30. «Незабываемая картина»

Англичане на побережье «Меч»

Побережье «Меч» простиралось от Лион-сюр-Мер до Уистреана в устье Оранского канала{73}. На большей части его территории находились дома отдыха и туристические учреждения, располагавшиеся чуть в стороне от мощеной дорожки для прогулок, [568] которая шла за дамбой. Там имелись обыкновенные береговые заграждения и огневые позиции, оборудованные в песчаных дюнах, тогда как на территории располагались минометы и средняя и тяжелая артиллерия. Однако в первую очередь немцы намеревались защищать побережье «Меч» с помощью 75-мм орудий мервильской батареи и 155-мм орудий, располагавшихся в Гавре.

Но солдаты подполковника Отуэя из 6-й воздушно-десантной дивизии взяли и уничтожили мервильскую батарею, а большие орудия в Гавре оказались неэффективными, когда дело касалось побережья, по двум причинам. Во-первых, англичане создали дымовую завесу, чтобы не дать немцам прицелиться. Во-вторых, батарея в Гавре провела утро в поединке с линейным кораблем «Уорспайт» (который она так и не подбила). Это была большая ошибка немецкой стороны, так как цели на побережье были гораздо важнее.

Тем не менее 88-мм орудия на ближайшей возвышенности в паре километров от берега способны были вести постоянный огонь по побережью, дополняя минометный и пулеметный огонь, который велся из окон прибрежных вилл и ДОСов, разбросанных в дюнах. Вдобавок имелись противотанковые траншеи и мины, дабы воспрепятствовать продвижению в глубь территории, а также массивные бетонные стены, которыми были блокированы улицы. Подобная оборона должна была повлечь за собой существенные потери и задержать натиск врага.

Пехотные штурмовые бригады состояли из рот Южноланкаширского полка (сектор «Петер», справа), Суффолкского полка (сектор «Куин», посередине) и Восточнойоркширского полка (сектор «Роджер», слева). Их поддерживали танки «ДД». Они получили задание открыть выходы, через которые немедленно смогла бы пройти к своим целям дополнительная волна атакующих, состоявшая из штурмовых войск и большего числа танков. Тем временем соединения УДТ и инженеры должны были заняться препятствиями. В числе других полков 3-й Британской дивизии, которым предписано было высадиться позже утром, были Линкольнширский полк, Королевский приграничный шотландский полк, Королевские стрелки Ольстера, Королевский Уорвикширский, Королевский Норфолкский [569] и Королевский Шропширский легкий пехотный полки. Час «Ч» был назначен на 07.25.

Во время приближения к берегу бригадир лорд Ловат, возглавлявший отряд коммандос, услышал, как его музыкант, Бил Миллин, играет мелодии шотландских танцев на баке своего ДСП. Майор К. К. Кинг из 2-го батальона Восточнойоркширского полка, находясь на ДСА, прочел своим солдатам строки из шекспировского «Генриха IV».

Танки «ДД» должны были прибыть первыми, но не смогли плыть быстро из-за волнения на море. ДСТ и ДСА обогнали их. В 07.26 первое ДСТ коснулось земли. Его сопровождало ДСА, везшее штурмовые пехотные группы. Спорадический пулеметный и минометный огонь, сопровождавшийся снарядами 88-мм пушек из глубины территории, «приветствовал» их. Он был не так силен, как на участках «Юнона» и «Омаха», но значительно более интенсивен, нежели на «Юте» и «Золоте».

Водолазы из Королевской морской пехоты спрыгнули с бортов своих судов и приступили к работе с препятствиями, в то время как пехота спустилась в волны прибоя по рампам и проложила путь к берегу. Потери были тяжелыми, но большинству участников штурмовых команд удалось пробраться в дюны. Хотя некоторые солдаты испытали настолько сильный шок, что временно лишились способности действовать, большая часть начала вести огонь против ДОСов, чтобы подавить их. «Шерманы» и «Черчилли», стреляющие из пулеметов 12,7-мм калибра и 75-мм пушек, были большим подспорьем и обеспечили некоторую защиту для людей, пересекавших побережье.

Майор Кеннет Фергюсон прибыл с первой волной ДСТ. Он находился далеко на правом краю, напротив Лион-сюр-Мер. Его судно было подбито из миномета. Фергюсон привязал мотоцикл позади башни своего танка; мина пролила бензин на танк, чем ввергла его в большую опасность, поскольку в нем были боеприпасы и бензобак. Фергюсон велел рулевому подать назад и спустить трап, словно хотел смыть с палубы груз. Затем он повел свой танк вниз.

Непосредственно за Фергюсоном следовал «Шерман», который вез мост. Немецкое противотанковое орудие начало стрельбу по ним. «Шерман» подъехал к нему вплотную и опустил [570] свой мост прямо на огневую позицию, тем самым выведя орудие из строя. Танки с тралами приступили к работе, расчищая пути через мины.

«Они ездили по побережью, молотя его цепами, — рассказывает Фергюсон. — Они молотили, двигаясь прямо к дюнам, затем, молотя, повернули направо, а затем начали молотить, двигаясь назад, ниже кромки прилива». Другие танки использовали заряды «Бангалор», чтобы пробивать бреши в колючей проволоке и дюнах. Тем временем прочие «игрушки Хобарта» опустили свои мосты на дамбу; за ними последовали бульдозеры, а затем — танки с фашинами, которые сбрасывали вязанки бревен в противотанковые рвы.

Когда задание было выполнено, танк-тральщик смог проехать на главную боковую дорогу (на расстоянии около 100 м от берега) и начал расчищать путь для пехоты. «Мы были спасены благодаря нашим танкам-тральщикам, — рассказывает Фергюсон. — Тут двух мнений быть не может».

