11. «Атлантический вал» дал трещину

Воздушно-десантная высадка в Нормандии

Наводчики прыгали первыми. Они опережали основной отряд воздушного десанта примерно на час. Их задача заключалась в том, чтобы обозначить места приземления радиолокационными маяками «Эврика», а также выставить световые знаки в виде буквы «Т». Из-за сильной облачности летчики вынуждены были подниматься над тучами или опускаться ниже. Поэтому парашютисты выбрасывались либо на слишком больших, либо на слишком малых высотах. Кроме того, пилотам приходилось увертываться от зенитного огня, и они сбивались с курса. В результате из 18 команд американских наводчиков только одна приземлилась в назначенном районе. Другая группа «высадилась» в Ла-Манше.

Сержант Элмо Джонс из 505-го полка покинул самолет на высоте около 100 м. Прежде чем выпрыгнуть из «С-47», он произнес молитву: «Господи, я должен это сделать. Но если мне суждено погибнуть, помоги мне умереть достойно». Парашют раскрылся, Джонс посмотрел вверх, чтобы проверить купол, но в тот же момент его ноги ударились о землю. Это была почти что «мягкая посадка». (Одно из преимуществ ночных прыжков — человек не видит земли, и его тело не напряжено). Купол накрыл сержанта, и он подумал: «Черт возьми, «Атлантический вал» дал трещину!»

Джонс собрал свою группу, отправил семь человек установить огни в виде буквы «Т», наказав не включать их до тех пор, пока не послышится гул самолетов. А сам уселся за рацию и начал посылать сигналы наведения.

Рота «Д» майора Джона Говарда («Оке энд бакс») первой вступила в бой с противником. Пилот планера сержант Джим Уоллуорк посадил «Хорсу» точно в том месте, где намечалось, — у моста через канал Орн. Лейтенант Бразеридж повел 1-й взвод в атаку, а тем временем рядом приземлились «Хорсы» со 2-м и 3-м взводами. В течение нескольких минут отряд овладел мостом, уничтожив около 50 немецких солдат. Два других взвода высадились у [199] моста через реку Орн и также захватили его. К 00.21 6 июня, то есть спустя пять минут после высадки, рота «Д» выполнила свою задачу. Это была блестящая операция.

В то время, когда наводчики расставляли огни, а люди Говарда вели бой за мосты, в воздухе уже находились 13 400 американских и почти 7000 британских парашютистов. Самолеты точно придерживались курса, проложенного через каждые 10 миль «Эвриками» и через каждые 30 миль — воздушными маяками в Англии. На расстоянии 30 миль от берега британский сторожевой корабль «Гэллап» подтвердил правильность маршрута. Через следующие тридцать миль на контрольном пункте «Хобокен» то же самое сделала британская подводная лодка. В этом пункте воздушная армада резко повернула на юго-восток, проскочила между островами Джерси и Гернси, миновав несколько залпов немецких зениток, и направилась к местам высадки на Котантене. Поскольку самолеты не поддерживали радиосвязь, наводчики не смогли предупредить пилотов о сплошной облачности на полуострове.

На борту «Дакот» десантники готовились к встрече с землей, где, как им говорили, их и ждут главные события. Каждый прыжок оценивался в 10 000 долларов (на такую сумму «джи-айз» должны были застраховать свои жизни). Полет сначала над Англией, а потом над Ла-Маншем (чуть более двух часов) все более сокращал время между завершением учений и тренировок и началом битвы. Генерал-майор Мэтью Риджуэй, командующий 82-й воздушно-десантной дивизией, вспоминает, что «парашютисты сидели тихо, погруженные в свои мысли».

Лейтенант Юджин Брайерр, штабной офицер, был помощником генерал-майора Максвэлла Тейлора, командующего 101-й воздушно-десантной дивизией. Тейлору предстояло совершить квалификационный прыжок, но это, казалось, его совершенно не волновало (десантником считался тот, кто не менее пяти раз выбрасывался из самолета с парашютом). Он разложил на полу подушки. Брайерр помог генералу снять парашют. Тейлор растянулся во весь рост и проспал целый час. Когда лейтенант разбудил его, командующий надел парашют за пять минут.

Рядовой Дуэйн Берне из 508-го полка рассказывает: «Мы сидели в полной темноте. Все молчали, погруженные в свои мысли. Меня окружали лучшие мои друзья. И я думал, сколько же нас погибнет еще до восхода солнца. Господи, молил я, помоги мне сделать все так, как надо. Не дай мне убить кого-нибудь [200] и не позволь, пожалуйста, чтобы меня убили. Я ведь еще слишком молод».

Рядовой Кен Расселл из 505-го полка еле успел на свой «С-47». Две недели назад после вакцинации у него подскочила температура, и он попал в госпиталь. 4 июня Кен все еще температурил, но, рассказывает десантник, «я, как и все мои ровесники, со школы ждал дня «Д» и теперь боялся его пропустить». Он упросил, чтобы его выписали из госпиталя, и 5 июня вернулся в роту. Пролетая над Ла-Маншем, Кен вдруг подумал, что у его однокашников в Теннесси сегодня наверняка выпускной бал.

Подобно другим солдатам-католикам, «Датч» Шульц перебирал четки. Клейтон Сторби сидел рядом с Джорджем Диксоном, повторявшим одну и ту же молитву Деве Марии. Ему показалось, что Диксону это помогает, и он попросил:

— Джордж, когда закончишь, дай мне свои четки!

«Тогда все молились, — вспоминает рядовой Гарри Рейзенлейтер из 508-го полка. — И я думаю, что мы дали Богу много поспешных обещаний. Все испытывали опасения: боялись боли, боялись причинить боль другому человеку. Но самое неприятное ощущение — ожидание страха».

Пилоты тоже нервничали. Для большинства это было первое боевое задание. Их не готовили к зенитным обстрелам или летать ночью, в плохих погодных условиях. «С-47» предназначались для грузовых и пассажирских перевозок. Самолеты не имели ни вооружений, ни брони, ни какой-либо защиты топливных баков.

Каждого летчика тревожила возможность столкновения. В небе находилась гигантская армада: 432 «С-47» несли на себе 101-ю дивизию, примерно столько же — 82-ю. Они выстроились в боевой порядок в виде фигуры V и растянулись на 300 миль, занимая полосу шириной в девять бортов, и, как уже отмечалось, не поддерживали радиосвязи.

Только ведущий пилот в каждом формировании из 45 машин мог пользоваться «Эврикой» и подавать из астрокупола световые сигналы идущим вслед воздушным судам. Самолеты эскадрильями по девять бортов располагались друг от друга на расстоянии 30 м (от крыла до крыла) и 300 м (группа от группы). И никаких огней, лишь крохотные голубые светлячки на хвостах впереди летящих машин. Для ночных условий это было [201] самое жесткое построение самолетов с длиной корпуса 19,5 м и размахом крыльев — 28,5 м.

Армада пересекла Ла-Манш на высоте 150 м, чтобы ее не засекли немецкие радары, а затем поднялась на 450 м в районе островов Джерси и Гернси, чтобы ее не достали зенитки. Немцы стреляли по самолетам, но без какого-либо успеха, и лишь разбудили спавших парашютистов: приняв пилюли от воздушной болезни, которые десантникам выдали медики еще на аэродромах, многие из них, в том числе и Кен Расселл, впали в глубокое забытье. На подступах к Котантену эскадрильи снизились до 180 м, то есть до высоты, на которой предполагалось сбрасывать войска (чтобы максимально уменьшить время спуска на парашютах, когда десантник абсолютно беззащитен).

Начиная с побережья самолеты попали в облачность, видимость стала нулевая. Пилоты инстинктивно бросились врассыпную: кто повел свои машины вниз, кто — вверх, кто — влево, кто — вправо, стремясь избежать столкновений. Когда они вынырнули из туч, армада оказалась раскиданной по всему небу. Лейтенант Харолд Янг из 326-го инженерного парашютного полка вспоминает: «Наш самолет вышел из облаков, мы смотрим — вокруг нас никого. Куда подевались все наши «С-47»?»

