Во второй половине 30-х годов в мире происходили важнейшие изменения. Они выражались в успешном строительстве социализма в СССР, росте активности народных масс; одновременно происходило нарастание агрессивности империализма, развязывание им захватнических войн. Изменялось соотношение классовых факторов на мировой арене, происходила возраставшая поляризация сил — мира и демократии на одной стороне, фашизма и войны — на другой.

В этих условиях Коминтерн и ВКП(б) выдвинули новые идеи и новые тактические средства борьбы за коллективную безопасность. Это отвечало указаниям В. И. Ленина, требовавшего самым тщательным образом анализировать объективные условия, в частности расстановку и соотношение сил в мире. Когда классовая борьба захватывает все международные отношения, «в этом случае в основу своей тактики, прежде всего и больше всего, необходимо класть учет объективного положения...»{899}.

Ленин учил, что при каждом повороте истории необходимо оценивать «соотношение классов в целом, всех классов...», а не выбирать «отдельные примеры и отдельные казусы...»{900}. «Мы, марксисты, — писал В. И. Ленин в 1918 г., — гордились всегда тем, что строгим учетом массовых сил и классовых взаимоотношений определяли целесообразность той или иной формы борьбы»{901}.

Вопросы борьбы с агрессией приобретали все большее национальное и интернациональное значение. Идеи и тактика этой борьбы представляли собой результат коллективного творчества и мудрости всего коммунистического движения, общий вклад этого движения в развитие марксизма-ленинизма, в дело борьбы за мир во всем мире.

Обстановка в мире быстро осложнялась: Италия и Германия в Европе и Африке, Япония в Азии перешли к открытой военной агрессии. Пламя войны охватило громадную территорию от Шанхая до Гибралтара. Насильственно перекраивались карты Европы, Африки и Азии. В сложившихся условиях главенствующее значение приобретала необходимость борьбы с агрессией всеми средствами, вплоть до военных. Советский Союз проводил свою миролюбивую политику в исключительно трудных условиях. Существовавшие договоры о взаимопомощи СССР с Францией и Чехословакией вопреки воле и желанию СССР были весьма [271] ограниченны: они предусматривали взаимную помощь только в случае прямого нападения агрессора на одну из договорившихся сторон и не дополнялись такими военными конвенциями, которые конкретизировали бы соответствующие взаимные обязательства.

Воинственному курсу фашистских государств и Японии могли противостоять лишь действенная политика мира, твердый отпор, пресечение агрессии объединенными усилиями миролюбивых стран и народов. Сложившаяся международная обстановка вызвала к жизни новые стороны плана коллективной безопасности. Важнейшая из них — идея создания самого широкого фронта мира, охватывающего не только рабочий класс, трудящиеся и демократические слои, но и правительства стран, над которыми нависла опасность агрессии.

Фашистские планы завоевания мирового господства угрожали коренным национальным интересам и других капиталистических стран. Это создавало известную основу для совместных с Советским Союзом действий таких стран против агрессии. В свое время В. И. Ленин указывал на необходимость идти на соглашения и компромиссы ради спасения революции, в борьбе за мир использовать все пацифистские силы в буржуазном лагере{902}.

Развивая ленинские положения, ВКП(б) выдвинула идею создания союза государств против агрессора. Эта исключительная по своему значению идея предусматривала объединение усилий государств, имевших решающий перевес в экономическом и военном отношении над блоком агрессивных стран. Советский Союз был уверен, что фашистскую агрессию можно остановить коллективными действиями миролюбивых государств. Вот почему советская внешняя политика столь настойчиво и энергично вела свой курс на создание прочного союза СССР, Англии и Франции, который был бы оформлен обязательствами по взаимной помощи против агрессии. Не менее пяти лет продолжалась борьба вокруг советских предложений. Но к 21 августа 1939 г. выявилась полная бесперспективность дальнейших переговоров с правительствами Англии и Франции. Более того, всякие попытки продолжить переговоры, после того как они были заведены в тупик военными миссиями Англии и Франции, могли лишь создать огромную опасность для СССР.

Советский план коллективной безопасности предусматривал укрепление безопасности всех стран и народов, а не одних за счет других, как это было характерно для предложений правительств Англии и Франции. Советский Союз руководствовался свойственным ему интернационализмом, принципом неделимости мира, непосредственно вытекающим из ленинского положения об интернационализации международных связей. В условиях тесного переплетения всемирных экономических, финансовых и политических отношений любой военный конфликт, хотя бы местного характера, втягивает в свою орбиту многие государства и грозит перерасти в мировую войну, если своевременно не будут приняты меры к его ликвидации. «Таково уж положение в нынешнем мире, — говорил Л. И. Брежнев в 1973 г. о тезисе «мир — неделим», — где все взаимосвязано, где внешнеполитические акции тех или иных стран имеют многочисленные, подчас самые непредвиденные последствия в различных концах света»{903}.

Советская идея совместных действий против агрессора, развивавшаяся и совершенствовавшаяся, носила фундаментальный характер и в потенции содержала возможность разгрома фашистского блока в случае его агрессии. Но пока войны еще не было, идею единых действий можно было [272] использовать в качестве фактора сплочения сил для обеспечения мира и безопасности всех народов. Поэтому Советский Союз предлагал охватить системой коллективной безопасности не только крупные европейские державы, но и малые страны континента. Однако советские предложения не были реализованы из-за того, что Англия и Франция отказались «от политики коллективной безопасности, от политики коллективного отпора агрессорам» и перешли «на позицию невмешательства, на позицию «нейтралитета»{904}.

В борьбе за коллективный отпор немецко-фашистской агрессии Советский Союз учитывал как острейшие противоречия между империалистическими державами, так и волю народов этих стран к национальной свободе и независимости. Его предложения о заключении эффективного договора о взаимной помощи с Англией и Францией носили реалистический характер. Они в полной мере отвечали коренным интересам этих стран, равно как и малых государств Европы.

Готовность СССР к обеспечению коллективной безопасности, к ограждению европейских стран от итало-германской фашистской угрозы была доказана не только его честной и последовательной позицией в дипломатических и военных переговорах, но и практическими делами. К таким практическим делам относились защита дела эфиопского народа на международных форумах, оказание помощи республиканской Испании и борющемуся китайскому народу, готовность к оказанию военной помощи Чехословакии, совместный с МНР отпор японским захватчикам. Не было еще в истории примера столь великодушной и щедрой поддержки могучей державой справедливого дела всех народов — и малых и больших. В этой поддержке наглядно проявлялась великая сила интернационализма Советского Союза — страны социализма. Прямым продолжением предвоенных дел советского народа явилась его освободительная миссия во второй мировой войне.

