Ледовые рейсы «Минокола»
Утром необычная для меня картина: во всю ширину Невы с Ладоги идет «сало» — смесь мелкого битого льда со снегом. Очевидно, вчера и позавчера вся или часть Ладоги замерзла, но тонкий ледок был разбит буксирами, таскающими через Ладогу баржи, и этот битый ледок, припорошенный снегом, втянуло у Шлиссельбурга в Неву. Хотя и война и голод, но сотни людей стоят на набережных и на мостах и смотрят на это явление.
После завтрака объявлено, что будет генеральная покраска судна. Ведь зимой на фоне белого льда и снега мы будем выглядеть отличной мишенью и для немецких артиллеристов и для летчиков — черный корпус и трубы, и желтые надстройки. Теперь и корпус, и надстройки, и трубы будут белые.
Боцманская команда, в основном, руководит и организует покраску, а самой покраской занимаются БЧ-2 и БЧ-5. Для покраски бортов спущены за борт по три «люльки» с каждого борта — доски длиной метра 1,5 и шириной сантиметров 20, привязанные за края двумя веревками, которые крепятся к планширю. «Маляр» сидит на доске, привязанный для страховки за пояс фалом, который тоже привязан за планширь. Рядом на доске стоит банка с краской, которая за ручку для страховки тоже привязана шкертом к планширю. По мере завершения покраски части борта, который можно достать, стоя или сидя на доске, по просьбе красящего желательно двое на палубе стравливают сначала поясной фал, затем одновременно две веревки от доски и затем до уровня доски шкерт от банки с краской.
Мне досталась покраска правого борта от форштевня до трети длины корпуса. Поскольку мы стояли носом вверх по течению, правый [178] борт смотрел на Неву, но любоваться ею было некогда — работа предстояла большая. Для начала наш боцман Ильин, пришедший на судно перед походом на Гогланд, наглядно на желтой стене надстройки белой краской показал, как надо красить: сначала кистью делают ряд сплошных вертикальных мазков в квадрате примерно 30 на 30 см, а затем по этому закрашенному квадрату наносят горизонтальные мазки, стараясь, чтобы весь квадрат был закрашен краской ровно, без затеков и чтобы, конечно, старая краска не проглядывала.
Я попросил спустить меня от границы моего участка, чтобы, двигаясь к носу, точно знать: сколько еще осталось. Пока готовились к покраске, прошло часа два, так что за борт нас спустили только часов в 10. Первый участок покрашенного борта был примерно 1,5 на 1,5 метра. Сидя, можно красить борт выше своих коленок, иначе коленки будут в краске, а на борту отпечатки колен. Спустили еще примерно на 1,8 м. Думал до обеда успеть покрасить одну вертикальную полосу. Вдруг сливающийся гул разрывов нескольких снарядов и водяные столбы разрывов в Неве на уровне Масляного буяна — Горного института. От нас далековато, около километра. Снаряды второго залпа легли опять все в воду, примерно там же.
Кого же немцы в Неве заприметили? Смотрю: от завода на левом берегу Невы к Масляному буяну, т.е. к правому берегу, небольшой буксир тащит солидный плавучий кран. Приспичило же ему перетаскивать во время арт. налета! От нас такое впечатление, что буксир тащит кран в зону разрывов снарядов. Теперь гул залпов мы четко слышим, но только спустя 5–6 секунд после разрывов снарядов. Поэтому их разрывы всегда неожиданны, но место разрывов ожидаемо — опять в Неве. Вдруг сильный взрыв на платформе крана. Облако черного дыма, в воздух летят какие-то щепки, осколки. Стрела крана стремительно наклоняется к воде вниз по течению, платформа крана, показав нам свое черное днище, быстро, вслед за стрелой, уходит под воду.
Буксирчик растерянно покрутился немного на месте гибели крана, но, по-видимому, никого из воды не выловил и, как проштрафившийся школьник, поплелся в одиночестве к Масляному буяну.
Создалось впечатление, что немцы охотились именно за этим несчастным краном, т.к., утопив его, перенесли огонь выше по Неве, и теперь снаряды стали рваться около моста Лейтенанта Шмидта и от нас метрах в 50–100. Их осколки посвистывают где-то совсем рядом, несколько стукнуло в борт. За бортом на этой «люльке» мне стало совсем неуютно. Почему-то беспокоила мысль не о возможности быть раненным, а о попадании осколков в веревки, удерживающие мою «люльку», и возможности оказаться в ледяной воде. На всякий случай я крепко ухватился [179] за свой фал и попробовал на нем повиснуть. Фал выдержал, но взобраться по нему на палубу, будучи в ватнике и ватных брюках — не получилось.
Посмотрел на «маляров», что красили правый борт, ни одного нет. Их «люльки» были опущены только метра на полтора, и они смогли сами подняться на борт. Вот паразиты, забыли про меня. Или от осколков спрятались на левом борту, а может, и обедать спустились. Кричу, дергаю за фал. Никого. А снаряды все рвутся, но, слава богу, к нашему берегу не приближаются. Два или три снаряда разорвались на мосту. Вдруг с палубы голос боцмана Ильина: «А ты чего не поднимаешься?» «А как? Кричу, кричу, никто не подходит». «А кто тебя спускал? Сейчас я им врежу!» Через несколько минут, сопровождаемые боцманским матом, прибежали мои помощнички, и подняли меня с «люлькой». Конечно, они, увидев других двух «маляров», решили, что и я сам поднялся, и пошли обедать в свой кубрик.