И начался, по словам одного из летчиков, «кромешный ад». Прожекторные лучи, трассирующие пули, всполохи взрывов... Пилот Сидни Юлан из 99-й эскадрильи говорит: «У меня во рту была жвачка. Она моментально высохла — так мне стало страшно. Казалось совершенно невозможным пролететь через эту стену огня. Но другого выбора не было, как и пути назад».

Оставалось только набрать скорость, что многие и сделали. Пилотам полагалось снизить ее до 90 миль в час, чтобы уменьшить шок для парашютистов. Но при такой скорости и на высоте 180 м самолеты превращались в желанную мишень для немецких зениток. Поэтому пришлось запустить моторы на полные обороты и на 150 милях в час либо уходить к земле до 90 м, либо подниматься на 600 м вверх. Машины крутились, разворачивались, швыряя своих пассажиров и грузы. По ним стреляли из автоматов, били 20-мм и даже 88-мм снарядами. Пилоты видели, как «С-47» проносились то справа, то слева, то снизу, то сверху. То тут, то там возникало пламя подорванного самолета. Люди не понимали, где находятся, зная лишь, что где- то над Котантеном. [202]

После пересечения Ла-Манша летчики включили красные огни над дверями. Это был сигнал парашютистам: «Встать и пристегнуться». Огни поменялись на зеленые, когда пилоты решили, что они приближаются к местам высадки. То был сигнал: «Пошел».

Выпрыгивая, многие десантники видели под собой самолеты. Об один из них ударилась связка с боевым снаряжением и оторвала около метра крыла. Почти каждый самолет получил повреждение или попал в какую-нибудь передрягу. Один пилот нарушил радиомолчание и прокричал в отчаянии:

— У меня на крыле повис парашютист! Другой летчик вышел на связь и посоветовал:

— Убавь скорость, и он соскользнет.

Пилот Чак Ратлифф рассказывает в интервью: «В этой сумасшедшей мешанине взрывов, ревущих самолетов и спускающихся парашютистов мы вдруг поняли, что потеряли свое место высадки и находимся снова над водой. Мы были ошарашены. Что делать?»

Ратлифф развернулся и полетел обратно. Он снизился до 180 м. Руководитель прыжками пробрался в кабину, чтобы помочь отыскать район сброса десантников: «Ему показалось, что мы как раз над ним. Мы поставили дроссель на полуобороты, включили зеленый сигнал, и парашютисты один за другим ушли в ночное небо. Потом, почти прижавшись к земле, на высоте всего 30 м, взяли курс на Англию. На аэродроме самолет сел, весь изрешеченный пулями и снарядами».

Сержант Чарлз Борцфилд из 100-й эскадрильи стоял у двери в шлемофоне, чтобы поддерживать внутреннюю связь с руководителем прыжков. Когда загорелся зеленый сигнал, десантник почувствовал удар шрапнели по рукам. Падая, он сломал еще и ногу. Один солдат, готовясь к прыжку, спросил его:

— Ты ранен?

— Похоже, да, — ответил Борцфилд.

— Я тоже, — сказал через плечо солдат и исчез в ночи{26}. [203]

* * *

Десантников тревожили не столько предстоящие бои, сколько возможность оказаться в ситуации полного бессилия и безнадежности. Когда самолеты крутились, вертелись, то поднимались вверх, то резко падали вниз, парашютисты беспомощно катались по полу вперемежку со снаряжением. А в это время пули прошивали насквозь и крылья, и фюзеляж. По словам рядового 502-го полка Джона Фищгжеральда, они напомнили ему сыплющийся поп-корн. Лейтенант Карл Картледж сравнил звук со стуком «камней в жестяной банке».

Через открытую дверь солдаты могли видеть трассирующие пули, образующие изящные, медленно плывущие по небу арки: оранжевые, красные, голубые, желтые. Они пугали, но и завораживали, изумляли своей красотой. Большинство из тех, кто наблюдал это зрелище, сравнивают его с «грандиозным фейерверком 4 Июля» (День независимости США. — Примеч. пер.). В то же время, когда ветераны вспоминают, что только одна пуля из шести была трассирующей, они поражаются тому, как им удалось прыгнуть с парашютом и остаться в живых.

Рядовой 506-го полка Уильям Тру не мог поверить в то, что «люди там, внизу, стреляют в меня, пытаются убить Билла Тру!». Лейтенант Паркер Олфорд, артиллерийский офицер, приписанный к 501-му полку, тоже наблюдал за радужными арками. «Я посмотрел вокруг, — рассказывает он, — и обратил внимание на парнишку, который сидел через проход от меня и ухмылялся. Я попробовал улыбнуться в ответ и почувствовал, что у меня лицо омертвело». В груди рядового Порселлы сердце гулко стучало. Парашютист вспоминает: «Меня охватил страх, колени дрожали, и я, чтобы снять напряжение, решил заговорить и крикнул:

— Который час?

Кто-то сказал:

— 1.30.

Пилоты включили красный сигнал, и руководитель прыжков дал команду:

— Встать и пристегнуться!

Десантники пристегнули фалы, прикрепленные к основным парашютам, к тросу, протянутому над головами вдоль фюзеляжа.

— Прекратить разговоры и проверить снаряжение! Вызываю с хвоста самолета: шестнадцатый — о'кей, пятнадцатый — о'кей и так далее. [204]

Парашютисты стали протискиваться вперед. Они знали, что внизу немцы, но еще никогда у них не было такого страстного желания поскорее покинуть самолет.

— Пошли! Пошли! — кричали они, но руководитель прыжков придерживал их, ожидая зеленого сигнала».

«Наш самолет подкидывало и трясло, как на ухабах, — говорит рядовой 508-го полка Дуэйн Берне. — Я слышал, как пулеметные очереди стучали по крыльям. Трудно было устоять на ногах, солдаты падали и тут же вставали, некоторых рвало. Нас, конечно, на учениях ни к чему подобному не готовили».

На тренировках пшют, прежде чем включить зеленый огонек, сбрасывал скорость и задирал хвост самолета. Но не этой ночью. Летчики, напротив, резко набрали обороты, и самолеты начали скатываться вниз. «Датч» Шульц со всей своей командой повалился на пол. Когда они поднялись, вновь раздались голоса:

— Пошли!

В самолет сержанта Дана Ферлонга попали три 88-мм снаряда. Один отрезал от левого крыла метровый кусок, другой проскочил через дверь и разрушил световую панель, третий пробил пол. Он проделал дыру диаметром полметра, ударился в потолок и взорвался, оставив в нем пробоину с более чем метровой окружностью. При этом погибли три человека и четверо получили ранения. Ферлонг замечает: «Фрицы чуть не разорвали самолет пополам».

«Я находился в хвосте и кричал: «Пошли!» — рассказывает сержант. — Солдаты, включая и трех из четырех раненых, головами вперед выкинулись из самолета. Пилот сумел довести машину до ближайшей базы в Англии (эти «Дакоты» выдерживали самые тяжелые повреждения и все еще могли летать). Четвертый раненый потерял сознание. Над Ла-Маншем он начал бредить и пытался выпрыгнуть из самолета. Командиру экипажа пришлось сидеть на нем верхом до самого приземления».

Войска совершили рекордные прыжки. Многие ветераны на всю жизнь запомнили то волнение, которое они испытывали, подходя к двери и выбрасываясь в ночную тьму. Вид неба, расцвеченного взрывами и трассирующими пулями, мог остановить у порога смельчака из смельчаков. Четверо солдат в 505-м полку, двое в 508-м и по одному в 506-м и 507-м «отказались» прыгать. Они предпочли, по словам Джона Кигана, «понести серьезные дисциплинарные взыскания и подвергнуться [205] общественному порицанию, но остаться в самолете и не выходить в черное небо Нормандии».

