События у озера Хасан в системе исторических и геополитических координат кануна и начала Второй Мировой войны (вместо заключения)

1. Стереотипы в оценках событий кануна мировой войны

И в зарубежной, и в отечественной историографии Второй мировой войны, к сожалению, до сих пор существует ряд стереотипов, оставшихся от периода «холодной войны». Хотелось бы остановиться на группе таких стереотипов, связанных с причинами и истоками этой войны. Здесь распространено два основных подхода. Один, в чем-то оправданный, но далеко не создающий целостной картины, евроцентристский подход, заключается в том, что главным виновником развязывания Второй мировой войны является гитлеровская Германия. Другой (он присущ западной историографии) — идеологический подход: наличие, с одной стороны, утверждений о коммунистической угрозе и «вынужденности» координации действий Запада и агрессоров по ее нейтрализации, а с другой — о совиновности СССР в развертывании Второй мировой войны, что обосновывается фактом подписания советско-германского пакта о ненападении и сопутствующих ему документов, присоединением к Советскому Союзу во второй половине сентября 1939 г. восточных воеводств Польши, а затем и некоторых других (также принадлежавших ранее России) территорий и принятыми им мерами по укреплению своих границ. [329]

Как представляется, одной из причин существования названных подходов является недооценка сложности воздействия на военно-политическую обстановку тех лет всей совокупности факторов, в том числе японского фактора, в частности, его существенного влияния на принятие судьбоносных решений советским руководством.

Конечно, Октябрьская революция привнесла классово-идеологический фактор в характер угроз и подходы к их оценке. Если раньше, отмечают российские историки, «Россия была вынуждена вести войны... против одной или нескольких великих держав, то в межвоенный период впервые возникла реальная угроза их совместного похода против СССР. Страна оказалась в положении осажденной крепости, и важнейшая задача советской внешней политики состояла в том, чтобы разобщить силы могущественных противников, найти союзников, не допустить или максимально отдалить втягивание страны в войну»{206}. Однако при этом трудно было осознать то обстоятельство, что в канун Второй мировой войны основными государствами-агрессорами как в Европе, так и в Азии во главу угла ставилась (особенно с 1939 г.) реализация не столько идеологических, сколько геополитических, геоэкономических и геостратегических интересов в зонах своего влияния.

Обстановка, действительно, была архисложной.

Вспомним, во-первых, что в самом начале 1930-х годов, когда Гитлер еще только рвался к власти, честолюбивые японские генералы уже приступили в Маньчжурии к реализации грандиозных планов мирового господства, согласно которым одним из объектов агрессии являлся СССР. Нет смысла в небольшой статье цитировать подробно меморандум премьер-министра Японии генерала Г. Танаки от 25 июля 1927 г. императору, опубликованный японскими военными историками в фундаментальной 110-томной «Официальной истории войны в великой Восточной Азии». Напомним лишь, что японцы планировали после подчинения Китая «вновь скрестить мечи с Россией». [330]

В борьбе за мировое господство генерал Танака считал необходимым II «сокрушение Соединенных Штатов Америки»{207}. Именно Япония в полном соответствии с меморандумом Танаки разожгла первые очаги гигантского вселенского пожара, который с рубежа 1 сентября 1939 г. (нападение Германии на Польшу) стал называться Второй мировой войной, и полыхали они неподалеку от границ СССР.

У Японии, впрочем, как и у Германии, стратегия достижения конечной цели, которая, безусловно, подразумевала необходимость «скрестить мечи с Россией», не была, если не учитывать пропагандистской риторики, идеологически однозначной и прямолинейной. Оба агрессора пошли сначала завоевывать стратегические плацдармы и присваивать ресурсы (природные, материальные, человеческие) у более удобных и слабых стран. Но об этом мы узнали уже, так сказать, «задним числом». А в то время обстановка была отнюдь не проста для оценки и принятия решений.

У Советского Союза в борьбе за выживание в предвоенные годы фактически не было союзников. Строя свою внешнюю политику в то сложное время, он не мог, в отличие, например, от Франции и большинства других стран Европы, не учитывать японский военный фактор, также как и все возраставшую опасность германского фашизма. Кроме того, заидеологизированность советского руководства, равно как и лидеров стран так называемого демократического блока, приводила СССР к необходимости подготовки к противостоянию и с этими странами, тем более что поводов для этого было достаточно.

В этой связи следует еще раз упомянуть так называемую «политику умиротворения» агрессоров (а точнее — поощрения их к войне против Советского Союза), проводившуюся западными демократиями, которая известна под названием «мюнхенская политика», но которая — следует особо подчеркнуть — родилась отнюдь не в Мюнхене, а на востоке Евразии. [331]

Дело в том, что агрессия Японии в Маньчжурии в 1931–1932 гг. (ее с полным основанием можно назвать первым очагом будущего всемирного пожарища) получила, как известно, лишь словесное осуждение со стороны стран Запада. На демонстративный выход Японии из Лиги Наций никаких санкций не последовало. Очевидно, лидеров этих стран вполне удовлетворило заявление главы японской делегации в Лиге Наций Ё. Мацуоки о том, что Маньчжурия оккупирована с единственной целью: сделать ее плацдармом для борьбы против СССР.

Определенную уверенность в этом им давало то, что в течение многих лет Япония затягивала решение вопроса о заключении по инициативе СССР советско-японского пакта о ненападении, а в декабре 1932 г. и официально отказалась, из-за нежелания Москвы пойти на установление дипломатических отношений с Маньчжоу-го, подписать такой пакт, который связывал бы руки японских лидеров в проведении политики в отношении Советского Союза{208}. 1931–1933 гг. стали периодом резкого ухудшения японо-советских отношений.

Тем временем, воспользовавшись нерешительностью мирового сообщества и накопив силы, Япония осуществила в 1935 г. захват всего Северо-Восточного Китая и начала в июле 1937 г. тотальную войну в Китае, что вновь было «проглочено» Западом. Никакой реакции не последовало и на агрессивную вылазку японцев у озера Хасан в июле 1938 г. Вот он где начался «мюнхен» — на Дальнем Востоке!

Громкая на словах, но поразительно беззубая в отношении Японии, подстрекательская на деле позиция ведущих держав мира объясняется прозаически просто. В Вашингтоне, Лондоне и других столицах считали, что военные действия Японии в Северо-Восточном Китае приведут к обострению японо-советских отношений, а может быть, и к крупномасштабному столкновению Японии и СССР. Для американского правительства и имевших значительные интересы в Китае Англии, Франции и Голландии [332] важно было направить японскую экспансию на север, против СССР, а не на юг.

Таким образом, страны Запада, особенно США и Англия, строя свою политику, проявили полное равнодушие к судьбе народов не только Советского Союза, но и Китая. Более того, поощряя северное (как они считали, антисоветское) направление японской агрессии, они на протяжении всех 30-х годов не только продолжали оказывать Токио экономическую помощь и прямую военную поддержку, но и многократно увеличили их размеры{209}.

Аналогичную политику они стали проводить с 1938 г. и в Европе, отдав в Мюнхене Германии на растерзание Чехословакию и активизировав сепаратные переговоры с нацистским руководством.

Теперь необходимо проследить взаимосвязь событий в Европе и на Дальнем Востоке и их влияние на политику СССР.

