Был в Москве. Говорят, что наши войска заняли Смоленск и Оршу. Другие говорят, что мы оставили Таллин. Надеюсь, что у немцев плохо с горючим и во всяком случае бомбардировок Москвы нет. Ждут нового удара немцев в начале сентября. Везде роют окопы. Сегодня в районе Тарасовки видели огромный ров и противотанковые надолбы. Думаю все же, что буду зимовать в Пушкино. Запасаю дрова. В институте настаивают, чтобы я подготовил том истории советской литературы к декабрю (как будто сейчас можно писать историю…). В общем, все идет потихоньку.
Без перемен. Таллин действительно оставлен, и немцы недалеко от Брянска, но и Орша как будто нами взята! Жду все же вступления турок. Все же прошло два с половиной месяца войны, а мы все еще живы. И все ждут, как величайшего благоволения судьбы, чтобы будущий год удалось встретить на своем старом месте, как будто этим все будет спасено, и даже не понадобится когда-нибудь умереть.
Без перемен. Был у Еголина. Интересно, что, несмотря на свое высокое положение, он явно ничего не знает. Говорят (!), что мы дошли до Борисова, что немцы взяли Трубчевск (южнее Брянска). Говорят, что ждут выступления англичан в Норвегии и в приморской Франции. В газетах — запрос иностранных корреспондентов о слухах о мирных переговорах между СССР и Финляндией. Это очень интересный симптом, если это верно. Слышал, что в Белоруссии свыше 4000 партизанских отрядов, не считая большого количества незарегистрированных. Видел знакомого из Орла. Орел бомбят очень сильно, ПВО там почти нет. Говорят, что немцы бомбили Астрахань (!). Снабжение в Москве нормальное, но в провинции — плохо. Завтра уже 80 дней войны. Миновали все гитлеровские сроки. Осенней распутицы ему не избежать. Думаю, что как ни трудна для нас затяжная война, для немцев она труднее и, главное, безнадежнее. Грустно то, что эта война при всех колоссальных жертвах, которых она требует, в сущности только промежуточная, она не вносит ясности в положение. Итог будет старый: ослабленный СССР, возрожденные Польша и Франция, которые составляют ему противовес, и Англия — арбитр. При этом если мы слишком ослабнем в войне, то нам придется идти на компромиссы, а они подготовят серию внутренних потрясений, а если мы быстро окрепнем, то это вызовет серию внешних потрясений. Во всяком случае, наш международный удельный вес все уменьшается и наше «мировое назначение» уходит в туман истории.
Вчера, около 12 ночи, началась тревога. Ее не было уже больше 2-х недель. За это время сильно увеличилась мощь расположенных вокруг нас зенитных батарей. Они стреляли очень энергично. Около нас просвистело несколько осколков. Но немецких самолетов было мало. Сейчас опять началась тревога, на этот раз раньше, в 10.20. Вчера пришлось потушить огонь из-за тревоги, она была дважды: в 10.20 и в 2 часа ночи. Я, впрочем, почти все время спал, так как немецких самолетов было мало, стреляли мало. 8-го было первое сообщение о военном успехе под Ельней, где разбиты и отброшены после 26-дневных боев 8 немецких дивизий. Главное здесь не в том, что разбиты немецкие части, а в том, что мы спустя 80 дней можем наносить удары. Странно то, что после такого перерыва немцы не изменили стиля бомбардировок и опять делают небольшие налеты, которые не пугают население. Я боюсь, как бы они не перешли к массированным ударам. В Москве в связи с успехом под Ельней пошли разговоры о взятии Николаева, Днепропетровска, об окружении под Смоленском еще 8 дивизий и т.д. Возвращающиеся с земляных работ не приносят большого энтузиазма. Много нелепостей от неграмотности: роют то, что потом приходится закапывать обратно, умирают из-за отсутствия врачей. В воздухе перевес у немцев: у них больше самолетов, а мы пускаем даже У-2, Д-С и др. Говорят, что колхозники местами ведут себя не блестяще: встречают немцев не без нежности. Интересно маскируется наше шоссе около военного завода: насажено очень много искусственных деревьев, все, даже заводы и трубы, раскрашены, деревья поставлены местами даже на крышах, а шоссе на большом расстоянии закрыто проволочной сеткой, на которой набросаны сосновые ветки и т.п. Так что сверху видно не шоссе, а лес. Снабжение не изменилось в Москве (на местах плохо!). Машина моя ездит. Вообще, как это ни странно, наша жизнь до сих пор идет почти нормально в бытовом отношении. Война нас еще не задела. Впрочем, надо помнить слова Блока: «О, если б знали вы, друзья, ужас и мрак грядущих дней».
