Заседание чрезвычайной следственной комиссии
28-го января 1920 г.

Алексеевский. Вчера мы остановились на вашем отъезде по приглашению английского правительства в месопотамскую армию.

Колчак. Этими переговорами с английским послом в Токио сэром Грином исчерпываются у меня все встречи, более или менее серьезные, которые я имел за время своего пребывания в Японии. Я почти нигде не бывал и виделся только с членами посольства и с членами наших военной и морской миссий. В конце концов, мне удалось в 20-х числах яннаря, после долгих ожиданий, уехать на пароходе из Иокогамы в Шанхай, куда я прибыл в конце января. В Шанхае я явился к нашему генеральному консулу Гроссу и английскому консулу, которому вручил бумагу, определяющую мое положение, просил его содействия устроить меня на пароходе и доставить меня в Бомбей в штаб месопотамской армии. С его стороны было сделано соответствующее распоряжение, но пришлось долго ждать парохода. Когда пароход пришел, на нем обнаружилась чума; его задержали, дезинфицировали, и, наконец, мы собрались выехать на Шанхай, Гонг-Конг, Сингапур, Коломбо и Бомбей. Из Шанхая я выехал в феврале, ибо нам пришлось три или четыре недели ждать парохода.

Перед отходом моим я получил письмо от нашего посланника князя Кудашева, который был в Пекине, с просьбой приехать к нему по весьма важному делу дли переговоров с ним. Я отметил, что если бы это было раньше, и мог бы заехать [106] в Пекин, но теперь никоим образом не могу изменить своего движения и извиняюсь, что приехать не могу. Затем еще в Шанхае я впервые встретился с одним из представителей семеновского вооруженного отряда. Это был казак сотник Жевченко, который ехал через Пекин, был у нашего посланника, затем поехал в Шанхай и в Японию с просьбой оружия для отряда Семенова. В гостинице, где я остановился, он встретился со мной и сказал, что в полосе отчуждения произошло восстание против Советской власти, что во главе восставших стоит Семенов, что у него сформирован отряд в 2.000 человек, и что у них нет оружия и обмундирования, — и вот он послан в Катай и Японию просить о предоставления ему возможности и средств закупить оружие для отрядов.

Он меня спрашивал, как я отношусь к этому. Я ответил, что как бы я ни относился, но в данный момент я связан известными обязательствами и изменить своего решения не могу. Он сказал, что было бы очень важно, если бы я приехал к Семенову поговорить, так как нужно, чтобы я был в этом деле. Я сказал: «Вполне сочувствую, но я дал обязательство, получил приглашение от английского правительства и еду на месопотамский фронт». С своей точки зрения, я считал безразличным, буду ли я работать с Семеновым, или в Месопотамии, — я буду исполнять свой долг по отношению к родине. В разговоре с нашим агентом я советовал дать средства на приобретение оружия, но средства эти не была даны Жевченко, и он, уехавши в Японию, уже получил согласие от японского генерального штаба на то, что помощь оружием ему будет оказана. И действительно, японцы послала известное количество оружия, патронов и т. д. Вот самое крупное, что было за время моего пребывания в Шанхае.

Из Шанхая я уехал на пароходе в Сингапур. В Сингапуре ко мне прибыл командующий войсками генерал Ридаут приветствовать меня, передал мне срочно посланную на Сингапур телеграмму от директора Intelligence Departament осведомительного отдела военного генерального штаба в Англии. Телеграмма эта гласила так: английское правительство приняло мое предложение, тем не менее, в силу изменившейся обстановки на месопотамском фронте (потом я узнал, в каком положении дело, но раньше я но мог этого предвидеть), считает в виду просьбы, обращенной к нему со стороны нашего посланника кн. Кудашева, полезным для общего союзнического дела, чтобы я вернулся в Россию, что [107] мне рекомендуется ехать на Дальний Восток начать там свою деятельность, и это с их точки зрения является более выгодным, чем мое пребывание на месопотамском фронте, тем более, что там обстановка совершенно изменилась.

Я сделал уже более половины пути. Это меня поставило в чрезвычайно тяжелое положение, прежде всего материальное — ведь мы все время путешествовали и жили на свои деньги, не получая от английского правительства ни копейки, так что средства у нас подходили к концу и такие прогулки нам были не по карману. Я тогда послал еще телеграмму с запросом: приказание это или только совет, который я могу не исполнить. На это была получена срочная телеграмма с довольно неопределенным ответом: английское правительство настаивает на том, что мне лучше ехать на Дальний Восток, и рекомендует мне ехать в Пекин в распоряжение нашего посланника кн. Кудашева. Тогда я увидел, что вопрос у них решен. Подождавши первого парохода, я выехал в Шанхай, а из Шанхая по железной дороге в Пекин. Это было в марте или апреле 1918 г.

В Пекине я явился к нашему посланнику кн. Кудашеву, показал ему все документы, которые я имею, и на основании которых я действую, и сказал ему: «Я прибыл в ваше распоряжение. Какую миссию вы предполагали возложить на меня?». Он мне ответил: «Я сам настаивал, что вам делать на месопотамском фронте нечего, тем более, что там русских частей нет. Там были русские части, которых англичане поддерживали известным образом, и они вместе с англичанами дрались против турок; но теперь эти русские части бросили фронт, и этим объясняется их распоряжение». Вот каковы были мотивы распоряжения Intelligence Departament .

Киязь Кудашев дальше мне сказал вот что: «Против той анархии, которая возникает в России, уже собираются вооруженные силы на юге России, где действуют добровольческие армии генерала Алексеева и генерала Корнилова (тогда еще не было известно о его смерти); необходимо начать подготовлять Дальний Восток к тому, чтобы создать здесь вооруженную силу, для того, чтобы обеспечить порядок и спокойствие на Дальнем Востоке». Для этой цели Кудашевым, очевидно, раньше был разработан этот вопрос таким образом, что в полосе отчуждения Китайско-Восточной жел. дороги на средства этой дороги, которые предназначались ранее для отдельного корпуса пограничной стражи, охранявшей железную дорогу, положить основание вооруженной [108] силе в полосе отчуждения, сначала под видом охраны этой полосы отчуждения, а затем, когда эти войска будут обучены н подготовлены, двинуть их. за пределы китайской полосы на Владивосток или куда-нибудь.