Что касается Японии, то там понимали, что в случае развертывания агрессии против СССР ей не обойтись без мощного европейского союзника. Вот почему захват в 1933 г., т. е. уже после японской оккупации Маньчжурии, власти в Германии фашистам и рассматривался в Японии как своего рода дар судьбы. В Токио все более укреплялись в надежде, что в своем стремлении занять господствующее положение в Европе Берлин сумеет приковать к себе вооруженные силы СССР, США, Англии и Франции, а это облегчит осуществление захватнических планов Японии. «В своих отношениях с Советским Союзом, — делало в то время вывод правительство К. Хироты, — Германия находится примерно в таком же положении, как и Япония»{210}.

Гитлеровское руководство также, несмотря на имевшиеся у него интересы в зоне Тихого океана, на которые посягнула Япония, видело в ней потенциального союзника в войне против СССР, способного в нужный момент создать против него второй фронт — на востоке. Появление двух мощных источников агрессии у восточных и западных [333] границ СССР, наряду с откровенной политикой потворствования этому со стороны США, Англии и Франции, реально угрожало созданием единого империалистического фронта борьбы против Советского Союза.

Первым практическим шагом в организации общеконтинентального антисоветского альянса стало заключение 25 ноября 1936 г. между Германией и Японией Антикоминтерновского пакта, к которому 6 ноября 1937 г. (очевидный «подарок» советскому руководству к 20-й годовщине Октябрьской революции) присоединилась Италия, а за ней ряд других стран, в том числе (об этом редко упоминается) в феврале 1939 г. — подвассальная Японии и граничащая с СССР Маньчжоу-го{211}, с чьей территории и развернулась спустя три месяца агрессия в районе монгольской реки Халхин-гол.

Подписание пакта сопровождалось широкой пропагандистской кампанией, в том числе рассчитанной на зарубежную аудиторию. Несколько статей на эту тему было опубликовано в рупоре японского министерства иностранных дел ежеквартальнике (с 1939 г. — ежемесячник) «Contemporary Japan» (основан в 1932 г.). В частности, анонимный автор материала «Японо-советское непонимание», опубликованного в декабре 1936 г. (написан явно еще до подписания Антикоминтерновского пакта), назвал три основных вопроса «непонимания»: неурегулированность пограничных вопросов и отсутствие экономических отношений между Маньчжоу-го и МНР; превратное представление о внешней политике Японии, формируемое Москвой; подрывная деятельность Коминтерна в Азии{212}. Антисоветская направленность Антикоминтерновского пакта полностью подтвердилась, когда стало известно сопровождавшее его специальное секретное соглашение, статья первая которого прямо предусматривала совместные меры борьбы против СССР{213}.

Важное значение для выработки политики Советского государства кануна Второй мировой войны имела поэтому [334] серия провокаций, осуществленных с санкции высшего военного командования на границах СССР или в их непосредственной близости. Главной целью этих вооруженных акции было определение уровня боеспособности советских войск, размещенных на Дальнем Востоке, и перспектив полномасштабной войны с Советским Союзом. За этой пробой сил внимательно наблюдали и Германия, и «демократический» Запад. Итоги «разведки боем» оказались для Японии плачевными. Советский Союз проявил решительность, и вооруженная вылазка в районе озера Хасан, предпринятая в июле 1938 г., а затем и вторая, более масштабная агрессия, начатая в мае 1939 г. у монгольской реки Халхин-гол, потерпели полный провал.

2. Военно-политическая обстановка в канун хасанских событий

Весьма интересным представляется то, как развитие военно-политической обстановки виделось советским дипломатам, причем главным образом тем, кто в те дни работал в полпредстве СССР в Японии. Мы и сейчас, зная множество документов и изучая новые, зачастую путаемся в деталях, иногда очень важных. А ведь от того, что докладывалось в Народный комиссариат по иностранным делам с мест, из Японии, зависело то, какие решения должно было принимать и принимало политическое руководство страны. А обстановка действительно, была сложной, и развивалась она порой весьма противоречиво. Велась и крупная дипломатическая игра, что видно из анализа документов Архива внешней политики Российской Федерации.

1938 год стал годом, когда произошел ряд судьбоносных событий, повлиявших на определение направлений векторов развития назревавшей мировой войны. Существенное влияние на развитие ситуации оказывал тот факт, что уже целый год длилась полномасштабная агрессивная война Японии против Китая. Напомним, что эта широкая [335] японская агрессия в Китае, опасность которой для европейских держав и США была ими снова, как и в период предшествовавших агрессивных акций Японии на территории Китая, недооценена, началась 7 июля 1937 г. Несмотря на то что ведущие страны мира выступили с осуждением Японии, никаких санкций против нее вновь не было принято. У западных держав в Китае были достаточно крупные экономические интересы. Но в те дни казалось, что раздираемый междоусобными противоречиями Китай падет в течение буквально нескольких недель. Сохранение своих экономических позиций и обеспечение поворота японской агрессии на север, против СССР, как представлялось западным лидерам, в первую очередь Англии, можно было достичь лишь компромиссом с, как казалось, побеждающей Китай Японией.

Японские стратеги были убеждены, что им ничего не грозит со стороны США, Англии и Франции. Уверенность в безнаказанности привела к тому, что японские офицеры потопили в Янцзы американскую и захватили английскую канонерские лодки. Американцы отметили несколько сотен «случаев посягательства на американские права в Китае». Американский президент, исходя из всего этого, пригласил к себе английского посла Линдсея и предложил осуществить совместную блокаду Японии. Реакция в Лондоне была близкой к панике: правительство Н. Чемберлена в те дни готовило тайную сделку с Токио. 13 января 1938 г. Чемберлен официально отверг американский план и пошел на интенсивные переговоры с Токио об «урегулировании» всех спорных вопросов, связанных с японской агрессией в Китае, и о гарантии британских интересов в Южном и Центральном Китае за счет, как отмечал замечательный советский разведчик Р. Зорге, уступок Японии в ее действиях «севернее Желтой реки»{214}. Английские и японские государственные деятели не жалели теплых слов, выражая надежды на будущее сотрудничество, несмотря на то что к тому времени в Нанкине уже было убито [336] свыше 200 тыс. мирных жителей. Все это развязывало руки японским милитаристам: Япония могла не опасаться блокады.

Советском дипломатией был сделан в то время правильный вывод, что «правительство Чемберлена совместно с фашистскими правительствами Германии и Италии заинтересованы вытащить Японию из затеянной ею опасной авантюры в Китае и толкнуть ее против СССР»{215}. Советский Союз тогда остался один на один с японской угрозой. Он единственный выступил в Лиге Наций за решительные санкции против Японии. Не получив поддержки со стороны европейских правительств, СССР принял односторонние меры. 21 августа 1937 г. был заключен советско-китайский договор о ненападении. Советский Союз немедленно начал оказывать Китаю всестороннюю помощь. В 1938 г. он предоставил Китаю заем на 100 млн. долларов и передал безвозмездно 100 тыс. долларов. В период между августом 1937 г. и январем 1939 г. в Китай было поставлено советской боевой техники и оружия на сумму 300 млн. рублей, в том числе 361 самолет, туда были направлены добровольцы, в первую очередь летчики{216}. Эта помощь постоянно наращивалась. Кроме того, что советская позиция ясно демонстрировала нежелание СССР мириться с усилением агрессивных тенденций в политике Японии, его помощь Китаю была еще и существенным фактором, направленным на срыв японских планов блицкрига в этой стране.

