Вафангоу — Дашичао — Хайчен
После овладения японцами Цзиньчжоуской позицией пред русскими вождями, естественно, возник вопрос, куда же теперь будут направлены главные удары неприятеля: на юг или на север? — на неготовый к обороне Порт-Артур или на неокончившую свое сосредоточение Маньчжурскую армию? Где будет центр борьбы: в Маньчжурии или на Квантуне?
И в разрешении этого вопроса их мнения разделились. Главнокомандующий, генерал-адъютант Алексеев, полагал, что объектом дальнейших действий 2-й и 3-ей японских армий (Оку и Нодзу) явится Артур.
Предположение это имело за собой много оснований; прежде всего, овладение Артуром представляло для Японии важное политическое значение, ибо этим сразу же восстанавливалось положение, приобретенное ею некогда по Симоносекскому договору, и национальное самолюбие, оскорбленное его изменением, получало удовлетворение; в военном отношении — оно отдавало в руки Японии вместе с крепостью нашу эскадру, создавало на континенте новую базу, устраняло разделение сил для ведения военных операций на два фронта и позволяло обратить их всецело против Маньчжурской армии. Поэтому казалось вполне вероятным, что именно действия против Артура станут теперь [126] ближайшей задачей японцев, дабы не дать времени Артуру укрепиться, а Маньчжурской армии собраться в достаточных силах для выручки крепости.
В справедливости этих предположений убеждал и характер действий армии Куроки. Заняв Фынхуанчен, он усердно демонстрировал наступление по различным направлениям. Сильный авангард его направлялся то на Ляоян, то на Саймацзы, то на Хайчен — делал в их направлении несколько переходов и отходил назад. Все это как бы указывало, что армия Куроки в данный момент играет второстепенную роль, прикрывая главные операции на Ляодунском полуострове. Адмирал Алексеев так эти действия Куроки и понимал и потому признавал необходимым поспешить переходом в наступление Маньчжурской армии для спасения Артура. Об этом же в ряде донесений настойчиво просил его и Стессель. «Скорая помощь необходима, — телеграфировал последний Наместнику после падения Цзиньчжоу. — Доношу это для спасения всего дела».
Судьба Артура вообще сильно заботила Наместника. Еще 8 мая он указывал генералу Куропаткину, что «наступила минута для решительных действий». Последние, по мнению главнокомандующего, могли выразиться в следующем: 1) выставив заслон к югу, наступать на Фынхуанчен с целью разбить и отбросить японцев за реку Ялу, дабы получить свободу действий и идти на выручку Артура, обеспечив себя заслоном со стороны Ялу; или 2) выставив заслоны против Фынхуанчена на перевалах, с остальными силами двинуться на выручку Артура.
Генерал-адъютант Алексеев считал обе эти задачи вполне выполнимыми с теми силами, которые были уже собраны у нас к этому времени: около 100 батальонов, 70 эскадронов и сотен и 240 орудий.
Генерал Куропаткин не признал, однако, тогда своевременным переход в наступление, так как «для принятия каких-либо определенных решений, по его мнению, недоставало главных данных: где будут находиться главные силы японцев и какой окончательный план они примут». Но [127] разгадать этот план было, конечно, не так-то легко, и этих «главных данных» по-прежнему недоставало генералу Куропаткину и теперь, когда Цзиньчжоу уже пал и Артур был отрезан от армии.
Дело было, однако, не столько в этих «данных», сколько в том, что «генерал Куропаткин, даже рискуя падением Порт-Артура, не намерен был идти на выручку его, пока не сосредоточит всех войск»{78}. Дело было в том, что положение осажденной крепости представлялось ему в весьма благоприятном свете. «Завидую определенности и простоте задачи, которая выпадет на славные войска Квантунской области, если на них обрушится главный удар», — писал генерал Куропаткин Стесселю 4 мая 1904 г. Напоминая затем последнему в дальнейших сношениях с ним, что «патронов и хлеба в крепости много, — а это главное», командующий армией советовал Стесселю «запастись, кроме непоколебимой твердости, мужеством еще и терпением». Сила порт-артурского гарнизона, исчислявшаяся им в 45 000 человек, казалась ему достаточной для отражения атаки крепости открытой силой. Наоборот, силы Маньчжурской армии, находившейся к половине мая в районе сосредоточения, — 101 батальон, 83 эскадрона и сотни и более 250 орудий — казались генералу Куропаткину недостаточными для перехода в наступление. Поэтому, получив после падения Цзиньчжоу от генерал-адъютанта Алексеева приказание «безотлагательно приступить» к подготовке наступления для выручки Порт-Артура и довести назначенные для сего силы до 4 дивизий (48 батальонов), генерал Куропаткин телеграммой 19 мая еще раз указал главнокомандующему на крайнюю опасность движения нашего к Порт-Артуру. По мнению генерала Куропаткина, опасность грозила не столько Артуру, сколько Маньчжурской армии, в обход левого фланга которой японцы направили значительные силы на Саймацзы.
Но генерал-адъютант Алексеев, справедливо видя и в этом наступлении японцев лишь демонстрацию, настаивал на организации выручки Артура и для окончательного разрешения [128] затянувшихся переговоров по этому вопросу командировал в Ляоян для личных объяснений с генералом Куропаткиным своего начальника штаба генерала Жилинского. При этом выяснилось, что, хотя состав Маньчжурской армии и возрос к этому времени до 108 батальонов, а через неделю должен был достигнуть 117 батальонов, и в то же время не имелось никаких серьезных признаков решительного наступления значительных сил противника со стороны Феншуйлина, — генерал Куропаткин все-таки не признавал возможным назначить для наступления к Артуру единовременно более 32 батальонов.
Находя такие силы недостаточными для столь серьезной операции, а дальнейшие пререкания с генералом Куропаткиным напрасною тратою времени, генерал-адъютант Алексеев обо всем этом всеподданнейше донес Государю Императору. В ответ он удостоился получить указания: 1) что участь Порт-Артура, действительно, возбуждает серьезные опасения, 2) что для отвлечения от него удара нужно принять самые решительные меры и 3) что переход Маньчжурской армии к активной деятельности является вопросом вполне назревшим. Предоставляя определение необходимых средств и способов к осуществлению этого власти генерал-адъютанта Алексеева как главнокомандующего, Государь Император Высочайше повелел передать в то же время генерал-адъютанту Куропаткину, что ответственность за участь Порт-Артура возлагается им всецело на него.
Передавая дословно генералу Куропаткину содержание этой Высочайшей телеграммы «для сведения и исполнения», генерал-адъютант Алексеев в то же время, 24 мая, предписал ему: 1) на помощь Порт-Артуру назначить не менее 4 дивизий, всего не менее 48 батальонов; 2) наступление произвести быстро и решительно и 3) для обеспечения со стороны Фынхуанчена выставить заслон.
Генерал Куропаткин и этому категорическому приказанию главнокомандующего подчинился только отчасти.
Для выручки Порт-Артура он назначил в первую очередь [129] 32 батальона, 100 орудий и 22 сотни; для охраны побережья Инкоу-Сеньючен были назначены 8 батальонов и 8 же батальонов составляли резерв. Все эти войска подчинены были командиру 1 Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенанту барону Штакельбергу. Для отпора армии Куроки, демонстративно грозившей нам наступлением, генерал Куропаткин оставил на перевалах от Саймацзы до Далина около 40 батальонов, 94 орудия и 52 сотни и в резерве у Ляояна 18 батальонов.
Получив донесение о таком распределении сил, генерал-адъютант Алексеев еще раз указал генерал-адъютанту Куропаткину, что 40 батальонов, из которых 8, охранявшие побережье, были удалены от остальных на 60–80 верст и имели специальное значение, — недостаточно; что необходимо быстро сосредоточить к исходному пункту все 48 батальонов для нанесения удара противнику возможно скорее и что, хотя операция эта связана с некоторым риском, но рисковать можно, так как и противник сильно разбросал свои силы.
На это указание генерал Куропаткин ответил 30 мая, что сосредоточение производится с возможной быстротой, что он признает и сам недостаточность сил, направляемых на юг, но что усиление их затруднительно, так как армии грозит опасность с востока, ибо у Сюяня происходит сосредоточение японских войск, и с началом наступления Штакельберга можно ожидать оттуда энергического наступления Куроки.
У Сюяня в это время в действительности происходило следующее.