Однако штурмовые пехотные отряды были остановлены снайперским и пулеметным огнем из Лион-сюр-Мер. Штурмовики, пришедшие в составе второй волны, должны были пройти через Лион справа и двигаться на запад, чтобы соединиться с канадцами в Лангрюн-сюр-Мер, но их также задержал немецкий огонь. Фергюсону было приказано идти на юг по направлению к Кану, но вместо этого он был вынужден повернуть на запад, чтобы прийти на выручку в Лионе.

«Я рассердился из-за того, что придется помогать тем штурмовикам, это меня разозлило. Я злился на солдат, которые не отбывают с побережья как можно скорее и не убираются прочь. Слишком уж много народу слонялось вокруг».

Размышляя над этими словами, Фергюсон продолжал: «Тем не менее это кажется совершенно естественным. Я считаю, что это лучше было сделать в день «Д», вот и все. Мы-то свою задачу выполнили». Рассматривая ситуацию в целом, он заключает: «Мы миновали побережье очень быстро». Однако идти пришлось не через Лион, где немцы продолжали обороняться.

В лесу возле Лиона находилась немецкая батарея, защищенная пехотой в траншеях, прятавшейся за мешками с песком. Штурмовики не могли выбить немцев с позиции; батарея продолжала вести огонь по побережью. В 14.41 судовой впередсмотрящий [571] связался по радио с капитаном Налеч-Тыминским, командовавшим польским эсминцем «Слазак». «С возбуждением в голосе, — писал Налеч-Тыминский в донесении о боевых действиях, — наблюдатель сообщил, что штурмовики прижаты к земле интенсивным вражеским огнем, что ни они, ни он сам не могут поднять головы от своих стрелковых ячеек, что ситуация весьма серьезна и что выполнение их задачи имеет жизненно важное значение для всей операции. Он настойчиво просил провести 20-минутный обстрел каждой цели, начиная с леса».

Налеч-Тыминскому было приказано не проводить никаких обстрелов за исключением тех случаев, когда можно будет наблюдать падение снаряда и передовой наблюдатель сможет о нем сообщить. Однако «ввиду серьезности ситуации я не мог терять время на то, чтобы запросить разрешение провести обстрел без корректировки передовым наблюдателем. Я приказал своему артиллерийскому офицеру начинать стрельбу по целям с помощью общего описания».

«Слазак» стрелял из своих 4-дюймовых пушек в течение 40 минут. Затем Налеч-Тыминский сообщил наблюдателю, что обстрел произведен. Наблюдатель ответил, что немцы ведут огонь по-прежнему, и просил продолжать стрельбу в течение 20 минут. «Слазак» выполнил это. «Когда обстрел был закончен, мы услышали по радио его голос, полный энтузиазма:

— Я думаю, вы спасли нашу шкуру. Спасибо. Будьте готовы сделать это еще раз».

Вскоре — новая просьба о помощи. «Слазак» исполнил ее. После этого офицер артиллерии доложил Налеч-Тыминскому, что из 1045 артиллерийских снарядов, находившихся в хранилище в начале дня, осталось только 59. Налеч-Тыминский вынужден был прекратить стрельбу. Он сообщил об этом передовому наблюдателю, пожелав ему удачи. Тот подтвердил, что сообщение получено, и закончил словами: «Спасибо от морской пехоты».

Несмотря на обстрел, немцы в Лионе продержались в течение не только дня «Д», но и двух следующих дней. Протяженный участок между Лангрюном слева, где находились канадцы, и Лионом справа, где находились англичане, остался в руках немцев. [572]

, * * *

Этьенн Роберт Уэбб был стрелком на ДСА, везшем группу штурмовиков к крайней левой части сектора «Роджер». Подходя к берегу, «мы задели одно из препятствий, и оно разрезало днище нашего судна, как консервный нож — банку». ДСА затонуло. Уэбб поплыл к берегу «и там подумал: «Что, черт побери, я буду теперь делать?» Он присоединился к товарищам.

«Там все кипело: звучали сигнальные трубы, играли волынки, вокруг мчались люди, штурмовики прибывали на десантных судах и высаживались на берег, словно на увеселительную прогулку, болтая и бормоча:

— Что же нам придется преодолеть, чтобы выполнить свою малую часть общего дела?

Комендант пункта высадки морского десанта заметил Уэбба и его товарищей и велел им:

— Уйдите с дороги и держитесь подальше от неприятностей. Мы заберем вас.

Уэбб добрался до берега в 07.30. В 08.00 «стрельба на побережье прекратилась. Не стреляли вовсе. Стрельба шла в глубине территории». С материка прилетали и падали на берег мины и снаряды, и время от времени велся снайперский огонь; на все это штурмовики и солдаты из Восточного Йорка, отправлявшиеся выполнять свою задачу, не обращали внимания. В 11.00 Уэбб был эвакуирован на ДСП.

Те штурмовики, которых видел Уэбб, были французами. Возглавлял их комендант Филип Кифер. 4 июня во время погрузки французские десантники — те, кто был эвакуирован из Дюнкерка четырьмя годами ранее или бежал из вишистской Франции, чтобы присоединиться к движению Сопротивления под командованием де Голля, — были в веселом настроении.

— Обратного билета не надо, спасибо, — говорили они офицерам военного контроля, наблюдавшим за погрузкой, когда садились на свои ДСТ.

Утром 6 июня они составляли часть контингента десантников, первыми осуществивших на ДСА вторжение на побережье. В последнюю минуту командующий группой подполковник Роберт Доусон (Королевский морской десант) дал французам знак двигаться вперед, чтобы они первыми вступили на берег. [573]

Одним из тех французов был 24-летний рядовой Робер Пияж, мать которого жила в Уистреане. Он находился на судне ДСП 523 под командованием младшего лейтенанта Джона Берри, которое застряло на береговом укреплении. Пияж и другие штурмовики прыгнули в море — так им не терпелось вновь очутиться во Франции. Вода доходила Пияжу до груди. Он вышел на берег третьим из французов.