В ряде случаев Советский Союз проявлял большую озабоченность сохранением независимости европейских стран, нежели их реакционные правительства. Характерно в этом отношении заявление народного комиссара иностранных дел посланнику Латвии в СССР от 28 марта 1939 г., в котором говорилось: «...какие бы то ни было соглашения, добровольные или заключенные под внешним давлением, которые имели бы своим результатом хотя бы умаление или ограничение независимости и самостоятельности Латвийской Республики, допущение в ней политического, экономического или иного господства третьего государства, предоставление ему каких-либо исключительных прав и привилегий, как на территории Латвии, так и в ее портах, признавались бы Советским правительством нетерпимыми... Настоящее заявление делается в духе искренней благожелательности к латвийскому народу с целью укрепления в нем чувства безопасности и уверенности в готовности Советского Союза на деле доказать, в случае надобности, его заинтересованность в целостном сохранении Латвийской Республикой ее самостоятельного государственного существования и политической и экономической независимости...»{905}

Упорное нежелание правительств Англии и Франции включить прибалтийские страны в общую систему коллективной безопасности в Европе имело совершенно определенный смысл — оставить открытыми ворота с северо-запада для вторжения гитлеровской Германии на территорию Советского Союза. Усиленно велась подготовка к использованию Финляндии для войны против СССР. На средства Англии, Франции, Швеции, [273] США и Германии на Карельском перешейке велось военное строительство под руководством крупнейших специалистов этих стран. Правители Финляндии широко и охотно сотрудничали с гитлеровцами.

Военные приготовления Финляндии, ее антисоветский курс во внешней и внутренней политике создавали опасность как для СССР, так и для самой Финляндии. Вот почему 14 апреля 1938 г. посольство СССР в Хельсинки заявило финскому правительству о настоятельной необходимости улучшения советско-финляндских отношений и принятии мер, которые укрепили бы безопасность как Советского Союза, так и Финляндии. Советское правительство предложило заключить договор о взаимопомощи, по которому СССР окажет помощь Финляндии в любом случае нападения Германии на нее, а Финляндия окажет помощь Советскому Союзу в том случае, если нападение Германии на него будет осуществлено с использованием территории Финляндии.

В ходе переговоров, продолжавшихся до апреля 1939 г., Советское правительство выдвигало предложение гарантировать неприкосновенность Финляндии. Но эти предложения были отклонены правительством Финляндии{906}. О его несерьезном к ним отношении свидетельствует тот факт, что правительство даже не поставило в известность парламент о состоявшихся переговорах. Однако оно немедленно подробно информировало о них гитлеровское правительство{907}.

Антисоветский курс правительства Финляндии был использован Англией и Францией для срыва усилий СССР по созданию системы коллективной безопасности. Во время англо-франко-советских переговоров летом 1939 г. Англия и Франция сначала отказались предоставить гарантии прибалтийским странам и Финляндии, а затем выступили против распространения гарантий в отношении этих стран на случай косвенной агрессии против них. Это сыграло свою роль в решении финского правительства взять курс на сближение с Германией. Вот почему это правительство сообщило 20 июля 1939 г., что оно отказывается от всякого сотрудничества с Советским Союзом на случай агрессии со стороны Германии против Финляндии и будет рассматривать любую его помощь как агрессию. Правительства Англии и Франции, опираясь на это заявление, нагромождали трудности в переговорах с СССР.

Прогрессивные представители финского общества призывали правительство принять меры к обеспечению безопасности Финляндии, одобрить коллективные гарантии СССР, Англии и Франции, в которых народы Финляндии, Эстонии и Латвии «особенно заинтересованы в целях обеспечения своей независимости, что может быть достигнуто на основе принципа коллективной безопасности...»{908}.

Трезво мыслящие финские политики делали правильный вывод: для Финляндии создавалась непосредственная угроза потери независимости. Но для финской реакции это представлялось «меньшим злом» по сравнению с мнимой «угрозой с Востока». Усилия СССР, направленные на предоставление Финляндии коллективной гарантии против фашистской агрессии, не увенчались успехом. И в этом повинна не только финская реакция, но и правящие круги Англии и Франции, действовавшие заодно с ней против советских предложений.

Своеобразной формой борьбы за отпор фашистской агрессии на севере Европы была борьба СССР за строгое проведение Швецией политики нейтралитета. Советское правительство учитывало, что Германия планировала [274] поработить и шведский народ. Советские представители убеждали шведских политических лидеров в необходимости укреплять Лигу наций как инструмент мира, повышать ее эффективность. Но их убедительные доводы, выражавшие озабоченность Советского Союза судьбой Швеции (как и других северных стран), влияли лишь частично. Правительство Швеции возлагало свои надежды сначала на Англию, затем на Германию.

Когда же летом 1939 г. в Москве начались переговоры военных миссий трех стран — СССР, Англии и Франции, — в шведской внешней политике усилились антисоветские тенденции. Правящие круги Швеции с враждебных позиций рассматривали вопросы о предоставлении гарантий против гитлеровской агрессии прибалтийским странам, особенно Финляндии, называя такие предложения «смертью для нейтралитета» северных стран.

Ключевой проблемой в обеспечении безопасности Центральной и Восточной Европы являлось приобщение Польши к организации коллективного отпора агрессору. В своих взаимоотношениях с Польшей СССР руководствовался основополагающим указанием В. И. Ленина беречь свободу и независимость Польши, быть постоянно в мире с ней{909}. Советское государство стремилось к созданию сильной, демократической, миролюбивой и процветающей Польши.

Польская реакция, вступившая в преступный союз с гитлеровской Германией, стала неизменным противником коллективной безопасности. Она утверждала, что Германия — друг Польши, а СССР — ее враг, что коллективная безопасность чужда интересам Польши.

В апреле 1939 г. правительство Польши заявило: «Идея многосторонних конференций потерпела уже в Европе неудачу»{910}.

18 апреля советник польского посольства в Лондоне заявил временному поверенному в делах Германии в Англии Т. Кордту, что Польша вместе с Румынией «постоянно отказываются принять любое предложение Советской России об оказании помощи. Германия... может быть уверена в том, что Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России...». «Польша тем самым, — констатировал гитлеровский дипломат, — вновь доказывает, что она является европейским барьером против большевизма»{911}.

В кульминационный момент борьбы СССР за спасение Европы (в том числе и Польши) от гитлеровской агрессии — во время тройственных московских переговоров — польское правительство, нарочито тенденциозно освещая их ход, не переставало твердить о своем постоянном возражении против «фактического военного сотрудничества с СССР». 20 августа 1939 г. министр иностранных дел Бек телеграфировал польскому послу во Франции Лукасевичу, что в связи с постановкой вопроса о предоставлении возможности прохода советским войскам через территорию Польши для обеспечения ее безопасности от германской агрессии, он заявил: «Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается»{912}.