С отходом за Ялу разведывательная служба передового конного отряда генерала Мищенко кончилась, и ему была поставлена новая задача: вместе с Восточным отрядом сторожить эту реку и наблюдать за высадкой японских войск на берега Ляодуна. После боя под Тюренченом отряду приказано было 18 апреля отступать и идти к Пьямыню и Фынхуанчену на соединение с Восточным отрядом. Установив с ним связь, генерал Мищенко получил затем новую задачу: [130] идти на Шализай и охранять пути к Сюяню и Хайчену от Фынхуанчена, Пьямыня, Шахедзы и Дагушаня. Отряд отходил к Сюяню, делая в сутки по 2–3 версты, чтобы все время быть в самой тесной связи с противником и своей постоянной готовностью принять бой, по возможности, больше затруднить его продвижение вперед; конные разъезды, высылавшиеся в количестве 10–12, ежедневно имели перестрелки и схватки с японцами.
Но от решительного боя с нашим конным отрядом противник все время уклонялся. Однако П. И. Мищенко не из числа тех генералов, которые без боя отдают противнику такие пункты, как Сюян, где узлом связались дороги на Фынхуанчен, Дагушань, Артур, Гайчжоу, Хайчен и Ляоян. Поэтому, дойдя до Сюяня, он занял здесь 24 мая позицию для боя. Стратегическое значение Сюяня побуждало японцев овладеть им во что бы то ни стало, а местность вполне благоприятствовала им для атаки русского отряда. И 26 мая здесь действительно разыгрался бой. Куроки целой дивизией обрушился на наш передовой отряд, насчитывавший всего 1 200 сабель, но Мищенко победоносно вышел из «ловушки», как называли сюяньскую котловину, в которой японцы хотели запереть его, и, отойдя к Сахотану, занял здесь 30 мая сильную горную позицию, чтобы новым боем задержать движение противника к Гайчжоу. Отдельные сотни отряда сторожили перевалы Уйдалинский, Папалинский и Чапанлинский.
Сюяньский бой и затем усиленная рекогносцировка Нигулинского перевала (за Чапанлинским) обнаружили тяготение армии Куроки не к Хайчену, не к Ляояну и к Мукдену, а к Гайчжоу, т. е. именно на путь наступления генерала Штакельберга.
В силу этого приведенные выше соображения генерала Куропаткина о трудности усилить корпус Штакельберга не отвечали истинному положению дела, которое, напротив, было таково, что побуждало сделать этот корпус достаточно сильным для того, чтобы он мог преодолеть на своем пути сопротивление не только армии Оку, но и армии Нодзу [131] и Куроки, двигавшихся ему во фланг и грозивших отрезать путь отступления нашему отряду в случае, если бы он далеко углубился на юг.
Генералу Куропаткину, явно не сочувствовавшему переходу в наступление, надлежало или категорически от него отказаться, или, подчинившись приказанию главнокомандующего, исполнить его полностью. Только в таком случае он мог снять с себя ответственность за неудачу.
Между тем генерал Куропаткин, не предоставляя генералу Штакельбергу того количества сил, которое предписывалось назначить главнокомандующим, поставил ему явно несоразмерную с этими силами задачу: «Наступлением в направлении на Порт-Артур притянуть на себя возможно большие силы противника и тем ослабить его армию, оперирующую на Квантунским полуострове».
Конечною целью движения ставилось «овладение Цзиньчжоуской позицией и дальнейшее наступление к Порт-Артуру». Ставя такие широкие и далекие цели и предписывая «произвести движение быстро и решительно», генерал Куропаткин вместе с тем и барону Штакельбергу, как ранее Засуличу на Ялу и Стесселю, на Цзиньчжоу предписывает «не доводить дела до решительного столкновения и отнюдь не допускать израсходования своего резерва в бою, пока не выяснится обстановка».
В исполнение этого предписания генерал Штакельберг стал сосредоточивать главные силы своего корпуса у Инкоу — Гайчжоу. Авангард их 17 мая двинулся от станции Ванзелин на юг, и часть его в тот же день имела лихое кавалерийское дело с противником у Вафангоу. 23 мая к этому же пункту подошла голова колонны главных сил, и только в этот день прибыл к войскам барон Штакельберг. Выбрав позицию к югу от станции, он приказал ее укрепить. Работы по укреплению были не сложны: на гребнях высот вырыты были окопы для артиллерии, лишенные всякой маскировки; к западу и востоку от них выкопаны были для стрелков ровики незначительного профиля; опорных пунктов на позиции не было, и сама она по своему протяжению [132] совершенно не соответствовала силам отряда; перед фронтом ее была гористая местность, неудобная для маневрирования больших частей; правый фланг упирался в холмы, покрытые рощами.
Генерал Оку, узнав, что против него двинуты не все силы Маньчжурской армии, а только один корпус, сам перешел в наступление и 31 мая отбросил назад наш слабый авангард (6 батальонов, 8 орудий). Вслед за ним отошла к Вафандяну и наша передовая конница (15 эскадронов и сотен и 6 конных орудий). Тогда барон Штакельберг приказал войскам своего корпуса занять «укрепленную» позицию, дабы принять на ней оборонительный бой. Согласно отданной на 1 июня диспозиции, позиции заняли собственно 11 батальонов при 68 орудиях; в общем резерве оставлено было 8 батальонов и 16 орудий; авангард (6 батальонов, 1 сотня и 8 орудий), отходя под натиском противника, должен был усилить левый участок позиции, кавалерии (11 сотен и 6 орудий) приказано было охранять правый фланг. В дополнение к диспозиции командиры частей получили в ночь на 1 июня полевые записки с указанием путей отступления.
С рассветом 1 июня японцы начали наступление двумя колоннами и быстро оттеснили наш авангард. В полдень японские батареи открыли сильный огонь по восточному участку. Наши батареи, стоявшие открыто на гребнях гор, понесли тяжкие потери. Под прикрытием своего огня японская пехотная дивизия повела наступление на левый участок позиции и к 3 часам дня подошла к нашим окопам на несколько сот шагов, а в 4 часа, засыпав эти окопы дождем ружейного и пулеметного огня, бросилась на них в атаку, пытаясь охватить наш левый фланг. Атака эта была отбита нами сильнейшим ружейным огнем. Наступившая темнота не позволила японцам повторить ее, и они прекратили даже артиллерийский огонь.
Частный успех — отбитие атаки — воодушевил генерала Штакельберга на переход в наступление, и он предполагал произвести его вечером того же 1 июня или на рассвете [133] 2-го. Однако диспозиции для этого им отдано не было, а были лишь посланы начальникам участков позиции записки, в которых говорилось, что командир корпуса предоставляет им «сговориться» между собою относительно атаки противника без всякого указания на создавшуюся обстановку. Кавалерия должна была содействовать атаке поисками на фланге и в тылу противника, оттянуть на себя часть его сил и выяснить, не идут ли к нему подкрепления. В общем, план наступления, по-видимому, был таков: главный удар нанести противнику нашим левым флангом с охватом его правого фланга; нашему же правому флангу надлежало ограничиться обороной.
Генерал Оку, в свою очередь, решил атаковать нашу позицию всеми своими силами: одна дивизия должна наступать с фронта, другая — произвести обход нашего правого фланга, а третья — оставаться в резерве.
Японцы начали наступление на фронт нашего правого участка и охват его фланга в 6 часов утра 2 июня, и уже около 8 часов утра 36-й восточносибирский стрелковый полк обстреливался ими с трех сторон. Конница наша, под командой генерала Самсонова, пыталась было еще в 5 часов утра произвести указанный ей поиск на фланге и в тылу противника, но была встречена сильным ружейным огнем из лесу и с высот к югу от деревни Тафаншин. Спешившись, она завязала перестрелку, но под натиском значительных сил противника, наступавших на нашу позицию, вынуждена была отойти к деревне Лункао, откуда и стала наблюдать за действиями противника, много способствуя тому, что наша неудача не обратилась в катастрофу.
Для противодействия обходу японцами нашего правого фланга из частного резерва высланы были сперва 2 роты, а затем из общего резерва — и полк с батареей. Эти войска лихой контратакой задержали наступление противника, но не смогли его остановить вовсе, и японцы продолжали врезываться клином между позициями 35 и 36 восточносибирских стрелковых полков, грозя последнему полным [134] окружением. Для спасения его генерал Штакельберг лично двинул в бой из 4 батальонов общего резерва еще два. Но и это не помогло делу: около 11 1/2 часов утра получено было донесение от генерала Самсонова, что японцы вышли в тыл корпуса севернее станции Вафангоу. Таким образом, их обходное движение удалось вполне.