Немцы взяли Чернигов. Киеву грозит окружение. Сегодня давали по радио выступления из Ленинграда и Киева. В Ленинграде дела, должно быть, неважны. В передовой «Правды» говорится, что руки немцев протянуты к донецкому углю и к бакинской нефти. У них есть еще до распутицы недели две-три, в течение которых они могут отрезать нас от угля. Еще возможен и прорыв к Москве, но теперь нам будет труднее, так как дороги развезло, и ехать в Гороховец, может быть, и не придется. Интересно это состояние: нет чувства времени, нельзя думать о завтрашнем дне, даже о ночи. Через час могут прилететь немцы и все разбомбить. Мне встретился профессор Нусинов. Он рассказал, что, поступив в народное ополчение, он был назначен помощником дневального. Сидя на дежурстве ночью, он перечитывал «Гамлета» и только на этот раз понял смысл слов: «распалась цепь времен». Из-за болезни его вернули. Что касается меня, то я ощутил эту распавшуюся цепь в июле 1938 года, когда 10 числа должен был явиться к следователю НКВД. На повестке значилось, правда, что я вызываюсь как свидетель, но в те времена отнюдь не все возвращались домой после дачи свидетельских показаний, а так как аресту подвергались многие мои близкие знакомые, то я допускал, что предложение быть свидетелем могло иметь чисто риторическое значение. Поэтому, оставив семейству побольше денег, я отправился утром из Пушкино в Москву, очень ясно чувствуя, что время для меня остановилось, и что привычная цепь причины-следствия для меня распалась. Я еду в поезде, но могу назад и не поехать. Иду по улице, быть может, в последний раз. Придя в дом, который был указан в повестке, я ждал в очереди пропуска. Мне сказали, чтобы я сначала позвонил следователю. Его телефон долго не отвечал, я ждал его прихода все в том же положении человека, выпавшего из времени. Он, наконец, пришел. Позвонил, чтобы мне дали пропуск. И оказалось, что к нему надо идти через другой переулок, несколько кварталов. И опять я шел и шел с пропуском по улице, как всегда и в то же время в последний раз, а может быть, и не в последний. Затем последовал разговор с невзрачным молодым человеком, Эйдельманом. Речь шла о молодом человеке, которому я покровительствовал как начинавшему поэту и который часто у меня бывал{2}. Эйдельман уверял меня, что он хотел втянуть меня в какую-то группу и для этого вел со мной фашистские разговоры. Уже сама постановка вопроса была явно двусмысленна. Естественно, что я все это опроверг, несмотря на недовольство Эйдельмана. Тогда он сердито вышел из комнаты, оставив меня удивляться тому, что невинный, как будто, поэт оказался причастным к фашизму. Я посматривал в окно и снова не знал, окажусь ли я по ту сторону. Наконец он вернулся и, заявив, что я не разобрался в своем поэте из-за профессорской близорукости, дал мне пропуск на выход. И цепь времен восстановилась. Из писем поэта к родным я узнал, что в августе тот же Эйдельман подверг его избиению и заставил подписать протокол, на основании которого его присудили к пяти годам концлагеря. Он очень усиленно требовал и показания против меня не только у него, но и у других, причастных к этому делу. В письмах «с оказией» они выражали радость, что не причинили мне неприятностей. Почему-то чаша эта прошла мимо меня в те годы, когда так легко было ее испить. Благодаря деятельности Ежова он прошелся и по армии; и, говорят, во время финской кампании англичане говорили по радио, что русская армия потерпела главное свое поражение в 37 г., ибо она потеряла своих командиров. В какой-то степени это видно сейчас. Мы, несомненно, очень страдаем из-за малой культурности наших командиров. Если у немцев костяк армии это командиры, прошедшие еще школу 1914–1918 гг., то у нас эти командиры были выбиты в гражданскую войну, новое поколение в 1937 г. и сейчас командует третье, конечно, мало подготовленное. Это, говорят, одна из причин тех неприятностей, которые мы испытываем в этой войне.
