Советская внешняя политика, рожденная Великой Октябрьской социалистической революцией, формировалась и развивалась вместе с Советским государством, полностью отвечая его классовому характеру. С первого своего шага — Декрета о мире — она была направлена на укрепление мирных отношений между странами и народами, поддержку революционных освободительных движений, содействие объективному историческому процессу социалистического преобразования жизни на земле.

В. И. Ленин — основоположник и творец внешней политики Советского государства — определил ее основной курс, цели и задачи, стратегию и тактику. Со времени Великой Октябрьской социалистической революции и до конца своей жизни В. И. Ленин продолжал разрабатывать теорию советской внешней политики и конкретно руководил ее претворением в жизнь. За эти годы накоплен огромный опыт, ставший бесценным достоянием Коммунистической партии и Советского правительства.

Главная задача внешней политики СССР — обеспечение наиболее благоприятных международных условий для мирного созидательного труда, укрепление той могучей базы революционного преобразования и обновления мира, которую представляет собой Советский Союз. Характерные черты, принципы, методы, формы внешнеполитической деятельности КПСС и Советского правительства постоянно совершенствуются в ходе развития страны и мирового революционного процесса и воплощаются на практике.

Определяя внешнеполитическую линию СССР, Коммунистическая партия исходит из коренных интересов советского народа, его интернационального долга. Верность пролетарскому интернационализму — важнейшему революционному принципу международного коммунистического и рабочего движения — характерная черта советской политики. Эта верность проявляется во всей деятельности советских людей по строительству нового общества, вносящей неоценимый вклад в мировой революционный процесс, в неизменной поддержке Советским Союзом освободительного движения народов мира. Внешняя политика СССР сочетает строгое соблюдение принципа невмешательства во внутренние дела других государств со всесторонней помощью революционным силам, социалистическому и национально-освободительному движению.

Одной из основ советской внешней политики на всем протяжении ее истории является ленинский принцип мирного сосуществования государств [273] с различными социальными системами, который зиждется на факте существования на земном шаре государств с различным общественным и государственным строем. Сама объективная действительность настоятельно диктует всем государствам необходимость жить в мире и сотрудничестве, решать самые сложные и трудные вопросы взаимных отношений путем переговоров и согласования точек зрения, без войны.

Политика мирного сосуществования предполагает действенный отпор империалистической агрессии и поддержку народов, борющихся против чужеземного господства, за свою свободу и независимость. Она противостоит различным империалистическим теориям мирового господства, преимущества одних рас и наций над другими, исходит из того, что интересы мира требуют уважения суверенных прав, чести и достоинства каждого народа. Мирное сосуществование государств с различными социальными системами — это специфическая форма классовой борьбы между социализмом и капитализмом в мировом масштабе. Оно не распространяется на классовые взаимоотношения внутри эксплуататорских государств, а также на область идеологии; мирное сосуществование буржуазной идеологии с социалистической невозможно.

Внешняя политика СССР сыграла важную роль в победе армии молодой республики над иностранными интервентами и белогвардейцами. В. И. Ленин говорил: «Войну за мир мы выполняли с чрезвычайной энергией. Война эта дает великолепные результаты. На этом поприще борьбы мы лучше всего себя проявили, во всяком случае не хуже, чем на поприще деятельности Красной Армии...»{868}

После окончания гражданской войны и иностранной военной интервенции задача советской внешней политики состояла в том, чтобы превратить мирную передышку в длительную полосу сосуществования, обеспечить необходимые внешние условия для строительства социализма.

Главным направлением острой борьбы, развернувшейся на мировой арене, являлось стремление врагов социализма создать единый антисоветский фронт для войны против СССР, в котором Германии отводилась роль ударной силы. Советская внешняя политика, направляемая В. И. Лениным, его учениками и последователями, неустанно вела борьбу против подобных планов. В течение 12 лет (1918-1930 гг.) Народный комиссариат по иностранным делам возглавлял талантливый дипломат ленинской школы Г. В. Чичерин. К 100-летию со дня его рождения «Правда» писала, что он «последовательно осуществлял ленинские принципы внешней политики и внес значительный вклад в дело защиты завоеваний пролетарской революции в нашей стране, в дело обеспечения мира и безопасности Советского государства... Будучи широкообразованным человеком, он много сил отдавал научной работе, был страстным публицистом... Его работы — свидетельство глубокого ума, большой культуры, точности и научной добросовестности, преданности делу, которому он посвятил свою яркую жизнь»{869}.

Одну из объективных основ успеха в борьбе Советского Союза против империалистического сговора составляли противоречия между его возможными участниками. Правящие классы Германии были заинтересованы в отсрочке конфликта с СССР и в развитии экономических связей с ним. В дни локарнских переговоров между СССР и Германией был подписан торгово-экономический договор. Учитывая настойчивые предупреждения советской дипломатии о том, что присоединение Германии к Лиге наций из-за 16-й статьи ее устава{870} может привести к ухудшению отношений [274] с СССР, представители Германии заявили в Локарно, что они не считают возможным безоговорочно принять обязательства, вытекающие из этой статьи. 24 апреля 1926 г. в результате миролюбивых усилий СССР между Советским Союзом и Германией был подписан договор о ненападении и нейтралитете. Он исключал участие Германии в антисоветских акциях, притупляя острие Локарнского договора, направленное против СССР. Заключение договора с Германией явилось крупной победой миролюбивой политики Советского государства.

В 1925-1927 гг. Советский Союз заключил договоры о ненападении и нейтралитете с Афганистаном, Литвой, Ираном, Турцией.

Британские консерваторы недооценили значение миролюбивых шагов Советского правительства. Они полагали, что в Локарно была создана достаточная основа для новой антисоветской военной интервенции. Их ненависть усугублялась международным революционизирующим влиянием Страны Советов. Крупнейшие стачки рабочих потрясали Англию, ширилось освободительное движение народов колоний и полуколоний. В Индонезии, Сирии и Марокко вспыхнули вооруженные народные восстания. В Китае с 1924 г. шла гражданская война.

Советская дипломатия успешно противостояла усилиям правительства Англии, которое пыталось вовлечь в антисоветскую авантюру Германию и Францию. Промышленники этих стран получили крупные советские заказы, ранее размещавшиеся в Англии. В переговорах с правительством Германии Г. Чичерин получил заверения, что оно сохранит добрососедские отношения с СССР, не присоединится к Англии и приложит усилия к сохранению мира. Германское правительство дало такие обещания, считая невыгодным для себя участие в антисоветской авантюре, организуемой британской реакцией.

Французский министр иностранных дел Бриан призвал отметить 10-ю годовщину вступления Соединенных Штатов Америки в первую мировую войну франко-американской декларацией об отказе от войны как средства внешней политики. Государственный секретарь США Келлог предложил сделать эту декларацию многосторонней. Но из числа государств, которые должны были подписать этот документ, исключался Советский Союз, что превращало пакт Бриана — Келлога в составную часть политики окружения и подготовки интервенции против СССР. При подписании пакта, состоявшемся в Париже 27 августа 1928 г., оговорки некоторых буржуазных правительств сводили на нет их обязательства об отказе от войны. Британское правительство заявило, что действие пакта не распространяется на районы, от которых зависит благополучие и безопасность Англии.

В заявлении по поводу предстоящего заключения пакта Советское правительство указало, что изоляция СССР свидетельствует о враждебных замыслах его инициаторов. Вместе с тем оно изъявило готовность присоединиться к пакту. Правительству Франции пришлось пригласить СССР к участию в нем. Приняв приглашение, Советское правительство выразило свое несогласие с оговорками других участников пакта и сделало свою «оговорку», что не признает никаких изъятий из договора и всякую войну, объявленную или необъявленную, сочтет его нарушением. Однако правительства капиталистических держав не спешили с его ратификацией. Советский Союз выступил инициатором соглашения о досрочном вступлении пакта в силу. Такой протокол был подписан СССР, Эстонией, Латвией, Польшей и Румынией, к нему присоединились Турция, Иран и Литва.

Считая разоружение важным фактором обеспечения мира, Советский Союз предложил в 1927 г. подготовительной комиссии всемирной конференции по разоружению конструктивный план всеобщего и полного разоружения. Это поставило империалистических организаторов конференции, [275] созывавшейся исключительно для обмана общественного мнения, в затруднительное положение. Они не хотели действительного разоружения, но и не могли разоблачить себя отказом от советских предложений. Многоопытная буржуазная дипломатия нашла выход: было выдвинуто утверждение, будто советский план всеобщего и полного разоружения выходит за пределы повестки дня будущей конференции, задача которой сводится только к ограничению вооружений. Тогда советская делегация внесла реалистический план прогрессивно-пропорционального частичного разоружения. Но и к нему представители империалистических держав отнеслись отрицательно.

Потерпели крушение антисоветские провокации на Дальнем Востоке. Летом 1929 г. гоминьдановцы захватили Китайско-Восточную железную дорогу (принадлежавшую Советскому Союзу), ее советский персонал заменили белогвардейцами, произвели массовые аресты граждан СССР. Отряды белогвардейцев и чанкайшистов вторгались на территорию Советского Союза. Правительство СССР было вынуждено дать отпор. В ноябре 1929 г. части Особой Дальневосточной армии разгромили войска китайских милитаристов, бесчинствовавшие на советских границах.

Советская внешняя политика сыграла важную роль в срыве планов вооруженной интервенции против СССР. В 1929 г. правительство Англии, агрессивные намерения которого не были поддержаны другими правительствами, восстановило дипломатические отношения с СССР.

С началом мирового экономического кризиса империалисты, особенно французские, вновь вернулись к планам военного похода против СССР. Это привело к ухудшению отношений Франции с СССР. Советские заказы, размещавшиеся во Франции, свертывались. Так как в условиях экономического кризиса потеря советского рынка становилась особенно чувствительной, правительству Франции пришлось изменить свое отношение к СССР. Главной причиной наметившегося поворота Франции к сближению с Советским Союзом было создававшее для нее прямую угрозу возрождение германского реваншизма.

ЦК ВКП(б) придавал первостепенное значение договорам о ненападении и нейтралитете и предлагал Наркоминделу продолжать курс на подписание таких договоров. В частности, Политбюро ЦК предписало Наркоминделу добиваться заключения пакта о ненападении с Польшей.

В 1932-1933 гг. система советских договоров о ненападении и нейтралитете существенно расширилась. В нее были включены договоры с Финляндией, Латвией, Эстонией, Польшей, Францией и Италией.

Таким образом, в трудной борьбе против империалистических провокаций советская политика мирного сосуществования во второй половине 20-х и начале 30-х годов добилась серьезных успехов. Она выполнила свою главную задачу — помогла обеспечить сравнительно длительную мирную передышку, необходимую для созидательного труда народа, для построения социализма.

Нападение Японии на Маньчжурию в 1931 г. и захват власти гитлеровцами в Германии в 1933 г. создали новую международную обстановку, характеризовавшуюся быстрым развитием событий на путях к новой мировой войне. В этой обстановке советская внешняя политика, несмотря на успокоительные речи деятелей капиталистических стран{871} дала совершенно [276] точную оценку военной опасности и призвала к расширению борьбы за сохранение мира.