О Семенове там было известно, что он действует со своим отрядом, который поддерживается материально, — и оружием, и деньгами,—японцами, что этот отряд пока особого успеха не имеет, что он действует на границе Манчжурии, вблизи Забайкальской области, до полосы манчжурской границы, что у него ожидается приход добровольцев, которые увеличат вооруженные силы, и таким образом можно ожидать, что впоследствии этот отряд выльется в большую вооруженную силу. Я спросил, какие у меня будут взаимоотношения с Семеновым, у которого есть приоритет. Он сказал, что Семенов действует в Забайкалье, а мне дается задача работать в полосе отчуждения, при чем он прибавил: ««Конечно, вам придется войти с Семеновым в компромисс. Мне бы хотелось, чтобы вы взяли на себя заведование суммами, которые распределяются хаотически, — нужно, чтобы эти деньги шла через определенные руки, через вас. Мне известно, что англичане и французы поддерживают отдельные отряды формирования, которые образовались в Харбине, но все это делается без всякого плана. Отряды эти самочинные, не подчиняются никому, зависят от тех иностранцев, которые им дают деньги, и происходит полный хаос. Нужно постараться этот хаоо привести в порядок».

Я сказал, что займусь этим дедом, но прежде всего мне хотелось бы знать, на какие средства и в каком масштабе я могу вести эту работу. Кн. Кудашев сказал: «У нас теперь чрезвычайно тяжелое положение с Восточно-Китайской жел. дорогой. В виду того положения, которое создалось в России, китайцы обнаруживают тенденцию захватить эту дорогу в свои руки. Дорога, в сущности говоря, русская, хотя деньги и акции большей частью находились в Государственном банке, и только часть находилась сначала в Русско-Китайском, а потом в Русско-Азиатском банке. В ней заинтересованы непосредственно русские и французы. Но китайцы хотят воспользоваться этим положением и забрать дорогу. Придется вести борьбу». Так как правление Восточно-Китайской жел. дороги было в Петрограде, и большая часть его членов оставалась там, то, как он мне сообщил, Хорват{29} считает необходимым образовать правление Восточно-Катайской жел. дороги, которое получило бы возможность там [109] так или иначе осуществлять свои русские интересы. Вслед за тем он сообщил, что план будет выработан, и попутно выяснится вопрос о моей деятельности в полосе отчуждения.

Вскоре в Пекин прибыли Хорват, Путилов{30}и Гойер{31}. С Хорватом прибыли еще несколько представителей железной дороги и Русско-Азиатского банка и их уполномоченный Славута, затем директор отделения Азиатского банка, одним словом, лица из состава представителей железной дороги и Русско-Азиатского банка. Хорват мне сказал, что он совершенно согласен с тем взглядом, который был высказан кн. Кудашевым. Прежде всего нужно оформить мое положение, чтобы я мог в полосе отчуждения явиться лицом определенным, чтобы я вошел, как член правления, в состав правления железной дороги. Там, в составе правления этой дороги, был всегда член правления по назначению генерального штаба, который ведал военно-стратегической стороной железной дороги, и ее охраной. Я не помню, кто там был раньше, но это был офицер генерального штаба, теперь же они предполагали просить меня, с тем, что я должен был занимать совершенно определенное официальное положение.

Затем было собрание у кн. Кудашева с китайскими представителями, которые, по уставу, должны была входить в состав правления, и совместно было образовано правление Китайской жел. дороги под председательством Хорвата. Я вошел в это правление, как военный член, согласно уставу, так что с формальной стороны все было сделано правильно. Туда же вошел и Устругов, с которым я впервые тогда познакомился. Кн. Кудашев туда не входил, так как он, как посланник, не мог войти

Алексеевский. В числе лиц этого совещания был и Сталь?

Колчак. Он был и Пекине, но в управление не входил.

Алексеевский. Он был как бы юрисконсультом?

Колчак. Нет, он не участвовал, — акт этот составлял помощник Гойера. Я видел Сталя, несколько раз с ним говорил, но участия он не принимал. Все эти лица продолжали заниматься разбором различных дел, в которых я не принимал участия, и я вместе с нашим агентом Татариновым занялся разработкой формирований в полосе отчуждения, составлял сметы, и затем ставил вопрос, где же достать оружий. Единственной страной, откуда представлялась возможность получить вооружение, была Япония, потому что английское и французское правительства тогда фактически могли в лучшем случае поддерживать [110] только деньгами такое предприятие, но ни одной винтовки, ни одного патрона и пулемета они дать не могли. Это могла дать только Япония. Поэтому я на одном из частных собеседований с князем Кудашевым и Хорватом сказал, что я считаю необходимым сейчас просить Японию об отпуске нам оружия под те суммы, которые находятся в распоряжении железной дороги, или каким-нибудь другим путем, но прежде всего надо известное оружие получить, потому что, раз мы не будем обеспечены оружием формирование вооруженной силы явится невозможным. Тогда кн. Кудашев предложил мне поехать к японскому посланнику Сайде, которому я, не скрывая ни цели, ни смысла всего происходящего, все изложил и сказал, что весь вопрос заключается в оказании нам помощи оружием, что я прошу снестись с правительством, какое оружие и в каком размере военное министерство Японии могло бы отпустить на предполагаемое формирование воинских частей, и что с моей стороны желание сводится к тому же, — и дал список. Затем ко мне прибыл Попуда и с ним я тоже обсуждал этот вопрос. При переговорах с Попудой относительно оружия, он сказал, что будет телеграфировать об этом в генеральный штаб, что в Харбине имеется японская миссия с генералом Накашима во главе, и было бы хорошо, если бы я с ним столковался. Он сообщил, что Семенову передали довольно много оружия, и что, вероятно, на известных условиях Япония согласится и нам дать вооружение. На этом мы покончили вес дела и переговоры в Пекине, и я уехал в Харбин.

Алексеевский. Образование нового правления не вызвало ли в самих участниках совещания сомнений в его правильности? Ведь, в сущности говоря, действительно было старое правление, а тут как бы самочинно образовывается новое, при чем из старых членов правления были только два китайских представителя, затем Хорват и Путилов, — больше никто не оставался. Таким образом четыре члена, два русских и два китайских, выбрали приблизительно 12 человек и самих себя.

Колчак. Нет, там было всего 7 или 8 членов. Вопрос стоял таким образом: правления нет, и если мы правления не образуем, то китайцы возьмут дорогу в свое распоряжение. Китайское правительство не возражало против этого, а оно могло бы легко возражать, так как это делалось совершенно открыто. Одни член правления был губернатором Гиринской провинции. [111]

Алексеевский. Значит, выясняется, что в сущности главным лицом и инициатором всего этого предприятия в смысле образования нового правления Восточно-Китайской железной дороги с созданием не только управления дороги, но и администрации территории в полосе отчуждения, и созданием учреждения, которое ставит себе целью борьбу с большевизмом, был в сущности князь Кудашев?