Вокруг них взрывались мины, падали и тяжелые снаряды; огонь из стрелкового оружия велся незначительный, но шума было много. Пияж добрался до берега и прошел по нему метров десять, и тут рядом с ним взорвалась мина, изрешетившая его шрапнелью (он до сих пор носит в своем теле 22 кусочка стали). Его лучший друг, шедший рядом с ним, был убит той же миной. Английский врач осмотрел раны Пияжа, произнес «готов», сделал ему укол морфина и отправился лечить тех, кого можно было спасти.

Пияж думал о своей матери, которая со слезами умоляла его не вступать во Французскую армию в 1939 г.: ведь ее муж умер от ран, полученных на Первой мировой войне. Затем он подумал о Франции и «заплакал. Не от жалости к себе, не от ран — я почувствовал великую радость оттого, что вернулся на французскую землю». Тут он потерял сознание.

Врач подобрал Пияжа. Его доставили на ДСП на госпитальный корабль. Он излечился от ран и окончательно выздоровел в английском госпитале. Теперь он живет в Уистреане у моря. Из окна его гостиной видно место, где он когда-то высадился на берег.

Десантники продолжали действовать. Двигаясь решительно и энергично, они пересекли дамбу и атаковали обороняющихся немцев в Рива-Белла и Уистреане, выбив их из ДОСов и укрепленных зданий. После ожесточенной схватки они взяли с тыла интенсивно укрепленный опорный пункт «Казино».

Майор Р. «Пэт» Порчес, заслуживший крест Виктории за рейд в Дьепе (будучи ранен в руку, он вел штыковой бой одной рукой), командовал английской группой в 4-й дивизии коммандос. Его задачей было идти налево, на окраину Уистреана, чтобы уничтожить башню в средневековой крепости, с которой немцы вели управление огнем, и расположенную поблизости [574] береговую батарею. Затем он должен был заменить на моcту Пегас соединение майора Говарда, предназначенное для главного удара.

Порчес потерял почти четверть своих людей, преодолевая дамбу, а также на заминированных заграждениях, под огнем минометов или под пулеметным огнем из ДОСа, находившегося слева от него. «Мы миновали побережье настолько быстро, насколько это было возможно. Бросали дымовые шашки: они более или менее защищали нас, давая возможность пересечь побережье. ДОС имел бетонное покрытие, и это обеспечивало немцам максимальную безопасность, но дымовые шашки позволили нам перейти берег».

Порчес повернул налево на прибрежную дорогу, с боем проложил путь по улицам, добрался до батареи и обнаружил, что «пушки» — это телефонные столбы. «Мы потом узнали от французов, что за три или четыре дня до дня «Д» батарею отвели назад и разместили примерно в 3 км в глубь территории, — вспоминал Порчес. — Когда мы прибыли на позицию, они открыли огонь по тому месту, где недавно находилась батарея. Мы потеряли там кучу народу».

Порчес понял, что немецкие корректировщики огня в средневековой башне поддерживают связь с артиллеристами на батарее в глубине территории. Он двинулся к основанию башни. «Единственная лестница, ведущая наверх, находилась в середине башни, а те немцы были наверху. Они были в полнейшей безопасности: стены имели толщину 10 футов». Один из его солдат попытался вскарабкаться по лестнице, но немцы бросили в него гранату. Другой выстрелил по башне ракетным зарядом из «Пиата», но пробить стену ему не удалось.

«Так что от этого «Пиата» толку не было. Мы попытались пустить в немцев струю пламени из огнемета, но те были слишком высоко; мы не могли получить достаточного давления из тех маленьких переносных огнеметов, какие были у нас с собой». Выбить наблюдателей с позиции не удавалось; отряд Порчеса нес потери, так как сидящие на башне вели огонь из винтовок; он решил оставить их кому-нибудь другому и отправляться к мосту Пегас.

Его солдаты двигались не очень быстро. «Мы были по-прежнему мокры. Из-за рюкзаков на спине мы были очень похожи [575] на множество ползущих улиток. Но немцев мы не встретили, кроме нескольких убитых, лежавших вокруг». Но с французами им довелось встретиться. «У одного из фермерских домов — это было ужасно — к нам кинулся человек и закричал:

— Моя жена ранена. Доктор есть?

В этот миг я услышал свист приближающейся мины. Я упал ничком и, вставая, увидел, как его голова катится вниз по дороге. Это было просто ужасно. К счастью, я шел быстрее».

Отряд Порчеса двигался по суше в направлении моста Пегас. «Мы проходили большое поле клубники. Большая часть ребят забрела в поле и начала есть ее. Бедняга фермер, маленький француз, подошел ко мне и сказал:

— Четыре года немцы были здесь и не съели ни одной ягоды».

Отряд остановился, чтобы выпить чаю. «Один из моих младших офицеров заваривал себе в чашке чай. У него был маленький солдатский столовый прибор; в одной руке он держал котелок, в другой — жестянку с чаем. Неожиданно прилетевшая мина снесла ему голову, изрешетила его кофейную чашку и котелок. И все, что было у него, и его самого точно унесло ветром».

Капитан Кеннет Райт был офицером разведки в 4-й дивизии коммандос. 11 июня он написал родителям («Дражайшее старичье!» — таково было приветствие) о том, чем он занимается. Он описал погрузку, путешествие через Ла-Манш, потопление норвежского эсминца «Свеннер», прибытие на берег на своем ДСА.

