В тылу
Проведя одну ночь в вагоне и просидев на разных станциях несколько часов в томительном ожидании движения поезда, 18 сентября я приехал в Ташичао, правильное название которого Дашицяо — «Большой каменный мост». Наши железнодорожники совершенно основательно дали всем станциям названия прилегающих местностей, чем доставили огромное удобство китайскому населению, которое будет пользоваться дорогою главным образом. К сожалению, железнодорожники так круто поступали с некоторыми китайскими названиями, что от них ничего китайского не осталось, хотя из всех европейских языков русский язык точнее и проще всего передает китайское произношение. Так, например, город Цзиньчжоу был окрещен железнодорожниками в Кинчжоо, Гайчжоу — в Кайджоо, Инкоу — в Инкоо, Дашицяо — в Ташичао, Аньшаньчжань — в Айсазан. Что касается названий на «оо», то таких окончаний совсем нет в китайском языке, и подобные названия могут только сбивать китайцев. Протомившись часов шесть в Ташичао, я поехал дальше на север. Узловая станция Ташичао, от которой идет ветка на Инкоу, представляла ряд готовых и строившихся каменных зданий, предназначенных для вокзала, буфета, депо, квартир [575] служащих, мастерских и пр. В китайской фанзе временно помещалась столовая, в которой служащие и пассажиры могли выпить и пообедать. Вечером наш поезд пришел в Хайчен. Далее путь был всюду разрушен китайцами и теперь спешно восстановлялся русскими.
В Хайчене комендантом города был полковник Модль, бывший также начальником этапной линии. Подобно всем китайским городам, называемым «чен», Хайчен был обнесен с четырех сторон высокими старыми стенами. На станции стоял санитарный поезд, прекрасно оборудованный уполномоченным Кр. Креста Александровским. В поезде лежали не только русские солдаты, раненые в деле при Шахэ, но и раненые китайцы, подобранные русскими.
Впервые за все четыре месяца военных действий, в Хайчене, в этом поезде я увидел, что с ранеными китайскими солдатами не только обращаются по-человечески, но даже перевязывают и лечат их. Особенность Печилийской экспедиции 1900 года состояла в том, что — вопреки давнишним законам войны, выработанным и принятым всеми европейскими, так называемыми образованными государствами, вопреки основным заповедям учения Христа с одной стороны и — учения Конфуция с другой, вопреки простому чувству человеколюбия и здравому смыслу — ни китайцы, ни союзники не брали пленных.
Китайцы истязали и убивали взятых в плен иностранцев из мести и ненависти, а также потому, что считали их за варваров и негодных людей. Союзники убивали всех пленных китайских солдат и боксеров, во-первых — потому что не знали, куда девать их и что с ними делать; во-вторых — потому что не хотели обременять ими обоз, ставить к ним часовых, кормить и пр.; в-третьих — потому что считали китайцев за варваров и полуживотных. Повидимому, не только солдаты, но даже многие офицеры полагали, что у китайцев вместо души пар, который можно выпускать сколько угодно.
To — что китайцы, повидимому, такие же люди как и мы; — что они принадлежат к древнейшей цивилизации мира; — что у них были величайшие мудрецы, подобных которым никогда не было у европейских народов, и — наконец, то, что китайцы самый порох выдумали раньше, чем европейцы на свет появились, — это не принималось в рассчет или же вовсе не было известно многим просвещенным воителям международных отрядов. Поэтому ни [576] китайцы, ни союзники пленных не брали, а захватив их — прикалывали или подстреливали.
Когда в Тонкуском госпитале доктор Куковеров перевязывал раненых китайцев, то это были не китайские солдаты, а обыкновенные мирные китайцы из окрестных деревень. Они либо сами попадали на фугасы, которыми была минирована местность возле Тонку, либо же союзники высылали их нарочно вперед по фугасам, чтобы они очищали дорогу. Там, где взрывали фугасы и на воздух взлетали китайцы, дорога была уже безопасна — фугасов больше не было. Затем китайцев перевязывали.
Глядя на измученное лицо черного сморщенного загорелого китайца, старательно вымытого и забинтованного, окруженного самым заботливым уходом русских врачей, сестер и братьев милосердия русского санитарного поезда, я радовался, что в первый раз увидел такое христианское отношение к нехристианам — не у иностранцев, a у русских.
Когда раненые китайские солдаты после своего выздоровления возвратились домой, они наверное рассказали много хорошего о том, что они видели и встретили у русских, которые обласкали китайцев и поступили с ними совсем, как учил Конфуций. Думаю, что рассказы подобных пленных гораздо благотворнее и успокоительное действовали на население, чем самые мирные и торжественные прокламации завоевателей, подкрепленные экзекуциями.