Реакция Советского Союза на вторжение Японии в Китай вызвала неудержимый гнев японских руководителей. Опираясь на поддержку своих партнеров по Антикоминтерновскому пакту, в июле — августе 1938 г. Япония предприняла попытку открытого нападения на территорию Советского Союза в районе озера Хасан.

Провокация у озера Хасан была предпринята японцами с несколькими основными политическими целями. Во-первых, попытаться силовым воздействием принудить [337] Советский Союз отказаться от помощи Китаю. Во-вторых, успокоить западные державы, продемонстрировав им свою враждебность к СССР. В-третьих, продемонстрировать партнерам по Антикоминтерновскому пакту, в чьих глазах авторитет их восточного союзника стал из-за провала плана блицкрига в Китае (Япония, как свидетельствует Р. Зорге, хотела «решить китайскую проблему» за два-три месяца{217}) стремительно падать, что Япония — главный хозяин в азиатском доме. Это было важно еще и потому, что, по словам бывшего японского посла в СССР С. Того, в августе 1938 г. должны были начаться переговоры о заключении Тройственного союза Японии, Германии и Италии{218}. Была и еще одна задача. Планируя провокацию в районе озера Хасан, японское военное командование стремилось разведкой боем проверить достоверность сведений, предоставленных ему перешедшим в июне 1938 г. к японцам начальником управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшковым{219}, о плачевном состоянии обороны советского Приморья на главном, владивостокском, направлении и в случае успеха захватить прилегающие к озеру территории. Определенную смелость и уверенность в успехе придавали японцам данные, полученные от Люшкова, о слабости советских оборонительных позиций в районе озера Хасан, где и был им совершен переход границы, о том существенном и невосполнимом уроне, который наносили боеспособности Красной Армии сталинские репрессии.

Обстановка начала нагнетаться в Японии еще в начале 1938 г. Это нашло отражение в советской дипломатической переписке того времени. В докладной записке в Народный комиссариат по иностранным делам (НКИД) СССР от 5 февраля 1938 г. советский полпред в Токио М. М. Славуцкий пишет: «Суэцугу и Сугияма (соответственно: адмирал, министр внутренних дел и генерал, военный министр. — Ред.) в своих выступлениях как в печати, так и в парламенте... указывают, что они не думают, [338] чтобы СССР сам решился начать (военные действия. — Ред.), но что всякие возможности должны, мол, Японией учитываться, и поэтому, мол, нужно увеличивать армию и усиливать военное снабжение.

Среди иностранцев последнее время идут гадания — произойдет ли военное столкновение (Японии. — Ред.) с нами или нет. Гадания сами по себе довольно характерные»{220}.

В докладной М. М. Славуцкого заместителю наркома иностранных дел Б. С. Стомонякову от 5 марта 1938 г. сообщалось: «...Главное место японская военщина отводит нам. В своих запросах депутаты (японские. — Ред.), как Вам известно из ТАСС-ских телеграмм, говорят о неудовлетворенности японо-советскими отношениями; при этом некоторые прямо высказывают беспокойство, заявляя, что отношения с нами беспокоят деловые круги, но военщина запугивает их и ведет злобную кампанию против нас, организуя в парламенте агрессивного характера запросы, которые, как Ивакура (является директором дока Кавасаки, что само собой говорит о его связи с военщиной. — М. С.) 22 февраля, касаясь наших отношений («давление на концессии», рыболовный вопрос), заявляют о «необходимости не только дипломатических мер, но и применения силы». Были и такого рода выступления, что противоречия между СССР и Японией неизбежны и что поэтому «необходимо усиление военной подготовки против СССР». Араки (генерал, бывший военный министр, а в те дни министр образования. — Ред.), прикрываясь демагогическими вывертами, выступил с очередной статьей о возможности японо-советской войны. Военный министр Сугияма во всех своих выступлениях в парламенте доказывал необходимость увеличения вооружений, мотивируя их увеличением «вооружения СССР и других стран». В своей защите законопроекта о мобилизации всей страны военный министр, как и остальные члены правительства, говорит о надвигающемся «национальном [339] кризисе» и в первую очередь подчеркивает нас. Именно стремлением подготовиться к большой войне, с одной стороны, и стремлением к полной фашизации Японии, с другой, объясняется это упорное подчеркивание «национального кризиса», опасности войны с нами. Этим объясняется и организованно ведущаяся злобная кампания против нас»{221}.

В связи с этим Советское правительство было вынуждено занять жесткую позицию. В письме полпреду СССР в Японии М. М. Славуцкому руководство НКИД отмечало: «...Мы желали бы избежать дальнейшего обострения наших отношений с Японией и, исходя из этого, занимаем умеренную позицию в отношении ряда конфликтов. Однако провокационное поведение японских властей и позиция японского МИДа, к тому же еще подстегиваемого глубоко враждебным нам Сигэмицу, планомерно стремящихся к обострению наших отношений, вынуждают нас давать японцам отпор по ряду вопросов»{222}.

5 апреля 1938 г. М. М. Славуцкий пишет народному комиссару иностранных дел М. М. Литвинову о том, что в Японии «утвержден бюджет в общей сумме 3,5 млрд. иен и огромный военный бюджет в 4886 млн. иен, из коих армии — 3,5 млрд., флоту — 1 с лишним млрд., и резервный фонд около 550 млн. иен», что «недавно в Маньчжурию послана еще одна японская дивизия»{223}. Главное внимание в Японии, таким образом, уделялось развитию сухопутных войск, в том числе на северном направлении.

В своем дневнике полпред СССР пишет: «7 апреля на обеде у чехов чешский советник Хавелка и посланник Хавличек сообщили, что «во всех японских кругах» говорят о близких выступлениях против нас (СССР. — Ред.) японцев, которые исходят, во-первых, из необходимости ударить по Советскому Союзу, без чего они считают невозможной победу в Китае, и, во-вторых, из «благоприятности момента для атаки против СССР ввиду внутренних [340] затруднений в СССР и ненадежности красного командования (очевидно, что и Японии довольно хорошо знали о развернувшейся в Советском Союзе кампании репрессий. — Ред.)».

Хавелка сказал, что имеется много сведений относительно «огромных затруднении японцев в Китае и что они даже получили на днях из японского источника сведения об огромном брожении в японских частях, в частности, в 12-й дивизии, где, по этим сведениям, расстреляно много офицеров и даже будто бы сам начальник дивизии»{224}.

4 апреля 1938 г. Советский Союз выступил с инициативой «взаимно позитивно решить ряд накопившихся проблем»{225}, по которым в отдельности стороны не желали идти на уступки, но Япония по-прежнему стремилась добиться от СССР односторонних уступок.