Все другие физически здоровые молодые люди прыгнули. Рядовой 502-го полка Джон Фицджеральд два года каждое утро принимал холодный душ, чтобы подготовить себя к этому дню. Рядовой 505-го полка Артур Дефилиппо рассказывает, что «при виде трассирующих пуль, летящих прямо на меня, я начал молиться Богу и просить Его, чтобы Он помог мне безопасно приземлиться, а дальше я сам позабочусь о себе». Рядовой 508-го полка Джон Тейлор ужаснулся, когда подошел к двери: самолет летел так низко над землей, что он подумал: «Нам здесь нужны не парашюты, а раздвижная лестница». Рядовой Ойлер, забывший свое имя, когда его спросил об этом генерал Эйзенхауэр, перед прыжком вспомнил о родном городе. Он сказал себе: «Как бы я хотел, чтобы меня сейчас видели мои друзья из нашей компании в Веллингтон-Хай».

Когда рядовой 501-го полка Лен Гриффинг подошел к двери, перед ним, как он говорит, предстала сплошная стена из трассирующих пуль. «Она стоит перед моими глазами, как будто это произошло сегодня утром, — продолжает Гриффинг. — Она въелась в мои мозговые клетки. Я тогда сказал себе: «Лен, тебе сейчас предстоит пройти через самые большие неприятности, какие только могут случиться в твоей жизни. Если ты проскочишь, тогда тебе уже больше ничего не грозит».

В этот момент в левое крыло ударил 88-мм снаряд, и самолет стал резко заваливаться на один бок. Гриффинга бросило на пол, но он смог каким-то чудом встать и выпрыгнуть.

Большинство команд покидали самолеты на слишком малых высотах и слишком больших скоростях. Шок при открытии парашюта был сильным. Десантники не успевали хотя бы раз качнуться в воздухе, как тут же ударялись о землю. Другие прыгали со слишком большой высоты, и минуты до приземления казались им вечностью.

Из-за повреждения самолета команду Гриффинга раскидало на значительном расстоянии. Десантник, выпрыгнувший до него, остался на полмили позади, солдат, покинувший самолет после Гриффинга, находился где-то на полмили впереди. «Купол раскрылся, — вспоминает Гриффинг, — и я вижу, что в небе только мой парашют. Мне показалось, что я спускался целых сто лет. Подо мной ведет огонь зенитка из четырех [206] 20-мм стволов, а я, собственно, единственная мишень. Вижу внизу трассирующие пули и инстинктивно поджимаю ноги». Зенитка продолжала стрелять по Гриффингу даже тогда, когда он достиг земли. «Я бы погиб из-за бессмысленного тевтонского упорства, если бы в воздухе не появилась наша следующая эскадрилья и не отвлекла внимание немцев».

Рассказывает рядовой Фиццжеральд: «Я взглянул вверх, чтобы проверить купол, и с изумлением увидел, что весь парашют продырявлен пулями. Вокруг меня раскрывалась завораживающая картина. Небо светилось всеми цветами радуги. Мимо мчались связки оборудования с нераскрывшимися куполами; солдатские каски, сорванные стропами; опускались, раскачиваясь, парашютисты. Подо мной во все стороны бежали какие-то тени. Боже, подумал я, неужели я свалюсь прямо в кучу немцев! Парашют зацепился за ветви яблони, и я с глухим стуком упал на землю. Деревья пышно цвели, и приятный аромат делал все происходящее особенно неправдоподобным». К радости Фицджеральда, «немцами» оказались коровы, разбегавшиеся в поисках укрытия. «Я почувствовал прилив ликования, — говорит он. — Я жив!»

Предполагалось, что 506-й полк высадится в 10 км к юго-западу от Сент-Мер-Эглиза. Но несколько отрядов попали прямо в городок. Было пятнадцать минут второго. На южной стороне церковной площади горел небольшой сенной амбар. Очевидно, в него угодила трассирующая пуля. Мэр Александр Рено призвал жителей организовать цепочку для доставки воды из городской водонапорной башни к месту пожара. Немецкий гарнизон направил отделение солдат для выявления нарушителей комендантского часа.

Первым приземлился в городке сержант Рей Эбишер. Он опустился на церковную площадь недалеко от пожарной бригады. Немцы его не заметили (огромный медный колокол беспрестанно звонил, оповещая жителей о пожаре, и заглушил шум от падения сержанта). Эбишер освободился от парашюта и тихо пробрался к дверям церкви, надеясь найти там убежище. Двери оказались запертыми. Тогда он прополз вокруг здания, а потом вдоль высокой бетонной стены. Немцы открыли стрельбу, но не по нему, а по его товарищам, спускавшимся на парашютах. Сержант видел, как одного десантника, запутавшегося в стропах на дереве, буквально изрешетили автоматной очередью. Всего на его глазах погибло четыре парашютиста. [207]

Рядовой Дон Дейвис тоже приземлился на площадь у церкви. Он притворился мертвым, немецкий солдат перевернул его ногой и отошел{27}. Эбишер воспользовался возникшим замешательством и сбежал. В Сент-Мер-Эглизе снова воцарилась тишина. Тушение пожара возобновилось. Но немцы уже были начеку в ожидании новых отрядов парашютистов.

Сержант Карвуд Липтон и лейтенант Дик Уинтерс из роты «Е» 506-го полка приземлились за городком. Липтон выяснил их местоположение, прочитав при лунном свете надпись на придорожном столбе. Уинтерс набрал из парашютистов группу размером с отделение и двинулся в сторону Сен-Мари-дю-Мон, к пункту назначения своей роты.

Уинтерс не знал, что его командир погиб. Лейтенант Томас Михан и штабная рота летели на ведущем «С-47» в группе 66. Самолет насквозь прошили пули, и он стал крениться на правую сторону. Пилот идущего за ним борта Фрэнк Дефлита помнит, как «зажглись посадочные огни, и было похоже, что ему удастся сесть, но вдруг он врезался в изгороди и взорвался; в живых никого не осталось» (по рассказу Ричарда Уинтерса).

Сержант Макколлам, один из наводчиков 506-го полка, ждал десантников в 10 км от Сен-Мари-дю-Мон. Немцы рассчитали, что район, где он находился, может быть использован как место высадки. С трех сторон они установили минометы и пулеметные гнезда, а с четвертой — облили керосином сарай. Когда прибыли самолеты с капитаном Чарлзом Шеттлом и его ротой и в небе появились парашютисты, немцы бросили в сарай горящий факел. Вспыхнувшее пламя осветило всю местность. Десантники попали под фронтальный пулеметный огонь. Сержант Макколлам с щемящим сердцем смотрел, как его друзья спускались в эту смертельную ловушку.

Капитан Шеттл приземлился нормально, несмотря на минометный обстрел и трассирующие пули. Его рота должна была собраться у сарая, которого уже не существовало. Шеттл быстро выбрал другую позицию и начал свистеть. Через полчаса вокруг него сгруппировалось почти 50 человек, но только 15 из них числились в 506-м полку. Остальные принадлежали к 501-му. [208]

Такая сумятица и смешение подразделений происходили по всему Котантену. Роту «Е» 506-го полка разбросало от Карантана до Равеновиля на расстоянии 20 км. Десантники из 82-й дивизии оказались в районе высадки 101-й, и наоборот. Во время учений парашютисты отрабатывали сбор по следующей схеме. Десантники, первыми покинувшие самолет, идут вперед по его курсу, те, кто выбрасывался посередине, остаются на месте, последние — возвращаются. На тренировках это получалось. В ночь начала сражения следовать принятой схеме удавалось немногим.