Между тем начальники двух атакующих колонн нашего левого участка еще и к 12 часам дня не успели «сговориться» о времени и способе действия. 1-я восточносибирская стрелковая дивизия генерала Гернгросса сосредоточилась у деревни Вафанвопен для наступления к рассвету, между тем как бригада 35-й пехотной дивизии генерал-майора Гласко, предназначенная для обхода правого фланга и находившаяся в тылу корпуса у деревни Цюйзятунь, поднялась с бивака лишь в половине 5 часа утра. По дороге к Вафанвопену ложным донесением, что японцы показались у деревни Цюйзятунь и угрожают левому флангу корпуса, бригада была остановлена. Только к 10 часам утра выяснилось, что противника не видно здесь «и на десять верст кругом». Тогда бригада двинулась вперед. Но было уже поздно. Генерал Гернгросс, прождав 8 часов подхода отряда генерала Гласко, самостоятельно начал наступление, и хотя имел частный успех, но развить его не мог и около 2 часов дня вынужден был отдать войскам приказ об отступлении, так как войска центра и правого фланга уже отходили под напором превосходных сил противника, изнуренные долгим боем и зноем и своевременно не поддержанные действиями нашего левого фланга.
При отступлении пришлось оставить на позиции 17 орудий, большею частью разбитых неприятельскими снарядами и лишившихся всех офицеров и прислуги. Мы потеряли в этом бою 124 офицера и 3348 нижних чинов убитыми и ранеными. Противник не преследовал, и отступление совершилось под прикрытием прибывшего к концу боя Тобольского сибирского пехотного полка.
Итак, мы в третий раз потерпели серьезную неудачу. Причинами ее, как и под Тюренченом и под Цзиньчжоу, [135] следует считать внутреннее противоречие в данных командующим армией генералу Штакельбергу директивах, недостаточную силу выдвинутого вперед корпуса; отсутствие разведки о силах противника; отсутствие диспозиции для боя второго дня, неопределенность приказаний, переданных полевыми записками; отсутствие инициативы у многих начальствующих лиц и полное отсутствие руководства боем со стороны командира корпуса; неумелое пользование им артиллерией, расположенной открыто, и конницей, работа которой сведена была целиком к наблюдению за противником.
Ответственность за неудачу возложена была, конечно, на генерала Штакельберга. Генерал-адъютант Алексеев требовал даже отрешения его от командования корпусом, но защитником Штакельберга явился генерал Куропаткин. В письме от 3 июля 1904 г. к главнокомандующему он извинял генерала Штакельберга тем, что против него действовала большая часть высадившихся на Квантуне сил противника, что у нас к началу боя было только 36 батальонов, что гористая местность помешала разведке сил и расположения противника и что выдвинутое положение его корпуса давало случай армии Куроки отрезать ему путь отступления.
Было бы долго входить здесь в разбор всех этих объяснений, остановимся на последнем: в то время как корпус генерала Штакельберга вел бой у Вафангоу, передовые части армии Нодзу начали наступление от Сюяня к Хайчену и на Далинском перевале вступили в бой с отрядом генерала Левестама (10 батальонов и 20 орудий).
Получив известие об этом бое, генерал Куропаткин сейчас же предписал генералу барону Штакельбергу «даже в случае победного боя не увлекаться преследованием». Между тем это наступление было только демонстрацией: как только Нодзу стало известно об успехе, одержанном Оку под Вафангоу, он тотчас же, 3 июня, прекратил наступление на Далинский перевал. Армия Куроки продвинулась за это время в направлении к Дашичао всего лишь на [136] 50 верст. Итак, все эти страхи генерала Куропаткина были напрасны и свидетельствовали лишь об его непрозорливости. А между тем они, конечно, отражались на психике барона Штакельберга, вынужденного вести операцию, которой не сочувствовал командующий армией, цели которой были очень далеки, а средства для их достижения очень малы, которая в самом же начале, даже «в случае победного боя», сводилась к нулю и теряла всякий смысл.
Под Вафангоу впервые сказалось губительно для дела двоевластие, царившее над армией в лице главнокомандующего и командующего армией в качестве «самостоятельного помощника» первого. Различие их взглядов на способы ведения войны, проявлявшееся и ранее, на этот раз проявилось особенно резко, затянув производство задуманной первым из них операции почти на целый месяц. С Вафангоу ярко определилось в штабе главнокомандующего стремление «вперед» и желание захватить инициативу действий, а в штабе командующего армией тяготение «назад», «терпение» и «осторожность», преувеличенное представление о противнике и полное подчинение его воле, его инициативе.
Неудача под Вафангоу не поколебала, однако, наступательных тенденций генерал-адъютанта Алексеева, и он уже 7 июня запросил генерала Куропаткина, не признает ли он возможным нанести армии Куроки отдельное поражение. Генерал Куропаткин ответил, что если наступление неприятеля с юга есть только демонстрация, то он перейдет с армией в наступление против Куроки.
Взаимное расположение сторон в это время было следующее:
1-я японская армия (Куроки) — 3 дивизии, 1 резервная бригада и 1 кавалерийская бригада — стояла двумя группами: у Айянамыня и Фынхуанчена; 2-я японская армия (Ноги) — 4 дивизии — осаждала Порт-Артур; 3-я японская армия (Оку) — 3 дивизии и 1 кавалерийская бригада — после боя у Вафангоу продвинулась вперед и занимала Сеньючен; 4-я японская армия (Нодзу) — 3 дивизии — стояла у Сюяня. [137]
Против армии Куроки — на Феншуйлинском, Модулинском и Тхазелинском перевалах стоял Восточный отряд: 18 батальонов стрелков, 1 батальон саперов, 9 сотен и 40 орудий 3 сибирского армейского корпуса; им командовал теперь, вместо генерала Засулича, генерал-лейтенант граф Келлер; против армии Нодзу — у Симучена, на Далинском и Пханлинском перевалах стоял отряд генерала Левестама: 11 батальонов, 5 сотен и 28 орудий (части 4-го и 3-го корпусов сибирской армии); против армии Оку у Гайчжоу — 1-й сибирский корпус генерала барона Штакельберга: 24 батальона, 6 эскадронов и 64 орудия (1-я и 9-я восточносибирские стрелковые дивизии). Связью между отрядами Штакельберга и Левестама служил отряд генерала Мищенко (23 сотни и 6 конных орудий), стоявший, после отхода от Сюяня, у Сахотанаи наблюдавший перевалы Уйдалин и Чапанлин, а резервом им служил 4-й сибирский армейский корпус (24 батальона, 6 сотен и 32 орудия) генерала Зарубаева, сосредоточенный на линии Танчи-Дашичао. Сибирская казачья дивизия (генерала Самсонова) вела разведку на фронте отряда генерала Штакельберга. Отряд генерала Коссаговского у Давана наблюдал течение Ляохе и Монголии, обеспечивая правый фланг армии, а отряд генерала Ренненкампфа (4 батальона, 18 сотен, 8 горных орудий и 6 конных орудий), стоя у Саймацзы и Цзянчана, прикрывал левый фланг армии. Главные ее силы: 28 батальонов, 4 сотни и 80 орудий — стояли на линии Ляоян-Хайчен, и сюда же подходили головные части 10 армейского корпуса, за которым следовал 17-й армейский корпус.
Таким образом, Маньчжурская армия занимала линию длиною около 200 верст от Инкоу до Цзянчана с небольшим резервом в Ляояне. Готовая всюду встретить противника, она была, однако, повсюду слаба для того, чтобы дать решительный отпор наступлению противника. Эта «кордонная система» ведения войны, давно осужденная историей и военной наукой, была на этот раз воскрешена Куропаткиным потому, что с самого начала кампании он определял [138] все свои действия в зависимости от операций японцев и не пытался вернуть себе инициативу, и, во-вторых, потому, что сведения о противнике, его намерениях, силе и местонахождении были чрезвычайно смутны, неопределенны и подчас совершенно отсутствовали. Отсюда вытекала крайняя чувствительность к слухам, выражавшаяся в том, что при первом же тревожном известии о движении противника для противодействия ему на угрожаемый пункт переводились части из одной группы в другую, эта последняя усиливалась на счет третьей и т.д., создавая в результате изнурявшее людей «метание» из стороны в сторону и нарушение организации корпусов, дивизий, бригад и полков, получавших смешанный состав{79}. О малой осведомленности нашей о противнике и об отсутствии у наших вождей ясной [139] и определенной цели действий и плана свидетельствует между прочим следующий факт.