Колчак. Я думаю, что князь Кудашев и Хорват.

Алексеевский. Какие-нибудь переговоры по этому поводу с посланниками в Пекине были?

Колчак. Франция была заинтересована, и князь Кудашев говорил, что французы в общем относятся недоброжелательно к этому предприятию, — они считали, что они тоже имеют право вмешательства в эти дела; но кн. Кудашев как-то уладил это дело. В то время происходила смена посланника. Приехал Боб, старый посланник куда-то уезжал, и Кудашеву удалось уладить трения. Препятствий они не ставили.

Алексеевский. А английские дипломатические круги в Пекине имели какое-нибудь отношение к этому?

Колчак. Нет, ни английские, ни американские, ни японские круги не имели к этому никакого отношения. С их сторовы никаких вопросов не возникало.

После всех переговоров я выехал на Мукден в Харбин. Это было в начале или половине апреля по новому стилю. Прибывши в Харбин, я прежде всего, не вступая в должность свою около 10-ти дней, старался присмотреться к тому положению, которое создалось по всей линии отчуждения жел. дороги, и изучить ту обстановку, которая сложилась на Дальнем Востоке, и обстановку военную прежде всего. Как раз во время моего приезда там находился отряд Семенова, который вел активные операции против большевиком и довольно успешно, — ему удалось оттеснить противника за реку Оноп. Но Онопский мост был изорван красными частями, и это остановило движение семеновского отряди, и дальше он не пошел. Таково было положение у Семенова в полосе от Читы до ст. Оловянная. Средства Семенов получал главным образом от японской миссии в смысле вооружения, денег, снабжения, а отчасти ему помогал Хорват из тех запасов, которые находились в полосе отчуждения железной дороги и принадлежали бывшей там страже этой дороги.

В первые же дни мне было совершенно ясно, что Семенов действует, не считаясь ни с Хорватом, ни с его распоряжениями, широко применяя в полосе отчуждения железной дороги [112] реквизиционную систему, т.-с. просто забирая все, что можно. Семенов реквизировал все железно-дорожное имущество, — приставлял револьвер ко лбу, и все выносилось. Хорват противился этому, но он не слушался. К тому времени у Семенова явилась идея милитаризации железной дороги с тем, чтобы на ней было военное управление. Я говорил об этом с Хорватом и Уструговым{32} и сказал, что я не верю в возможность милитаризации дороги, потому что здесь нет даже достаточно людей для того, чтобы взять дорогу в военные руки, а отряд Семенова не содержит в себе тех элементов, которые бы взяли это дело. Я говорил, что милитаризация в моих глазах будет то же самое, что и социализация, т.-е. эта дорога перестанет работать, и что нужно держать тех техников и служащих, которые работали на этой дороге раньше, и базироваться на существующем техническом персонале, но не допускать возможность военного управления дорогой. Таково же было мнение Устругова и Хорвата, и проект не получил осуществления, по крайней мере в полосе отчуждения.

Затем на другом конце железной дороги, около ст. Пограничная, находился другой маленький отряд, не более 70 — 80 человек, есаула Калмыкова. Этот отряд образовался самостоятельным путем, независимо ни от кого, — собралась группа офицеров, и к ней примкнули уссурийские казаки. Этот маленький отряд находился около ст. Пограничной, и как я вскоре убедился, он пользуется поддержкой в смысле оружия со стороны Японии. Кроме того, Семенова поддерживали усиленно французы, и представители военной французской миссии перевели ему известные средства. Англичане держались несколько другого положения. Кроме этих двух конечных отрядов по концам дороги, — Калмыков пока еще ничего не делал, — в самой полосе отчуждения, в Харбине главным образом, находились следующие воинские части: отряд полковника Орлова, численностью примерно в 1000 чел., затем отряд полковника Маковкина, состоящий из китайских добровольцев — это была небольшая часть, в которой было человек 400. Затем было несколько независимых от Орлова и Маковкина формирований. На ст. «Эхо»— 200 — 300 вер. от Харбина — был артиллерийский отряд с несколькими орудиями. Кроме того, в полосе отчуждения формировался отряд охранной стражи Китайской железной дороги, куда принимались добровольцы; в нем было человек 600 — 700 стражи или даже меньше. Чисто железно-дорожными силами командовал ген. Самойлов. Плешков занимал в это время положение как бы командующего войсками с большим штабом. Он [113] начал с формирования большого штаба, не имея никакой вооруженной силы. Все отдельные отряды никому и ничему не подчинялись, и правление Плешкова было чисто номинальное. Они сносились с штабами по своим нуждам с требованием денег, снабжения и вооружения, но когда дело доходило до каких-нибудь распоряжений, выходящих из штаба, они не желали их выполнять.

Нужно сказать, что все эти отряды образовались как-то стихийно, самостоятельно. Никто определенными планами не задавался, и поэтому лица, которые стояли во главе таких отрядов, были совершенно независимы и самостоятельны, тем более, что иностранцы поддерживали Семенова и Калмыкова. Англичане поддерживали немного Орлова, — это единственное, что англичане делали, и поддерживали главным образом только материально, потому что оружия у них не было. Французы присылали немного оружия Семенову, но мало. Американцы никакого участия ни в чем не принимали.

Алексеевский. Отряд Маковкина, состоящий из китайцев, тоже предназначался для борьбы с большевиками, а не дли охраны железной дороги?

Колчак. Нет, считалось, что китайцы вообще не будут участвовать. Этот отряд предполагали для охраны дороги, потому что на китайцев смотрели так, что они вообще драться не будут, и на них надеяться нельзя. На них смотрели, как на средство изъятия русских от охраны железной дороги, и считали, что они дальше этой дороги не пойдут.