Советский Союз большое значение придавал политике Румынии, тесно связанной с Польшей союзными узами. Правящие круги Румынии вопреки национальным интересам страны все предвоенные годы придерживались антисоветского курса. [275]

Прогерманские круги румынской буржуазии резко протестовали против самой идеи пакта о взаимопомощи с Советской Россией, который, по их словам, «превратит Румынию в авангард большевистских армий со всеми вытекающими последствиями»{913}.

Отказ румынских правящих кругов от сотрудничества с Советским Союзом и участия в создании системы коллективной безопасности имел своим логическим следствием последующее включение Румынии в гитлеровский блок.

Венгерская реакция также встала на путь союза с Германией. Это был губительный путь. Об этом предупреждала компартия Венгрии, выражавшая коренные интересы своего народа. Она призывала к созданию оборонительного союза государств Европы против германского империализма и его захватнических вожделений, к заключению договора о взаимопомощи или о ненападении с Советским Союзом. Компартия заявляла, что «самым лучшим средством защиты страны является заключение пакта о ненападении с Советским Союзом, который готов заключить такой пакт с любой страной, не выдвигая при этом никаких особых условий. В противоположность нацистской Германии, Советский Союз еще никогда не нарушал взятых на себя обязательств!»{914}.

Нарком иностранных дел СССР убеждал венгерского посланника в Москве, что потворство политике Германии будет иметь для Венгрии пагубные последствия. В сообщении посланника своему правительству от 26 марта 1938 г. предостережения Литвинова передавались следующим образом: «Политическая и экономическая самостоятельность Венгрии и других стран Дунайского бассейна будет ущемлена в результате натиска германского рейха и колоссального перевеса сил на его стороне. Если они не смогут оказать должного сопротивления, то, по мнению Литвинова, лишатся своей независимости. Большим странам, добавил он, следовало бы при сложившихся новых обстоятельствах оказать этим государствам материальную и политическую помощь в целях обеспечения их независимости. Говоря о венгеро-совегских отношениях, он заявил: «Происшедшие изменения не отразятся на наших отношениях с Венгрией, даже наоборот, мы еще в большей степени заинтересованы в сохранении независимости Венгрии». В ходе беседы он дважды повторил это заявление»{915}.

Венгерский посланник в Москве сообщал в Будапешт о том внимании, которое Москва уделяет Венгрии, стараясь не допустить и «избежать всего, что может вызвать неудовольствие Венгрии и тем самым окончательно толкнуть ее в объятия Германии». Посланник говорил о том, что в Москве «внимание Венгрии неоднократно обращалось на необходимость соглашения и сплочения с соседними государствами» и выдвигалась идея «о том, что Малая Антанта, и в первую очередь Чехословакия, должна заручиться дружбой Венгрии»{916}.

Из этих документов видно, с каким упорством и огромной доброй волей Советский Союз старался не допустить сближения Венгрии с гитлеровской Германией, приобщить ее к совместным усилиям миролюбивых сил против агрессии, за мир в Европе.

Венгерская реакция, пренебрегая предупреждениями Советского Союза, присоединилась к немецким фашистам. [276] Правительство СССР предостерегало царское правительство Болгарии от втягивания страны в агрессивную политику Германии, доказывая, что единственное спасение Болгарии — в организации сопротивления фашистской агрессии на Балканах, в дружбе с СССР.

Народ Болгарии душой и сердцем был с Советским Союзом. Это не являлось секретом даже для зарубежных деятелей. Один из английских реакционных журналистов был вынужден признать: «... известно, что политика, направленная на дружбу с Советами, встретит сердечную поддержку подавляющего большинства болгарского народа. Полагают, что 75 процентов болгарского населения проголосовало бы за Советы, если потребуется выбирать между ними и державами оси»{917}. Однако тогдашнее болгарское правительство не считалось с волей народа.

Безопасность южных границ СССР во многом зависела от позиции Турции. Ей отводилось видное место в планах как англо-французского блока, так и гитлеровской Германии. Обе империалистические коалиции стремились использовать выгодное стратегическое положение Турции и ее географическую близость к Советскому Союзу.

Турецкие правящие круги балансировали между обеими враждебными группировками, придерживаясь на первых порах англо-французской ориентации.

Советское правительство учитывало, что Турция может превратиться в антисоветский военный плацдарм, и принимало меры против такого развития событий. Важным шагом в этом направлении была телеграмма главы Советского правительства от 15 апреля 1939 г. советскому представителю в Анкаре, обязывавшая его передать лично президенту Иненю следующее: «Мы думаем, что в связи со складывающейся новой ситуацией в районах Балкан и Черного моря было бы целесообразно устроить взаимную консультацию представителей Турции и СССР и наметить возможные меры защиты от агрессии. Если турецкое правительство также находит целесообразной эту акцию, следовало бы установить место и срок встречи представителей. Мы со своей стороны предложили бы Тбилиси или Батуми»{918}.

По просьбе турецкого правительства такая консультация состоялась в Анкаре, куда 28 апреля прибыл заместитель наркома иностранных дел СССР В. П. Потемкин. В ходе переговоров с президентом Турции И. Иненю и министром иностранных дел Ш. Сараджоглу Потемкин предложил заключить советско-турецкий пакт о взаимной помощи в рамках общего фронта против фашистской агрессии.

Однако турецкие правящие круги, следуя англо-франко-американской политике саботажа соглашений с СССР, не дали тогда определенного ответа на советские предложения. Поездка Потемкина в Анкару с информационными целями все же имела важное значение. Она помогла противодействовать усилившимся в то время проискам гитлеровцев в Турции.

Таким образом, Советский Союз сделал все возможное, чтобы спасти европейские страны от агрессии фашистских государств, от мировой войны. Заключение системы соответствующих договоров о взаимной помощи было важной частью генерального плана советской внешней политики. И только преднамеренный и совершенно определенный отказ правительств Англии и Франции от коллективного спасения мира, их навязчивое стремление направить немецко-фашистскую агрессию против СССР заставили Советское правительство вопреки своему генеральному внешнеполитическому плану искать другие возможности, чтобы выиграть время. [277]

Затягивание переговоров с СССР о тройственном пакте взаимной помощи входило в планы правительств Англии и Франции как прямое продолжение их мюнхенской политики. Они даже считали себя победителями, полагая, что их расчеты на создание единого антисоветского фронта близки к осуществлению. Сочетание в их политике традиционной самоуверенности с антисоветской ослепленностью вело к тому, что они не хотели принять во внимание ни роли мероприятий советской внешней политики, ни устремлений германских империалистов.

Вопреки утверждениям некоторых буржуазных авторов политика «умиротворения» была не досужим изобретением Чемберлена и Даладье, а системой внешнеполитических воззрений правящих кругов Англии и Франции. «Английское правительство, — вынужден признать английский историк А. Тейлор, — даже не стремилось сдерживать Гитлера путем демонстрации превосходящей силы»{919}.