12 июня штаб генерал-адъютанта Алексеева телеграфировал генералу Куропаткину, что, по имевшимся у него сведениям, южная японская армия (Оку) заметно приблизилась к району нашего расположения, тогда как армия Куроки остается на месте, и потому спрашивалось: где и с какими силами предполагается дать отпор противнику, если обе его группы перейдут в наступление. Генерал Куропаткин ответил на это, что намерен дать бой у Дашичао.
В действительности же происходило следующее. По прибытии на театр военных действий главнокомандующего японскими армиями маршала Ойямы армия Куроки первою начала 11 июня общее наступление их на Ляоян и 12 июня заняла Чипалинский перевал; 13 она оттеснила отряд генерала Ренненкамфа от города Саймацзы и заняла Модулинский и Феншуйлинский перевалы, так что в руках Восточного отряда остался только Янзелинский перевал. В тот же день, 13 июня, начала наступление к Ляояну армия Нодзу; 14 числа она атаковала отряд генерала Левестама, занимавший Далинский перевал, и после 3-часового боя заставила его очистить и отойти к Симучену. Очищение нами Далинского перевала вынудило и генерала Мищенко прекратить упорную и победную оборону Саньхотанскаго перевала, веденную им с 10 по 15 июня{80}. Чтобы не быть обойденным со стороны Далинского перевала, он отвел свой отряд к Танчи, впереди Дашичао, где уже сосредоточивались главные силы нашей армии, отходившей с перевалов. Наконец, 26 июня двинулась вперед и армия Оку, и в тот же день заняла Гайчжоу; наша конница и передовые части 1-го Сибирского армейского корпуса отошли к Дашичао.
Таким образом, перевалы главного горного хребта Феншуйлинского были быстро потеряны нами. Японцы действовали в этом случае везде одинаково. Демонстрируя на фронте слабость русских отрядов, занимавших перевалы, они направляли значительные силы в обход их обоих флангов, [141] и так как мы не догадались возвести на перевалах сомкнутых укреплений, позволяющих держаться до прибытия резервов, то позиции очищались нами при одном обнаружении обхода{81}. Между тем японцы, заняв перевалы, тотчас же приступили к их укреплению, причем укрепляли не только главные, но и второстепенные и даже горные тропинки, по которым могли бы пробраться в район их расположения наши одиночные разведчики.
Вследствие этого Феншуйлинский хребет скоро стал для нас непроницаемой стеной, скрывавшей расположение японских армий и их передвижения.
Попытки нашей конницы проникнуть за хребет не имели успеха. Наши разъезды всюду натыкались на японскую пехоту, засевшую в горах, в окопах. Тогда стали посылать охотничьи команды стрелковых полков, но и они не имели успеха. Немало погибло в это время наших отважных разведчиков, смело шедших в лабиринт маньчжурских сопок без знания китайского языка, с плохими картами, а иногда и без них, и с малым количеством денег, чтобы купить на них молчание местного населения и его содействие{82}.
19 июня один из наших разъездов обнаружил движение небольшого японского отряда по дороге от Тицао к Ляндясаню. Так как дорога эта выводила японцев к левому флангу позиции Восточного отряда, то обстоятельство это сильно встревожило начальника отряда графа Келлера. Он решил немедленно же усиленной рекогносцировкой раскрыть силы противника и его намерения. Задумана была она весьма оригинально. До сих пор ночным боем пользовались как хорошим, хотя и рискованным средством для достижения с наименьшими потерями наибольших, решительных результатов. На этот раз ночной бой должен был дать не победу, не захват неприятельской позиции, а только сведения о нем. Такое применение решительного средства к достижению частной цели должно было, конечно, обойтись нам недешево.
Сформированы были две колонны разной силы и разного назначения: левая, под командой полковника Лечицкого [142] (вторые батальоны 10 и 24 восточносибирского стрелкового полка), должна была, собственно, разведать силы противника; правая — один батальон 22 восточносибирского стрелкового полка, под командой подполковника Гарницкого, должна была отвлекать на себя противника для облегчения действий первой колонны.
В ночь на 21 июня обе они были двинуты на Сяокалинский и Ошхайлинский перевалы, штыками сбили передовые части японцев, но продвинуться вперед не могли и утром уже отошли обратно к Тхавуану, потеряв 15 офицеров и 430 нижних чинов{83}.
Бой этот не достиг поставленной графом Келлером цели: японцы не обнаружили своей артиллерии, упорная же оборона ими перевалов создала представление об их значительных силах. Между тем неуспех этого боя должен быть объясняем прежде всего плохой организацией нападения, плохим знанием местности, поздним выступлением колонн, отсутствием общего плана атаки и резерва и, наконец, назначением в состав левой колонны батальонов разных полков, но с одноименными ротами, что привело к путанице в суматохе ночного боя, когда части и люди перемешались.
Неудовлетворенный результатами этой усиленной рекогносцировки, граф Келлер решил повторить ее с большими силами и назначил для этого 18 батальонов и 12 орудий{84}.
«В основу плана наступления положена была, — по словам участника его А. Свечина, — неспособность наша к активным действиям днем вследствие отсутствия у нас горной артиллерии и неумения и боязни развернуть в горах полевые батареи. Поневоле пришлось принять (опять) план нападения на японцев ночью».
Войска были разделены на три колонны. Руководство ими было возложено на генерала Кашталинского, который, по рассказу А. Свечина, не скрывал своего враждебного отношения к предпринимаемому наступлению. При обсуждении плана атаки он молчал, а в журнале военных действий своей дивизии накануне боя он собственноручно написал: [143] «В успех наступления 3 июля, в коем на меня возложено управление главной атакой, я не верю. Кроме бесполезного пролития крови, из этого дела ничего не выйдет»{85}.
Действительно, так и случилось. Выступив из Тхавуана вечером 3 июля, колонны наши быстро отбросили японские сторожевые заставы и заняли указанные им перевалы. Но с рассветом японцы сосредоточили значительные силы против нашей средней колонны и открыли по ней сильный огонь из горных орудий. Наша полевая артиллерия, по условиям местности, не могла соперничать с ними и была отослана генералом Кашталинским в тыл еще в 6 часов утра. Не подготовленная артиллерийским огнем и не поддержанная им, атака нашей пехоты не удалась, и средняя колонна по приказанию графа Келлера была отведена обратно на Янзелинскую позицию. Вслед за нею отошли и боковые колонны, хотя левая (12-й восточносибирский стрелковый полк) и отбила все атаки японцев, пытавшихся сбить ее с Малого Сыбейлинского перевала.
И эта рекогносцировка дала нам очень мало, а стоила еще дороже. Мы потеряли 3–4 июля 1240 человек, а японцы — около 500 человек.
По поводу этого последнего боя английский военный агент при армии Куроки, генерал-лейтенант сэр Ян Гамильтон высказывает свое «очень твердое убеждение», что если бы русские войска были смело управляемы, то в любой момент, до 7 часов утра они могли прорвать японскую позицию в том или другом пункте. «Но как раз в ту минуту, — говорит он, — когда надлежало броситься в отчаянную, решительную атаку, русскими, казалось, овладевала какая-то странная летаргия, как бы паралич воли»{86}. Сэру Гамильтону кажется странным, как могут русские солдаты, «столь упорные и грозные при отступлении, быть такими нерешительными для атаки». Если бы, однако, Гамильтон знал отношение генерала Кашталинского к порученной ему атаке и демонстративное поведение его перед войсками, он удивился бы выдержке, дисциплине и чувству долга русского [144] солдата, в котором сами начальники убивали энергию и веру в успех.
Очевидно, опасаясь новых покушений со стороны русских отрядов на Феншуйлинский хребет, понимая, как близка была 3–4 июля опасность прорыва этой стены, маскирующей силы и передвижения войск и обеспечивающей безопасность складов, Ойяма делает чрезвычайно ловкий стратегический ход, сразу меняющий создавшуюся игру. Он решает отодвинуть русские отряды от хребта и создать для них такую угрозу, которая парализовала бы окончательно их и без того слабые наступательные тенденции. С этой целью он приказывает части армии Куроки 5 июля, т. е. на другой же день после победной защиты ею перевалов, атаковать бригаду генерала Гершельмана у Сихеяна. После двухдневного упорного боя Сихеян был занят 6 июля японцами, и для них открывался теперь путь на Мукден, в обход (через Бенсиху) левого фланга Ляоянских позиций.