Продолжала обостряться обстановка на дальневосточных границах СССР. Так, 29 января, 21, 26 и 27 февраля 1938 г. одиночные японские самолеты нарушали советско-маньчжурскую границу. 3 февраля советник полпредства СССР в Японии К. А. Сметанин, посетив начальника департамента японского МИДа Иноуэ, заявил протест по поводу нарушения советской границы в районе села Полтавка группой японо-маньчжур, открывшей огонь по советскому пограничному наряду. 26 февраля японцы обстреляли советский пограничный наряд на острове № 211 на реке Аргунь{226}. 11 апреля уже 11 японских самолетов нарушили воздушную границу СССР, один их них (летчик Маэда) был принужден совершить посадку на советской территории. 27 мая японцы устроили на советской территории засаду и, захватив пограничника красноармейца Кривенко, увели его к маньчжурам{227}.

Японская агентура активизировала разведывательную деятельность на советской территории. В знак протеста М. М. Славуцкий 10 февраля 1938 г. заявил о закрытии трех советских консульств в Японии, потребовал прекращения деятельности японских консульств в Хабаровске [341] и Благовещенске и одного из двух консульств на Сахалине{228}.

8 июля 1938 г. заместитель народного комиссара иностранных дел СССР Б. С. Стомоняков принял японского посла М. Сигэмину и обратил его внимание на опасные действия японо-маньчжурской стороны, связанные с применением химического оружия. Вот что записано в стенограмме беседы: «Стомоняков. Я пользуюсь случаем, чтобы обратить внимание господина посла на следующие происшествия. 28 июня с. г. в Гродековском районе со стороны укрепленных высот на маньчжурской стороне стал поступать на советскую сторону и ясно ощущаться газ с запахом фиалок. У многих лиц на советской территории в результате появилось головокружение, и они были вынуждены надеть противогазы. В результате тщательно произведенного расследования был установлен факт пуска с маньчжурской территории нейтрального газа с концентрацией отравляющих веществ. Это является вторым случаем подобного рода. Господин посол, вероятно, помнит, что 20 января 1937 г., когда я имел честь быть принятым к нему на обед, я, воспользовавшись этим случаем, сделал ему представление по поводу того, что тогда вблизи Благовещенска с японских самолетов были пущены на нашу территорию отравляющие газы»{229}.

Всякие попытки советской стороны — на военном и дипломатическом уровнях — остановить трагическое развитие событий оказывались тщетными. Положение осложняла и разворачивавшаяся в Японии антисоветская пропаганда, которую яро поддерживали высшие чины страны. 21 июня 1938 г. временно исполнявший обязанности поверенного делах полпредства СССР в Японии К. А. Сметанин вынужден был обратить внимание вице-министра иностранных дел Японии К. Хориноути, который в отличие от министра иностранных дел X. Хироты (по словам К. А. Сметанина, «солдафона, вроде фельдфебеля: упитанного мужчины с грубыми чертами лица, видимо, [342] недостаточно образованного, но самодовольного») произвел на советского дипломата более благоприятное впечатление («солидная ему противоположность — чиновник высшего качества, видимо, тонкого воспитания и большого образования»{230}), на провокационный характер «фашистских плакатов» с лозунгом «Будьте готовы к неизбежной японо-советской войне», указав при этом, что эти плакаты демонстративно выставлены около полпредства и на всем пути до МИДа{231}. Ответ вице-министра был маловразумительный.

В письме К. А. Сметанина на имя наркома М. М. Литвинова от 4 июля 1938 г. говорится о «гнуснейших издевательствах японцев», которые испытали члены команд и пассажиры на потерпевших у японских берегов аварии советских пароходах «Кузнецкстрой», «Вымпел» и рефрижераторе, о «провокационных выходках японской военщины на нашей границе», о «наглом поведении рыбопромышленников»{232}.

Во время переговоров о возвращении моряков потерпевших аварию советских судов японская сторона потребовала в обмен вернуть ей ряд осужденных в СССР японцев. Заместитель народного комиссара иностранных дел Б. С. Стомоняков выразил по этому поводу послу Японии в СССР Сигэмицу протест, сказав, что «не помнит прецедента в международных отношениях, когда бы одно государство, задерживающее потерпевших аварию, стало требовать взамен их выдачи людей, осужденных за тяжелые преступления»{233}.

За полмесяца до начала боевых действий у озера Хасан японской стороной был поднят вопрос о линии границы в этом районе.

15 июля 1938 г. в беседе с поверенным в делах посольства Японии в СССР X. Ниси в ответ на его требование вывести советские войска с высот западнее озера Хасан Б. С. Стомоняков сказал, что в соответствии с «Протоколом о тщательно проверенном первом участке границы», [343] подписанным в Ново-Киевском урочище 26 июня 1886 г. и составляющим часть Чанчуньского (Хунчунского) соглашения, а также с приложенной к нему картой нет ни малейшего сомнения в том, что «озеро Хасан... расположено полностью на советской территории и что не только западные берега этого озера, но и некоторый район к западу от этих берегов принадлежат Советскому Союзу»{234}.

Однако эти аргументы не были приняты японской стороной во внимание. 20 июля претензии на территорию в районе озера Хасан высказал посол Японии в СССР М. Сигэмицу, пригрозив применением силы{235}. Ждать долго не пришлось. Скрытно подтянув с территории Кореи к советской границе 19-ю пехотную дивизию, усиленную полевой, тяжелой и зенитной артиллерией и инженерными частями, японцы 29 июля открыли военные действия. Поначалу им, обладавшим на избранном направлении абсолютным превосходством, удалось захватить плацдарм и продвинуться в глубину советской территории на 4 км, а затем и укрепиться на ней. Однако подошедшими 2 августа частями 32-й и 40-й стрелковых дивизий захватчики, несмотря на поддержку частей 15-й и 20-й пехотных дивизий, кавалерийского полка и механизированной бригады, менее чем через 10 дней были выбиты с большими потерями за пределы советской территории{236}.

3. Военные и международные последствия японской агрессии у озера Хасан

Следует отметить, что ни одной из своих названных выше главных целей Японии достичь не удалось.

После провала агрессивной вылазки у озера Хасан генеральный штаб японской армии был вынужден признать все ранее разработанные планы войны против СССР «устаревшими» и занялся подготовкой принципиально нового плана. Несмотря на достоверность сведений Люшкова [344] о дислокации и численности советских войск, генштаб, убедившись в неожиданно высокой прочности обороны приграничных районов СССР на восточном направлении, решил найти такое место для удара, «где бы противник не ожидал наступления»{237}. В течение осени 1938 г. были разработаны два варианта плана войны против СССР под кодовым наименованием «Хати-го» («Номер восемь»). Вариантом «Ко» («А») предусматривался теперь одновременный удар на восточном и северном направлениях, после чего намечались действия против Забайкалья. По варианту «Оцу» («Б») на первом этапе войны главный удар был запланирован на западном направлении с целью выйти к Байкалу и, отрезав от центральных районов СССР Забайкалье и Дальний Восток, разгромить дислоцированную здесь группировку советских войск.

Оба варианта были направлены в штаб Квантунской армии для изучения. После тщательного анализа командование армии пришло к выводу о целесообразности сосредоточения основных усилий на западном направлении, которое считалось наиболее уязвимым для обороны советских войск. Несмотря на то что план «Хати-го» предусматривал достижение полной готовности к нападению на СССР лишь в начале 40-х годов, вариант плана войны был полностью разработан и одобрен на совещании в генштабе с участием начальника штаба Квантунской армии уже в мае 1939 г. (11 мая японская военщина спровоцировала крупный вооруженный конфликт на территории Монголии у реки Халхин-гол, который нашел свое разрешение уже после начала Второй мировой войны){238}.