Капитан Сэм Гиббонс из 501-го полка (впоследствии заслуженный конгрессмен от Флориды) первый свой час во Франции провел в одиночестве. Наконец ему встретился какой-то человек. Он щелкнул своим «сверчком» и услышал в ответ два щелчка. «Я почувствовал себя на тысячу лет моложе, — вспоминает капитан. — Мы оба ринулись друг к другу. Я прошептал свое имя, он — свое. К моему удивлению, он оказался не с нашего самолета и даже не из нашей дивизии».

Лейтенант Гай Ремингтон упал в топи возле реки Дув. Когда он выбирался на берег, ему послышался шум. Лейтенант застыл, взял в руки автомат, потом нажал «сверчок». Никакого ответа. Он уже приготовился стрелять, когда раздался чей-то голос:

— Это друг.

Ремингтон раздвинул кусты и увидел смущенного полковника Джонсона, своего командира. Тот объяснил:

— Я потерял чертов «сверчок».

Некоторые десантники всю ночь блуждали в одиночестве. Среди них был и «Датч» Шульц. Когда, отчаявшись найти кого- нибудь, он попытался воспользоваться «сверчком», то в ответ получил автоматную очередь. «Я вытащил свою «М-1», — рассказывает Шульц, — и направил ее в сторону немцев, как вдруг обнаружил, что забыл зарядить винтовку». Шульц стал уползать, думая: «Я же совершенно не подготовлен ко всему этому!»

По словам рядового Гриффинга, в ту ночь звучало столько щелчков, что невозможно было определить, кто и кому посылает сигнал. Рядовой Сторби, приземляясь, угодил в канаву. Освободившись от парашюта и выбравшись наверх, он услышал щелчок. Но звук исходил не от «сверчка»: кто-то снимает с предохранителя «М-1». Сторби достал свой «сверчок» и щелкал им до тех пор, пока кто-то не приказал ему выйти с поднятыми [209] руками. «Я сразу узнал, чей это голос, — говорит он. — Передо мной стоял Харолд Конуэй из Анн-Арбора, штат Мичиган. Я признался, что понятия не имею, где нахожусь и что делать». Тогда они вместе отправились на поиски своих однополчан.

В отличие от других 2-й батальон 505-го полка совершил блестящую высадку. Наводчики спустились на парашютах точно в указанном районе и поставили «Эврики» и огни. Ведущий пилот, с которым на «Дакоте» летел комбат Бенджамин Вандервурт, увидел знак «Т» именно там, где и ожидал. В 1.45 27 из 36 отрядов приземлились либо в намеченной зоне, либо в пределах одной мили от нее. Вандервурт повредил лодыжку, поэтому он покрепче зашнуровал ботинок и ходил, опираясь на винтовку как на костыль. Он уточнил свое местоположение и начал запускать зеленые сигнальные ракеты, обозначая место сбора батальона. Через полчаса рядом с ним находилось 600 человек — единственный случай во всей воздушно-десантной операции.

2-й батальон должен был закрепиться на Невиль-о-Плен чуть севернее Сент-Мер-Эглиза. Предстоял долгий пеший переход. Вандервурт весил слишком много, чтобы его несли на руках. Он заметил двух сержантов, тянувших за собой тележку-развалюху из-под боеприпасов, и попросил подвезти его. Один из сержантов буркнул:

— Мы здесь, в Нормандии, не для того, чтобы таскать на себе всяких полковников.

Все-таки Вандервурту удалось уговорить их.

Генералу Тейлору не так повезло, как Вандервурту. Командующий 101-й дивизией приземлился один неподалеку от Сен-Мари-дю-Мон. Минут 20 он блуждал вокруг, пытаясь найти место сбора. Наконец ему встретился солдат из 501-го полка. Они обменялись паролями, и генерал обнял своего рядового. Через несколько минут появился помощник Тейлора — лейтенант Брайерр. Уже втроем они бродили в кромешной темноте, когда на Тейлора наткнулся его артиллерийский командир — бригадный генерал Энтони Маколифф. Но он тоже не знал, куда их всех занесло.

Брайерр достал фонарик, генералы развернули карты и, укрывшись в зарослях, стали изучать их. В результате каждый пришел к своему выводу, который не совпадал с мнением других участников этого мини-совещания. [210]

* * *

Позднее группа Тейлора пополнилась лейтенантом Паркером Олфордом и его радистом (без рации, которая потерялась во время прыжка). К этому времени отряд состоял из двух генералов, полковника, трех подполковников, четырех лейтенантов, нескольких сержантов-радистов и десятка рядовых. Тейлор оглядел свою команду, улыбнулся и сказал:

— Никогда еще в истории войн у одного отделения солдат не было столько командиров.

Он решил двигаться в направлении, которое, по его расчетам, должно вывести их к главной цели — деревне Пуппевиль, от которой начиналась дамба.

Подполковник Луис Мендез, командир 3-го батальона 508-го полка, оказался в положении еще худшем, чем Тейлор. Он выпрыгнул на высоте более 600 м, что обрекало его на долгое ожидание приземления. Мендез приземлился в 2.30 и в течение пяти дней не мог найти никого из своих. За это время он лично уничтожил, возможно, больше немцев, чем любой другой подполковник за всю войну. «Я подстрелил трех Гансов из пистолета, — говорил Мендез на отчетном совещании в 82-й дивизии 13 августа 1944 г., — двух — из карабина и одного подорвал гранатой». Подполковник прошел 150 км по Западному Котантену в поисках американцев, но безуспешно.

В блокгаузе на Ла-Мадлен лейтенант Артур Янке испытывал некоторую растерянность. Самолеты особенно его не беспокоили, хотя их было намного больше, чем обычно. Но что бы могли означать пулеметные и автоматные очереди, которые доносились с тыла? Янке поднял своих людей по тревоге, усилил наряды и приказал организовать постоянное патрулирование и наблюдение.

В то же самое время рядовой Луис Мерлано из 101-й дивизии приземлился на дюны всего в нескольких метрах от позиций Янке. В ужасе он слышал крики своих 11 товарищей, упавших в Ла-Манш и тонувших. Через полчаса немецкий патрульный катер вернулся на Ла-Мадлен с 19 американскими парашютистами, в том числе и Мерлано, которого подобрали на берегу. Довольный таким «уловом», Янке решил доложить о нем по телефону своему батальонному командиру, но как только [211] он начал говорить, линия оборвалась. Кто-то из десантников, уже находившихся на материке, перерезал провод,

Янке запер своих пленников в ДОС и приставил к ним часового. В 4,00 тот пришел к лейтенанту и сообщил, что американцы нервничают и требуют, чтобы их отправили в тыл. Янке не мог понять, в чем дело. На рассвете ожидается низкий прилив, а Роммель сказал ему, что союзники появятся только на высокой приливной волне. Чего же боятся захваченные парашютисты?

В Сент-Мер-Эглизе пожар не утихал. Десантники из 506-го полка, высадившиеся в городке или в его окрестностях, успели рассредоточиться. В 1.45 второй взвод роты «Эф» 505-го полка начал прыгать прямо над городком, гарнизон которого уже находился в полной боевой готовности.

Кен Расселл был в этом отряде. «Я снижаюсь, — рассказывает он. — Справа от меня на стропах висит парень, который вдруг в одно мгновение словно испаряется, а вниз падает лишь пустой парашют. Скорее всего в его фанаты «Гаммон» попал снаряд».

Потрясенный Расселл взглянул налево. И он увидел, как его однополчанина, рядового Чарлза Бланкеншипа, затягивает в огонь (пламя всасывало кислород и тащило к себе парашютиста). «Я услышал, — говорит Кен, — как Чарлз закричал один раз, потом второй, потом... третьего раза уже не было».

Немцы исполосовали все небо трассирующими пулями. Расселл пытался прикрыться запасным парашютом, потому что «мы все были легкими жертвами». Его ранило в руку. Он видел, как лейтенант Харолд Кэдиш и рядовые Г. Т. Брайан и Ладислав Тлапа повисли на телефонных столбах вокруг церковной площади. Немцы расстреляли десантников, прежде чем они смогли сбросить с себя парашюты. «Их будто распяли на кресте», — говорит Расселл.