«Как раз когда мы готовились к выгрузке, — продолжает Райт, — все ужасающе затряслось (из-за взрыва минометного заряда. — Примеч. авт.), и вся компания попадала вниз головой. У меня в правом боку все онемело (из-за многочисленных шрапнельных ран. — Примеч. авт.) — это была не боль, просто внезапное отсутствие чувствительности. Казалось, меня вышибло из жизни. В ту же минуту рамка была спущена, и малый из корабельной команды сказал:

— Здесь вам выходить.

Поэтому я вышел, но лишь ценой больших усилий, переборов удушье. Казалось, прошла вечность после того, как я встал и покинул лодку. Довольно много народу не смогло следовать за [576] мной, в том числе и наш священник. Я спустился в воду на глубину примерно три фута. Было примерно 7.45, и, помню, я несколько мгновений думал о том, звонила ли вам уже Нелли!»

Райту пришлось идти по воде 50 м, и «из-за тяжести моего рюкзака и из-за воды, проникшей внутрь, я почти обессилел к тому моменту, как выбрался. Придя на берег, я просто сел и сбросил рюкзак со всеми своими принадлежностями.

К тому времени побережье было покрыто людьми. Они ложились рядами так, чтобы не создавать толкотни вокруг выходов. Некоторые сидели; большинство бежало или шло по песку к дюнам. Жертв было очень много; хуже всего пришлось тем беднягам, которых подстрелили в воде: они пытались дотащиться до берега и обогнать прилив.

Поведение людей на том побережье было ужасающим. Наши французы, с которых текло, пересекли берег, болтая как сумасшедшие, ухмыляясь во весь рот. Мы все прошли через одну и ту же брешь в проволоке в глубине берега, выстроившись в очередь, как будто за зарплатой. Я сел под стеной и смотрел, как колонны десантников проходят по главной дороге, ведущей в глубь страны. Все как один были счастливы и находились в отличном настроении». Солдат принес Райту кальвадоса. Это облегчило его боль. Он присоединился к доктору Джо Патерсону, десантнику, офицеру медицинской службы, который был ранен в голову и в ногу, но продолжал работать. Патерсон осмотрел рану Райта и велел ему лежать и дожидаться эвакуации. Двое французов принесли Райту еще кальвадоса, добавив к нему «множество добрых пожеланий. Я пошел в дом и улегся на большую перину. Так окончилось мое участие во вторжении».

Райта перенесли на берег, где он провел почти 24 часа на носилках под открытым небом. Наконец он был доставлен в больницу в Англии.

Лорд Ловат явился на левый фланг 4-й дивизии коммандос. Этот человек был и до сих пор остается легендой. В Дьепе его штурмовики выполнили значительную часть работы при разрушении немецкого укрепления, но несколько человек при этом были убиты. Последовал приказ отступать. Но шотландцы никогда не бросают убитых. Тащить их вниз по скалам, поспешно отступая, было немыслимо. Ловат облил их бензином и сжег. [577]

С Ловатом был командор Руперт Кертис, командующий 200-й флотилией ДСП. Когда ДСП подходили к берегу, вспоминал Кертис, «к нам, тяжело громыхая, приблизилось ДСТ, разгружавшее свои танки. Лорд Ловат попросил меня окликнуть через мегафон матроса, находившегося на шканцах. «Как идут дела?» Он весело усмехнулся, поднял руку, сложив из пальцев знакомый знак «V», обозначающий «Victory» (победу. — Примеч. пер.), и с удовольствием сказал: «Все равно что кусок пирога съесть». Это обнадеживало, но у меня были основания усомниться в его оптимизме, поскольку враг, очевидно, опомнился от шока, вызванного первоначальной бомбежкой, и наносил ответные удары».

Подходя к берегу, Кертис поднял флаг, означавший «Построиться в виде наконечника стрелы», и каждое судно развернулось (одни левым, другие правым бортом), образовав букву V, чтобы немцам было труднее прицелиться. Слева, ближе к берегу, Кертису было видно застрявшее на мели ДСТ, охваченное огнем. «Судя по раненым у края прибоя, немецкий минометный огонь был направлен точно на кромку воды.

Настал решительный момент. Я увеличил число оборотов мотора до «полного вперед» и энергично протиснулся между столбами препятствий. Когда мы коснулись земли, я оставил мотор включенным на «средний вперед», удерживая судно в положении на берегу, и приказал:

— Спустить трапы!

Десантники спустились на землю, сохраняя полное спокойствие. Казалось, что я смотрю в микроскоп — столь ярко мне виделась каждая минута этой сцены во всех подробностях. В памяти запечатлелся облик высокой, безупречной фигуры Шими Ловата, бредущего по воде с винтовкой в руке, и его людей, движущихся вместе с ним к берегу, туда, где раздавались вопли волынок Билла Миллина».

Посреди всей этой резни, рвущихся снарядов, дыма и шума на побережье «Меч» некоторые солдаты, находившиеся вместе с рядовым Гаролдом Пикерсджиллом, утверждали, что видели нечто замечательное — совершенно ошеломляющей красоты 18-летнюю девушку-француженку с повязкой с красным крестом на рукаве, которая ехала на велосипеде по побережью, чтобы помочь раненым. [578]

Позже в тот же день сам Пикерсджилл встретил вдали от побережья молодую француженку; она знала английский на школьном уровне, он — французский; они полюбили друг друга с первого взгляда, поженились в конце войны и до сих пор вместе, живут в деревушке Матье на полпути между Ла-Маншем и Каном. Но он никогда не верил истории о девушке с повязкой с красным крестом на рукаве, которую они встретили на берегу.

— Это просто галлюцинации, — возражал он своим товарищам. — Это совершенно невозможно: немцы не пропускали гражданских лиц через свои позиции, а нам не нужно было, чтобы местные путались под ногами. Не было этого, и все.