Как-то еще до войны какой-то комбриг читал доклад в Союзе писателей о падении Франции. Его спросили, что говорят немцы и о нашей армии. Он сказал, что ее основной недостаток, по их мнению, в отсутствии культурности, как и у всей страны. Сейчас это особенно заметно. У нас сверху донизу не хватает культуры. Даже в ЦК, с некоторыми отделами которого мне приходилось сталкиваться. Многие мои ученики по Институту «красной профессуры» занимают весьма большие посты. А уж я-то знаю, как мало они для них подготовлены в смысле знаний и просто человеческих данных.
Приходилось, конечно, унифицировать страну за счет отсечения самостоятельно мыслящей ее части. Это и мстит теперь за себя. Печальное противоречие это еще неизвестно как обернется.
Но, возвращаясь к теме, сейчас второй раз я переживаю этот распад времени. Приходится, подобно клопу в щелке, сидеть и ждать: посыплют ли меня персидским порошком, сиречь бомбами.
Немцы опять давно не прилетали. Сегодня над нами что-то очень усердно летали истребители. Но уже скоро двенадцать, а сирена молчит. Должно быть, Москва все же будет зимовать.
Сейчас устроили какую-то путаницу с пропиской. Говорят, что дачники, если останутся на дачах, потеряют в Москве и площадь и карточки. Это что-то очень глупо, так как вызовет возврат в Москву очень многих, тогда как ее все время разрушали.
Интересна путаница со школами. Несколько раз то объявляли, что в Москве будут учиться, то, что занятий не будет. Последний вариант: будут учиться только старшие классы. Я все же не делаю ничего, кроме текущей работы (как и в 1937–38-ом гг.!). Не лежит душа к солидной работе без чувства времени.
Нашел свою старую стилизацию «Дракона» Гумилева. Она все же хорошо сделана. Вероятно, из меня выработался бы поэт при подходящих условиях.
Завтра еду в Москву. Немцы взяли Кременчуг. Пожалуй, это один из самых крупных их успехов. Во-первых: надо было иметь очень большой перевес над нами, чтобы перейти Днепр и сломить сопротивление на левом берегу. А во-вторых: им открыта дорога на Донбасс. Они грозят отрезать нас и от угля, и от нефти. Не пора ли англичанам вступать в дело? Вообще считаю нашей ошибкой упорную оборону Киева: она съела очень много сил, которые нужны были для защиты Днепра. А теперь им грозит окружение, и выбраться им будет весьма трудно. Из Москвы выселяют всех немцев. Вернее всех, кто носит немецкие фамилии. А немцев Поволжья, говорят, отправили в Караганду.
Вряд ли это поможет фронту. Впрочем, пока что успехи немцев имеют все же скорее тактический, чем стратегический характер: живая сила Красной Армии не сломлена, а бензина они не взяли. В их напряжении есть нечто болезненное, и это может неожиданно обнаружиться. Но когда?
Богоявленские уезжают в Космодемьянск, а мы остаемся. Время покажет, кто из нас прав, то есть, вернее, кто удачнее отсидится, если сумеет.