Затянувшаяся война в Китае по-прежнему сильно беспокоила японское руководство. Оно понимало, что одной из причин упорного сопротивления Китая являлась многообразная помощь ему со стороны СССР. Агрессивная акция Токио в районе озера Хасан не только не привела к снижению объема этой помощи, но и побудила расширить ее, что позволяло в какой-то мере снижать темпы японских [345] приготовлений к войне против Советского Союза. К середине февраля 1939 г. в Китае находились 3665 советников, инструкторов, военных летчиков и техников. Летом 1939 г. в Китай прибыли более 400 летчиков-добровольцев и авиатехников{239}.

Многие зарубежные исследователи признают важность этой помощи Китаю со стороны СССР. Вот как в 1939 г. оценивал значение этой помощи американский аналитик Дж. Баллентайн:

«Хотя коммерческое участие Советского Союза в Китае относительно незначительно, важны сам факт наличия у Советского Союза общей границы с Китаем протяженностью в несколько тысяч миль, особое влияние, которое Советский Союз оказывает в Монголии и китайском Туркестане, а также политика Советского Союза пропаганды коммунизма в Китае. Более того, жесткое противостояние Советов и Японии, происходящее из-за столкновения интересов самих основ этих государств, естественно вынудило Советский Союз рассматривать ситуацию с серьезной озабоченностью и искать способы помешать распространению японского влияния в Китае. Материальная помощь, которую оказывает Советский Союз Китаю в течение конфликта, особенно поставляя вооружение и технику... специально обученный персонал — летчиков, техников, военных советников — все это, без сомнения, является материальным фактором в эффективности китайского сопротивления Японии.

Кроме того, длительная напряженность в советско-японских отношениях, вынуждавшая Японию сосредоточивать большие силы в Маньчжурии, также была существенной помощью Китаю»{240}.

Но что удалось Японии, так это убедиться в том, что СССР сам не имел агрессивных намерений и не был готов идти на развитие военных действий за пределами своей границы, хотя японская пропаганда{241} продолжала утверждать, что Чанкуфэн (Хасан) — результат агрессивной [346] советской политики, что именно Советский Союз, «начав первым», спровоцировал вооруженный конфликт.

Провал агрессии привел к дальнейшему снижению авторитета Японии среди европейских союзников, который был окончательно подорван халхингольскими событиями спустя год. Переговоры о Тройственном военном союзе были сорваны, и Гитлер счел необходимым заключить союз («Стальной пакт») лишь с Италией.

К сожалению, в том, что касается позиции стран западной демократии, которые были в состоянии вместе с Советским Союзом в зародыше ликвидировать замыслы Японии на мировую экспансию, принципиальных изменений не произошло. Западные державы вновь не сделали необходимых выводов из своей умиротворенческой, а по сути — подстрекательской политики в отношении Японии и отказались от сотрудничества с СССР.

Современный исследователь профессор А. Ириэ считает, что у советского руководства были свои причины вмешиваться в китайско-японский конфликт. Среди них — уверенность в правоте стратегии единых действий антивоенных сил против агрессивных действий империалистических государств. Уже это не исключало, что Советский Союз осуществит какие-то свои действия, чтобы помочь борьбе Китая против японской агрессии. Но Москва, по мнению Ириэ, была осторожна в вопросе вовлечения ее в конфликт, когда другие государства оставались в стороне. Программа помощи Китаю могла расцениваться Японией как объявление войны, к которой Советский Союз был не готов (репрессии Сталина были в полном разгаре). Поэтому, оказывая помощь, СССР искал сотрудничества с Соединенными Штатами, Англией и Францией. Но на том этапе войны никто из западных демократий не захотел идти дальше порицания военных действий в Азии{242}.

В период хасанских событий, как и раньше в 1931–1932, 1935 и 1937 гг., ни одна из мировых держав не выступила с решительным осуждением японской военной акции, [347] стараясь канализировать распространение японской экспансии в направлении Советского Союза, что привело к мюнхенскому сговору в Европе и к более крупной, чем хасанская, агрессии против СССР и МНР в мае — сентябре 1939 г. у реки Халхин-гол.

Более того, продолжая «политику Мюнхена» на Дальнем Востоке, Вашингтон, Лондон и Париж оказывали значительную помощь агрессору, отказывая в этом Китаю. Например, закон о нейтралитете США в течение первых двух лет японо-китайской войны не давал возможности Китаю закупать оружие и военные материалы в США. В то же время Вашингтон поставлял в Японию все необходимое для осуществления ее агрессии. Только в 1937 г. США экспортировали в Японию свыше 5,5 млн. т нефти и более чем на 150 млн. иен станков. В 1937–1939 гг. они предоставили Японии военную помощь и стратегическое сырье на сумму 511 млн. долларов, что составило почти 70% всего американского экспорта в эту страну. Не менее 17% стратегических материалов шло в Японию из Англии{243}.

Летом 1939 г. состоялись англо-французские штабные переговоры. На них стороны попытались найти выход из тупика, в котором оказалась политика западных держав в результате антисоветизма и поощрения агрессора. Однако и на этих переговорах было решено проводить на Дальнем Востоке оборонительную стратегию, а в сковывании Японии «положиться на Советский Союз и особенно Соединенные Штаты»{244}, т. е. ставка по-прежнему делалась на антисоветскую направленность японской агрессии и на возможность подключения США к войне в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

В свою очередь Соединенные Штаты, стараясь выиграть время для наращивания своих вооруженных сил в зоне Тихого океана, по сути дела продолжали политику умиротворения японских милитаристов вплоть до катастрофического разгрома вермахтом англо-французской коалиции в Европе. Лишь 26 июля 1939 г. Вашингтон расторг [348] торговое соглашение с Японией. Однако до июля 1940 г. продолжались безлицензионные поставки самолетов, запчастей к ним, оптических приборов, станков, нефти, свинца, металлолома и других стратегически важных для Японии товаров.

А Япония в соответствии с идеями меморандума Танаки продолжала начатую с января 1935 г. подготовку к захвату территории МНР. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть стратегическую выгодность Монголии в качестве плацдарма для нанесения удара по кратчайшему направлению в сторону Байкала в целях наиболее оптимального решения задач варианта «Оцу» плана «Хати-го».

Для обоснования «правомерности» претензий на монгольскую территорию Япония в 1935 г. пошла на «картографическую агрессию», сфальсифицировав прохождение границы между Монголией и Маньчжоу-Го по реке Халхин-гол, тогда как фактически она проходила в 20–25 км восточнее, о чем свидетельствовали многочисленные документы монгольской стороны{245}. «Мощный натиск» в январе 1936 г. на «закрытые ворота границ Внешней Монголии», о котором писал во «Франкфуртер цайтунг» Рихард Зорге, был не только отбит при первых же столкновениях, но и временно отложен из-за попытки фашистского переворота в Японии 26 февраля{246}. Длительные переговоры между монгольскими и японо-маньчжурскими властями ни к чему не привели, так как Японию не устраивал никакой другой вариант, кроме того, который создавал предлог для агрессии в любой удобный момент.