Но в 1964 г., работая агентом торгового флота в Уистреане на английской пароходной линии, Пикерсджилл встретил Джона Торнтона, который представил его своей жене Жаклин. В девичестве она носила фамилию Ноэль; она встретила Торнтона на четвертый день после дня «Д»; они полюбили друг друга и поженились после войны; он также работал агентом торгового флота в Уистреане. На побережье была именно Жаклин. История оказалась правдивой.

Пикерсджилл договорился с Жаклин, что я смогу взять у нее интервью для этой книги. «Да, — рассказывает она, — я была на берегу, и по глупой причине. Моя сестра — мы были близнецы — была убита при воздушном налете на Кан за две недели до того. Она подарила мне на день рождения купальный костюм, а я оставила его на берегу, потому что нам было позволено раз в неделю переезжать ограждения, и мы могли поехать поплавать. Я забыла купальник в маленькой хижине на берегу и просто хотела пойти забрать его. Мне не хотелось, чтобы его взял кто-то другой. Поэтому я села на велосипед и поехала на побережье».

Я спросил: «Немцы не пытались остановить вас?»

«Нет, очевидно, из-за моей повязки с красным крестом они думали, что все в порядке. На берегу кипела деятельность, — продолжала она очень сдержанно, — и я увидела несколько мертвых тел. И конечно, попав на берег, я не могла вернуться обратно — англичане не позволили бы мне. Знаете, они свистели мне. Но в большей мере были удивлены. Я хочу сказать, что пытаться вернуться было бы просто смешно. Поэтому я [579] осталась на берегу, чтобы помочь раненым. Я вернулась домой только два дня спустя. Там было много работы». Она меняла повязки, помогала вытаскивать раненых и убитых из воды и всячески пыталась быть полезной.

«Я помню одну ужасную вещь, которая заставила меня понять, какая я глупая: я была на вершине дюны, а там было туловище, абсолютно голое, без головы. Я так и не узнала, немец это или англичанин. Он сгорел дотла».

На вопрос о наиболее живо сохранившемся воспоминании о дне «Д» она ответила: «Море, покрытое судами. Все в лодках и самолетах. Это было нечто такое, чего просто нельзя представить себе, если вы не видели этого. Корабли, корабли, корабли и еще корабли — корабли повсюду. Если бы я была немецким солдатом, то, взглянув на это, опустила бы оружие и сказала: «Вот и все. Конец».

Жаклин и Джон Торнтон (прибывший в день «Д» со второй волной десантников) теперь живут возле деревни Эрманвиль-сюр-Мер, в прелестном домике с садиком. Она по-прежнему исключительно хорошо выглядит и столь же красива, сколь храбра. Английские ветераны, раны которых она перевязывала, до сих пор навещают ее, чтобы поблагодарить, особенно в годовщины дня «Д».

Рядовой Гарри Номбург (под именем Гарри Дрю) был одним из тех евреев из Центральной Европы, которые присоединились к коммандос и были включены в 3-й взвод 10-й десантной дивизии, где он и его товарищи-евреи прошли курс специального обучения разведке и были подготовлены для допроса немецких военнопленных на поле боя. Он носил зеленый берет десантника с гордостью и отправлялся на высадку, мечтая о том, какой вклад он внесет в сокрушение Гитлера.

Он брел к берегу, неся свой автомат «Томпсон» высоко над головой. Ему выдали боекомплект из тридцати патронов, обычный для английского огнестрельного оружия, что было ново для него — прежде он всегда носил двадцатизарядный магазин. «Увы, никто мне не сказал, что, если магазин наполнить 30 зарядами 45-го калибра, он станет слишком тяжелым и его легко уронить и потерять. Поэтому его никогда не следует заполнять более чем 28 зарядами. [580]

Не зная об этом, я заполнил его целиком, и в результате он упал в воду и потерялся. И я высадился на берег Франции и штурмовал твердыню Европы с оружием, в котором не было ни единого патрона».

Оглядевшись, Номбург увидел армаду, вытянувшуюся по всей линии горизонта. Он заметил три тела в волнах прибоя, «однако оказалось, что оборона значительно слабее, чем я ожидал».

Пересекая побережье, двигаясь на звуки волынок, «я заметил высокую фигуру, шествующую прямо передо мной. Я сейчас же узнал бригадира и, приблизившись к нему, осторожно коснулся сзади его пояса, думая про себя: «Что бы ни случилось сейчас со мной, пусть по крайней мере говорят, что рядовой Дрю пал подле лорда Ловата!»

Номбург пересек дамбу и наскочил на двух солдат вермахта, которые сдались ему. Номбург был уверен, что их пичкали пропагандой и ложью, поэтому захотел просветить их относительно истинной ситуации на многих немецких фронтах. Последняя новость, которую он слышал до того, как взошел на борт своего ДСП в Англии, была следующая: силы союзников находятся в 50 км от Рима. С глубоким удовлетворением он сообщил это своим пленным.

«Они посмотрели на меня с изумлением и ответили, что только что слышали по своему собственному радио, что Рим пал! Так что оказалось, что они сообщили мне больше, чем я им». Он отослал их назад на берег в тюрьму для военнопленных и продолжал путь к месту своего назначения — мосту Пегас.

У капрала Питера Мастерса, еврея из Вены, также входившего в 3-й взвод 10-й десантной дивизии, в день «Д» была своя «одиссея». Он нес рюкзак и автомат с 30-зарядным магазином («не очень хорошим, поскольку, будучи слишком тяжелым, он норовил выпасть из оружия»), 200 запасных зарядов, четыре ручных гранаты (две осколочные и две дымовые шашки), смену одежды, одеяло, запас продуктов на два дня, большую лопату («те, которыми окапываются и которыми нас снабдила армия, не годились для того, чтобы быстро выкопать глубокую яму») и 200-футовую веревку, чтобы тащить надувные лодки (их несли другие) через течение реки Орн, в случае если мосты будут взорваны. Нести такое количество груза на берег было бы тяжело [581] и лошади, но у Мастерса вдобавок был велосипед, как и у других в его отряде.