Наперекор здравому смыслу английское правительство не пошло на создание в Европе блока реальной силы, способного противодействовать фашистской Германии. Вместо этого оно организовало систему давления на гитлеровское руководство с целью достижения соглашения за счет Советского Союза. Военное столкновение СССР с Германией по-прежнему являлось заветной целью английских дипломатов, что, впрочем, вполне соответствовало классическим канонам внешней политики Великобритании. Просчет Чемберлена заключался в том, что осуществление задуманной схемы основывалось на ложном предположении, будто Гитлера запугают маневры британской дипломатии.

Линия Советского Союза на практическое осуществление коллективной безопасности вызывала растущую тревогу среди гитлеровских главарей и военщины, которых страшила перспектива войны на два фронта. Политика правящих кругов Англии, Франции и США подбадривала германских милитаристов, считавших, что сама судьба подсказывает им, в каком направлении следует нанести свои первые военные удары. Чем больше уступок делали эти правительства фашистской Германии, тем больше возрастали ее аппетиты: германский империализм добивался мирового господства и полного устранения своих конкурентов.

С принятием в апреле 1939 г. плана войны против Польши (план «Вайс») германское правительство было особенно заинтересовано в том, чтобы тройственный пакт о взаимной помощи (СССР, Англии и Франции) не был заключен. Вести из Лондона, Вашингтона и Парижа радовали фашистских заправил. Они все более утверждались в мысли, прочное основание для которой дал Мюнхен, что помощь Польше со стороны ее союзниц исключена.

От немецко-фашистского вторжения Польшу могло бы спасти только предложенное Советским Союзом совместное выступление трех держав (СССР, Англии, Франции) против агрессора. Но западные державы не пошли на это.

Несмотря на утверждения руководителей Англии и Франции, что Польша не желает предоставления ей помощи, Советское правительство предприняло важный шаг: предложило правительству Польши в двустороннем порядке договориться о взаимной помощи против агрессии. Озабоченность правительства СССР судьбой своего ближайшего соседа была вполне обоснованной, ибо оно располагало важной и точной информацией о готовящемся нападении Германии на Польшу. Сотрудник Риббентропа Клейст в беседе с германским журналистом сказал буквально [278] следующее: «... он (Гитлер. — Ред.) решил, что необходимо силой поставить Польшу на колени... в июле — августе она подвергнется военному нападению... Действуя внезапно, мы надеемся смять Польшу и добиться быстрого успеха. Больших масштабов стратегическое сопротивление польской армии должно быть сломлено в течение 8–14 дней... Мы считаем, что конфликт с Польшей можно локализовать. Англия и Франция по-прежнему не готовы биться за Польшу»{920}.

Заместитель народного комиссара иностранных дел СССР В. П. Потемкин 10 мая 1939 г. имел в Варшаве продолжительную беседу с польским министром иностранных дел Веком. Подробный анализ соотношения сил в Европе, сделанный советским представителем, «привел Века к прямому признанию, что без поддержки СССР полякам себя не отстоять»{921}. Однако предложенная Советским Союзом соответствующая поддержка была отвергнута польским реакционным правительством.

В такой сложной международной обстановке гитлеровская дипломатия начала зондировать почву для переговоров с Советским Союзом.

19 мая по распоряжению Гитлера немецкому посольству в Москве была послана инструкция сообщить о готовности Германии возобновить прерванные в феврале 1939 г. экономические переговоры с СССР{922}. Этим шагом руководство рейха стремилось подвести материальную основу под свои предложения о политических переговорах, конкретными мероприятиями убедить Советское правительство в серьезности своих намерений. Кроме того, торговый договор с СССР необходим был Германии из-за нехватки сырьевых ресурсов.

Согласие Советского правительства на экономические переговоры тенденциозно истолковывается реакционной историографией как серьезный шаг СССР к сближению с Германией. Однако подобные утверждения опровергаются откровенно циничным меморандумом руководителя экономического отдела германского МИД Шнуррэ от 7 июня 1939 г. Отмечая трудности в германо-советских экономических переговорах, он писал: «На сегодняшней стадии англо-советских переговоров мы особенно стремимся использовать такой шанс, как наше вмешательство в Москве. Сам факт прямых германо-советских переговоров будет способствовать дальнейшему вбиванию клина в англо-советские переговоры»{923}.

Руководители германского МИД проявляли возрастающее беспокойство. Статс-секретарь Вейцзекер 30 мая 1939 г. заявил советскому поверенному в делах в Берлине, что имеется возможность улучшить советско-германские отношения. При этом он указал, что Германия, отказавшись от Закарпатской Украины (в пользу Венгрии), сняла этим повод для войны. «Если, — продолжал Вейцзекер, — Советское правительство хочет говорить на эту тему (об улучшении отношений. — Ред.), то такая возможность имеется. Если же оно идет по пути «окружения» Германии вместе с Англией и Францией и хочет идти против Германии, то Германия готовится к этому»{924}.

Советское правительство ответило, что решение вопроса об отношениях Германии с СССР зависит в первую очередь от нее самой. Получив такой ответ, гитлеровские дипломаты замолчали на два месяца.

Почему Советский Союз не пошел навстречу германским предложениям? Ответ на этот вопрос совершенно ясен. СССР стремился сохранить [279] мир не только для себя, но и для всех народов Европы, прочно преградить путь германской агрессии на всех направлениях. Вот почему в его планы и входило заключение эффективного, взаимообязывающего, действенного договора с Англией и Францией, в котором нуждались все народы, находившиеся под угрозой немецко-фашистского нашествия. Отрицательное отношение СССР к предложениям Германии было всецело связано с надеждой заключить тройственный договор о взаимной помощи против агрессии.

2 августа 1939 г. по инициативе Риббентропа состоялась его встреча с советским поверенным в делах Г. А. Астаховым. В этой беседе Риббентроп заявил, что между СССР и Германией нет неразрешимых вопросов «на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться, если Советское правительство разделяет эти предпосылки»{925}. Риббентроп не скрывал того, что Германия вела тайные переговоры с Англией и Францией, но заметил, что «немцам было бы легче разговаривать с русскими, несмотря на все различия в идеологии, чем с англичанами и французами». Гитлеровский министр иностранных дел осмелился даже на недвусмысленные угрозы. «Если, — продолжал он, — у вас другие перспективы, если, например, вы считаете, что лучшим способом урегулирования отношений с нами является приглашение в Москву англо-французских военных миссий, то это, конечно, дело ваше. Что касается нас, то мы не обращаем внимания на крики и шум по нашему адресу в лагере так называемых западноевропейских демократий. Мы достаточно сильны и к их угрозам относимся с презрением и насмешкой. Мы уверены в своих силах; нет такой войны, которую мы бы не выиграли»{926}.

