух противника, отступление к Мукдену было решено. Оно началось 22 августа и было выполнено войсками «с неимоверными трудностями по продвиганию артиллерии и обозов», как доносил генерал Куропаткин. Наблюдавший его германский военный агент при нашей армии подполковник фон Лауэнштейн признал, что «оно было исполнено образцово». «Мы, германцы, — говорил он, — не смогли бы так сделать». «Лауэнштейн был поражен спокойствием и терпением нашей пехоты, которая по два часа стояла у мостов, пропуская обозы и артиллерию». «Наши германские солдаты, — признавался он, — спокойно простояли бы минут двадцать, потом стали бы ворчать, потом — ругаться, а потом — самовольно пошли бы, спутав порядок движения».
Противник не преследовал. Он был так утомлен и расстроен упорным боем с нами, в котором победа его столько раз казалось ему невероятной, что теперь ему было не до преследования израненного отступающего льва.
В сражениях под Ляояном мы потеряли 516 офицеров и 15 374 нижних чинов, японцы — 600 офицеров и 16 939 нижних чинов{112}. [216]
Разбирать подробно, почему Ляоянское сражение превратилось для нас из победы в поражение, мы не будем. Генерал Куропаткин указывает, что главной причиной отвода им армии от Ляояна к Мукдену было очищение войсками 17 корпуса не только Сыквантунской сопки, но и позади лежащих высот. Мы не можем, однако, придавать этому частному эпизоду, как он ни значителен сам по себе, столь важной, решающей роли. Зародыш нашего поражения лежал в пассивности образа наших действий, и он все рос от той осторожности, медлительности и недоверия к своим войскам, которые являлись характерными чертами полководнической личности Куропаткина. Они были столь рельефны, что их подметил даже иностранец, тот лее подполковник фон Лауэнштейн: факт отступления от Ляояна он объясняет именно, с одной стороны, недоверием Куропаткина к запасу нравственных сил своей армии, а с другой — страхом перед призраком больших сил Куроки.
При таких условиях, при отсутствии какой бы то ни было смелости в замыслах русского полководца, при вялости и нерешительности его действий, победу японцев нельзя назвать блестящей. Специалисты считают, что они обязаны ею гораздо меньше своему искусству, чем нашей пассивности.
Подводя итоги исполнения военного плана японцев, следует отметить, что выполнить его им в существенных его пунктах не удалось. Ни операции против Хайчена для захвата ж. д., ни операции против Ляояна для поражения русской армии, целей своих не достигли. Русская армия была побеждена под Ляояном, но не разбита, и отошла к Мукдену, готовая для нового боя, по-прежнему владея железнодорожным путем.