Коммунистическая партия и Советское правительство внимательно следили за опасным ходом событий на Дальнем Востоке. Вопреки Лиге наций, которая рассматривала японскую агрессию как частный эпизод, не создающий угрозу миру, советская внешняя политика оценила нападение Японии на Маньчжурию как начало большой войны, и не только против Китая. 11 февраля 1932 г. глава советской делегации M. M. Литвинов на пленарном заседании конференции по сокращению и ограничению вооружений говорил об этом следующее: «Где тот оптимист, который может добросовестно утверждать, что начатые военные действия ограничатся только двумя странами или одним только материком?»{872}

Об опасности расширения масштабов войны свидетельствовали и непрерывные провокации японской военщины на советских дальневосточных границах. Пресекая их, правительство СССР продолжало укреплять оборону Дальнего Востока и, используя средства дипломатии, стремилось улучшить отношения с Японией. 23 декабря 1931 г. эти меры обсуждались Политбюро ЦК ВКП(б). Для дальнейшей разработки мероприятий по ослаблению военной опасности на Дальнем Востоке решением Политбюро была создана комиссия в составе И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова и Г. К. Орджоникидзе.

Советское правительство приступило к осуществлению соответствующих внешнеполитических акций. В ноте от 4 января 1933 г. правительство СССР выражало сожаление по поводу отказа японского правительства заключить двусторонний договор о ненападений и заявляло, что советская сторона уверена, что между СССР и Японией нет таких споров, которые нельзя было бы разрешить мирным путем{873}. Позиция японского правительства подтверждала его агрессивность.

Коммунистическая партия и Советское правительство предвидели возможность захвата власти фашистами в Германии и связанную с этим угрозу для всеобщего мира и безопасности народов. Об этом говорилось летом 1930 г. на XVI съезде ВКП(б){874}. Западная пресса уверяла в необоснованности подобных прогнозов, так как «демократический строй» Германии якобы исключал фашистскую опасность. Однако менее чем через три года обнаружилось, что буржуазная демократия в Германии сыграла роль ширмы, под прикрытием которой фашизм прорвался к власти и уничтожил последние остатки демократии.

После фашистского переворота в Германии Советский Союз возглавил силы, активно выступившие против завоевательной программы нового правительства этой страны. Об угрозе мировой войны, исходившей от Германии, предупреждали советские представители на всех международных форумах, сообщала печать, за мир решительно боролась дипломатия СССР. Советское правительство заявляло энергичные протесты гитлеровскому правительству как против бесчинств в отношении учреждений и отдельных граждан СССР, так и против антисоветской клеветы фашистских главарей. Речь Гитлера в берлинском дворце спорта 2 марта 1933 г. характеризовалась в одном из протестов как «содержащая неслыханно резкие нападки» на Советский Союз, ее оскорбительность была признана противоречащей существующим отношениям между СССР и Германией{875}.

На Международной экономической конференции, проходившей летом 1933 г. в Лондоне, а также на конференции по разоружению советские [277] делегаты, осуждая выступления германских представителей, раскрыли подлинное лицо фашизма и его замыслы. Делегация гитлеровской Германии на Международной экономической конференции выступила с меморандумом в духе фашистской разбойничьей идеологии. В нем содержалось требование, чтобы в распоряжение «народа без пространства» были предоставлены «новые территории, где эта энергичная раса могла бы учреждать колонии и выполнять большие мирные работы». Далее прозрачно намекалось, что такие земли можно получить за счет России, где революция будто бы привела к разрушительному процессу, который пора остановить. Меморандум был оценен советской внешней политикой — и на заседаниях конференции, и в ноте правительству Германии — как прямой «призыв к войне против СССР»{876}.

В ноте протеста от 22 июня 1933 г. обращалось внимание на то, что подобные действия гитлеровского правительства не только противоречат существующим договорным добрососедским отношениям между СССР и Германией, но являются прямым их нарушением. При ее вручении советский полпред в Германии заметил: «...имеются лица в правящей партии «наци»... которые еще питают иллюзии раздела СССР и экспансии за счет СССР...»{877} Он, в частности, имел в виду опубликованное 5 мая 1933 г. английской газетой «Дейли телеграф» интервью Гитлера, заявившего, что Германия будет целиком занята поисками «жизненного пространства» на востоке Европы. В то время подобные заверения давались гитлеровскими главарями направо и налево, чтобы успокоить общественное мнение Запада и заручиться поддержкой других империалистических правительств.

Советский Союз обращал внимание и на все возраставшую милитаризацию Германии. В ноябре 1933 г. нарком иностранных дел СССР сделал следующее заявление: «Не только возобновилась и усилилась враждебная гонка вооружений, но — и это, быть может, еще более серьезно — подрастающее поколение воспитывается на идеализации войны. Характерным для такого милитаристского воспитания является провозглашение средневековых лженаучных теорий о превосходстве одних народов над другими и права некоторых народов господствовать над другими и даже истреблять их»{878}. Опасность, которую нес народам фашизм, подчеркнул XVII съезд ВКП(б). В Отчетном докладе Центрального Комитета говорилось:

«Шовинизм и подготовка войны, как основные элементы внешней политики, обуздание рабочего класса и террор в области внутренней политики, как необходимое средство для укрепления тыла будущих военных фронтов, — вот что особенно занимает теперь современных империалистских политиков.

Не удивительно, что фашизм стал теперь наиболее модным товаром среди воинствующих буржуазных политиков»{879}.

В беседе с послом Германии в СССР Надольным, состоявшейся 28 марта 1934 г., советская сторона заявила, что «германская правящая партия имеет в своей программе вооруженную интервенцию против Советского Союза и от этого пункта своего катехизиса до сих пор не отказалась»{880}. Участие в беседе народного комиссара по военным и морским делам СССР К. Е. Ворошилова придало ей значение самого серьезного предостережения.

Решительная позиция Советского Союза в отношении планов немецко-фашистской и японской агрессии ободряла свободолюбивые народы, [278] в то время как пособничество захватчикам со стороны правящих кругов США, Англии и Франции внушало величайшие опасения за судьбы человечества. Повседневные факты убеждали правительства и народы многих стран, что только социалистическое государство стремится к сохранению мира и независимости народов, пресечению немецко-фашистских и японских домогательств в отношении других государств.

Советский Союз приобретал все возраставший авторитет в мировых делах, игнорировать его уже было нельзя. Этим, а также желанием вместе с СССР противодействовать немецко-фашистской и японской агрессии обусловливалась вторая (после 1924 г.) полоса установления дипломатических отношений с Советским Союзом, характерная для 1933-1934 гг. К числу государств, установивших в это время дипломатические отношения с СССР, принадлежали Албания, Болгария, Венгрия, Испания, Румыния, США, Чехословакия. В 1935 г. к ним прибавились Бельгия, Колумбия, Люксембург.

Правительство США было вынуждено пересмотреть свою политику непризнания СССР по многим причинам: укрепление могущества и рост международного авторитета Советской державы, заинтересованность деловых кругов США в развитии с нею торговых отношений, серьезные опасения правящих кругов США в связи с японскими планами установления господства на Тихом океане, свойственный правительству Ф. Рузвельта реализм, широкое движение в США за признание Советского Союза и другие.

Установление дипломатических отношений между СССР и США свидетельствовало о полном провале политики непризнания, проводившейся американским правительством на протяжении шестнадцати лет. Даже накануне установления дипломатических отношений такая возможность категорически отрицалась многими руководящими деятелями заокеанской страны. Когда государственному секретарю США Г. Стимсону в 1932 г. посоветовали встретиться с советским делегатом, он «принял возмущенно-торжественный вид, поднял к небу руки и воскликнул: «Никогда, никогда! Пройдут столетия, но Америка не признает Советского Союза».

Новый государственный секретарь К. Хэлл прямо не выступал против установления дипломатических отношений, но выдвигал такие условия, которые сделали бы их невозможными. В своих мемуарах он писал, что признание СССР несло ему мрачные думы и мучительные переживания. В результате он представил президенту свой меморандум, где перечислял целый список претензий, рекомендуя предъявить их Советскому Союзу и требуя «использовать все имеющиеся в нашем распоряжении средства для нажима на Советское правительство в целях удовлетворительного разрешения существующих проблем»{881}.

Разработкой различных претензий к Советскому Союзу был занят Келли, считавшийся в США признанным «экспертом по русским делам». В годы американской вооруженной интервенции против Советской России и в последующее время он давал президенту США «рекомендации». Возглавляя восточный отдел государственного департамента, Келли составил меморандум, отличавшийся особой враждебностью по отношению к СССР. Этот «эксперт» рекомендовал выдвинуть следующие условия для установления дипломатических отношений с Советским Союзом: отказ правительства СССР от «международной коммунистической деятельности», выплата долгов царского и Временного правительств, признание собственности и капиталов американцев, принадлежавших им в царской России и национализированных Советской властью.

В установлении дипломатических отношений с СССР были заинтересованы многие монополисты, рассчитывавшие на сбыт товаров на советском [279] рынке. По словам американского буржуазного историка, именно они в 1930 г. «первыми выступили за пересмотр тринадцатилетней правительственной политики непризнания»{882}.

Не менее важным обстоятельством, способствовавшим установлению Соединенными Штатами дипломатических отношений с СССР, явилось обострение американо-японских империалистических противоречий и обусловленное этим стремление правящих кругов США создать «величайший противовес растущей мощи Японии»{883}. Известный американский журналист У. Липпман писал: «Признание имеет много преимуществ. Великая держава Россия лежит между двумя опасными центрами современного мира: Восточной Азией и Центральной Европой»{884}. Газета «Нью-Йорк таймс» 21 октября 1933 г. высказалась более определенно: «Советский Союз представляет барьер против агрессии милитаристской Японии на одном континенте и гитлеровской Германии на другом». Сама жизнь вынуждала даже реакционную печать признавать огромное значение миролюбивой политики СССР. Но за этим стояло и другое: стремление столкнуть Советский Союз с Японией и Германией для того, чтобы Соединенные Штаты Америки оказались в положении третьей стороны, находящейся вне вооруженного конфликта, но извлекающей все выгоды из него.

10 октября 1933 г. президент Рузвельт обратился к председателю ЦИК СССР М. И. Калинину с предложением устранить трудности, связанные с отсутствием советско-американских дипломатических отношений, «откровенными дружественными разговорами». В ответе М. И. Калинина отмечалось, что ненормальное положение, которое имеет в виду президент, «неблагоприятно отражается не только на интересах заинтересованных двух государств, но и на общем международном положении, увеличивая элементы беспокойства, усложняя процесс упрочения всеобщего мира и поощряя силы, направленные к нарушению этого мира»{885}.

Последующие переговоры были недолгими. 16 ноября 1933 г. между США и СССР состоялся обмен нотами об установлении дипломатических отношений, о пропаганде, по религиозным вопросам, по вопросам правовой защиты граждан и судебным делам. Оба правительства обязались придерживаться принципа невмешательства в дела друг друга, строго воздерживаться от возбуждения или поощрения вооруженной интервенции, не допускать создания или пребывания на своей территории какой-либо организации или группы, посягающей на территориальную целостность другой страны, а также не субсидировать, не поддерживать и не разрешать создания военных организаций или групп, имеющих своей целью вооруженную борьбу против другой стороны, стремящихся к насильственному изменению ее политического и социального строя{886}.

Ноты сняли все препятствия, которые мешали развитию нормальных отношений между обеими странами. В ноте правительству США заявлялось, что Советское правительство отказалось от претензий на возмещение ущерба, причиненного действиями вооруженных сил США в Сибири{887}.

М. И. Калинин в обращении к американскому народу (оно передавалось по радио) подчеркнул, что советский народ усматривает в разнообразном и плодотворном сотрудничестве с народом США возможность сохранения [280] и упрочения мира, являющегося самым важным условием обеспечения технического прогресса и благосостояния людей{888}.

