1939
В последние четыре дня Лига Наций, находившаяся в предсмертной агонии, имела жалкий вид. Сюда прибыли Бонне и Галифакс, чтобы убедиться, что Лига не имеет твердого намерения попридержать победу Франко. Дель Вайо произнес вчера полную достоинства речь перед Советом Лиги. Галифакс, для того чтобы показать свое отношение к Дель Вайо, в середине его речи встал и демонстративно покинул зал. Сегодня вечером я имел длительную беседу с Дель Вайо. Он подавлен, обескуражен, и, хотя он этого и не сказал, я понял, что с Республикой покончено. Франко, со своими итальянскими и немецкими помощниками, у ворот Барселоны. Завтракал с Эдгаром Маурером, Ником, Гарри Мэсдиком и мадам Табуи. Говорили много, но наша сторона проиграла. [137]
В пятницу утром около шести пятнадцати мне в Женеву позвонил из Рима Кортези и сообщил, что папа скончался. В семь часов две минуты уходил поезд на Милан. Я разбудил Тэсс, и она помогла мне успеть на него. Сегодня, в воскресенье, радиопередача с площади перед собором Святого Петра. Останавливал людей, выходивших из церкви, где тело Пия XI выставлено для торжественного прощания, и брал у них интервью. Так как я не католик и многого не знаю о церкви и Ватикане, хотя и прочитал за этот год бесчисленное количество книг, то большую часть программы попросил провести служителей церкви.
Сегодня состоялось погребение Пия XI, очень красивая служба, но в соборе Святого Петра было холодно, да еще церемония очень задержалась, кажется, из-за того, что не могли найти припой, чтобы запечатать гроб, перед тем как его опускать в склеп. Послали срочно его достать, но, так как большинство мастерских в Риме было в тот день закрыто, потребовалось какое-то время, чтобы достать его в нужном количестве. Отец Делани, комментировавший для нас службу с вершины одной из колонн, совершил чудо, прекрасно заполнив час или около того, пока охотились за припоем.
Новым папой стал кардинал Евгенио Пачелли, он был избран вчера, и этот избранник очень популярен везде, наверное, кроме Германии. Нам очень повезло передать эту новость уже через несколько минут после выборов, несмотря на то что днем раньше положение у нас было катастрофическое. Когда я накануне уезжал из Лозанны, у меня был грипп, и к моему приезду в Милан состояние мое настолько ухудшилось, что пришлось отправиться в отель и лечь в постель. Кое-как добрался до поезда, а приехав вчера утром в Рим, совсем вышел из строя. Около полудня из Парижа прибыл Том Гранден, наш парижский [138] корреспондент, человек знающий, но абсолютно не подготовленный для работы на радио, его только что взяли к нам на работу. Но он мне говорит, что я совсем не в себе и инструкции, которые я даю ему в бредовом состоянии, не имеют никакого смысла. Все-таки до него дошло, что я организовал все для эфира с балюстрады собора Святого Петра сегодня во второй половине дня. Он пошел туда, нашел отца Делани, который работал на нас, и как только они начали вещание, через наушники услышали сигнал из Ватикана быть наготове, передали его в Нью-Йорк, там его приняли. Через минуту они уже объявляли имя нового понтифика.
На то, что осталось от несчастной Чехословакии, надвигается гроза. Д-р Гаха, слабый ничтожный президент, преемник великого Мацарика и компетентного Бенеша, объявил военное положение в Словакии, сместил отца Тисо и распустил кабинет министров Словакии. Но я знаю, что Тисо — ставленник Берлина. Странно, — а может быть, и нет, — что Германия и Италия никогда не давали Чехословакии гарантий, которые они обещали в Мюнхене. Люди из министерства иностранных дел Италии признают, что Лондон и Париж требовали от Гитлера таких гарантий, но Гитлер, по их словам, считает Чехословакию все еще слишком «еврейской, большевистской и демократичной». Я не припоминаю каких-либо оговорок на этот счет в Мюнхене.
Я до сих пор в постели с гриппом, а мне придется здесь остаться до воскресной коронации папы.
По радио сообщают, что Словакия провозгласила свою «независимость». В нее входит то, что осталось от Чехословакии. Надо ехать в Прагу, но сердце не лежит. Не становлюсь ли я слишком мягкосердечным и слишком сентиментальным для хорошего репортера? Я уже не воспринимаю так болезненно убийства, кровопролитие — за последние четырнадцать лет я немало насмотрелся на все [139] это. Но видеть сейчас Прагу — не могу. По радио сообщают, что Гаха и министр иностранных дел Хвалковский сегодня ночью приезжают в Берлин. Спасать осколки?
В этот весенний день с зимней метелью германская армия оккупировала Богемию и Моравию и Гитлер устроил дешевый спектакль, объявив из замка Градчаны в Праге над Влтавой об их присоединении к Третьему рейху{15}. Банально напоминать, что он нарушил еще один священный договор. Но так как я лично присутствовал в Мюнхене, то не могу не вспомнить, как Чемберлен сказал, что этот договор спас не только мир, но и фактически спас Чехословакию.
В Париже полнейшая апатия по поводу этого последнего гитлеровского мятежа. Франция и пальцем не пошевельнет. Разумеется, Бонне сказал сегодня в комиссии парламента по международным делам, что мюнхенские гарантии пока еще «не вступили в действие» и поэтому Франция не обязана что-то предпринимать. Звонит Эд Марроу и сообщает, что в Лондоне реакция та же самая, что Чемберлен, выступая сегодня в палате общин, зашел еще дальше, заявив, что он отказывается связывать себя какими-либо обвинениями Гитлера в вероломстве. Мой бог!
Думал сегодня ехать в Прагу или Берлин, но рано утром обсудил это с Марроу, который находится в Женеве. Мы решили, что и там и там нацистская цензура будет свирепствовать, поэтому то, что я смогу выяснить с помощью своей секретной агентуры здесь, зная всю подоплеку событий, мне лучше рассказать из Парижа. Я почувствовал облегчение. Самолет, на котором я летел в Париж, получил обледенение и, заблудившись в снежном буране в районе Бельгардского перевала вскоре после вылета из Женевы, повернул назад, и в конце концов мы возвратились в аэропорт. Поехал ночным поездом. Бонне ввел цензуру на радио, и я боролся с его подручными за текст моей радиопередачи до поздней ночи. [140]
Кто-то, — по-моему, это был Пертинэкс, который только что возвратился из Лондона, — рассказал мне вчера фантастическую историю о том, как Чемберлен неожиданно изменил свою позицию, выступая в прошлую пятницу в Бирмингеме. За два дня до этого он заявил в палате общин, что не стал бы обвинять Гитлера в вероломстве. В Бирмингеме же он сурово осудил Гитлера за «нарушение договора». Пертинэкс говорит, что на самом деле сэр Гораций Вильсон, мелкая темная личность, ведшая закулисную игру в Годесберге и Мюнхене, составил проект выступления премьер-министра в Бирмингеме в соответствии с курсом на умиротворение, о котором тот говорил в парламенте, но половина кабинета и большинство издателей ведущих лондонских газет приняли услышанное в штыки, поэтому Чемберлену пришлось пересмотреть свою политику и в поезде, по дороге в Бирмингем, практически написать заново большую часть своей речи.
Каким претенциозным стал Париж за последние десять лет! Некоторые французы, указывая на неоновые вывески, кричащие фасады кинотеатров, витрины автомобильных салонов, дешевые бары, которые сейчас преобладают на когда-то прекрасных Елисейских Полях, говорят: «Вот что с нами сделала Америка». Может быть, и так, но я думаю, что это то, что Франция сделала с собой. Франция потеряла что-то такое, что было в ней, когда я приехал сюда четырнадцать лет назад: свой вкус, свою душу, понимание своей исторической миссии. Везде коррупция, классовый эгоизм и полная политическая неразбериха. Мои знакомые из приличных людей почти в отчаянии. Они говорят: «Je т 'enfous (черт с ним)». Это ведет к пораженческим настроениям...
Вчера был окружен Мадрид, нынешняя Опора республиканской Испании. Нет слов, чтобы выразить мои переживания этой ночью. Кровавая бойня, которую устроит Франко, будет ужасной. [141] Сегодня, когда Гитлер начал свое выступление по радио на Вильгельмсхафен, в операторскую комнату, где я находился в полной готовности, пришел приказ прекратить вещание за границу. Все находившиеся в операторской были какое-то время в сильном замешательстве. Я неистово выражал немцам свой протест по поводу нашего отключения именно в тот момент, когда Гитлер начал говорить. Но приказы с Вильгельмсхафен были недвусмысленными. Они были отданы самим Гитлером прямо перед началом выступления. Его речь не транслировалась и в Германии, а прозвучала позднее в записи. Эта деталь и наше отключение от эфира означали, что Гитлер хотел обдумать то, что он скажет под горячую руку, прежде чем его слова разойдутся по миру. Запись всегда можно подредактировать. Я предложил д-ру Ратке, начальнику отдела коротковолновой связи, чтобы он сообщил нашей радиосети в Америке, что трансляция речи Гитлера не состоялась из-за недоразумений и что на самом деле он ее произносит в настоящий момент. Он, человек крайне нервный и возбудимый, отказался. И вместо этого приказал запустить в эфир какую-то дурацкую музыку. Произошло именно то, чего я ожидал. Через пятнадцать минут из Нью-Йорка срочно вышел на связь Пол Уайт. Почему отключили Гитлера? Нью-йоркские репортажи загублены. Его не убили? А откуда вы знаете? Потому что в данный момент слышу его по телефонной связи с Вильгельмсхафен. Немцы записывают его речь.
Я не смог выйти в эфир до тех пор, пока немцы не получили утвержденный вариант гитлеровской речи, который, как оказалось, совершенно не отличался от оригинала. Гитлер сегодня очень агрессивен, очевидно, от злости на Чемберлена, который вчера в парламенте объявил наконец о полном изменении британской внешней политики и о том, что Великобритания пойдет на оказание помощи Польше, если ее независимость окажется под угрозой. Завтра уезжаю в Варшаву, чтобы узнать, когда ожидается нападение Германии.
В воскресенье днем посетил жалкое авиационное шоу, при этом мои польские знакомые извинялись за громоздкие медлительные бомбардировщики и [142] истребители-бипланы — все устаревшие. Они продемонстрировали шесть современных истребителей, которые кажутся довольно скоростными, но это и все. Как Польша может воевать с Германией с такой авиацией?
Бек, министр иностранных дел Польши, который в течение многих лет проводил пронацистскую и антифранцузскую политику, побывал в Лондоне, и сегодня ночью мы получили англо-польское коммюнике, объявляющее о том, что эти две страны подпишут долговременное соглашение о взаимопомощи в случае нападения на одну из них третьей державы. Я думаю, что это остановит Гитлера на какое-то время, потому что сила — это единственное, что он понимает и уважает, а после моего недельного пребывания здесь я не сомневаюсь, что поляки будут воевать и что если Великобритания и Франция тоже будут воевать, то он окажется в трудном положении. Только три момента вызывают у меня тревогу: кошмарное стратегическое положение Польши, в котором она окажется после того, как Германия (с помощью и одобрения Польши) введет свою армию в протекторат и Словакию и таким образом выйдет к южным границам этой страны (на севере Польша и так граничит с Восточной Пруссией); Западный вал (линия Зигфрида), строительство которого будет закончено следующей зимой, отобьет охоту у Франции и Британии напасть на Германию с запада и помочь таким образом Польше; и наконец, Россия. На этой неделе я ел-пил со многими поляками — из министерства иностранных дел, военными, старыми легионерами Пилсудского, которые руководят польским радио. И все они не хотят понять, что для них это непозволительная роскошь быть одновременно врагами и России, и Германии, что они должны выбирать, что если они привлекут для оказания помощи Россию, наряду с Францией и Великобританией, то они спасены. Они тянутся за следующим куском замечательного копченого лосося «вистула», запивают его одним из пятидесяти семи сортов водки и рассуждают об опасностях, которые таит в себе российская помощь. Разумеется, опасность есть. Опасность состоит в том, что Красная армия, попав на землю Польши, уже не уйдет, что власть захватят большевики со своей пропагандой (эта страна стала настолько [143] неуправляемой ее полковниками, что, вне всякого сомнения, она окажется благодатной почвой для большевиков) и так далее. Это правда. Тогда заключите мир с нацистами. Отдайте им Данциг и Прусский (Данцигский) коридор. Поляки говорят: «Никогда!»
И все-таки в этот весенний день, получив гарантии Великобритании, все мы почувствовали облегчение. Фоудор, который сегодня ночью отправляется морем в Англию на пасхальные каникулы (ему запрещено пересекать Германию), настроен оптимистично. В посольстве люди (Биддл и военные) счастливы. Только второй секретарь Ландрет Гаррисон настроен скептически. Он по-прежнему раздраженным тоном говорит о слабости Польши. Он человек с предрассудками, хотя и умный.
Сегодня пошли слухи о передвижениях германских войск, но поляки их опровергают. Польское радио все еще тянет со своим новым коротковолновым передатчиком. Плохо. Завтра утром отправляюсь в Париж на пасхальную радиопередачу, потом, на второй день Пасхи, в Женеву.
Когда сегодня вечером восточный экспресс прибыл на вокзал Шлейзишер, первое, что я увидел на платформе, было лицо Гасса, и я понял, что у нас плохие новости. Он сообщил, что позвонили из Лондона и велели мне сойти с поезда, потому что у англичан есть сообщения о передвижении германских войск к польской границе. Я должен был их заметить, когда мы пересекали границу, но ничего не увидел. Гасс сказал, что в Лондоне волнуются по поводу Албании. «А там что случилось?» — спросил я. Он ответил, что сегодня утром туда вошли итальянцы. Сегодня. Страстная пятница. Про себя обрадовался, что немцы не затевают ничего против Польши прямо в Пасху, а завтра утром планирую улететь в Париж.
Радиопередача с лордом Страболджи, моя основная тема: вся жизнь Германии поставлена в зависимость от войны, но есть признаки экономического развала. Черного [144] металла так мало, что в рейхе разбирают железные печи. Нервы немцев не выдерживают, и они не хотят идти на войну. Страболджи так порадовали мои новости, что он попросил меня прийти и выступить на заседании комитета палаты лордов, но я отказался. 28 апреля лечу обратно в Берлин на заседание рейхстага.
Сегодня на заседании рейхстага Гитлер денонсировал еще два договора (мне трудно описать радостное кудахтанье в зале во время этой части его выступления) и ответил на призыв Рузвельта предоставить гарантии, что Германия не станет нападать на остальные независимые государства Европы. Думаю, его ответ был довольно ловким, он был рассчитан на то, чтобы сыграть на симпатиях миротворцев и противников «нового курса» в Америке и таких же миротворцев в Великобритании и Франции. Он заявил, что поинтересовался у всех стран, которым, по мнению Рузвельта, он угрожает, считают ли они сами, что такая угроза существует, и «во всех случаях ответ был отрицательным». Такие государства, как Сирия, сказал он, я спросить не мог, так как «в настоящее время они не обладают свободой, и их права постоянно ущемляются военными агентами демократических государств». А «мистер Рузвельт, очевидно, избегает упоминать такой факт, как оккупация Палестины, но не германскими, а английскими войсками». И так далее в том же саркастическом тоне, с помощью которого Гитлер мастерски, а он стал в эти дни превосходным актером, излил всю иронию до последней капли. Америка отстаивает способ решения спорных вопросов путем совещаний? — спрашивает он. Но разве не она первая отклонилась от членства в Лиге Наций? «Только спустя много лет я решил последовать примеру Америки и тоже покинуть это самое большое совещание в мире».
Однако в конце Гитлер согласился предоставить каждой из перечисленных президентом стран «гарантии, которые так нужны мистеру Рузвельту». Но разумеется, это был просто маленький нацистский спектакль. Депутаты-колбасники, сидевшие под нами, во время заседания разражались громким смехом, именно это Гитлеру и нужно. Это был превосходный пример его способа отделаться смехом [145] от раздражающих вопросов, так как предложение Рузвельта было все-таки обоснованным.
Разрыв еще двух договоров вызвал громкие аплодисменты поддакивающих «парламентариев». Гитлер денонсировал морской договор с Великобританией на том основании, что лондонская «политика окружения» лишила его действенности — неубедительное оправдание; да и какие могут быть вообще оправдания. Между прочим, оправдание по поводу расторжения второго договора, 1934 года с Польшей, более серьезного, точно такое же. В своей речи Гитлер обнародовал и содержание своего «предложения» Польше: Данциг должен быть возвращен Германии, а рейху предоставлен экстерриториальный проход по коридору в Восточную Пруссию. Чтобы напугать поляков, он сказал, что такое предложение делается «только один раз». То есть теперь его условия жестче. Среди информированной публики здесь еще большие сомнения, действительно ли Гитлер принял решение начать мировую войну ради Данцига. Я предполагаю, что он получит его мюнхенским способом.
Завтра первым рейсом новой «Мавритании» отправляюсь на родину. Тэсс телеграфировала, что суд Вирджинии только что предоставил ей гражданство.
Унылое путешествие. Сэр Перси Бэйт, председатель совета директоров компании «Кунард», уверяет меня, что войны не будет.
Надеюсь, что смогу немного задержаться в родных местах. После фактически непрерывного моего здесь отсутствия с двадцать первого года приходится почти заново ко всему привыкать. Здесь и в Нью-Йорке у людей весьма слабое представление о кризисе в Европе, и Тэсс говорит, что с моей пессимистической точкой зрения я становлюсь [146] самой непопулярной личностью. Беда в том, что здесь каждый знает все ответы. Они знают, что войны там не будет. Хотелось бы мне, чтобы я это знал. Но я считаю, что, если Германия не отступит, война там будет, и я совсем не уверен, что она это сделает, хотя такая возможность и существует. Здесь в конгрессе полная неразбериха. Под влиянием Хэма Фиша, Бораха, Хаима Джонсона, которые выступают против всякой внешней политики, конгресс настаивает на запрете продажи оружия, как будто республике, которая выигрывает войну между западной демократией и Осью, это все равно. У Рузвельта руки связаны конгрессом — ситуация похожа на ту, в которой очутился Линкольн в начале своего первого срока президентства, но Линкольн сумел с этим справиться, а у Рузвельта, как здесь говорят, не хватает мужества, и он ничего не предпримет. Он правильно оценивает ситуацию в Европе, но именно потому, что понимает и чувствует опасность. Борах и Фиш называют его поджигателем войны.
Ну да ладно, приятно проводить здесь время со своей семьей, побездельничать и расслабиться на несколько дней, которые пролетают так быстро...
Вторую половину дня приятно провели с Биллом Левайсом на Всемирной выставке. Завтра мы должны возвращаться в Европу. Тревожные новости из Данцига, и в офисе беспокоятся, что я не поспею вовремя. Ганс Кальтенборн рассказывал мне сегодня вечером, что он настолько уверен, что войны не будет, что отправляет своего сына в свадебное путешествие на Средиземноморье.
На борту очень приятная компания. Поль Робсон, которого я не видел с тех пор, как он брал приступом Лондон, играя в Плавучем театре, десять лет назад. Вечерами сидим и беседуем — Робсон, Константин Уманский, советский посол в Вашингтоне, и мы с Тэсс. Уманский рассказывает, что спускался в третий класс, чтобы прочитать нескольким американским студентам лекцию на тему «Советская демократия». [147] Но он добродушно воспринимает мое подшучивание. Советская демократия! Я не виню его за его работу. Его предшественник в Вашингтоне сейчас в опале. Я знал многих советских дипломатов, и все они рано или поздно были ликвидированы. Уманский думает, что Советы окажут поддержку Великобритании и Франции на демократическом фронте в борьбе против фашистской агрессии, если Париж и Лондон продемонстрируют серьезные намерения, а не просто будут пытаться втянуть Россию в войну против Германии в одиночку (или на пару с Польшей). До сих пор, говорит он, британцы и французы ничего не делают, кроме того что затягивают переговоры с Кремлем.
Все путешествие без устали играем с Тэсс в пинг-понг.
Вместе с Полом Уайтом и нашим «европейским персоналом», состоящим из Марроу, Тома Грандена из Парижа и меня, совещаемся здесь по поводу освещения войны. Обсудили технические вопросы, такие, как линии связи и коротковолновые передатчики, договорились создать постоянный штат корреспондентов из проживающих здесь американцев (например, в нью-йоркской «Times» работают несколько англичан в качестве зарубежных корреспондентов), полагая, что американские ассоциации издателей и газеты не разрешат своим людям вести радиопередачи, когда начнется война. Нам известно о планах конкурирующей радиосети нанять нескольких известных иностранных журналистов, таких, как Черчилль здесь в Лондоне, Фланден в Париже, Гайда в Италии и так далее, но мы считаем, что наш план лучше. Если война начнется, американским слушателям нужны будут новости, а не иностранная пропаганда. Мы расстроились из-за того, что полякам не удалось быстро завершить работу со своим новым коротковолновым передатчиком, так как можем оказаться в безвыходном положении. Бурная игра в гольф с Эдом, и было здорово — после слушаний в парламенте, где мои знакомые лейбористы ругали всеобщую мобилизацию, а консерваторы выражали надежду на дальнейшее умиротворение, — услышать, как мальчик, подвозящий на тележке клюшки, говорит на невнятном жаргоне: «Кажется, на днях нам придется задать этому типу Гитлеру хорошую трепку...» [148]
Джон Эллиот, в прошлом берлинский, а сейчас парижский корреспондент «Herald Tribune», рассказывает, что за все годы, в течение которых он описывал для своей газеты день за днем жизнь Европы, получил десяток или около того писем от читателей, которых хоть как-то интересовало то, о чем он сообщал. А после двух или трех радиопередач из Парижа во время оккупации Праги 15 марта он получил десятка два писем — с одобрением, протестами, вопросами.