Пока обедали, обстрел прекратился, и мы продолжили покраску. К концу дня стало ясно, что три человека смогут покрасить один борт не раньше, чем дня через два, а срок — завтра. Пришлось готовить еще шесть «люлек» и спускать за борт еще шестерых «маляров».
Весь день покраска. Спасибо немцам — не мешали нам окончить покраску. Теперь со стороны мы, наверное, будем выглядеть, как белый призрак. Заболел и ушел с судна наш капитан Филимонов, который был всего две недели.
24-ая годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции. Вместо Филимонова временно в командование судном вступил помощник командира «Ермака» капитан-лейтенант Ветров А. И. Непонятно, как они будут делить функции с Линичем? Вроде бы, как коменданту, Линичу теперь и делать нечего. А почему не его назначили командиром — не знаю. Может быть, из-за длительного отсутствия опыта и практики командования кораблем. Торжественное построение на верхней палубе Всего личного состава. Командир корабля и военком поздравили всех с Праздником и пожелали каждому приложить все силы для скорейшей Победы над немецким фашизмом.
С 10 до 12 часов — коллективный просмотр кинофильма на «Молотове», посвященный юбилею, но название фильма не припомню.
В 19 часов отдали швартовы, развернулись и не спеша пошли в Кронштадт. К 20.30 дошли до Угольной гавани, почему-то развернулись и пошли обратно. Дошли до Балтийского завода и стали разгонять лед Против него. Оказывается, куда-то выводят эсминцы. Мороз ощутимый, [180] небо ясное, луна пошла на убыль, но еще хорошо светит. Пользуясь хорошей погодой, немцы «поздравляют» нас с праздником — налет за налетом, небо в прожекторах и в разрывах, в разных районах города сильные разрывы бомб и пожары. В 23 часа подошли к борту «Ермака» и пришвартовались к нему. С 23-х до часа моя вахта у трапа между нами и «Ермаком». Ночью усилился северный ветер и мороз около 15 градусов.
Только собрался передать вахту, команда: «Убрать трап, отдать носовой, отдать кормовой!» Опять идем в Кронштадт. На сей раз дошли без единого выстрела со стороны немцев. Наверное, в честь нашего праздника. Простояли у пушек всю ночь. Ночью все небо затянуло тучами, но снега не было. Лед на заливе еще тонкий, человека не выдержит, и звук при его раздавливании форштевнем тихий, так что немцы не могли его слышать. Может быть, после покраски и нас они не видели. Но дым из труб — его не замаскируешь.
В 5 часов встали на Малом рейде и стояли весь день на якоре. Выспались. В 15.30 вышли к Толбухину маяку, но не дошли, т.к. лед кончился раньше. Развернулись и, расширяя фарватер во льду, вернулись в Кронштадт к 17 часам. В 17.30 с караваном транспортов вышли в Ленинград. Это первый наш караван. Говорят, что теперь из запасов Кронштадта доставляют в Ленинград топливо и продовольствие. В 22 часа пришли благополучно в Ленинград к Железной стенке и через полчаса вышли обратно в Кронштадт, приведя транспорт 507 и буксиры с баржами.
В 2.30. перешли на Большой рейд и встали на якорь, в ожидании сбора всего каравана. Теперь, похоже, нам работать придется круглые сутки: днем колоть лед в Неве, на выходе в залив, а ночью проводить караваны судов — из Кронштадта нагруженные, обратно — порожние. И оба конца надо успеть сделать за одну ночь.
Оптимальный вариант: выйти из Ленинграда часов в 22–23.00, привести караван в Кронштадт в час-два ночи. К этому времени суда за день и вечер грузятся в Кронштадте и к двум-трем часам выводятся на Большой рейд и в установленном порядке снимаются с якорей и следуют за нами в Ленинград. За утро и весь день они разгружаются и к 21 часу собираются внизу Невы для следования в Кронштадт. Конечно, кому-то для погрузки и разгрузки потребуется двое или трое суток, но время выхода караванов должно быть оптимальным для безопасного перехода.
Сегодня караван собирался что-то долго, и с мостика нередко сыпались крепкие выражения и запросы оперативному дежурному о разрешении выходить. Но ответ категоричный: «Не разрешаю. Ждать команды». И непонятно для чего мы всю ночь торчали у орудий. Вышли [181] из Кронштадта только в 6.30. Как и следовало ожидать, уже через полчаса, на траверзе Петергофа немцы нас обнаружили и открыли огонь. Наверное, они еще не очень пристрелялись по фарватеру в ночное время, т.к. разброс снарядов был значительный. А может, это из-за того, что так рано их основной корректировщик — «колбаса» еще не поднималась. Минут через 20 открыли огонь наши форты, и немцы замолкли. В огражденную часть канала входили, когда уже совсем рассвело. Довели караван до Невы, откуда его растащат по соответствующим причалам, а сами в 9.00 встали к борту «Ермака». Позавтракали и спать.