Рядовой Пенроз Ширер опустился на дерево, стоящее напротив церкви, и его немцы тоже расстреляли в упор. Рядовой Джон Бланшар, повиснув на дереве, успел достать нож и отрезать стропы. Он только потом заметил, что заодно отрубил себе и палец.

Расселл подтянул стропы так, чтобы не попасть в бушующий огонь, и сел на крышу церкви. Парашют зацепился за шпиль, десантник покатился вниз и завис на самой кромке. [214]

«И Стил (рядовой. — Примеч. авт.), Джон Стил, — с воодушевлением восклицает Кен, — о котором все столько слышали (по книге и фильму «Самый долгий день». — Примеч. авт.), вдруг появляется надо мной, и его купол накрывает шпиль!» Стил получил ранение в ногу.

Сержант Джон Рей приземлился на церковную площадь сразу же после Расселла и Стала. Немецкий солдат вышел из-за угла. «Я никогда его не забуду, — говорит Расселл. — У него были рыжие волосы. Он спокойно приблизился к Рею и выстрелил ему в живот». Потом солдат повернулся в сторону Расселла и Стила и направил на них автомат. «И тогда, — продолжает Кен, — истекающий кровью и умирающий Рей выхватил пистолет и всадил пулю в затылок немцу».

Несмотря на стрельбу, церковный колокол продолжал непрестанно звонить. Расселл этого не помнит. Но Стил, зависший у самой колокольни, оглох на несколько недель (его втащил в звонницу какой-то немецкий наблюдатель; Стил попал в плен, но ему удалось через несколько дней бежать).

Расселл обрезал траншейным ножом стропы парашюта и с кромки церковной крыши грохнулся на землю. «Я помчался через улицу, — рассказывает Кен, — а вслед мне гремели автоматные очереди. Я бежал к роще на окраине городка и чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. В чужой стране. Еще мальчишка, который должен был в это время заканчивать школу, а не удирать от пуль».

В роще стояла зенитка, которая вела огонь по пролетающим «Дакотам». Расселл метнул в нее гранату «Гаммон», и орудие замолчало. Расселл все дальше уходил от городка. По дороге ему встретился немецкий солдат на велосипеде. Кен застрелил его. Потом он наткнулся на американского парашютиста из 101-й дивизии (вероятно, десантника из 506-го полка, который высадился в Сент-Мер-Эглизе на полчаса раньше).

Расселл спросил:

— Ты знаешь, где находишься?

— Нет, — ответил десантник, — меня послали найти кого-нибудь, кто знает{28}. [215]

* * *

Рядовой Джеймс Идс из 82-й дивизии приземлился со своим парашютом в огромную кучу навоза (характерная деталь ландшафта Нормандии). По крайней мере это была действительно «мягкая посадка». Из фермерского дома вышли три немецких солдата и побежали к нему. «Вот черт, — сказал он себе. — Из огня да в полымя! Сначала отхожее место, а теперь еще и это!» Его винтовка все еще была пристегнута к груди. Он не мог быстро высвободиться из своей «сбруи» (в британских воздушно-десантных войсках имелось специальное приспособление для мгновенного сбрасывания амуниции, американцам же приходилось возиться с каждым ремнем). Идс выхватил пистолет и сразу же уложил двух солдат, третий продолжал бежать. У Идса оставался один патрон, и он ждал, когда немец приблизится, а потом выстрелил в него с двух шагов.

Идс так и не успел скинуть с себя амуницию, когда по нему открыли пулеметный огонь.

— Черт, — воскликнул он, — похоже, все фрицы ополчились против меня, рыжего, перепуганного солдатика!

Пули прошили полевую сумку с провиантом. Идс попытался зарыться в навоз. Потом раздался взрыв, и стрельба прекратилась. Он высвободился и вышел на поле. Сзади послышался какой-то шум, Идс решил испробовать свой «сверчок», и ему тут же ответили двойным щелчком.

«Я готов был расцеловать того парня, — вспоминает Идс. — Первое, что он сказал:

— Я пристукнул этих фрицев за пулеметом одной гранатой, но взрывом сорвало каску, и я не могу ее найти.

Потом он принюхался и воскликнул:

— Господи, как от тебя воняет!»

Десантников 82-й дивизии, высаживавшихся западнее Сент-Мер-Эглиза у реки Мердере, ожидали серьезные трудности. Роммель распорядился открывать при высоком приливе шлюзы в устье реки ниже Карантана и закрывать их при отливе, чтобы затопить долину. Над водой выросла трава, и аэрофотосъемка не смогла зафиксировать подготовленную немцами ловушку. Глубина небольшая, всего около метра, но достаточная для того, чтобы перегруженный парашютист захлебнулся и утонул.

Рядовому Порселле особенно не повезло. Он опустился прямо в реку и с головой ушел под воду. Ему приходилось подпрыгивать, чтобы глотнуть воздуха. «Сердце так колотилось, что я думал — вот-вот разорвется, — говорит бывший десантник. — Я взмолился: Господи, не дай мне утонуть в этой чертовой реке!» Порселла нагнулся, чтобы снять с ног ремни, но пряжку заело. Он подпрыгнул, чтобы подышать, и вдруг его осенило: если стоять на цыпочках, то нос можно держать над водой.

Немного успокоившись, Порселла решил перерезать ремни. Он подпрыгнул, сделал глубокий вдох, погрузился в воду и вытащил нож из правого ботинка. Парашютист вынырнул, глотнул побольше воздуха, наклонился, воткнул лезвие между ногой и ремнем и попытался его перепилить.

«Но ремень не поддавался, — вспоминает Порселла. — Я уже по-настоящему запаниковал. От страха сердце стало биться еще сильнее. Мне хотелось кричать и звать на помощь, но от этого могло стать еще хуже. И я сказал себе: «Думай! Ты должен думать! Почему нож не режет, он ведь острый, как бритва!»

Порселла снова подскочил, чтобы подышать, и успел выговорить:

— О Дева Мария!

И тут до него дошло, что он пытался перерезать ремень обратной стороной ножа. В одно мгновение Порселла освободился от парашюта.

Стало легче. Но все еще тянули вниз сумка с провиантом и фугас. Через секунду и они исчезли. Осторожно переступая по дну, Порселла нашел место, где вода была ему по грудь. Только тогда он обратил внимание на то, что его обстреливают с берега из винтовок и пулеметов. «Нас к таким вещам на учениях не готовили», — подумал десантник.

Неожиданно в небе возникло огромное оранжевое пламя. Подбитый прямым попаданием «С-47» огненным шаром падал на землю.

— Боже мой, — закричал Порселла, — он же валится прямо на меня!

Самолет издавал страшный звук, похожий на ржание умирающей лошади. Порселла попытался бежать, но «С-47» уже рухнул в воду у него за спиной. Снова наступила темнота. [217]

Порселла двинулся к берегу. Вдруг послышалось:

— Вспышка!

Парашютист не верил своим ушам: «Мне казалось, что только я один попал в такой переплет». Он узнал голос. Это был его приятель Дейл Кебл. Порселла протянул правую руку, чтобы дотронуться до Кебла, но тот теперь уже проорал «Вспышка!» и снял с предохранителя «М-1». Дуло покачивалось всего в нескольких сантиметрах от лица Порселлы. Десантник помнил ответ и закричал:

— Гром!

Вместе они, взбалтывая ногами воду, отправились на поиски других парашютистов. Наконец им удалось выбраться на сушу.

Лейтенант Ралф Де Уиз из 508-го полка упал спиной в запруду, где глубина была не более метра. Прежде чем он успел освободиться от парашюта, купол вздулся от ветра и потащил его по воде. Тяжелое снаряжение (запасной парашют, винтовка, мина, полевая сумка) не давало развернуться лицом вверх. Одна стропа прижала каску, которая к тому же крепилась к подбородку ремешком. Лейтенант не мог от нее избавиться, и его голова все время находилась под водой. Парашют проволок его несколько сот метров.