Сегодня поздно вечером зашли Фоудор и Хантер, и мы проговорили почти всю ночь. Джон довольно оптимистично настроен по поводу мира. У Фоудора — по профессии он инженер — много материала о нехватке металла в Германии. Металла много не запасешь, говорит он. Его последняя книга, «Внутренняя Азия», становится популярной. Мы поспорили немного об Индии, я, похоже, помешался на этой теме. Ганди не производит на Джона такого впечатления, как на меня.
Много гольфа, в том числе веселая игра с Джо Филлипсом, множество прогулок по окрестным горам, купание в озере с семьей, с которой, как всегда, начинаю заново знакомиться. С моей личной точки зрения, все будет замечательно, если не будет войны. Но на следующей неделе надо поехать и посмотреть, что в Данциге.
Люди, вошедшие вчера ночью в поезд в Базеле, выглядели элегантно и благопристойно, это тот тип людей, который заставляет нас хорошо относиться к немцам как к людям, в отличие от нацистов. Утром, завтракая в «Адлоне», я попросил, если есть, стакан апельсинового сока. [149]
«Конечному нас есть апельсины», — надменно произнес официант. Но когда он принес завтрак, апельсинового сока не оказалось. «Ни одного во всем отеле», — уже робко признался он.
Сегодня беседовал с капитаном Д. Офицер, участвовавший в мировой войне, настоящий патриот, во время Мюнхенского кризиса он выступал против войны, но переменил свою позицию, как я заметил, после 28 апреля, когда Гитлер денонсировал договоры с Польшей и Великобританией. Он гневно говорил: «Почему англичане вмешиваются в проблему Данцига и угрожают войной за возвращение нам германского города? Почему поляки (sic!) провоцируют нас? Мы же имеем право на такой германский город, как Данциг?»
Я спросил: «А вы имеете право на такой чешский город, как Прага?» Молчание. Ответа нет. Невидящий взгляд, который вы ловите на лицах многих немцев.
«Почему поляки не принимают великодушного предложения фюрера?» — начинает он снова.
«Потому что они боятся новых Судет, капитан».
«Вы имеете в виду, что они не доверяют фюреру?»
«После 15 марта — не особенно», — отвечаю я, но прежде, чем произнести эдакое богохульство, внимательно оглядываюсь вокруг, чтобы убедиться, что никто меня не подслушивает. Снова отсутствующий немецкий взгляд.
Завтракал с майором Элиотом и его женой он только что вернулся из Лондона и Парижа и хорошо отзывается о французской армии и британских военно-воздушных силах, для меня это хорошие новости. В полночь в «Таверне» встретил Джона Барнеса ( «Herald Tribune»). Он только что вернулся из Данцига и Польши. Его мнение таково, что, если Гитлер подождет месяцев девять, он получит Данциг, а может, и больше, без особых трудностей и, разумеется, без всякой войны. Он считает, что сопротивление поляков гитлеровским требованиям потерпит крах, что Польша просто не сможет дольше находиться в состоянии мобилизации. Я доказывал, что Британия и Франция смогут оказывать финансовую поддержку полякам. Джо не думает, что они пойдут на это. Не скажу, что он совсем не прав, но, думаю, он недооценивает изменения, произошедшие во Франции и Британии. Описание отсталости Польши в рассказах Джо очень впечатляет. Они с Морисом Гиндушем побывали в деревнях. Только миллион человек в Польше читают какую-либо газету, и есть множество деревень, где нет ни одного радиоприемника. [150]
Насколько же изолирован мир, в котором живет сейчас народ Германии! Об этом напоминает просмотр вчерашних и сегодняшних газет. В то время как все вокруг считают, что Германия вот-вот нарушит мир, что именно Германия угрожает напасть на Польшу из-за Данцига, здесь, в Германии, в мире, который создают местные газеты, трактуется все наоборот. (Нет, это меня не удивляет, просто, когда отсутствуешь какое-то время, то забываешь.) Вот что заявляют нацистские газеты: это Польша нарушает мир в Европе; это Польша угрожает вооруженным вторжением в Германию и так далее. В прошлом сентябре Германия выпустила пары на Чехословакию.
«ПОЛЬША? БУДЬТЕ НАСТОРОЖЕ!» — предупреждает заголовок в берлинской газете и добавляет: «ОТВЕТИМ ПОЛЬШЕ, ОХВАЧЕННОЙ БЕШЕНЫМ ЖЕЛАНИЕМ НАРУШИТЬ МИР И ПРАВА В ЕВРОПЕ!»
Или заголовок в «Der Fuhrer», ежедневной газете Карлсруэ, которую я купил в поезде: «ВАРШАВА УГРОЖАЕТ БОМБАРДИРОВКОЙ ДАНЦИГА — НЕВИДАННЫЙ ВСПЛЕСК ПОЛЬСКОГО СВЕРХСУМАСШЕСТВИЯ!»
Для извращенного искажения истины это хорошо. Вы спросите: но не может же немецкий народ верить этой лжи? Тогда вы им скажите. Говорили, и не раз.
Но до сих пор пресса ограничивается Данцигом. Не скрывают ли немцы до поры до времени свои планы? Каждый дурак знает, что им наплевать на Данциг. Это просто предлог. Позиция нацистов, широко поддержанная в партийных кругах, состоит в том, что Германия не может больше терпеть мощную военную силу на своей западной границе, поэтому Польшу сейчас необходимо уничтожить и захватить не только Данциг, который жизненно необходим Польше, но и весь Прусский коридор, Познань и Верхнюю Силезию. А Польшу сделать государством-огрызком, вассалом Германии. Затем, когда таким же образом окажутся урезанными Венгрия, Румыния и Югославия (Венгрия уже практически урезана), Германия станет независимой в экономическом и сельскохозяйственном отношении и будет покончено с великим страхом перед англо-французской блокадой, который победил в прошедшей войне, а теперь может победить и в следующей. Германия будет в силах развернуться к Западу и, возможно, разгромить его. [151]
Поражаюсь уродству немецких женщин на улицах, в ресторанах и кафе. Действительно, самая непривлекательная раса в Европе. У них нет лодыжек. Ужасная походка. Они одеваются хуже, чем англичанки. Ночью уезжаю в Данциг.
Данциг совсем не походит на то место, где вот-вот должна разразиться война. Как и в Берлине, местные жители не думают, что дело идет к войне. Они слепо верят, что Гитлер обеспечит их возвращение в рейх мирным путем. Свободный город быстро милитаризуется, немецкие военные легковые машины и грузовики — с данцигскими номерами! — носятся по улицам. В моем отеле «Данцигерхоф» полно офицеров германской армии. Дороги, ведущие из Польши, блокированы противотанковыми заграждениями и шлагбаумами. Ситуация напоминает мне Судетскую область год назад. Две стратегические высоты, Бишофсберг и Хагельберг, укреплены. А под покровом ночи из Восточной Пруссии через реку Ногат перевозится в большом количестве оружие. Это в основном пулеметы, противотанковая, зенитная и легкая артиллерия. Они явно не в состоянии доставить сюда какие-либо тяжелые орудия. Большая часть оружия — чешского производства.
Город полностью нацистский. Верховный босс — Альберт Форстер, нацистский гауляйтер, он даже не из Данцига, а из Баварии. Герр Грайзер, глава сената, более умеренный человек, но получает приказы от Форстера. Напряженность среди местного населения меньше, чем я ожидал. Люди хотят присоединения к Германии. Но не ценой войны и не ценой потери своего положения главных ворот для польской торговли. Без этой функции, которая ослабла после строительства чисто польского порта Гдыня в двенадцати милях отсюда, они обречены на голод, если Германия не завоюет Польшу. Как и все немцы, они хотят этого не важно каким способом.
На вид Данциг очень привлекательный город. Мне нравятся массивные замки прибалтийских немцев, готические ганзейские дома с остроконечными крышами и богато украшенными фасадами. Он напоминает мне другие ганзейские города: Бремен, Любек, Брюгге. Погулял вокруг порта. Выглядит [152] совсем вымершим. Судов мало. Здесь, в Данциге, процветает такое пьянство, какого я не видел еще за пределами Америки. Шнапс — они называют его «данцигской золотой водой», потому что в нем плавают маленькие золотистые частички, — действительно хороший и крепкий.
Завтракал с нашим консулом мистером Куикендалом, он готов помочь и понимает важность своего положения. Неизвестно откуда появился за завтраком Джон Гунтер. После этого мы с Джоном поехали на такси в Сопот, главный балтийский летний курорт, и вторую половину дня и вечер провели на пирсе, на пляже, в игровых комнатах казино (где оба проиграли в рулетку), говорили без умолку, решали мировые проблемы. К полуночи он умчался в Гдыню, чтобы не упустить ночной экспресс на Варшаву.
Я все больше и больше понимаю, что дело не в Данциге и я напрасно трачу здесь время. Дело в независимости Польши или ее порабощении Германией. Надо двигаться в Варшаву. Сегодня несколько раз звонил в Берлин. Работники берлинского радио тянут с подготовкой оборудования для моей завтрашней радиопередачи отсюда. Позвоню на польское радио в Варшаву, узнаю, нет ли у них микрофона в Гдыне. Я могу вести программу и оттуда. Мне не нравится затея немцев помешать мне выйти в эфир, потому что я не зря приехал сюда и у меня есть что сказать. Местные нацисты со мной очень холодны.
Я провел свою передачу из Гдыни, а не из Данцига. Немцы в Берлине не говорили ни «да» ни «нет». Поляки в Варшаве смело взялись за дело. Обрадованный тому, что свел на нет усилия нацистов заставить меня молчать, я решил проехать на машине двенадцать миль от Данцига до Гдыни. Но мой немецкий шофер струсил, сказал, что, если мы поедем на данцигской машине, в нас будут стрелять поляки. Я помчался на вокзал и сел в поезд. Черт знает сколько времени потратил на поиски радиостудии в Гдыне. [153] Никто не знал, где она находится. Ее не было в телефонной книге. Армейские, моряки, полиция — никто не знал. Наконец, когда я совсем потерял надежду провести радиопередачу, мы обнаружили ее в здании почтового отделения. Радиотелефонная связь с Лондоном, откуда моя программа на коротких волнах шла в Нью-Йорк, только что закончилась. Но Лондон сообщил, что прием хороший. Побеседовал с двумя польскими радиоинженерами, которые приехали на радиопередачу из Торуня. Спокойные, уверенные в себе. Они сказали: «Мы готовы. Мы будем воевать. Мы родились здесь, по соседству, во времена правления Германии, и нам лучше умереть, чем еще раз пройти через это».
После обеда в ожидании варшавского экспресса я осмотрел этот портовый город. Поляки осуществили с помощью французов потрясающий проект. Пятнадцать лет назад Гдыня была сонной рыбачьей деревней на четыреста душ. Сегодня это крупнейший порт на Балтике с населением свыше ста тысяч человек. Не имея естественных бухт, поляки просто выдвинули все пирсы в море. Похоже, сам город растет как грибы и напоминает наши западные города тридцать пять лет назад. Это одна из надежд Польши.
Позднее. Что касается ситуации с Данцигом: Гитлер еще не готов раскрыть карты. Иначе бы сенат Данцига не пошел на попятную неделю назад, когда, объявив Польше, что польские таможенники должны сложить с себя свои обязанности, принял ультиматум Польши и не отменил приказ. Но возможно, это только временная уступка Германии.
Сегодня в официальных польских кругах большое волнение. Совещания между Смиглы-Рыдзом, Веком и генералами. На данцигской границе убит польский солдат. Результат: ночью польские войска получили приказ стрелять в любого, кто пересекает границу с Данцигом, сразу и без предупреждения. Завтракал у посла Биддла. Он полон энтузиазма по поводу своей работы, и хороших новостей [154] у него через край, хотя я не всегда согласен с его выводами. Он очень пропольски настроен, что вполне естественно, и я все понимаю. Биддл беспокоится, что французы и британцы опять хотят все решить мирным путем, и предполагает, что профессор Бурхардт, верховный комиссар Лиги Наций в Данциге, швейцарец, который встречался в прошлый уик-энд с Гитлером в Берхтесгадене, может оказаться вторым Рэнсименом.
Сегодня в четыре утра состоялась радиопередача в Америку. Возвращался в отель на рассвете, ветерок мягкий, свежий, успокаивающий. По распоряжению из Нью-Йорка ночью уезжаю в Берлин, боюсь, судьба моя такая — вечно быть не там, где нужно. В итоге поляки спокойны и уверенны, а берлинские насмешки, проводимая Геббельсом в прессе кампания лжи и подстроенные инциденты оставляют их равнодушными. Но они слишком романтично настроены, слишком самоуверенны. Спросите их, как спрашивал на прошлой неделе я многих чиновников в министерстве иностранных дел и военных, про Россию, и они пожмут плечами. Россия для них не имеет значения. А должна ведь. Я думаю, что поляки будут воевать. Знаю, что ошибочно говорил то же самое про Чехословакию в прошлом году. Но повторяю то же самое про Польшу. Наше посольство разделилось. Большинство считает, что Польша успешно справится сама. Наш военный атташе думает, что Польша сможет продержаться одна против Германии месяцев шесть. С другой стороны, Гаррисон уверен, что эта страна потерпит крах. Здесь находится майор Элиот. Он считает, что польская армия весьма надежна, но недостаточно вооружена и не осознает полностью своего неудачного стратегического положения. Записать в дневник: пышный обед, который устроил Джон Гунтер, — много водки, копченый лосось и разговоры; сегодняшний завтрак с молодым Ричардом Маурером, очень похожим на своего отца, Пола Скотта Маурера, и его невестой, необыкновенно привлекательной, и прогулка по Варшаве прошлой ночью перед началом радиопередачи с Морисом Гиндушем. Новый коротковолновый передатчик польского радио до сих пор не готов, что меня беспокоит. [155]
Ганс Кальтенборн, наш ведущий комментатор международных новостей, был сегодня задержан тайной полицией по прибытии из Лондона в Темпельхоф. Нацисты здорово нас провели. По распоряжению из Нью-Йорка я сделал запрос в официальные учреждения по поводу его приезда. Мне ответили, что против его визита сюда возражений нет, но он не сможет ни вести радиорепортажи из Германии, ни встречаться с кем-либо из официальных лиц. Я заподозрил что-то неладное, когда чиновники на паспортном контроле все еще держали его, хотя всех остальных пассажиров уже отпустили. Его жена, несколько ее немецких родственников и я терпеливо ждали за бронзовым ограждением, которое отделяло нас от него. Было душно и жарко, и, пока стало ясно, что произошло, все мы изрядно вспотели. Немецкие родственники, которые подвергали себя опасности быть арестованными просто за то, что находились там, смело оставались у ограды. В конце концов я пожаловался человеку из гестапо, что нас заставляют так долго ждать, и после длительного и жаркого спора он позволил Гансу присоединиться ко всем нам на террасе кафе, где мы заказали пиво. Ганс прибыл в пятнадцать сорок пять. Без четверти шесть подошел гестаповский офицер и объявил, что шестичасовым самолетом Ганс будет отправлен обратно в Лондон.
«Почему? Он только что прилетел оттуда», — вмешался я.
«А сейчас он возвращается туда», — сказал офицер.
«Могу я узнать почему?» — спросил Ганс, внутри он весь кипел, но внешне оставался спокойным, хотя лоб у него покрылся испариной.
У офицера имелся готовый ответ. Заглянув в записную книжку, он заявил с величайшей серьезностью: «Герр Кальтенборн, в такой-то и такой-то день вы произнесли речь, оскорбляющую фюрера».
«Дайте мне, пожалуйста, взглянуть на ее текст», — громко попросил Ганс. Но с гестапо спорить бесполезно. Ответа не последовало. Ганс побежал садиться в самолет, но там не оказалось места, и он вернулся и сел за наш столик. Я спросил гестапо, нельзя ли ему уехать ночным поездом в Польшу. Теперь я испугался, что он может провести всю ночь в тюрьме. Я сказал, что предоставлю гарантии американского посольства, что он не выпрыгнет [156] из поезда на территории Германии. Наконец они неохотно согласились. Я позвонил консулу Гейсту. Он все сделает по правилам. Мы опять уселись за пиво. Потом прибежал запыхавшийся гестаповец. На самолете все-таки нашлось место для «преступника». Они кого-то выкинули. И впихнули Ганса. Когда он очутился за загородкой, вспомнил, что карманы у него набиты американским табаком для меня. Он начал было перебрасывать его мне, но гестаповский агент остановил его. Запрещено. Потом он исчез.
Позднее (четыре часа утра). Ночью большое волнение в «Таверне». Примерно часа в два мы получили текст российско-германского пакта. Дело зашло дальше, чем мы думали. Это фактически альянс, и Сталин, как предполагалось, самый главный враг нацизма и агрессии, своими условиями приглашает Гитлера вторгнуться в Польшу и уничтожить ее. Друзья большевиков в ужасе. Несколько немецких журналистов — Хальфельд, Крик, Зилекс, — которые только позавчера истерично писали об опасности большевизма, приходят, заказывают шампанское и изображают из себя старых друзей Советов! Все мы потрясены тем, что Сталин ведет непродуманную политическую игру с позиции силы и играет на руку нацистам. Корреспонденты, особенно британские, заказывали шампанское или коньяк, чтобы заглушить свои эмоции. Сталинский шаг подорвет мировой коммунизм. Потерпит ли, скажем, французский коммунист, которого шесть лет учили ненавидеть нацизм больше всего на свете, сближение Москвы с Гитлером! Хотя, может быть, Сталин хитрит. Его цель — ввергнуть Германию и Западную Европу в войну, которая закончится хаосом, после чего большевики вмешаются, и тогда в европейские страны, или в то, что от них останется, придет коммунизм. А возможно, он и не хитрит. Гитлер разорвал все заключенные им когда-то международные соглашения. Если он использует Россию так же, как однажды использовал Польшу, подписав с ней аналогичный договор в 1934 году, то — прощай, Россия. Мы спорим на эту тему с Джо Барнесом, который потрясен новостями, несмотря на то что он здесь единственный, кто действительно знает Россию. Сидим вместе с немецкими журналистами. Они злорадствуют, хвалятся, брызжут слюной, говоря, что теперь Великобритания не посмеет воевать, отрицая все, что [157] им ведено было говорить последние шесть лет их нацистскими хозяевами. Мы бросаем им это прямо в лицо, я и Джо. Спор принимает угрожающий характер. Джо нервничает, он подавлен. Я тоже. Очень скоро все это начинает вызывать тошноту. Если мы не уйдем, что-нибудь произойдет... Входит миссис Кальтенборн. Я договаривался встретиться с ней в три утра. Приношу свои извинения. Мне надо идти. И Джо надо уходить. Сожалею. Мы бродили по Тиргартену, пока не успокоились и не начало светать.
Сегодня ночью все выглядит так, как будто уже война. На противоположной от меня стороне улицы устанавливают зенитное орудие на крыше «ИГ Фарбен». Наверное, то же самое, что я видел там в прошлом сентябре. Весь день над городом летают немецкие бомбардировщики. Вполне возможно, что сегодня Гитлер войдет в Польшу. Многие так думают. Но я считаю, что это зависит от Великобритании и Франции. Если они твердо заявят, что сдержат свое обещание по поводу Польши, то Гитлер отложит вторжение. И добьется своего без войны. Забрал текст заявления Чемберлена, которое он произнес в парламенте. Звучит жестко. Час назад из Лондона звонил Эд и сказал, что был в палате общин и позиция ее твердая. Гитлер, похоже, собирается твердо стоять на своем. Вчера британский посол Гендерсон улетел на встречу с ним в Берхтес-гаден. Он сказал Гитлеру, что Великобритания сдержит свое обещание помочь Польше в случае нападения Германии, несмотря на российско-германский пакт. Гитлер ответил, что никакие британские обязательства не заставят Германию «отказаться от своего права на жизнь».
Очевидно, что с российским договором в кармане Гитлер не пойдет на компромисс. Россия у него в кармане! Как все перевернулось за последние сорок восемь часов. Большевистская Россия и нацистская Германия, самые заклятые враги на земле, подставляя вдруг другую щеку, становятся друзьями и заключают, ко всеобщему ужасу, что-то вроде союза.