Однако силы, противившиеся развитию дружественных советско-американских отношений, оставались достаточно влиятельными в Соединенных Штатах. Под их нажимом первым американским послом в СССР был назначен один из его закоренелых противников — В. Буллит. Исходившие от него документы, частично опубликованные в американских официальных изданиях, свидетельствуют о враждебной СССР деятельности, которую развернул посол США. В одном из своих донесений в государственный департамент Буллит выразил надежду, что Советский Союз «станет объектом нападения из Европы и с Дальнего Востока», вследствие чего он не сможет превратиться в величайшую силу в мире. «Если, — писал посол, — между Японией и Советским Союзом возникнет война, мы не должны вмешиваться, но должны воспользоваться своим влиянием и своей силой к концу войны, чтобы она закончилась без победы и равновесие между Советским Союзом и Японией на Дальнем Востоке не было нарушено»{889}.

Буллит предлагал своему правительству ввести в отношении советских граждан особый унизительный порядок получения виз для посещения Соединенных Штатов. Надо, требовал он, «отказывать в визах всем советским гражданам, если они не представят вполне удовлетворительных доказательств того, что они не состояли и не состоят членами коммунистической партии»{890}. Если подобное предложение было бы принято, то условия, на которых состоялось установление советско-американских дипломатических отношений, оказались бы подорванными. Буллит того и добивался. В то время когда в Москве проходил VII конгресс Коминтерна, он советовал своему правительству проводить в дальнейшем политику балансирования на грани разрыва дипломатических отношений между США и СССР{891}.

В противоположность американским реакционерам Советский Союз в интересах мира стремился к улучшению отношений с США, что ясно было сказано в обращении М. И. Калинина к американскому народу.

В борьбе СССР за мир важное значение имели договоры о ненападении и нейтралитете, представлявшие собой один из конструктивных элементов его внешней политики. Советско-германский договор о ненападении и нейтралитете, подписанный 24 апреля 1926 г. сроком на пять лет, 24 июня 1931 г. был продлен без ограничения каким-либо сроком. В протоколе о продлении говорилось, что каждая из сторон «имеет право в любое время, но не ранее чем 30 июня 1933 года, с предупреждением за один год, денонсировать этот Договор»{892}. Ратификация протокола затягивалась по вине германского правительства, в чем сказывались все возраставшие антисоветские устремления правящих кругов Германии. Но даже гитлеровская клика пыталась замаскировать свои военные планы, направленные против СССР. Советская дипломатия, потратившая немало труда, добилась вступления протокола в силу; его ратификация состоялась в апреле — мае 1933 г., уже после захвата фашистами власти в Германии. Таким образом, наша страна располагала обязательством гитлеровского правительства воздерживаться от нападения и соблюдать нейтралитет, если такое нападение на Советский Союз будет предпринято третьими державами, еще за шесть с лишним лет до заключения советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 г. [281]

Меры, предпринятые СССР, способствовали сохранению мира в 20-е и начале 30-х годов. Но с установлением в Германии фашистской диктатуры они стали недостаточными для решения этой задачи. Одними договорами о ненападении нельзя было остановить агрессора, ему необходимо было противопоставить единый фронт миролюбивых сил и объединенными усилиями многих стран и народов помешать развязыванию войны. Так появилась новая конструктивная идея советской внешней политики — идея коллективной безопасности. Она вытекала из того факта, что в вопросах войны и мира земной шар неделим. В. И. Ленин указывал, что всякая империалистическая агрессия, даже локальная, затрагивает интересы стольких стран и народов, что развитие событий едет к расширению войны. В условиях тесного переплетения экономических, финансовых и политических связей государств, безудержных завоевательных планов агрессора любой военный конфликт, хотя бы ограниченного масштаба, втягивает в свою орбиту многие государства и грозит перерасти в мировую войну.

Ряд мероприятий, направленных на создание системы коллективной безопасности, был предпринят еще до того, как новая идея получила свое выражение в специальном решении Центрального Комитета ВКП(б).

На пленарном заседании конференции по сокращению и ограничению вооружений в феврале 1932 г. глава советской делегации M. M. Литвинов от имени своего правительства предлагал разработать эффективные гарантии против войны. Одной из них могло быть всеобщее и полное разоружение. Советская делегация, не питая никаких иллюзий относительно судьбы такого предложения, соглашалась «обсуждать любые предложения в направлении сокращения вооружений...»{893}

6 февраля 1933 г. на заседании Генеральной комиссии этой конференции Советский Союз предложил принять декларацию об определении агрессии. Цель предложения состояла в том, чтобы понятие «агрессия» получило совершенно определенное толкование. Ранее в международной практике не существовало такого общепринятого определения.

Советский Союз выдвинул подлинно научное определение агрессии, не оставлявшее места для ее оправдания. В советском проекте предлагалось считать агрессором такое государство, которое объявит войну другому либо без ее объявления вторгнется на чужую территорию, предпримет военные действия на суше, море или в воздухе. Особое внимание обращалось на разоблачение замаскированной агрессии, а также тех мотивов, которыми агрессоры пытаются оправдать свои действия. В проекте декларации говорилось: «Никакие соображения политического, стратегического и экономического порядка, включая стремление к эксплуатации на территории атакуемого государства естественных богатств или к получению всякого рода иных выгод или привилегий, ни ссылка на значительные размеры вложенного капитала или на другие особые интересы в той или иной стране, ни отрицание за ней признаков ее государственной организации — не могут служить оправданием нападения...»{894}

Комитет безопасности конференции по разоружению принял советское предложение об определении агрессии. На заседании Генеральной комиссии конференции по разоружению высказывалось одобрение советской инициативе. Против какого бы то ни было определения агрессии поспешил выступить английский представитель А. Идеи, заявивший, что установить наличие агрессии будто бы невозможно. Его поддержал американский делегат Гибсон. В донесении госдепартаменту он изложил свою позицию: «Я не был расположен выступать с каким-либо заявлением по [282] данному вопросу. Но когда в ходе развернувшейся дискуссии выявилось преобладание чувств в пользу принятия соответствующего определения, я счел необходимым поставить некоторые вопросы уже не колеблясь, поскольку английский делегат ясно заявил о нежелании его правительства принять определение (агрессии. — Ред. )»{895}. Обструкционистская линия представителей Англии и Соединенных Штатов Америки привела к тому, что Генеральная комиссия отложила решение данного вопроса на неопределенное время.

Английское правительство, желая подорвать авторитет Советского Союза, значительно окрепший за время конференции, прибегло к своему обычному методу обострения отношений. Утром 19 апреля 1933 г. полпреду СССР в Лондоне был вручен текст королевского указа о запрещении ввоза в Англию советских товаров. Спустя несколько месяцев этот враждебный СССР акт был отменен, но он отрицательно сказался на отношениях между обеими странами.

Провокационные действия правительства Великобритании не ослабили твердой решимости советской дипломатии добиваться осуществления принципов декларации об определении агрессии. Был избран путь заключения соответствующих соглашений с другими государствами. В 1933-1934 гг. СССР подписал конвенции об определении агрессии с Афганистаном, Ираном, Латвией, Литвой, Польшей, Румынией, Турцией, Финляндией, Чехословакией, Эстонией, Югославией. С тех пор им практически руководствуется международное право, хотя формально оно было принято только частью государств земного шара. Такое определение явилось одним из руководящих принципов установления виновности главных немецких военных преступников на Нюрнбергском процессе в 1946 г. Главный обвинитель от США Джексон в своей вступительной речи сказал, что вопрос об определении агрессии «не представляет собой ничего нового, и по этому поводу уже существуют вполне сложившиеся и узаконенные мнения». Он назвал советскую конвенцию «одним из наиболее авторитетных источников международного права по данному вопросу...»{896}.

14 октября 1933 г. Германия покинула конференцию по разоружению, а 19 октября вышла из Лиги наций. Представители империалистических государств воспользовались этим, чтобы свернуть работу конференции. Советский Союз внес предложение превратить ее в постоянный орган защиты мира. Большинство участников отклонили предложение, что было на руку Германии.

Агрессивность фашистской Германии все более приобретала явно антисоветскую направленность. Осенью 1933 г. Гитлер заявил, что «восстановление германо-русских отношений (в духе Рапалло. — Ред.) будет невозможно»{897}.

В условиях нараставшей угрозы со стороны Германии ЦК ВКП(б) разработал идею коллективной безопасности, изложенную в его постановлении от 12 декабря 1933 г.

Постановление предусматривало возможность вступления Советского Союза в Лигу наций и заключения региональных соглашений с широким кругом европейских государств о взаимной защите от агрессии. Система коллективной безопасности, впервые в истории международных отношений предложенная Коммунистической партией и Советским правительством, была призвана стать эффективным средством предотвращения войны и обеспечения мира. Она отвечала интересам всех свободолюбивых народов, которым угрожала фашистская агрессия.

В совпадении интересов поборников национальной независимости и свободы заключалась первая важнейшая объективная предпосылка, которая обусловливала возможность создания системы коллективной безопасности. Вторая состояла в том, что Советское государство настолько выросло экономически, настолько укрепило свои международные позиции и авторитет, что возникла реальная возможность перейти от отдельных договоров о ненападении к борьбе за создание европейской системы обеспечения мира и безопасности народов.

Выполняя постановление ЦК ВКП(б) от 12 декабря 1933 г., Наркоминдел разработал предложения о создании европейской системы коллективной безопасности, «одобренные инстанцией 19 декабря 1933 г.»{898}. Эти предложения предусматривали следующее:

«1. СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу наций.

2. СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии.

3. СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши.

4. Переговоры об уточнении обязательств будущей конвенции о взаимной защите могут начаться по представлении Францией, являющейся инициатором всего дела, проекта соглашения.

5. Независимо от обязательств по соглашению о взаимной защите, участники соглашения должны обязаться оказывать друг другу дипломатическую, моральную и, по возможности, материальную помощь также в случаях военного нападения, не предусмотренного самим соглашением, а также воздействовать соответствующим образом на свою прессу»{899}.

Захватнические устремления гитлеровцев создали реальную опасность для всех стран Восточной и Северо-Восточной Европы. Советское правительство сочло своим долгом помочь укреплению их безопасности, тем более что угроза им со стороны Германии была и угрозой для Советского Союза. 14 декабря 1933 г. правительство СССР направило правительству Польши проект совместной декларации. Предлагалось, чтобы оба государства объявили «об их твердой решимости охранять и защищать мир на востоке Европы», сообща отстаивать «неприкосновенность и полную экономическую и политическую независимость стран... выделившихся из состава бывшей Российской империи...»{900}. Таким образом, Советское правительство протянуло Польше дружескую руку, предлагая совместные действия по обеспечению мира и безопасности.

Ответ на советское предложение гласил, что польское правительство «считает принципиально возможным сделать эту декларацию при подходящем случае»{901}. Ответ был двуличным. Правительство Польши уже сделало выбор: оно предпочло встать на путь антисоветского сговора с гитлеровской Германией, политика которой представляла огромную опасность для независимости Польши.

Польские капиталисты и помещики, ослепленные пагубными идеями «великодержавности», помышляли об ограблении и покорении Советской Украины и Советской Белоруссии, всерьез мнили себя «вершителями судеб» народов Центральной и Восточной Европы. Такие планы и такая политика были подлинной находкой для гитлеровцев. Германское правительство, замышлявшее уничтожение польского государства и его населения, [284] заверяло его руководителей, будто нуждается в «сильной Польше» для борьбы против СССР, а «Польша и Германия вместе представляют силу, которой было бы трудно противостоять в Европе», и именно она способна отбросить Советский Союз «далеко на восток»{902}. Опьяненные подобными перспективами, министры-пилсудчики, и прежде всего министр иностранных дел Бек, стали усердными коммивояжерами Гитлера в Европе{903}. Их роль раскрылась в начале 1934 г., когда Бек совершил поездку в Таллин и Ригу, чтобы уговорить правительства Эстонии и Латвии не соглашаться на совместную с СССР защиту безопасности Восточной Европы.