В 13 часов вышли обкалывать «И. Сталина», вмерзшего в лед выше Зимнего дворца, и перетаскивать его пониже в Неву. В 17 часов встали снова к «Ермаку», но буквально через 15 минут команда: «Обколоть лед вокруг эсминцев и тральщиков, что стоят на Неве». Обкололи и встали на якорь теперь уже посредине Невы, готовые к выполнению новых заданий.
Оказывается, со вчерашнего дня продовольственная норма нам немного снижена: хлеб с 800 до 600 г, мяса на 25 г меньше, ну и примерно по столько же снизили количество круп, масла, сахара. После ужина дежурный по кораблю с нач. снабжения обходили кубрики и интересовались: стоит ли выдавать каждому причитающуюся ему норму хлеба, масла, сахара или оставить, как было? Большинство за то, чтобы оставить, как было — на каждый кубрик (бачок) выдавалось в одном весе масло, сахар, хлеб по числу едоков. А в кубрике брали каждый приблизительно поровну: масло на два ломтика хлеба, сахар — по две-три чайные ложки на кружку чая. И до сих пор в нашем кубрике никаких конфликтов по этому поводу не было. Надеялись, что небольшое снижение норм питания будет не очень заметно для нас.
К концу дня к входу в Морской канал подтянулись суда, буксир и баржи, и в 24.00 мы повели их в Кронштадт.
Нам повезло: вчера, часов с 11 вечера, завьюжило, и снег шел всю ночь. Немцы, похоже, нас не видели и не слышали. По идее, они должны были стараться установить расписание движения наших караванов, но пока время прохода нами районов Стрельны — Петергофа каждый раз различное, им это не сделать. Примерно в 3 ночи пришли в Кронштадт, а в 5 уже вышли с тремя транспортами обратно. На этот раз прошли благополучно и в 8 утра встали около «Ермака». До обеда вся ночная вахта отдыхала.
Морозы стоят уже градусов под двадцать, и лед на заливе быстро набирает толщину. На вид не менее 10 см. Поговаривают, что немцы могут попытаться пересечь залив из района Лигово на Сестрорецк и [182] ударить в тыл нашим, стоящим против финнов. Не исключают и попытки немцев атаковать по льду и захватить суда каравана. Поэтому мы получили сухопутный на колесах «максим» с несколькими коробками снаряженных лент и штук 20 винтовок с патронами. Теперь на время переходов в Кронштадт и обратно «максим» будут выкатывать на полубак, а все из БЧ-2, кто на переходе должен быть на палубе, должны быть с винтовками.
К 19 часам перешли к 23-му причалу и до глубокой ночи ждали, когда соберется караван. Говорят, что ночью 8-го, когда мы с караваном ушли в Кронштадт, немцы сбрасывали на парашютах морские магнитные мины с часовым механизмом, которые при взрывах вызывают большие разрушения.
Нашим командирам тоже достается — на время перехода обязательно кто-нибудь из штаба Отряда на мостике, и наши Линич и Гашук с него ни шагу.
Всю ночь снова метет. Хорошо. Караван собирался очень медленно. На мостике все изнервничались, а нам мерзнуть на верхней палубе совершенно без толку осточертело. Неужели на мостике хотя бы с точностью до часу не знают, когда возможен выход? Только в 2 часа ночи двинулись в Кронштадт. Под покровом темной ночи и метели благополучно дошли к 5 часам до Малого рейда, где уже ждали корабли и суда обратного каравана, так что мы, обойдя вокруг рейда и разбив лед, в 5.30 вышли в Ленинград.
Обычно, мы, дойдя по Морскому каналу до Ленинградского порта, отходили вправо и пропускали суда каравана по оставшейся части канала в устье Невы, пересчитывая их, как утят: не отстал ли кто, не затерло ли кого льдами. А потом за последним судном заходили в Неву и шли на свое, определенное для нас место.
В 8 утра мы уже встали около «Ермака» и стояли спокойно до 16.30, а затем перешли к 23-му причалу, где и ожидали, когда соберется караван.
Опять караван собрался только к двум часам. Поведем транспорты №№ 548, 529, 553, 539 и 502. Как только вышли из огражденной части канала, немецкая батарея открыла по нам огонь. Поскольку шел снежок, то корректировать огонь немцам было сложно, и снаряды ложились с большим разбросом. В 4 часа благополучно пришли в Кронштадт. Стоя на Большом рейде, пропустили все суда на Малый рейд, и сами пошли за ними. Никто не отстал. Но в обратный рейс вышли в начале шестого. Поздновато. В караване одни транспорты. Может, проскочим. [183] Снег валит вовсю.