Все произошло в понедельник (21 августа) в двадцать три часа. Германское радио неожиданно прекратило вещание в середине музыкальной программы, и диктор объявил, что [158] Германия и Россия решили заключить пакт о ненападении. Я это пропустил. Находился в это время в офисе «Herald Tribune», вел обычные споры с Джо Барнесом до без пяти одиннадцать. Никакого намека на предстоящие события, кроме — позднее я вспомнил — туманных слов с Вильгельмштрассе, что вечером может появиться сообщение. Кажется, толстый немецкий журналист упомянул об этом. Фактически я узнал обо всем, когда в полночь позвонил из Лондона Эд Марроу. Власти не разрешили бы мне выйти в ту ночь в эфир. Очевидно, они ждали «редакционных» указаний. Накануне, в воскресенье, был какой-то намек на объявление о новом торговом соглашении между Россией и Германией. Дружественный тон по этому поводу в местной прессе, до тех пор яростно обличающей Россию и большевизм, должен был меня насторожить, но я не обратил на это внимания. Сообщение оказалось для большинства нацистских шишек такой же сногсшибательной новостью, как и для всего остального мира. В гитлеровский секрет было посвящено не более дюжины лиц.
Любо-дорого было созерцать на следующий день (вторник, 22 августа) германскую прессу. Геббельсовская газета «Angriff», самая свирепая в преследовании «красных», писала: «Мир поставлен перед выдающимся фактом: два народа нашли общую позицию в международной политике, которая, основываясь на длительной, традиционной дружбе, обеспечит фундамент для всеобщего взаимопонимания»! (Восклицательный знак мой, а не «Angriff».) И д-р Карл Зилекс, в прошлом один из самых правдивых журналистов-международников, а сейчас пресмыкающийся автор передовиц в «Deutsche Allgemeine Zeitung», в своей редакционной статье на первой полосе газеты назвал новое соглашение «естественным партнерством». В течение многих лет, превратившись в раба нацистов, он яростно нападал на большевизм и Советскую Россию.
Нет сомнений, что поразительный ход Гитлера популярен среди немцев. Во вторник я задался целью поездить в метро, электричках, на трамвае и автобусе. Каждый читал сообщение в своей газете. По их лицам и разговорам можно было видеть, что эти новости им нравятся. Почему? Потому что для них это означает, что угроза окружения (война на два фронта) развеялась, как ночной кошмар. Вчера она еще существовала. Сегодня ее нет. Теперь не нужно будет оборонять протяженную границу с Россией. [159]
Сегодня ночью за ближайшую границу, с Данией, уехал последний английский корреспондент — по распоряжению своего посольства. Селкерк Пэнтен из «Daily Express» забежал узнать, не поезжу ли я на его машине, пока паника не кончится и он не вернется обратно{16}. Сказал, что вернется дней через десять. Еще один Мюнхен, понимаете ли. В баре «Адлона» без англичан ночью очень уныло. Много разговоров о том, что Гитлер отдал немцам приказ на рассвете вступить в Польшу. Сомневаюсь. Немецкий народ еще в достаточной степени не подготовлен к войне. Нет еще «повода». Нет лозунга. Газеты еще не написали, что война неминуема. Люди на улицах до сих пор уверены, что Гитлер опять справится с этим и без войны. Я не вижу, чтобы война была популярной в массах, как в 1914 году.
Кое-кто в Нью-Йорке настаивает, чтобы мы продолжали работать над запланированной несколько недель назад программой под названием «Европейские танцы» — музыкальная подборка из ночных клубов Лондона, Парижа, Берлина. Я готовлю одну из заведения «Сан-Паули», но сегодня дал телеграмму Марроу и предложил отменить ее. Война слишком близка для увеселений такого сорта. Ночь сегодня очень беспокойная, потому что всю вторую половину дня и вечером не было ни телефонной, ни телеграфной связи с внешним миром. Приехав в час ночи в Дом радио на передачу, я не очень надеялся, что смогу выйти в эфир, но служащие меня не остановили, и я начал говорить. Видимо, это была первая весть из Берлина, которую услышала Америка за весь день, и судя по тому, что мы услышали по обратной связи, в Нью-Йорке испытали некоторое облегчение, когда я сообщил, что здесь все спокойно и войны пока нет. Думаю, радио играет важную роль. Сегодня Гендерсон дважды встречался с Гитлером, а рано утром он вылетает в Лондон. Если они найдут предмет для переговоров, то войны не будет. [160]
Утром Гендерсон улетел в Лондон и, предположительно, не вернется раньше завтрашнего (воскресного) вечера. Думаю, все выходные мы проведем в состоянии ожидания. Никаких признаков, что Гитлер утрачивает решимость, нет. А на Вильгельмштрассе надеются, что Чемберлен сдаст свои позиции. Сегодня наше посольство передало всем находящимся здесь американцам официальный циркуляр с просьбой всем, чье присутствие не обязательно, покинуть страну. Большинство журналистов и бизнесменов уже отправили своих жен и детей. Назначенный на завтра съезд нацистских лидеров в Танненберге, где должен был выступить с речью Гитлер, отменили из-за «серьезности обстановки», так что мне не придется туда ехать. Разговаривал по телефону с Марроу, и он с готовностью согласился, что нам следует отменить нашу программу «Европейские танцы». Несколько заголовков на выбор из сегодняшних немецких газет: «ПОЛНЕЙШИЙ ХАОС В ПОЛЬШЕ — НЕМЕЦКИЕ СЕМЬИ СПАСАЮТСЯ БЕГСТВОМ», «ПОЛЬСКИЕ СОЛДАТЫ ДВИЖУТСЯ К САМОЙ ГРАНИЦЕ ГЕРМАНИИ!», «ЭТА ИГРА С ОГНЕМ ЗАХОДИТ СЛИШКОМ ДАЛЕКО», «ТРИ ГЕРМАНСКИХ ПАССАЖИРСКИХ САМОЛЕТА ОБСТРЕЛЯНО ПОЛЯКАМИ», «В ДАНЦИГСКОМ КОРИДОРЕ МНОЖЕСТВО НЕМЕЦКИХ СЕЛЬСКИХ ДОМОВ В ОГНЕ!».
Опять жаркий день, и большинство берлинцев, забыв о войне, отправились на окрестные озера.
Позднее. Час тридцать утра. После полуночи ненадолго вышел в эфир. Старался не оказаться в роли пророка, но сказал следующее: «Я не знаю, будем мы воевать или нет. Но могу сказать, что сегодня ночью в Берлине чувствуется, что, если не будут выполнены требования Германии в отношении Польши, война начнется». Из завтрашних утренних газет (воскресных) явствует, что теперь Гитлер требует не только Данциг и Данцигский коридор, но и все, что Германия потеряла в 1918 году, то есть Познань и Силезию. Как раз перед тем, как я вышел в эфир, национальное агентство проинформировало, что с понедельника вводится карточная система. Будут карточки на продовольствие, мыло, обувь, текстиль и уголь. Это заставит [161] немцев осознать, в каком положении они находятся. Однако вполне возможно, что идут на это, чтобы произвести впечатление на Лондон и Париж. Съезд нацистской партии в Нюрнберге сегодня ночью был отменен. Это тоже сбросит с людей апатию. Завтрашние газеты усилят напряженность. Заголовок в «Volkische Beobachter» — газете, фактически принадлежащей Гитлеру: «ВСЯ ПОЛЬША В ВОЕННОЙ ЛИХОРАДКЕ! 1 500 000 МУЖЧИН ПРИЗВАНО В АРМИЮ! НЕПРЕРЫВНАЯ ПЕРЕБРОСКА ВОЙСК К ГРАНИЦЕ! ХАОС В ВЕРХНЕЙ СИЛЕЗИИ!»
Разумеется, нет никаких упоминаний о мобилизации в Германии, хотя немцы проводят мобилизацию уже в течение двух недель.
Сегодня жарко и душно, что еще больше усиливает напряженность. Гендерсон не смог вернуться сегодня, как ожидалось, в результате на Вильгельмштрассе обвиняют британцев в увиливании от ответа. (В течение двух следующих недель в Польше начинаются дожди, и дороги станут непроходимыми.) Некоторые нацисты, однако, считают, что задержка Гендерсона в Лондоне означает, что британцы уступают. Завтрашняя «Volkische Beobachter» призывает людей к сдержанности: «Фюрер все еще требует проявить терпение, потому что хочет использовать последние возможности мирного выхода из кризиса. Это означает бескровное выполнение минимальных требований Германии». Красивый спектакль, призванный убедить людей, что фюрер сделал все возможное, чтобы избежать надвигающейся войны. Однако газета заканчивает словами, что Германия от своих требований не отказывается. «Как каждый человек, так и нация в целом могут отказаться только от таких вещей, которые не являются для них жизненно важными». В этом суть германского характера. Немец не может отказаться от жизненно важных вещей, но предполагает, что другой человек пойдет на это. Сегодня во второй половине дня Гитлер обратился к членам рейхстага, собравшимся в здании рейхсканцелярии, хотя это не было очередным заседанием. Никакого отчета о его речи нет. В коммюнике просто говорится, что фюрер «подчеркнул опасность ситуации». В первый раз народу Германии сказали, что «ситуация опасная». [162]
Сегодня установлены нормы на продукты питания, и я слышал, что многие немцы жалуются, что они очень невелики. Например: мяса — 700 г в неделю, сахара — 280 г, джема — 110 г, кофе или его заменителей — одна восьмая фунта в неделю. Что касается мыла, то на ближайшие четыре недели каждому человеку полагается 125 г. Новости о нормировании продуктов оказались для людей тяжелым ударом.
Сегодня приехал специальный представитель Хэм Фиш, которого, кажется, полностью одурачил Риббентроп, предоставивший ему самолет для того, чтобы добраться до состоявшейся на днях межпарламентской встречи в Скандинавии и рассказать собравшимся там демократам, насколько опасна сложившаяся ситуация. Он удивил нас тем, что весьма опасается продолжения своей миссии. Мы с Джо Барнесом наблюдали, как он очень серьезно беседовал за завтраком во внутреннем дворике «Адлона» с доктором Цаллаттом, мелким чиновником из министерства иностранных дел, который, кажется, курирует здесь американскую прессу, но никто из американских корреспондентов с ним не общается, потому что он ничего не знает. Позднее, заставив весь журналистский корпус час прождать его, Фиш появился после завтрака и мрачным тоном произнес: «Извините меня, джентльмены, за опоздание, но я только что беседовал с важным чиновником из германского правительства». Ребята с трудом подавили смех. Фиш уехал первым же поездом во второй половине дня. Джеффри Парсонс, автор передовиц «Herald Tribune», человек спокойный, интеллигентный, выдержанный, основательный, уехал вчера ночью в Париж. На прошлой неделе он встречался с Черчиллем и уверен, что война будет.
Несмотря на все это, на Вильгельмштрассе сегодня все еще надеются на мирный исход.
Они ставят себя под удар. Любому европейскому лидеру теперь трудно отступать. В два часа утра мы получаем текст писем, которыми обменялись в субботу и воскресенье Даладье и Гитлер. Даладье в благородных выражениях просит, чтобы Гитлер воздержался от военных действий, говорит, что нет такой проблемы, которую нельзя было бы [163] решить мирным путем, напоминает Гитлеру, что Польша, в конце концов, суверенное государство, и заявляет, что Франция выполнит свои обязательства по отношению к Польше. Гитлер сожалеет, что Франция намеревается воевать, чтобы «поддержать неправого». А затем впервые объявляет свои требования. Данциг и Данцигский коридор должны быть возвращены Германии. Он хорошо осознает последствия войны, но заключает, что Польше придется хуже, чем кому-либо еще.
В письме Даладье есть замечательная строка: «Если сейчас прольется кровь Франции и Германии, как это случилось двадцать пять лет назад... то каждый из двух народов будет сражаться с уверенностью в своей победе. Но несомненно, что истинными победителями окажутся разорение и варварство».
В тринадцать тридцать звонит из Лондона Эд Марроу. Уставший, но бодрый. Мы оба выходим в эфир четыре или пять раз в день — с полудня до четырех утра. Эд не согласен с тем, что сказал мне из Лондона по телефону прошлой ночью Билл Стоунмен, а именно: что британцы используют ситуацию в корыстных целях. Эд утверждает, что сейчас они не могут этого делать. Он считает, что Ген-дерсон, который возвращается сегодня из Лондона в Берлин, привезет ответ Гитлеру, который «повергнет его в шок». Введение продовольственных карточек и публикация писем Гитлера и Даладье, кажется, заставили простых людей осознать серьезность положения, оценивая все своими глазами. Пожилой немец, читавший письма, сказал мне: «Да, они забыли, что такое война. Но я не забыл. Я помню».
Сегодня днем по улицам в восточном направлении движутся войска. Их везут на грузовиках, в продовольственных фургонах и т. п. Германия заверила Бельгию, Голландию, Люксембург и Швейцарию, что будет уважать их нейтралитет в случае войны.
Позднее. Гендерсон прилетел в восемь вечера, в десять тридцать поехал в рейхсканцелярию и оставался там до одиннадцати сорока. Никаких достоверных сведений об этой решающей встрече нет, хотя в полночь официальная реакция на Вильгельмштрассе не была никоим образом пессимистической. [164]
Средний немец выглядит сегодня подавленным. Он не может пережить удар, нанесенный введением продовольственных карточек, что равнозначно для него объявлению войны. Прошлой ночью, когда Гендерсон прилетел из Лондона с ответом на требования Гитлера, — в ночь, когда каждый понимал, что решается вопрос войны и мира, — я был удивлен, что перед зданием рейхсканцелярии собралось менее 500 человек из 5 000 000 жителей Берлина. Эти немногие стояли мрачные и молчаливые. Чувствовалось почти пораженческое настроение. Один человек сказал мне прошлой ночью: «Коридор? Черт, мы не слышали о нем почти двадцать лет. Зачем сейчас поднимать этот вопрос?»
Позднее (три часа утра). Сегодня в девятнадцать пятнадцать Гитлер вручил Хендерсону свой ответ на британские предложения1. К удивлению Вильгельмштрассе, британский посол не вылетел с ним в Лондон, хотя немцы держали наготове самолет в Темпельхофе. Он просто отправил его обычной дипломатической почтой. Похоже, британцы наконец заняли жесткую линию. Сегодня в «Таверне» у некоторых корреспондентов, включая и меня, было такое ощущение, что британцы морочат капралу голову. Немецкие журналисты сегодня ночью в «Таверне» были не так хвастливы. Правда то, что Гитлер колеблется. Многие ярые нацисты считают, что он должен был двинуть войска в прошлую пятницу. Если британцы действительно морочат ему голову, то пойдут ли английские консерваторы на сделку, чтобы спасти его? Я забежал вечером в английское посольство, чтобы повидаться со старым приятелем. Холлы были заставлены вещами. «Мы все пакуем чемоданы», — посмеялся он. [165]
Британский ответ Гитлеру появился сегодня ночью. Какого содержания, мы не знаем. Гендерсон опять встретился с Риббентропом, но никаких сообщений не поступало. Вполне возможно, что сегодняшняя ночь окажется решающей. Германское агентство новостей объявило, что будет давать новости всю ночь. Звучит зловеще. На Вильгельмштрассе постарались обратить наше внимание на то, что пакт о ненападении, заключенный с Россией, предусматривает также консультации и что эта его часть в последние несколько дней вступила в действие. Меня это удивляет, но сегодня ночью я сказал в своей радиопередаче: «Кажется, это означает, и действительно, информированные сотрудники на Вильгельмштрассе не оставляют в этом никаких сомнений, что в последние дни Германия и Советы вели какие-то переговоры и, как сказал ночью один из журналистов, «говорили о Польше». В этой связи германская пресса не забывает упомянуть о сообщении из Москвы о том, что Россия не только не вывела свои триста тысяч человек с западной границы, как передавали ранее, а наоборот, укрепила свои силы там, то есть на границе с Польшей. Я не понимаю смысл всего этого. Я знаю только, что этому придается здесь большое значение».
Позднее, Сегодня в четырнадцать тридцать поляки объявили всеобщую мобилизацию. Это не столь важно, потому что Польша уже мобилизовала столько человек, сколько могла вооружить и обуть. Но эта новость дала немецкой прессе повод пригвоздить Польшу к позорному столбу как агрессора. (Германия тоже провела мобилизацию, хотя неофициально.) Так как теперь Гитлер публично потребовал возвратить Данциг и Данцигский коридор, то немцы должны бы знать, кого следует считать агрессором. Но боюсь, что они верят геббельсовской пропаганде.
В полночь Гитлер объявил об образовании военного кабинета, который будет называться министерским советом по обороне рейха. Его возглавит Геринг, членами кабинета стали Фрик, Функ, Ламмерс и генерал Кейтель.
Сегодня ночью время бежит быстро. [166]
Все против войны. Люди говорят об этом открыто. Как может страна вступать в большую войну, если большинство населения решительно выступает против нее? Люди обсуждают также и то, что их держат в неведении. Один немец сказал мне прошлой ночью: «Мы ничего не знаем. Почему они не говорят нам, что происходит?» Думаю, оптимизм в официальных кругах сегодня улетучивается. Гасс считает, что Гитлер держит в запасе еще одну важную карту — договоренность со Сталиным, что тот нападет на Польшу с тыла. Я очень в этом сомневаюсь, но после русско-германского пакта все возможно. Некоторые думают, что «Великий человек» пытается сейчас отвести удар, но как?
Позднее. В девятнадцать сорок пять вышел в эфир. Сказал: «Сегодня вечером ситуация критическая. Гитлер еще не дал ответа на британскую ноту, полученную прошлой ночью... Возможно, ответ не нужен... Новый совет по обороне заседал весь день. Вильгельмштрассе охвачена бурной деятельностью... Контактов между правительствами Великобритании и Германии не было. Вместо этого — между Германией и Россией. Берлин ожидает, что Советы ратифицируют русско-германский пакт сегодня вечером... Британский посол не приезжал на Вильгельмштрассе. Он имел беседу со своим французским коллегой М. Кулондром. Затем встретился с польским послом М. Липским. Все чемоданы в этих трех посольствах упакованы...»
Позднее (три часа утра). Вечером распространили типичный гитлеровский обман. В двадцать один час радио прекратило обычную программу и передало условия германских «предложений» Польше. Меня ошеломила их умеренность, я стал немедленно переводить их для наших американских слушателей и, так как мы были в эфире, упустил подвох. Он состоял в том, что Гитлер потребовал, чтобы Польша прислала в Берлин полномочного представителя для обсуждения этих условий прошлой ночью, хотя они были вручены Гендерсону предыдущей [167] ночью{17}. В официальном заявлении Германии (очень лаконичном) содержалась жалоба на то, что поляки даже не приехали в Берлин, чтобы обговорить их. Понятно, что у них не было времени. И зачем это Гитлеру устанавливать жесткие сроки суверенному государству? Выдвинутые «предложения» — явно серьезно не воспринимаемые — читались почти как мягкое увещевание. Они содержали шестнадцать пунктов, из коих существенными были четыре: 1) возвратить Данциг Германии; 2) провести референдум о том, кому будет принадлежать Данцигский коридор;
3) осуществить обмен национальными меньшинствами;
4) Гдыня останется польской, даже если результаты голосования окажутся в пользу возвращения коридора Германии.
Сегодня ночью все великие армии, военно-морские и военно-воздушные силы приведены в боевую готовность. Каждая страна отгораживается от другой. Сегодня мы не смогли пробиться ни в Париж, ни в Лондон и, конечно, в Варшаву, хотя Тэсс в Женеву я дозвонился. И все же никаких решительных акций сегодня ночью не ожидается. Берлин вечером выглядит вполне обычно. Не было эвакуации женщин и детей, даже окна не закладывали мешками с песком. Получается, что нам придется прождать еще одну ночь, прежде чем мы все узнаем. Поэтому — ложусь спать, почти на рассвете.
В шесть утра позвонила — господи, помилуй! — Зигрид Шульц. Она сказала: «Это произошло». Я был очень сонный, — но меня просто парализовало. Я пробормотал: «Спасибо, Зигрид» — и вскочил с кровати.
Война началась!