В Москве народ мрачен. Дела, в самом деле, неважны! Немцы сильнее везде, где им надо: под Ленинградом, Одессой, на Украине. На Смоленском направлении Тимошенко старается, но толку все же мало. Ленинград отрезан совсем, даже от Вологды к нему нельзя пролететь на пассажирском самолете. Один писатель из «Знамени» вернулся из Вологды, прождав там несколько дней и не попав в Ленинград. Но он уверяет, что скоро там пробьют ворота. Уже убиты поэт Ю. Инге и очеркист Л. Канторович, без вести пропал Долматовский, бывший на Украине с восьмой армией, отрезанной немцами. Ранены Матусовский и Иосиф Уткин… Снова началась кампания выселения детей из Москвы. Поговаривают о принудительной их эвакуации. Отопительный сезон начнется с 15 декабря! До этого времени дома не имеют права пользоваться углем и дровами, но могут жечь то, что соберут в порядке самозаготовок. Собирают для армии теплые вещи. Скупают лыжи (отрезаны карельские лыжные фабрики, снабжавшие весь Союз до сих пор). То же с бумагой. Сейчас опять сокращают все издательские планы, журналы и т.п. Судя по газетам, очень острое положение в Норвегии. Может быть, правда, близко выступление англичан. Вероятно, они активизируются после совещания в Москве трех держав. Английские и американские делегации уже выехали к нам. Выторгуют, что им надо, и пошлют своих генералов спасать и «страхом обуянный и дома тонущий народ». Учитывая бомбардировки, можно сказать, что мы теперь не тонем, а горим.
Все время идут дожди. Становится холодно.
Без перемен. Владимира Дмитриевича, который так филантропически выручал меня с машиной и все время на ней возит, заменив шофера, вызывают на переосвидетельствование. Возможно, что его и возьмут теперь. Тогда семейство академика Ушакова (и я) попадает в печальное положение. Сегодняшняя сводка отвергает брехню немцев (выражение, ставшее у нас традиционным, так же, как и «гады»). Недавно в одной статье рассказывалось о том, что учительница узнала от ученика, что его брат тяжело ранен. Она долго молчала, стараясь найти в душе нужные слова, чтобы ответить ребенку. И, наконец отыскав их, произнесла: «Гады!». Удивительно то, что (не только у нас, но и в Англии) война огрубила людей настолько, что они совершенно теряют чувство меры. Сегодня по радио рассказали, что английские газеты организуют «Фонд бомбардировки Берлина». Каждый может внести известную сумму, и на Берлин будет сброшена с указанием его имени бомба соответствующей стоимости и веса (десятью фунтами стерлингов убойность бомбы обеспечена). Война омерзительна!..
В штыковых атаках люди бьют друг друга по переносице прикладами, от удара глаза выскакивают сразу на грудь ударившего. Все века самоотверженное горение всех, кто создавал культуру человечества, служит лишь тому, чтобы достичь наибольшей убойности (включая детей).