Вое отдельные отряды возникли, повторяю, совершенно самостоятельно, поэтому они действовали почти независимо от кого бы то ни было, подчинялись только своим начальникам, а к штабу предъявляли одни только требования в смысле материального снабжения, деньгами и т. д. Что меня очень опечалило с самого начала, это — глубокая рознь между орловским отрядом и семеновским. Они участвовали еще до меня в совместных действиях, но эти совместные действия привели к разрыву и осложнениям между Семеновым и Орловым, и дело дошло до того, что орловцев невозможно было двинуть на фронт вмести с семеновцами. Такие же отношения была между отрядами Калмыкова и Врангеля. Часть орловского отряда была в это время на семеновском фронте, но готовилась отойти оттуда, потому что она свою задачу считала законченной. Эта часть была размером в эскадрон, с двумя орудиями и пулеметами. Там, на семеновском фронте, все время шла трения, и было желание у отдельных отрядов выйти из подчинения Семенову. [114]

Алексеевский. Каковы были причины этих трений?

Колчак. Я думаю, что они лежали в характере русских людей, совершенно утративших в это время всякое понятие о дисциплине. «Никому не желаю подчиняться, кроме самого себя»,— поэтому каждое распоряжение, которое давал какой-нибудь начальник, всегда резко критиковалось, считалось, что оно бессмысленно, и возбуждались бессмысленные жалобы на то, что нас, мол, заставляют драться, а своих берегут, и т. д. Вот это все привести в порядок и заставить их объединиться была моя задача, чтобы подчинить их одной власти.

Алексеевский. Вы лично в Харбине встретились и с Орловым?

Колчак. Да.

Алексеевский. А раньше вы этих военных людей знали?

Колчак. Нет, я в первый раз их видел и узнал, что Орлов был в армия все время, что касается Семенова и Калмыкова, то я их нигде никогда не видел.

Политическое положение определялось следующим образом: политическую организацию в Харбине составлял Дальневосточный комитет. В нем было управление, Восточно-Китайской жел, дороги и находилось то, что называло себя правительством и жило в вагоне, это — так называемое правительство Дербера, в которое входил и Устругов. Оно состояло преимущественно из представителей торгово-промышленного класса на Востоке{33}.

Алексеевский. Но вы, повидимому, группу Дербера не совсем точно называете правительством. Правительством оно назвало себя позднее, а до этого временя оно называло себя восточным комиссариатом.

Колчак. Они называли себя правительством Дербера. Вскоре после этого оттуда вышел Устругов, все посты у них были распределены, Краковецвий{34} был военным министром. Жили они в вагонах, предоставленных им Хорватом. Их деятельность ни в чем не сказывалась, я ни разу не сталкивался с ними ни в какой области, хотя мы жили рядом и стояли на смежных ветках. Министерские посты были у них все распределены, но они не делали никаких выстувлений, а жили как частные лица и, повидимому, ни во что не вмешивались и никаких претензий ни на что не заявляла.

Алексеевский. А Дальневосточный комитет обнаруживал известную деятельность?

Колчак. Очень слабую, — она клонилась к известной поддержке этих отрядов; кое-какие средства он давал. Дальневосточный [115] комитет проявлял чрезвычайно малую и слабую политическую деятельность. Они у меня бывали. Но это были только разговоры, а дела они никакого не делали. Что же касается гражданской власти, то на полосе отчуждения была восстановлена та власть, которая раньше там существовала. Там была администрация в руках гражданского управления при правлении дороги и целая система администрации в полосе отчуждения железной дороги.

Алексеевский. Там был установлен член директор-распорядитель, который стоял во главе правления этой дороги?

Председатель. Политическую работу начало вести уже вновь организовавшееся правление?

Колчак. Да, другого органа не было.

Алексеевский. Каковы были взаимоотношения между Хорватом, который являлся как бы главою правительства, фактически существующего на полосе дороги, с Дальневосточным комитетом и с группой Дербера?

Колчак. Что касается группы Дербера, то Хорват считал так: «Было бы неудобно выбросить их на улицу; они просили у меня возможности жить, я дал им вагон, и я смотрю на них, как на частных лиц». Он им покровительствовал, как частным лицам, несмотря на то, что они претендовали на какое-то звание членов правительства. Я думаю, что отношение всего правления было такое же, как и отношение Хорвата. Когда обсуждался вопрос о создании какой-нибудь власти на полосе отчуждения, то я и некоторые другие заявляли совершенно определенно, что никакого правительства и определенной власти создать в полосе отчуждения нельзя, потому что это, в конце концов, территория не русская, и китайцы могут попросить убраться это правительство вон, если бы таковое объявилось. Дело в том, что положение полосы отчуждения было очень серьезное со стороны китайцев. Китайцы уже чувствовали себя хозяевами положения. Я заметил резкое изменение великолепных отношений, и когда я приехал в Харбин, они взяли совершенно другой тон и другое направление. Я думаю, что Дербер и его сотрудники потому не объявляли себя правительством, что это вызвало бы конфликт с китайцами. В колосе отчуждения можно было только держаться строго условий которые поставлены между правительствами. Но что выходило из этих рамок, могло привести к крайне нежелательным последствиям.

Алексеевский. Но тогда не возникали у вас опасения, что, в конце концов, с группой Дербера придется столкнуться, как [116] с политическим противником и как с претендентом на то же самое, на что правление Восточно-Китайской жел. дороги претендовало?

Колчак. Нет, — какая же это была правительственная власть?

Алексеевский. Ведь по существу правление было началом правительственной власти; юридически это не могло быть заявлено по тем соображениям, какие вы сказали, по по существу, раз это была организация, которая думала создать военную силу и эту военную силу определенным образом наладить для борьбы с большевиками, и отнимать у большевиков территорию, то ясное дело, что эта военная сила подчинялась бы каким-то директивам правления, и она подчинялась бы этому правлению до известного момента и на территории полосы отчуждения, и на той территории, которая была бы отнята, начиная с полосы отчуждения. Таким образом, это был зародыш власти, это была власть, но формально ей не было присвоено с самого начала никакого наименования. Но рядом, здесь же на рельсах, стоит полный состав претендентов. Для меня непонятно, каким образом со стороны Хорвата было такое великодушие laisser faire?

Колчак. Хорват не претендовал на формирование власти. Он к этому вопросу относился безразлично, потому что группу Дербера он не считал серьезной. У этих претендентов не было ни денег, ни вооруженной силы, следовательно, это была группа лиц, которая могла себя назвать как угодно, но фактически она не располагала никакими средствами, и со стороны иностранцев никаких отношений к ней не было заметно.

Алексеевский. Я думаю, что полезно было бы слышать от вас соображения о финансовом положении, — какие средства были отпускаемы для этого, в каких размерах, и каковы были источники возобновления этих средств?