Понятна паника, распространившаяся в первое время после очищения Сихеяна, в командных сферах нашей армии. Мукден — сердце Маньчжурии — был в то же время нашим крупным военно-административным центром, важною промежуточною базою нашей армии, резиденцией Наместника-главнокомандующего. Инженерная оборона его была еще только в зачатке; гарнизон был ничтожен по численности. Захват его смелым, внезапным ударом грозил неисчислимыми последствиями; преувеличенное же представление о противнике, в котором (особенно в лице Куроки) предполагали идеальное сочетание тонкого стратегического расчета со смелостью замыслов и дерзостью действий, заставляло в то время многих очень трезвых людей верить в возможность этого факта.
Опасное положение, в котором очутился Мукден, обострило и без того уже натянутые со дня Вафангоуской операции отношения между двумя вождями одной армии, генерал-адъютантом Алексеевым и генерал-адъютантом Куропаткиным. Первый находил, что создавшееся невыгодное для нас стратегическое положение есть результат пассивной [145] стратегии Куропаткина, что последний, владея перевалами, упустил в свое время возможность разбить войска противника по частям и что теперь единственным выходом из этого печального и опасного положения было вернуть себе инициативу действий немедленным переходом в наступление. Для этой цели имевшихся у нас в то время сил (131 батальон) генерал-адъютанту Алексееву казалось вполне достаточным. И потому еще 28 июня он предложил генералу Куропаткину для обеспечения его сообщений и особенно Ляояна, а также в видах приобретения большей свободы действий, сохраняя оборонительное положение на южном фронте и не ожидая нападения с востока, самому перейти в наступление против армии Куроки.
Но никогда еще дух армии не был у нас в таком пренебрежении, никогда еще так мало не учитывали и не ценили его и никогда число, простое арифметическое соотношение сил наших и противника, не подчиняло себе так полно полководца.
Генерал Куропаткин и в этот раз ответил главнокомандующему, что силы Маньчжурской армии малы, что необходимо включить в нее 1-й армейский и 5-й сибирский корпуса и, кроме того, прислать еще два корпуса из Европейской России.
Заявив ранее, что у Дашичао он намерен дать решительный бой, генерал Куропаткин отказывается теперь от этого намерения «ввиду предполагаемой им группировки неприятельских сил и местных условий» и признает «соответственным, для улучшения стратегического положения Маньчжурской армии, отвести войска от Дашичао, дабы у Хайчена сосредоточить сильную группу». Он предвидит, что оставление Дашичао повлечет оставление важного в стратегическом и экономическом отношении порта Инкоу, через который японцы будут получать продовольствие для своих армий в Маньчжурии, — он сознает, что все это произведет неблагоприятное для нас впечатление на китайцев, повлечет потерю стоящей в Инкоу канонерской лодки «Сивуч» и лишит нас последней возможности поддерживать [146] морем сношение с Артуром, — но ни одно из этих последствий не останавливает уже Куропаткина в его намерении очистить Дашичао без боя.
Характерно, что обо всем этом главнокомандующий узнал лишь окольным путем, через Петербург из Высочайшей телеграммы от 30 июня. Ему лично генерал Куропаткин сообщал в телеграмме от 30 же июня, что при предполагаемом им численном превосходстве японцев под Дашичао принимать решительный бой на неудобной и растянутой позиции он признает нецелесообразным, но «отход наших войск последует только при переходе японцев в наступление... Таковое ожидаю ежедневно», — прибавлял генерал Куропаткин.
В ответ на Высочайшую телеграмму генерал-адъютант Алексеев всеподданнейше донес, что потеря Инкоу будет иметь для нас самые неблагоприятные последствия, особенно в отношении выручки Порт-Артура, в которой последний все более и более нуждается. Вместе с тем генерал-адъютант Алексеев вызвал к себе в Мукден генерала Куропаткина для обсуждения обстановки, создавшейся после очищения нами Сихеяна, и для убеждения его в необходимости перейти к активному образу действий. На этот раз ему как будто удалось склонить к наступлению генерала Куропаткина. На совещании, состоявшемся 7 июля, было решено: удерживая наши позиции против армии Оку и Нодзу (т.е. Дашичао и Инкоу), начать наступление против Куроки войсками Восточного отряда, 10 и 17 армейских корпусов.
Куропаткин казался настолько убежденным доводами главнокомандующего, что даже принял лично на себя руководство этой последней операцией и уже более не возвращался в Дашичао, куда он перенес из Ляояна после Вафангоуского боя свою главную квартиру. В действительности это было не так: возвращаться в Дашичао было незачем, ибо участь его была уже решена Куропаткиным: он должен был быть оставлен нами. Совещание 7 июля внесло в этот вопрос лишь то изменение, что до него генерал Куропаткин [147] склонен был очистить этот пункт без боя, а теперь это должно было быть сделано только после демонстративной обороны позиции. И так как такой способ действий всегда истолковывается как поражение, то, конечно, не ему, генералу Куропаткину, надлежало связывать с этим сражением свое имя, все еще служившее залогом успеха.
Поэтому, хотя с того самого дня (26 июня), как армия Оку заняла город Гайчжоу, атмосфера у Дашичао все более насыщалась ожиданием решительного боя, генерал Куропаткин, не выжидая развязки событий на этом важном стратегическом пункте и по-прежнему предоставляя ход их усмотрению и воле противника, 8 июля уехал из Ляояна совсем в другую сторону от Дашичао — в Аньпин и далее в Гудзяцзы. Здесь должен был сосредоточиться весь 10-й корпус, с которым генерал Куропаткин предполагал начать наступление против Куроки атакой Сихеяна.
Общее руководство войсками Южного отряда (1-й и 4-й Сибирские армейские корпуса) он возложил на командира 4 Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенанта Зарубаева. Ставя задачею для Южного отряда охрану пространства от побережья Ляодунского залива к востоку на 50 верст и охрану Инкоу, генерал Куропаткин вместе с тем указывал генералу Зарубаеву, что положение его отряда представляется не вполне обеспеченным, так как, по имеющимся сведениям, противник собрал у Симучена значительные силы, которые могут быть двинуты им на путь отступления Южного отряда к Хайчену. Поэтому, признавая позицию у Дашичао неудобной для обороны, генерал Куропаткин полагал наиболее целесообразным отвести отряд к Хайчену, где могут быть сосредоточены 1-й, 2-й и 4-й Сибирские армейские корпуса и часть 10 корпуса. Отступление, по мнению командующего армией, должно было, однако, начаться не иначе, как под сильным давлением передовых частей противника на наши арьергарды.
По сведениям, имевшимся в конце июня в штабе армии, против Южного отряда сосредоточилось у Дашичао 5 или 6 японских дивизий, не считая резервных бригад. Но накануне [148] боя мнение генерала Куропаткина о численности противника изменилось. Сообщая 9 июля генералу Зарубаеву, что он принимает на себя руководство наступлением против Куроки, и вторично указывая, что задача Южного отряда не должна носить характера упорной обороны, генерал Куропаткин высказал предположение, что против Южного отряда действуют, «вероятно, менее 4-х дивизий, не считая резервных войск». Это резкое понижение численности противника, вероятно, и должно было обеспечить исполнение данного генералу Зарубаеву в той же директиве приказания: оттянуть в свой общий резерв часть сил 1 Сибирского корпуса, а это последнее обстоятельство, в свою очередь, обеспечивало Куропаткину исполнение его требования о неупорной обороне Дашичаоской позиции.
Южный отряд насчитывал в это время в составе обоих своих корпусов 48 батальонов, 51 сотню и 114 орудий. Резервом для этих войск служила бригада 35 пехотной дивизии с 30 орудиями, стоявшая в Ляояне, а в крайнем случае, при отсутствии опасности со стороны Симучена, на поддержку их могла быть двинута из Хайчена еще одна бригада (31-й пехотной дивизии). Стало быть, на подкрепление Южному отряду могло быть послано 16 батальонов, 4 сотни и 30 орудий.
Этих сил, казалось, уже можно было считать достаточным для того чтобы, действуя по внутренним операционным линиям, сильным энергичным ударом спутать расчеты и планы противника и заставить его считаться с нашей волей. Для этого нужна была решимость, ясно поставленная и всеми видимая цель, нужен был свой определенный план действий, твердость в его осуществлении и согласие между вождями.