И союзники и китайцы одинаково презирали друг друга и вполне были достойны друг друга. Хотя европейские народы и любят кичиться своим просвещением и христианством, однако, в 1900 году в городах и деревнях Китая они ничем не доказали своей особенной просвещенности и цивилизации и их образ действий ничем не отличался от образа действий их врагов — китайцев.
О действиях отряда генерала Суботича в Хайчене не было ничего известно, кроме того что русские разбили китайцев при Аньшаньчжане и Шахэ и взяли Ляоян.
19 сентября утром из Хайчена выступила осадная артиллерия, которою предназначалось штурмовать Мукден, если понадобится. Я присоединился к этому отряду. Это был удивительный [578] обоз: 376 мулов, 74 лошади, 50 оборванных китайцев и 227 нижних чинов тащили по убийственным китайским рытвинам и ухабам 12 осадных пушек и 62 китайские арбы, нагруженные гранатами, порохом и разными припасами. Наши солдаты кричали и погоняли китайцев. Китайцы кричали и погоняли мулов, которые тоже кричали и ревели от негодования. Все — и люди и животные кричали, шумели, негодовали, бранились, кряхтели, обливались потом, выбивались из сил — и все таки орудия с трудом, шаг за шагом, переползали через обмелевшие реки и карабкались через холмы и овраги, пески и ручьи. Орудия падали — их снова ставили. Орудия застревали — их вытаскивали.
Все прекрасно знали, что отряд генерала Суботича идет победоносно вперед, что китайские войска бегут и города сдаются. Все знали, что по китайским дорогам невозможно тащить осадные орудия. Уже Мукден давно был взят. И тем не менее и люди и животные надрывались, но волокли эти пушки и гранаты все вперед, потому что так было приказано. Можно только удивляться, что эти орудия были доставлены из Хайчена в Мукден — 110 верст — в 7 дней. Но чего не вынесет русский солдат или китайский мул?
Если у нас дают высшую военную награду за храбрость, которая иногда требует только одного мгновения воли и присутствия духа, то какую же награду давать тем людям, которые должны проявлять каменную волю и чугунные нервы 7 дней подряд, чтобы исполнить положенную задачу до конца?
В первый день наш необычайный отряд сделал около 15 верст и расположился на ночлег у деревни. Я был в совершенном отчаяньи. Делая по 15 верст в день, я не мог рассчитывать скоро нагнать войска генерала Суботича.
На другой день утром я решил дальше ехать один. Лошадь у меня была хорошая. Местность казалась спокойною. Дорога лежала верная, так как всюду были видны следы прохождения русских войск и по пути постоянно встречались интендантские и госпитальные обозы. Хотя старший из офицеров [579] капитан Бржозовский, который вел эту артиллерию, обещал арестовать меня, если я попытаюсь отделиться от отряда, так как он боялся за мою безопасность, тем не менее я незаметно удрал вперед.
Взобравшись на одну из Аньшаньчжаньских гор, где погиб Страхов, я невольно остановился, слез с коня и долго любовался той величественной и великолепной картиной, которая точно дорогая расшитая шелками ткань растянулась по горам и долам Манчжурии — богатейшей страны хлеба, золота и угля.
Бесконечные пашни гаоляна, чумизы и проса тянулись по равнинам, взбегали на холмы и перевалы. Хлеба давно созрели и дали богатый урожай.
На юг и запад, сливаясь с горизонтом, уходили неисчислимые красные волны — это было море вызревшего гаоляна. По всем направлениям его прорезывали длинные желтыя волны — это просо. Китайцы зовут его чуцзы и сяомицза. Русские назвали чумизой. Местами хлеб уже снят и собран в стога.
Но большая часть посевов еще ожидала жнеца, который бежал в далекие безопасные деревни и в своих кумирнях и часовенках на высоких холмах молился богу войны Гуань-лаое, прося его поразить врага и спасти родину от ужасов и бедствий войны.
Повсюду видны опустевшие деревни, окруженные ивами и тополями, садики и огороды.
Благословенная Манчжурия, житница Китая, теперь изнемогала от бедствий мятежа и войны, потрясенная и разоренная. [580]
Сперва ее опустошали хунхузы, потом боксеры и беглые китайские войска. Теперь русские шли восстановлять порядок и мир.
Я поехал дальше. На дороге показался на лошади казак. Увидав меня и, вероятно, не признавая во мне русского, казак, пристально вглядываясь, сбросил ружье и стал наводить на меня дуло.
Я не шелохнулся и ехал на встречу. Казак опустил винтовку.
— Что ты русского не видишь, что-ли? — крикнул я ему.
— Да кто-ж тебя признает? у тебя и шапка такая китайская. Я тебя за манзу и принял, — ответил казак.
— Ты куда?
— Из Ляояна в Хайчен с донесением.
— Далеко до Ляояна?
— Верст 30 будет.
— Как же ты один едешь?
— Приказано.
— A по дороге спокойно? Китайцев нет?
— Совсем спокойно. В деревнях только старики да старухи остались.