Немцы объявили, что у озера Ильмень они взяли 59 тыс. пленных и 320 танков. Наши сводки говорят, что мы потеряли за месяц убитыми и ранеными 30 тыс., и танков там было 2–3 десятка штук. Это так невероятно, что на большом участке фронта, где, судя по потерям, у нас было тысяч 100 солдат, за месяц было 2–3 десятка танков, что сводка теряет убедительность (мягко выражаясь) или же говорит о том, что у нас нет уже на фронте танков. И то, и другое мало перспективно. Вернее, все же первое. Недавно Информбюро в сводке среди боевых эпизодов (которые злые языки называют «охотничьими рассказами») привело эпизод с потоплением плоскодонной баржи, которую не брала торпеда, при помощи пулеметного огня из торпедных катеров, которые изрешетили ее бока у ватерлинии и пустили ее, благодаря этому, на дно. Оказывается, если подсчитать сумму отверстий, сделанных возможным числом попаданий в баржу, исходя из числа катеров, пулеметов на них, запаса патронов, то количество воды, которое могло влиться в баржу, будет в 12 раз меньше того количества, которое могут откачивать помпы, установленные на кораблях такого типа. Оказалось, что кто-то из моряков угостил таким рассказом писателя Л. Соболева, тот сообщил в Информбюро, и там пустили сие без проверки в сводку. Говорят, что немцы сильно использовали этот промах, чтобы компрометировать наши сводки вообще. Я несколько раз встречался раньше и с Щербаковым, начальником Информбюро, и с Лозовским, его заместителем. Интеллект их не вызвал у меня никакого почтения, чтобы не сказать больше. Отсюда аляповатость сводок, в которых не дают себе даже труда проверить сказанное ранее. Так, если сопоставить периодически подсчеты обеих сторон, даваемые в сводках, то оказывается, что они друг с другом не сходятся. У нас нет культуры снизу доверху, а платим мы за это кровью. Но все же такова сила духа самого народа — мы стоим уже 89 дней и еще не рухнули, и заставляем немцев платить временем за пространство — самую дорогую для них плату, хотя сражаемся со всей Европой. И я еще не ощущаю тревожных признаков, которые говорили бы, что начался распад. Правда, очевидно, приходится плохо. Но стоим.
В списке зимних вещей, собираемых для армии, упоминаются даже нитки!
Бомбардировок опять нет, хотя в ночь на сегодня сильно стреляли и у нас, и в Москве.
Соня сегодня дежурит, то есть стоит на улице, неизвестно зачем, с двумя другими женщинами. Смешнее всего то, что на других улицах не дежурят. Но у нас на улице живет активистка, и она высоко держит знамя обороны.
Такой нелепой деятельности в нашей стране очень много, по всей вероятности.
Читаю Стриндберга.
Вчера опять ночью была стрельба. Говорят, это были разведчики. А сейчас в 11.40 дали настоящую тревогу (впрочем, мы уже к ней привыкли). Окна хорошо затемнены, и не надо гасить свет. Доиграл партию в шахматы с Владимиром Дмитриевичем, побрился, подготовил на завтра лекцию. На улице постреляли и затихли. Но обычно разгар стрельбы бывает часа через полтора после начала тревоги. Киев, очевидно, взят. Это была грубейшая ошибка защищать его так долго и погубить армию в нем, не говоря о жителях, бегущих в панике.
Письма от беженцев, говорят, очень взволнованны и всячески советуют адресатам бежать из Москвы, пока не поздно. Не знаю, в какой мере верна теория массового террора, приписываемая немцам, они ведь заинтересованы в расположении населения. И упорно говорят, что многие из простых людей не скрывают своих надежд на их приход, предпочитая моральные блага, даваемые советской властью, материальным, которые они почему-то надеются получить от немцев. Немцы блещут техникой, у них через несколько часов после прихода на новые позиции появляются машины с бетоном, строящие неприступные окопы, имеются будто бы машины-сушилки и трамбовки, которые сразу делают проезжими дороги в распутицу. Вслед за армиями идут сельскохозяйственные машины, и сразу же в тыл отправляются грузовики с зерном, самолеты, высаживающие десант, улетают обратно, груженные скотом, собранным на месте посадки, и т.п. Но все же уже 90 дней войны, что ни говори, а это их неуспех. Если бы не «игра» англичан, их уже, вероятно, можно было разбить, создав во Франции второй фронт.
В Киеве, вероятно, останутся больная мать Л. П. и дядя ее. Сами они уже на месте, приехали в Усть-Калманки.