«Никто не мчался на берег, — замечает он. — Мы шли шатаясь. В одной руке я нес оружие, держа палец на спусковом крючке; другой держался за веревочные перила вдоль трапа, прижимая к себе велосипед».

Главным распоряжением было: «Миновать побережье». Мастерс стал выполнять его, заметив по пути, как два солдата роют в воде окопы. «Я так и не мог понять, почему они делали это. Будучи новичком, я не знал, что значит по- настоящему испугаться». Когда он добрался до дюны, то увидел командира своего 3- го отряда, майора Хилтон- Джонса. «Я не придумал ничего лучше, чем отдать ему честь. Должно быть, это был единственный случай такого рода на побережье в день «Д».

Перебравшись через дюну с помощью велосипеда и веревки, мы миновали нескольких ребят, которые расчищали путь от мин с помощью искателя. Но мы не могли ждать. Наш командир, капитан Робинсон, прошел прямо мимо них. Они закричали:

— Эй, что вы делаете? Робинсон ответил:

— Мне очень жаль, ребята, но нам надо идти. Пехотинцы, прибывшие прежде штурмовиков, сидели там и сям и, казалось, ничего особенно не делали. Мастерс осуждал их за бездействие, пока не услышал рядом с собой голос связиста, спрятавшегося в щели. Он расшифровывал для офицера сообщение:

— Во взводе № 2 осталось шесть человек, сэр.

«Итак, я думал, что им не следует сидеть сложа руки, а между тем мы двигались туда, где с нами могло случиться то же, что и с ними». Отряд шел под минометным огнем к месту сбора, находившемуся в паре километров в глубь территории на краю леса. Чтобы туда попасть, нужно было пересечь вспаханное поле.

Из леса вели огонь снайперы. Падали мины. «В довершение всех неприятностей нам пришлось несколько раз пересекать грязную канаву, полную воды. Держать велосипеды на весу, скользя в воде, оказалось очень трудно, причем в канаве было существенно глубже, чем в море, когда мы шли к берегу». [582]

В сторону леса вела колея. Отряд использовал ее для прикрытия, осторожно продвигаясь к месту сбора. «Я присоединился к цепочке. Поначалу я пытался ползти, таща за собой велосипед, но это оказалось столь утомительно, что вскоре я переменил метод. Единственным способом было толкать велосипед в вертикальном положении; его было видно за милю, тогда как я был надежно скрыт в колее. Я поддерживал его одной рукой, но по крайней мере в вертикальном положении он лучше катился».

В паре сотен метров от леса колея стала более мелкой, а немецкий огонь — более точным. Появилась пара английских танков, которые обстреляли лес. Мастерс встал «и, толкая велосипед, перескакивая через всех, кто попался на пути, бегом добрался до леса».

Лорд Ловат прохаживался по месту сбора, подбадривая людей. Он выглядел совершенно спокойным, и выстрелы и общий шум, казалось, вовсе его не тревожили.

— Отлично, приятель, — сказал он, когда подбежал волынщик Миллин. Миллин пыхтел, тяжело дыша: кроме прочего снаряжения, он тащил еще и волынку.

— Давайте двигайтесь, это все равно что учение! — выкрикивал Ловат.

«Он был очень спокоен, — замечал Мастерс. — Оружия у него не было, кроме «кольта» 45-го калибра в кобуре (винтовку Ловат вручил солдату, который уронил свою в воду. — Примеч. авт.). У него была прогулочная трость — длинная тонкая палка, раздвоенная наверху. В Шотландии ее называют «болотной тростью».

На месте сбора находилась пара пленных. Ловат заметил Мастерса и сказал:

— О, ты, малый, знаешь языки. Спроси, где находятся их гаубицы.

Мастерс спросил, но не получил ответа. Один из пленников был дородным лысым малым. Десантники собрались вокруг него и заговорили:

— Посмотрите на этого высокомерного немецкого ублюдка. Он даже не отвечает нашему брату, когда его спрашивают.

По озадаченным лицам пленных солдат вермахта Мастерсу стало ясно, что они не поняли ни слова из его немецкой речи. [583]

Он заглянул в солдатские документы и понял, что один из пленных — поляк, другой — русский. Он вспомнил, что поляки учат в школе французский, и попробовал применить свое школьное знание французского.

«Лицо поляка просветлело, и он немедленно заговорил. Но Ловат, говоривший по-французски гораздо лучше меня, взял на себя ведение допроса, а я поспешил вперед со своим отрядом велосипедистов, чувствуя некоторое смущение оттого, что был отстранен лучшим, чем я, знатоком языков».

На дальней стороне леса находилась мощеная дорога, «поэтому мы поехали на велосипедах. Это была приятная перемена по сравнению с тем, как мы двигались до сих пор». Отряд въехал в Колевиль-сюр-Мер (впоследствии переименованный в Колевиль-Монтгомери). Селение лежало в руинах; оно было сильно повреждено бомбардировкой с земли и с моря. В полях, окружавших деревню, одни коровы были мертвы, другие обезумели. В дверях стояли люди.

«Они глазели на нас и махали нам, забыв об опасности, которую представляли собой снаряды и шрапнель, или пренебрегая ею. Один молодой человек в голубом комбинезоне и синем берете (обычная одежда нормандских фермеров) расклеивал по дороге плакаты. На плакатах была надпись «Вторжение» и приводились инструкции по поводу того, что следует делать. Они, очевидно, ждали этого дня и кричали нам, пока мы шли мимо: «Vive les Tommies!» и «Vive la France!» Было 10.30. Отряд продолжал двигаться на юг по направлению к мосту Пегас».