Колчак. Я не был посвящен и не входил во все финансовые расчеты. У меня было условие с Хорватом, что я буду ежемесячно доставлять ведомость, и по его распоряжению средства выдавались начальнику штаба из Русско-Азиатского банка в Харбине Приблизительно ежемесячный расход достигал у меня одного миллиона рублей, которые мне выдавались по моему ордеру. Эти деньги шли на содержание всех отрядов, кроме семеновского и калмыковсного.

Алексеевский. Звали ли вы, каковы рессурсы правления, и на что вы можете рассчитывать?

Колчак. Мне Хорват сказал, что я могу рассчитывать на средства в пределах одного миллиона рублей в месяц; эта сумма отвечала существовавшей потребности. [117]

Алексеевский. Здесь возникает вопрос, — если бы дело шло успешно, главным образом на добровольческих началах, если бы было много желающих поступить добровольцами, то как бы вы отнеслись к этому, и до какого состава вы могли бы дойти в формировании новых отрядов?

Колчак. До состава корпуса пограничной стражи, которая находилась в полосе отчуждения, а средства для этого корпуса у дороги были. Эти средства шли не только на содержание отрядов Маковкина и Орлова, но я еще вел заготовку по интендантской части, закупку лошадей, обслуживание и приведение в порядок казарм; все это требовало около миллиона рублей, содержание же самих отрядов требовало гораздо меньше.

Алексеевский. Хотя корпус был и не пополнен, но все-таки по разверстке достигал, повидимому, до 20 тысяч человек?

Колчак. Да, эта цифра могла бы отвечать той задаче, которую мы ставили. Если бы в дальнейшем потребовались средства, то Хорват сказал, что они найдутся. Из 20.000 чел. предполагалось 5.000 китайцев оставить для охраны дороги, а 15.000 отвести в действующие части.

После отрядов полковника Орлова и Маковкина и артиллерийской части, которая там формировалась, ко мне начали являться другие лица с просьбой формировать новые части. Я им отказал, потому что новых отрядов не к чему было создавать. Приток добровольцев был очень велик, — и я приступил к вопросу о мобилизации в полосе, отчуждения. Мобилизация могла бы дать 10.000 чел, в пределах 5 верст, преимущественно молодых, начиная с самых ранних. Поэтому велись работы, но осуществить эту мобилизацию так и не удалось.

Вот общая картина, которую я застал по прибытии в Харбин. Прежде всего мне хотелось выяснить взаимоотношения с Семеновым. Мне докладывали, что Семенов никому не подчиняется, что он будет действовать за свой страх, самостоятельно и независимо. Я сказал, что я не претендую на то, чтобы командовать им, но что должно быть какое-нибудь согласование; нужно определить операционную зону; какая-то связь должна существовать, об этом я считал,необходимым переговорить с Семеновым и поехать к нему. Перед этим я несколько раз беседовал с главой японской военной миссии генералом Накашима. Генерал Накашима выслушал мои пожелания и сообщение о размере тех частей, которые я предполагал здесь развернуть. Я представал ему все сведений о помощи, которую я просил у Японии для содержания [118] этих частей. Он сказал, что так много они не в состоянии дать, так как мы имеем огромнейшие средства во Владивостоке, что когда Владивосток будет в наших руках, нам будет легче, но пока у нас слишком мало сил, чтобы задаваться такими широкими проектами, и он обязуется предоставить сколько нам нужно пулеметов, материалов и т. д. Затем он неожиданно задает вопрос: «Какие вы компенсации можете предоставить за это?». Меня чрезвычайно удивил этот вопрос, потому что, в сущности говоря, я не являлся лицом, которое могло бы говорить о компенсациях. Я смотрел на оружие, как на заем, потому что Хорват платит за это оружие. «Я вовсе не прошу этого оружия, как милости,— если у вас есть оружие, то продайте мне; дорога платит за него, потому что я все равно должен создавать охрану дороги; оно нужно, и дорога вынуждена будет это оружие приобретать». Он сказал, что денежный вопрос его совершенно не интересует. Я говорю: «Какие я, явившийся сюда офицер, член правления дороги, могу вам компенсации предоставлять? Кем я уполномочен на это? Я обращаюсь к вам и смотрю на это, как на заем. Если вам нужно обеспечение, то Хорват даст обеспечение ценностями дороги. Я прошу у вас так немного, — какие тут могут быть компенсации? Вы знаете, что Россия может компенсировать что угодно, но я не могу вести с вами переговоры об этом, я никем не уполномочен».

Затем я обратился к нему с другой просьбой: «Задача наша заключается в том, чтобы объединить отдельные воинские части, так как иначе, друг без друга, работать они не могут, — и, если вы даете Семенову оружие и деньги, нельзя ли это делать через один источник, хотя бы через Хорвата, чтобы Хорват мог распределять те средства, которые извне получаются для вооруженных сил, более правильным образом». Затем я сказал, что, по моему мнению, такая непосредственная помощь начальникам отдельных отрядов есть главная причина недисциплинированности и неподчинения этих частей. Все они чувствуют себя независимыми и согласовать действия отдельных частей при таких условиях невозможно. «Я думаю, вы, как военный, это понимаете, и прошу вас, если вы предполагаете давать какие-нибудь средства, делать это не непосредственно, а через Хорвата, хотя бы и под вашим контролем».

Вот разговор, который у меня был с генералом Накашима. Он меня спросил: «Вы к Семенову поедете?» — «Да, я поеду,— я хочу с ним договориться о том, какие у нас должны быть взаимоотношения». [119]

С этой целью я вначале мая поехал в Манчжурию, пославши Семенову телеграмму, что прошу встретить меня на ст. Манчжурия. Когда я прибыл на ст. Манчжурия, мне сообщили, что Семенова нет. Меня это очень удивило, потому что я послал за три дня телеграмму; на фронте было спокойно, но Семенова не было. Через некоторое время я убедился, что тут идет какая-то странная игра. Мне донесли, что Семенов находится на ст. Манчжурия. Со мной было 300.000 руб. денег, которые я полагал ему передать от управления дороги. То обстоятельство, что Семенова нет, меня чрезвычайно удивило, тем не менее я продолжал там стоять и дожидаться. Наконец, мне совершенно определенно сказали, что он находится здесь, но что он не желает ко мне прибыть. Тогда я решил, что вопрос настолько важен, что надо пренебречь самолюбием. Я сам поехал к Семенову переговорить с ним. Мне совершенно определенно заявили, что Семенов получил инструкцию мне ни в коем случае не подчиняться.