В докладной записке наркоминделу СССР от 5 февраля 1938 г. советский полпред в Японии М. М. Славуцкий пишет, что активно дискутирующийся в Японии вопрос о создании «независимой» Монголии «своим острием направлен против МНР». «Пресса пестрит сообщениями, — докладывает в очередной записке полпред, — что войска МНР вступают или вступили в военные действия против Японии»{247}. [349]

С разработкой плана «Хати-го» Япония развернула пропагандистскую кампанию, целью которой являлось убедить японское и международное общественное мнение также и в том, что СССР намеревается использовать МНР в качестве плацдарма для большевизации Внутренней Монголии, Маньчжоу-го и Китая{248}.

Но опять подчеркнем: не все было так просто и ясно в то сложное время. Важно учитывать, что конфликт на Халхин-голе был развязан японцами на фоне бурного и трудного для непосредственной оценки развития весной и летом 1939 г. дипломатической активности ведущих стран мира. Переговоры велись одновременно на нескольких направлениях. Продолжалась рутинная работа по разработке тройственного военного пакта между Германией, Италией и Японией, в чем особенно была заинтересована последняя. При этом Токио настаивал на внесении в текст оговорки об исключительной направленности пакта против СССР (Халхин-гол в связи с этим замышлялся японцами и как средство давления на союзников). Активно велись британо-немецкие переговоры, о чем было известно в Москве. Одновременно в Москве по ее инициативе проходили тройственные переговоры по широкому кругу военно-политических вопросов между СССР, Великобританией и Францией. Именно последние переговоры в той сложной ситуации могли бы дать, но не дали миру новую, более благоприятную альтернативу, создать, возможно, решающий противовес гитлеровским планам расширения агрессии, а также повлиять на обстановку в АТР.

Ко второй декаде августа 1939 г., однако, стало очевидным, что московские переговоры по вине главным образом Лондона зашли в тупик. В результате в 1939 г. СССР оказался в положении международной изоляции. Учитывая поддержку Мюнхенского договора со стороны США, непосредственное участие Польши и Венгрии в разделе Чехословакии, одобрение этого договора Японией, так называемое «невмешательство» стран Запада в события в [350] Китае, советское руководство в условиях продолжавшегося вооруженного конфликта в Монголии не могло не задуматься о поиске путей обеспечения гарантии безопасности своей страны.

В связи с тем, что создание системы коллективной безопасности в форме, которую предлагал ранее Советский Союз, оказалось невозможным (Восточный и Тихоокеанский пакты так и не были заключены, советско-чехословацкий договор был перечеркнут Мюнхеном, из-за этого утратил свою фактическую ценность договор с Францией, переговоры с Англией и Францией зашли в тупик, японская агрессия против МНР продолжалась, а все это, вместе взятое, означало рост непосредственной угрозы СССР), перед советской внешней политикой во второй половине августа 1939 г. вырисовывались довольно ограниченные возможности реагирования на ситуацию:

— остаться в изоляции, сделав упор на собственные силы, проведение самостоятельной внешней политики и подготовку к скорой войне на два фронта;

— нормализовать свои отношения с Германией и Японией, а в случае расширения ими агрессии путем нейтралитета и создания «пояса безопасности» обеспечить себе необходимое время и возможность подготовиться к худшему варианту развития событий.

Перед СССР остро встал вопрос, принимать накануне кульминации конфликта с Японией на Халхин-голе (счет шел на дни, если не на часы) участившиеся предложения Германии о заключении пакта о ненападении или нет?

Правительство СССР, исходя из того, что угроза германо-польской войны (а это — выход немецких войск непосредственно к советским границам) стремительно нарастала, а недоверие к западным державам росло (об англо-германских и англо-японских контактах в Москве было хорошо известно), все больше склонялось к мысли, что пакт с Германией о нейтралитете или о ненападении не только в большей мере обеспечит безопасность неготового к большой [351] войне СССР в случае резкого обострения обстановки, нежели расплывчатый и неопределенный договор с западными демократиями, но и позволит не втянуть его в военный конфликт на чьей-либо стороне при отсутствии прямой агрессии.

Вся совокупность этих факторов и понимание того, что СССР в условиях жесткой конфронтации с Японией еще не готов противостоять вероятному вторжению вермахта после захвата Польши на советскую территорию, очевидно, привела И. В. Сталина 19 августа 1939 г. к решению пойти на заключение пакта с Германией. При этом все же не исключалась возможность достигнуть соглашения на переговорах с Англией и Францией «в последний час»{249}.

Как свидетельствуют документы{250}, подойдя именно к этому, второму, варианту действий, в Кремле рассчитывали конкретными договоренностями с Германией сохранить на год-два свой нейтралитет, улучшить собственное стратегическое положение, создав на территории советской «сферы интересов» выдвинутый передовой рубеж обороны в 200–300 км западнее старой границы СССР, и, с другой стороны, оторвав от Японии мощного союзника, сдержать ее агрессивные устремления против Советского Союза. Такое практическое решение, справедливо считало советское руководство, обеспечит безопасность СССР надежнее, чем неопределенная перспектива зыбкого альянса с западными державами. К тому же ни на минуту не забывалось и о том, что перед угрозой германского нападения стояла Польша, граничащая именно с СССР, а не с Англией или Францией. В случае ее полного разгрома Германией, — а в Европе все были уверены, что Польша не продержится больше одного-двух месяцев, — вермахт выходил бы на опасные подступы к Минску и Киеву.

Следует отметить, что содействие Германии «улучшению советско-японских отношений и прекращению пограничных конфликтов» было одним из важных условий, которые [352] ставил Советский Союз на переговорах по пакту о ненападении{251}.

Таким образом, в условиях угрозы оказаться перед войной на два фронта и продолжения циничной «мюнхенской» политики в Европе и Азии ведущими западными демократиям и подписание пакта было, безусловно, вынужденным и единственно возможным шагом, явившемся следствием сложного переплетения выше названных факторов, а также отражением той атмосферы конфронтации, лицемерия, недоверия и пренебрежения нормами морали и нравственности, которая царила в предвоенном мире. Это было в то время единственным шансом советского руководства хотя бы на год-два уберечь неготовую страну от большой войны, обезопасить свои как западные, так и восточные границы. Об этом свидетельствует и вскоре последовавший финал халхинголских событий. «В то время, когда советские войска, очевидно, были в состоянии развить успех (достигнутый в результате их августовского наступления на восточном побережье реки Халхин-гол. — Ред.), — отмечает известный американский историк Д. Глэнтц, — они пошли на прекращение кровопролития»{252}. Очевидно, что именно подписание 23 августа 1939 г. пакта о ненападении, происшедшее на фоне мощного контрнаступления советско-монгольских войск на Халхин-голе, стало событием, потрясшим токийское руководство и приведшим к отставке кабинета К. Хиранумы и командования Квантунской армии.

Неожиданный для Японии политический маневр Германии был воспринят в Токио, как вероломство и нарушение положений направленного против Советского Союза Антикоминтерновского пакта, по которому подписавшие его стороны обязались «без взаимного согласия не заключать с СССР каких-либо политических договоров».