Четверть года уже прошло с войной. По сводке, наши войска оставили Киев. На днях еще сообщали о том, что в Киеве начались школьные занятия! Боюсь, что с Киевом была допущена грубейшая ошибка. Военные соображения были принесены в жертву политическим: ради того, чтобы не отдать столицу, попытались ее удержать, хотя защита ее была безнадежна. В итоге потерпели еще больший моральный ущерб, так как все газеты кричали, что Киев не будет отдан, а отдать его пришлось, спровоцировав население, которое оказалось прикованным к месту и обреченным на трагическую участь. Загубили войска, которые могли бы удержать Кременчуг, то есть прикрыть Донбасс. Легко сказать «оставили Киев» — как его оставляли, когда нужно было уходить по узким мостам под огнем (если они целы) или просто переплывать Днепр! Конечно, все снаряжение и множество людей досталось немцам. Вообще потери Украины не внушают уважения к нашему генералитету. «Ты Рассея моя, Рассея, азиатская сторона…»
В Киеве я был два раза. Читал лекции в Киевском университете. У меня там много знакомых. Им пришлось туго. А многих из моих слушателей с пятого курса, вероятно, уже нет в живых — их направляли на Западную Украину и не все из них, конечно, выжили. В Киеве остались мать и дядя Л. П. Киев — чудесный город…
Сильно бомбят Ленинград. Я еще только этой весной в нем побывал. Жаль эти города… Каждый из них живой. Они лежат теперь как женщины, над которыми надругались и, убив, бросили их. Они лежат, раскинув раздавленные руки дорог, смотрят открытыми мертвыми глазами разбитых окон, грудь их площадей разбита и окровавлена, их разрушенные дома как клочья одежд бесстыдно сорванных.
Говорят о близкой эвакуации женщин и детей, о возможном выселении жителей из Пушкина. Все же я не жду близкого приближения немцев к Москве, так как они, вероятно, основные силы бросят на юг, а Ленинград простоит долго. Поэтому обосновываюсь здесь на зиму, накупил дров, отеплю полы. В крайнем случае пусть будет тепло моим преемникам! Завтра еду в Москву.
Немцы опять занялись бомбардировками. Они прилетали и сегодня, и вчера. С девяти часов вечера, но, как обычно, их немного и бомб мало. В Пушкине они почти незаметны. Вчера во время бомбардировки устроили проводы Богоявленских. Завтра они на пароходе уезжают в Торжок, а оттуда в Космодемьянск. Сейчас тревога продолжается, отбой еще не дали. Говорят, что под Ленинградом немцев отодвинули, возобновилась прерванная с ним телеграфная связь. Тышки уже доехали до места своей работы и явно огорчены своими перспективами. Впрочем, смеется тот, кто смеется последний. Кому из нас будет лучше, уехавшим или оставшимся, сказать трудно. Оля уехала на три дня на работу в колхоз. Опубликовано постановление о том, что в Москве восстанавливается освещение улиц. Должно быть потому, что очень много жертв уличного движения в темноте.
Английская и американская миссии приехали в Москву и ведут переговоры (по слухам). В Москве все нормально. Улучшились финансовые дела; учреждения, до сих пор не платившие денег, стали их платить и т.д. Получил письмо от Штокмара. Как я и думал, он с присущей ему осторожностью уже давно уехал из Москвы и забрался в Татарию, в среднюю школу. С отъездом Богоявленских Лютик теряет своего единственного друга Ромика.
В Москве много говорят о «чудо-пушке» Костикова, которая, говорят, выжигает каждым снарядом площадь в 4 га. Немцы будто бы предъявили нам ультиматум: если мы пустим ее в ход, они пустят газы. А мы пустили ее в серийное производство и ждем зимы, когда газы неопасны, и тогда!..
Упорно говорят о двусмысленном поведении крестьянства. Но дух войск, судя по всему, еще крепок. По-прежнему все наши прогнозы говорят о том, что у немцев очень туго с бензином. Кто знает, верно ли все это, но общие соображения: все же не поколебались. Наступление краха, при всей вероятности долгой войны, исключено. Qui vivra verra{3}. Сейчас это выражение имеет для нас весьма точный смысл. Несмотря на то, что стоит полная тишина и нигде не стреляют, отбоя все нет. Вчера две бомбы разорвались где-то не особенно далеко, и дом слегка тряхануло. А сегодня на редкость мирно.