Не желая идти на такое соглашение с Германией и все еще надеясь на успех переговоров военных миссий, Советское правительство 7 августа сообщило в Берлин, что считает германское предложение неподходящим и отвергает идею соглашения о разграничении интересов{927}. Объясняя позицию Советского правительства, германский посол в СССР Шуленбург сообщал в Берлин: «Советский Союз в настоящее время полон решимости заключить соглашение с Англией и Францией»{928}.

Г. А. Астахов, хорошо разбиравшийся в намерениях гитлеровской клики, счел необходимым сообщить в Москву свои соображения. 8 августа он написал Советскому правительству докладную записку о замыслах гитлеровцев. Он отмечал, что фашистские руководители отнюдь не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства. Я думаю лишь, — продолжал он, — что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым пойти на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы этой ценой нейтрализовать нас... Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обязательств, но от новой обстановки, которая создалась бы в результате этих перемен и предугадывать которую я сейчас не берусь»{929}.

К середине августа тревога германских руководителей достигла кульминационного пункта. Они завершали подготовку к войне. Подходил срок запланированных актов агрессии, а вопрос о заключении англо-франко-советского договора оставался открытым. Вейцзекер в своих воспоминаниях передает атмосферу тревожного ожидания, которая в тот момент царила в германском министерстве иностранных дел{930}. Немецкое посольство [280] в Москве получало из Берлина одну телеграмму за другой с требованием дать подробный доклад о ходе переговоров военных миссий и позиции Польши в отношении предложений СССР о предоставлении ей помощи против агрессии.

Итальянский посол в Москве Россо по просьбе Шуленбурга встретился с польским послом Гжибовским, которому задал вопрос: «... согласится ли Польша принять вооруженную помощь Советского Союза?» Тщательно записанный ответ польского посла был срочно передан в Берлин: «Отношение Польши к переговорам о пакте остается неизменным. Польша ни при каких обстоятельствах не разрешит советским войскам вступить на ее территорию даже для прохождения... Польша никогда не предоставит своих аэродромов в распоряжение советских воздушных сил»{931}. Это сообщение, не содержавшее ничего нового, было воспринято германским правительством с нескрываемым торжеством. Министерство иностранных дел стало настойчиво предлагать СССР договор о ненападении.

Вейцзекер поручил Шуленбургу сообщить Советскому правительству следующее: «... если Россия предпочтет союз с Англией, она, как в 1914 г., неминуемо останется одна лицом к лицу с Германией. Если Советский Союз предпочтет взаимопонимание с нами, он обретет безопасность, которую так хочет, и получит все гарантии для ее обеспечения»{932}. Таким образом, даже гитлеровский дипломат признавал, что СССР больше всего стремится к миру и безопасности.

Аналогичные предложения были сделаны германской дипломатией и через советского поверенного в делах Астахова, который, оценивая поведение высших чиновников гитлеровского МИД и их хозяев, писал в Москву 12 августа: «Их явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы предотвратить эвентуальное военное соглашение. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными»{933}.

Проявляя все возрастающее нетерпение, германское правительство 14 августа предложило Шуленбургу сделать советским руководителям устное заявление о проблеме советско-германских отношений. Беседа Шуленбурга, состоявшаяся на следующий день, была подкреплена телеграммой германского правительства, в которой правительство СССР призывалось немедленно принять в Москве германского министра иностранных дел. Поясняя эту телеграмму, Шуленбург сказал: «В настоящее время они (Англия и Франция. — Ред.) вновь пытаются... втравить Советский Союз в войну с Германией. В 1914 г. эта политика имела для России худые последствия. Интересы обеих стран требуют, чтобы было избегнуто навсегда взаимное растерзание Германии и СССР в угоду западным демократиям»{934}.

И вновь Советское правительство сообщило Шуленбургу, что не намерено идти навстречу германским предложениям, а на телеграмму из Берлина ответ был сочтен излишним.

Объясняя позицию Советского государства, обескураженный Шуленбург сообщал в Берлин: «Отношение Советского правительства к заключенным им договорам очень серьезно; оно выполняет принятые на себя обязательства и ожидает такого же отношения к договорам от другой стороны»{935}. Следовательно, гитлеровская дипломатия отчетливо понимала, что [281] отказ СССР принять сделанные ему предложения объясняется серьезным отношением к переговорам с Англией и Францией.

Однако в двадцатых числах августа 1939 г. отношение Советского Союза к германским предложениям изменилось из-за того, что московские переговоры были правящими реакционными кругами Англии и Франции заведены в тупик.

Создавшаяся ситуация настоятельно требовала вывести Советское государство из-под нависавшего над ним немецко-фашистского удара, использовав для этого стремление Германии отсрочить на какое-то время столкновение с СССР.

В этот переломный момент германское правительство предприняло еще одну попытку вступить в переговоры с Советским Союзом о заключении договора. В телеграмме, направленной 20 августа 1939 г. правительству СССР, говорилось, что в отношениях Германии и Польши может «каждый день разразиться кризис», в который будет вовлечен и Советский Союз, если он безотлагательно не согласится на заключение с Германией договора о ненападении. Гитлер со свойственной ему грубостью писал: «Поэтому я еще раз предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа, самое позднее — в среду 23 августа. Имперский министр будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении»{936}.

Советский Союз оказался перед выбором: либо отклонить германское предложение, либо принять его. В первом случае антисоветский блок Англии и Франции с гитлеровской Германией и Японией стал бы реальной возможностью, крайне опасной для СССР. Советскому государству угрожал сговор двух империалистических группировок, стремившихся к разгрому социализма в мировом масштабе. Советскому Союзу пришлось бы вести войну на двух фронтах: против Германии — на западе и против Японии — на востоке, агрессию которых в той или иной форме поддержали бы реакционные правящие круги США, Англии и Франции, стремившиеся натравить своих конкурентов против первой в мире страны социализма.

В августе 1939 г. война с Японией, напавшей на дружественную СССР Монгольскую Народную Республику, достигла наивысшего напряжения. От действий Германии в решающей степени зависело, перерастет конфликт у реки Халхин-Гол в большую войну Японии против СССР и МНР или он будет разрешен соответствующим соглашением.

Во втором случае, то есть принимая предложение Германии, Советский Союз получал выигрыш во времени, который ему был крайне необходим не только для укрепления обороны, но и для раскола лагеря империалистических держав. Коммунистическая партия и Советское правительство, глубоко проанализировав все аспекты международного положения, пришли к выводу, что для предотвращения создания общего империалистического антисоветского фронта и в интересах сохранения и упрочения первого в мире социалистического государства — отечества международного пролетариата, целесообразно пойти на заключение договора о ненападении с Германией.