— А дорогу ты знаешь?
— Как не знать? Я ведь из Охранной стражи. Здесь я каждую деревню и каждый уголок знаю. Зато и китайцы меня знают. На то казак.
Мы разъехались. Через несколько верст показались двуколки с нашими солдатами. Они ехали беззаботно, распевая песни, точно в своей деревне. To, что они были за тридевять земель от своей родины, в какой-то Манчжурии, в стране восстания и войны — это было им, повидимому, совершенно безразлично.
Один из них окликнул меня:
— Здравствуйте, барин!
— Здравствуйте! а вы почему меня знаете?
— А помните, в Тяньцзине, в госпитале у французов я лежал. Я одну пулю съел.
Я сейчас же вспомнил этого дюжего рыжего добродушного артиллериста, который однажды явился во Франко-русский госпиталь с перевязанным окровавленным лицом и пулей во рту. Артиллериста положили на стол. Сестра Люси вымыла ему голову. С трудом поворачивая язык, солдат рассказал, как он спал в палатке на биваке и проснулся с пулей во рту. Китайская [581] пуля пробила палатку, залетела в открытый рот спавшего мирным сном солдата и застряла в его десне. Доктор Куковеров покопался ножом и вытащил новенькую Манлихеровскую пулю так быстро, что даже хлороформа не понадобилось. Артиллериста перевязали и он вернулся на бивак.
— Ну что — выздоровел?
— Совсем здоров. Как будто и не бывало!
— Вкусны китайские пули?
— Ну нет, наши орехи лучше.
По дороге я встретил еще несколько воинских команд и одного храброго русского маркитанта, единственной защитой которого была его собака и ружье. С помощью китайских рабочих он вез на мулах консервы, табак, смирновку и даже шампанское.
Путь шел вдоль железной дороги, от которой остались только развороченные рельсы, разрытая насыпь и угли от шпал. Все станционные постройки, казармы для охраны, сторожевые будки были сожжены.
Река Шахэ, возле которой генерал Суботич со своим отрядом наголову разбил китайцев 14 сентября, настолько высохла, что ее можно было перейти в брод. Железнодорожный мост через Шахэ сожжон.
23 июня 1900 года на станции Шахэ отличились: машинист Чухрый, техник Диденко и охранный унтер-офицер Падалка. [582]
Ha этой станции 18 человек охраны и железнодорожных служащих были окружены скопищем в 200 человек разъяренных боксеров. Железнодорожники и охранники, под командою Падалки, засели в казарме и стали отстреливаться. Наконец, патроны у русских начали истощаться. Свирепые боксеры обложили казарму соломой и зажгли. В последнюю минуту раздался свисток паровоза, быстро подкатившего к станции. Это пришло подкрепление в 7 человек: машинист Чухрый, техник Диденко и 5 охранников, которые открыли такой отчаянный огонь и так заорали ура, что боксеры оторопели. Унтер-офицер Падалка и все осажденные выскочили из пылавшей казармы, пробились через толпу боксеров, сели на паровоз и благополучно укатили. Боксеры бросились в погоню, но не догнали. В этой схватке храбрый машинист Чухрый был тяжело ранен в голову и плечо, но не оставил машины и увез всех людей. 3 охранника было ранено, 6 обожжено.
Проехав Шахэ, я увидел далеко среди синевших холмов 13-ярусную Белую башню Ляояна. Как каждый порядочный уездный русский город должен иметь каланчу или колокольню, так и в Китае всякий город, желающий быть почтенным, должен окружить себя кирпичными стенами с четырех сторон и построить Белую башню — «Байта», в честь Будды.
22, 23 и 24 июня, возле этой башни, в чумных железнодорожных бараках был осажден китайскими войсками и боксерами отряд полковника Мищенко, состоявший из 104 служащих с семьями и 200 охранников. Три дня отстреливались охранники от китайцев, которые бомбардировали железнодорожные бараки пулями и гранатами. Железнодорожные служащие, их жены и дети были посажены в погреба и из них двое были убиты. Из охранников 9 человек убито, 5 ранено. Из 90 лошадей осталось 32 живых. Похоронив убитых, в ночь на 25 июня, полковник Мищенко вышел из бараков со всем отрядом, обманул бдительность китайских войск обходным движением и благополучно пробрался в Аньшаньчжань. По пути он встретил штабс-капитана Страхова, который с кубанцами спешил к нему на помощь из Инкоу. В Ляояне были брошены: 11 паровозов в 30.000 рублей каждый, 256 верст законченной железной дороги, вагоны, платформы, дорогие мастерские, склады, имущество служащих и на 20,000 рублей серебра. В Телине было брошено серебра на 400,000. [584]
Работавшие на северных участках инженеры Шидловский, Срединский, Казы-Гирей и остальные служащие, под охраною штабс-капитана Ржевуцкого и его охранников, бежали на север и после разных мытарств и похождений пробрались в Харбин.