Но ничего этого не было. Как и в дни вафангоуской операции, главнокомандующий проявил стремление вперед, а командующий армией обнаруживал стремление назад, так как всякая позиция, находившаяся у него в тылу, казалась ему лучше той, которую он в данный момент занимал; главнокомандующий ставил целью выручку Порт-Артура, а командующий [149] армией ее не признавал и не задавался ею, так как судьба осажденной крепости в это время его еще мало тревожила. Хотя война тянулась уже с полгода, но целью действий генерала Куропаткина все еще было сосредоточение армии. Едва прибывали на театр военных действий одни части, как он уже писал о необходимости выслать из России новые и, ожидая их, «сосредоточивался». Наконец, план действий главнокомандующего заключался в решительном противодействии противнику и требовал наступления для победы; образ действий командующего армией был всегда пассивный: всюду лишь демонстративная оборона и забота о заблаговременном отступлении.
На согласование этих противоречий, на взаимное убеждение друг друга в правоте своих взглядов, на преодоление колебаний одного и настойчивости другого уходило дорогое время.
И никогда, быть может, генерал Куропаткин не проявлял столько колебаний и нерешительности, как под Дашичао.
Он не мог не понимать чрезвычайной важности обладания нами этим пунктом. Он понимал это, как видно из всеподданнейшей его депеши Государю, сообщенной 30 июня адмиралу Алексееву, и чем вернее оценивал его сам, тем более убеждал его в нем главнокомандующий, тем сильнее, видимо, росло в душе генерала Куропаткина чувство ответственности за неудачу, страх пред нею, неуверенность в успехе и тем сильнее прельщала его позиция. Быть может, в тактическом отношении она и была выгоднее дашичаоской, но стратегического значения она не имела никакого; это было ясно всем, и этого не мог в тайниках души не сознавать сам генерал Куропаткин. И, сознавая это, он долго не решается отказаться от возможности дать решительный бой у Дашичао и тем открыть себе путь к Порт-Артуру.
Мы знаем уже, что в начале июня он решительно заявил главнокомандующему, что бой у Дашичао будет дан. Но 25 или 26 июня в вагоне командующего армией в Дашичао собирается военный совет, на котором обсуждается, [150] казалось бы, уже решенный вопрос: сражаться ли на дашичаоской позиции или очищать ее без боя. Генерал-квартирмейстер штаба армии генерал-майор Харкевич высказался за первое решение вопроса, а начальник штаба армии генерал-лейтенант Сахаров — за второе; генерал Куропаткин согласился с последним. Отдана была диспозиция для отступления войск от Дашичао. Часть обоза уже ушла. Но на утро вопрос был перерешен в смысле принятия боя у Дашичао.
28 июня предписанием за №6258 генерал Куропаткин сообщил генералу Зарубаеву, что в целях наилучшего обеспечения себе успеха решительного столкновения с противником и для того, чтобы дать наиболее прочную опору переходу армии в наступление, он, командующий армией, признает наиболее целесообразным сосредоточиться к Хайчену, но предлагает начать отход с позиции не иначе, как под сильным давлением передовых частей противника на наши арьергарды.
Решение удерживать боем позиции у Дашичао явилось у генерала Куропаткина вновь 5 июля, когда к Дашичао стали подходить направленные туда ранее подкрепления: бригада 35-й пехотной дивизии и головные части 3-й пехотной дивизии, вследствие чего генералу Зарубаеву приказано «деятельно продолжать укрепление избранных позиций». Но уже 6 числа подвоз подкреплений к Дашичао прекращен: в Дашичао приказано высадить только один полк 3-й дивизии, а прочие оставить в Ляояне, и Южному отряду иметь в виду отход к Хайчену. 7 июля на совещании с главнокомандующим, как мы уже знаем, решено удерживать позиции у Дашичао, а 9 генералом Куропаткиным дана генералу Зарубаеву директива, в которой указывалось, что возложенные на Южный отряд задачи «не должны носить характера упорной обороны, и если противник развернет для боя значительные силы, с боем отходить на Хайчен». Таким образом, опять, как в дни, предшествовавшие Вафангоу, на все эти пререкания, совещания и колебания бесполезно был потерян почти месяц. Японцы, конечно, им [151] воспользовались и, овладев Феншуйлинским хребтом, грозили теперь уже самому Мукдену.
Отъезд генерала Куропаткина из Дашичао в Ляоян, свидание его с главнокомандующим в Мукдене и затем отъезд командующего армией в Гудзяцзы не могли укрыться от японских шпионов, легко скрывавшихся в китайском населении, — были сообщены ими, куда следует, и правильно истолкованы штабом Ойямы: «центр тяжести военных действий переносится русскими с юга на восток, против Куроки, угрожающего Мукдену. Дашичао, очевидно, потерял свое значение в глазах русского командующего армией, он покинул его, несмотря на угрожавшую этому пункту опасность, почти накануне ее осуществления». И вот, чтобы сохранить за собой инициативу действий, чтобы отвлечь внимание Куропаткина от армии Куроки снова на юг и помешать атаке Сихеяна, Ойяма решает вновь предупредить русских в наступлении и приказывает армиям Оку и Нодзу атаковать наш Южный отряд у Дашичао.
10 июля, как всегда рано утром, японцы начали наступление на правый наш авангард, стоявший у деревни Потайцзы, а в 9 часов утра атаковали и левый авангард — у деревни Нандалин{87}. Наши отряды упорно оборонялись, и, чтобы сбить их, японцы ввели в дело почти 2 дивизии и 30 орудий. Но и эти силы не сломили упорства обороны, и японцы были остановлены огнем наших батарей, которые, наученные горьким опытом под Вафангоу, чрезвычайно метко стреляли теперь с закрытых позиций. В 4 часа дня японцы прекратили бой.
На основании тюренченского, цзиньчжоуского и вафангоуского опытов, быть может, следует предположить, что со стороны противника это было лишь усиленной рекогносцировкой расположения наших войск с целью обнаружить нашу артиллерию. Как бы то ни было, но 11 июля японцы возобновили наступление и стремительно атаковали центр нашей позиции, занятый 12-м Барнаульским сибирским пехотным полком. Отброшенные штыками барнаульцев, они сосредоточили против одного полка целую дивизию, но с [152] атакой медлили. Они, видимо, ждали результатов своих действий на наши фланги: 60-орудийной батареей они громили наш правый фланг, занятый войсками 1 сибирского армейского корпуса, и демонстрировали против левого, занятого бригадой генерала Шилейко. Однако и в этот день наша артиллерия боролась так же искусно, как накануне. Барнаульцы, предводимые своим молодцом-командиром полковником Добротиным, то и дело сами переходили в наступление. Генерал Шилейко искусно переменил фронт своего боевого порядка под огнем противника и заставил его развернуть значительные силы. Конный отряд генерала Мищенко грозил в то же время японцам обходом их правого фланга; 1-й сибирский корпус стойко держался под сильным артиллерийским огнем. И общее одушевление наших войск успехом обороны росло. Только в половине 8 часа вечера японцы, наконец, отважились, под покровом быстро сгущавшихся сумерек, произвести штыковую атаку на центр нашей позиции, но барнаульцы лихо ее отбили штыками. И еще три раза бросались японцы на нашу позицию, но каждый раз барнаульцы встречали их штыковой контратакой, а томцы — метким ружейным огнем. Видя безуспешность всех своих усилий, японцы прекратили бой в 9 часов вечера. Мы потеряли за эти два дня 37 офицеров и 782 нижних чина, а у японцев выбыло 50 офицеров и около 1000 нижних чинов.
Воодушевленные первым серьезным успехом за полгода войны, войска Южного отряда ждали на утро или новой атаки противника, или перехода их самих в наступление. Но ожидания эти не сбылись: в ту же ночь после победоносного боя войска Южного отряда оставили позиции, которые они так доблестно защищали два дня, и отошли к Хайчену.
Ответственность за это отступление, сводившее к нулю наш первый моральный и материальный успех, приходится возлагать не на генерала Зарубаева. Еще перед боем ему было определенно указано командующим армией: 1) на превосходство сил японцев, сравнительно с численностью [153] войск Южного отряда; 2) на опасное положение отряда ввиду возможности прорыва противника в тыл, к Хайчену, через Симучен; 3) на непригодность дашичаоской позиции для решительного боя на ней и, наконец; 4) на то, что оборона позиции отнюдь не должна быть упорной.