Во внешнеполитические планы Советского правительства такой договор не входил, хотя оно имело достаточно оснований для принятия германских предложений. Ведь после мюнхенских соглашений СССР оставался единственной из трех держав, не имевшей с Германией соответствующих взаимных обязательств. Англо-германская декларация, [282] подписанная 30 сентября 1938 г. в Мюнхене, и франко-германская декларация от 6 декабря 1938 г., по существу, представляли собой договоры о ненападении.

Выбирая путь договора с Германией, Советское правительство еще могло предотвратить захват ею прибалтийских государств (Эстонии, Латвии, Литвы), но уже не могло оказать помощь Польше, правительство которой столь категорично и высокомерно отвергло любую помощь со стороны СССР. Однако еще было возможно спасти от гитлеровского вторжения Западную Украину и Западную Белоруссию.

Известный английский историк Тойнби признает, что Советское правительство стремилось остановить германскую агрессию как можно ближе к границам рейха, в то время как Гитлер хотел распространить «жизненное пространство» Германии возможно дальше на восток и «вырвать сердце из Советского Союза»{937}.

Советско-германский договор о ненападении был подписан в Москве 23 августа 1939 г. К разработке текста договора советская дипломатия отнеслась с особой тщательностью. Статьи договора с исчерпывающей определенностью и абсолютной ясностью отнимали у агрессора всякую возможность чем-либо оправдать нападение на СССР. Статьи эти были таковы:

«1. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга, как отдельно, так и совместно с другими державами.

2. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.

3. Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.

4. Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны.

5. В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта»{938}.

Договор был заключен на десять лет.

Согласие Советского правительства на договор с Германией представляло собой вынужденный, однако совершенно необходимый шаг в создавшейся обстановке. Советское руководство не скрывало того, что побудило его к этому.

К. Е. Ворошилов заявил представителям печати: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий»{939}. Если бы Советское правительство продолжало отклонять германские предложения, оно подвергло бы страну смертельному риску.

Возможность того, что в германском руководстве возобладает мнение начать мировую войну с нападения на СССР через Польшу или совместно с нею, отнюдь не была исключена. [283] Заключение советско-германского договора о ненападении радикально изменило международную обстановку. Обнажился глубокий раскол в капиталистическом мире.

Подписание советско-германского договора сорвало все планы правящих кругов западных держав за счет СССР разрешить внутренние противоречия империалистической системы. Эти планы вырабатывались годами, и политика западных держав считала их осуществление своей важнейшей задачей. Поэтому не удивительно, что подписание договора между СССР и Германией задело за живое реакционеров-мюнхенцев, понявших крушение самых сокровенных надежд на взаимное ослабление опаснейшего империалистического конкурента и ненавистной им страны социализма. Один из руководителей Коммунистической партии Великобритании — Р. Датт писал впоследствии, что советско-германский пакт о ненападении «взорвал мюнхенский фронт»{940} и сторонники этого фронта пришли в ярость.

Враги Советского Союза дошли до исступления, изображая реальные факты в совершенно искаженном виде. Одна из цюрихских газет поместила статью, название которой не оставляет сомнений в ее содержании: «Гитлер на службе Коминтерна»{941}. Американская «Балтимор сан» открыто сокрушалась по поводу того, что советско-германский договор расходится с целями «антикоминтерновского пакта» и ставит под угрозу фашистский «дранг нах Остен»{942}.

О полном отрыве от реальной почвы свидетельствовали официозные комментарии польских газет и радио. Варшавское радио заявило: «Естественно, что заключение договора не окажет никакого влияния на решение Польшей вопросов европейской политики. Польша никогда не имела желания к какому-либо сотрудничеству с Россией и повторяет свое неизменное «нет!». Она считает, что Советы не могут быть подходящим партнером в европейской политике. Заключение пакта подтверждает тезис польской внешней политики: на востоке Европа кончается Польшей. Все это укрепляет престиж Польши»{943}. Далее радио Варшавы клялось в том, что Польша ориентируется на Запад и всегда будет ему верна. А до нападения на Польшу оставались считанные дни...

Время не смягчило остроты идеологической борьбы вокруг советско-германского договора. В буржуазном мире есть люди, которые, погрязнув в болоте фальсификации, продолжают распространять небылицы о договоре и целях Советского Союза. Вопреки фактам они изображают дело так, будто этот договор не служил интересам мира. Пеструю шеренгу клеветников ныне возглавляют лица, попавшие в ее ряды далеко не случайно. Разве можно считать случайными выпады против советско-германского договора о ненападении Ф. Штрауса — лидера реваншистских и милитаристских сил ФРГ? 24 февраля 1972 г. с трибуны бундестага он говорил, что такой договор не мог быть полезным, так как якобы не обеспечивал безопасности для обеих сторон{944}.

Американский профессиональный антисоветчик Л. Фишер дошел до пределов клеветы, изображая всю историю Советской России как путь «от мира к войне». Говоря о договоре, он называет его «свадьбой», а Советский Союз и Германию «молодоженами, вступившими в брак»{945}. Английский историк Батлер, одно время игравший в объективность, утверждает, будто договор «сыграл решающую роль в развязывании войны, которая, по твердому [284] убеждению коммунистов, могла быть использована в целях осуществления их революционной стратегии»{946}. Этот клеветник игнорирует тот факт, что советско-германский договор был заключен для мира. Характерно, что ни один из авторов, распространяющих клевету о советско-германском договоре, не предпринял ни малейшей попытки чем-то обосновать свои голословные утверждения, рассчитанные на доверчивых обывателей.

Западногерманский историк Е. Еккель в одном из журналов ФРГ опубликовал текст якобы найденной им «записи» речи И. Сталина на заседании Политбюро 19 августа 1939 г., в которой содержится призыв к организации войны «между Германией и англо-французским блоком»{947}. Фальсификация очень грубая. Достаточно сказать, что Сталину приписаны такие обороты речи и обращения, которые он никогда не употреблял. Кроме того, в этот субботний день, 19 августа 1939 г., заседания Политбюро вообще не было.

Другая часть буржуазных историков более трезво оценивает договор. Даже в сугубо враждебной Советскому Союзу книге американского профессора Р. Россера подчеркивается, что Советский Союз пошел на заключение договора о ненападении с Германией только после того, как все его попытки договориться о союзе с западными державами потерпели неудачу из-за их нежелания предотвратить агрессию со стороны гитлеровской Германии{948}. Французский историк Шерер отмечает, что если Мюнхен предоставлял Германии «свободу рук» на Востоке, то при создавшемся положении «германо-советский пакт был всего лишь естественным ответом на ту политику попустительства (немецко-фашистской агрессии. — Ред.) на Востоке, которую английское и французское правительства стали проводить сразу же после Мюнхена»{949}. Западногерманский историк Никиш считает, что «жизненные интересы СССР требовали взорвать англогерманские попытки сговора против самого существования Советского Союза столь основательно и окончательно, чтобы этого заговора можно было более не опасаться. Конечно, советско-германский пакт о ненападении был смелым, даже рискованным шагом. Однако положение в мире было столь запутанным, что именно в этом договоре заключалось спасение Советской России»{950}.