Перед вторжением Мастерс получил указание убедиться, что командир отряда, к которому он приписан, использует его должным образом. Командир Мастерса говорил ему: «Он будет очень занят и озабочен собственным делом, но не вздумайте, вернувшись, сообщить мне, что он был слишком занят, чтобы использовать вас. Надоедайте ему. Спросите, можно ли вам идти вместе с разведгруппой. Убедитесь, что все ваши умения не пропали даром».

«Я выполнил все в точности, — рассказывал Мастерс. — Капитан Робинсон, однако, действительно был занят и счел меня надоедой. Что бы я ни спросил: можно ли мне идти вместе с дозором, сделать то или это, — он просто отвечал: [584]

— Нет.

Он посылал одного из тех солдат, с которыми вместе был в Северной Африке, или из тех, с кем проходил подготовку в течение нескольких лет до этого. Им он доверял больше, чем мне — забавному «опоздавшему Джонни», который говорил с акцентом и присоединился к его отряду в самую последнюю минуту».

Подъезжая к деревням Ле-Порт и Бенувиль в долине реки Орн, отряд был прижат к земле пулеметным огнем. Десантник, ехавший на велосипеде, был убит.

— Теперь для вас найдется дело, капрал Мастерс, — сказал Робинсон. — Идите в деревню и посмотрите, что происходит.

— Ну что ж, сообщить, что происходит, было нетрудно, — замечает Мастерс.

Я представил себе разведгруппу и спросил, сколько человек мне надо взять. А капитан сказал:

— Нет, нет, я хочу, чтобы вы пошли сами. Это не вызвало у меня беспокойства.

— Я обойду здесь кругом слева, — сказал я, — пожалуйста, ждите моего возвращения на повороте с правой стороны.

— Вы, кажется, не понимаете, чего я от вас хочу, — сказал Робинсон. — Я хочу, чтобы вы пошли прямо по дороге и посмотрели, что происходит».

Мастерс сообразил: Робинсон хотел узнать, откуда ведется огонь, и намеревался использовать его в качестве цели, чтобы вызвать стрельбу. Вместо того чтобы посылать кого-то из своих собственных людей, он решил послать этого недавно приписанного чужака.

«Я чувствовал себя так, будто всхожу на эшафот гильотины, хотя с трудом мог упрекнуть его за то, что он предпочитает отправить на это убийственное задание меня, а не кого-то из своих людей. Тем не менее меня учили вычислять углы, и я кинул безумный взгляд, ища какой-нибудь угол, но, кажется, там не было ни одного. Щелей и укрытий тоже не было. Стоял светлый день».

Мастерс вспомнил виденный им фильм с Кэри Грантом. Фильм назывался «Ганда Дин» («Gunda Din»). Он припомнил Гранта, столкнувшегося с полностью безнадежной ситуацией, окруженного восставшими индейцами из Кибер-Пасс. Грант [585] бесстрашно посмотрел в лицо индейцам за миг до того, как они набросились на него, и совершенно спокойно произнес:

— Вы все арестованы.

Мастерс пошел по дороге, крича во все горло по-немецки:

— Все наружу! Выходите! Вы полностью окружены! Сдавайтесь! Война для вас окончена! У вас нет шансов, если вы сейчас же не сдадитесь!

Ни один немец не сдался, но и не выстрелил. «Они, вероятно, думали, что никто не станет так бродить, наподобие лунатика, если у него за спиной не будет бронедивизии, и что они могут застрелить меня в любой момент, если почувствуют что-то в этом роде. Поэтому они ожидали, что будет дальше».

Наконец из-за низкого каменного парапета высунулся немец. Мастерс припал на одно колено. Оба выстрелили. У немца был «Шмайссер». Его очередь прошла мимо. Автомат Мастерса выстрелил один раз, и его заклинило. Как раз в тот миг, когда Мастерс подумал, что для него все кончено, капитан Робинсон — очевидно, почувствовав, что увидел все, что нужно, — отдал приказ закрепить штыки и атаковать. Отряд бросился в атаку, едва не задев лежащего ничком Мастерса. Капрал оказался на парапете первым, стреляя из своего «Брена». Он выбил немцев с позиции, ранив двоих.

Мастерс поднялся, чтобы провести допрос. Один из солдат не годился для беседы — он только стонал. Другим был 15-летний мальчик из Австрии. Он заявил, что ни разу не стрелял. Мастерс указал на опоясывавшую его пулеметную ленту: она была наполовину пуста. Мальчик ответил, что стреляли другие.

Английский капрал с пулеметом «Брен» стоял подле Мастерса. У мальчика очень болела рана.

— Как сказать «Извините, мне очень жаль» по-немецки? — спросил капрал.

— Est tut mir leid, — отвечал я, — или Verzeihnung.

— Verzeihnung, — попытался сказать капрал. Он был хорошим солдатом и хорошим человеком. Он сказал мне, что до сих пор никого не застрелил. На следующий день он был убит, когда руководил атакой и стрелял с плеча из своего «Брена».

Мастерс продолжал допрос, но мальчик-австриец знал немного. Он настаивал на том, чтобы его эвакуировали. Это не — [586] возможно, ответил Мастерс. Своевременно меры будут приняты.

Появились два английских танка. Кто-то стрелял в десантников из стоящего невдалеке дома. Они указали на него жестами. «Башня танка повернулась кругом таинственным движением почти одушевленного механизма. Пушка выстрелила дважды. Она пробила стену дома с расстояния около трех ярдов». В результате стрельба затихла, и десантники двинулись к мосту Пегас.