Хотя суда должны держать интервал в пределе визуальной видимости, но в сильный снегопад это не всегда получается, и капитаны, боясь наскочить на впереди идущее судно, держат дистанцию большую и не всегда видят впереди идущее или сзади идущее судно, стараясь только выдерживать заданную скорость. Идущий за нами транспорт держит дистанцию строго: метров 150, и лишь изредка сильные снежные заряды скрывают его от нас. Но следующего за ним транспорта совсем не видно. Часов около 8-ми, когда начало светать, мы остановились в порту и стали пропускать и считать шедшие за нами суда. Одного транспорта нет. Подождали полчаса, пока совсем рассвело, и ушли в Неву. Что с ним случилось? Скорее всего, замедлил ход, отстал и затерло льдами. Но выручать его днем на виду у немцев никак нельзя — расстреляют и утопят. И канал будет закрыт, и Ленинград — закупорен. Надо ждать ночи.
Днем поразбивали и поразгоняли льды ниже моста Лейтенанта Шмидта. Уже дня три и три ночи немцы не бомбят город — метель, но артиллерия бьет ежедневно по несколько раз. Больше по центру и по заводам. Часов в 6 вечера вошли в Морской канал и пошли на поиски потерявшегося транспорта. За нами ледокольчик «Октябрь».
Расчеты «сорокапяток» у орудий, заряженных фугасными снарядами, за спинами винтовки, расчет «максима» в полной готовности на полубаке. Метель прекратилась еще днем, но снежок идет, ухудшая видимость. Вышли из огражденного дамбами канала, десятки глаз смотрят вперед сквозь мглу и снегопад. Проложенный нами вчера ночью фарватер замерз и сужен сомкнувшимися ледяными полями. Они девственно белые от свежевыпавшего снега. Идем малым ходом, чтобы было как можно меньше дыма и шума от ломающегося льда.
Минут через 15–20 в серой мгле возник силуэт судна. Уцелел! Команда: «Расчетам орудий левого борта приготовиться к открытию огня по транспорту! Расчетам орудий правого борта и пулеметчикам приготовиться поражать живую силу на палубе и в надстройках транспорта!» Ход самый малый. Силуэт транспорта медленно нарастает и проясняется. Я навел орудие на левый борт под полубаком, откуда из иллюминаторов носовых кают могут ударить из пулеметов и автоматов по нашему мостику и по всем, кто на верхней палубе. До транспорта 100 метров, 75, 50, 25... Нервы напряжены. В любую секунду с транспорта может обрушиться на нас шквал пулеметно-автоматного огня. Успеем ли мы дать эффективный ответный огонь? Расчеты у орудий стоят во весь рост, и скосить их из 3–4-х автоматов дело 2–3-х секунд. Медленно поворачиваю ствол своего орудия влево, выбрав целью первый носовой иллюминатор, хотя он, как и остальные, закрыты. Приближаемся к левому борту [184] транспорта своим левым бортом с тем, чтобы максимально обколоть лед у его борта. Вот наш полубак около его полубака и медленно продвигается на расстоянии метра 2–3 вдоль его борта к корме. Стволы орудий обнюхивают надстройки и мостик транспорта. На транспорте — тишина. С «Октября» на бак забрались человек 6–7 с винтовками, быстро обежали помещения и доложили: «Никого на судне нет». Теперь и мы смогли осмотреть транспорт, и то, что делалось вокруг него.
Оказывается, это наш старый знакомый 507-ой («Отто Шмидт»). Мостик и труба разбиты снарядами и здорово обгорели, на палубе валяются какие-то доски, щепки, пожарные шланги. У левого борта на льду валяется разбитая шлюпка с веслами, во льду вокруг транспорта десятки больших черных лунок, чуть занесенных снегом, от разорвавшихся снарядов. На льду ближе к краю фарватера валяются какие-то чуть занесенные снегом личные вещи, какая-то одежда. И ни одного трупа.
Медленно пройдя вдоль транспорта, подготовив ему возможность выхода на фарватер, мы, увеличив ход, пошли в Кронштадт. В 22.30 передали в штаб флота через оперативного дежурного выявленную картину с транспортом, получили приказ стоять до особого указания на Малом рейде, а затем возвращаться в Ленинград и доставить туда 507-й.
Примерно в час ночи вышли в Ленинград. Напряжение спало. Обсуждаем увиденное. По нашему мнению, события развивались следующим образом: капитан транспорта, боясь, как бы не врезаться в темноте в корму впереди идущего транспорта, держал скорость ниже установленной и постепенно отставал от каравана. На траверзе Стрельны фарватер во льду, постепенно сужаясь, стиснул транспорт, и он встал. До утра оставалось совсем немного, и на транспорте надеялись, что мы вернемся и выручим его. Если бы у нас было в запасе часа 3–4 темноты, то, наверное, мы бы так и поступили. Но их у нас не было. А как только рассвело, немцы увидели хорошую неподвижную мишень у себя под носом. Конечно, они открыли по ней огонь. И когда снаряды стали рваться на мостике и на палубе и начался пожар, часть команды начала тушить пожар, а часть покидать судно. По привычке спустили, вернее, сбросили, шлюпку за борт, но воды у борта уже не было. Тем временем артиллерия фортов заставила замолчать немецкую батарею, и команда транспорта отправилась пешком то ли в Кронштадт, то ли в Ленинград. Снег занес их следы и направление их маршрута. Почему немцы не добили и не потопили этот транспорт? Наверное, форты не позволили.