Это «контрнаступление»! Сегодня утром на рассвете Гитлер напал на Польшу. Это вопиющий, ничем не оправданный, не спровоцированный акт агрессии. Но Гитлер и верховное командование называют его «контрнаступлением». Серое утро с нависшими облаками. Когда я ехал в Дом радио на первую в этот день передачу, начинающуюся в восемь пятнадцать утра, на лицах прохожих читалось безразличие. Напротив отеля «Адлон» утренняя смена рабочих трудилась на строительстве нового здания «ИГ Фарбен» так, словно ничего не произошло. Никто не покупал экстренные выпуски газет, заголовки которых выкрикивали мальчишки-газетчики. По оси с востока на запад люфтваффе устанавливают пять больших зенитных орудий, чтобы обеспечить защиту Гитлеру, когда в десять утра он выступит с обращением к рейхстагу. Мы с Джорданом должны были оставаться на связи и передавать речь Гитлера в Америку. Когда я слушал речь Гитлера, мне казалось, что в его голосе проскальзывает какая-то странная напряженность, будто он озадачен тем затруднительным положением, в которое сам себя поставил, и ощущает безрассудство своего шага. Так или иначе, говорил он неубедительно, и оваций в рейхстаге было гораздо меньше, чем по другим, менее значительным поводам. Должно быть, у Джордана сложилось такое же мнение. Пока мы ждали перевода речи для Америки, он шепнул: «Похоже на лебединую песню». Действительно. Гитлер был явно растерян, когда сообщал рейхстагу, что Италия не станет вступать в войну, потому что «в этой борьбе мы не собираемся просить помощи со [169] стороны. Мы справимся с этой задачей сами». А ведь параграф 3 военного договора держав Оси предусматривает немедленную и автоматическую поддержку Италии «всеми ее военными средствами на суше, в море и в воздухе». Как насчет этого? Прозвучала безнадежность и в его словах относительно вчерашней речи Молотова в связи с ратификацией Россией германо-советского договора: «Я могу только подписаться под каждым словом в речи комиссара иностранных дел Молотова».
Вероятно, завтра выступят Франция и Британия, и вот она, Вторая мировая война. Сегодня вечером британцы и французы направили Гитлеру ультиматум с требованием вывести войска из Польши, в противном случае их послы запросят свои паспорта. По-видимому, они их получат.
Позднее (два тридцать утра). Кончается наша первая ночь со светомаскировкой. Город полностью затемнен. Привыкаешь к этому быстро. Продвигаешься по улицам на ощупь в кромешной тьме, и довольно скоро глаза к ней приспосабливаются. Начинаешь различать побеленный бордюрный камень. Первая в нашей жизни воздушная тревога была в семь вечера. Я был на радио и писал текст для моей передачи в восемь пятнадцать. Свет погас, все немецкие служащие схватили свои противогазы и, ничуть не испугавшись, устремились в убежище. Мне противогаз никто не предложил, но дежурные настояли, чтобы я отправился в подвал. В темноте и неразберихе я выскочил и спустился в студию, где нашел крохотное помещение, в котором горела свеча. Там и нацарапал свои заметки. Никаких самолетов не было. Но завтра, после вступления в войну Британии и Франции, все может измениться. Во всяком случае, я тогда окажусь в весьма затруднительном положении, так как надеюсь, что они разбомбят этот город ко всем чертям, а что будет со мной? Мерзкий вой сирен, беготня в подвал с противогазом (если он у вас есть), кромешная темнота ночью — насколько хватит человеческих нервов?
Любопытная деталь из жизни Берлина в первый день войны: все кафе, рестораны, пивные были полны народу. Мне показалось, что люди не очень-то встревожены после воздушной тревоги. Я закончил вещание в час тридцать, прошел, спотыкаясь, полмили по Кайзердамм и наконец увидел такси. Но из темноты выскочил другой прохожий [170] и нырнул в него первым. В результате мы взяли его на двоих. Пассажир был пьян, таксист еще пьянее, и оба ругали затемнение и войну.
Изоляция от внешнего мира, которую ощущаешь в такую ночь, еще более усилится, потому что вечером вышел декрет, запрещающий слушать зарубежные радиостанции. Кто-то боится правды? Ничего удивительного. Странно, что ни один польский бомбардировщик не прорвался сегодня ночью. Не получится ли так же с британскими и французскими?
Уже два дня идет германское наступление на Польшу, а Британия и Франция до сих пор не сдержали свои обещания. Неужели Чемберлен и Бонне пытаются от них отвертеться? Гитлер сообщил Рузвельту телеграммой, что не будет бомбить открытые города, если этого не будут делать другие. Сегодня ночью налетов не было. Где же поляки?
В этот воскресный день гитлеровское «контрнаступление» на Польшу превратилось в мировую войну! Запомним этот день: 3 сентября 1939 года. Время: 11 часов утра. Сегодня в девять утра сэр Невиль Гендерсон посетил германского министра иностранных дел и вручил ему ноту с требованием до двадцати трех часов принять условия Британии и вывести свои войска из Польши. Он возвратился на Вильгельмштрассе вскоре после одиннадцати и получил ответ Германии в виде меморандума. На улицах сейчас появились экстренные -выпуски газет. Их раздают мальчишки-газетчики. Вот заголовки:
«БРИТАНСКИЙ УЛЬТИМАТУМ ОТВЕРГНУТ», «АНГЛИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ СЕБЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ С ГЕРМАНИЕЙ», «БРИТАНСКАЯ НОТА ТРЕБУЕТ ВЫВОДА НАШИХ ВОЙСК НА ВОСТОКЕ», «СЕГОДНЯ ФЮРЕР ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ФРОНТ».
Типичный заголовок над официальным сообщением:
«ГЕРМАНСКИЙ МЕМОРАНДУМ ДОКАЗЫВАЕТ ВИНУ АНГЛИИ». [171]
Я стоял на Вильгельмплац, когда около полудня громкоговорители неожиданно известили, что Англия объявила войну Германии. Около двухсот пятидесяти человек стояли спокойно и внимательно слушали сообщение. Когда оно закончилось, я не услышал ропота в толпе. Люди просто замерли на месте. Как оглушенные. Они не способны были осознать, что Гитлер вверг их в новую войну. Для них еще не было подготовлено официальное разъяснение, хотя к концу дня таким объяснением стало просто «вероломство Альбиона», как это было в 1914 году. В «Майн кампф» Гитлер утверждает, что величайшей ошибкой кайзера было воевать с Англией и что Германия никогда не должна повторять эту ошибку.
Был чудесный сентябрьский день, сияло солнце, дул легкий ветерок — такие дни берлинцы любят проводить в окрестных лесах или на озерах. Я бродил по улицам. На лицах людей удивление, подавленность. До сегодняшнего дня они занимались в основном своими обычными делами. Были карточки на продовольствие и на мыло, трудно было достать бензин, а по ночам пробираться в темноте. Но война на востоке казалась им чем-то далеким — две лунные ночи, над Берлином ни одного польского самолета, несущего разрушение. И газеты сообщают, что германские войска наступают по всему фронту, а польская авиация уничтожена. Вчера вечером я слышал, как немцы рассуждали, что «польская заварушка» продлится не больше нескольких недель, от силы — месяцев. Мало кто верил, что Великобритания и Франция вступят .в войну. Риббентроп был уверен, что они этого не сделают, и уверял в этом фюрера, а тот верил ему. Британцы и французы уже приучены. Еще один Мюнхен, почему бы и нет? Вчера, когда казалось, будто Лондон и Париж колеблются, все, включая обитателей Вильгельмштрассе, были настроены оптимистично. Почему бы и нет?
Я думаю, в 1914 году в первый день войны в Берлине царило сильнейшее возбуждение. Сегодня — ничего подобного, никаких «ура», никаких оваций, бросания цветов, никакой военной лихорадки и истерии. Нет даже ненависти к британцам и французам, несмотря на многочисленные обращения Гитлера к народу, партии, Восточной армии, Западной армии, в которых «английские поджигатели войны и еврейские капиталисты» обвинялись в развязывании войны. Когда я проходил днем мимо французского и британского [172] посольств, тротуары перед ними оставались безлюдны. Перед каждым прогуливалось по одному Schupo {18}.
Мы собрались на ланч во внутреннем дворике «Адлона», чтобы выпить с сотрудниками британского посольства. Похоже, их совершенно не волновало происходящее. Они болтали о собаках и подобной чепухе. Что-то непонятное происходит с французами, на сегодня у них нет согласованности с британцами. Ультиматум от Кулондра поступил только в пять вечера, когда Британия уже шесть часов находилась в состоянии войны. Однако французы объяснили нам, что это произошло из-за плохой связи между Парижем и Берлином{19}.
Верховное командование ставит в известность о том, что на западном фронте Германия не начнет стрелять по французам первой.
Позднее. Вел радиопередачи всю вторую половину дня и весь вечер. Третья ночь со светомаскировкой. Никаких бомбежек, хотя мы и ожидали британцев и французов. Газеты продолжают восхвалять декрет, запрещающий слушать зарубежные радиостанции! Чего они боятся?
Уже полночь, и никаких налетов авиации, несмотря на вступление в войну британцев и французов. Не может быть, в конце концов, что в этой новой войне они не собираются бомбить крупные города, столицы, мирное население, находящихся в домах женщин и детей! Люди здесь уже вздохнули свободнее. Первые две ночи им не спалось.
Ночью я услышал по обратной связи с Нью-Йорком о потоплении «Атении» с 1400 пассажирами на борту, среди них было 240 американцев. Англичане заявили, что это сделала германская подводная лодка. Немцы упорно отрицают, но германской прессе и радио категорически запрещено упоминать [173] инцидент до завтрашнего дня. Мне осточертело мусолить эту тему в эфире всю ночь, и я по собственной инициативе высказал свою личную позицию, позицию американского радиожурналиста. Я сказал, что моя обязанность — сообщать новости из Германии, что официальные заявления, а значит, и заявление, в котором отрицается факт торпедирования «Атении» немецкой подлодкой, является одной из таких новостей, сказал и о том, что получал из своей страны указания воздерживаться от высказывания собственного мнения. Верховное командование ввело военную цензуру на все, что я говорю, но, к счастью, главный цензор, морской офицер, — честный и порядочный человек. В последние дни у меня случались с ним размолвки, но в рамках своей работы он действовал разумно.
Война начинает задевать обычных граждан. Вечером обнародован закон об увеличении подоходного налога на целых пятьдесят процентов, а также о значительном увеличении акцизов на табак и пиво. Кроме того, декрет о замораживании цен и заработной платы.
Персонал французского и британского посольств отбыл сегодня двумя большими пульмановскими составами. Я слегка шокирован удивительным фактом: идет смертоубийство, а все дипломатические церемонии соблюдаются враждующими сторонами до мелочей.
Надо было видеть лица немцев, когда сегодня поздно вечером пришло сообщение о том, что британцы в первый раз бомбили Куксхафен и Вильгельмсхафен! Война пришла в их дом, и, кажется, никому это не нравится.
Что-то странное с этим западным фронтом. На Вильгельмштрассе нас сегодня заверили, что там не произведено ни единого выстрела. Правда, один чиновник сказал мне, хотя я не очень ему доверяю, что германские войска обращаются по радио к французским солдатам, стоящим на границе: «Мы не будем стрелять, если вы не будете». Тот же источник сообщил, что транспарант с аналогичным содержанием свисает с аэростата. Сегодня Германская радиовещательная компания вела свой первый репортаж с фронта, и он показался достаточно достоверным. Разумеется, шел он в записи. Немцы говорят, что позволят мне осуществлять радиозапись [174] на линии фронта, но американские радиостанции не позволят мне вести радиопередачи в записи, а жаль, потому что для радио это единственный способ освещать события на фронте. Я считаю, что мы пренебрегаем грандиозной возможностью, хотя Бог свидетель — нет у меня большого желания пасть смертью героя на поле боя. Сегодня пала крепость Грауденц, и немцы прорвались через Данцигский коридор. После неторопливого старта они, похоже, собираются продвигаться чертовски быстро. На юге окружен Краков.
Днем захвачен Краков, второй по величине город Польши. Верховное командование сообщает также, что пал город Кильце. Разыскивая его на карте, я с удивлением обнаружил, что он расположен восточнее Лодзи и Кракова, чуть южнее Варшавы. Никто и не подозревал, что германские войска продвинулись так далеко. Всего за неделю немцы прорвались гораздо дальше своих границ 1914 года. Это становится похоже на разгром поляков.
Вечером я узнал, что лайнер «Бремен» после стремительного броска из Нью-Йорка успешно прорвал британскую блокаду и пришел в Мурманск, порт на северном побережье России. Будучи уверен, что единственный в городе знаю об этом, я первым и выдал сообщение в эфир. В последнюю минуту ворвался военный цензор и прервал передачу, сказал, что про это упоминать нельзя.
Позднее. Джо Барнес пришел в час ночи ко мне в номер, чтобы все обсудить. Мы оба считаем, что Британия и Франция не станут проливать много крови на западном фронте, а будут держать прочную блокаду и ждать, пока силы Германии не иссякнут. За это время Польша будет разгромлена.
Сегодня было много разговоров о мире! Есть мнение, что после победы Германии над Польшей Гитлер предложит Западу мир. Я очень осторожно вставил это в текст моей вечерней радиопередачи, но цензор не пропустил ни слова. [175]
Только неделя прошла с начала «контрнаступления», а вечером я узнал от одного армейского знакомого, что немцы стоят уже в двадцати милях от Варшавы. Новый сегодняшний декрет устанавливает смертную казнь любому, кто «угрожает военной мощи германского народа». Такое определение дает шефу гестапо Гиммлеру множество вариантов для трактовки. Второй декрет принуждает рабочих соглашаться на другую работу даже в том случае, если за нее меньше платят.
Германское верховное командование объявило, что сегодня в семнадцать часов пятнадцать минут немецкие войска подошли к Варшаве. По радио сообщение передали в девятнадцать пятнадцать. Сразу после него прозвучали националистические песни «Германия превыше всего» и «Хорст Вессель». Даже наши военные атташе ошеломлены этими новостями. Вечером на улицах Берлина не слышно бурного ликования. В метро по дороге на радиостудию я отметил странное безразличие людей к таким грандиозным новостям. Польша терпит поражение, а на западном фронте до сих пор ни одного выстрела! Так утверждают немцы. Первый, кого казнили по вышедшему вчера закону, — Гиммлер времени даром не теряет, — некто по имени Иоганн Хайнен из Дассау. Как объявлено, его расстреляли «за то, что он отказался участвовать в оборонительных работах».
Эн-би-си прекратила свое вещание из Европы. Эд Клаубер телеграфирует, что мы продолжаем в одиночку. Правильно мы сделали, что создали штат американских радиорепортеров. Сегодня вечером впервые с начала войны возвратился домой рано, в час ночи, и сразу же лягу спать. Вечером слушал передачу Эда из Лондона. Голос очень усталый, как и у меня после месяца вещания в эфире днем и ночью практически без сна.
В четыре утра вторая с начала войны воздушная тревога, но я ничего не слышал, нормально заснув впервые за целую вечность. Пока нет никаких известий о взятии [176] германской армией Варшавы, и я начинаю подозревать, что вчерашнее сообщение было преждевременным. O.W., вернувшийся с фронта, рассказывал мне сегодня, что видел страшно изуродованные тела немцев, убитых поляками. Еще он описывал, как немцы окружают мирных поляков — мужчин, женщин и детей, ведут их в здание для короткого военно-полевого суда, потом выводят к стене на заднем дворе, где с ними расправляются немецкие расстрельные команды. Наш военный атташе говорит, что это позволительно, что так поступают с партизанами, но мне это не нравится, даже если эти люди были снайперами. И, судя по тому, что рассказывает O.W., я сомневаюсь, что полевой суд прилагает большие усилия, чтобы отличить партизана от того, кто виноват только в том, что он поляк.
Сегодня Геринг выступал по радио с местного завода по производству боеприпасов. Он предупредил людей, что война может быть длительной. Угрожал Британии и Франции страшным возмездием, если они начнут бомбить Германию. Заявил, что семьдесят германских дивизий, находящихся сейчас в Польше, в течение недели освободятся для продолжения службы «где угодно». Ясно, что война в Польше практически завершена. Большинство корреспондентов в подавленном состоянии. Британия и Франция не сделали на западном фронте ничего, чтобы ослабить чудовищное давление на Польшу. Похоже, что в лице Гитлера мы имеем нового Наполеона, который может ураганом пронестись по Европе и завоевать ее.
Спустя неделю после объявления Францией и Британией о вступлении в войну простые немцы начинают задумываться, мировая ли это война. Они рассуждают так. Да, Англия и Франция формально выполняют свои обязательства перед Польшей. Уже неделю они официально находятся в состоянии войны с Германией. Но разве это война? — спрашивают они. Да, британцы отправили двадцать пять самолетов бомбить Вильгельмсхафен. Но если это война, то почему только двадцать пять? И если это война, то почему только несколько листовок сброшено над Рейнской областью? Это промышленное сердце Германии [177] расположено вдоль Рейна и близко к Франции. Оттуда поступает большая часть боеприпасов, которые так стремительно разрушают Польшу. Тем не менее ни одной бомбы не упало на рейнские заводы. Война ли это? — задаются вопросом немцы. У немцев уже не такие вытянутые лица, какие я наблюдал в воскресенье.
Жизнь здесь до сих пор абсолютно нормальная. Опера, театры, кино — все работает, и везде полно народу. В Опере — «Тангейзер» и «Мадам Баттерфляй». В Государственном театре — «Ифигения» Гете. «Метрополь», любимое кабаре Гитлера, объявляет о премьере нового ревю в среду. Вечерние газеты сообщают, что сегодня в Германии сыграно двести футбольных матчей.
Верховное командование заявляет сегодня, что грандиозное сражение с целью полного уничтожения польской армии близится к концу. Сейчас бои идут вдоль реки Саны, на юго-востоке от Варшавы. В первый раз в сегодняшней военной сводке упоминается, что французы открыли артиллерийский огонь на западном фронте. Власти протектората объявили сегодня в Праге, что чехов, захваченных с оружием в руках, будут расстреливать как изменников.
Позднее (полночь). Вечером в метро, по дороге в радиостудию, я слышал множество недовольных высказываний о войне. Особенно подавленными выглядели женщины. И все-таки, когда я возвращался обратно, по платформе на станции, расположенной у Немецкой оперы, двигалась огромная толпа, преимущественно женщины. Они были в Опере, и казалось, что им безразлично, что идет война, что немецкие бомбы и снаряды падают на женщин и детей в Варшаве. Сомневаюсь, что без ужасных бомбежек или длительного полуголодного существования война войдет в дома этих людей.
Классический заголовок в сегодняшней газете: «ПОЛЯКИ БОМБЯТ ВАРШАВУ!» Пресса полна самых фантастических выдумок. Последняя о том, как два агента британской секретной службы организовали резню немцев в [178] Бромберге. Когда я высмеял по этому поводу своего военного цензора, парня честного, он покраснел.
Но вот одна мысль: не случится ли так, что если британцы и французы решат вести длительную войну на изнурение, то основная масса немцев забудет о своем отношении к режиму и сочтет своим долгом защищать отечество? Кое-что услышанное сегодня вечером от немцев заставляет меня так думать.
Вчера из штаб-квартиры Гитлера поступило официальное заявление, подписанное верховным командованием (но явно продиктованное Гитлером). В нем говорится, что до тех пор, пока польское гражданское население оказывает упорное сопротивление германской армии в городах, Германия будет использовать любые средства для его уничтожения, особенно бомбардировки с воздуха и обстрел тяжелой артиллерией, чтобы доказать им «бессмысленность их действий». Д., X. и В., пробывшие на этой неделе три дня на фронте, рассказывают, что почти все польские населенные пункты, которые они видели, наполовину или полностью разрушены бомбами и артиллерией.
Все мы здесь сбиты с толку бездействием Британии и Франции. Из передач Эда из Лондона и Тома из Парижа ясно, что союзники преувеличивают свою активность на западном фронте. Немцы утверждают, что дальше мелких стычек там дело не идет, и подчеркивают, что французы даже не используют авиацию в своих «наступательных действиях». У. из нашего посольства рассказывал сегодня о телеграммах посла Биддла из Польши. Тот сообщает о чудовищных бомбардировках польских городов. Этот человек настаивает, что Гитлер имеет право бомбить и обстреливать города, гражданское население которых оказывает сопротивление. Понимаю, что выхожу из себя, но продолжаю спорить.
Ночью зашла горничная, чтобы поговорить о том, какой ужас эта война.
«Почему французы воюют с нами?» — спросила она.
«А почему вы воюете с поляками?» — спросил я.
«Хм, — произнесла она с непроницаемым лицом и закончила: — Но французы — они же люди». [179]
«Но поляки, может быть, они тоже люди?» — поинтересовался я.
«Хм», — промычала она, опять-таки без всякого выражения на лице.
Сегодня из весьма авторитетного источника я узнал, что Россия может напасть на Польшу.
Несколько слов по поводу голых фактов. Как влияет на Германию блокада союзников? Она лишает ее пятидесяти процентов привычного импорта. Основные продукты, которых Германия сейчас лишена: хлопок, олово, никель, нефть и каучук. Россия может поставить ей некоторое количество хлопка, но общий объем ее прошлогоднего экспорта составил всего 2,5 процента годовой потребности Германии. С другой стороны, Россия способна поставить Германии весь необходимый ей марганец и всю древесину, а вместе с Румынией — достаточное для военных нужд количество нефти. Железо? В прошлом году Германия получила 45 процентов железной руды из Франции, Марокко и из других мест, от которых она сейчас отрезана. Но одиннадцать миллионов тонн ей поставили Швеция, Норвегия и Люксембург. Эти источники для нее пока открыты. В итоге Германия, несомненно, пострадала, потеряв 50 процентов импорта. Но, учитывая те возможности, которые открыты для нее в Скандинавии, на Балканах и в России, она не страдает так сильно, как в 1914 году.