Печальнее всех была судьба инженера Верховского и поручика Валевского, бывшего офицера 2 Закаспийского Стрелк. батальона, которые спасались из Мукдена с 84 охранниками, служащими и 2 женщинами. Это было трагическое, но геройское отступление горсти русских людей, брошенных в жертву самой жестокой китайской ярости и дикости, забытых всеми в те ужасные дни, но не забывших своего долга друг перед другом.
23 июня китайские войска и боксеры одновременно произвели нападение на все русские посты вдоль линии железной дороги. Такое же нападение было сделано на пост Валевского. Китайцы стреляли весь день и к вечеру поставили перед русским постом два конных эскадрона и 8 орудий. В ночь на 24 июня Валевский и Верховский бежали на юг со всем отрядом. По пути они направились к станции Суетунь, чтобы выручить осажденных здесь 12 охранников и 5 мастеровых. Валевский разогнал скопище китайцев и бросился на сожженную станцию, но русских не нашел: все были вырезаны китайцами, кроме 3 охранников и 2 мастеровых, которым удалось бежать.
Китайские войска погнались из Мукдена за Валевским, но этот юный герой, во главе своего ничтожного отряда, отбился от [585] них и ушел в Янтай, потеряв 15 раненых и убитых. Но в Янтае его встретили китайские войска, высланнные из Ляояна. Отряд Валевского два раза отбивался от них и добрался до реки Тайцзы и ночью 26 июня укрылся в роще перед Ляояном.
Инженер Верховский и четыре охранника прокрались незаметно мимо китайских аванпостов к железнодорожным зданиям, чтобы узнать, не находится ли здесь русский отряд. Они увидали только уголь, обгорелые камни и обезглавленные и изуродованные трупы русских. Отряд Мищенки накануне ушел из Ляояна.
Несчастный отряд Валевского и Верховского оказался обречен на произвол судьбы. Помощи ему было ждать неоткуда. Утром 27 июня отряд пошел вдоль реки Тайцзы на восток... Валевский настаивал, чтобы отряд никоим образом не разделялся, уходил на восток, в места более спокойные и спасался в Корею. Верховский советовал спасаться в Инкоу, на запад, укрываясь в зарослях реки Ляохэ и разбиться всем на отдельные кучки, чтобы быть менее заметными китайцам.
Днем отряд наткнулся на китайские войска и имел с ними перестрелку. Вечером, когда отряд расположился биваком на отдых, китайцы неожиданно снова открыли огонь и одна фальконетная пуля разбила Валевскому грудь. Умирая этот доблестный юноша дал свой последний наказ отряду «спасаться в Корею» и просил передать его последний привет матери.
По приказанию умиравшего Валевского команду над отрядом принял унтер-офицер Пилипенко. Ночью инженер Верховский, большинство служащих и 14 охранников отделились от Пилипенки. Утром 28 июня Пилипенко и 50 охранников двинулись на восток и пробились в Корею. Корейцы приняли русских радушно. Российский посланник в Корее Павлов отправил их на пароходе в Порт-Артур. [586]
Другая партия, состоявшая из техника, телеграфиста с женою, жены машиниста, 6 охранников и старших рабочих, также спаслась в Корею.
Инженер Верховский был схвачен китайцами и торжественно казнен в Мукдене в присутствии высших мукденских властей. Вместе с ним были казнены охранники и железнодорожные служащие. Голова погибшего инженера была вывешена в клетке на стене Ляояна. Когда Ляоян был взят русскими, голова была с почестями погребена. Из всех русских железнодорожников и охранников, взятых в плен китайцами, только пять в ужасном виде были возвращены китайцами русским властям в Инкоу, когда русские уже предприняли поход на Мукден. Все остальные были зверски замучены и казнены. Все истязания и казни производились боксерами с ведома или по приказанию высших мукденских или ляоянских властей. Несчастные русские содержались в китайской казенной тюрьме. В недавно вышедшей книге капитана Кушакова, одного из главных деятелей Охранной стражи: «Южно-Манчжурские беспорядки в 1900 году» подробно описаны все эти печальные события и те истязания, которым китайские власти подвергали русских.
3 июля в Дагушане были подобным же образом замучены и убиты несколько казаков 1-го Читинского полка и сотник Петропавловский.
215 лет тому назад, когда китайцы взяли у русских крепость Албазин, они взяли в плен также 45 казаков, а остальных отпустили. Китайское правительство настолько уважало в то время русских, что пленных казаков оно перевело в гвардейское знаменное войско, дало им земли и всегда оказывало всякую заботливость.
В 1900 году китайские власти в столице династии — Мукдене и Ляояне обращались с русскими пленниками как с китайскими преступниками, мучили их, истязали и казнили на площади всенародно. Китайские власти наказывали не только русских казаков, которые дрались с китайскими войсками, но также ни в чем неповинных строителей железной дороги, не смотря на то, что дорога строилась по обоюдному соглашению обоих правительств, как было прекрасно известно всем китайским чиновникам.