В начале февраля 1934 г. Польша заявила о своем отказе участвовать в какой-либо декларации с Советским Союзом, имеющей своей целью гарантию независимости прибалтийских стран. Народный комиссар иностранных дел СССР сказал Веку, а затем польскому послу Лукасевичу, что Советский Союз рассматривает германо-польский договор как шаг, весьма опасный для восточноевропейских стран{904}.

Правительство СССР с вниманием отнеслось к предложению румынского министра иностранных дел Титулеску, разработавшего на основе советской идеи коллективной безопасности план такого договора между СССР, Польшей и Румынией, который предусматривал, что в случае нападения одного из этих государств на другое третье оказывало бы помощь подвергшемуся нападению{905}. Однако реализовать этот план не удалось: он не учитывал внутреннего положения Румынии, где укреплялись фашистские элементы, и был несовместим с румыно-польским союзом, направленным против СССР.

Большое влияние на политику стран Малой Антанты оказывала Чехословакия, входившая в состав этого блока. Ее министр иностранных дел Бенеш не пытался противодействовать немецко-фашистской агрессии и даже особенно опасному для Чехословакии захвату Австрии, о чем Бенеш открыто говорил представителю СССР{906}.

Вызывающие действия немецких милитаристов порождали растущее беспокойство французской общественности, которая понимала, что планы гитлеровцев несут величайшую опасность для Франции. Некоторые ее политические деятели стремились к укреплению отношений с Советским Союзом — главной миролюбивой силой, противостоявшей нацистским планам мирового господства. Выразителями этой тенденции были бывший французский премьер Э. Эррио, министр авиации П. Кот, в ее сторону склонялся и: министр иностранных дел Ж. Поль-Бонкур.

В беседах М. М. Литвинова и полпреда СССР во Франции В. С. Довгалевского с Поль-Бонкуром постепенно вырисовывалась идея дополнить франко-советский договор о ненападении обязательствами взаимной помощи против агрессии{907}.

28 декабря 1933 г. между Довгалевским и Поль-Бонкуром состоялась важная беседа. Переговоры были обнадеживающими, хотя Поль-Бонкур и не во всем соглашался с советскими предложениями. Казалось, СССР и Франция смогут вступить на путь коллективных мер защиты мира. Во время переговоров французский министр иностранных дел торжественно заявил советскому полпреду: «Мы с вами приступаем к великой важности делу, мы с вами начали сегодня делать историю»{908}. [285]

Но за словами не последовало соответствующих действий. По вине французского правительства переговоры о пакте взаимопомощи были отложены на целых четыре месяца. Отсрочка не была случайной. Курс на франко-советское сотрудничество против агрессии натолкнулся на противоположную тенденцию — антисоветского сговора с Германией. Его активно поддерживали французские политические деятели и дипломаты, связанные с крупнейшими металлургическими и химическими монополиями, которые были заинтересованы в получении больших прибылей от перевооружения Германии и руководствовались антисоветскими устремлениями.

Все эти месяцы французские дипломаты, прежде всего посол в Германии А. Франсуа-Понсэ, нащупывали возможность сговора с гитлеровцами. Посол еще до этого дважды посетил Гитлера: 24 ноября и 11 декабря 1933 г. Глава немецких фашистов поделился со своим собеседником планами захватнической войны против СССР. Он не скрывал и своих намерений установить германский приоритет в Европе.

В апреле 1934 г. руководящие французские политические деятели поняли всю иллюзорность своих надежд войти в сговор с Германией и таким путем ликвидировать угрозу с ее стороны. 20 апреля 1934 г. министр иностранных дел Л.Барту заявил временному поверенному в делах СССР, что его правительство намерено продолжить переговоры в духе позиции Поль-Бонкура{909}. Сказалось, безусловно, влияние Барту и министра нового кабинета Э. Эррио. Они являлись сторонниками той традиционной французской политики, которая опасалась возрождения промышленной и военной мощи Германии (особенно в условиях существования в ней фашистского правительства) и не доверяла британской политике «равновесия сил» с ее неизменным стремлением играть на франко-германских противоречиях. Считая совершенно необходимым проведение самостоятельной внешней политики, отвечающей национальным интересам Франции, Барту шел на сближение с социалистическим государством. Но, приняв такое решение, он не хотел отказаться от системы взаимоотношений государств Западной Европы, установленной договором в Локарно в 1925 г. Вот почему о своих переговорах с представителями Советского Союза Барту информировал остальных участников локарнской системы, и прежде всего Германию{910}.

Франко-советским переговорам, проходившим в мае — июне 1934 г., придавалось особое значение, поэтому их вели непосредственно министры иностранных дел двух государств. Были подробно рассмотрены французские предложения, отразившие двойную ориентацию Франции: на сближение с СССР и сохранение локарнской системы. Проявляя большую гибкость, советская дипломатия нашла путь к сочетанию обоих моментов французской политики. Вместо единого договора ряда стран был выдвинут советско-французский план заключения двух договоров. Предполагалось, что первый договор, так называемый Восточный пакт, охватит государства Восточной Европы, а также Германию (см. карту 6). Участники пакта взаимно гарантируют нерушимость границ и обязуются оказать помощь тому из них, который подвергнется нападению агрессора. Второй договор — между Францией и СССР — будет содержать обязательства по взаимной помощи против агрессии. Советский Союз возьмет на себя такие обязательства в отношении Франции, как если бы он участвовал в локарнской системе, а Франция — обязательства в отношении Советского Союза, как если бы она была участницей Восточного пакта. Предусматривалось также вступление СССР в Лигу наций. [286]

Советская дипломатия считала целесообразным участие Германии в Восточном пакте, поскольку обязательства, налагаемые им, связали бы ее. В Советском Союзе встретило поддержку желание французской стороны привлечь к участию в Восточном пакте прибалтийские государства. В окончательном проекте в качестве участников Восточного пакта были названы Польша, СССР, Германия, Чехословакия, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва{911}. Румыния, отклонив советские и французские предложения, отказалась участвовать в пакте{912}.

Устранение антисоветской направленности договора в Локарно и превращение его в пакт мира имело бы большое позитивное значение. Сама идея Восточного пакта основывалась на могуществе Советского Союза — надежного стража мира. Признавая это и обосновывая реальность плана, Барту говорил: «Наши малые союзники в центре Европы должны быть готовы рассматривать Россию как опору против Германии...»{913}

Общественность ряда восточноевропейских стран признавала роль Советского Союза как опоры против домогательств германского фашизма. Под воздействием такого мнения правительства Чехословакии, Латвии, Эстонии и Литвы выразили свое согласие участвовать в Восточном пакте. Правительства Германии и Польши, найдя общий язык с правительством Англии, противились его заключению.

Руководители гитлеровской Германии сразу поняли, что Восточный пакт может сковать их агрессивные устремления, но прямо выступить против него не решились. Поэтому они предприняли попытку заставить страны Восточной Европы отклонить идею пакта. Дипломаты Чехословакии, Польши, Румынии, Эстонии, Латвии, Литвы поодиночке приглашались в германское министерство иностранных дел, где им внушали мысль, будто Восточный пакт не отвечает интересам их государств. Об этом французский посол в Берлине проинформировал советское полпредство{914}.

Не ограничиваясь подобными беседами, германское правительство направило Франции ноту с возражениями против пакта. Главные из них заключались в следующем: Германия не может пойти на договор, пока она не пользуется равными с другими его участниками «правами» на вооружение. Оно выдвинуло чисто казуистический «довод»: «Лучшее средство обеспечения мира заключается не в том, чтобы войну противопоставить войне, а в том, чтобы расширять и укреплять средства, исключающие возможность развязывания войны»{915}.

Отвергая объединение всех миролюбивых сил как средство противодействия войне, гитлеровцы добивались того, чтобы ответом на их агрессию был не отпор, а капитуляция. Вот в чем и состоял скрытый смысл их возражений. В своем кругу они были откровенны. На конференции «руководителей политорганизаций, окружных организаций и комсостава СА и СС» 18 февраля 1935 г. группенфюрер Шауб говорил: «Наш отказ от подписи под Восточным пактом остается твердым и неизменным. Фюрер скорее отрубит себе руку, чем подпишет акт, ограничивающий справедливые и исторически законные притязания Германии в Прибалтике и пойдет на отказ германской нации от ее исторической миссии на Востоке»{916}.

Важную роль в борьбе против коллективной безопасности гитлеровские главари отводили Польше, и тогдашнее польское правительство охотно взяло на себя такую позорную миссию. Выполняя директивы своего [287] министра, французский посол в Варшаве Лярош вел переговоры о Восточном пакте с Беком, информируя об их ходе и советского полпреда В. А. Антонова-Овсеенко. В феврале 1934 г., еще до того как французское правительство разработало свои проекты, Лярош сообщил, что Польша пойдет на поводу у Германии, с политикой которой она себя связала{917}. 17 июля Лярош рассказал полпреду СССР о своей беседе с Беком. Польский министр иностранных дел дал понять французскому послу, что он против Восточного пакта, так как «Польша, собственно говоря, не нуждается в таком пакте»{918}. Вскоре польское правительство заявило, что сама идея пакта неосуществима, поскольку Советский Союз не является членом Лиги наций. А когда на повестку дня встал вопрос о приеме СССР в Лигу наций, польское правительство пыталось помешать этому, продолжая свои антисоветские интриги.

Правительство Великобритании, всемерно поддерживая антисоветские планы Гитлера, отнеслось к идее Восточного пакта с явным неодобрением. Но английские руководители решили не выступать открыто. Поэтому во время переговоров с Барту в Лондоне 9-10 июля 1934 г. английский министр иностранных дел Саймон заявил, что при некоторых условиях его правительство может поддержать предложение о таком пакте. Одним из условий Саймон выдвинул согласие Франции на перевооружение Германии, иначе говоря, использовал довод, который уже выдвинуло гитлеровское правительство{919}. Барту возражал против попытки повернуть идею Восточного пакта не против агрессора, а ему на пользу. Он даже пригрозил Саймону, что Франция может пойти на военный союз с СССР и без Восточного пакта{920}. Все же Барту вынужден был согласиться включить в коммюнике об итогах англо-французских переговоров следующее положение: оба правительства согласны на возобновление «переговоров о заключении конвенции, разрешающей в области вооружений разумное применение в отношении Германии принципа равноправия в условиях безопасности всех наций»{921}.

Вскоре английское правительство объявило правительствам Италии, Польши и Германии, что оно поддерживает проект Восточного пакта. Последней дополнительно сообщалось, что ее требование на «равенство в правах» в области вооружений будет полностью удовлетворено{922}.

В ответ германское правительство заявило, что его не устраивает англо-французское предложение и потому оно «не может участвовать в какой-либо международной системе безопасности до тех пор, пока другие державы будут оспаривать равноправие Германии в области вооружений»{923}. Так мотивировался формальный отказ от участия в Восточном пакте, содержавшийся в меморандуме германского правительства от 8 сентября 1934 г. Менее чем через три недели о своем отказе сообщило и польское правительство.

Идея Восточного пакта не встретила поддержки и в правительстве США. Американские дипломаты в Европе, в том числе и посол в СССР Буллит, открыли против него активную кампанию. Систематически информируя государственный департамент о своих действиях, Буллит ожесточенно клеветал на советскую внешнюю политику, стремясь предоставить своему правительству новые доводы для проведения курса, враждебного Восточному пакту. Буллит совершенно бездоказательно утверждал, будто [288] «за вывеской» объединенного фронта против фашизма и войны скрываются коварные планы большевиков «сохранить Европу разделенной», что «жизненным интересам СССР отвечает поддержание яркого огня франко-германской ненависти»{924}.