Военное поражение Японии, таким образом, сопровождалось поражением политическим. 16 сентября 1939 г. (уже [353] после начала Второй мировой войны) Япония была вынуждена пойти на заключение соглашения о прекращении вооруженного конфликта. Победа советско-монгольских войск во главе с Г. К. Жуковым, блестящим советским полководцем, имела огромное значение для судеб Второй мировой войны — она отняла у Гитлера важного союзника в предстоявшей войне против СССР. С другой стороны, подписав с Германией пакт о ненападении, СССР, по сути, оторвал от Японии в критический для нее момент важного европейского союзника, ослабив фашистско-милитаристский блок в разворачивавшейся коалиционной мировой войне.

Есть все основания считать, что возникшая в оси Токио — Берлин трещина впоследствии способствовала тому, что Япония не пожелала безоглядно следовать за Германией в агрессии против Советского Союза, отплатив Гитлеру подписанием с Москвой пакта о нейтралитете в апреле 1941 г. и развернув в декабре того же года широкомасштабные военные действия на южном направлении. Безусловно, это было победой Москвы, и именно это позволило затем наказать агрессоров как на Западе, так и на Востоке, в чем выдающуюся роль сыграл Советский Союз. Но для этого нужно было закрепить успехи, добытые силой оружия, победой на дипломатической арене.

4. Провал иллюзий

Выиграв драгоценную паузу в самом начале Второй мировой войны, Советский Союз должен был добиться того, чтобы эта пауза стала емким периодом накопления сил для отражения угрозы, величина которой отнюдь не стала меньше.

В этой связи хочется остановиться на одном интригующем эпизоде самого начала Второй мировой войны, явившемся следствием событий кануна войны, включая хасанские и халхинголские события. [354]

Большой интерес представляют попытки Японии, Германии и Италии в 1939–1940 гг. вовлечь СССР в военно-политическое и экономическое сотрудничество с усиленно сколачиваемым в то время ими «Тройственным союзом», направленное против стран западной демократии. Нет необходимости доказывать то, что подобное развитие событий могло коренным образом изменить ход и исход мирового противоборства.

Исследование современных японских источников и высказываний лидеров Страны восходящего солнца тех лет{253} позволяет вскрыть, что инициатором идеи создания такой коалиции выступила в сентябре 1939 г. именно Япония, причем авторами идеи, как ни удивительно, стали «прагматичные» военные и дипломаты, которые в большинстве своем также были выходцами из вооруженных сил. Смысл этой идеи заключался в том, чтобы попытаться создать всемирную коалицию недемократических и антидемократических государств, к первой категории которых Токио не без основания относил СССР с его режимом сталинской диктатуры, а ко второй — фашистско-милитаристскую коалицию, противостоявшую «союзу демократических держав», возглавляемых Соединенными Штатами и Великобританией. Впервые идея четырехстороннего пакта была высказана в июле 1939 г. по собственной инициативе послом Японии в Италии Т. Сиратори. Она была задумана с целью прекратить советскую помощь Китаю и таким образом поставить Китай на колени{254}. Однако в период, когда Япония еще рассчитывала на успех в халхинголском конфликте, этому предложению не было уделено должного внимания. После же поражения у реки Халхин-гол генералитет счел необходимым начать продвижение идеи в жизнь. Первоначально Япония намеревалась урегулировать свои отношения с СССР на двусторонней основе с тем, чтобы обеспечить совместное участие Токио и Москвы в союзе четырех{255}. Это, безусловно, придало бы вес японской инициативе. Однако советское [355] руководство не откликнулось на японские предложения. Поэтому министр иностранных дел Японии Ё. Мацуока, обсудив 9 сентября 1940 г. ситуацию на совещании четырех ключевых министров страны, решил выдвинуть план раздела мира между державами оси и Советским Союзом для обсуждения с германским руководством в одностороннем порядке. Лишь позднее, 19 и 26 сентября, эту идею повторили Й. Риббентроп и А. Гитлер{256}.

Что подтолкнуло Японию к поиску такого решения, и были ли у нее основания надеяться на его успех?

«Зубной болью» японского военно-политического руководства в то время, как известно, был Китай, агрессия против которого, рассчитанная на три месяца, затянулась на годы, и конца этой войне не было видно. В Токио понимали: основная причина срыва планов блицкрига — значительная военная и экономическая помощь, предоставляемая Китаю из-за рубежа, а самым главным поставщиком этой помощи, безусловно, был и продолжал оставаться Советский Союз. Другими словами, СССР представлялся японским лидерам главным виновником их неудач в Китае. В этой ситуации найти возможность прекращения советской помощи китайскому народу означало обеспечить вероятность быстрой победы над ним и освобождение рук для развертывания наступления в южном направлении.

Еще более сильной «зубной болью», учитывая жестокий провал японских агрессивных планов в военных авантюрах в районе озера Хасан и у реки Халхин-гол, мог стать для Японии СССР в случае войны с ним один на один.

Между тем после того, как Германия 1 сентября 1939 г. вторглась в Польшу, а Советский Союз в ответ на это проявил решительность, взяв под свою защиту народы Западной Украины и Западной Белоруссии (фактически возвратил себе отнятые в годы интервенции Польшей российские земли), а затем Москва и Берлин сочли возможным найти взаимоприемлемое, хотя и временное решение, [356] проведя по территории Польши границу между собой по «линии Керзона», и особенно после того, как Гитлер весной 1940 г. повернул направление фашистской агрессии на северо-запад Европы, Япония не могла рассчитывать на скорое военное столкновение между СССР и Германией.

В близких к руководству Японии кругах развернулась острая дискуссия вокруг перспектив японо-советских отношений. Одни, как, например, автор статьи «Советский кульбит» в МИДовском журнале «Contemporary Japan» Н. Сато, квалифицировали ввод советских войск в Польшу 17 сентября 1939 г. как акт агрессии и предательства и как дополнительный аргумент против сближения с СССР{257}. Другие, подобно М. Ито, опубликовавшему в октябре 1939 г. в издаваемом на японском языке журнале «Тюо корон» статью «Сомнения по поводу японо-советского пакта о ненападении», которая была тут же перепечатана в ноябрьском номере журнала МИДа, поддерживали заключение пакта о ненападении, однако считали, что Советский Союз, который, как отмечалось, давно выдвигал идею такого пакта, должен пойти на ряд явно неприемлемых для СССР уступок, в частности: остановить наращивание советского военного присутствия на Дальнем Востоке; прекратить поддержку Советским Союзом режима Чан Кайши; пойти на четкое оформление границы между Маньчжоу-го, с одной стороны, и СССР и МНР — с другой (т. е. признать оккупированную в нарушение Портсмутского договора 1905 г. Японией Маньчжурию самостоятельным государством); заключить соглашение о рыболовной конвенции и японских концессиях на Северном Сахалине{258}.

Эти и подобные, пронизанные традиционным антисоветским духом высказывания не могли не вызывать озабоченности у советского руководства и не способствовали снижению напряженности в японо-советских отношениях, оставляя СССР в стане (если не во главе) бескомпромиссных противников японской агрессивной политики. [357]

Все это делало положение не имевшей мощных и надежных союзников Японии на Дальнем Востоке бесперспективным и подталкивало прагматичные круги к определенной, хотя и временной, ревизии своих подходов к Советскому Союзу.