Но и во время боя, находясь в Аньпине, за сотню верст от Дашичао, командующий армией не оставлял генерала Зарубаева своими указаниями в том же духе. Так, в самый разгар боя он счел нужным телеграммами сообщить генералу Зарубаеву, что «действия японцев против 1 корпуса могут иметь демонстративное значение», что японцы обладают способностью «сосредоточивать значительные силы в горной местности по тропам и даже двигаясь без дорог», и потому нужно опасаться обхода ими нашего левого фланга, что против Южного отряда возможно ожидать усиления неприятельских войск и т. д. Понятно, что такого рода сообщения, получаясь во время успешного хода боя, должны были производить на генерала Зарубаева впечатления «ушатов холодной воды» и, конечно, не способствовали выработке в нем инициативы развить успех вопреки этим заботам и опасениям командующего армией и полученных им ранее указаний.
Отступление от Дашичао после блистательно отбитых атак противника принято было войсками с чувством глубокой обиды и возмущения. Уезжавшему из Дашичао, как всегда в коляске, нелюбимому войсками генералу барону Штакельбергу громко бросались вслед бранные слова. Станция и вокзал подверглись разгрому. Последствием очищения нами Дашичао было занятие японцами Инкоу. Но мы до сих пор закрывали доступ японцам в Монголию и тем обеспечивали ее спокойствие; вместе с Инкоу и Ляохе мы потеряли также крайне важный и ценный путь сообщения, по которому из глубины Маньчжурии и Монголии нам доставлялись в изобилии скот, фураж и продовольственные запасы{88}; наконец, потеряв Инкоу, мы потеряли и стоявшую на его рейде канонерскую лодку «Сивуч»: она была [154] спешно отведена вверх по Ляохе и там, по малому количеству имевшегося на ней в то время динамита, довольно плохо взорвана и затоплена после взрыва.
Получив донесение о бое у Дашичао, генерал-адъютант Алексеев не мог не прийти к заключению, что отступление наших войск после двухдневной успешной обороны ими своих позиций не вызывалось никакой необходимостью, так как серьезного обхода нашего левого фланга не было, а в резерве у Симучена оставался еще весь 2-й Сибирский корпус. Поэтому он запросил командующего армией об истинных причинах отвода войск к Хайчену. Прямого ответа на этот вопрос генерал Куропаткин не дал, а лишь сообщил директивы, данные им разновременно генералу Зарубаеву.
И, действительно, что он мог ответить? Его действия в эти дни были полны непонятного противоречия. Согласившись на совещании 7 июля с главнокомандующим начать наступление против Куроки с войсками Восточного отряда, 10 и 17 корпусов, — сам вызвавшись принять на себя руководство этой операцией и для этого покинув Южный отряд накануне боя, генерал Куропаткин при первых же известиях о наступлении японцев на Дашичао оставил Гудзяпцы и возвратился к войскам южной группы, которые нашел уже под Хайченом. А как же наступление? А угроза Куроки Мукдену? Почему всем этим он вдруг пренебрег?
Не подозревая совершившейся во взглядах генерала Куропаткина перемены, главнокомандующий 11 июля телеграфировал ему, что принятое ими сообща 7 июля решение начать немедленное наступление против армии Куроки удостоилось Высочайшего одобрения и что для этой цели должны быть назначены достаточные силы. Но, узнав 12 июля, что генерал Куропаткин возвращается в Ляоян, главнокомандующий осторожно запросил его: предполагается ли им исполнить решение 7 июля, когда он рассчитывает начать наступление, с какими силами и какие меры приняты им для противодействия обходу левого фланга нашего расположения?
На первую из этих телеграмм генерал Куропаткин ответил [155] главнокомандующему 14 июля, что для наступления против Куроки в 10-м и 17-м корпусах и в Восточном отряде имеется всего лишь 64 батальона, а необходимо 80 батальонов; для этого он просил или возвратить в состав 10 и 17 корпусов вторые бригады 31-й и 35-й пехотных дивизий, находившиеся в Хайчене, или, «для ускорения начала энергичных наступательных действий», назначить в состав армии головную дивизию 5 сибирского армейского корпуса, предназначенного для обороны Приморской области.
Генерал-адъютант Алексеев, считая, что 64 батальонов, находящихся на южном фронте, достаточно для того, чтобы «с уверенностью (в успехе) встретить неприятеля», изъявил свое согласие на назначение 54-й резервной пехотной дивизии в состав Маньчжурской армии, но при условиях: 1) чтобы, не дожидаясь прибытия этой дивизии, вторые бригады 31-й и 35-й пехотных дивизий были включены в свои корпуса и 2) чтобы наступление на армию Куроки было начато безотлагательно.
Но генерал Куропаткин, хотя и указывал главнокомандующему на мероприятия, способные «ускорить начало энергичных наступательных действий», на самом деле, очевидно, не был склонен к ним. В тот же день, 14 июля, он сообщил главнокомандующему в ответ на его вторую телеграмму, что 10-й и 17-й корпуса совершенно не готовы к действиям в горах; что часть их колесного обоза спешно обращается во вьючный, что дороги разрабатываются, карта местности пополняется, о силе и расположении противника собираются дополнительные сведения и что вследствие всего этого определить время перехода в наступление пока не представляется возможным; для противодействия же намерению противника обойти наш левый фланг им выдвинут к Бенсиху небольшой отряд.
Итак, генерал Куропаткин снова отказывался от принятого им решения перейти в наступление. Но, может быть, зато он будет упорно оборонять Хайченскую позицию, к которой так стремился, сосредоточение на которой было куплено ценою потерянной победы? Да, объезжая 17 июля [156] Хайченскую позицию, он сказал начальнику 1-й восточносибирской стрелковой дивизии генерал-лейтенанту Гернгроссу, показывая на Хайчен-хэ: «Дальше этой реки ни шагу!»... А 19 июля уже принято было решение очистить и Хайчен.
Что же случилось? То, что все время случалось с нами в эту злосчастную кампанию, что всегда случается с пассивными борцами. Генерал Куропаткин, стремясь к Хайчену, «рассчитал без хозяина». Хозяином же был Ойяма, который 18 июля и перешел в наступление всеми своими тремя армиями.
Куроки атаковал: одною колонною — 10-й армейский корпус (генерал-лейтенант Случевский), стоявший у Лагоулина и занимавшей Юшулинский и Пьенлинский перевалы, а другою — Восточный отряд (генерал-лейтенант граф Келлер) на Янзелинском перевале (у деревни Тхавуань).
Нодзу атаковал 2-й сибирский армейский корпус (генерал-лейтенант Засулич) у Симучена, а Оку — передовые части 1 сибирского армейского корпуса (генерал-лейтенант барон Штакельберг) и 4 сибирского армейского корпуса (генерал-лейтенант Зарубаев), стоявшие южнее Хайчена.
В то время как действия Оку против Южного отряда носили демонстративный характер и имели целью удержать его на месте, Нодзу повел свою атаку очень энергично и двумя дивизиями обрушился на правый фланг 2 сибирского корпуса, занятый бригадой 31-й пехотной дивизии. Полки бригады, поддержанные отрядами полковников Лордкипанидзе и Поповича-Липоваца, мужественно оборонялись, сами переходя в частые штыковые атаки, и хотя потеряли при этом 75% своих офицеров, но все-таки сдержали наступление японцев. Однако угроза противника обойти наш правый фланг и отрезать отряд от южной группы была так велика, что командующий армией приказал генералу Засуличу отвести свой корпус к Хайчену. Отход после упорного боя в страшный знойный день был крайне труден. Корпус потерял 27 офицеров, 730 нижних чинов, причем 5 [157] офицеров и 120 нижних чинов были жертвами солнечного удара.
Для атаки Восточного отряда Куроки направил 1 1/2 дивизии. Бой начался на рассвете столкновением противника с нашими охотничьими командами. Последние держались очень упорно и обнаружили обход нашего правого фланга японской пехотной бригадой (6 батальонов). Для противодействия обходу здесь были спешно собраны 10 рот, которые и остановили его.
Затем начался артиллерийский поединок, во время которого около 3 часов дня был убит начальник отряда генерал-лейтенант граф Келлер, обходивший позицию и воодушевлявший войска примером личного мужества.