Всего две недели назад началось «великое контрнаступление» на Польшу. Запущенная германская военная машина за четырнадцать дней отбросила польскую армию более чем на двести миль, захватила сто тысяч пленных и практически уничтожила Польшу. Сегодня германская армия стоит у крепости в Брест-Литовске, где в 1918 году Германия продиктовала большевикам жесткий договор. Другая германская армия находится близ румынской границы, приближая Германию к громадным нефтяным месторождениям и запасам зерна. Да, отважная польская армия, полностью окруженная в Кутно, в семидесяти пяти милях западнее Варшавы, еще держится. Но насколько ее хватит? Варшава тоже держится. Но сколько еще? Война в Польше завершена. Германские дивизии уже устремились на запад. [180]
Сегодня мой цензор не возражал, когда я предположил в ночном эфире, что теперь выступит Россия и оккупирует те районы Польши, которые заселены русскими. Сегодня больше разговоров о мире.
Вот пример того, как высоко ценят наших изоляционистов в «Нациленде». Газетный заголовок: «Сенатор Борах предостерегает против поджигателей войны в США».
Всем немцам, с которыми я виделся сегодня, понравилось выступление по радио нашего знаменитого авиатора Линдберга. Его речь хорошо принята берлинскими газетами, гораздо лучше, чем речи Рузвельта. Заголовки доброжелательные. «Borsen Zeitung»: «Полковник Линдберг предостерегает против агитации западных держав».
Знакомая американка купила сегодня банку сардин. Продавец настоял, чтобы она открыла ее прямо в магазине. Причина: вы не сможете запасать консервы, если продавец заставит вскрыть их при продаже.
Позднее (полночь). Немцы только что объявили, что если Варшава не сдастся в течение двадцати четырех часов, то германская армия применит все военные средства, чтобы заставить ее подчиниться. Что означает бомбардировки с воздуха и обстрел. В городе больше полумиллиона мирных жителей, в основном это женщины и дети.
Сегодня утром в шесть часов по московскому времени Красная армия начала вторжение в Польшу. Разумеется, у России был заключен с Польшей пакт о ненападении. Сейчас кажется, что это было давным-давно, хотя, на самом деле, и не давным-давно, а когда я сидел в Женеве и в других столицах и выслушивал рассуждения советских государственных деятелей о совместных действиях против агрессора. Теперь Советская Россия наносит Польше удар ножом в спину, а Красная армия присоединяется к нацистской армии в разгромленной Польше. Естественно, все это с одобрением воспринято в Берлине. [181]
Мой цензор был сегодня необычайно доброжелателен. Он разрешил мне передать в эфир следующее: «Если Варшава не капитулирует, это означает, что один из крупнейших городов Европы будет уничтожен германской армией вместе с большей частью живущих в нем людей. Безусловно, в истории нет этому равного... Немцы заявляют, что именно поляки нарушают международное право, заставляя гражданское население защищать столицу. Но, как я сказал, я просто не могу мириться со всем, что происходит на этой войне».
Завтра — на «фронт», если нам удастся его обнаружить.
Целый день добирались сюда из Берлина через Померанию и Данцигский коридор. Дороги забиты моторизованными колоннами германских войск, возвращающихся из Польши. В лесах коридора стоит сладковатый тошнотворный запах конских трупов и еще более сладкий — трупов человеческих. Немцы рассказывают, что здесь против сотен германских танков была брошена целая польская дивизия, и она была полностью уничтожена. На пирсе этого летнего курорта всего пять недель назад мы с Джоном Гунтером сидели поздней мирной ночью и спорили, заговорят ли пушки в Европе. А сегодня вечером мы наблюдаем, как идет яростное сражение у Гдыни. Вдалеке над морем видны вспышки орудийных залпов.
Доктор Бёмер, пресс-секретарь министерства пропаганды, ответственный за эту поездку, настаивал, чтобы я делил двухместный номер с Филипом Джонсоном, американским фашистом. Все мы терпеть не могли этого парня и подозревали, что он шпионит за нами по поручению нацистов. До последней минуты он изображал из себя в номере их противника и пытался выведать мои настроения. Я лишь несколько раз удостоил его невнятным бормотанием.
Сижу на местной радиостанции и с трепетом жду эфира в четыре утра. Я провел передачу в полночь, но из Берлина сообщили по телефону, что не уверены, что на Си-би-эс меня слышали. Попробуем еще раз в четыре. [182]
Днем видел мельком настоящий бой, один из последних в польской войне, которая фактически завершена. Бой происходил в двух милях от Гдыни на горном хребте, протянувшемся на семь миль от моря в глубь суши. Во всем этом было что-то трагическое и вместе с тем гротескное.
Мы находились на горе под названием Штернберг в центре Гдыни под громадным — ирония судьбы! — крестом. Здесь оборудован немецкий наблюдательный пункт. Вокруг стояли офицеры и вели осмотр через полевые бинокли. Поверх крыш современных зданий этого образцового нового города, который олицетворял собой надежды Польши, мы видели бой, идущий в двух милях к северу. Утром мы были разбужены им в нашем отеле в Сопоте. В шесть утра в моем номере задребезжали стекла. Германский линкор «Шлезвиг-Гольштейн» стрелял из одиннадцатидюймовых орудий поверх наших голов. Сейчас мы видим, что немцы окружили поляков с трех сторон, а с четвертой они были отрезаны морем, откуда их накрывали огнем немецкие эсминцы. Немцы применяют все виды оружия, тяжелую и легкую артиллерию, танки, авиацию. У поляков нет ничего, кроме пулеметов, винтовок и двух зенитных установок, которые они безнадежно пытаются использовать как артиллерию против немецких пулеметных гнезд и танков. Слышатся тяжелый грохот германской артиллерии и треск пулеметов с обеих сторон. Поляки не только отстреливаются из окопов и зарослей кустарника, но и устанавливают пулеметные гнезда в городских зданиях, мы только догадываемся об этом по звуку стрельбы, так увидеть ничего невозможно, даже в бинокль. Два больших здания, офицерское училище и Гдыньскую радиостанцию поляки превратили в крепости и вели пулеметный огонь из нескольких окон. Через полчаса немецкий снаряд разрушил крышу училища и начался пожар. Немецкая пехота, поддерживаемая, а в бинокль казалось — ведомая танками, пробилась на вершину холма и окружила здание. Но они его не взяли. Поляки продолжали поливать их пулеметным огнем из полуподвальных окон горящего дома. Отчаянными храбрецами были эти поляки. Над хребтом парил германский гидроплан, корректирующий огонь артиллерии. Потом к нему присоединился бомбардировщик, и оба они спикировали вниз, обстреливая из пулеметов позиции поляков. И под конец появилась эскадрилья нацистских бомбардировщиков. [183]
Поляки оказались в безнадежном положении. И все-таки они продолжали сражаться. Сопровождавшие нас немецкие офицеры не переставали восхищаться их храбростью. Прямо под нами на улицах Гдыни застыли в безмолвии женщины с детьми, наблюдая за ходом неравной битвы. Перед некоторыми домами стояли длинные очереди за продуктами. Перед тем как забраться на гору, я видел жуткую горечь на лицах людей, особенно женщин.
Мы наблюдали бой до полудня. За это время немцы продвинулись примерно на четверть мили. Их пехота, танки, артиллерия, связисты работали как часовой механизм. На лицах немецких офицеров, находившихся на нашем наблюдательном пункте, не было ни малейших признаков напряженности или волнения. Все они были очень деловиты и напоминали мне тренеров футбольной команды-фаворита, которые сидят вдоль боковой линии, спокойные и уверенные, и видят, что созданный их руками механизм работает так, как должен работать всегда.
Когда мы собрались уходить, ко мне обернулся Джо Барнес. «Трагедия и гротеск», — сказал он. Именно так. Неравный бой, потрясенные граждане на улицах внизу — действительно, трагично. А гротеск — это мы, ничем особо не рискуя, стоим и наблюдаем за убийством, как будто идет футбольный матч, а мы уютно устроились на центральной трибуне. Гротеск и в том, что у нас есть место на трибуне, откуда можно видеть стоящих внизу женщин, для которых гром орудий, что мы слышим, — страшная личная трагедия.
Когда мы уезжали, я спросил одного офицера, где же польская артиллерия.
«Нет у них никакой артиллерии, — ответил он. — Если бы было хоть одно 75-миллиметровое орудие, они бы разнесли нас в клочья. От них до нас всего две мили, и это место — отличная естественная цель».
Мы отправились на Вестерплатте, небольшой островок между Данцигом и открытым морем, который поляки использовали в качестве базы снабжения. В течение пяти дней маленький польский гарнизон держался на острове под огнем бьющих прямой наводкой одиннадцатидюймовых орудий «Шлезвиг-Гольштейна» и под сбрасываемыми с пикирующих бомбардировщиков пятисотфунтовыми бомбами. Даже немцы оценили их храбрость, и, когда поляки [184] наконец капитулировали, командиру гарнизона было разрешено оставить свою саблю. Сейчас Вестерплатте выглядит как выжженная земля под Верденом. Интересно, что бомбовые удары с самолетов оказались более смертоносными и более точными, чем снаряды со старого линкора. Круглый польский бункер, в диаметре не более сорока футов, получил два прямых попадания пятисотфунтовых бомб. Десятифутовая толща из стали и бетона была разорвана в клочья, словно папиросная бумага. Неподалеку мы видели могилы, в которых захоронены останки тех, кто находился внутри бункера.
Во второй половине дня нас повезли в ратушу города Данцига, очень красивое здание в готическом стиле, чтобы послушать первое, после обращения к рейхстагу 1 сентября о начале войны, выступление Гитлера. Я сидел на приставном сиденье, и, когда Гитлер проходил мимо к трибуне, мне показалось, что фюрер выглядел надменным, как никогда. Да и таким злобным во время речи я его никогда не видел. Когда он говорил о Британии, лицо его в приступе бешенства наливалось краской. Позднее знакомый нацист сообщил мне по секрету, что «старик» был в страшном гневе потому, что собирался выступать сегодня в Варшаве и три или четыре дня ждал недалеко от польской столицы, сгорая от нетерпения вступить в нее и произнести победную речь. Когда жители города отказались капитулировать и продолжили упорное сопротивление, терпение его лопнуло, и он помчался произносить свою речь в Данциг. Он должен был выступить! Мы предполагали, что Гитлер предложит Западу мир и объявит, какое будущее ожидает Польшу. Он не сделал ни того ни другого, а просто отметил, что Польша никогда не будет воссоздана по версальской модели и что он не имеет военных планов против Британии и Франции, но будет воевать с ними, если они продолжат войну. Когда Гитлер промчался по проходу мимо меня, его сопровождали Гиммлер, Брюкнер, Кейтель и еще несколько человек — все в мышиного цвета полевой форме. Большинство из них были небриты, и, должен сказать, похожи они были на чикагских гангстеров. Гиммлер, отвечающий за безопасность Гитлера, расталкивал людей в проходе и покрикивал на них. Я слышал, что армия не прочь избавиться от него, но сделать это боится. Сегодня здесь отменена светомаскировка. Хорошо вновь увидеть огни. [185]
Чтобы доставить нас из Данцига обратно, Гитлер предоставил один из своих тридцатидвухместных самолетов. Сегодня вечерняя пресса открыто говорит о мире. «Frankfurter Zeitimg» пишет: «Зачем Англии и Франции проливать кровь у нашего Западного вала? С тех пор как польское государство прекратило свое существование, все договоры о союзе с ним больше не имеют смысла». Немцы, с которыми я общался сегодня, твердо уверены, что мир наступит в течение месяца. Все они воодушевлены. В ответ на мои слова о том, что самый удачный момент заполучить желанный мир был три недели назад, до нападения Гитлера на Польшу, а сейчас французы и британцы не пойдут на мировую, они смотрели на меня как на сумасшедшего. Я думаю, сейчас мир был бы только перемирием, во время которого Гитлер продолжал бы ослаблять дух сопротивления в демократических странах и укреплять свои вооруженные силы — до тех пор, пока не почувствует себя достаточно сильным, чтобы завоевать Западную Европу.
Сражение, которое подходит к концу западнее Варшавы и, видимо, войдет в историю под названием «сражение у Кутно», — это второй Танненберг. Я говорил об этом сегодня с одним офицером Генерального штаба. Он назвал мне некоторые цифры. Под Танненбергом потери русских составили 28 000 убитых и 92 000 пленных. Вчера только под Кутно немцы взяли в плен 105 000 поляков, а накануне 50 000. Верховное командование, обычно скупое на определения, назвало битву под Кутно «одним из самых разрушительных сражений всех времен». Краткой поездки на фронт тем не менее хватило, чтобы понять, что произошло с поляками. Они не подготовились к отражению сокрушительных атак немецких танков и бомбардировщиков. Они выставили довольно приличную, по меркам мировой войны 1914 года, армию против механизированных и моторизованных вооруженных сил, которые просто обошли ее или прошли насквозь. Германская авиация тем временем разрушала ее коммуникации. Польское верховное командование, скорее всего, не поняло, с чем столкнулось. Зачем, например, надо было держать свою лучшую армию в районе Познани даже после того, как немцы обошли Варшаву, — это загадка даже для нас, невеликих стратегов. [186] Если бы поляки в первую неделю войны отошли за Вислу, им удалось бы продержаться до зимы, и тогда грязь и снег остановили бы немцев.
Воскресной ночью в Берлине взорвались две бомбы, одна — перед министерством авиации, другая — у входа в штаб-квартиру тайной полиции на Александерплац. Естественно, в прессе и по радио никаких упоминаний об этом. Злоумышленники скрылись под покровом темноты.
Меня до сих пор мучает вопрос: если война будет продолжаться, не поддержит ли большая часть населения существующий режим? Народ весьма патриотичный и напичканный в бешеном количестве пропагандой, утверждающей, что Англия — единственный виновник войны — вполне способна воспринять идею «защиты отечества». До сих пор мне не встретился ни один немец, даже среди тех, кому не нравится режим, который считает несправедливым уничтожение Польши. Всякое морализаторство остального мира по поводу агрессии против Польши практически не вызывает отклика у населения. Граждане всех сословий, женщины наравне с мужчинами, в течение двух недель толпились у витрин в Берлине, с одобрением глазея на карты, на которых красными булавками отмечалось победоносное продвижение германских войск в Польше. До тех пор пока немцам сопутствует удача и не приходится слишком затягивать ремни, эта война не станет непопулярной.
Вчера в саарской деревушке Оттвейлер немцы похоронили со всеми воинскими почестями лейтенанта французской армии Луи Поля Дешанеля. Его отец был президентом Франции. Офицер погиб, ведя свое подразделение на Западный вал. Немецкий военный оркестр исполнил на его погребении «Марсельезу». Немцы сняли церемонию на пленку и будут использовать эту кинохронику в пропагандистских целях, чтобы показать французам, что они ничего не имеют против Франции. Черт-те что творится с радио. Только что узнал: мое сообщение из Данцига не прошло.
В сегодняшнем приказе главнокомандующий сухопутных войск генерал фон Браухич объявил об окончании операции против Польши. Таким образом, «контрнаступление» [187] завершилось. За восемнадцать дней потрясающая военная машина, коей является германская армия, разгромила Польшу, уничтожила ее армии и изгнала ее правительство с польской земли. Но Варшава до сих пор доблестно держится.
Слышал, что президент Рузвельт предложил на специальной сессии конгресса отменить закон о нейтралитете и разрешить продажу продукции военного назначения за наличный расчет при условии ее доставки не на американских судах тем государствам, которые смогут ее покупать, — Франции и Британии. Не успел президент закончить свое выступление, как на Вильгельмштрассе сделали заявление для иностранной прессы с обвинениями его в нарушении нейтралитета. Прошлым летом я пытался выяснить, принимают ли вообще нацисты Америку в расчет. И не нашел ни одного свидетельства, что мы их хоть сколько-нибудь интересуем. Опять все как в 1914–1917 годах. Но теперь они начинают о нас задумываться.
Здесь очень надеются, что Россия поможет Германии пережить блокаду. Я, во-первых, не представляю, чтобы Гитлер поставил себя в такое положение, при котором его собственное существование будет зависеть от милостей Сталина. Во-вторых, не могу представить Советы, таскающие для нацистской Германии каштаны из огня.
Несмотря на то что немцы после уничтожения Польши хотели бы считать войну законченной, она, видимо, только начинается. Интересно, к чему бы это Гитлер сказал два дня назад в Данциге, а пресса повторила: «Мы никогда не капитулируем»? Зачем поднимать эту тему, когда твои позиции выглядят ;такими прочными? Говорил с Тэсс. Ей лучше, и в мое отсутствие она заведует женевским бюро.
Одна из газет, комментируя послание Рузвельта конгрессу об отмене закона о нейтралитете, сегодня вечером пишет: «Америка — это не Рузвельт, и Рузвельт должен считаться с американским народом». Другая узрела некоторую надежду в том, что она назвала «фронтом благоразумия» в Америке. В этот фронт она включила сенаторов Бораха и Кларка, полковника Линдберга и отца Кафлина! [188]
Генерал фон Фрич, человек, создавший современную германскую армию, а затем, непосредственно перед аншлюсом, ушедший в отставку из-за стычки с Гитлером по поводу нападения на Австрию, против которого он возражал, погиб в бою под Варшавой. Это довольно странно. Он никем там не командовал, а находился в составе полка, где числился почетным полковником.
С послезавтрашнего дня вводятся новые продовольственные карточки. Теперь немецкие граждане будут получать еженедельно: фунт мяса, пять фунтов хлеба, три четверти фунта жиров, три четверти фунта сахара и фунт кофейного суррогата, приготовленного из ячменя. Рабочие, занятые на тяжелых работах, будут получать двойную норму, и доктор Геббельс — умница! — решил классифицировать нас, иностранных корреспондентов, как занятых на тяжелых работах.
Подводя итоги польской кампании, верховное командование заявляет, что судьба Польши фактически была решена за восемь дней. К этому времени германская армия уже выполнила свою главную стратегическую задачу — окружение основных сил польской армии в большой излучине Вислы. Вот еще некоторые данные: захвачено 450 000 пленных, 1200 орудий, уничтожено или захвачено 800 самолетов; к исходу восемнадцати дней ни одна польская дивизия, даже ни одна бригада не остались невредимыми.
Утром доктор Геббельс собрал пресс-конференцию. Мы набились в министерство пропаганды в надежде узнать, что пришел мир, или что-то в этом роде. Маленький доктор прошествовал с важным видом, по-бычьи отфыркиваясь, и все остальное время посвятил нападкам на Никербокера, которого обозвал «лжецом международного масштаба и фальсификатором». Док сказал, что сам, будучи журналистом, никого и никогда в жизни не оклеветал! Кажется, Ник опубликовал статью, в которой говорилось, что нацистская верхушка припасает за границей золото на черный день, на случай, если они проиграют войну. Это и привело доктора Г. [189] в ярость. Он сообщил, что в четверг вечером (21 сентября), выступая на коротких волнах по германскому радио, предложил Нику десять процентов от любой суммы, которую ему удастся обнаружить на счетах нацистов за границей. Забавное предложение. Геббельс сказал, что дал ему срок до вечера субботы (до вчерашнего вечера). По-видимому, Ник находился в это время в море по дороге в Нью-Йорк. Здесь рассказывают, будто Ник радировал в ответ, что, как случается со всеми немецкими ультиматумами, срок этого истек до того, как он его получил.
Утром здесь хоронили генерала фон Фрича. Шел дождь, было темно и холодно — не помню другого такого мрачного дня в Берлине. Гитлер не появился, так же как Риббентроп и Гиммлер, хотя все они возвратились с фронта в Берлин. Официальные некрологи избегали обычных слов «погиб за фюрера» и сообщили: «погиб за отечество». Вчера, после того как Геббельс спустил пары, мы, несколько корреспондентов, задержались на улице и, поговорив, пришли к выводу, что Фрич либо был убит по приказу Гиммлера, своего смертельного врага, либо ему настолько опротивели жизнь и то состояние, до которого Гитлер довел Германию (а возможно, и бессмысленное истребление немецкими бомбами и снарядами польских женщин и детей), что он просто искал смерти, то есть совершил самоубийство. Что, спрашивается, такой высокопоставленный генерал делал на фронте под Варшавой, где снайперы косят ряды противника с завидной скоростью? Я слышал, что на самом деле он был убит, когда с небольшой разведгруппой пробирался по улице в предместье столицы за Вислой. Странное занятие для одной из величайших личностей в современной военной истории Германии{20}. [190]
Гитлер продемонстрировал типичное малодушие, уклонившись от присутствия на похоронах. Он не мог простить человека, выступившего наперекор ему, даже после смерти. Не смог он простить и фон Кара, подавившего его «пивной путч» в 1923 году, по приказу Гитлера его убили во время чистки 1934 года.