Я прибыл к Семенову в вагон и спросил: «В чем дело? Я приезжаю сюда не в качестве начальника над вами, я приехал с вами поговорить об общем деле создания вооруженной силы, и нам нужно договориться, в какой мере и в какой степени я могу оказать вам помощь своим отрядом, потому что средства у нас одни и те же, средства Восточно-Китайской жел. дороги, и мне, как члену правления этой дороги, чрезвычайно важно знать ваши желания и цели для того, чтобы я мог распределять те остатки имущества и ценностей, которые имеются в распоряжении правления, соответствующим образом. Я привез вам денег от Восточно-Китайской жел. дороги. Он отвечал мне довольно уклончиво, что он сейчас ни в чем не нуждается, что он получает средства и оружие от Японии, и что он не обращается ко мне ни с какими пожеланиями и просьбами. Тогда я убедился, что в сущности разговаривать не о чем. Таким образом, выяснилось, что Семенов желает действовать совершенно самостоятельно и ни в какие обязательства и связи с правленном железной дороги и с Хорватом входить не желает. Тогда я ему сказал: «Хорошо, я с вами не буду разбирать этот вопрос, но имейте в виду, что раз вы со мной не могли договориться и не могли ничего выяснить, то я слагаю с себя всякую ответственность за ту помощь, которую могла бы вам оказать железная дорога, и уже ее средства и рессурсы буду применять к тем частям, которые находатся под моим командованием». Таким образом, мы расстались, и я уехал обратно в Харбин. [120]

Деиике. Вопроса о разграничении сферы действий вы с Семеновым не ставили?

Колчак. Нет, это был очень короткий разговор. После Этого Я уехал в Харбин и сообщил Хорвату о положении вещей, Я сказал, что уже никакой связи не имею с отрядом Семенова, который действует вполне независимо и самостоятельно, и что я буду действовать, заботиться и налаживать работу штаба, ' охватывав только те части, которые Фактически находятся у меня в руках. Затем я разработал такой план операции- изучивши средства и рессурсы Восточно-Китайской жел. дороги, я увидел,, что создать здесь серьезную вооруженную силу не удастся, что единственное место, откуда можно начинать развертывание сил, это— Владивосток, и что операции надо вести главным образом на Дальнем Востоке. Это было мое мнение, которое совершенно не разделялось японским командованием. У них в это время обсуждался вопрос об интервенции, и я думаю, что, с японской точки зрения, создание вооруженной силы на Востоке было в это время совершенно нежелательно. Из дальнейших разговоров я почти убедился, что это так. Поэтому они настаивали, чтобы все силы и средства употребить на действия в Забайкальи а передать их в распоряжение орловского и семеновского отрядов. Между тем отношения орловского отряда к Семенову совершенно исключали возможность совместных действий. Я об этом серьезно разговаривал с орловскими офицерами, и они заявили, что ни за что не пойдут.

Алексеевский. А вообще орловский отряд в его составе мог пойти куда бы то ни было?

Колчак. Я думаю, что мог бы. Он потом действовал в Приморской области по моему плану. Этот отряд увеличился до 2.000 человек, — добровольцы все-таки являлись.

Попов. Как вы реагировали на пожелание Японии?

Колчак. Я считал, что главные действия должны быть на Дальнем Востоке, потому что во Владивостоке были огромные рессурсы и средства, которые бы освободили нас от постоянного обращения за помощью к иностранцам. Хорват был очень огорчен, но что делать, — не вести же войну из-за этого между собою. Он ставил вопрос так, как он есть. После этого, поговоривши с начальником штаба Орлова, я задал ему задачу строевой подготовки этих частей, чтобы сделать из них регулярные силы, потому что, в конце концов, все это носило характер нерегуляриых воинских частей. Поэтому первой [121] моей задачей было приведение в порядок всех этих частей в дисциплинарном отношении и обучении их стрельбе. Затем я на Сунгари начал образовывать флотилию, использовав морских офицеров и команды, которые состояли из добровольцев. Китайцы смотрели на это довольно косо, но каких бы то ни было препятствий в этом отношении не чинили. Одним из первых мероприятий был вывод из Харбина всех воинских отрядов и частей, потому что это был город ниже всякой репутации, — пьянство и безобразия непременно связывались с пребыванием воинских частей в Харбине. Поэтому, когда явилась возможность все эти части вывести из Харбина и расположить их на линии до Пограничной, я это сделал. И отряд Орлова был расположен на ст. Пограничная. В Харбине я оставил небольшие части для несения караула.

Затем, вскоре после моего возвращения от Семенова, ко мне прибыл генерал Накашима, которые сообщил, что известный груз артиллерии, снарядов и оружия посылается из Японии в мое распоряжение. Потом он спросил: «Как вы с Семеновым?». Мне было отчетливо понятно и ясно, что все это — дело рук японской миссии, и такое обращение ко мне Накашима меня взорвало. Я бываю очень сдержан, но в некоторых случаях я взрываюсь». Это была насмешка, и я сказал: «Вы, вероятно, отлично знали, к каким результатам эта поездка поведет. Я не знал, но вы отлично знали. Мне очень хорошо известно, что поведение и отношение Семенова было инструктировано подполковником Куроки, который состоял при нем. Вы можете против этого возражать, но это не меняет положения». Затем он говорит: «Что же, отряд Врангеля возвращаете от Семенова к себе?» — «Ваше превосходительство, отряд Врангеля действует на фронте, и поэтому, независимо от каких бы то ни было отношений моих с Семеновым, я не дам приказания убрать этот отряд, пока начальник этого не скажет и пока не явится возможность. Не могу я с фронта убрать часть, которая находится в боевой работе». Тогда он говорит: «А вы бы потребовали, чтобы эту часть вызвать».