В интересах борьбы за коллективную безопасность Советское правительство приняло решение о вступлении в Лигу наций. Такой шаг не означал каких-либо изменений в принципиальных основах советской внешней политики, а представлял лишь дальнейшее их развитие в новой исторической обстановке. Советская внешняя политика, проявляя необходимую гибкость, добивалась своей главной цели — создания в Европе системы коллективной безопасности как залога сохранения мира.

В обстановке образования двух очагов мировой войны Лига наций в определенной мере утрачивала свою прежнюю роль орудия антисоветской политики и могла стать немаловажным препятствием на пути непосредственных организаторов войны. Наличие такой возможности стало еще более очевидным, когда Япония и Германия покинули Лигу наций.

Инициативу пригласить Советский Союз в Лигу наций поддержали 30 государств. Они обратились к СССР с предложением «вступить в Лигу наций и принести ей свое ценное сотрудничество»{925} в борьбе за укрепление мира. Советский Союз вступил в Лигу наций 18 сентября 1934 г., заявив, что, несмотря на все ее недостатки, Лига наций может в какой-то мере помешать развитию событий по пути ко второй мировой войне. В своем первом выступлении на пленарном заседании Лиги наций представитель СССР подчеркнул, что Советское государство не несет ответственности за действия и решения Лиги, принятые до его вступления в эту международную организацию. Политический деятель США С. Уэллес писал: «Когда Советский Союз вступил в Лигу наций, даже самые упрямые вынуждены были вскоре признать, что он является единственной великой державой, которая принимает Лигу всерьез»{926}.

Успехи внешней политики СССР были очевидными. Все большее значение в мировой политике приобретало сближение Советского Союза и Франции.

Фашистские правители Германии решили прибегнуть к своему излюбленному методу, который они широко использовали во внутренней и внешней политике, — к террору. По всей Европе прокатилась волна насилий. По требованию Берлина многие политические деятели европейских государств были или смещены, или убиты. Был уничтожен румынский премьер Дука, отстранен и вынужден покинуть родину министр иностранных дел Румынии Титулеску, действовавший в целях сохранения независимости и безопасности своей страны.

Среди тех, кто пал жертвой фашистского политического террора, оказался и французский министр иностранных дел Барту. Зная, что его жизнь находится под угрозой, он мужественно продолжал проводить свою линию.

Исполнение плана убийства Барту, санкционированного Гитлером и разработанного разведкой Геринга, возлагалось на помощника немецкого военного атташе в Париже Г. Шпейделя, тесно связанного с французскими ультраправыми{927}. Непосредственным организатором убийства Шпейдель избрал А. Павелича — одного из лидеров реакционной террористической организации хорватских националистов, находившейся в услужении [289] у гитлеровцев. Тщательно разработанная злодейская акция «Меч тевтонов» была осуществлена в Марселе 9 октября 1934 г. Убийца, В. Георгиев, беспрепятственно вскочив на подножку автомашины, выстрелами в упор убил югославского короля Александра, прибывшего во Францию с официальным визитом, и ранил в руку Барту. Раненому министру не была оказана срочная медицинская помощь, и он скончался от потери крови.

Гитлеровцы знали, в кого целили: был уничтожен самый горячий сторонник идеи коллективной безопасности из числа буржуазных политических деятелей. «Кто знает, — писала 11 октября 1934 г. фашистская газета «Берлинер бёрзенцайтунг», — какие средства пытался бы пустить в ход этот старик с сильной волей... Но костлявая рука смерти оказалась сильнее дипломатической воли Барту. Смерть появилась в надлежащий момент и оборвала все нити».

Убийство Барту и последовавшая затем очередная смена в составе кабинета министров ослабили ряды сторонников национальной внешней политики во Франции. Пост министра иностранных дел перешел к П. Лавалю — одному из наиболее отвратительных предателей страны, которые по праву заслужили клеймо «могильщиков Франции». Лаваль представлял ту часть правящих кругов страны, которая находилась на крайне антисоветских, прогерманских позициях. Сторонник антисоветского сговора с Германией, он поставил своей задачей похоронить проект Восточного пакта, отказаться от курса франко-советского сближения и прийти к соглашению с фашистскими государствами. Лаваль выдвинул план, продиктованный ему крупными монополиями: заключить гарантийный пакт только трех государств — Франции, Польши и Германии. Такое предложение полностью устраивало германское и польское правительства. Однако реализации планов Лаваля препятствовала советская внешняя политика, пользовавшаяся возраставшим авторитетом среди прогрессивных сил французской нации.

Советский Союз распространял принципы коллективной безопасности и на страны, берега которых омывались водами Тихого океана. Советская дипломатия не теряла буквально ни одного дня. Уже в беседе народного комиссара иностранных дел M. M. Литвинова с американским президентом Рузвельтом, состоявшейся в день обмена нотами об установлении дипломатических отношений, был поставлен вопрос о Тихоокеанском пакте. Предполагалось, что участниками пакта станут США, СССР, Китай и Япония, которые примут на себя обязательства о ненападении, а возможно, и «о совместных действиях в случае опасности миру»{928}. Рузвельт поручил Буллиту вести дальнейшие переговоры по данному вопросу.

Встреча наркома с послом США состоялась в декабре 1933 г. Буллит, не скрывая отрицательного отношения к проекту Тихоокеанского пакта, ссылался на позицию Японии. В отношении двустороннего советско-американского договора о ненападении, а быть может, и о взаимопомощи он с иронией заметил: «...такой пакт вряд ли и нужен, ибо мы друг на друга нападать не собираемся»{929}, но обязался сообщить президенту о состоявшейся беседе. Спустя три месяца Буллит информировал наркома иностранных дел, что Рузвельт склонен заключить многосторонний Тихоокеанский пакт о ненападении с участием в нем СССР, США, Японии, Китая, Англии, Франции и Голландии{930}. Об этом же в конце ноября 1934 г. советскому полпреду в Лондоне заявил Н. Дэвис — американский делегат на конференции по разоружению. Полпред заверил его, что со стороны Советского Союза отношение к данной идее будет самым благожелательным. [290] Вскоре Дэвис сообщил, что США не возьмут на себя инициативу заключения такого пакта.

Президент Рузвельт продолжал поддерживать идею Тихоокеанского пакта еще в течение нескольких лет{931}. Но препятствия на пути его заключения были большие. Внутри США против пакта выступали те силы, которые под флагом изоляционизма предпочитали не мешать германской и японской агрессии, рассчитывая направить ее против Советского Союза. Они мотивировали свою позицию тем, что заключение пакта вынудит Соединенные Штаты занять более решительную позицию в отношении захвата Японией Маньчжурии. Об этом говорил и Буллит. Против пакта, естественно, была и Япония. Позиция Англии казалась уклончивой, в действительности же была отрицательной. Таким образом, в борьбе за мир Советский Союз сталкивался с огромными препятствиями.

Борьба СССР за создание системы коллективной безопасности имела важное значение. Величайшая заслуга Коммунистической партии и Советского правительства состоит в том, что еще в то время, когда империализм находился на отдаленных подступах к замышлявшейся им войне, его агрессивной политике был противопоставлен реальный, хорошо продуманный и обоснованный план сохранения и у крепления мира. И хотя для его осуществления силы, выступавшие за мир, оказались недостаточными, советский план коллективной безопасности сыграл свою роль. Он вселял в массы уверенность в возможности победы над фашизмом путем объединенных действий. Советская идея коллективной безопасности несла в себе зародыш грядущей победы свободолюбивых народов над фашистскими поработителями.

Советская идея коллективной безопасности встречала растущую поддержку трудящихся масс, классовое сознание которых давало им возможность лучше, чем многоопытным буржуазным деятелям, предвидеть дальнейший ход событий. Опираясь на эту поддержку, Советский Союз продолжал борьбу за мир с нараставшей энергией.

Когда Лаваль стал министром иностранных дел Франции, советская дипломатия продолжила с ним переговоры о коллективной безопасности. Полпреды СССР во Франции — В. С. Довгалевский, затем В. П. Потемкин — встречались с ним еженедельно, вновь и вновь обсуждая вопросы о заключении Восточного пакта. Даже опытных советских дипломатов Лаваль удивлял своей циничной откровенностью. Уже в первой беседе с советским представителем он заявил, что не будет скрывать своего намерения добиться франко-германского сближения и соглашения{932}. Последующие переговоры были пронизаны подобными же высказываниями французского министра иностранных дел. Он даже хвастался, что «из всех политических деятелей Франции он, Лаваль, больше всех сделал для сближения с немцами»{933}, с гитлеровцами. «Заслуги» Л аваля в этом черном деле особенно сказались впоследствии — во время гитлеровской оккупации. Французский народ расплатился с ним сполна — в 1945 г. по приговору суда он был повешен как изменник.

Тогда, в 1934 г., Лаваль открыто сказал советскому полпреду, почему он все же продолжает переговоры с СССР: если соглашение с Германией [291] возможно только обходным путем соглашения Франции с Москвой, он готов пойти и этим путем{934}. Иначе говоря, Лаваль прибег к самому нечистоплотному приему, который в канун второй мировой войны широко применялся не только французской, но и в не меньшей степени британской дипломатией. Суть его заключалась в том, чтобы, запугивая Германию сближением с СССР, добиваться антисоветской сделки с ней на более выгодных для себя условиях.

Тем кругам, которые представлял Лаваль, все же пришлось считаться с огромной популярностью, которую в народных массах Франции приобрела идея совместной с Советским Союзом борьбы за мир. В этой борьбе советская дипломатия опиралась и на мощное патриотическое движение против войны, в защиту национального суверенитета, охватившее всю Францию. Она опрокинула главный довод противников Восточного пакта, утверждавших, что заключение его невозможно, поскольку Германия и Польша отказались принять в нем участие. Советское правительство решило добиться заключения Восточного пакта при любом составе его участников, даже если это будут только Советский Союз и Франция{935}. Именно такой подход диктовался реальной обстановкой и интересами предотвращения нового военного пожара. К сожалению, даже и после второй мировой войны находятся буржуазные историки, которые не стесняются повторять гитлеровскую клевету о том, что Советский Союз хотел сблизиться с Францией и заключить с ней договор в начале 30-х годов якобы прежде всего для того, чтобы «распространить коммунистическое влияние на Западную Европу»{936}.

Для быстрейшего заключения договора надо было воспрепятствовать стремлению монополий, интересы которых представлял Лаваль, сговориться с гитлеровской Германией за счет СССР. Советское правительство предложило Франции обменяться взаимными обязательствами, что ни одна из сторон не заключит политического соглашения с Германией без предварительной информации другой стороны о любых переговорах подобного характера и подготовляемом соглашении. Советская дипломатия обратила внимание французского правительства на то обстоятельство, что Германия предложила Советскому Союзу заключить Восточный пакт без участия Франции и Чехословакии{937}.

Взаимные обязательства, предложенные СССР, составили содержание франко-советского протокола, подписанного 5 декабря 1934 г. К нему присоединилась и Чехословакия{938}.

Не прошло и месяца, как Лаваль изменил своим обязательствам. В Риме на встрече с Муссолини он обещал, что Франция не будет препятствовать Италии в захвате Эфиопии, и согласился признать за Германией право на вооружение. Подобное поведение министра иностранных дел было соответствующим образом оценено советским полпредом. Он обратил внимание Л аваля на то, что если Германия получит право вооружаться, то она тем более «не будет иметь побудительных причин примкнуть к Восточному пакту»{939}.