В этой ситуации в Японии постепенно стали преобладать другие соображения. Ввод советских войск на территорию Польши и фактический ее раздел в сентябре 1939 г., вооруженное вторжение СССР в пределы Финляндии (также являвшейся в свое время частью России) в 1939–1940 гг. и последовавшее за этим отторжение части ее близлежащих к советским границам земель создали для японского руководства видимость того, что военные действия Советского Союза (направленные исключительно на обеспечение безопасности своих западных границ) ничем не отличаются от агрессивного курса, по которому уже шли Германия, Италия, да и сама Япония. Это создало у Японии иллюзию того, что Советский Союз при определенных условиях мог бы пойти на присоединение к антиангло-американской коалиции и установление «нового глобального порядка», предусматривавшего деление мира на четыре зоны влияния. (Здесь уместно заметить, что и названные, и последующие до начала Великой Отечественной войны территориальные приобретения Советского Союза были закреплены послевоенными решениями великих держав и Хельсинским соглашением 1975 г.) В то же время создаваемый как фашистский антикоммунистический альянс Тройственный союз теперь представлялся японским «ревизионистам» «союзом всех сил, выступающих против... демократии». Как впоследствии писал, анализируя место и роль СССР в сколачивавшемся четырехугольнике главный редактор журнала «Contemporary Japan» К. Инахара{259}, экспансия России традиционно была направлена на юг, от Балкан до Монголии, что вполне соответствовало той роли, которую страны Тройственного союза отводили Советскому Союзу. [358]

После заключения 27 сентября 1940 г. Тройственного пакта Германия также предприняла настойчивые попытки привязать СССР к фашистскому блоку в целях скорейшего разгрома Великобритании. Особенно нажим усилился в ходе визита В. М. Молотова в Берлин, состоявшегося 12–14 ноября 1940 г. Однако позиции партнеров по переговорам явно не совпадали, и альянс не состоялся.

В начале 1941 г. Япония предприняла еще одну попытку поделить договорным путем мир на четыре сферы влияния, но теперь в качестве союзников предполагалось привлечь не только Германию, Италию и СССР, но и... США. На межведомственном совещании кабинета министров и начальников генеральных штабов армии и флота Японии 3 февраля 1941 г. была одобрена новая программа переговоров с руководством Германии, Италии и СССР, для проведения которых в Европу направлялся министр иностранных дел Ё. Мацуока. Участники совещания разделили мир на следующие сферы: великая восточноазиатская во главе с Японией; европейская (с Африкой) — во главе с Германией и Италией; американская — под эгидой США и советская, включая Иран и Индию, — во главе с Советским Союзом. Важнейшей внешнеполитической задачей Японии определялось удержание США от вступления в мировую войну; ту же задачу в отношении СССР должны были решать Германия и Италия. На случай, если Советский Союз все же нападет на Японию, Германия и Италия, по мнению участников совещания, должны будут немедленно нанести удар по СССР и дать обязательство не заключать с ним секретного мирного договора. Для реализации этих задач и направился в марте 1941 г. в Европу Ё. Мацуока{260}. Однако идеи японских геополитиков не могли найти поддержку не только у СССР, но даже (по причине недоверия европейских союзников по оси к Японии, заключившей в апреле с Советским Союзом пакт о нейтралитете) и у Германии с Италией. Провалом закончились и японские переговоры с США, которые велись [359] вплоть до вероломного нападения Японии на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г.

И все же курс японского и немецкого правительств, направленный на подключение Советского Союза к фашистскому блоку, был на данном этапе выгоден для СССР, занятого тем, чтобы на максимально длительное время отвести от себя угрозу крупной войны на Западе и Востоке и стремившегося использовать это время для укрепления безопасности своих границ, развертывания военного производства и усиления армии и флота. Тактика Советского правительства, принятая для ведения переговоров, несомненно, дала положительные результаты, но, конечно, не смогла обеспечить решение всех стоявших перед Советским Союзом проблем.

Следует с удовлетворением отметить, что Советский Союз, несмотря на, казалось бы, выгодность предложений со стороны стран оси и очевидную легкость их реализации в случае его согласия, счел необходимым ограничиться военными действиями и дипломатическими акциями в пределах бывших территорий России, причем исключительно в целях повышения безопасности своих западных границ, и не пошел на сделку с фашизмом за счет интересов стран юга Евразии. В то же время на Востоке Советский Союз не дал в обиду дружественный Китай (подписывая в апреле 1941 г. пакт о нейтралитете с Советским Союзом, Япония так и не смогла добиться того, чтобы СССР прекратил помощь режиму Чан Кайши и коммунистам{261}), не оставил шансов Японии напасть на себя и обеспечил отсрочку ее агрессии в южном направлении.

Следует также подчеркнуть, что, с другой стороны, дипломатические маневры вокруг выглядевшей с точки зрения сегодняшнего дня бредовой идеи подключения Советского Союза к фашистской коалиции, по мнению упоминавшегося К. Инахары и аналитика Исследовательского института ЮМЖД К. Гусимы{262}, не смогли заставить советское руководство пойти на уступки Японии по ряду [360] принципиальных вопросов и, как показало развитие событий, не отразились ни в коей мере на темпах военных приготовлений Японии вблизи советской границы, которые наращивались вплоть до принятия окончательного решения японского военно-политического руководства развязать войну на Тихом океане и не снижались до конца 1943 г. В Токио решили лишь несколько изменить тактику: выждать нападения на Советский Союз фашистской Германии и затем в удобный момент вероломно ударить ему в спину с тем, чтобы он, «подобно перезревшей хурме, сам упал к ногам японских завоевателей». К счастью, такого удобного случая СССР Японии так и не предоставил.

* * *

Итак, 65 лет тому назад обстановка в мире характеризовалась глубокими кризисными явлениями. От политики ведущих мировых держав зависело, в каком направлении будет развиваться международная ситуация: к мировой войне млн к основанному на принципах всеобщей безопасности миру. Одним из главных виновников резкого обострения военно-политической обстановки, инициатором первых вооруженных конфликтов явилась Япония, вставшая на путь экспансии в Азии. В то время для Японии актуальной была дилемма «Север — Юг». При этом в период хасанских и халхинголских событий верх брали те военные и политические деятели, кому милее было северное, континентальное, направление, где одной из главных военных целей был СССР.

В этих условиях у озера Хасан, а затем и у реки Халхин-гол необходимо было решительно пресечь японские замыслы относительно СССР. И это было решительно сделано, что позволило нашей стране на время разрядить напряженность на своих как восточных, так и западных границах и, выиграв сложную военно-дипломатическую игру, не позволить укрепиться трансконтинентальному союзу агрессоров. Решения о необходимости таких действий [361] опирались на анализ чрезвычайно сложной международной обстановки, который, в свою очередь, базировался на оценке как реальных событий, так и тревожных данных наших дипломатов и разведчиков, работавших в Японии. Благодаря этой кропотливой работе советскому руководству в целом удалось разобраться в хитросплетениях дипломатии и военной политики, в сложной системе исторических и геополитических координат кануна Второй мировой войны. Ну, а после хасанских и халхинголских событий эта кропотливая работа по оттяжке сроков фашистской агрессии и предотвращению масштабного военного столкновения с Японией продолжалась в новых условиях начавшейся Второй мировой войны, также изобиловавших сложными головоломками.

В. П. Зимонин, доктор исторических наук, профессор, академик РАЕН, главный специалист Института военной истории МО РФ