Это меня окончательно возмутило, потому что это было бы просто провокационное предприятие, — я приказал бы Семенову вернуть отряд, а он не подчинился бы. Я сказал: «Я бы, может быть, это и сделал, если бы вы мне не мешали». Одновременно с этим я узнал, что, несмотря на обещания мне и Хорвату передать деньги в наше распоряжение, Накашима через Куроки [122] передал их Семенову. По этому поводу я ему сказал: «У меня к вам была покорнейшая просьба, исполнение которой я считал важной в точки зрения дисциплины. Формально мы бы не возражали, и то, что вы приказали бы, было бы передано. Я указал вам на те отрицательные результаты, которые получаются при непосредственной передаче этих сумм. Вы обещали, но тем не менее не исполнили, не предупредивши меня. Я должен сказать, что вы способствуете нарушению дисциплины и порядка в наших частях. Мне непонятны мотивы, по которым вы это делали, но факт для меня остается фактом». После этого мы очень холодно расстались, при чем он мне сказал: «Я японский офицер, я никогда не позволил бы себе нарушение дисциплины в каких-нибудь других частях. Вы наносите мне тяжкое обвинение, что мои действия нарушают военную дисциплину». На это я ответил: «Факты, которые я вам привел, подтверждают справедливость того, что я сказал». Это привело меня к совершенному разрыву с японской миссией. Я никаких дальнейших шагов не предпринимал, и, в конце концов, они задержали мне доставку груза оружия в Дальнем. Эта беседа была последней, содержание которой я не скрывал.

Алексеевский. Не приходилось вам высказывать мнений, которые могли бы быть приняты за выражение вашего общего отношения к помощи Япония в борьбе с большевиками, которые резюмировались бы фразой: «В конце концов, лучше большевики чем японцы»?

Колчак. Нет, такой фразы не было сказано. Я таких положений не высказывал. Кроме того, я знаю хорошо, что против меня на этой почве была борьба и интриги, которые велись от генерала Плешкова и Хорвата для того, чтобы использовать мое японофобство. Собственно говоря, никакого японофобства и японофильства не было, — нужно было только получить оружие. Я считал, что все это должно быть оплачено, но те размеры и те средства, которые я просил, были по существу так мизерны, что для первоклассной державы говорить о каких-то компенсациях за четыре старых гаубицы и десять тысяч винтовок мне представлялось совершенно абсурдным, потому что сам Хорват говорил, что средства на покупку найдутся, если бы надо было заплатить.

К этому периоду пошли слухи о восстании чехов на линии железной дороги, и некоторые чехи уже ушли [шли] и начали продвигаться по Амурской дороге...

Денике. За этот период времени до появления чехов были ли связи у вас или у окружающих вас групп с существовавшими на территории России или Сибири антибольшевистскими организациями и чехами?

Колчак. Нет, такой связи не было, — были только слухи, которые сообщали о том, что создается новая власть в Сибири, но о ней я окончательно узнал только осенью, когда приехал из Японии во Владивосток и когда прибыла туда миссия Вологодского{35}.

Денике. А с российскими антибольшевистскими организациями, например Национальным центром, были у вас связи?

Колчак. О России мы узнавали только по слухам, а связи никакой не было. Первое известие более или менее точное и с большим опозданием привез приехавший из добровольческой армии генерал Степанов, впоследствии бывший у меня военным министром. Он привез сведения о том, что делается на юге России. Тогда же приехали Флуг и Глухарев{36}.

Алексеевский. Они были в добровольческой армии или состояли только в офицерской организации в России? Они ведь приехали от Алексеева? Имели ли они какие-нибудь задания, или они были людьми, действующими за свой страх и риск?

Колчак. Они были посланы в Сибирь для осведомительной цели и никакой специальной миссии не имели. Они все остались здесь, обратно не вернулись, а ген. Алексееву они послали доклад и письма с курьером окружным путем. Кроме того, была послана курьерами группа офицеров, но дошли они или нет, — мне неизвестно.

После этого я продолжал вести свою работу. Тут было несколько характерных инцидентов, совершенно расстроивших мою возможность работать с японцами. Среди этих инцидентов было два, которые чрезвычайно повредили мне в дальнейшей моей работе и сделали ее почти невозможной. Однажды я получаю телеграмму с одной из станций между Харбином и Манчжурией, где находился интендантский склад, принадлежавший охранной страже Манчжурской дороги, где начальником гарнизона был Марковский; от него же и была эта телеграмма. На станцию прибыл прапорщик Борщевский с отрядом в 20 — 30 человек семеновских войск, которые реквизировали весь склад. Нужно сказать, что там было некоторое количество обмундирования, и что они хозяйничали там, как у себя дома, — арестовали смотрителя склада, начальника гарнизона. В этом складе находилось [124] много вещей офицеров, которые ушли на войну и оставили тут свое имущество. Склад был реквизирован и начал грузиться в вагоны.

Меня взорвало это предприятие, потому что это было уже вторжение на непосредственно подчиненную мне территорию, без всякого согласования со мной. Я немедленно собрал отряд человек в 40, под командой 2-х офицеров, и экстренным поездом двинул их на станцию арестовать эту компанию и отобрать захваченное имущество. Компания была арестована, привезена в Харбин, и все было обратно возвращено в склад. Затем сейчас же было начато следствие. Большинство солдат, которым в сущности нельзя было предъявлять каких-нибудь обвинений, потому что они исполняли приказание, были возвращены к Семенову, а Борщевского и других лиц посадили под арест, с тем, чтобы предать их полевому суду и этим раз навсегда прекратить такого рода хозяйничанье. Это вызвало страшное возмущение среди японцев и среди семеновцев. Вскоре прибыл сам Семенов в Харбин для объяснения с Хорватом по разным вопросам и по поводу этого инцидента. Ко мне прибыл Таскин{37}, который состоял при Семенове, с тем, чтобы это дело ликвидировать. Я сказал, что не отпущу его, покуда не предам суду, и сделаю то, что суд постановит: постановит суд, чтобы его расстрелять — расстреляю, постановит, чтобы послать его куда-нибудь, — пошлю.

Одним словом, миссия Таскина у меня успеха не имела.

В конце концов, атмосфера стала чрезвычайно напряженной. Было доведено до моего сведения, что семеновцы меня собираются арестовать. Я всегда ходил один по городу и продолжал это делать теперь, но собрал орловскую часть и сказал, что никаких мер сейчас не буду принимать совершенно, потому что это могут быть только одни угрозы, которые не будут приведены в исполнение, но что орловская часть должна будет принять все меры по отношению к поезду Семенова, если со мной что-нибудь случится. До этого дело не дошло. В сущности, осталось все, как и было. Семенова я не видел, — он переговорил с Хорватом и уехал. Но когда узнали об этом японцы, они сделала заявление, что выйдут с вооруженной силой для того, чтобы прекратить столкновения, если они возникнут. Все это создало тяжелую атмосферу. Инцидент был мирно улажен, но тем не менее это чрезвычайно повредило моей дальнейшей деятельности.