«Несколько раз мне приходила мысль бросить все, открыть рот и утонуть, — писал потом матери Ралф Де Уиз. — Но ветер дергал парашют, голова на какой-то момент выскакивала на поверхность, и я хватал воздух. Должно быть, я наглотался много воды, потому что два дня не мог пить».

Последним усилием воли лейтенант достал траншейный нож и обрезал стропы. Вокруг свистели пули, но он не обращал на них никакого внимания.

Де Уиз все-таки выбрался на берег и встретил своих однополчан. На дороге он приметил двух французов и спросил их, видели ли они американцев. Те не могли его понять. Тогда он показал на американский флаг на своем рукаве. Один из французов радостно кивнул, извлек из кармана пачку сигарет «Лаки страйк» и махнул рукой вдоль дороги. «Я был так счастлив увидеть эти сигареты», — говорил лейтенант.

(О своих переживаниях в день «Д» Де Уиз написав матери спустя два месяца, находясь в Англии. Самое ужасное, по его словам, было то, что у него не осталось сухих сигарет, но ему [218] не хотелось лишать «Лаки страйк» француза. Де Уиз добавляет, что в карманах у него было полно мелкой рыбешки.){29}

Рядовой 508-го полка Девид Джонс тоже покинул самолет над районом затопления. Он опустился на самом краю запруды, купол застрял на дереве, и Девид вытянул себя из воды с помощью строп. Когда десантник оказался на суше, перед ним возникла другая проблема. Еще в Англии после учений он зашел в придорожный паб и «крепко» подрался с одним парашютистом. Когда их разняли, тот пообещал, что «надерет ему задницу» в Нормандии. И теперь, «представьте себе, — рассказывает Джонс, — первый человек, которого я встречаю в этих топях, — тот самый парень. Он разглядел меня, когда уже наставил свой пистолет-пулемет. Мы обнялись, хлопая друг друга по спине, порадовались тому, что нам пока как-никак, а везет».

36 парашютистов 82-й дивизии утонули в эту ночь. В отчете об операции, подготовленном 25 июля 1944 г., отмечалось, что «один отряд десантников из 507-го полка до сих пор не найден». 173 человека сломали ноги или руки во время приземления, 63 — захвачены в плен.

Большинство американцев попадали в плен до того, как им удавалось освободиться от амуниции. Так случилось и с рядовым Полом Бучеро, индейцем из Луизианы. Его привезли на командный пост, где допрашивали заключенных. Немецкий капитан, говоривший по-английски, требовал, чтобы ему сказали, сколько американских парашютистов высадилось в этом районе.

— Миллионы, — ответил один из «джи-айз». Рассерженный капитан с таким же вопросом обратился к

Бучеро. С заметным индейским акцентом Пол сказал:

— Только я один.

Рассвирепев, капитан приказал американцам заложить руки за голову. Их вывели в сопровождении охраны. По непонятной причине немецкий сержант открыл огонь по пленным из автомата.

«Я до сих пор помню, как он выглядел, — говорит Бучеро. — Низкий, но тяжелого телосложения. Суровый взгляд. Но самая примечательная черта — шрам на правой стороне лица».

Бучеро пуля ранила у левого колена. «Я почувствовал, как будто меня ужалила пчела», — добавляет Пол. [219]

Сержант угомонился, и пленные двинулись дальше. Бучеро старался не отставать, несмотря на боль и накопившуюся в ботинке кровь. И все же он свалился на землю.

Пол рассказывает:

«Надо мной склонился фриц и перевернул меня на спину. Он взвел курок и приставил дуло винтовки к моей голове. Я быстро-быстро начал читать про себя молитву. Но вместо того чтобы нажать на спусковой крючок, немец захохотал и предложил мне американскую сигарету. Возможно, мне следовало выразить благодарность за то, что он сохранил мне жизнь. А я ощущал дикую злобу из-за физического и морального унижения. Меня душила ненависть, и я только мечтал о том дне, когда смогу отомстить немцам»{30}.

Лейтенант Бриан Воден, хирург 508-го полка, провел время в плену с пользой. Около 3.00 на фермерский дом, превращенный в медпункт, где он оказывал помощь раненым, напали немцы. Лейтенант налепил на свою каску красный крест и выставил ее на длинной палке в дверь. Стрельба прекратилась, и немцы перевели раненых американцев в свой военный госпиталь. Боден вспоминает, что «немецкий медицинский персонал отнесся к нашим врачам как к друзьям». Доктора работали бок о бок несколько недель. Хирург считает пребывание в качестве пленника в 91-м полевом лазарете «весьма интересным». Он перенял опыт немецких медиков и научил их американским методам{31}.

Германская противовоздушная оборона встретила союзническую авиационную армаду достойно. Но действия немцев против парашютистов на земле отличались неуверенностью и нескоординированностью. Отчасти это можно объяснить тем, что все дивизионные и большинство полковых командиров находились в Ренне на штабных учениях. Были и другие причины. Главная из них, как ни странно, — это то, что не была обеспечена высадка десантов в строго обозначенных зонах. К 1.30 штаб немецкой 7-й армии располагал сведениями о сбрасывании парашютистов в районах к востоку и к северо-западу от Кана, в Сен-Маркоф и Монтебуре, по обе стороны реки Вир, на восточном побережье Котантена и в других местах. Но [220] в ходе операции так и не прояснились зоны высадки, не произошло и концентрации сил: два парашютиста здесь, четыре — там, полдюжины — где-нибудь еще.

Немцев также сбили с толку ложные десанты манекенов, сброшенные группами Авиационной службы специального назначения капитана Фута. Один отряд «парашютистов» появился в полночь между Гавром и Руаном. Комендант Гавра направил в штаб 7-й армии тревожную телеграмму, которую передали и в Берлин. В ней сообщалось о том, что городу угрожает крупное подразделение противника, высадившееся с самолетов. Вторая группа спустила манекены и начала крутить пластинки с записями перестрелки на юго-востоке от Изиньи. Немецкий резервный полк численностью 2000 человек, дислоцированный в этом районе, в течение нескольких часов 6 июня прочесывал леса в поисках «большого отряда» парашютистов, которых там не было. Маленькая по масштабам операция завершилась чрезвычайно важным для союзников успехом.

Немцы не знали, что происходит: реальное вторжение, серия разрозненных рейдов, поддержка отрядов Сопротивления или отвлекающий маневр перед высадкой в Па-де-Кале. И хотя обстреливался каждый проходящий самолет, они не могли оценить реальную угрозу. То тут, то там местные ротные командиры посылали дозоры проверить очередные сообщения о парашютистах, но солдаты вермахта по большей части оставались в бараках. Доктрина Берлина — контрнаступление против любого нападения — в эту ночь не действовала.

В сфере коммуникаций в Нормандии немцы обладали несомненным преимуществом. Американских парашютистов инструктировали: если у них не будет никаких других дел, то они по крайней мере могут заняться разрушением линий связи. За многие годы нацисты наладили надежную телефонную и кабельную сеть. Но с 1.00 6 июня она начала давать сбои. Десантники, действуя поодиночке или группами, гранатами подрывали телефонные столбы, перерезали ножами провода, изолируя немецкие подразделения, раскиданные по деревням.

Около 1.30 офицер по связи в штабе 6-го парашютного полка принял донесение, в котором сообщалось, что десантники противника высаживаются в окрестностях Сент-Мер-Эглиза. Полковник Хейдт попытался передать информацию генералу Марксу, но телефонная линия уже не работала. [221]

Чаще всего провода перерезались по мере возможности или необходимости. Но были и особые, требовавшие специальной подготовки операции. Подполковник Роберт Уолвертон, командир 3-го батальона 506-го полка, получил задачу вывести из строя стратегически важные коммуникации между Карантаном и немецкими войсками на Котантене. Он поручил выполнить задание капитану Шеттлу из роты «И». Шеттл сказал, что ему необходимо знать точное местоположение. В конце мая разведка вывезла из Карантана в Англию участника Сопротивления, который показал, где закопаны линии связи, и люк, через который к ним можно подобраться.