Позиция Лаваля вызвала резкую критику не только в самой Франции, но и со стороны стран Малой Антанты: Румынии, Югославии, Чехословакии. Румынский министр иностранных дел заявил, что «Румыния будет на стороне Франции только в случае заключения франко-советского [292] соглашения», если же такого не будет и Советскому Союзу придется искать других путей обеспечения мира, то с ним «пойдет также и Румыния»{940}.

Продолжая противодействовать Восточному пакту, Л аваль в феврале 1935 г. посетил Лондон. В результате франко-английских переговоров было опубликовано коммюнике, в котором предлагался план «общего урегулирования» международных проблем{941}. Смысл его сводился к следующему: связать осуществление Восточного пакта с решением других вопросов, вплоть до разоружения. Вернувшись во Францию, Лаваль заявил советскому полпреду, что отныне он «не расположен выделять Восточный пакт как самостоятельную и первоочередную акцию»{942}.

На проходивших в начале 1935 г. переговорах Англии и Германии широко обсуждался вопрос о легализации вооружений последней. Было совершенно очевидно, что английское правительство готово идти навстречу германским домогательствам, руководствуясь расчетами повернуть фашистскую агрессию против Советского Союза.

В интересах всеобщего мира советская внешняя политика использовала все свои возможности помешать этой сделке и расчистить путь для заключения Восточного пакта. Советский полпред в Англии систематически встречался с британским министром иностранных дел Д. Саймоном, его заместителем Р. Ванситтартом и лордом хранителем печати А. Иденом, ранее заместителем министра иностранных дел. Но заставить британских политиков отойти от полускрытого пособничества гитлеровской Германии оказалось невозможным, что с исчерпывающей ясностью выявилось в конце марта 1935 г., когда Саймон и Идеи посетили Берлин.

Английские представители с сочувствием отнеслись к словам Гитлера, заявившего при встрече о своем отрицательном отношении к Восточному пакту. Играя на антисоветизме британских дипломатов, Гитлер запугивал их мифической «советской опасностью», убеждал в том, что фашистская Германия — единственный оплот Запада против «большевистской Азии»{943}. Идеи позднее рассказывал, что «Гитлер неоднократно возвращался к вопросу о советской опасности. Его аргументация сводилась в основном к тому, что Германия является главным стражем и оплотом «европейской цивилизации» и что поэтому ей должна быть дана возможность надлежащим образом вооружиться»{944}. Идена не смущало, что заявку на роль «пастыря» европейской цивилизации подают фашистские волки!

Конечно, среди британских консерваторов были люди, которые видели, что вооруженная, агрессивная Германия представляет опасность не только для Советского Союза. Так, У. Черчилль в беседе с советским полпредом говорил: «Величайшая опасность для Британской империи идет из Германии... Гитлеровская Германия — это огромная научно организованная военная машина с полдюжиной гангстеров во главе. От них всего можно ожидать...»{945} Черчилль был «склонен думать, что первый удар со стороны Германии последует, пожалуй, не в сторону СССР, ибо это довольно-таки опасно. Будут, вероятно, другие направления»{946}. Но те, кто стоял тогда у руля британской внешней политики, не задумывались о «других направлениях» возможной германской агрессии.

После Берлина Идеи направился в Москву. 28 марта он был принят народным комиссаром иностранных дел СССР. В беседе нарком отметил, что «Гитлер, выдвигая в настоящее время на первый план восточную [293] экспансию, хочет поймать на удочку западные государства и добиться от них санкций его вооружений. Когда эти вооружения достигнут желательного для Гитлера уровня, пушки могут начать стрелять совсем в другом направлении»{947}. 29 марта состоялась встреча Идена с советскими руководителями. Британский дипломат пытался убедить советскую сторону, будто Восточный пакт не столь уж необходим, а легализация вооружений Германии не представит угрозы делу мира. Он даже обратился с вопросом: не считает ли Советское правительство «возможным санкционировать на известном уровне вооружения Германии, в частности вооружения так называемыми агрессивными видами оружия»{948}. На это советские руководители заявили, что СССР будет продолжать борьбу против легализации германских вооружений, выдвинув совершенно четкую позицию: «Мы не можем закрывать глаза на то, что Германия вооружается для нападения, стало быть, в настоящий момент нам нужно принять меры к тому, чтобы помешать Германии вооружиться»{949}. Идеи возразил: в Англии «не так уверены в агрессивности Германии, как в СССР»{950}. Советская сторона намекнула, что как бы самой Англии не пришлось убедиться в противоположном.

В буржуазной литературе распространен взгляд, что призывы советских дипломатов к созданию системы коллективной безопасности будто бы не поддерживались правительством СССР{951}. Действительное отношение ЦК партии и Советского правительства видно не только из постановления ЦК от 12 декабря 1933 г., но и из беседы советских руководителей с А. Иденом. В начале этой беседы Идеи сказал, что Гитлер «очень обеспокоен могуществом вашей Красной Армии и угрозой нападения на него с востока». Он повторил, следовательно, то объяснение военных приготовлений Германии, которое выдвигалось ее деятелями, чтобы получить поддержку со стороны западных держав. Когда в ответ на его слова советской стороной было сообщено, что Германия предлагает продать СССР вооружение, Идеи был потрясен настолько, что на мгновение потерял присущую ему выдержку. «Это поразительно! — воскликнул британский дипломат. — Такое поведение не свидетельствует в пользу искренности Гитлера, когда он говорит другим о военной угрозе со стороны СССР»{952}.

И. В. Сталин заявил Идену, что считает международную обстановку, характеризующуюся наличием двух очагов военной опасности, крайне тревожной, так как «имеются факты, которые заставляют нас опасаться худшего на Дальнем Востоке. В самом деле, Япония вышла из Лиги наций и открыто издевается над принципами Лиги наций; Япония на глазах у всех разрывает международные договоры, под которыми стоят ее подписи. Это очень опасно... В Европе большое беспокойство вызывает Германия. Она тоже вышла из Лиги наций... тоже открыто на глазах у всех разрывает международные договоры»{953}.

Во всех переговорах с Иденом представители СССР подчеркивали, что Восточный пакт взаимной помощи явился бы реальной гарантией мира. Британский дипломат, которого уверяли в Берлине, что Восточный пакт будто бы направлен к «окружению» Германии, спросил, считает ли СССР возможным ее участие в этом пакте. И. В. Сталин ответил: «Мы [294] не хотим никого окружать. Мы не стремимся к изоляции Германии. Наоборот, мы хотим жить с Германией в дружеских отношениях... Такой великий народ, как германцы, должны были вырваться из цепей Версаля. Однако формы и обстоятельства этого освобождения от Версаля таковы, что способны вызвать у нас серьезную тревогу, и для того, чтобы предупредить возможность каких-либо неприятных осложнений, сейчас нужна известная страховка. Такой страховкой является Восточный пакт взаимной помощи, конечно, с Германией, если к тому имеется какая-либо возможность»{954}.

Под давлением советской аргументации Идену пришлось пойти на определенные уступки. В официальном коммюнике об итогах переговоров было сказано, что в «нынешнем международном положении более, чем когда-либо, необходимо продолжать усилия в направлении к созданию системы коллективной безопасности в Европе». Вернувшись в Англию, Идеи уже сожалел, что «согласился на излишне обязывающую формулу» коммюнике.

Во время пребывания Идена в Москве советская дипломатия предприняла важный шаг в практическом осуществлении принципа коллективной безопасности. 29 марта 1935 г. Лавалю было сделано официальное предложение заключить франко-чехословацко-советский договор о взаимной помощи против агрессии. Французский министр иностранных дел оказался между двух огней: борьба сторонников и противников коллективной безопасности достигла небывалой остроты. К числу ее противников относился и американский посол в Москве Буллит, уже готовившийся к выполнению обязанностей посла своей страны во Франции. Впоследствии он сам признавал, что приложил большие усилия к тому, чтобы воспрепятствовать заключению договоров о взаимопомощи{955}. И все же перевес оказался на стороне тех, кто создавал преграды на пути агрессии.

Переговоры о заключении договора о взаимной помощи вступили в практическую стадию. Французское министерство иностранных дел предприняло попытку протолкнуть такой проект договора, который свел бы на нет обязательства взаимной помощи. Оно предложило включить в текст оговорку, согласно которой выполнение договорных обязательств подчинялось решению на сей счет Совета Лиги наций. Помимо того что соответствующее решение не могло быть принято быстро, Англия и Франция, пользуясь большинством голосов в Лиге наций, всегда могли сорвать нежелательную для них резолюцию. Следует отметить, что и во время англо-франко-советских переговоров 1939 г. британская дипломатия вновь предлагала подобный механизм взаимной помощи.

Советская внешняя политика взяла инициативу в свои руки. 15 апреля 1935 г. Лаваль получил советский проект договора. Французская сторона представила контрпроект. В последующих переговорах был достигнут необходимый компромисс. Советский Союз отстоял выдвинутые им основные принципы договора о взаимной помощи.

Советско-французский договор о взаимной помощи против агрессии был подписан в Париже 2 мая 1935 г. Статья 2 договора гласила, что, если СССР или Франция явятся, «несмотря на искренне мирные намерения обеих стран, предметом невызванного нападения со стороны какого-либо европейского государства, Франция и взаимно СССР окажут друг другу немедленно помощь и поддержку»{956}. Одновременно был заключен [295] протокол подписания, который учитывал совершенно категорическое требование французской стороны: обязательства обоих государств должны сообразовываться с решением Совета Лиги наций. Однако в пункте 1 протокола значилось: «...обе договаривающиеся стороны будут действовать согласно, дабы достичь того, чтобы Совет вынес свои рекомендации со всей скоростью, которой потребуют обстоятельства, и что если, несмотря на это, Совет не вынесет, по той или иной причине, никакой рекомендации, и если он не достигнет единогласия, то обязательство помощи тем не менее будет выполнено (курсив наш. — Ред.)»{957}. Последние слова придавали обязательствам договора тот безусловный характер, на котором все время настаивало Советское правительство.

В заключении франко-советского договора значительную роль сыграла прогрессивная общественность Франции, усматривавшая в нем путь к спасению страны от германской агрессии. В программе Народного фронта, выработанной по инициативе Французской коммунистической партии, содержалось требование о создании в Европе системы договоров, которые укрепляли бы мир.

Подписание договора с Советским Союзом не означало каких-либо изменений в общем плане Лаваля. Перед отъездом в Москву он говорил своему другу социалисту С. Грумбаху: «Я подписываю франко-русский пакт для того, чтобы иметь больше преимуществ, когда я буду договариваться с Берлином»{958}. Лаваль заблаговременно информировал о предстоящем подписании договора германского посла в Париже Вельчека и заверил его, что франко-советский договор не исключает теснейшего сотрудничества Франции с Германией. «Доведите до сведения своего правительства, — говорил Лаваль, — что я в любое время готов отказаться от столь необходимого франко-советского пакта, с тем чтобы заключить франко-германский договор большого масштаба»{959}. В тот самый момент, когда поезд с французской делегацией, направлявшейся в Москву, пересекал границу СССР, Лаваль озабоченно спросил у бывшего посла Франции в Советском Союзе Альфана: «Как же, следовательно, устроить так, чтобы я смог на обратном пути остановиться в Берлине и побеседовать с фюрером?»{960}

На встрече в Москве была достигнута договоренность, что переговоры о заключении многостороннего Восточного пакта будут продолжены. Касаясь франко-советских отношений на новом этапе их развития, советская сторона решительно заявила о необходимости дополнить договор конкретными обязательствами и заключить соответствующую военную конвенцию{961}.

