Знакомство с автором «Таллинского перехода»
Первым, по-моему, об этом переходе написал в 1958 г. Н. М. Михайловский в своей книге «Таллинский дневник». В последующие годы в ряде газет были опубликованы несколько его статей с описанием некоторых эпизодов из этого перехода. Будучи военным корреспондентом в Таллине, он участвовал в этом переходе, тонул и вообще хлебнул лиха. Но все же в те годы о всем трагизме Таллинского перехода было не принято писать. В книгах и мемуарах бывшего командующего Краснознаменным Балтийским Флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца, начальника штаба флота контр-адмирала Ю. А. Пантелеева и других офицеров — участников перехода этот переход показывался как очень, очень тяжелый, но спасший флот и тысячи защитников Таллина. Истинные размеры потерь, их причины скупо показывались и анализировались.
В книге И. Л. Бунича «Таллинский переход», а также в его последующих двух книгах («Агония» и «Катастрофа») с документальной точностью и правдивостью были показаны трагизм последних дней обороны Таллина, безуспешные попытки командования Балтийского флота сохранить жизнь защитников Таллина и спасти флот, оказавшийся в Таллинской бухте, как в мышеловке, а также полная картина героически-трагического Таллинского перехода.
Книги были прочитаны, как говорится, на одном дыхании, благо больше месяца лежал в клинике и время для этого было. Но где-то в памяти постоянно возникали цветные картинки того, что я лично видел в те часы и минуты, которые описывал автор. И многие из этих «картинок» были настолько четкими, будто я их видел вчера, а не 55 лет назад.
Память также невольно отмечала некоторые неточности автора в изложении тех или иных событий, отсутствие некоторых интересных, на мой взгляд, эпизодов и даже редакционные и типографские ошибки. Гиперболизация некоторых эпизодов казалась ненужной для этой книги.
И возникло большое желание поблагодарить автора за эту книгу, за память о всех погибших, в большинстве оставшихся неизвестными, и за тех, кто остался в живых в этом переходе. Захотелось также передать автору свои замечания, пожелания, которые он мог бы учесть при переиздании книги. Написал письмо в С-Петербург в издательство НПП «Облик», в котором представился участником Таллинского перехода и просил сообщить — как установить контакт с И. Л. Буничем. Через несколько дней звонок на работу. Сотрудник издательства любезно сообщил телефон Бунича. [4]
Через неделю я приехал в С-Петербург на встречу однокурсников по случаю 40-летия окончания Военно-морской Медицинский Академии. Звоню Игорю Львовичу Бунину, представляюсь: «Бывший сигнальщик и комендор с «Суур-Тылла», участник Таллинского перехода. Могу ли я с Вами встретиться?» «Добро» получено. На следующий день я в скромной двухкомнатной квартире у автора «Балтийской трагедии».
Усадив меня лицом к окну, он внимательно выслушал как мою «хвалебную» речь, так и замечания, предложения. Расспросил о моей службе на «Суур-Тылле» и обо всей последующей службе. Бегло просмотрев мои замечания и предложения, изложенные на 16 страницах, он достал один из толстых справочников по торговым флотам и, найдя нужную страницу, показал ее мне, сказав, что я не прав, указав, что ледокол «Волынец» в Финляндии был переименован в «Jaakarhu», а не в «Вяйнемяйнен». На представленном мною снимке из финского учебника географии, найденного мною в июне 1944 г. на освобожденном нами острове Бьерке, действительно изображен ледокол, очень похожий на «Волынец». Но это другой корабль такого же типа и он, после войны с финнами в 1939–40 гг., был передан нам и плавал на северных морях, переименованный в «Литке».
Три часа пролетели незаметно. На мою просьбу-пожелание дополнить «Балтийскую трагедию» некоторыми фактами и эпизодами, свидетелем которых я был, рассказать о некоторых интересных людях, которых я знал, он неожиданно сказал мне: «А вот возьмите и напишите все это сами. О том, что сами видели, где участвовали в первые месяцы войны. Напишите о своем «Суур-Тылле», о котором я действительно мало написал. Может быть потому, что он уцелел в этом переходе. Напишите о своих товарищах по службе, о капитане, о командирах. Ведь вас, ветеранов, с каждым годом остается все меньше и меньше. И все, что вы видели-знали, уносите с собой».
Предложение было настолько неожиданным, что я долго не мог ничего определенного ответить и обещал подумать.
На прощание Игорь Львович подарил мне с дарственной надписью «Балтийскую трагедию», вышедшую в одном томе с несколько измененным названием: «Трагедия на Балтике. Август 1941 г.» и несколько небольших книжек — воспоминаний балтийцев, которые должны были вдохновить меня на «творческий подвиг»: «Повесть о «Сильном». (Б. Лебединский), «Морские дороги» (В. В. Правдюк), «Записки офицера флота». (А. Керенский). Но авторы этих книг в 1941 г. были молодыми моряками — командирами БЧ, старпомами, командирами кораблей. А я? К началу войны мне было только 16 лет и 5 месяцев. В какие планы командования я мог быть посвящен? Правда, с мостика корабля, где было [5] мое рабочее место — боевой пост, видно было вокруг на многие мили. И все команды и решения командования судном слышал из первых уст.
Теперь, как только оставался один в дороге, в транспорте, в памяти невольно возникали картины далекого прошлого. Как в кино повторного фильма проплывали различные эпизоды, свидетелем или участником которых я был, возникали фигуры и лица командиров и товарищей — живых, хотя большинство из них уже ушли из жизни. Эти картины прошлого дороги и интересны мне. А будут ли они интересны еще кому-нибудь? Конечно, они могли всколыхнуть память тех, кто тоже был в то время где-то рядом, был в переходах в одном караване, служил в то же время на другом корабле, который стоял где-то рядом у стенки и т. д. Но много ли таких однополчан осталось в живых? Тем, кто прошел войну, уже под восемьдесят, а то и больше.