В роковой год дружелюбие к России среди правителей и населения сопредельной с нами Манчжурии не только не возросло, но даже привело — к казни русского инженера. [587]
Я боюсь думать, что этот печальный год поколебал давнишнее доверие и расположение китайцев к русским и — имя «русский» уже не окружено в Манчжурии тем ореолом почтения и боязни, как было раньше, и не дает более права на неприкосновенность.
Во всяком случае, если китайцы не уважают нас более так, как раньше, то в этом вероятно прежде всего виноваты мы сами, по разным причинам. И только от нас самих — от каждого русского, ныне живущего и работающего в Манчжурии, зависит заставить китайцев относиться к нам с тем уважением, которого требует достоинство России. [588]
Последний переход
Богатый вольный город Ляоян, бывший некогда столицей Ляодуна и известный своею торговлей хлебом и деревом, был уже под русским управлением. Еще летом ляоянские власти держали в плену и истязали русских железнодорожников и охранников. Теперь комендантом и градоначальником Ляояна состоял подполковник 11 Вост. Сиб. Стр. полка — Гамбурцев. Из стрелков была образована городская полиция.
Когда китайские войска в смятении бежали от Шахэ, разбитые войсками генерала Суботича, ляоянцы заперли ворота и не пустили к себе китайских солдат.
Вполне доверяя миролюбию и честности русских, ляоянцы не бежали из города, а сдались русским, чем спасли свой город и торговлю от разграбления.
На Печилийском театре военных действий все китайские города от Таку до Пекина были разграблены и на половину разрушены и сожжены.
Несмотря на все старания отдельных союзных командиров восстановить порядок в Чжили, в конце концов поход союзников на Пекин довершил разорение и разгром того, что не успели разгромить боксеры. [589]
Ничего подобного я не видел в Южной Манчжурии, в которой действовали только русские войска и господствовала одна русская власть. Мир, порядок и международная торговля в Инкоу были спасены русскими. Русские немедленно ввели русское военно-гражданское управление во всех главнейших городах Южной Манчжурии от Порт-Артура до Мукдена: Цзиньчжоу, Сюнъечен, Гайчжоу, Хайчен, Ляоян.
Я приехал в Ляоян через 5 дней после его занятия русскими. Здесь уже торговали китайцы. На улицах, чисто выметенных, царил полный порядок. Ходили русские и китайские полицейские. Для удовольствия русских китайцы ночью зажигали перед своими домами фонари и сами были довольны этой иллюминацией.
В Ляояне я встретил начальника Южной линии Маньчжурской железной дороги инженера Феол. Осип. Гиршмана, который 21 сентября выехал из Ляояна в Мукден верхом, в сопровождении своего неразлучного переводчика китайца Петра Ивановича, прекрасно говорящего по-русски и бывшего для него так сказать справочной книгой по всевозможным китайским и манчжурским делам. Я присоединился к ним и мы поехали вместе. До Мукдена оставалось 60 верст.
Инженеру Гиршману и вверенным ему строителям удалось вчерне закончить Южную линию Манчжурской дороги раньше всех [590] других линий, строившихся в Манчжурии. Летом 1900 года боксеры разрушили все их двухлетние упорные труды. Более половины выстроенной ими дороги было уничтожено. Приходилось созидать сначала. Однако Гиршман и все остальные инженеры и техники Южного отделения напрягли все усилия и уже через год дорога была снова выстроена. В конце 1901 года Южная линия была настолько устроена и оборудована, что сейчас-же поступила в правильную эксплуатацию и уже в первые месяцы стала приносить значительные доходы дороге.
Инженер Гиршман так рассказывал мне о своей деятельности и о своем детище — железной дороге:
— Я приехал в Порт-Артур в мае 1898 и 28 мая мы уже начали делать первые изыскания. Работы мы повели с двух концов: от Артура на север и от Телина на юг. На севере мы начали работы по постройке в сентябре 1898, а на юге в апреле 1899. В октябре 1899 наш железнодорожный путь доходил до Ляояна, а в ноябре до Мукдена. Я горжусь тем, что мне удалось побить железнодорожный рекорд на быстроту постройки: в этой полудикой стране, в которую все материалы приходилось привозить извне, мы выстроили 550 верст пути в 13 месяцев. За это время было произведено земляных работ свыше чем на 1 миллион кубических сажен. Вынуто около 100,000 кубов скалы. Построено свыше 500 мостов. Каменных мостов поставлено свыше, чем на 15,000 кубов.