Часа в 4 подошли к «Ермаку». 507-ой благополучно прибуксировал к заводу «Октябрь».
Мы все повалились спать до завтрака. Все командование ушло в [185] штаб Отряда, и мы спокойно проспали до обеда. А вечером оказалось, что у нас рад перемен: вместо Ветрова пришел новый командир — капитан-лейтенант Мокасей-Шибинский Владимир Григорьевич. Высокий, наверное, метр 90 см, очень худой, какой-то нескладный, с большим красным носом, с неуклюжими движениями. На вид — за 30 лет, хотя училище окончил лет пять назад. Вестовой говорил, что аппетит у него страшенный.
По болезни ушел наш военком старший политрук Гашук, о котором остались самые хорошие теплые воспоминания.
Судьба свела меня с военкомом Гашуком еще раз в конце августа 1942 г. в Кронштадте, о чем я упомянул раньше..
Пришли новые командиры: командир БЧ-1, штурман Шабшаевич из запаса, командир БЧ-2 лейтенант Кузнецов. Вместо военкома Гашука, пришел на эту должность главный старшина Шкляр М. В. Капитан-лейтенант Линич остался в старой должности — коменданта судна, но каковы остались его обязанности — для нас было непонятно. Мы полагаем, что он не назначен командиром из-за истории с транспортом 507. Но разве он в этом виноват?
В 18.30 вышли с караваном в Кронштадт. Метель метет вовсю, и, наверное, поэтому немцы нас не беспокоили.
В 1.50 повели в Ленинград одну подводную лодку и три транспорта. В 5 часов встали около «Ермака» и спокойно стояли до 19 часов.
В 19 часов двинулись в Кронштадт. Погода стоит — для бомбежек и обстрелов — ни облачка, луна немного меньше половинки, но светит.
Думаем, что сегодня немцы на нас отыграются. Только вышли из огражденной части Морского канала, как со Стрельнинского берега луч прожектора повис впереди нас, поперек нашего курса, затем медленно опустился до поверхности заснеженного льда и медленно заскользил нам навстречу. Вот ближний край луча коснулся носовой части, вот в слепящих его лучах мостик, все расчеты орудий, а вот и все судно залито белым слепящим светом. Невольно прячемся от слепящих лучей кто за орудие, кто за краны, кто за трубы или перебежапи на правый борт за надстройки.
Рассмотрев нас в течение 2–3-х минут, луч прожектора ушел за нашу корму и стал рассматривать каждый из следовавших за нами транспортов, но уделяя этой процедуре всего по 10–15 секунд. Дойдя до последнего седьмого транспорта, луч прожектора метнулся обратно в голову каравана, остановился на нас и замер. Вдруг на берегу вспыхнул второй прожектор и направился сразу к нам. В голове пронеслось: «Ну, сейчас начнется!» Тягостные две минуты тишины, только хруст льда у [186] форштевня и стук сердца, ощущаемый даже через полушубок. Представляется, как немецким артиллеристам идут команды для стрельбы: «Дистанция ..., прицел..., целик..., снаряд..., батарея...Огонь!» В свете прожекторов вспышек орудийного залпа не было видно.
Свист снарядов и разрывы во льду обогнали звук выстрелов. Хороший недолет, метров 200–250 и впереди по курсу столько же. Так, началось! Сейчас внесут поправку в расчеты и... Второй залп уложил снаряды почти на траверзе, метрах в 100. Это уже лучше (это невольная оценка артиллериста артиллеристам). Немцы сейчас, как на полигоне, — цель медленно, с постоянной скоростью идет по прямой и не может ни изменить курс, ни изменить скорость. Скорость нашу они уже определили, теперь уточнить дистанцию и можно переходить на поражение беглым огнем. Мы для них главная цель: потопят нас или хотя бы повредят и лишат хода — фарватер будет перекрыт, а транспорты в ловушке, т.к. не смогут идти одни вперед и не смогут развернуться.
Новые фонтаны разрывов, метрах в 50 от левого борта. Осколки снарядов и льда бьют по корпусу и надстройкам. Расчеты орудий прячутся за трубами, благо они широченные и высокие. За следующий залп немцам только «тройку» — перелет метров 200! А может, ночью гораздо труднее корректировать огонь. Пусть будет нам хуже. Но почему так долго молчат форты Кронштадта? С началом работы прожектора должна быть сыграна боевая тревога, и после первого залпа немцев команды должны идти на орудия. Расположение немецких батарей наверняка уже известно. Корректировщики с Морского собора должны были давно их определить.