Через полчаса после приземления Шеттл собрал 15 человек из своей роты. Они нашли люк, заложили в него взрывчатку и подорвали коммуникации. (Многие годы спустя офицер из германского 6-го парашютного полка сказал Шеттлу, что немцы были крайне поражены тем, как быстро американцам удалось уничтожить главный узел связи.)

Полковник Хейдт командовал 6-м парашютным полком. Он был профессиональным военным, прошедшим через бои в Польше, Франции, России, на Крите, в Северной Африке. Командный пост Хейдта располагался в Перье, батальоны рассредоточились до Карантана. В 0.30 он поднял своих людей по тревоге, но из-за противоречивости сообщений о высадке десантников по всему полуострову ему ничего не оставалось, как держать войска в боевой готовности. Полковнику нужно было срочно переговорить с генералом Марксом, а связь так и не работала.

Один из взводов Хейдта, расквартированный в деревне недалеко от Перье, устроил вечеринку. Рядовой Вольфганг Герицлеер рассказывает: «Вдруг вбегает рассыльный и кричит:

— Тревога! Тревога! Вражеские парашютисты!

Мы посмеялись и сказали ему, чтобы он так не волновался. Пригласили: посиди с нами и выпей кальвадоса. Но тут небо заполнилось самолетами. Это нас сразу отрезвило. Через минуту со всех сторон шли солдаты. Картина напоминала встревоженный пчелиный улей».

Собрать 3500 человек, служивших в 6-м парашютном полку, было непросто. Их расселили почти по всей округе. Для перевозки солдат имелись всего 70 грузовиков, большинство из которых выглядели как музейные экспонаты, а не как действующие транспортные средства. Причем 50 машин были совершенно [222] разных моделей, поэтому их было невозможно обеспечить запасными частями. Элитным частям Хейдта предстояло идти в бой пешком. И без особо тяжелых вооружений, только с оружием, которое можно унести на руках. Когда полковник запросил в генеральном штабе тяжелые минометы и противотанковые орудия, ему с усмешкой сказали:

— Что вы, Хейдт, десантнику достаточно одного ножа.

Тем не менее немецкие парашютисты-десантники чувствовали себя уверенно. «Честно сказать, мы не испытывали страха, — вспоминает Герицлеер. — Мы были убеждены в том, что все утрясется за несколько часов, поэтому никто из нас не взял с собой ничего из личных вещей. Только оружие, боеприпасы и немного еды».

На востоке, где высаживались британские и канадские десантники, немцы тоже вели себя нерешительно, но не столько из-за действий союзников, сколько вследствие неразберихи в собственном командовании. Роммель полагался на 125-й полк Ганса фон Люка 21-й бронетанковой дивизии, который, по его мнению, мог ответить контрнаступлением на любое вторжение в районе реки и канала Орн. В 1.30 Люк получил первые донесения о парашютистах. Он незамедлительно поднял по тревоге полк, и через час экипажи стояли возле своих танков и бронемашин с заведенными моторами.

Люк давно ждал этого момента, знал, в каком направлении двигаться — к мосту через канал Орн, задачу — отбить его у майора Говарда, проработал альтернативные варианты действий. Но полковник не имел права дать команду. Танками распоряжался Гитлер, а фюрер в это время спал. Спал и Рундштедт. Генерал Долльманн находился в Ренне, а генерал Фехтингер — в Париже. Штаб 7-й армии не мог понять, что происходит.

В 2.40 исполняющий обязанности командующего группой армий «Запад» (Рундштедта) заявил:

— Противник развернул операцию, не имеющую принципиального значения.

Начальник штаба ответил:

— Ничего не может быть более серьезного, чем это наступление.

Его мнение осталось незамеченным. Люк не сомневался в серьезности намерений союзников. Спустя 40 лет в интервью он говорил: «Я считал, что необходимо [223] контратаковать до того, как британцы закрепятся в обороне, до того, как их воздушные десанты высадятся, а военно-морские силы доставят на берег пехоту. Мы знали местность и могли без особых проблем прорваться к мостам». Если бы полковник Люк осуществил свой замысел, то майору Говарду пришлось бы туго. В его роте имелись лишь несколько ручных противотанковых гранатометов «Пиат». Но полковник не мог принимать решения по собственной инициативе. Поэтому он бездействовал — офицер высокого ранга в дивизии, которая, по расчетам Роммеля, должна была сбросить союзнические войска обратно в море, если они вторгнутся в районе Кана. Люк знал, что делать, но его парализовала запутанность в руководстве Третьего рейха.

С 3.00 началась переброска подкреплений десантникам. На левом фланге 69 планеров доставили полк и командующего 6-й воздушно-десантной дивизией генерал-майора Ричарда Гейла. Они сели на поля около Ранвиля, уже очищенные от противника парашютистами, которые высадились двумя часами раньше. Прибыли также джипы и противотанковые орудия.

На правом фланге 52 американских планера спикировали на Йесвиль в 6 км от Сент-Мер-Эглиза. С ними летели войска, джипы, противотанковые орудия и небольшой бульдозер. Бригадный генерал Дон Пратт, помощник командующего 101-й дивизией, находился в ведущем планере. Лейтенант Роберт Батлер пилотировал второй планер. Когда эскадрильи уже приближались к зоне приземления, по ним открыли огонь немецкие зенитки. Буксирные «Дакоты» вынуждены были набирать высоту. Тогда Батлеру и другим пилотам пришлось отделиться от трехсотметровых нейлоновых буксирных тросов и попытаться, петляя в воздухе, осуществить посадку. Немцы посбивали почти все самолеты и планеры.

Для тех же, кто проскочил зенитный обстрел, настоящей проблемой стали нормандские живые изгороди. Поля, которые они окружали, оказались слишком малы для безопасного приземления, а кустарники — намного выше, чем предполагалось. (Недооценка живых изгородей — серьезное упущение союзнической разведки. Вот что говорит по этому поводу сержант Зейн Шлеммер из 82-й дивизии: «Нас никто не информировfk об истинных размерах французских зеленых посадок. Нам, конечно, сказали, что мы будем в стране живых изгородей, но [224] мы думали, что они такие же, как в Англии, вроде небольших заборов, которые легко перепрыгивают охотники за лисами».) В Нормандии посадки достигают высоты 2 м и почти непроходимы. Дороги между ними, как правило, углублены, что предоставляло немцам, по сути, готовые траншеи. Почему разведка упустила из виду такой важный для ведения боевых действий фактор, остается загадкой.

Если пилот держался поближе к земле, то, когда перед его глазами неожиданно возникала гуща кустарников, он старался подняться над ней, терял скорость, падал, и планер разбивался. Если же летчик шел выше, то не успевал сесть на ограниченном пространстве и либо проскакивал дальше, либо врезался в изгородь на другой стороне поля. В любом случае «планирование» заканчивалось трагически. По словам сержанта Джеймса Элмо Джонса, наводчика из 82-й дивизии, обозначавшего посадочные площадки для планеров, он не мог представить себе такой бойни. «Это самое жуткое, что я испытал во время войны», — говорит он.

Идущим впереди лейтенанта Батлера планером управлял полковник Майк Мёрфи. Батлер видел, как по нему ударили зенитки. Погиб Пратт — первый убитый генерал с обеих сторон в этот день, а Мёрфи разбился в живых изгородях, сломав обе ноги.

Сержант Леонард Лебенсон из 82-й дивизии сидел в планере, который задел верхушки живых изгородей, стукнулся о землю, подскочил, прокатился по крыше фермерского дома и врезался в дерево, стоящее напротив. Обломки разлетелись по всему полю, но каким-то чудом пострадал только один десантник.