— Во время постройки дороги я старался поддерживать наилучшие отношения с мукденским цзянцзюнем, со всеми китайскими чиновниками и населением. Китайские власти всегда оказывали мне и всем строителям дороги полное содействие. Простой народ также относился к нам совершенно дружественно. Поэтому, когда вспыхнули беспорядки, я просил всех инженеров — начальников участков по возможности оставаться на своих местах и не отдавать дороги. Я до последней минуты надеялся, что мы [591] удержим за собой дорогу, и до последнего дня уговаривал китайских чиновников поберечь дорогу. 22 июня с последним поездом я уехал из Ляояна в Порт-Артур, а на другой день боксеры напали на дорогу и стали разрушать ее на всем протяжении от Хайчена до Телина. Однако наши инженеры и все железнодорожные служащие и чины Охранной стражи с честью исполнили свою обязанность хранить дорогу. Они отдавали боксерам пядь за пядью, отстаивали дорогу до последней возможности и только тогда бросали ее, когда уже нужно было спасать не дорогу, а свою жизнь. Потому на нашей линии так много жертв среди служащих. Каждый выполнил свой долг до конца. Я все надеялся, что гроза пройдет мимо и наша дорога останется в целости, но события сложились иначе.
— На нашей линии от Порт-Артура до Телина, из 489 верст пути боксеры разрушили около 275 верст. Сперва была разрушена северная часть: от Телина до Хайчена. Все станции и железнодорожные дома для служащих разрушены. Мосты сожжены, Шпалы вырыты и унесены. Рельсы большей частью валяются на полотне железной дороги. Позже была разрушена линия между Хайченом и Ташичао и возле Кайчжоу. Работы по восстановлению были начаты мною еще 16 июля и ныне исправлено около 100 верст, благодаря чему представилась возможность подавать [592] санитарные поезда Кр. Креста для приема больных и раненых уже на 15 верст за Хайченом. Из 1600 вагонов разрушено, сожжено и попорчено около 700 вагонов, в целости сохранилось около 900. Из 60 паровозов в руки боксеров попало 17, из них 11 находятся в Ляояне. Паровозы сильно попорчены, но есть надежда на их исправление. В нашем распоряжении находятся 43 паровоза, совершенно годных к действию. Паровозы и вагоны будут исправляться своими средствами, на наших мастерских. Мы немедленно приступаем к восстановлению всего разрушенного пути. Работы будут вестись с разных пунктов. Работы у Хайчена и Ляояна уже начаты. Стоимость исправления каждой версты обойдется от 4 до 5 тысяч рублей. Вся работа, вероятно, будет стоить от 6 до 8 миллюнов. Весь пострадавший путь я надеюсь исправить в 6 месяцев, а установление правильного движения поездов по железной дороге, благодаря восстанию боксеров, отсрачивается приблизительно на 1 год. Сколько железнодорожных служащих погибло во время этих смут — еще не выяснено окончательно. Не досчитывают очень многих. He считая многих раненых, пока удостоверено 15 убитых. Много пропавших без вести. Станция Суетунь вся вырезана. О бедном инженере Верховском я не имею никаких известий.
Широкая Мандаринская грунтовая дорога, глубоко прорезанная колеями и ухабами, по которым мы ехали, несколько раз подходила к полотну железной дороги. Если бы не рельсы, которые валялись иногда вдоль насыпи, то трудно было бы признать, что здесь пролегала железная дорога. Шпалы были расхищены и [593] сожжены. Насыпь разрыта и обращена китайцами в проселочную дорогу. Телеграфные столбы и все мосты уничтожены. Вместо железнодорожных зданий виднелись обгорелые остовы стен и труб. Попутныя деревни, разграбленные китайскими солдатами и боксерами при приближении русских, были покинуты жителями. Встречались дымившие пожарища и трупы китайцев. В одной деревне я увидел туловище убитого китайца, ноги которого валялись в другой деревне. Каким образом ноги ушли от своего владельца в соседнюю деревню — не знаю. Единственными живыми обитателями этих богатых просторных Манчжурских сел и деревень были одне пугливые собаки и молчаливые степенные свиньи.
Насколько в Печилийской провинции китайские деревни были скучены, сжаты, тесны и бедны, настолько в Манчжурии села китайцев и манчжур раскинулись широко и привольно. Широкие улицы, просторные усадьбы, большие дворы, крепкие поместительные дома, построенные из кирпича, а не мазанные из глины и соломы — как в Чжили. Видно было по всему, что в Фыньтенфу — Южной провинции Манчжурии жило привольное и зажиточное торговое население.
Всюду попадались постоялые дворы, бобовые и ханшинные заводы, лавки, амбары, склады. Переночевав на одном заводе в Янтае, утром 22 сентября мы приехали в Мукден, занятый русскими войсками. [594]
В Священной столице
В глубокой древности «Священный город» Мукден, под именем Шэньян, принадлежал китайцам. В 1626 году Манчжурский хан Тайцзу завоевал Шэньян, дал ему манчжурское название Мукден, т.е. «Священный» и избрал этот город для своей столицы.