Еще большего количества семей коснулась война. Фрейлейн Т. потеряла вчера в Варшаве своего брата. Во время Первой мировой войны погибли ее отец и другой брат. В газетах полно помещаемых семьями официальных извещений о смерти. Почти в половине из них избегают выражения «пал за фюрера», пишут «пал за отечество». Это один из способов выразить свое отношение к Гитлеру.
Сейчас, после разгрома Польши, Германия не прочь установить мир с Западом. Сегодня началось большое мирное наступление. Этой темой заполнены газеты и радиопередачи. Главный вопрос: почему Британия и Франция все еще хотят воевать? Воевать-то не за что, Германии на Западе ничего не нужно.
Позднее. Сегодня вечером сюда прибыли семь сотрудников американского консульства в Варшаве, и мы пили с ними в баре «Адлона». Они рассказывали об ужасных обстрелах города и жертвах среди мирного населения. Некоторые из них до сих пор выглядят как контуженные. Выбрались они оттуда во время краткого перемирия между немцами и поляками. Один из немецких снарядов попал прямо в здание консульства, но, к счастью, персонал успел укрыться в подвалах посольства.
С сегодняшнего дня введены новые ограничения на приобретение одежды. Если я заказываю новый костюм, то портной должен соорудить его из куска материала размером 3,1 м на 144 см. А еще газеты извещают, что мы больше не сможем поставить новые подметки на обувь. Нет кожи. Надо подождать, пока не появится новый заменитель.
Еще одна проблема: как бриться? В декрете сказано, что вы можете использовать только одну мыльную палочку для бритья или один тюбик крема в течение последующих четырех месяцев. Начну отращивать бороду. [191]
29.09
Сегодня после героического, но бесполезного сопротивления Варшава капитулировала. Верховное командование объявило, что утром польский командующий предложил капитуляцию «под впечатлением германского наступления».
Сегодня же немцы сообщили, что в первом бою военно-морского флота с авиацией (годами адмиралы и командующие военно-воздушными силами спорили на бумаге, уязвим ли военный флот для воздушных атак) они уничтожили британский авианосец и нанесли повреждение линкору, не потеряв при этом ни одного самолета.
Вечером до выхода в эфир я отправился в Государственную оперу. Мне посоветовал сходить туда для успокоения нервов Джордж Кидд из UP. Это было открытие сезона и любимая с давних пор опера Вебера «Вольный стрелок». Состояние моей нервной системы меня слегка удивило. Не смог высидеть весь спектакль. Не выдержал вида этих самодовольных бюргеров, мужчин и женщин, многие из которых были в вечерних платьях, и даже музыка звучала как-то не так. Развлек только вкладыш в программку с инструкцией, как действовать в случае воздушной тревоги. Поскольку в здании Оперы нет бомбоубежища, на карте было показано, как добраться до моего убежища, которое значилось под номером один. Тревога, говорилось в инструкции, будет объявлена со сцены. После этого необходимо соблюдать спокойствие, взять свою шляпу и пальто в гардеробе и следовать в бомбоубежище. Когда она закончится, я должен вернуться в Оперу, сдать пальто и шляпу, и опера будет продолжена с того места, где спектакль прервался. Тревоги не было.
Риббентроп находится в Москве, и нам интересно, зачем он туда отправился.
Сегодня в полночь я провел интервью в прямом эфире с немецким асом-подводником, командиром подводной лодки капитаном Гербертом Шультце. Все прошло гораздо лучше, чем я ожидал. Во второй половине дня у меня была еще масса сомнений и большая головная боль. С помощью знакомых морских офицеров я после обеда поймал [192] Шультце в Адмиралтействе. Он только что вернулся после своей первой «добычи». Капитан оказался приятным на вид парнем лет тридцати, в отличной форме, и он был полон грубовато-добродушной самоуверенности, которая, как мне кажется, появляется, когда приходится ежедневно рисковать своей жизнью и жизнями других.
Он сказал, что слегка боится за свой английский, и, послушав его, я тоже засомневался. Фактически я не мог понять ни одного слова из того, что он говорил, и нам пришлось перейти на немецкий. Кто-то предположил, что до вечера он сумеет подогнать английский, что он его просто подзабыл. Это вселяло надежду, и я телеграфировал в Нью-Йорк, что интервью назначено на полночь. Задал капитану свои вопросы, и он засел писать ответы на них по-немецки. Когда он заканчивал страницу, я диктовал английский перевод секретарю Адмиралтейства, который почему-то писал по-английски безукоризненно, но на слух воспринимал с трудом. Мы пропотели почти всю вторую половину дня — четыре часа, — и наконец у нас получился текст на пятнадцать минут.
В сценарии эфира было два момента, которые волновали меня больше всего. Капитан рассказал историю о том, как он торпедировал британский корабль «Роял септе», но, рискуя собственной шкурой, организовал спасение людей, находившихся на его борту, другим британским судном — «Браунинг». Я вспомнил, что несколько дней назад Лондон сообщил, что по «Роял септе» была без предупреждения выпущена торпеда и члены экипажа вместе с пассажирами, всего шестьдесят человек предположительно, погибли. Интересно, кто был прав.
Пока мы трудились над интервью, капитан Шультце поведал также, что он и был тем самым командиром подводной лодки, который отправил мистеру Уинстону Черчиллю нахальную радиограмму, в которой сообщил координаты только что потопленного им британского судна, с тем чтобы первый лорд Адмиралтейства успел спасти экипаж. Но день или два назад мистер Черчилль сообщил палате общин, что командир германской подлодки, приславший ему радиограмму, схвачен и в настоящее время находится в плену у правительства ее величества.
Я напомнил капитану об этом случае и спросил у него, может ли он предоставить мне текст этой радиограммы. Его вахтенный журнал находился в Киле, но мы позвонили [193] туда, и нам зачитали текст. Незадолго до нашего эфира произошло еще кое-что, от чего мое настроение улучшилось. Когда мы покидали Адмиралтейство, какой-то офицер принес сообщение Рейтер о том, что «Браунинг» только что пришвартовался в Байе, в Бразилии, и на его борту находятся все члены экипажа и пассажиры «Роял септе», целые и невредимые.
Одна удача следовала за другой. К моему удивлению, когда передача началась, английский язык капитана, как меня и успокаивали, значительно исправился. Он говорил с ужасным акцентом, но речь была внятной. Можно было разобрать каждый слог. Я знал по опыту, что большинство людей такого типа, оказываясь перед микрофоном, механически зачитывают текст. Но, к моему удовольствию, этот оказался прирожденным диктором, вещавшим так, будто ему не написали заранее ни строчки{21}.
Мирная инициатива Германии поддержана Россией.
Вчера ночью Риббентроп и Молотов подписали договор и декларацию о намерениях. Текст последней раскрывает всю историю:
«После того как Германское правительство и правительство СССР подписанным сегодня договором окончательно урегулировали вопросы, возникшие в результате распада Польского государства, и тем самым создали прочный фундамент для длительного мира в Восточной Европе, они в обоюдном согласии выражают свое мнение, что прекращение идущей в настоящее время войны между Германией, с одной стороны, и Британией и Францией — с другой, отвечало бы интересам всех народов. Поэтому оба правительства будут концентрировать в случае необходимости свои усилия в сотрудничестве с дружественными державами в направлении достижения этой цели.Однако, если усилия обоих правительств останутся безуспешными, то таким образом будет установлен факт, что [194] Британия и Франция несут ответственность за продолжение войны, и в этом случае правительства Германии и России будут консультироваться друг с другом относительно необходимых мер».
Звучит абсурдно, но это может означать, что Россия вступает в войну на стороне Германии. Те же самые люди в нацистских кругах, которые утверждали в августе, что после первого соглашения между нацистами и Советами Британия и Франция воевать не будут, сегодня уверены, что теперь демократические страны прекратят войну. Они опять могут ошибаться, но я не совсем уверен.
Сегодня разговоры о мире на первом месте. Немцы в нем уверены, и один из секретарей советского посольства сказал мне сегодня, что Москва тоже уверена. Он заявил, что Лондон и Париж ухватятся теперь за эту возможность заключить мир. «Volkische Beobachter» рассуждает в сегодняшнем номере: «Вся Европа ждет из Лондона слов о мире. Будь проклят тот, кто отвергает его. Когда-нибудь они будут побиты камнями собственным народом».
Ночью провел четырехстороннюю радиопередачу с Лондоном, Парижем и Нью-Йорком, но, чувствуя, что программа идет поздно, настолько сократил свою часть, что она потеряла смысл.
Завтра Чиано встречается с Гитлером. Поговаривают, что немцы хотят использовать его, чтобы надавить на Лондон и Париж и вынудить их заключить мир.
Только что услышал сообщение Би-би-си, что сегодня ночью английские самолеты летали над Берлином. Это сюрприз для нас. Воздушной тревоги не было. Гула самолетов не слышали. Но в эти дни все врут. Например, немцы заявляют, что потопили «Арк Роял».
Семья Элеанор К., натурализовавшейся в Америке девушки германского происхождения, которая очень помогала мне в течение многих лет, со вчерашнего дня просит меня помочь разыскать ее. Несколько дней назад она выехала [195] из Амстердама в Берлин, но добраться ей не удалось. Сегодня я съездил в консульство и упросил Г. отправить срочный запрос в отделение германской тайной полиции на границе с Голландией. Ответ: Элеанор арестована там. Как я объясню это ее семье?
После вчерашнего выступления Черчилля по радио энтузиазм по поводу мира здесь слегка поутих. Все время размышляю о единственном тюбике крема для бритья, который мне полагается по карточке на четыре месяца. У меня будет рыжая борода.
В субботу (30 сентября) внезапно объявился А. с девушкой, которую он встретил в Варшаве. Они три недели скитались в лесах Восточной Польши — между германской и русской армиями. Он рассказал, что все эти дни они питались черствым хлебом, пробираясь от деревни к деревне. Черствый хлеб — это единственное что продавали им крестьяне, хотя у них были и масло, и яйца, и мясо. Во многих деревнях уже установили власть местных советов. А., никогда не любивший поляков и еще больше не любивший нацистов, говорит, что в Восточной Польше все деревни, расположенные вдали от проселочных, железных дорог и шоссе и не имеющие никакого военного значения, по совершенно непонятным для него, причинам разрушены германскими военно-воздушными силами. Рассказывает, что немецкие самолеты часто пикировали на одиноких крестьянских женщин в поле, сбрасывали на них бомбы или обстреливали из пулеметов. Он видел трупы. А. и его подружка вышли в конце концов к германским позициям, несколько дней ехали в открытых грузовиках с немецкими беженцами и в итоге добрались до Германии.
Уайти, вернувшийся из Польши, рассказывает, что пролетал над Варшавой в субботу вечером (30 сентября), вся она была в огне. Те несколько зданий в центре города, которые не горели, были разрушены. По его мнению, там погибли десятки тысяч гражданских лиц. Три дня он « провел с частями Советской армии, но она не произвела на него большого впечатления. Его поразило, сколько женщин в Красной армии. Уайти принимал участие в странной миссии. Герингу сообщили, что несколько немецких летчиков, захваченных поляками, убиты в концентрационных лагерях недалеко от русской границы. Четыре германских самолета, на одном из которых находились Уайти и несколько немецких офицеров, а три других были [196] загружены гробами, вылетели на поиски тел. Они раскапывали могилы по всей Восточной Польше, но ничего не нашли. Наконец в поле им показалось, что это то, что они ищут. Там была большая яма, недавно закопанная. Они изо всех сил ее раскапывали. Нашли пять десятков лошадиных трупов.
Выдержки из сегодняшней прессы: выделенный красным на первой полосе заголовок в «12-Uhr Blatt»: «Англия несет ответственность за возмутительное провоцирование Варшавы к сопротивлению». Редакционная статья в «Nachtausgabe» утверждает, что Америка не так стремится вступить в войну, «как герр Рузвельт и его еврейская камарилья».
Завтра заседание рейхстага. Ожидается, что Гитлер выступит с мирными предложениями. Сам он сегодня вылетел в Варшаву, чтобы принять победоносный рапорт своих войск. Выступил с речью перед своими солдатами, речью Цезаря-завоевателя.
Народ здесь действительно хочет мира. Правительство, видимо, желает его на время. Примут ли его сейчас Британия и Франция, а потом, может быть в будущем году, придется снова объявлять мобилизацию? Гитлер выиграл войну в Польше и проиграл ее там — России. Советы без борьбы получили половину Польши, накинули удавку на Прибалтийские страны и теперь блокируют Германию от ее главных целей на востоке — украинского зерна и румынской нефти. Гитлер поспешно эвакуирует всех немцев из Прибалтики, где большинство из них проживали веками. Эстония капитулировала перед Москвой и согласилась на создание военно-воздушных и военно-морских баз на своей территории. Министры иностранных дел Латвии и Литвы мечутся между Москвой и своими столицами, пытаясь хоть что-нибудь спасти. А если Советы вклинятся в Балтийские государства, то как скоро эти государства станут большевистскими? Скоро. Скоро. [197]
Сегодня в рейхстаге Гитлер известил о своих «мирных предложениях». Я отправился на это шоу, чтобы составить личную точку зрения. Когда он выдал свои «мирные предложения», то они оказались почти такими же, что я слышал от него с той же трибуны после каждой одержанной им победы, начиная с похода в Рейнскую область в 1936 году. И хотя эти предложения минимум уже пятые по счету, большинство немцев, с которыми я беседовал, пугаются, услышав сомнение, что внешний мир, наученный горьким опытом, поверит в них не больше, чем в предыдущие.
Гитлер предложил мир на западе с условием, что Британия и Франция оставят Германии ее жизненное пространство в Восточной Европе. Будущее Польши остается неясным, хотя он и заявил, что Польша никогда больше не будет угрожать (!) германским интересам. Другими словами, это будет порабощенная Польша, похожая на нынешнюю порабощенную Богемию.
Я очень сомневаюсь, что Англия и Франция хоть ненадолго прислушаются к этим «предложениям», но некоторые мои коллеги считают, что так будет, обосновывая это тем, что теперь Россия соприкасается с Германией на широком фронте и всю прошлую неделю закреплялась в Балтийских государствах. Для Парижа и Лондона было бы вполне разумно заключить мир и подождать, пока Германия и Россия не столкнутся в Восточной Европе. Несколько месяцев назад Пертинэкс писал, что германская проблема не будет решена до тех пор, пока Германия не будет знать, что на востоке у нее есть препятствие, которое она не сможет преодолеть. Тогда она остановит экспансию, перестанет нарушать спокойствие остальной Европы и направит свои способности и энергию на более мирные цели. Таким препятствием может стать Россия. В любом случае — пока Россия выигрывает в этой войне, а Гитлер полностью зависит от расположенности к нему Сталина; Сталин же явно не расположен ни к кому, кроме себя и России.
Гитлер был сегодня спокойнее, чем обычно. У подпевал-депутатов в рейхстаге наблюдалось много веселости, но мало энтузиазма, кроме тех моментов, когда он восхвалял германскую мощь. Эти панегирики зажигают огонь в сердце каждого немца. Перед началом заседания члены кабинета [198] стояли на сцене, где обычно выступают оперные певцы, и вели непринужденную беседу: Риббентроп с адмиралом Рёдером, доктор Геббельс с фон Нейратом и т. д. Большинство депутатов, с которыми я разговаривал позже, не сомневались, что мир обеспечен. Был прекрасный осенний день, холодный, но солнечный, и он как будто добавлял всем хорошего настроения. По дороге на заседание рейхстага (созванного, как обычно, в Кролл-Опера-Хаус) в Тиргартене я заметил, что повсюду установлены зенитные батареи.
Завтрашний утренний выпуск газеты «Volkische Beobachter», личного гитлеровского рупора милитаризма, чуть ли не принесен голубем мира. Вот его зажигательные заголовки: «СТРЕМЛЕНИЕ ГЕРМАНИИ К МИРУ», «ОТСУТСТВИЕ ВОЕННЫХ ПЛАНОВ ПРОТИВ ФРАНЦИИ И АНГЛИИ», «НИКАКИХ ТРЕБОВАНИЙ ПЕРЕСМОТРА ГРАНИЦ, КРОМЕ ГРАНИЦ КОЛОНИЙ», «СОКРАЩЕНИЕ ВООРУЖЕНИЙ», «СОТРУДНИЧЕСТВО СО ВСЕМИ СТРАНАМИ ЕВРОПЫ», «ПРЕДЛОЖЕНИЯ ПО МИРНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ».
Если нацисты искренни, то могли бы на таком приятном языке изъясняться до того, как начали свое «контрнаступление».
Сегодня в «Volkische Beobachter» целая полоса занята платными извещениями о смерти. Как много погибло только одних сыновей! Два типичных извещения: «Пал смертью героя за фюрера, народ и отечество 18 сентября в сражении в Польше мой единственный возлюбленный сын, в возрасте 22 лет». И «За любимое отечество пал 20 сентября в сражении под Кутно мой единственный сын, в возрасте 25 лет». Оба извещения подписаны матерями.
Завтра уезжаю в Женеву, чтобы привести мысли в порядок и забрать кое-что из зимней одежды, так как стало уже холодновато. Уезжая из Женевы ровно два месяца назад, я не взял никаких теплых вещей. Я и не подумал. Два месяца! Кажется — вечность. Как-то смутно видится в памяти то время, когда был мир. Тому миру пришел конец, а для меня, несмотря на все его недостатки, несправедливости, неровности, в целом он был хорош. Я вырос в том [199] мире, и жизнь, которую он дарил, была свободной, цивилизованной, насыщенной, полной мелких невзгод и радостей, работы и отдыха, новых стран и новых лиц, редко — скучной и никогда — . безнадежной.
А теперь мрак. Другой мир. Светомаскировка, бомбы, смерть, нацизм. Теперь — это ночь, это крики и варварство.
Наконец дома на два или три дня. Ощущение неописуемое. Когда я приехал сегодня вечером, девочка уже заснула, личико на подушке, спит. На вокзале Тэсс — красивая и... Она привезла нас домой — Демари Бесс, которая приехала вместе со мной из Берлина, и Дороти. Непривычно было ехать по Женеве и видеть слепящие огни, сверкающие витрины магазинов, горящие фары машин — после шести-то недель в затемненном Берлине. Непривычно и здорово.
Сегодня в Базеле мы с Демари бесстыдно набили свои желудки едой. Заказали громадную порцию масла, чтобы просто посмотреть на него, русскую икру, огромный бифштекс, сыр, десерт, несколько литров вина, потом коньяк и кофе — настоящее пиршество! И никаких продуктовых карточек не надо. Всю обратную дорогу из Базеля чувствовали себя в поезде превосходно. Горы, шале на склонах. Даже крепыши швейцарцы смотрелись как посланцы из рая.
Утром, подъехав к Рейну, по дороге из Карлсруэ в Базель ехали около сотни миль вдоль французской границы. Никаких примет войны, и проводники рассказывали, что на этом участке фронта с начала войны не было ни одного выстрела. В том месте, где поезд шел вдоль Рейна, видны были французские блиндажи и множество больших настилов, под которыми французы строили укрепления. Такая же картина на германской стороне. Похоже, войска соблюдают перемирие. Занимаются своим делом в условиях полной видимости и взаимной досягаемости. Кстати, наш поезд можно было уничтожить одним выстрелом из 75-миллиметрового французского орудия. Немцы подвозили по железнодорожной ветке орудия и боеприпасы, а французы им не мешали.
Странная война. [200]
Любопытно читать швейцарские газеты, освещающие войну с обеих сторон. Если бы такое допускалось в странах с диктаторским режимом, то этим Цезарям не так-то просто было начинать войну. Очень весело возиться с Эйлин и Тэсс. Простудился. Тепло в дома еще не дали.
Опять вернулся в подавленном настроении, неделя в Швейцарии пролетела незаметно. Из трех с половиной дней, проведенных в Женеве, два провалялся с простудой и температурой, один день ушел на подготовку передачи, которая не прошла из-за атмосферных помех. Но все равно это было здорово. Тэсс доехала со мной на поезде до Нешателя, и нам было грустно расставаться на маленьком вокзале над озером. В швейцарском поезде полно солдат. Эта страна держит под ружьем одну десятую часть своего населения, больше, чем любая другая страна мира. Это не их война. Но они готовы сражаться, чтобы защитить свой образ жизни. Я спросил у толстого бизнесмена, соседа по купе, согласился бы он на мир любой ценой, чтобы можно было снова делать деньги (бизнес в Швейцарии, которая со всех сторон окружена воюющими странами, а каждый здоровый мужчина служит в армии, рухнул).
«Только не такой мир, который предлагает Гитлер, — ответил он, — и не такой, в котором мы жили последние пять лет».