Лейтенант Чарлз Скидмор на своем планере сел в топи. Он выбрался из воды и сразу же попал под выстрелы. Огонь велся из бункера, в котором находились польские солдаты под началом немецкого сержанта. Лейтенант с десантниками, прибывшими вместе с ним, начали отстреливаться. Затем наступило затишье. Вскоре раздались крики и смех. Поляки вышли из бункера с поднятыми руками. А немецкого сержанта они застрелили.

Рядовой Рейзенлейтер из 508-го полка прятался в поле и слышал, как на другой стороне живых изгородей садился планер, В темноте невозможно было разглядеть, что случилось с пилотом и солдатами. Он крикнул: [225]

— Вспышка!

И в ответ получил целую тираду:

— Пусть вспыхнет твоя задница! Нас убивают, а здесь какой-то дурень черт-те что несет!

Рейзенлейтер не стал вмешиваться, решив, что только американец способен на такие ругательства. (Планерные войска учили: первое, что они должны сделать после посадки, — найти укрытие в лесу или в любом подходящем месте, но ни в коем случае не оставаться на открытом пространстве. Возможно, этим и объясняется грубый ответ Рейзенлейтеру.)

Рядовой 502-го полка Джон Фиццжеральд также наблюдал, как приземлялись планеры. «Сначала вдалеке послышался шум моторов самолетов, — рассказывает он. — Затем все стихло. Потом раздались свист, треск ломающихся ветвей, крики отчаяния. Планеры шли со всех сторон, один за другим. Многие пролетали над полем и врезались либо в лес, либо в фермерский дом, либо в каменные ограды.

В один миг вся округа превратилась в свалку разбитых планеров, оборудования, тел погибших или раненых солдат. Некоторые из них были буквально пригвождены осколками фанеры. Мы организовали временный лазарет и бросились оказывать помощь, но прежде надо было отделить живых от мертвых. Я увидел свисающие из фюзеляжа ноги и попытался вытащить тело из планера, но оно не двигалось. Заглянув внутрь, я ужаснулся: верхнюю часть туловища придавил джип».

На планерах доставлялись и бульдозеры для прокладки посадочных полос. Сержант 508-го полка Зейн Шлеммер говорит, что ему жутко было представить, как «эта груда металла во время крушения наваливалась на пилотов».

82-я дивизия понесла тяжелые потери в ходе планерно-десантной операции. Из 957 человек, отправившихся в ту ночь в Нормандию, 25 погибли, 118 ранены, 14 считаются пропавшими без вести (уровень потерь примерно 16 процентов). 19 из 111 джипов и 4 из 17 противотанковых орудий не подлежали восстановлению.

Если подразделение несет такие потери еще до вступления в бой, значит, кто-то совершил серьезную ошибку. Но вспомним: Ли-Маллори опасался, что число жертв могло составить и 70 процентов, главным образом из-за «спаржи» Роммеля. Однако немецкие «столбы» были врыты беспорядочно, и проблему создавали не они, а живые изгороди. А [226] сохранившиеся джипы и противотанковые орудия впоследствии очень даже пригодились.

К 4.00 американских десантников разметало по всему Котантену. За небольшими исключениями, они перемещались по полуострову врозь. Если не считать 2-й батальон Вандервурта 505-го полка, то большинство парашютистов собирались в группы по три, пять, десять, максимум 30 человек. Они не могли найти сброшенное с самолетов снаряжение, маленькие голубые огоньки, пришпиленные к контейнерам, не светились. Многие потеряли сумки с дополнительными боеприпасами, полевыми рациями, треногами для пулеметов. Сохранившиеся рации не действовали: либо побывали в воде, либо ударились о землю. Парашютистов стало меньше. Они погибали и во время выхода в воздух, и когда выпрыгивали на слишком малых высотах, и когда их в упор расстреливали немецкие зенитки, и когда разбивались планеры.

Лейтенант Карл Картледж из 501-го полка опустился в болото. Его рота должна была собраться по сигналу горна, но горнист утонул. Ему встретились рядовые Джон Фордик и Смит. Последний не мог идти: сломал позвоночник. Остальных затянула топь. Картледж отыскал 10 человек. Они вытащили Смита на сухое место и накрыли его ветками. Солдат просил, чтобы с ним оставили его двух голубей. На лапке одного из них лейтенант прикрепил донесение о том, что батальон погиб, другая птица должна была доставить сообщение о том, что батальон выполнил свою задачу. Смиту сказали, чтобы днем он отпустил либо первого, либо второго голубя.

Когда отряд Картледжа уходил, Смит произнес на прощание:

— Не беспокойтесь, я не совру.

Но в это время немцы открыли пулеметный огонь. Десантники погрузились в трясину. Без радиосвязи, стоя по грудь в болоте и не имея возможности отстреливаться, Картледж чувствовал себя беспомощным. Рядовой Фордик, «крутой шахтер из Пенсильвании», склонился к его уху и прошептал:

— Знаешь ли, лейтенант Картледж, похоже, что немцы выигрывают эту войну.

Спустя десять недель полковые и батальонные командиры 82-й дивизии провели в Глеб-Маунт-хаус, Лестер, совещание с [227] разбором минувшей операции. Они проанализировали, что было сделано правильно, а что — нет.

Начали с пилотов. Решили, что в будущем летчикам необходима специальная подготовка для действий в боевых и неблагоприятных погодных условиях, на низких скоростях. Высказывалось мнение, что каждый пилот должен совершить прыжок с парашютом на скорости 150 миль в час. Признано, что маневрирование в небе, заполненном трассирующими пулями, приносит больше вреда, чем пользы.

Об этом особо не говорилось, но всем было ясно, что отсутствие радиосвязи тоже ни к чему хорошему не приводит. Немецкая противовоздушная оборона все равно была приведена в состояние боевой готовности из-за самолетов наведения. Те же не предупредили идущую вслед воздушную армаду о сплошной облачности над Котантеном. И если бы летчики имели возможность переговариваться, то не возникла бы такая разбросанность в высадке десантов.

Лишь командир 3-го батальона 505-го полка подполковник Эдуард Краузе высказался положительно о подсвеченных посадочных знаках «Т»: «Увидев его, я возрадовался, как будто нашел землю обетованную». Никто больше их не заметил (в основном из-за того, что наводчики не выставили огни, не будучи уверены в том, что находятся в нужном месте). И никто не одобрил радиолокационную систему «Эврика».

Все согласились с тем, что вооружение лучше сбрасывать в связке и необходимо продумать систему освещения. Парашютисты должны иметь при себе мины и при первой возможности установить их на дорогах. Следует также придать каждому отделению по базуке. Гранаты «Гаммон» использовались «удовлетворительно». Целесообразно всех десантников вооружить пистолетами, которые могут быть применены сразу же после приземления.

Наиболее эффективным средством оповещения парашютистов о месте сосредоточения назвали сигнальные ракеты. Но чтобы их было немного, по одной на батальон. Свистки, горны и прочие звуковые инструменты менее пригодны из-за того, что их заглушают зенитки и живые изгороди. Сбор десантников по принципу «свертывающегося рулона» не оправдал себя. Причины — те же живые изгороди и сама схема рассеянного сброса парашютистов. Опять же: исключительно важна радиосвязь, нужны рации. Солдат надо обучить тому, как быстрее [228] освобождаться от парашютов (простейший выход — избавиться от пряжек и использовать британский метод отделения купола, что и было сделано).

Таким образом, первая воздушно-десантная высадка вызывала немало критических замечаний. И все-таки, вопреки сомнениям рядового Фордика, которыми он поделился с лейтенантом Картледжем, немцы не выигрывали войну. Несмотря на разбросанность по всему фронту, союзнические войска были готовы к боевым действиям. Германские армии пребывали в состоянии неизвестности и смятения.