В окрестностях Мукдена воздвигнуты две великолепные усыпальницы: Чжаолин, в которой погребен основатель Манчжурской династии Тайцзу, и Фулин, в которой покоится прах Тайцзуна, отца основателя династии.
Co времени существования Манчжурской династии Цинов никогда ниодно иностранное войско не подходило к Мукдену н не тревожило своим появлением вечнаго сна великого Тайцзу и его отца. Японцы во время войны с китайцами могли дойти только до Аньшаньчжаньских высот, были здесь разбиты китайцами и не решились более углубляться в дебри Манчжурии.
«Священная столица» Манчжурии, до сих пор еще называемая так китайцами — «Шэньцзин», в 1900 году впервые была завоевана русскими войсками и впервые лишилась своей свободы и покоя за 275 лет. [595]
Честь завоевания Мукдена принадлежала генералу Суботичу и его Южно-Манчжурскому отряду.
Генерал-лейтенант Генер. Штаба Суботич хорошо известен китайцам на Квантуне и в Южной Манчжурии как Су-цзянцзюнь. После службы на Кавказе, ген. Суботич был назначено помощником начальника штаба Приамурского воен. округа и последние годы своей деятельности посвятил Дальнему Востоку. В 1895 году ему пришлось вынести на себе всю тяжесть экстренной мобилизации войск Приамурского края, по случаю осложнений с Японией. В начале 1898 года генерал Суботич был назначен во Владивосток военным губернатором Приморской области, во главе которой пробыл всего несколько месяцев, так как осенью 1898 года он был избран для совершенно нового поста начальника только что занятого Россией Квантунского полуострова, первым начальником которого был адм. Дубасов, занимавший Квантун. Новому начальнику и окружавшему его маленькому штату первых пионеров русской администрации выпало на долю совершенно новое и весьма трудное и сложное дело — создать в Китае первую русскую колонию [596] и ввести на китайском Квантуне русскую гражданственность. В основание своей политической деятельности генерал Суботич полагал установление самых дружественных, справедливых и гуманных отношений к китайскому населению, сближение с китайцами, охранение их прав, привлечение их симпатий на сторону России и т. д. Известно, что во всех остальных иностранных колониях в Китае (Гонконг, Шанхай, Цзяочжоу и др.) иностранцы живут совершенно отчужденно от китайцев, которые не пользуются даже всеми правами в пределах иностранной колонии, наравне с иностранцами. Ближайшими сотрудниками генерала Суботича в этой деятельности были: начальник округа Квантунского полуострова подполковник Куколь-Яснопольский и поручик Россов, прекрасно владеющий китайским языком и исполнявший при генерале обязанности дипломатического чиновника в сношениях с китайцами. Супруге генерала Олимпии Ив. Суботич принадлежат энергичные труды по устройству первого русско-китайского училища в Порт-Артуре, а также видная деятельность в Обществе Кр Креста. [598]
По занятии Мукдена, генерал Суботич немедленно принял самые строгие меры к тому, чтобы в столице был восстановлен порядок, спокойствие, личная и имущественная безопасность китайцев и не допускались никакие грабежи и вымогательства у жителей. К населению он обратился с успокоительным воззванием, написанным на китайском языке, дословный перевод которого на русский язык следующий:
«Великого Российского Государства, командующий сухопутными войсками Южно-Манчжурского отряда, цзянцзюнь Су объявляет:«Боксеры и бунтующие солдаты разрушили железную дорогу и убили многих служащих, а после этого стали грабить и убивать мирных китайских жителей. За это им уже досталось от русских войск. Во всех местностях, после того как боксеры и солдаты были прогнаны, китайские жители возвратились в свои города и села и теперь живут мирно и занимаются своим делом.
«Но не везде еще мирные жители могут жить спокойно от этих худых людей, поэтому Русский Царь приказал мне наказать всех бунтовщиков и привести отраву в полное спокойствие.
«У меня много войск и пушек и я накажу их, если они осмелятся сопротивляться.
«Но я буду воевать только с боксерами и с солдатами, a мирных жителей мои войска не тронут, и имущество и скот их будут в целости, а за все то, что моим войскам нужно, как например, скот, мясо, съестные припасы для людей, за все это будут платить.
«Я, цзянцзюнь Су, долго управлял китайским населением на Ляодуне, там, где русские и все китайцы меня уважают и знают, что я всегда был их защитником, а что только для худых людей я строг. Может быт и вы об этом слышали, a если и не слышали, так сами увидите. Приглашаю всех вас, мирных жителей, хорошенько прочитать то, что здесь написано, и так и поступать, ибо хорошо вам будет и вашим семействам. А если не послушаетесь, будет худо, потеряете все то, что вы приобрели своим тяжелым трудом. Разве это будет хорошо? А вам, китайским солдатам, предлагаю бросить ваше оружие и уйти, куда знаете, попытаться честным трудом зарабатывать хлеб и не советую сражаться с нами, ибо будете разбиты и уничтожены, как те, которые сражались с нами у Пекина, Тяньцзина, Цицикара, Айгуна, Нингуты, Хайлара, Мергеня, Харбина и во [599] многих других местах, которые все нами завоеваны — это ведь вам, конечно, известно.