Ранним вечером, подъезжая к Рейну, видели все тот же ненастоящий фронт. Солдаты посматривают с обеих сторон, но не стреляют. Неосвещенный вокзал во Франкфурте оказался просто кошмаром. Сотни людей, в основном солдат, толпящихся почти в кромешной тьме на перроне, пытающихся сесть на поезд и натыкающихся на багаж и друг на друга. У меня было забронировано место в спальном вагоне, но я не смог отыскать в темноте этот вагон и вернулся в сидячий, где и просидел ночь до самого Берлина. Проход в неосвещенном вагоне был забит людьми, которые всю,дорогу простояли в темноте.
На вокзале Ангальтер купил утренние газеты. Важные новости. «ГЕРМАНСКАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА ТОПИТ [201] БРИТАНСКИЙ ЛИНКОР «РОЯЛ ОУК»! Британское Адмиралтейство признает это. Интересно, как все произошло. И где?
Позднее. Рассел Хилл, очень умный молодой человек, ему двадцать один год, он успевает работать на радио для нас и в качестве помощника корреспондента в «Herald Tribune», рассказал мне, что в среду, 11 октября, ложное сообщение о перемирии вызвало огромное воодушевление во всем Берлине. По его словам, рано утром на волне берлинского радио было передано, что британское правительство пало и грядет немедленное перемирие. Толстые старушки на овощных рынках, рассказывает Рассел, подбрасывали в воздух кочаны капусты, опрокидывали от радости свои прилавки и шли в ближайшие пивные, чтобы выпить шнапса за мир. Когда после полудня берлинское радио опровергло это сообщение, разочарование было, видимо, страшное.
Горничная, которая убирает мой номер, рассказывает, что прошлой ночью в Берлине слышна была очень громкая стрельба зенитных орудий, впервые с начала войны. Министерство пропаганды объясняет это тем, что ночью сошел с курса германский самолет и был сбит.
Германская подводная лодка потопила британский линкор. «Роял Оук» не где-нибудь, а в центре Скапа-Флоу, крупнейшей военно-морской базы Британии! Звучит неправдоподобно. Один командир подлодки времен прошлой мировой войны рассказывал мне вечером, что в ту войну немцы дважды пытались провести субмарины в Скапа-Флоу, но обе попытки провалились, и субмарины погибли.
Капитан Приен, командир подлодки, примчался на нашу дневную пресс-конференцию в министерство пропаганды в сопровождении своего экипажа — парней восемнадцати, девятнадцати и двадцати лет. Приену тридцать, подтянутый, самоуверенный нацист-фанатик, очевидно, способный. Его представил нам доктор Дитрих, пресс-секретарь Гитлера, который без устали ругал англичан и называл [202] Черчилля лжецом. Приен не очень распространялся, как ему все удалось. Сказал, что они без особых трудностей преодолели боковое заграждение, защищающее бухту. У меня сложилось впечатление, хотя он ничего и не сказал в подтверждение моей догадки, что они, скорее всего, прошли на базу вслед за британским кораблем, вероятно минным тральщиком. Это же надо было, чтобы британцы оказались такими неосмотрительными!
Сегодня в полдень немцы отключили от эфира и Эн-би-си, и нас. Я видел текст Хилла и одобрил его. Нацистский цензор настаивал, что он произведет плохое впечатление за рубежом. После обеда я позвонил доктору Бёмеру и сказал, что мы совсем прекратим вещание, если сегодняшняя акция означает, что можно говорить только о тех вещах, которые производят приятное впечатление. Он заверил меня, что произошла ошибка. Вечером цензор позволил мне сказать все, что я хотел. Верховное командование распространило сегодня подробный отчет о положении на загадочном западном фронте. В нем говорится, что там не происходило ничего, и я склонен этому верить, хотя Париж уже несколько недель заваливает Америку баснями о великом французском наступлении на Западный вал. Верховное командование сообщает, что к 17 октября германские потери на западе составили 196 человек убитых, 114 пропавших без вести и 356 раненых. Все это подтверждает, что боевые действия там носили локальный характер. Я почти убежден, что германские сухопутные войска правдиво рассказывают о своих действиях. Флот преувеличивает, а авиация просто врет.
На Вильгельмштрассе в ярости оттого, что турки подписали позавчера пакт о взаимопомощи с англичанами. Папен спешно вернулся сюда и, как донесли мои агенты, был вызван к своему хозяину для порки. Это первый за долгое время дипломатический удар для Германии. Ударов они не любят. [203]
В это воскресенье объявлен день Eintopf {22} — день одного горшка. Это означает, что единственное блюдо, которое вы можете получить на ланч, — дешевая похлебка. Но платите вы за нее как за полный обед. Говорят, что разница идет на «зимнюю помощь» или что-то в этом роде. На самом деле она идет на военные нужды. В восемь пятнадцать Геббельс неожиданно вышел в эфир и обрушился на Черчилля с обвинениями в потоплении «Атении». Он назвал Черчилля лжецом не меньше дюжины раз и все время орал: «Ваша несусветная ложь, герр Черчилль! Ваша чудовищная ложь!» И это говорит Геббельс!
Сегодня вечером в своем выступлении в Данциге Риббентроп наконец сказал народу Германии, который до последнего момента надеялся на мир: война будет продолжаться до победного конца. Я полагаю, что любое правительство, когда-либо начинавшее войну, старалось убедить свой народ в трех вещах: 1) что правота на его стороне, 2) что война ведется исключительно в целях защиты страны, 3) что оно уверено в победе. Конечно, и нацисты стараются вбить это в сознание своих граждан. Современные средства информации, особенно радио, естественно, помогают им.
В Ганновере приговорены к смерти трое юнцов, вырвавших под покровом темноты из рук женщины дамскую сумочку.
От деловых людей я слышал, что со следующего месяца вводятся строгие нормы на покупку одежды. Дело в том, что, совсем не имея собственного хлопка и почти не имея шерсти, германский народ вынужден будет до конца войны обходиться той одеждой, которая есть. [204]
Попробовал выяснить, что немцы читают в это мрачное время. Из романов три бестселлера: 1) «Унесенные ветром», 2) «Цитадель» Кронина и 3) «Вдали поют леса» Тригве Гулбранссена, молодого норвежского автора. Заметим, что все три романа зарубежных авторов и один из них написан англичанином.
Из научной и прочей литературы наибольшим спросом пользуются: 1) «Цветной фронт», анонимное исследование проблемы «белые против негров»; 2) «Все об Англии», пропагандистская книжка; 3) «Тотальная война», знаменитая книга Людендорфа{23}, весьма актуальная в данный момент; 4) «Пятьдесят лет Германии» Свена Гедина, шведского исследователя и приятеля Гитлера; 5) «Такова Польша» фон Ёрцена, сведения о Польше, впервые была опубликована в 1928 году.
Как мне рассказали, все еще хорошо продаются три антисоветские книжки, несмотря на то что после подписания августовского пакта с Москвой было официальное распоряжение ограничить любую антисоветскую и антибольшевистскую пропаганду. Самая популярная из них — «Преданный социализм» бывшего немецкого коммуниста по имени Альбрехт. По-прежнему в воюющей Германии пользуются популярностью детективные истории, хорошо идут наскоро сочиняемые тома о военных действиях в воздухе и под водой. Один немец сказал мне сегодня, что единственный американский журнал, который ему удалось найти в газетном киоске, — это «Правдивые истории любви» или что-то в этом роде, октябрьский номер.
Театры продолжают успешно работать, ставят в основном классику — Гёте, Шиллера, Шекспира. Один из самых популярных ныне здравствующих авторов — Бернард Шоу. Единственная немецкая пьеса, которая пользуется успехом, — это новая вещь Гауптмана «Дочь собора». Бедный старый Гауптман, в прошлом пылкий социалист и великий драматург, превратился в нациста и очень дряхлого старика. [205]
В кино самым популярным сейчас является Кларк Гейбл в фильме «Приключения в Китае», так этот фильм здесь называется. Он уже четвертую неделю собирает полный зал в «Марморхаузе». Немецкий фильм хорошо если продержится неделю.
Вот она, сила радио! Мои замечания об отсутствии крема для бритья и вынужденном отращивании бороды получили широкий отклик на родине. После десяти дней я расстался со своей бородой. Была она рыжей и клочковатой, и все надо мной смеялись.
Сегодня плохие новости для народа. Сейчас, когда наступила дождливая и холодная погода и скоро выпадет снег, правительство объявило, что этой зимой только пять процентов населения имеют право купить новые резиновые галоши и боты. Имеющиеся запасы такой обуви будут выдаваться в первую очередь почтальонам, газетчикам и уборщикам улиц.
Обдумываю слова товарища Молотова, произнесенные им, как сообщают здесь, сегодня перед Верховным Советом: «Мы выступаем за добросовестное и точное выполнение договоров... и заявляем, что весь вздор относительно советизации балтийских государств служит только интересам нашего общего врага и всех антисоветских провокаторов».
Тайная полиция сообщила, что вчера два человека были застрелены за «оказание сопротивления при аресте». Один из них, как было объявлено, пытался склонить нескольких немецких рабочих прекратить работу на важном оборонном предприятии. Гиммлер теперь имеет право расстреливать кого угодно.
Сегодня первые полосы местных газет посвящены генералу Хью Джонсону, одному из немногих американцев, включая Линдберга, которых часто цитирует нацистская [206] пресса. Точка зрения Джонсона на недавний захват нацистами американского судна «Сити оф Флинт» напечатана в «12-Uhr Blatt» под таким заголовком: «НЕУМЕСТНОЕ ВОЗМУЩЕНИЕ ПО ПОВОДУ «СИТИ ОФ ФЛИНТ» — ГЕНЕРАЛ ДЖОНСОН ПРОТИВ ПУБЛИЧНОГО ОБСУЖДЕНИЯ».
Антикоминтерновский пакт утратил свою силу. Я узнал, что нацистский антикоминтерновский музей, в котором нам обычно демонстрировали ужасы большевизма, тихо прикрыли. На этой неделе нацистский издатель журнала «Contra-Komintern» разослал своим подписчикам извинения за невыход номера в сентябре и сообщил, что далее он будет выходить под другим названием. Он дал понять, что редакцию убедили в том, что подлинные враги Германии не большевики, а евреи. «За спиной всех врагов расцвета Германии, — пишет он, — стоят те, кто требует нашей изоляции, давние враги германского народа и всех здоровых развивающихся наций — евреи».
Работники местного радио под большим секретом весьма любезно предлагали взять меня с собой в балтийский порт и провести радиорепортаж о намеченном на завтра прибытии «Сити оф Флинт». Но его еще позавчера захватили норвежцы и избавили меня от этой работы. На Вильгельмштрассе все в ярости и угрожают Норвегии ужасными карами, если она не вернет американское судно Германии.
Си-би-эс предлагает мне обрисовать в одной из передач, как трудится Гитлер в военное время. Я навел справки у своих информаторов. Они говорят: встает рано, съедает свой первый завтрак в семь утра. Он состоит обычно из стакана молока или фруктового сока и двух-трех булочек, густо намазанных джемом. Как и большинство немцев, он завтракает дважды, второй раз в девять. Ест то же самое, но в придачу немного фруктов. Рабочий день начинает с изучения государственных бумаг (занятие, которое он не выносит, потому что ненавидит кропотливую [207] работу) и обсуждения плана на день со своими адъютантами, главным образом с руководителем СА Вильгельмом Брюкнером и, особенно, со своим заместителем Рудольфом Гессом, который когда-то был его личным секретарем, а сейчас один из немногих, кому Гитлер доверяет свои сокровенные мысли. До полудня Гитлер обычно принимает командующих трех видов вооруженных сил, заслушивает их доклады и диктует решения. С Герингом он беседует не только по вопросам военно-воздушных сил, но и по общим экономическим проблемам, вернее, по состоянию экономики, потому что детали и теории в этой области его не интересуют.
Гитлер съедает легкий ланч, обычно овощной суп или омлет с овощами. Разумеется, он вегетарианец, трезвенник и не курит. На ланч обычно приглашает узкий круг лиц, трех-четырех адъютантов, Гесса, своего пресс-секретаря доктора Дитриха и иногда Геринга. Во время этой трапезы подается специально сваренное для него одноградусное пиво, иногда — напиток под названием «Herve», приготовленный из кислой капусты с добавлением мозельского вина.
После ланча он возвращается в кабинет и работает. Опять государственные документы, совещания, часто с министром иностранных дел, иногда с каким-нибудь возвратившимся германским послом, обязательно с кем-то из партийных главарей, вроде доктора Лея или Макса Амана, своего бывшего фельдфебеля во время прошлой мировой войны, а ныне возглавляющего процветающее издательство «Eher Verlag». Это издательство выпускает газету «Volkische Beobachter», держателем его акций является сам Гитлер. К вечеру он прогуливается в саду за рейхсканцелярией, продолжая беседу с теми, кому была назначена встреча на это время. Гитлер очень любит кино и по вечерам, если нет важных совещаний и поездок по стране, проводит пару часов за просмотром новых фильмов в своем личном кинозале в здании рейхсканцелярии. Больше всего ему нравится кинохроника новостей, и в последние недели он просмотрел все, что снималось на войне с Польшей, включая сотни и тысячи метров пленки, отснятых для военных архивов, которые никогда не появятся в открытом прокате. Любит он и американские фильмы, и ему часто показывают те, что никогда не демонстрировались в Берлине. Несколько лет назад он не один раз настаивал, [208] чтобы ему показали «Это случилось однажды ночью». Хотя, по слухам, он и обожает вагнеровские оперы, в Берлинском театре почти не бывает. Любит кабаре «Метрополь», где ставят незатейливые музыкальные комедии с расчетом на красивых танцовщиц. Недавно он пригласил особенно понравившуюся ему девушку на чай. Но только на чай. По вечерам он любит также приглашать к себе д-ра Тодта, одаренного инженера, построившего большую сеть автобанов с двухполосным движением, а позднее — укрепления Западного вала. Гитлер, стараясь компенсировать непризнание за ним в его юные годы в Вене того, что он считает художественным дарованием, питает страсть к архитектурным макетам и готов часами давать указания доктору Тодту. Говорят, что недавно он даже пытался разработать новую военную форму. Ночью он засиживается допоздна и плохо спит.
Боюсь, «что это несчастье для всего мира.
Королева Нидерландов и бельгийский король предложили свое посредничество в мирных переговорах. Слабая надежда, предложение встречено здесь прохладно. Голландцы и 6ельгийцы по-прежнему отказываются вести дипломатические переговоры совместно, но их исторически сложившийся нейтралитет, их отказ пойти на союз с той или другой и стороной приведут к тому, что они окажутся в трудном положении, если не откажутся от этого. Здесь ходит много разговоров, что немцы поглотят Голландию. Это не только позволит обойти линию Мажино, но и обеспечит немцам устройство своих авиабаз в сотне миль от английского побережья.
Позднее. Сегодня вечером мы, четверо или пятеро американских корреспондентов, имели беседу с Герингом — где бы вы думали? — в советском посольстве, куда нас пригласили на ежегодный прием в честь годовщины большевистской революции. Среди сверкающего убранства и обстановки, оставшейся от царской России, под портретом Ленина, улыбающегося нам сверху, у буфетного столика стоял Геринг, потягивая пиво и покуривая длинную сигару. [209] Он был в приподнятом настроении и, когда напуганный адъютант напомнил ему, что он разговаривает с «американской прессой», сказал, что ему все равно. Мы по наивности предполагали, что Геринг выразит негодование по поводу отмены несколько дней назад нашего закона о нейтралитете и слухов о скорой поставке союзникам тысяч самолетов, чтобы помочь им разгромить нацистскую Германию. Ничего подобного. Вместо этого он пошутил насчет возможностей нашего самолетостроения.
«Если бы мы производили самолеты такими темпами, как вы, — сказал он, — то оказались бы очень слабыми. Я говорю это серьезно. Ваши самолеты хорошие, но вы делаете их недостаточно и не так быстро».
«Хорошо, а Германия не предпримет массированное наступление в воздухе до того, как эти тысячи самолетов будут поставлены союзникам?» — поинтересовались мы.
Он рассмеялся:
«Вы строите свои самолеты, наши враги — свои, а мы будем строить наши, и однажды вы увидите, кто строит больше самолетов и чьи лучше».
Беседа продолжалась:
«Что вы думаете о ситуации в целом?»
«Она весьма благоприятна для Германии».
«До сих пор только ваша авиация атаковала британские военные корабли. Зачем?»
«Военные корабли — очень важные цели. И это хорошая практика для нас».
«Вы собираетесь начать бомбардировки портов противника?»
«Мы гуманны».
Услышав это, мы не смогли сдержать смех, на что Геринг резко отреагировал: «Вам не следует смеяться. Я говорю серьезно. Я человек гуманный».
Сегодня вечером без предварительного объявления Гитлер неожиданно произнес речь в Мюнхене в «Бюргерброй Келлер» по поводу очередной годовщины «пивного путча» 1923 года. Ни радио, ни пресса не намекнули, что он собирается выступать, а чиновники на Вильгельмштрассе узнали об этом за час до начала. Речь транслировалась немецкими [210] радиостанциями, но нам почему-то не предложили передать ее в Америку. Гитлер призвал народ настроиться на длительную войну и сообщил, что в тот воскресный день два месяца назад, когда Британия и Франция вступили в войну, он отдал приказ Герингу готовиться к пятилетнему конфликту.
Вчера вечером через двенадцать минут после того, как Гитлер и все крупные партийные руководители покинули в Мюнхене «Бюргерброй Келлер», в девять часов девять минут в зале прогремел взрыв, убито семь человек, ранено шестьдесят три. Бомба была заложена в колонну, стоящую прямо за трибуной, с которой выступал Гитлер. Если бы он задержался еще на двенадцать минут, то наверняка был бы убит. Место, где он стоял, оказалось на шесть футов завалено обломками.
Пока никто не знает, кто это сделал. Нацистская пресса вопит, что это дело рук англичан, британской разведки! Они даже обвиняют в содеянном Чемберлена. Многим из нас кажется, что дело пахнет новым поджогом рейхстага. В прежние годы Гитлер вместе с другими партийными шишками оставались после доклада поговорить о старых временах с товарищами по путчу и выпить пива. Вчера же они спешно покинули помещение, оставив боевых друзей пить пиво одних. Попытка «покушения», несомненно, настроит общественное мнение в пользу Гитлера и возбудит ненависть к Англии. Любопытно, что официальная нацистская газета «Volkische Beobachter» оказалась единственной утренней газетой, напечатавшей сообщение об этом происшествии. Я узнал эту новость от приятеля сразу после окончания своего полночного эфира, но все работники германского радио и цензоры это отрицали. Они говорили, что все это глупые слухи.
День перемирия! Какая ирония! Слушали по радио репортаж из Мюнхена о государственных похоронах жертв взрыва в пивной. Гитлер присутствовал, но не [211] говорил. Говорил Гесс. Он сказал: «Это преступление научило нас ненавидеть». Мне кажется, они умели это и прежде.
Сегодня мне рассказывали, что вчера вечером кто-то бросил кирпич в витрину, где придворный фотограф Генрих Хоффман выставляет приукрашенные им портреты Гитлера. Полицейский выстрелил, но злоумышленник скрылся в темноте. Усилена охрана важных шишек.
Что-то назревает. Узнал сегодня, что штабной поезд Гитлера стоит под парами. На вечеринке разговоры о массированном воздушном налете на Англию. Прорыве через Голландию и Бельгию. Или через Швейцарию.
Немцы сообщают, что расстреляли «по приговору военно-полевого суда» польского мэра города Бромберг. По их словам, следствием установлено, что он «замешан в убийстве немцев и хищении городских средств». Таков, я полагаю, мир по-немецки. Не помню, чтобы союзники расстреливали мэров немецких городов после оккупации Рейнской области.
С сегодняшнего дня введены карточки на покупку одежды, и у многих немцев угрюмые лица. Есть отдельные карточки для мужчин, для женщин, для мальчиков и девочек, для грудных младенцев. Кроме грудных детей, каждый получает на этой карточке сто купонов. Носки или чулки стоят пять купонов, но вы можете приобрести только пять пар в год. Пижама стоит тридцать купонов, почти треть карточки, но можно сэкономить пять купонов, если купите вместо нее ночную сорочку. На новое пальто или костюм уйдет шестьдесят купонов. Вечером я подсчитал, что на свою карточку, которая лимитирует покупки по сезонам, я смогу приобрести с 1 декабря по 1 апреля: две пары носков, два носовых платка, один шарф и пару перчаток. С 1 апреля по 1 сентября: одну рубашку, два воротничка и комплект нижнего белья. На остаток года: два галстука и одну майку. [212]
Вчера девять юных студентов Пражского университета были построены перед взводом немецких солдат и казнены. Мы спросили на сегодняшней пресс-конференции — за что, и нам ответили, что эти студенты организовали в Праге 23 сентября и 15 ноября антигерманские демонстрации. «В военное время не до шуток», — сказал оратор, несколько раздосадованный нашим вопросом. Позднее немцы признали, что еще трое чехов, из них двое полицейских, были расстреляны за «нападение на немца». Готов спорить на что угодно, что за двадцать лет, в течение которых три миллиона судетских немцев жили под управлением чехов, ни один из них не был казнен за участие в какой-нибудь демонстрации.