99 дней войны. Все еще держимся. Немцы дошли до Сум и до Полтавы. Очевидно, судьба Карла их не пугает. На этом важнейшем направлении мы все же не смогли их задержать. Это плохой признак. Мы нервничаем.
Недавно Информбюро, опровергая сообщения немцев о трофеях, взятых ими в Киеве, заявило, что борьба на Киевском фронте продолжается. Но что такое Киевский фронт, если мы ушли из Киева?
От Ленинграда немцев, кажется, отодвинули. И Кулик как будто бы наступает на Псков, грозя отрезать с тыла северную группировку немцев. Ленсовет перебрасывает в обязательном порядке на самолетах «золотой фонд», то есть наиболее ценных людей в Москву. Прилетели академики. Рассказывают, что многие улицы Ленинграда под артиллерийским обстрелом и что немцы даже ворвались на территорию Путиловского завода, но их оттуда выбили. Говорят, что на совещании в Москве англичане предлагают дать нам консультантов по организации экономики и взять на себя охрану Кавказа. Они быстро делают необходимые выводы. А ведь особенно строгими с ними быть не приходится.
Так встречаются кольца спирали. Выбрав самый прямолинейный путь, мы сошли с пути наименьшего сопротивления, то есть постепенного перерождения. На это нам запад ответил тем, что выкормил для нас пса. По пути нам пришлось порастрясти людишек, которые должны были бы с ним справиться. Потом мы блестяще маневрировали в 39 г. Но оказалось, что из-за людишек у нас хромает тактика, и из-за этого приходится идти на уступки, которые могут привести к первоначальному варианту. «Рима Третьего венец» теперь уж не раздобыть. «Мы — европейские слова и азиатские поступки». Это наша вечная болезнь.
Были еще бомбардировки, но небольшие. Вчера очень сильно стреляли, но тревогу не объявили. В Москве очереди. Говорят, что с первого отменят продажу продуктов по дорогой цене. По карточкам хлеб дают. Только пополам — черный и белый. На базаре цены растут. Упорны слухи об обязательной эвакуации детей до 15 лет. Но вопрос, очевидно, еще открыт, и это до нас не докатилось.
Родственники Сони зовут нас в Саратов. У них там две свободные комнаты. Пожалуй, это лучше Гороховца, недостаток которого в том, что там я могу лишь ждать восстановления «нормального» порядка вещей, тогда как в Саратове университет, где я могу найти себе базу, и, кроме того, там имеются знакомые люди. Зато Гороховец можно ждать до последнего момента, а в Саратов надо ехать заблаговременно. Думаю все же, что зиму мы просидим здесь. Вряд ли немцы «выдюжат», хотя мы можем рассыпаться «неожиданно и странно».
Забавно то, что нас до сих пор, не считая мелочей, не тронула рука войны. Мы живем в тех же условиях. Материальная база — ИФЛИ, Институт Горького, Литвуз, «Знамя». Пища приличная. Стиль жизни тот же. А в то же время все может рассыпаться, как карточный домик, каждый день, вернее, каждую ночь.
Усердно читаю Стриндберга.
Выселяют всех, кто носит немецкую фамилию. И эта первобытная мера (магическое мышление), оказывается, глубокомысленно распространена и на фронте… Командиры с немецкими или похожими на них фамилиями демобилизуются. Такая судьба постигла моего знакомого, опытного артиллериста, начальника штаба дивизиона. Следует отметить, что он сын еврея и русской, а вовсе не немец. Уж верно мы поладим, коль без немецких фамилий сядем.
101-й день войны. Очевидно, что к зиме Гитлер не успел окончить войну. Вряд ли это входило в его планы. Судя по сводкам, мы ведем на северо-западном направлении какое-то наступление. Главный нажим, очевидно, на юге. Идут бои за Крым. С 28-го приехали американская и английская делегации, а по слухам, они были уже давно здесь и я даже записывал английские предложения. Забавно! Интересен механизм таких слухов. Немцы за эти дни не прилетали.