«Вот, что я вам хотел сказать, читайте и исполняйте, a не исполните, худо будет».
Я провел в Пекине месяц и столько же пробыл в Мукдене. В Пекине было слишком много командиров и начальников, слишком много иностранных недисциплинированных солдат — и поэтому там было мало порядка и согласия. Согласно только грабили. Вначале Пекин громили боксеры, потом он был разграблен и продан с публичного торга союзниками.
В Мукдене бежавшие в смятении китайские войска только начали грабежи и сожжение города, который был вовремя спасен отрядом генерала Суботича. Пострадала главная улица, на которой находились богатые магазины, конторы и меняльные лавки китайцев. Большая часть города была сохранена в целости. В Мукдене была одна власть, один начальник и притом весьма гуманный и относившийся к китайцам с сочувствием и уважением — поэтому в Мукдене был полный порядок.
Все время, которое я провел в Мукдене, сейчас-же после его занятия, я не видел ничего подобного тому, чему был свидетелем в Пекине.
После мирного воззвания генерала Суботича, составленного совершенно в китайском духе, жители стали мало-по-малу возвращаться в свою столицу и окрестные деревни. Купцы понемногу открывали свои лавки и торговали тем, что удалось спасти. Поселяне принимались за уборку хлебов.
Для того чтобы привлечь самих китайцев к успокоению города, генерал Суботич созвал китайских купеческих старшин, успокоил их и поручил им самим наблюдать за порядком в городе. Полиция была составлена из русских стрелков и китайских стражников. [600]
Для заведывания городскими делами было составлено временное городское управление: из губернатора — командира 11-го В. С. Стр. полка полковника Домбровского, вице-губернатора Генерального Штаба подполковника Дессино и 5 полицеймейстеров, которые заведовали 4 частями города, юго-восточной и юго-западной, северо-восточной и северо-западной, а также центральной частью — Императорским городом.
В великолепных Богдыханских гробницах Чжаолин и Фулин, сооруженных в окрестностях Мукдена, были поставлены военные караулы для охраны гробниц от разграбления китайскими хунхузами.
Китайцы высоко ценят подобное гуманное отношение к ним и стараются отблагодарить по своему. Вскоре после отъезда генерала Суботича, Мукденские купеческие старшины постановили, по китайскому обычаю, поднести генералу Суботичу, на память о его пребывании в Мукдене, традиционные почетные знаки: зонтик, знамя и приветственный адрес.
В адресе китайские купцы написали следующее:
«Общество Китайских Мукденских купеческих старшин почтительнейше, под знаменами генерал-лейтенанта Суботича, выражают ему следующее:«Они в знак благодарности за то, что генерал Су (Суботич) и губернатор До (Домбровский) дорогого государства (России), во главе войск, прекратили в Мукдене огонь и спасли народ, — с чувствами радости и любви желают поднести от 10,000 людей знамя и зонтик, чем они хотели бы выразить преисполняющие их мысли и чувства.
«После того как генерал Су, одержав победы, вернулся в дорогое государство, были приготовлены знамя и зонтик.
«Старшины сами привезли в Лиушунькоу (Порт-Артур) знамя и зонтик и просят генерала принять их. [601]
«Они приложили все старания чтобы приготовить эти подношения, и если генерал Су примет их, они будут глубоко обрадованы.
«Такие же подношения были сделаны губернатору До раньше, за его такое же славное деяние.
«Это вершковое прошение написано с почтением и с пожеланием всяких благополучие.
Русского календаря 1901 год.
Китайского Государства
Гуан Сюй 27-й год.
Старшины: Цзу Куй Фын
Суй Чао Шэн
Ван Шу Кай
И Фын Чан
He малая заслуга в смысле сближения с китайским населением принадлежит отряду Кр. Креста С. Александровского. Через несколько дней после занятия Мукдена — в нем уже был устроен Александровским и всеми деятелями и деятельницами его отряда первостепенный госпиталь, прекрасно оборудованный и снабженный всем необходимым. Не только русские, но даже китайцы [602] лечились в этом госпитале и встречали самый заботливый уход и братское отношение.
Среди ревностных тружениц — сестер милосердия этого отряда находилась графиня Екатерина Николаевна Игнатьева, дочь бывшего посланника в Китае генерал-адъютанта графа Н. П. Игнатьева. Она проводила дни и ночи у изголовья раненых и больных солдат, подолгу беседовала с ними, читала им книжки. Солдаты любили ее как родную сестру и называли ее «Красным солнышком». [603]