Нельзя сказать, чтобы граф Келлер пользовался большим авторитетом как полководец, — дела под Хояном 21 июня и 4 июля не способствовали этому, — но все же это был один из лучших наших генералов в эту войну: как вождю ему были присущи энергия, настойчивость в достижении боевых целей и личное мужество. Недоставало «уменья», что он и сам признавал неоднократно, прося генерала Куропаткина освободить его от командования отрядом, так как чувствовал себя не подготовленным к столь ответственной задаче. В отряде графа все любили как человека и начальника. Он был прост с солдатами, с офицерами держал себя как джентльмен и старший товарищ и был для всех доступен. В его отношениях к войскам чувствовалась искренняя сердечность и заботливость, и они всегда видели его на биваке рядом с собою, среди коновязей и палаток; на походе — среди колонн, на коне; в бою — под огнем. Такой именно начальник и нужен был войскам Восточного отряда, среди которых авторитет высших начальников был сильно поколеблен и ослаблен событиями Тюренченского боя. Под мягкой, но твердой рукой графа Келлера отряд оправился, повеселел и дрался молодецки. Личное мужество начальника отряда увлекало всех.
Его смерть произвела, конечно, на войска потрясающее впечатление, но не ослабила их стойкости. [158]
По свидетельству участника этого боя А. Свечина, «день 18 июля был блестящим днем для нашей артиллерии». Атаковавшие Тхавуанскую позицию японские войска располагали 12-ю полевыми и 1 горною батареями. Против наших 28 полевых орудий и 4 слабых коннорных пушек пограничной стражи у японцев было 78 орудий. Тем не менее наша артиллерия, деятельно работая до вечера, парализовала большую часть японских батарей и удачно помогала стрелкам отражать наступление японской пехоты{89}.
Зато в управлении боем тотчас после смерти графа Келлера начались недоразумения, повлекшие, между прочим, несвоевременный отход с позиции на левом фланге 23 восточносибирского стрелкового полка и в результате боевого дня отряд был отведен генерал-майором Кашталинским на Ляндясанскую позицию в 30 верстах от Ляояна{90}.
Атака японцев на 10-й корпус началась внезапным нападением их под покровом предрассветного тумана на сторожевое охранение, выставленное на Юшулинском перевале от 122 пехотного Тамбовского полка. Нападение это удалось, и полку грозила опасность быть смытым со своего бивака лавиной японского огня и штыков. Его спасла находчивость подполковника Липпомана, который бросился со своим батальоном на японцев и задержал их наступление. Полк успел занять позицию на сопках позади бивака; здесь на помощь ему подоспели части резерва, и дальнейшие попытки противника продвинуться вперед не имели уже успеха до вечера.
Одновременно с атакой Юшулинского перевала японцы атаковали и Пьенлинский перевал, занятый бригадой 9-й пехотной дивизии (генерал-майор Мартсон). Под давлением значительных сил, сразу введенных противником в дело, угрожаемый обходом обоих флангов авангард бригады уже в 8 часу утра начал очищать позицию. На помощь ему генерал Случевский двинул весь свой резерв, и бой затянулся до вечера. Однако, когда обнаружился обход японцами левого фланга позиции долиной реки Тайцзыхе, не было уже [159] средств отпарировать его, и корпусу пришлось отступить к Аньпилину.
Теперь армия Куроки была от Ляояна в расстоянии всего лишь 35 верст, тогда как войска Южного отряда (1-й, 2-й и 4-й сибирские армейские корпуса) находились от него в 60 верстах. Опасаясь за их судьбу, генерал Куропаткин 19 июля отдал приказ очистить Хайчен, что 20 и было исполнено.
21 июля войска Южного отряда сосредоточились на Айсандзянской позиции.
Серьезность положения, создавшегося для нашей армии вследствие потери ею в течение одной недели позиций у Дашичао и Хайчена, побудила главнокомандующего 20 же июля прибыть из Харбина в Ляоян для нового совещания с командующим армией. И на этом совещании, и затем в письме от 23 июля генерал-адъютант Алексеев ввиду угрожающего положения армии Куроки, предлагал генерал-адъютанту Куропаткину приложить все усилия к [162] тому, чтобы ее отбросить. Считая рискованным бой с соединенными японскими армиями на Ляоянской позиции, хотя и укрепленной, но не представлявшей особых выгод на фронте, а в тылу имевшей реку, главнокомандующий находил наиболее выгодным теперь же атаковать армию Куроки, демонстрируя на южном фронте. Для противодействия возможному обходу японцами Ляндясанской позиции с востока и операциям их против Мукдена главнокомандующий перечислил весь 5-й сибирский армейский корпус из Южно-Уссурийской группы войск в состав Маньчжурской армии и приказал ему сосредоточиться у Мукдена.
На новое предложение перейти в наступление генерал-адъютант Куропаткин ответил генерал-адъютанту Алексееву 24 июля в том смысле, что меры, принятые им против наступления японцев по правому берегу Тайцзыхе, значительно ослабили способность Восточного отряда к переходу в наступление до подхода подкреплений и обороноспособность южной группы войск.
Опять, стало быть, оставалось ждать событий и подчинять свои действия воле противника.
Сознавая, что этих объяснений недостаточно, генерал Куропаткин в оправдание своего образа действий и в объяснение неудач, постигавших Маньчжурскую армию в течение первого полугода войны, представил теперь в Петербург и главнокомандующему генерал-адъютанту Алексееву доклад, в котором подробно изложил, почему Маньчжурская армия и по сосредоточении своем все-таки не переходит в наступление, а отступает с одной позиции на другую. По словам доклада, к этому побуждает его, командующего армией, прежде всего превосходство сил противника, дающее последнему возможность сосредоточивать значительное их количество в точке удара. Затем на стороне японцев генерал Куропаткин признает следующие преимущества: лучшую подготовку и приспособленность к обстановке войны, многочисленную и отличную горную артиллерию, вьючный обоз, более легкую солдатскую ношу, высокий подъем духа и энергичное, умелое командование ими. [163]
Русским войскам, по мнению нашего командующего армией, приходилось вести войну в непривычных условиях. Обозы и солдатская ноша тяжелы, горной артиллерии почти нет; гаолян дает наступающим японцам большие преимущества; многочисленная конница наша стеснена при действии в горах; и наконец, в нашей армии не видно особого боевого воодушевления «вследствие неясности целей и причин войны».
На основании всех этих данных генерал-адъютант Куропаткин полагал, что для полного обеспечения успеха наступления нам нужно иметь значительное превосходство сил, а для этого необходимо отправить в Маньчжурию еще два корпуса войск; при мобилизации не брать запасных старших возрастов; все корпуса снабдить горной артиллерией, полковой обоз иметь двуколочный и частью вьючный, пополнить некомплект офицеров и безостановочно усиливать провозоспособность Китайско-Восточной ж. д.
Было бы долго входить здесь в разбор этих объяснений генерала Куропаткина, где в актив японцев был поставлен даже «гаолян, благоприятствовавший им при наступлении (как будто он не мог благоприятствовать при наступлении и нам!), и энергичное, умелое командование ими, а в нашем пассиве умолчано о том, в какой степени наши неудачи зависели от стратегии наших полководцев, в какой степени на них влиял подбор начальников и свойства их командования. Зато не было забыто «слабое боевое воодушевление» армии.
Мы же можем сказать, что боевое воодушевление было недостаточно только там, где были начальники, равнодушные к славе и пользе отечества, — «панические генералы», презиравшие свои войска и презираемые ими, грубые, надменные, невежественные, заботливые о себе и не заботливые о войсках. Но были генералы, войска которых и в этой «бесполезной войне» горели боевым воодушевлением в сознании, что на ратном поле не время спорить о причинах войны, что спор идет о чести, достоинстве и славе государства, народа и армии, — войска которых верили в своих [164] вождей и сильные этой верой готовы были на всякие жертвы. То были Кондратенко, Мищенко, Гернгросс, Самсонов, Ренненкампф, граф Келлер, Зарубаев, Данилов и др. Однако нельзя умолчать и о том, что постоянные отступления страшно деморализовали войска. Все чаще и чаще стало проявляться в них сознание, что «как ни дерись, а все равно велят отступать», и, стало быть, жертвы напрасны. И все чаще и чаще приходилось слышать жалобы войсковых начальников, что становится все труднее удерживать солдат в бою на месте.
В 20 числах июля наступил «период дождей» и более на две недели прервал военные действия. Ливень размыл дороги и нанес на них со скатов гор песок, ил и камни. Ручьи обратились в бурно шумящие, грозные потоки, затоплявшие лощины и деревни, сносившие мосты, вырывавшие вековые деревья и смывавшие биваки. Черноземные, прекрасно обработанные поля стали пучинами черной, жидкой и зловонной грязи, в которых тонули низенькие солдатские палатки. Над Маньчжурией повисло низко серое, хмурое небо, давившее душу своею безотрадною бесконечностью.