Снова вой снарядов почти над головой. Снова перелет, но не более 40–50 метров. Следующий залп будет наш. Почувствовал, что все наши на палубе как-то съежились. Вдруг почти одновременно несколько вспышек впереди по курсу. Это, похоже, и на фортах и с самого Кронштадта ударило несколько батарей. Дружно все мы высунулись из своих укрытий и смотрим сквозь лучи прожектора в сторону берега, но ничего не видно. Вдруг свет прожекторов исчез, а со стороны берега послышался гул многочисленных разрывов. Чувствую, что время для нового залпа немецкой батареи истекло, а залпа нет. Неужели наши накрыли с первого залпа? Или накрыли прожекторы, и наше исчезновение во тьме озадачило немцев — что делать? Пока они решали эту задачу, новый залп нескольких наших батарей. Затем еще и еще! Мы ликуем. Появилась уверенность, что теперь-то мы дойдем! Дав пять залпов, наши замолчали, очевидно, прислушиваясь и приглядываясь, что будет делать немец? Но немец вел себя хорошо — он молчал. В 23.30 были в Кронштадте. [187]
В 3 часа с караваном двинулись в Ленинград. В Ленинградском порту, как обычно, отходим вправо, останавливаемся и пропускаем мимо себя к Неве транспорты каравана. Никто не отстал. В 7 часов встали к «Ермаку». В 15.30 перешли к «Молотову» и стояли около него до 19 часов. За это время свободные от вахты, благо немцы не тревожат сегодня, помылись в бане и, кто хотел, постирали свое белье. Затем подошли к «Максиму Горькому», обкололи около него лед и стояли рядом до полуночи.
Ребята с «Молотова» сказали, что всему населению в городе уже четвертый раз снизили паек: рабочим хлеб на 100 г, т.е. до 300 г, остальным — до 150 г. Это вдвое меньше, чем нам.
В начале первого ночи вышли с караваном в Кронштадт. С вечера метель, и немцы молчали. Примерно в 1.30 вышли в открытый фарватер. Луны не видно, небольшой снежок. Берега не видно. Интересно: видят немцы наш выход в залив? Может ли пробить луч их прожектора пятикилометровую мглу? Смогут ли наши засечь немецкий прожектор и вспышки немецких орудий в такую погоду? Ведь от Кронштадта и фортов до Стрельны километров 18–20.
Пока эти вопросы мы обсуждали, слышим на мостике радостные голоса: «Прошли траверз Петергофа». Ну, кажется, проскочили. В 3.30 пришли на Малый рейд. Покололи лед на рейдах, дошли до Толбухина маяка и обратно на рейд.
В 5 утра вышли с караваном обратно и в 8 часов встали к «Ермаку». Метель укрыла нас и на обра гном пути. До обеда отдыхали, а после обеда интересный приказ: «Одеть выходную форму, шинели и построиться на верхней палубе». Выстроились на левом борту по боевым частям. Комсостав на правом фланге. Появились командир с замполитом и несколько человек из командования Отрядом. Юрковский зачитал приказ командующего флотом о том, что Военный Совет флота принял решение о возвращении нашему судну старого советского наименования «Волынец» и о включении его в состав КБФ. От души трижды прокричали: «Ура!» На кормовом флагштоке был спущен флаг Балтийского пароходства и поднят военно-морской флаг, на носовом флагштоке — гюйс.
Может быть, это важное в судьбе корабля событие подтянет наших «старичков»-краснофлотцев и старшин из запаса. Все же никак они еще не вживутся в форму и не привыкнут к дисциплине и соблюдению уставных отношений со старшими по званию, за что им нередко достается.
В 13.20 перешли на «исходную позицию» — к Железной стенке. В 17 [188] часов с очередным караваном вышли в Кронштадт. Температура чуть ниже нуля.
Погода тихая, но снег падает крупными хлопьями, и это дает надежду, что проскочим без потерь. Только вышли в открытую часть канала, как немцы все же включили прожектор, но мы больше чувствовали, чем видели его свет. Он поползал по заливу, но, наверное, караван не смог определить, т.к. ни на одном судне не задержался. Но, немцы, наверное, все же чувствовали, что мы идем, поэтому залпов десять дали для очитки совести, но снаряды ложились далеко, то с большим недолетом, то с перелетом. И замолчали. Нашим фортам даже не пришлось открывать огонь. В 22 часа были на Малом рейде.
В 2 часа вышли в Ленинград. Снег приутих, и, как только дошли до траверза Петергофа, по нам ударили сразу два прожектора. Быстро пересчитав состав каравана, оба луча остановились на нас, и немцы открыли довольно беглый огонь, торопясь до открытия огня фортами всадить нам хотя бы пару снарядов. До чего же неуютно себя чувствуешь в этих мертвенно бледных, холодных лучах прожекторов. Как будто голышом стоишь на площадке, а в тебя, разглядывая, целятся сотни глаз, выбирая место, куда бы ему всадить пулю?
Не успели немцы! Молодцы форты! Не дали немцам сделать даже пятый залп. Сразу же погасли оба прожектора, и заткнулась батарея.
Около 5 часов были подле «Молотова». После завтрака до обеда отдыхали. В 10 часов перешли к Железной стенке.
В 17 часов подошли к воротам в Морской канал, где нас уже ждали транспорт 539, п/х «Краснофлотский», «Пятилетка» и «Республика». Вот эта четверка ходила почти с каждым караваном.