Но другой голос говорит, что у этих ветеранов, может быть, остались дети и внуки, которым, наверное, интересно и приятно будет увидеть в книжке фамилии своих отцов или дедов, узнать, где они воевали, чему были свидетелями. Ведь нередко, когда дети и внуки почти ничего не знают о прошлых годах, в том числе и о военных, своих родителей и других «предков». А когда возникает интерес, бывает уже поздно.
В 70–80-х годах я неоднократно участвовал в дни празднования Дня Победы во встречах со школьниками в ряде школ Подмосковья, Калининградской области, с молодыми моряками и офицерами в г. Балтийске (бывшем Пиллау), и всегда оставалась неудовлетворенность этими «мероприятиями». Парадные речи, официальные встречи, а для душевных разговоров с ребятами времени обычно не оставалось...
Фамилии некоторых друзей и товарищей, сослуживцев удивительно крепко врезались в память и за 55 лет не стерлись. Но многие, увы, забылись. Обращаться в Центральный военно-морской архив хлопотно. Дадут ли списки личного состава? Сколько на это уйдет времени? Но ведь кое-что могут напомнить мои личные дневниковые записи тех лет. Не очень регулярные, часто очень краткие и неизвестно где находящиеся. Ведь уже после войны было десятка три переездов с места на место, из одного города в другой, с квартиры на квартиру. Только за 6 лет учебы в Ленинграде в Военно-морской медицинской Академии сменил 9 хозяев, у которых снимал комнату или угол.
Но вот тщательные «археологические раскопки» в своих более поздних архивных материалах дали неплохой результат: найдены 15 блокнотов и тетрадей. Некоторые с подробными дневниковыми записями с июня 1941 по 29 апреля 1945 г. 4 дневника — тетради с подробными записями отсутствовали (с 7.07 по 27.08.41 г., с 12.11.41 по 10.01.42 г., с 9.02 [6] по 25.03.42 г. и с 21.04 по 7.07.42 г.). Может быть, в августе 42 г, когда большая часть команды была направлена в создаваемые заградительные батальоны, наш старшина батареи изъял некоторые дневники за 42 год, т.к. в них я несколько раз очень нелестно о нем там писал. А он дневники мои читал, и по его докладу старпому я был как-то арестован, а затем дважды доставлялся к следователю Особого отдела. Но там мне дневники вернули.
А может быть, часть дневников затерялась у тетки в блокадном Ленинграде, которой я в августе 42 г. отнес их, уходя с корабля.
Так или иначе, но теперь их уже не найдешь.
В моем военном билете начало военной службы указано с 5 июля 1941 г. Первые две недели войны, точнее с 25 июня, в мой послужной список не вошли, т.к. ничьими письменными приказами меня никуда не назначали, и до 29 июня были только устные приказания незнакомых мне командиров, коим я попадал на глаза. И лишь с 30 июня, когда я с группой краснофлотцев с Либавы прибыл из Пскова в Ленинградский флотский полуэкипаж, меня впервые стали включать в списки прибывших и убывших, записывая со слов фамилию, имя, отчество, год рождения (к своему я прибавлял три года), специальность (назывался сигнальщиком), с какой части (указывал Военморспецшколу). Все со слов, не спрашивая даже документы. Да, похоже, их тогда почти ни у кого и не было.
В 1961 г., когда я вставал на учет в военкомате Мытищинского района Московской области, на вопрос полковника-военкома: «Каким военкоматом Вы были призваны?» я ответил: «Никаким, я ушел добровольцем на флот». На что выслушал четкое разъяснение-возражение: «У нас в стране на военную службу приходят, в том числе и добровольцы во время войны, только через военкоматы». «Ну, пишите Пушкинским», — сказал я.
Теперь, спустя 40 лет, могу покаяться перед этим полковником-военкомом, что сказал ему неправду. Пушкинский военкомат к моему появлению в рядах военно-морского флота не имел никакого отношения.
Память, конечно, не могла сохранить во всех деталях события первого официального дня моей морской военной службы, но в моем дневнике они, оказалось, изложены довольно подробно. Очень любопытно было самому прочитать записи 55-летней давности. И стало стыдно за себя — каким же нахальным самонадеянным мальчишкой показал я себя в первый же день! И удивительно, как это командир не списал меня сразу же обратно на берег?
Конечно, теперь можно было бы «причесать» записи, исправить ошибки, стиль. Ведь писал-то ученик 9 класса, и по русскому языку была не пятерка», это точно, но я решил оставить все дословно. Только маленькое [7] пояснение: 5 июля начались для меня в Кронштадте, в Балтийском Флотском экипаже, в который меня с группой краснофлотцев доставили накануне из военного городка в Ораниенбауме. И еще деталь: после дневниковой записи за 2 июля приписка: «Много воды утекло. Сегодня 1 сентября, а я так и не докончил дневник. Постараюсь восстановить кое-что в памяти по кратким записям в блокнотиках». И далее следует на 13 страницах мелким, довольно разборчивым почерком, перьевой ручкой записи событий, виденных мною 3, 4, 5 и 6 июля. Начну с первого официально зафиксированного дня начала моей военно-морской службы — с 5 июля. Сокращенные в дневнике названия кораблей, пунктов раскрыты в скобках.