После втого Японская миссия повела себя совершенно открыто (к сожалению, я сжег документ). От инструкторов-офицеров [125] я узнал, что японцы начали работать по германской системе над разложением тех маленьких частей, которые у меня были. Говорили, чтобы офицеры ушли к Семенову, что у него открываются места. Начальником артиллерии был подан рапорт о том, что заведующий этой миссией предлагал ему вступить в отряд Калмыкова, где он будет занимать пост начальника артиллерия.

Словом, повелась работа совершенно определенного характера, относительно которой открыто докладывали орловцы. Орловцы, которые были твердые и честные люди, возмущались и даже выгнали одного из таких безответственных господ, которые приходили и говорили, чтобы они мне не подчинялись. Это меня глубоко возмущало, — я увидел, , что раз являются с такими приемами, то работать нельзя. Тогда я обратился через нашего посла Крупенского в Токио с просьбой и с подробным изложением всего того положения, которое у меня создалось, и о необходимости мне самому поехать в Токио к начальнику генерального штаба Ихару и переговорить с ним, что дальнейшая работа в такой атмосфере становится физически невозможной. Хорват тоже был очень обеспокоен всеми этими делами и советовал мне поехать в Японию и договориться там, потому что здесь с этими лицами разговора быть не могло. Тогда я передал командование штабом Хржешатицкому и в начале июля уехал в Токио.

Мне были даны необходимые для этого средства и документы. Я решил совершенно открыто поговорить с Ихарой, а Хорвату я сказал, что если наша работа противоречит японским целям, то мы здесь ничего не сделаем, потому что противодействовать японском директивам у нас средств нет. В Токио я явился к нашему посланнику Крупенскому, изложил ему все, что знал, и просил устроить мое свидание с начальником янонского генерального штаба. Крупенский мне говорит: «Знаете, вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение относительно Японии, и они поняли это. Вы позволяете себе разговаривать с ними слишком независимым и императивным тоном, — это было с вашей стороны ошибкой. Вы должны были это смягчить. Они себе составили мнение о вас, как о своем враге, который будет противодействовать всем их начинаниям, всему их делу, и поэтому оно, конечно, вам не только помощи не будут оказывать, но будут оказывать противодействие вашей работе». Я говорю: «Все эти сведения относительно моего враждебного отношения к Японии идут из определенных источников, но мои поступки не давали никогда основания [126] и повода к тому, чтобы считать меня врагом Японии. Я относился к ней, как к союзной державе. Война продолжается, большевистский авангард находится на Дальнем Востоке, больше половины его состоит из мадьярских и немецких частей, все военно-пленные немцы участвуют на стороне большевиков,— и поэтому я считаю, что я продолжаю ту войну, которую мы вели раньше, н что в интересах Японии оказать мне эту маленькую материальную помощь, за которой я обратился. Повторяю, что эта помощь исчисляется суммами настолько небольшими, что даже Китайская дорога гарантировала бы уплату».

Мне было устроено свидание с Ихарой. Там был помощник начальника штаба Танака, который теперь состоит военным министром. Я изложил все дело Танака и сказал ему, что с самого начала моего прибытия я совершенно определенно считал необходимым установить доброжелательные отношения с Японией, на которую я смотрел, как на дружественную державу, и от которой я просил только оружия и военное снаряжение, так как никаких других потребностей у меня не было. «Я рассчитывал, что Япония мне может выдать из своих громадных запасов часть оружия, которое мне нужно, — говорил я, — но события получили определенный характер, и мне приходится совершенно откровенно узнать ваше мнение, — возвращаться ли мне в Харбин, и будете ли вы мне противодействовать в той работе, которую я вам изложил; если да, то я считаю, что работать я не могу; а если вы дадите мне уверения, что вы не вмешиваетесь во внутренние дела и не будете мне препятствовать, то я буду продолжать свою работу». Затем я добавил: «Я понял бы ваше превосходительство, если бы в моем распоряжении был огромный корпус, к которому можно было бы применять метод разложения по германскому образцу. Но у меня только два полка, — что же к таким силам применить такие средства. Это по меньшей мере неудобно». Он весьма весело встретил это заявление, потом нодумал и сказал: «Знаете, адмирал, останьтесь у нас, в Японии. Когда можно будет ехать, я скажу вам, а пока у нас здесь есть хорошие места, поезжайте туда и отдохните». Для меня было ясно и понятно, что ничего из этого предприятия у меня не выйдет, потому что та линия, которую я взял, неприемлема. Тогда я сказал: «Хорошо, я останусь пока в Японии». Я протелеграфировал Хорвату общее содержание этой беседы, остался в Японии и решил немного полечиться, потому что я чувствовал себя не вполне здоровым. Как раз в эти же дни моего пребывания [127] до меня дошли известия о владивостокском перевороте, произведенном чешскими и русскими частями, о том, что отряд Орлова вышел из Пограничной на Гродеково, что во Владивостоке образовалось правительство Дербера, и что затем там появилось правительство Хорвата с различными органами.

Алексеевский. Скажите, адмирал, вы знали раньше о намерениях Хорвата объявить себя правителем?

Колчак. Нет, у него таких намерений не было. Это была работа Дальневосточного комитета. Если у него эти планы были, то во всяком случае мне не были известны.

Алексеевский. Судя по тому манифесту, каким объявил о своем вступлении в управление всей Россией Хорват, этот переворот был подготовляем друзьями и лицами, которые его окружали. Вы не принадлежали к числу этих лиц?

Колчак. Я с ним об этом не говорил, и думаю, что этот переворот подготовлял главным образом Дальневосточный комитет.

Алсксеевский. Еще одни вопрос: вы покинули Харбин по тем соображениям, которые вы изложили. Деятельности отрядов Орлова и Семенова в Харбине по внутреннему управлению и несению ими чисто полицейских обязанностей вами намечалась или даже, быть может, направлялась, или нет?

Колчак. Нет, они совершенно не несли никаких полицейских обязанностей. Я выселил даже одну часть. Они несли только караульную службу.

Алексеевский. Но в Харбине были случаи, когда представители отрядов Семенова, Калмыкова и Орлова иногда присваивали себе функции политической полиции и принимали меры ареста, а иногда даже увозы и убийства по отношению к отдельным лицам.

Колчак. Увозы все время повторялись, но я не могу сказать, что это делали представители всех отрядов, — у меня данных определенных нет. Я могу только сказать, что я сам был свидетелем того, что в Харбине арестовывали на улице вечером, и в этом отношении отдельные группы действовали совершенно независимо. До моего огьезда было при мне убийство одного учителя — Уманского.