К 21-му часу пришли в Кронштадт и встали на Малом рейде. Около полуночи пришел и встал недалеко от нас «Ермак». Сначала я не понял, что изменилось в облике «Ермака»? Но вскоре дошло — нет его длинных мачт. Они стали вдвое короче, не выше его труб. Наверное, он будет прокладывать фарватер во льду в залив и выводить корабли на чистую воду.
Не удалось поспать. Примерно в половине первого ночи — воздушная тревога. Над Кронштадтом висит осветительная ракета, где-то выше — гул самолета. Бьют береговые зенитки. Проторчали час у орудий. Холодно — не меньше минус 10, т.к. пощипывает уши.
Часа в 2 с караваном из пяти судов вышли в Ленинград. Через час показался узкий серп луны, вдали чернела полоса южного берега. Только дошли до траверза Петергофа, вспыхнул прожектор. Он быстро нашел [189] нас, пересчитал, как цыплят, следовавшие за нами суда, снова вернулся к нам и загнал всех, кто был на палубе, в укрытие на левый борт. На этот раз немецкие артиллеристы действовали быстрее, и уже через пару минут последовал первый залп. Недолет — справа, метрах в 150–200 от нашего борта четыре фонтана воды со льдом. Снаряды второго залпа легли, метрах в 50–60, с недолетом. Третий залп ожидали с небольшим перелетом, а он громыхнул у самого правого борта, в 10–20 метрах. Ну уж следующий залп или ударит по трубам и надстройкам, или положит снаряды вблизи левого борта. Не успели немцы. Как зарницы, вспышки залпов далеко за кормой и гул многочисленных разрывов на берегу был для нас самой желанной музыкой! Следующего залпа с берега не последовало, прожектор моментально погас — наверное, сами выключили, не дожидаясь, когда его погасят снаряды с фортов. Еще два залпа с фортов, и все стихло. И на этот раз пронесло. Часов в 5 были в Неве и отшвартовались на месте «Ермака».
Вечером приказ: отвести в Кронштадт два транспорта, стоящих у Железной стенки. Вышли очень рано: часов в 18. Немец по нам не бил, хотя метели не было. Может быть, у него прожектор не работал, но, может быть, был занят Кронштадтом, так как часов с 19-ти начал бить по Кронштадту, а Кронштадт активно отвечал И, похоже, из 12–14-ти дюймовых орудий. Так или иначе, а в 22.30 мы были в Кронштадте. А в начале двенадцатого ночи «Ермак» привел за нами следом «Республику» и «Краснофлотский». Не успели пойти с нами, что ли? Или кем-то так было задумано?
В 2 часа «Ермак» увел в Ленинград большой караван — судов десять. А мы часа два кололи лед на рейдах, а затем повели подводную лодку в залив. Прошли за Шепелевский маяк, а дальше повел «Октябрь», т.к. западнее лед был слабенький. Ветер юго-западный, температура примерно минус 5–6°. Часов в 7 утра «Марат» и южные форты минут 10–15 яростно били по южному берегу. Что там в такую рань наши корректировщики высмотрели? Вернулись к рассвету в Кронштадт на отдых до вечера на Большом рейде. Но, примерно в 17.30 снялись с якоря, вошли в Купеческую гавань, покололи там лед и встали посередине гавани передохнуть.
Часов в 19 с караваном из 5–6 судов вышли в Ленинград. Темнота, но на небе ни облачка. Снова заработал немецкий прожектор, и в его луче шли минут десять, призывая и про себя и вслух: «Форты! Форты! Прихлопните их!» Немцы, очевидно, тоже нервничали, спешили как можно больше успеть дать по нам залпов и поэтому стреляли на «тройку [190] «. Ближе 50 метров не упал ни один снаряд.
Около 24-х были в Неве. Без потерь.
Объявили, что норма хлеба нам уменьшена еще на 100 г. Общее мнение распределить хлеб так: на обед — 200 г, в утренний и вечерний чай и на ужин — по 100 г. Населению нормы хлеба с 20-го тоже снижены: рабочим — до 250 г, остальным — до 125 г. Снижены до мизера и остальные продукты, но и те не всегда выдают. Наши командиры и старшины из запаса, у которых в городе семьи, очень беспокоятся за них и при первой возможности передают им, что можно сэкономить со своего пайка. Комсостав фактически весь свой доппаек передает домой.
Ничего нового и необычного. Каждую ночь водили караваны в Кронштадт и обратно. И каждую ночь возвращались в Ленинград в сопровождении прожектора и залпов орудийной батареи с берега. И всякий раз выручали форты: не давали немцам как следует пристреляться. Обе ночи, точнее, рано утром — между 4 и 5 часами «Марат» и южные форты усиленно били по Южному берегу.
Примерно в час ночи, когда мы стояли в Кронштадте, подняли по тревоге. Над нами свист снарядов, а разрывы в порту и в городе. Минут через 5 открыли огонь южные форты, и вскоре немцы затихли.