На обратном пути Лаваль остановился в Варшаве — якобы для того, чтобы склонить Польшу к участию в Восточном пакте. В действительности он говорил Беку, что Франция, даже после заключения договора с Советским Союзом, не собирается прибегать к помощи СССР или помогать большевикам в случае нападения на их государство кого бы то ни было. Там же, в Польше, Лаваль встретился с Герингом и обсудил вопрос о заключении франко-германского военного союза. Тем временем посол Франции в Берлине Франсуа-Понсэ вступил в переговоры с Гитлером, заверяя фашистского главаря, что франко-советский пакт не направлен против Германии и не может служить препятствием для франко-германского сближения{962}. [296]

Ратификация советско-французского договора преднамеренно затягивалась. Согласно французской конституции он мог быть ратифицирован решением президента республики. Но его вынесли на рассмотрение парламента, которое продолжалось десять месяцев и завершилось лишь после отставки Лаваля.

Договор был ратифицирован палатой депутатов только 27 февраля 1936 г. За ратификацию проголосовало 353 депутата, против — 164, воздержалось — 100.

16 мая 1935 г. в Праге был подписан советско-чехословацкий договор о взаимной помощи, содержавший те же обязательства, что и советско-французский пакт. Его подписание явилось крупным успехом Коммунистической партии Чехословакии, постоянно разъяснявшей народу, что действительной гарантией национальной самостоятельности страны может быть только союз с СССР. Уже тогда партия развернула борьбу за общенародную защиту республики.

И все-таки министр иностранных дел Чехословакии Э. Бенеш потребовал включить в протокол подписания важную оговорку: «...обязательства взаимной помощи будут действовать между ними (СССР и Чехословакией. — Ред.) лишь поскольку при наличии условий, предусмотренных в настоящем договоре, помощь Стороне — жертве нападения будет оказана со стороны Франции»{963}. Оговорка явно свидетельствовала, что чехословацкое правительство, равно как и правительство Франции, меньше всего заботилось о выполнении договора. «Эта оговорка, — заявил руководитель Коммунистической партии Чехословакии К. Готвальд, — была включена в договор усилиями здешних реакционных кругов, которые еще и сегодня стыдятся того, что Советский Союз является нашим верным союзником»{964}.

Роль Бенеша в появлении данной оговорки установлена документально. В официальной инструкции чехословацкого министерства иностранных дел говорилось, что Бенеш вставил в текст следующую фразу: «...обязательства пакта распространяются на нас лишь в том случае, если они распространяются на Францию». Тем самым Бенеш хотел предотвратить автоматическое действие пакта. Однако главное заключалось не в том, каков будет механизм действия пакта, а в том, что министр ориентировался не на союз с СССР. Это подтверждает та же инструкция: «Этот пакт не означает, что мы хотим изменить направление своей политики с западного на восточное. Мы не хотим односторонне связываться с Россией, понимая свою принадлежность к Западной Европе»{965}. К чему привела антинациональная позиция чехословацкой буржуазии, интересы которой выражал Бенеш, хорошо известно.

Характерно заявление, сделанное Бенешем в беседе с английским посланником в Праге Ньютоном в мае 1938 г., когда над Чехословакией уже нависли черные тучи немецко-фашистской агрессии: «Отношения Чехословакии с Россией всегда имели и будут иметь второстепенное значение, они будут зависеть от отношений Франции и Великобритании. Только наличие франко-русского союза сделало возможным современный союз Чехословакии с Россией. Если же, однако, Западная Европа отвернется от России, Чехословакия поступит так же»{966}. Признавая объективную роль СССР как «противовеса» Германии, Бенеш в то же время говорил, что он всегда был противником «чрезмерного влияния России в Центральной Европе»{967}. [297]

Советско-французский и советско-чехословацкий договоры все-таки могли стать надежным фундаментом общеевропейской системы коллективной безопасности. Честное выполнение договоров всеми участниками, поддержка коллективной безопасности другими европейскими государствами могли бы помешать развязыванию войны.

Заключение договоров Советского Союза с Францией и Чехословакией о взаимной помощи правящие круги Германии восприняли с плохо скрываемым унынием. Планы установления мировой гегемонии немецких монополистов могли повиснуть в воздухе. Даже спустя два с половиной года Гитлер в тайной беседе с английским эмиссаром лордом Галифаксом не мог без содрогания говорить -о франко-советском договоре. Свои опасения он более подробно изложил английскому послу в Берлине Н. Гендерсону. При встрече с ним Гитлер сказал, что франко-русский пакт «после присоединения Чехословакии сделался для Германии особенно опасным», так как объединенные силы союзников всегда «в состоянии поразить Германию (как агрессора. — Ред.) в самое сердце»{968}.

Опасения Гитлера разделяли некоторые политические деятели не только Англии и США, но даже союзных СССР стран — Франции и Чехословакии. Чтобы успокоить Гитлера и расчистить ему путь, они разбивали основы коллективной безопасности в Европе: подрывали авторитет Советского Союза, сеяли неверие в его способность оказать помощь жертве агрессии.

В связи с этим большое международное значение приобретали события, в которых раскрывалась мощь СССР, например челюскинская эпопея второй половины 1934 г. Огромные усилия, энергия и организованность, проявленные при спасении людей с корабля, попавшего в ледовый плен, ошеломили Запад. Советская держава, продемонстрировавшая неиссякаемую силу, высокое благородство и подлинный гуманизм, предстала перед народами мира во всем своем величии. В беседе с советским полпредом в Лондоне И. М. Майским патриарх английской буржуазии Д. Ллойд-Джордж говорил: «Это потрясающе!.. Это очень благородно!.. Вы одержали большую дипломатическую победу»{969}.

И все же реакционные силы, особенно Англии, продолжали твердить, будто Советское государство не располагает достаточным военным потенциалом и потому не может стать надежным союзником в борьбе против гитлеровской Германии. В своих воспоминаниях А. Идеи признал существование в Англии «почти всеобщего» мнения, что Вооруженные Силы Советского Союза находятся в «плохом состоянии»{970}. Н. Чемберлен, занявший в 1937 г. пост премьера Великобритании, писал: «Должен сознаться, что я питаю самое глубокое недоверие к России. Я совсем не верю в ее способность вести эффективные наступательные операции, даже если бы она того хотела»{971}.

Учитывая нерешительность и уступки правительств Англии, Франции и США, Гитлер все больше склонялся к нанесению ближайшего удара не в сторону СССР. Такие плоды давала политика вскармливания и умиротворения [298] агрессоров, которая все более разрушала систему оборонительных союзов стран Западной и Восточной Европы, содействовала возрастанию военно-стратегического потенциала Германии, Италии и Японии, изменяя соотношение сил в их пользу.

«...Империалистические планы Гитлера, — писал в своей статье «Военные планы нынешней Германии» командарм 1 ранга M. H. Тухачевский, — имеют не только антисоветское острие. Это острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)... Германии нужна французская руда... и расширение ее морской базы». Опыт первой мировой войны со всей очевидностью показал, что «без прочного обладания портами Бельгии и северными портами Франции морское могущество Германии невозможно построить». Последний момент неизбежно сыграет роль в развертывании борьбы Германии против Франции и Англии{972}.

Эти разумные и своевременные предупреждения СССР не встретили должного понимания в руководящих кругах западных стран. Высокомерное пренебрежение к внешнеполитическим акциям, направленным на обуздание агрессоров, вело к роковым последствиям.

В интересах мира необходимо было не только укреплять оборону Советской страны, но и показать широкой общественности достигнутые в этой области результаты, а также реальные возможности Вооруженных Сил СССР. Вот почему на маневры Советской Армии начиная с 1935 г. приглашались представители буржуазных армий. Учения организовывались в интересах дальнейшего повышения и совершенствования боевой и оперативно-тактической подготовки войск. На больших маневрах войск Киевского военного округа, проходивших с 12 по 17 сентября 1935 г., впервые в мировой военной практике проверялась новая советская теория глубокого боя и операции с привлечением для совместных действий помимо стрелковых и кавалерийских соединений механизированного корпуса и авиадесанта.

Руководил учениями командующий войсками Киевского военного округа И. Э. Якир. На маневрах присутствовали нарком обороны СССР К. Е. Ворошилов, его заместители С. М. Буденный, Я. Б. Гамарник, M. H. Тухачевский, начальник Генерального штаба А. И. Егоров, руководители Коммунистической партии и правительства Советской Украины, а также военные делегации зарубежных стран.

На большом пространстве были приведены в движение войска в составе 12 корпусов, насчитывавших 65 тыс. человек, 1040 танков, 600 самолетов, 300 орудий{973}.

Огромное впечатление на присутствующих произвели массированные атаки танков и выброска крупного авиадесанта с целью деморализации и разрушения тыла противника. Военная история еще не знала такого десантирования: в нем участвовало 2953 человека, имевших на вооружении (кроме карабинов) 29 станковых пулеметов, 10 орудий, танк и 6 автомашин{974}.

Подобные маневры были проведены и в Ленинградском военном округе под руководством его командующего Б. М. Шапошникова. Здесь на полях учений действовало 10 стрелковых, 2 кавалерийские дивизии, механизированный корпус, 5 авиабригад. Широко применялись авиадесанты{975}. [299]

Представители иностранных держав получили убедительное доказательство, что Советская Армия за короткий срок превратилась в первоклассную современную армию, способную надежно защищать первое в мире социалистическое государство, эффективно выполнять свои союзнические обязательства по обузданию агрессора и поддержанию мира в Европе и Азии.

Кинолента, запечатлевшая киевские маневры, была показана в советских посольствах ряда европейских государств членам правительств и представителям генеральных штабов.

Воздушную мощь СССР продемонстрировали советские летчики В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков, совершившие беспосадочный перелет по маршруту Москва — Земля Франца-Иосифа — Северная Земля — бухта Тикси — Петропавловск-Камчатский — остров Удд продолжительностью 56 часов 20 минут. Они впервые в истории проложили воздушный путь в Америку через Северный полюс, преодолев расстояние от Москвы до Ванкувера (США) за 63 часа 15 минут. Менее чем через месяц по этому же маршруту совершил перелет второй экипаж в составе M. M. Громова, А. Б. Юмашева, С. А. Данилина. Рекорды по дальности, продолжительности и высоте полета установили летчицы В. С. Гризодубова, П. Д. Осипенко, М. М. Раскова, В.Ф. Ломако.

Замечательную отечественную боевую технику, опытные кадры, передовую военную теорию Советский Союз был готов поставить на службу делу коллективной безопасности в Европе.

Но ее противники не сложили оружия. Обсуждение договора о взаимопомощи против агрессии, заключенного между СССР и Францией, которое проходило в палате депутатов французского парламента, сопровождалось антисоветскими выпадами. Так, депутат Ф. Лоран 12 февраля 1936 г. говорил, что французский генералитет отрицательно оценивает Советскую Армию и ее кадры, а другой член парламента — П. Тэттенже 18 февраля заявил, что Советский Союз «не способен выдержать войну с первоклассным государством, он не сможет перейти от обороны к наступлению»{976}.

Подобные уверения преследовали совершенно определенную цель — помешать налаживанию военного сотрудничества СССР и Франции. Правительства Франции и Чехословакии, подвергавшиеся большому давлению как со стороны внутренней реакции, так и со стороны гитлеровской Германии и ее англо-американских друзей, не собирались укреплять свои отношения с Советским Союзом. Договоры о взаимной помощи были фактически сведены ими на нет. Было очевидно, что советско-французский и советско-чехословацкий договоры станут действенным орудием в борьбе с агрессией только тогда, когда они будут дополнены военными конвенциями. Но этого как раз и не хотели реакционеры. Через два дня после подписания договора с Советским Союзом генеральный штаб Франции, возглавляемый Гаме леном, и министерство иностранных дел пришли к договоренности, что «вопрос о методах франко-русского военного сотрудничества в настоящее время обсуждаться не будет»{977}.