К своему удовольствию, штурмовики обнаружили мосты целыми и невредимыми; их удерживали «Оке энд бакс» Говарда. «Ребята-планерщики в темно-бордовых беретах из воздушно-десантной дивизии по обе стороны дороги сияли улыбками, приветствуя наши зеленые береты.

— Коммандос пришли, — говорили они».

Было 13.00. Прибывшие морем штурмовики достигли своей главной цели. Они соединились с воздушно-десантными войсками на восточной стороне реки Орн.

На правом фланге побережья «Меч» соединения с канадцами не произошло. И в образовавшемся промежутке в 16.00 немцы предприняли единственную за весь день «Д» серьезную контратаку.

Полковник Оппельн, командовавший 22-м полком 21-й танковой дивизии, в 09.00 получил приказ атаковать английских десантников восточнее Орна. Он отправился в путь, чтобы выполнить приказ, но движение было медленным, потому что английские истребители обстреливали его колонну. Затем в 12.00 Оппельн получил новые распоряжения: повернуть, пройти через Кан и атаковать в промежутке между канадцами и англичанами. На выполнение маневра дополнительно потребовалось четыре часа. В 14.00 полк наконец достиг «стартовой линии» к северу от Кана. Там он присоединился к 192-му моторизованному полку.

Майор Фирцих командовал одним из батальонов 22-го танкового полка. Он пошел пешком, чтобы присоединиться к командующему танкистами-гренадерами майору Готтбергу. Фирцих отыскал Готтберга, и два майора взобрались на ближний холм, где нашли генерала Маркса, прибывшего из Сен-Ло вместе с полковником Оппельном. [587]

— Настоящий генеральский холм, как в старые времена, — заметил Фирцих.

Маркс шагнул к Оппельну и сказал следующее:

— Оппельн, если вам не удастся сбросить англичан в море, то мы проиграем эту войну.

Полковник подумал; неужели победа или поражение зависят от его 98 танков? Но он подавил эту мысль, отдал честь и сказал:

— Я атакую немедленно.

Маркс проехал через 192-й моторизованный полк и отдал приказ:

— Как можно скорее двигаться к побережью.

Гренадеры были прекрасно оснащенным элитным соединением. В их распоряжении имелись грузовики и бронетранспортеры для переброски личного состава, не говоря уже о различных видах стрелкового оружия. Поначалу их атака протекала успешно; почти не встречая сопротивления, они достигли побережья в 20.00.

— Мы сделали это! — кричали они по радио. — Мы сделали это!

Сами себе гренадеры говорили: «Если наши танки соединятся с нашими силами, нас нельзя будет выбить отсюда».

Но к тому времени, когда танки появились, канадцы на западе, а англичане на востоке объявили тревогу. У них были противотанковые орудия и свои собственные танки. 22-я танковая дивизия попала под перекрестный огонь.

Передовой танк получил прямое попадание и взорвался. Остальные один за другим постигала та же участь. В течение нескольких минут было уничтожено пять машин.

В дело вступили силы истребительной авиации союзников. Лейтенант Королевских ВВС Канады Джон Браун летел на «Хоукер Тайфун». Его эскадрилья сбросила бомбы на немецкие танки, «а затем мы стали атаковать танки поодиночке, ведя по ним огонь из наших пушек со всех сторон».

Оппельн приказал прекратить наступление. Он велел своему полку перейти к обороне, отдав ему приказ:

— Танкам зарыться в землю. Позицию удержать. Контратака потерпела неудачу. Солдаты моторизованных частей на побережье тщетно ожидали поддержки танков. Брешь осталась, но немцы были не в состоянии воспользоваться ею. [588]

Позже в тот день полковник Оппельн наткнулся на генерала Рихтера, оплакивавшего полное уничтожение своей дивизии. Когда разбитые остатки 716-й дивизии текли мимо него, Оппельн задавал вопросы относительно распоряжений или сведений о позициях врага. Рихтер посмотрел на него бессмысленно и не ответил — он просто не мог ответить.

Англичане высадили на берег на участке «Меч» 29 000 человек. Они потеряли 630 человек убитыми и ранеными (раненых было гораздо больше), и в их тюрьмах очутилось немало пленных. Им нигде не удалось достичь слишком оптимистичных целей дня «Д» — они остановились, не доезжая 5 км от предместий Кана, — но у них были огромные дополнительные силы, сосредоточенные в транспортной зоне Ла-Манша для использования на следующий день. 21-я танковая дивизия потеряла наилучшую возможность сбросить их в море, и основная масса немецкой бронетехники во Франции по-прежнему стояла на месте в районе Па-де-Кале, ожидая «настоящего» вторжения.

Ближе к сумеркам командор Кертис проехал на своем ДСП вдоль побережья.

«Мы отправились на запад параллельно берегу, — сообщил он позже, — и теперь видели величественную картину побережий, где происходило вторжение. Многие заплатили бы за это тысячи. Мимо Люк-сюр-Мер, Сент-Обена, Бернье и Курселя в канадском секторе, мимо маяка в Ла-Ривьер, мимо Ле-Амеля и далее к Арроманшу... Это было незабываемое зрелище. Сквозь дым и мглу были видны суда, решительно движущиеся к берегу, чтобы обеспечить войскам, насколько это возможно, высадку на твердую землю. Многие из этих судов теперь беспомощно застряли на заграждениях, и я не мог не гордиться той храбростью, которую продемонстрировали их команда и офицеры.

Мы бросили якорь в Арроманше и остановились поодаль, так как ночью ожидалось нападение авиации. Искусственные порты «Малберриз» уже прибывали из Англии на баржах; их должны были установить в соответствующем месте за пределами Арроманша и Сен-Лорана. Было ясно, что битва за плацдарм в английском и канадском секторах прошла достаточно успешно». [589]