Вчера весь день отдыхали в Кронштадте в ожидании каравана и погрузки к нам на борт бойцов, эвакуированных с Ханко. Под вечер из Купеческой гавани несколько раз подходили к нашему борту буксиры и тральщики и передали нам человек 500 красноармейцев и командиров с их оружием. Разместили их в жилой палубе и по кубрикам. Рассказывали, что при эвакуации с Ханко были большие потери при подрыве кораблей и судов на минах вблизи Ханко. При самой обороне Ханко за 5 месяцев было меньше потерь. Там надежно вгрызлись в землю, укрылись за бетоном.
Примерно в 18.20 вышли. За нами «Октябрь» буксирует «Ленинград», за ними минзаг «Урал» (в мае 1954 г. на «Урале» я месяц проходил морскую практику, будучи слушателем Военно-морской медицинской академии. Никого служивших на этом корабле в ноябре 1941 года не оказалось). Завершал колонну п/х «Пятилетка», имевшая уже большой опыт переходов по этому маршруту. Ночь темная, идет небольшой снег. Может быть, и сегодня пронесет? Выходим на траверз Петергофа. Все тихо. Ветра почти нет, и нет надобности прятаться за надстройки и трубы. Хотя температура не ниже минус 5°, мы пританцовываем около орудий или начинаем «петушиный бой» — скачем на одной ноге, толкая [191] плечом другого «петуха», стараясь сбить его на палубу или, на худой конец, заставить встать на вторую ногу.
Вдруг страшный грохот взрыва справа в носовой части. Нос корабля подбросило, и несколько человек, не устояв на ногах, плюхнулись на палубу. Почти одновременно с взрывом что-то загрохотало по мостику, по надстройкам, по рубке, а затем на корабль обрушились сверху куски льда разной величины и даже многопудовые глыбы. В момент взрыва, чтобы удержаться на ногах, я невольно обхватил ствол орудия и не отпускал его, пока сверху на нас сыпались куски льда. Первой мыслью было: начался обстрел. Но не видно было ни вспышек на берегу, ни звуков выстрелов, ни разрывов других снарядов. Значит, мина, но как она тут оказалась? Значит, мы подорвались. Но спокойно гудят вентиляторы около труб, подавая воздух в машинные и котельные отделения, равномерен гул машин. Мы идем и, кажется, не сбавили скорости. Из кормовых тамбуров, что над трапами в жилую палубу, стали выскакивать наши заспанные «пассажиры».
Только мы пришли в себя и собрались обменяться мнениями о случившемся, новый сильный взрыв в левой носовой части. Так же подбросило носовую часть, такой же грохот по мостику, рубке, надстройкам, а затем град кусков и глыб льда сверху на палубу. Сильный удар по голове сбил меня с ног, и я потерял сознание. Очнулся в лазарете. Перед глазами появилась какая-то белая фигура, которая постепенно превратилась в нашего доктора с флаконом нашатыря у моего лица.
«Ну, оклемался?» «Кккажется, оккклемался», — ответил я, непривычно заикаясь, и сделал попытку встать с койки. Но голова закружилась и плюхнулась на подушку. «Не дергайся, полежи полчасика, а я Соболем займусь. Он выскочил на палубу без каски, и ему больше досталось». Соболь лежал напротив на койке и тихо постанывал.
Через полчаса доктор, спросив, как я себя чувствую, разрешил идти и лечь в кубрике. Голова еще кружилась и немного гудела, но меня потянуло наверх, посмотреть, что там делается?
Боцманская команда и наши ребята вручную или ногами сбрасывают за борт куски льда, щепки, обломки досок. В районе нашей батареи заметных разрушений не было. А вот когда я потихоньку вышел из-под мостика на полубак и взглянул наверх, картина предстала печальная: ограждения мостиков, стекла в боковых будочках на крыльях верхнего мостика, в рубке, с каютах командира и штурмана выбиты, планширь и леерные стойки на полубаке и баке разрушены, в тамбурах над трапами в носовую часть жилой палубы двери сорваны и разломаны. Около тамбуров стоят дежурные и никого из «пассажиров» на палубу не выпускают. Но мы идем. Только скорость немного упала. Наверное, не больше [192] 5 узлов. И корабли спокойно идут за нами. Ну, и здоров же ты «минокол» «Волынец!». Похоже, что на мостике все живы, никто о погибших и раненых оттуда не говорил. Вот кому-то из «пассажиров», выскочивших на палубу, немного досталось.
Идем уже между дамбами Морского канала. В Ленинградском порту, как обычно, отходим в сторону, останавливаемся и пропускаем вперед корабли. Проходя мимо нас и видя наш развороченный нос и полуразрушенный мостик, они дают короткий гудок соболезнования, а может быть, и благодарности за благополучное для них завершение перехода. С «Октября», буксирующего «Ленинград», запросили, нуждаемся ли мы в помощи и дойдем ли мы до места. Ответили, что дойдем.
Около 23-х часов отшвартовались на своем месте у набережной Лейтенанта Шмидта. Наши «пассажиры» покинули корабль, построились на набережной, и несколько раз пересчитались, пока не получилось необходимое число бойцов. Очень хотелось посмотреть со стенки, что с нашим носом, но с корабля никого на набережную не пускали.