Конечно, Советскому Союзу об этом сообщено не было. Советское главнокомандование разгадало линию французского генерального штаба. Народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов докладывал в Политбюро ЦК ВКП(б): «Хотя французский генштаб и взял на себя инициативу начала переговоров о военном выражении договора о взаимопомощи, но делает он это в такой форме, которая похожа на желание получить [300] расплывчатый и ничего не значащий ответ, который позволил бы Гамелену доказать в правительстве бесполезность и невыгоду дружественных отношений с Советским Союзом»{978}.

Французские правые социалисты поддерживали отрицательное отношение реакции к заключению военной конвенции с Советским Союзом. В 1936 г., когда их лидер Л. Блюм возглавил правительство, положение не изменилось. Французский премьер признавал, что «русские очень добивались, чтобы было заключено соглашение между генеральными штабами обеих стран... Но этого не было сделано. На настойчивые предложения русских давались уклончивые ответы. Россия торжественно обязалась сообщать полные данные о своих военных ресурсах, промышленных возможностях, о поставках, которые могла бы нам обеспечить в случае европейского конфликта. Она просила, чтобы мы со своей стороны передавали ей аналогичные сведения, но их передача задерживалась»{979}.

После войны, когда перед парламентом Франции предстали виновники ее поражения в 1940 г., Блюм дал важные показания. Он сообщил, что в 1936 г. получил через побывавшего в Праге своего сына доверительное письмо от Бенеша, в котором содержалось предупреждение «соблюдать величайшие предосторожности в наших отношениях с советским генеральным штабом», так как он, Бенеш, располагает сведениями, будто советские военные руководители «поддерживают подозрительные отношения с Германией»{980}.

Буржуазный мир шел на все ухищрения, чтобы подорвать боевую мощь Советских Вооруженных Сил. Так поступали даже руководители правительств, заключивших с СССР договоры о взаимной помощи против агрессии.

Советский Союз относился к своим обязательствам по договорам с Францией и Чехословакией в высшей степени ответственно. Руководствуясь положениями В. И. Ленина, советская внешняя политика прилагала много усилий для разработки важнейших и неотложных способов укрепления обороны Советского государства, поддержания мира на земле; уже тогда она занималась и проблемами создания антигитлеровской коалиции. В обстановке того времени, когда в Европе существовало только одно социалистическое государство, такая коалиция была возможна лишь как военно-оборонительный союз стран с различными социальными системами. Возникал вопрос: возможна ли вообще коалиция столь разных по своему государственному и общественному строю европейских стран? На этот вопрос, имевший решающее, принципиальное значение, советская политика давала совершенно определенный положительный ответ.

При этом учитывалось, что отношение членов коалиций такого рода к своим союзническим обязательствам не может не быть различным. В добросовестном отношении Советского Союза к своим обязательствам перед союзниками не могло возникнуть никаких сомнений. Со стороны же буржуазных участников коалиций можно было предположить стремление уклониться от выполнения своих обязательств и даже подставить социалистическую страну под вражеский удар. Было ясно, что, вступая в коалицию с СССР, капиталистические правительства сохранят идеологическую, а в ряде случаев и не только идеологическую враждебность к стране социализма, что будет сказываться на всей их деятельности в составе коалиции. [301]

Но тогда напрашивался еще один вопрос: стоит ли в такой ситуации идти на коалицию? Ответ на него был дан в свое время — правда в другой связи — В. И. Лениным, который считал, что не следует отказываться от «всякой, хотя бы малейшей, возможности получить себе массового союзника, пусть даже временного, шаткого, непрочного, ненадежного, условного»{981}.

Из всего этого вытекал вывод, что советской стороне придется вести борьбу за определенное политическое, военное и экономическое единство членов коалиции. Политическое единство должно было выразиться в разработке совместных, хотя бы компромиссных целей и действий коалиции; военное единство — в конкретных планах использования вооруженных сил и материальных ресурсов членов коалиции в различных ситуациях; экономическое единство мыслилось в виде создания слаженной системы экономической и финансовой взаимопомощи, которая в случае войны могла успешно выдержать всю тяжесть неизбежных испытаний.

Советский Союз считал, что вопросы сотрудничества членов коалиции надлежит разработать и оформить в договорном порядке. В первую очередь следовало заключить военные конвенции членов коалиции, разработке и принятию которых придавалось большое значение, поскольку без них политические союзы лишались практической ценности.

В конвенциях должны быть четко сформулированы взаимные союзные обязательства относительно военно-технической стороны коалиционной борьбы, определена единая точка зрения по коренным военным проблемам, касающимся выбора главного театра войны, основных оперативно-стратегических направлений, примерных вариантов действий союзных сил, рубежей и времени развертывания войск, принципов руководства войной в целом и на отдельных театрах военных действий, системы связи союзного командования и политического руководства.

Все специфические военные вопросы, возникавшие из потребностей вооруженной борьбы, но не изложенные в военной конвенции, рекомендовалось выносить на совместные заседания генеральных штабов союзных держав. В их компетенцию входило бы определение основной группировки противника и ее численности в каждой конкретной ситуации, установление решающего театра военных действий и операционных направлений, подсчет необходимого количества войск и объема материально-технических средств для успешного проведения той или иной операции, выявление способов действий, поддержание устойчивой связи союзного командования.

Советское военное руководство исходило из того, что военная мощь коалиции зависит от способности союзных стран в короткие сроки мобилизовать свои промышленно-экономические ресурсы на нужды войны, от размеров и боеспособности армий, возможностей и умения сосредоточить превосходящие силы на решающих театрах, постоянно развивать и поддерживать высокую техническую оснащенность и необходимую численность вооруженных сил на протяжении всей войны.

Помимо политических, экономических и военных проблем чрезвычайно важное значение придавалось влиянию географической структуры коалиции. Ее географические контуры могли представлять компактное целое либо состоять из отдаленных одна от другой частей.

Всесторонний подход ко многим важнейшим аспектам построения коалиции и ее функционирования позволил советским дипломатическим и военным органам уверенно и квалифицированно решать на практике широкий круг вопросов в связи с заключением договоров о взаимопомощи [302] с Францией и Чехословакией. Однако довести до конца разработку этих вопросов не удалось, поскольку все попытки СССР конкретизировать взаимные обязательства с Францией и Чехословакией против агрессии встречали противодействие со стороны правительств этих стран.

Выдающийся советский военный деятель Б. М. Шапошников, вскоре ставший начальником Генерального штаба РККА, по заданию Центрального Комитета партии и Советского правительства готовил план действий Вооруженных Сил СССР в соответствии с этими обязательствами. Советский Союз предложил Франции два варианта оказания ей военной помощи в случае агрессии со стороны Германии.

Согласно первому варианту, если Польша и Румыния — союзницы Франции — дадут (по собственному решению или решению Лиги наций) согласие на пропуск советских войск через свою территорию, СССР изъявлял готовность «предоставить помощь всеми родами войск» и «в необходимом объеме, который должен быть установлен специальным соглашением между заинтересованными государствами».

По второму варианту, если Польша и Румыния откажутся предоставить советским войскам проход через их территорию, СССР обязывался осуществлять помощь «путем посылки сухопутных войск морем» и по воздуху, а воздушных сил — своим ходом. «Размеры этой помощи (как и в первом варианте) должны быть установлены специальным соглашением между заинтересованными странами». В обоих случаях СССР обещал оказать «помощь своими военно-морскими силами» и обеспечить поставку Франции и Чехословакии бензина, мазута, масел, марганца, продуктов питания, вооружения, моторов, танков, самолетов и т. д.

Со своей стороны СССР задавал закономерные вопросы: какую помощь могла бы предоставить ему Франция, если он подвергнется нападению со стороны Германии, и каким путем должен быть установлен объем этой помощи? Какие виды вооружения могла бы Франция поставить СССР?{982}

Советский Союз предлагал обсудить эти или другие возможные варианты на уровне генеральных штабов, конкретизировать взаимные обязательства по борьбе с агрессией. Но его предложение не нашло поддержки со стороны французского правительства. Военные министры Франции — Даладье, Морэн и Дельбос, руководство французского генерального штаба — генералы Гамелен и Вейган отрицательно относились к союзу с СССР и военной взаимопомощи.

Советский Союз, располагая значительными Вооруженными Силами, хорошо подготовленными кадрами, передовой военной теорией, стремился использовать их для поддержания системы коллективной безопасности в Европе. В условиях острых международных кризисных ситуаций он не только был готов в любой момент прийти на помощь своим союзникам, но и предпринимал практические шаги в этом направлении.

Вступление войск фашистской Германии в Рейнскую демилитаризованную зону 7 марта 1936 г. не оставило Советский Союз безучастным. Правительство СССР заявило, что готово оказать всяческую помощь Франции, если она, выступив в защиту мира и мирных переговоров, подвергнется нападению Германии. Оно указывало, что договор между СССР и Францией «не содержит никаких ограничений» в отношении тех условий, при наличии которых должна быть оказана взаимная помощь{983}. Советское правительство не искало в тексте договора каких-либо лазеек, чтобы избежать выполнения своих обязательств, а, напротив, стремилось сделать больше того, что требовали формальные его условия. [303] Советское государство реально оценивало соотношение сил. В момент вступления германских войск в Рейнскую демилитаризованную зону Германия имела 36 дивизий, Франция и Чехословакия — 55, а Советский Союз на своей западной границе — 60 дивизий{984}. Налицо были все условия для отпора агрессору. Но именно этого и не хотела французская реакция.

Ярким примером выполнения Советским Союзом своих обязательств могут служить его действия в защиту Монгольской Народной Республики. 12 марта 1936 г. в связи с угрозой нападения на нее японских милитаристов был подписан советско-монгольский протокол о взаимной помощи{985}. Обстоятельства потребовали укрепить оборону МНР. На основании положений договора СССР направил на помощь республике 57-й особый стрелковый корпус, что заставило японских захватчиков отсрочить нападение на Монгольскую Народную Республику.

Таким образом, в середине 30-х годов шла острая борьба между Советским Союзом, шедшим во главе сил мира и прогресса, и фашистскими странами, наращивавшими свою военную мощь при поддержке всей мировой реакции.

Главным содержанием этой борьбы являлось решение вопроса — быть миру или войне. СССР выступал за мир, за широкое сотрудничество со всеми странами. Советская дипломатия придерживалась правила: «Не ждать мира, а бороться за него». Агрессивной внешнеполитической стратегии стран фашистского блока СССР противопоставил принцип неделимости мира и коллективной безопасности.

Важным результатом дипломатических усилий Советского Союза явилось его вступление в Лигу наций, заключение договоров о взаимопомощи с Францией и Чехословакией, которые укрепляли военно-стратегическое положение их участников и вынуждали фашистскую Германию, в случае агрессивных акций против той или иной страны, считаться с вероятностью войны на два фронта.

Ленинская принципиальная и вместе с тем гибкая внешняя политика позволила СССР достигнуть самого главного — обеспечить мирные условия для социалистического строительства, досрочного осуществления пятилетних планов и построения социализма. Исторические успехи Страны Советов изменили расстановку сил на международной арене. Советский Союз укрепил свою роль великой державы и главного оплота борьбы за мир, против угрозы новой войны, завоевал себе в лице трудящихся масс верных союзников в благородной борьбе за светлое будущее человечества.