Буржуазная реакция, извращая смысл и цели советско-германского договора, сразу же после его заключения предприняла повсеместный поход против коммунистических партий. Для них возникли определенные трудности, тем более что заключение договора явилось неожиданностью. Но коммунисты в большинстве случаев проявили высокую политическую зрелость и дали совершенно правильную оценку договору, его смыслу и значению.

На отсутствие какого-либо замешательства или потери классового сознания указал даже составленный гестапо обзор «Деятельность мирового коммунизма после заключения советско-германского договора». В этом обзоре отмечалось, что Коминтерн и коммунистические партии после заключения договора отнюдь не изменили своей политики, более того, они призвали к усилению борьбы против империалистических агрессоров, за мир и свободу народов. В обзоре отмечалось, что международное коммунистическое движение, несмотря на все усилия германских секретных служб и их подрывную деятельность, сохраняет [285] организованность и боеспособность, а его влияние в массах отнюдь не ослабевает. Авторы обзора со злобой писали о том, что коммунистические партии, оценивая договор, подчеркивают значение СССР как «отечества мирового социализма»{951}.

Центральный Комитет Коммунистической партии Германии 25 августа 1939 г. принял «Обращение о советско-германском договоре», в котором говорилось: «Немецкий народ приветствует пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией потому, что он хочет мира и видит в этом пакте успешный мирный шаг со стороны Советского Союза. Он приветствует этот пакт, как являющийся, в отличие от союза Гитлера с Муссолини и японскими милитаристами, не орудием войны и империалистического насилия над другими народами, а пактом с целью сохранения мира между Германией и Советским Союзом»{952}.

Обращение ЦК КПГ могло дойти до немецких антифашистов-подпольщиков лишь спустя значительное время. Однако активисты партии, воспитанные на ее героических традициях, проявляли высокоразвитое классовое сознание{953}.

Уже 25–26 августа были распространены нелегальные листовки, в которых давалась меткая и прозорливая оценка советско-германского договора. В одной из таких листовок, подписанной «Южногерманский немецкий народный фронт», говорилось: «Фашистские лжецы полностью извращают сущность пакта о ненападении. Они ставят факты с ног на голову... Внешняя политика Советского Союза есть последовательная политика мира, политика, направленная на обуздание фашистских поджигателей войны, политика, отвечающая интересам трудящихся всего мира... Эта политика не претерпела никаких изменений. Советский Союз был и остается верен этой политике... Советский Союз преподнес Чемберлену и Даладье суровый урок. Он положил конец их планам, направленным против СССР... Заключением пакта о ненападении он... доказал свои чувства дружбы к немецкому народу. Если все страны станут действовать так же, как Советский Союз, то Гитлер, этот тиран немецкого народа, будет задавлен миром. Долг самого немецкого народа — действиями внутри страны не дать Гитлеру развязать войну!»{954}

Характеризуя политику Советского государства, авторы листовки напоминали о той бескорыстной помощи, которую оно оказывало и предлагало жертвам фашистской агрессии — народам Испании, Китая, Монгольской Народной Республики, о его готовности выполнить союзнические обязательства в отношении Чехословакии. Основываясь на фактах, немецкие коммунисты делали вывод: «В последовательной миролюбивой политике Советского Союза, в его готовности прийти на помощь всем жертвам агрессии и борющимся за свою независимость народам ничего не изменилось»{955}.

В конце августа 1939 г. берлинские коммунисты распространили листовку «Рабочие, сограждане, солдаты! Население Берлина!». В ней, в частности, говорилось: «Договор о ненападении между Советским Союзом и гитлеровским правительством — это исключительно важный вклад Советского Союза в дело сохранения мира. Советское правительство заключило этот договор потому, что западные державы отвергли коллективную безопасность. Мудрая миролюбивая политика Советского Союза сорвала планы французских и английских реакционеров и в то же время [286] привела к краху «антикоминтерновский пакт»{956}. ...Но опасность войны сохранится до тех пор, пока существует разбойничий германский империализм и фашистская диктатура». Коммунисты призывали население Берлина к борьбе за мир. «При всех обстоятельствах наш лозунг в дни войны, как и в дни мира, гласит: долой Гитлера и поджигателей войны»{957}. В заключение в листовке указывалось, что свободная демократическая Германия после свержения Гитлера заключит прочный боевой союз с Советским Союзом.

Французская коммунистическая партия 25 августа в своей газете «Юманите» и сообщении для печати, сделанном в тот же день парламентской группой коммунистов, совершенно точно определила смысл и значение советско-германского договора. В сообщении для печати, зачитанном М. Торезом, подчеркивалась патриотическая позиция французских коммунистов. В нем говорилось: «Если Гитлер, несмотря ни на что, развяжет войну, то пусть он знает, что перед ним встанет единый народ Франции с коммунистами в первом ряду в защиту безопасности страны, свободы и независимости народов»{958}.

Следует отметить, что многие коммунистические партии предупреждали трудящихся своих стран, что договор Германии с Советским Союзом не исключает возможности вероломства с ее стороны.

Эти оценки коммунистов были совершенно правильными. Подписав договор с Советским Союзом, гитлеровские главари не собирались его соблюдать.

Договор серьезно повлиял и на обстановку на Дальнем Востоке. В течение лета 1939 г. Германия и Италия вели переговоры с Японией о заключении тройственного военного пакта. Возможно, что нападение Японии в районе реки Халхин-Гол находилось в непосредственной связи с этими переговорами. Однако, когда Германия поставила перед СССР вопрос о заключении договора, она не сочла нужным информировать об этом своего японского союзника. Слухи о возможных изменениях в советско-германских отношениях дошли до Токио, и посол Осима получил указание выяснить их обоснованность. Сначала был предпринят зондаж в германском министерстве иностранных дел, чиновники которого в один голос заверяли японских дипломатов, что подобные предположения не отвечают действительности. Это дало основание Осиме сообщить своему правительству, что Германия ни в коем случае не заключит пакт с Россией{959}.

Только поздно вечером 21 августа японскому посольству в Берлине было сообщено по телефону о предполагаемом заключении советско-германского договора. Встревоженный Осима в полночный час явился в министерство, где был принят Вейцзекером. Гитлеровский дипломат успокоил японского посла. «Наше соглашение с Россией, — говорил он, — начинает новую стратегию и поставит Германию в такое положение, при котором она сможет установить период спокойствия в отношениях между Японией и Россией. Так как для Японии, как и для Германии, Англия является врагом № 1, соглашение, достигнутое с Москвой, будет в интересах обоих народов».

24 августа временный поверенный в делах СССР в Японии телеграфировал в Москву: «Известие о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией произвело здесь ошеломляющее впечатление, приведя в явную растерянность особенно военщину и фашистский лагерь... Газеты начинают, пока осторожно, обсуждать возможность заключения такого же пакта [287] Японии с СССР»{960}. Многие газеты поместили корреспонденции из Берлина, комментировавшие разъяснение Вейцзекера. Содержание его беседы с японским послом быстро сделалось достоянием печати, что явилось преднамеренным шагом германской дипломатии.

Японское правительство, взбешенное вероломством своих союзников, 25 августа приняло решение заявить Германии протест по поводу заключения договора с СССР, оценивая его как аннулирование переговоров о новом военном пакте трех держав. В протесте подчеркивалось, что правительство Японии «рассматривает недавно заключенный пакт о ненападении между германским правительством и правительством Союза Советских Социалистических Республик как противоречащий секретному договору, приложенному к антикоминтерновскому пакту».

Таким образом, советско-германский договор обнажил и обострил империалистические противоречия между Японией и Германией. Уверенность японского правительства, которое, основываясь на антисоветской политике гитлеровской Германии, считало наиболее вероятным ее нападение на СССР в 1939 г., оказалась несостоятельной. Авантюра у Халхин-Гола была им предпринята в ожидании такого нападения. Правительству, взявшему курс на реванш, после заключения советско-германского договора пришлось уйти в отставку. При этом им было опубликовано следующее заявление: «В Европе создалась сложная и неожиданная ситуация. В связи с этими изменениями правительство отказалось от проведения разработанной им политики; необходимо установить новую политику, основанную на новых установках»{961}.

Об ухудшении японо-германских отношений и своей отставке правительство Японии сочло необходимым через своего посла в Вашингтоне Хориноуци предварительно информировать государственного секретаря США{962}. Аналогичная информация была направлена и правительству Великобритании.

Советско-германский договор о ненападении не только окончательно разрушил мюнхенский фронт в Европе, но в сочетании с поражением Японии на Халхин-Голе воспрепятствовал совместному японо-германскому нападению на СССР и серьезно повлиял на стратегические планы японского правительства. «Краткая история японской дипломатии за 100 лет» отмечала, что «правительство решило спешно вооружить армию современным оружием. С другой стороны, оно решило изменить направление продвижения. Теперь стали планировать наступление в южном направлении»{963}.

Официозное издание умалчивает о том, что японское правительство приняло еще одно решение — дезинформировать США. и Англию относительно своих дальнейших планов. Основываясь на полученных им от японских кругов сообщениях, американский поверенный в делах в Японии сообщал в Вашингтон: по мнению руководящих кругов Японии, «Германия со всей определенностью показала, что доверять ей нельзя, и поэтому Японии следует попытаться восстановить добрые отношения с демократическими странами»{964}. Подобным заверениям охотно верили в Вашингтоне и Лондоне.

В исторической перспективе значение советско-германского договора раскрывается в еще большей мере. Благодаря ему Советский Союз выиграл то, что в тот момент было исключительно важно, — время. Хотя его было [288] не так уж много — всего 22 месяца, но оно было использовано для укрепления обороны Советского Союза, которому впоследствии пришлось вынести главную тяжесть войны с гитлеровской Германией и ее сателлитами. Опираясь на договор, Советский Союз приостановил движение немецко-фашистской военной машины на восток и вынес свои рубежи обороны на запад, что сыграло немаловажную роль, когда гитлеровцы вторглись в пределы СССР.

Советско-германский договор способствовал серьезному изменению в международно-политической обстановке. Мюнхенский фронт оказался расколотым, сговор Англии и Франции с Германией — затрудненным до крайности. В противовес возникла другая возможность: создание в будущем антифашистской коалиции народов и правительств. Этот важный факт отмечал М. Торез, писавший, что соглашение СССР и Германии прорвало «фронт капиталистических государств, угрожавший Советскому Союзу. Оно привело в дальнейшем к изоляции фашистских государств; оно подготовило создание коалиции демократических государств, к которой Советский Союз до этого тщетно призывал, чтобы избежать катастрофы»{965}.

Договор нанес сокрушительный удар заранее подготовленной пропагандистской версии гитлеровцев объявить нападение на СССР «превентивной войной» против большевистской опасности. Подобная версия, предназначенная не столько для внутреннего употребления, сколько для внешнего, была сфабрикована в первые годы фашистского режима в Германии. В феврале 1936 г., воспользовавшись услугами французского журналиста Б. Жувенеля, Гитлер призывал страны Западной Европы к примирению в связи с опасностью «со стороны России»{966}. В августе 1936 г. в меморандуме «Об экономической подготовке к войне» руководители рейха заявили, что «Германия всегда будет рассматриваться как основной центр западного мира при отражении большевистского натиска»{967}. Наконец, даже в январе 1939 г. заместитель Гитлера по нацистской партии М. Борман в строго секретном распоряжении настоятельно требовал, чтобы не только внутри Германии, но и за ее пределами вся пропаганда убеждала в необходимости принятия «превентивных мер» против большевистской опасности. Теперь, с заключением договора, гитлеровцы принялись уверять, что о «превентивной войне» против СССР они никогда и не помышляли.

Никакой камуфляж агрессоров не мог ввести в заблуждение Коммунистическую партию и правительство Советского Союза. Добросовестно соблюдая и намереваясь соблюдать в дальнейшем свои обязательства по договору с Германией, СССР не ослаблял бдительности и боевой готовности, укрепляя дело мира. Коммунистическая партия и Советское правительство предупреждали народ, что полагаться только на договор не приходится. Использовав империалистические противоречия, они вывели страну из-под нависавшего над ней удара. В то же время партия и правительство учитывали и возможное вероломство со стороны гитлеровской клики.

Неустанные усилия Советского Союза, направленные на создание системы коллективной безопасности, всемерную поддержку фронта мира и предотвращение второй мировой войны, составляют одну из ярких страниц в истории социалистического государства. [289]

Даже многие буржуазные историки, стоящие на почве объективных фактов, с полным основанием признают, что в обстановке 1939 г. подписание советско-германского договора было разумным и оправданным шагом Советского Союза, позволившим ему «избежать в тот момент войны не только с Германией, но и с Японией»{968}. Правомерность подписания этого договора признают и некоторые авторы, отнюдь не симпатизирующие Советской стране{969}.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство, проявляя мудрую осторожность, шаг за шагом расстраивали антисоветские планы международного империализма. Советская страна избежала вероломно подготовленной для нее ловушки, была выведена из-под удара объединенных сил агрессоров на определенное время, которое советский народ использовал для укрепления своего экономического и оборонного могущества. Для СССР и свободолюбивых сил это был важный выигрыш, а для их противников — явный проигрыш. [290]