Здесь в Германии вчера казнили троих молодых людей за «измену». А двое девятнадцатилетних ребят приговорены к смерти в Аугсбурге за кражу, совершенную в доме военнослужащего.
Бич Конджер из «Herald Tribune», который прибыл сюда всего месяц назад, сегодня выслан. Нацистам не понравилась статья, которую он написал. Они потребовали опровержения. Он отказался. В последнюю минуту высокопоставленный нацистский чиновник вызвал его и «предложил» устроить его берлинским корреспондентом крупной американской радиовещательной сети. Это его весьма удивило, как и меня. Большинство американских корреспондентов приехали проводить его на вокзал и преподнесли миссис Конджер цветы.
Хотя нацисты меня и не любят, но, думаю, никогда не выгонят. Дело в том, что тексты моих передач проходят предварительную цензуру, поэтому, что бы я ни сказал в эфире, это не может быть использовано против меня. Корреспонденты газет могут передавать по телефону все, что угодно, и рискуют, таким образом, повторить судьбу Конджера. Такая форма цензуры еще хуже, чем наша, потому что в нью-йоркских офисах пресс-ассоциаций и в нью-йоркских газетах не любят, когда их корреспондентов высылают.
Вот уже почти два месяца не было никаких боевых действий ни на суше, ни на море, ни в воздухе. Однако беседы с немецкими военными убедили меня, что ошибочно полагать, [213] будто Германия примет вызов союзников вести эту войну главным образом на экономическом фронте. Это как раз такая война, в которой рейх окажется в невыгодном положении. И это одна из причин, почему большинство людей здесь ожидают военных действий в самом ближайшем будущем.
Генерал-губернатор оккупированной Польши Франк издал сегодня приказ, согласно которому отныне еврейское гетто в Варшаве должно быть отделено от остальной столицы заграждениями и поставлено под жесткий полицейский контроль. Он заявил, что «евреи — разносчики болезней и микробов». Знакомый американец, вернувшийся вечером из Варшавы, говорит, что нацистская политика заключается просто в уничтожении польских евреев. Их согнали в Восточную Польшу, заставили жить в неотапливаемых бараках и лишили любой возможности зарабатывать себе на пропитание. Он сказал, что несколько тысяч евреев из рейха тоже были отправлены в Восточную Польшу на верную смерть.
Сегодня вечером нацисты заставили бедного принца Августа Вильгельма, четвертого сына кайзера, появиться на пресс-конференции в министерстве пропаганды и опровергнуть слухи, которые ходят в последнее время, будто Гитлер что-то сделал с кем-то из членов семьи Гогенцоллернов. Ави, как его любят называть, единственный из Гогенцоллернов, кто был когда-то активным нацистом. Он был штурмовиком СА, а сегодня доктор Бёмер представил его нам как «обер-группенфюрера принца Аугуста Вильгельма». Нервничая и даже испытывая некоторый стыд за свою роль, он произнес то, что ему было велено, и закончил свое выступление многократным «Хайль Гитлер!». Любопытный конец для Гогенцоллернов, — размышлял я, — этого могущественного прусского семейства, давшего Фридриха Великого и отца Фридриха, Вильгельма II, и превратившего сначала Пруссию, а потом и Германию в мировую державу.
Сегодня шеф гестапо Гиммлер объявил, что нашел человека, заложившего бомбу, чуть не разорвавшую Гитлера на части две недели назад в Мюнхене. Его имя Георг Эльзер, [214] ему тридцать шесть лет, и за ним, по словам Гиммлера, стоят британская разведка и Отто Штрассер, бывший нацистский руководитель, а теперь злейший враг Гитлера, проживающий во Франции. Версия Гиммлера о том, как Эльзеру это удалось, звучит, конечно, неправдоподобно. Один немец, прочитав сообщение, сказал мне сегодня: «Теперь я точно знаю, что бомбу заложил Гиммлер»{24}.
Гиммлер поведал также, видимо для того, чтобы произвести впечатление на публику, что якобы руководитель отдела британской разведки в Западной Европе, некий мистер Бест, и его сообщник, некий капитан Стивене, были задержаны гестапо 9 ноября на границе Германии и Голландии. Это проясняет дело о похищении, о котором мы слышали из Амстердама. Голландцы говорят, что все произошло на голландской территории.
Завтра в «Volkische Beobachter» автор статьи напишет, что, «глядя на Эльзера, просто забываешь, что перед тобой злобный монстр. У него умные глаза и довольно мягкие черты лица».
Наверняка Гиммлер и его банда стремятся убедить легковерный германский народ, будто британское правительство пыталось выиграть войну, убив Гитлера и его основных соратников. Цензор вырезал сегодня в моем тексте все упоминания о поджоге рейхстага.
Сегодня День благодарения. В доме у поверенного в делах Александера Керка около сотни голодных американцев набросились на индеек, разложенных на буфетной стойке. В обед я уже ел индейку у Экснеров, так как перед [215] этим в полночь затащил Дороти Экснер в студию для короткого интервью в прямом эфире на тему о том, как ей живется в воюющей Германии при карточной системе. Она замечательно объяснила, как из масла сделала крем для тыквенного пирога с помощью новой взбивающей машинки.
После 1 декабря лошади, коровы и свиньи, содержащиеся не на государственных фермах, тоже получат продовольственные карточки.
Здесь побывал Билл Уайт, сын Уильяма Аллена, и на этой неделе он помогал мне изучать ночную жизнь в военное время. Си-би-эс хочет, чтобы я вышел с такой программой сегодня ночью. Мы обнаружили, что ночная жизнь процветает. Завтра уезжаю на несколько дней в Женеву.
Советский Союз вторгся в Финляндию! Вчера бомбардировщики военно-воздушных сил «красных» атаковали Хельсинки, погибло семьдесят пять гражданских лиц и несколько сот ранено. Великий защитник рабочего класса, страстный агитатор против «фашистской агрессии», праведный борец за «добросовестное и точное соблюдение договоров» (цитата из речи Молотова месячной давности) набросился на самую порядочную и действенную крошечную демократию в Европе, нарушив дюжину «торжественных» обязательств. Все нравственные основы в международных отношениях, которые закладывали для себя Советы в последнее десятилетие, рухнули как карточный домик. Сталин поставил себя на одну доску с Гитлером, Муссолини и японцами. Советская внешняя политика оказалась такой же «империалистической», как царская. Кремль предал революцию.
В течение тридцати часов я просто бесился от злости, прошлой ночью не мог уснуть, хотя и возможности-то особенно не было. Со вчерашнего дня непрерывно названивал в Хельсинки, Стокгольм, Берлин, Берн, Амстердам и Лондон, организуя линии связи для наших передач из [216] Финляндии, полный решимости провести их не для собственного успокоения, а для того, чтобы о случившемся в Финляндии услышали в моей стране. Сделать это было непросто, неудачи следовали одна за другой, но все-таки мы вышли в эфир. Начали с того, что Макси связался со станцией в Женеве, работающей на Эн-би-си, единственным для нас промежуточным средством для передачи сигнала. Но прежде он договорился с финнами и шведами, каким-то образом убедив их, что интервью финского президента Каллио и министра иностранных дел Эркко будут эксклюзивными для Эн-би-си. Телефонный звонок властям в Хельсинки уладил все, что касалось финнов, но мне пришлось долго уговаривать в Стокгольме шведов, от которых зависела радиорелейная связь с Финляндией, чтобы интервью было эксклюзивным не только для Эн-би-си, но и для нас. Вчера всю вторую половину дня искал передатчик. Дом радио Берлина не предоставит мне ни передатчика, ни транзитных телефонных линий через Германию. Они получили указание не раздражать Россию. Позвонил в Амстердам и попытался уговорить голландцев одолжить мне их передатчик, но они очень уж боятся за свой нейтралитет, который, само собой, ни Германия, ни Россия уважать не станут, если однажды им это покажется невыгодным. В конце концов все наши трудности решил Эд Марроу, хотя нас не услышат ни немцы, ни шведы, ни даже финны. Эд убедил Би-би-си поймать шведскую средневолновую радиостанцию, которая будет принимать передачу из Хельсинки по телефону, и ретранслировать ее. С Би-би-си ее перегнали в Регби, откуда на коротких волнах ее передали в наши студии в Нью-Йорке. Обычно, чтобы провести радиопередачу из Хельсинки, надо было перегнать ее по телефонной линии через Швецию и Германию в Швейцарию, а затем с женевской радиостанции транслировать на коротких волнах в Нью-Йорк. Но помешало то, что Германия отказалась предоставить нам транзитные телефонные линии, а Макси связался с местной радиостанцией. Из Нью-Йорка сообщили, что наша передача из Хельсинки была намного лучше, чем у конкурентов. Они, очевидно, делали свою, перехватывая в Женеве средневолновый передатчик из Стокгольма, но так как в Лондоне техника лучше, то и нас было лучше слышно.
Сегодня договорился с хельсинкским корреспондентом «Christian Science Monitor» подготовить для передачи первые [217] свидетельства очевидца бомбардировки Хельсинки — это сенсация. Харальд Диттрих, глава коротковолнового вещания Германии, человек спокойный, отличный специалист (он высоко оценивает работу технических служб американских радиовещательных компаний, обеспечивающих прием из Европы, и, несмотря на то что является фанатичным нацистом и ревностно исполняет свой долг, он единственный человек, с которым я хорошо и успешно работаю), пообещал мне по телефону, что сделает все, что в его силах, чтобы Геббельс предоставил нам транзитные телефонные линии, если я гарантирую, что все выступающие будут американцами.
Я простудился, и у меня температура, но буду продолжать свои финские передачи. Тэсс замечательно впряглась в работу, проводит немало часов у телефона, крича в трубку на нескольких языках, включая скандинавские, датский она знает в совершенстве. Отправляет и принимает телеграммы, что мы должны делать исключительно по телефону, и очень помогает мне в работе. Телефонный счет за вчерашний и сегодняшний день, включающий бесчисленное множество звонков в Хельсинки, Стокгольм, Берлин, Амстердам, Лондон и Нью-Йорк, перевалил за тысячу долларов, а счета за телеграммы, в том числе за океан, по всей вероятности, составят половину этой суммы. Но Пол Уайт и Клаубер говорят: «Давай передачи».
Поймал в Стокгольме по телефону Билла Уайта и отправил в Хельсинки освещать для нас финскую войну{25}. Любопытная деталь: многим нашим слушателям в Нью-Йорке одна из его передач на днях показалась не совсем нейтральной, и они телеграфировали сюда, что хотя и согласны с антинацистским уклоном Билла, но советуют впредь быть более объективным. Когда, вернувшись позавчера, я зашел в Дом радио, ко мне подошел Диттрих с текстом Билла в руках. Я подумал, что он хочет устроить мне разнос.
«Прочтите это», — сказал он. [218] «А в чем дело?» — спросил я, твердо решив защищать написанное, хотя сознавал, что Билл в своей иронии над нацистами зашел слишком далеко.
«Да ни в чем, это замечательно! Мы считаем, что это была прекрасная программа, остроумная, но справедливая — вы тоже могли бы делать такие, если бы иногда забывали про свою личную антипатию к нацизму», — ответил он.
Даже если я проживу в Германии тысячу лет, никогда не смогу понять этих людей.
В это воскресенье мы первый раз поговорили по телефону с Эдом Марроу с тех пор, как с началом войны была прервана телефонная связь с Лондоном. Это было во время радиопередачи. Кажется, идея принадлежала Полу Уайту, он любитель таких «аттракционов». На самом деле наши голоса проделали длинный путь. Я слышал голос Эда после того, как его передали на коротких волнах из Лондона в Нью-Йорк, а оттуда таким же образом в Берлин. Мой голос проделал этот путь в обратном направлении. Чтобы не дать какую-нибудь информацию в пользу противника, мы составили план беседы заранее, я загодя представил свои вопросы и ответы Эда, а также его вопросы и свои ответы немцам, а он — британцам. Обе стороны одобрили весь текст. Приятно было услышать голос Эда. Раза два он пропадал, и я не слышал конца фразы, но все равно это было здорово.
Кажется, Элеанор К. была арестована гестапо в Бентхайме, недалеко от голландской границы. Она возвращалась из Амстердама в Берлин и выбросилась с верхнего этажа отеля, где ее содержали под стражей. Чудом она не погибла, но сломала позвоночник, обе ноги и руку. Я слышал, что ее освободили и она уехала в Нью-Йорк. Надо все до конца выяснить. Уверен, что в тайной полиции ничего на нее было.
Лайнер «Бремен» успешно прорвал британскую блокаду и проделал обратный путь из Мурманска вдоль побережья Норвегии в германский порт. В этой ситуации британский флот показал себя не лучшим образом. Мы с Джорданом [219] сцепились по поводу того, кому проводить радиоинтервью с коммодором Аренсом, капитаном «Бремена». Не люблю я такого рода конкуренцию. Ссорясь, мы играем на руку нацистам. Министерство пропаганды настаивает, чтобы интервью для нас обоих провел Лотроп Стоддард, американский писатель, сделавший себе имя книгой «Прилив цвета», его сочинения по расовым проблемам, как мне рассказывали, включены в нацистские школьные учебники. Я не могу допустить, чтобы министерство пропаганды назначало мне ведущих, и отказался от этого предложения, пусть даже это будет стоить Си-би-эс передачи.
«Белая книга» Риббентропа под названием «Документы о причинах войны», изданная министерством пропаганды, появилась сегодня сразу на нескольких языках. После беглого прочтения я пришел к выводу, что она так же лжива, как сам автор и хозяин, которому он служит. Ведь в своей «Майн кампф» Гитлер критикует прежнее имперское правительство за слабую пропаганду в отношении причин войны в период с 1914-го по 1918 год. Берлин в то время придерживался мнения, что в 1914 году Германия была виновна в войне не больше, чем любая другая европейская страна. Гитлер полагал, что эта пропаганда была плохой. Он пишет, что имперское правительство должно было вдолбить в головы всех немцев, что только союзники несут ответственность за войну. Он делает это сейчас.
Во введении Риббентроп повторяет старую ложь, которую Гитлер усердно возводит в этой стране в ранг святой истины, а именно: после Версаля Великобритания сопротивлялась всем попыткам Германии освободиться от пут мирного договора мирными средствами. Разве Британия противилась введению всеобщей воинской повинности в Германии в 1935 году? А оккупации Рейнской области в 1936-м? Аншлюсу в 1938-м? Передачи Германии Судетской области, которая никогда ей не принадлежала, в 1938-м?
Появляются рождественские ели, и они идут нарасхват. Каким бы суровым и грубым или каким бы атеистом ни был немецкий человек, он испытывает детскую страсть к рождественским елкам. В округе народ изо всех сил старается показать, что это Рождество ничем не отличается от тех прежних, которые были в мирное время. Сегодня делал небольшие рождественские покупки, и мне было немного грустно. В витринах выставлено столько красивых вещей, но купить их нельзя, они выставлены там только для показа, по [220] приказу властей. Немцы обычно дарят друг другу на Рождество предметы одежды, мыло, духи, сладости, но в этом году, с введением карточек, приходится искать что-то другое. В переполненных магазинах они покупают в основном книги, радиоприемники, граммофонные пластинки и ювелирные украшения. Я попытался купить граммофонные пластинки для четырех девушек — секретарш на берлинском радио, которые всегда дружески настроены и готовы мне помочь, но обнаружил, что новые пластинки можно купить только в обмен на старые. У меня ни одной нет, так что мне не повезло. Правительство немного увеличило нормы к празднику. Каждый получит в Рождественскую неделю дополнительно четверть фунта масла и сто граммов мяса, а также четыре яйца вместо одного.
Новый титул для Черчилля в нацистской прессе последних дней: «лгущий лорд». В большинстве случаев Черчилля называют в газетах инициалами W.C. — буквами, которые написаны на каждом ватерклозете в Германии, вот нацисты этим и пользуются.
Сегодня германские вечерние газеты празднуют великую морскую победу «карманного» линкора «Граф Шпее» над тремя британскими крейсерами у Монтевидео. Я слышал по радио, что Лондон приписывает эту победу себе, и это напоминает мне Ютландское сражение, его тоже считали своим триумфом и Британия, и Германия. Немецкие газеты утверждают, что британские крейсеры применили боеприпасы с ипритом, хотя в германских военно-морских кругах это обвинение всерьез не воспринимают. Доктор Геббельс наверняка воспользуется этой историей в пропагандистских целях.
Народ до сих пор не может взять в толк, как это великая победа «Графа Шпее» неожиданно закончилась самозатоплением линкора у Монтевидео. Но Геббельс и Геринг что-нибудь уже придумали, чтобы заставить всех забыть про это как можно быстрее. Завтра внимание немецких [221] людей усилиями прессы и радио будет сконцентрировано на чем-то другом, на очередной мнимой победе, на этот раз в воздухе — у Гельголанда. В официальном сообщении, которое газетам и радио ведено раструбить во всю мощь, говорится, что сегодня днем севернее Гельголанда были сбиты тридцать четыре британских бомбардировщика из сорока четырех. Очень своевременная победа. Мы как раз покидали ежевечернюю пресс-конференцию, выдав залп нескромных вопросов о «Графе Шпее», и уже надевали внизу пальто, когда примчался запыхавшийся доктор Бёмер и сказал, что у него есть важные новости и не желаем ли мы вернуться наверх в конференц-зал. Там он срывающимся голосом зачитал коммюнике о тридцати четырех сбитых британских самолетах. Подозреваю, что это чушь.
Я слышал, что на флоте раздражены бездарной пропагандой Гитлера по поводу «Графа Шпее». Адмиралы особенно недовольны тем, что за день до того, как он затонул, Геббельс заставил прессу распространить сообщение (и переданные по радио фотографии) из Монтевидео, в котором говорилось, что линкор получил только незначительное повреждение, а то, что британцы сообщают, будто он серьезно поврежден, — ложь чистейшей воды.
Более тонкая пропаганда — та, что старается усилить поддержку войны народом, описывая тяжелые последствия в случае победы союзников. Завтра «Volkische Beobachter» опубликует карту, которая покажет, как будет выглядеть Германия в случае победы Франции и Британии. «Volkische Beobachter» утверждает, что такая карта уже опубликована в странах-союзницах, но я подозреваю, что это какой-то ловкий трюк нацистских журналистов. На этой карте Франции принадлежит Рейнская область, Польше — Восточная Германия, Дании — Шлезвиг-Гольштейн, Чехословакии — Саксония, а южнее на карте изображена огромная империя Габсбургов, включающая большую часть Южной Германии. То, что осталось от Германии, обозначено как «оккупированная территория». Умная пропаганда, и народ на нее клюнет.
Позднее. Когда я упомянул описанную выше историю в передаче, то прокомментировал так: «Я не видел карты, на которой показано, как будет выглядеть Европа, если Германия выиграет войну». Мои цензоры сочли это высказывание нечестным и вырезали из текста. [222]
Странное коммюнике распространили сегодня германские военно-морские силы: «Верховное командование военно-морских сил заявляет: командир «Графа Шпее» капитан Ганс Лангсдорф не захотел пережить гибель своего корабля. Верный традициям и в духе, воспитанном в Офицерском корпусе, членом которого он состоял тридцать лет, он принял решение. Обеспечив безопасность экипажа, он счел свой долг выполненным и последовал за своим кораблем. Флот понимает и одобряет его поступок. Капитан Лангсдорф оправдал таким образом, как солдат и герой, надежды фюрера, германского народа и военно-морского флота».
Несчастному германскому народу, абсолютно лишенному какой-либо информации извне, сказали неправду: капитан Лангсдорф не «последовал за своим кораблем», а совершил самоубийство, выстрелив себе в голову из пистолета в унылом номере отеля в Буэнос-Айресе. Людям этого не расскажут, хотя флот изо всех сил старался намекнуть в своем коммюнике, что Гитлер в приступе ярости из-за поражения приказал капитану покончить с собой.
Гитлер и Риббентроп направили рождественские поздравления товарищу Иосифу Сталину. Какая глупость. Гитлер телеграфирует: «Наилучшие пожелания благополучия лично вам и счастливого будущего народам дружественного Советского Союза»{26}. После месяца боев русские не особенно продвинулись в Финляндии. Я помню, что говорил мне советник советского посольства за несколько дней до начала войны: «Все будет кончено за три дня».
За последние два дня сообщено об одиннадцати казнях. Примерно половина — наказание за шпионаж, а остальные — за «нанесение ущерба интересам народа в военное время». Все приговоры, кроме одного, вынесены так называемым народным судом, протоколы заседания которого никогда не публикуются. Один человек из одиннадцати был приговорен судом к пятнадцати годам тюремного заключения за «нанесение ущерба интересам народа», но Гиммлера такой приговор не удовлетворил, поэтому он просто заставил [223] расстрелять беднягу. «Его застрелили при оказании сопротивления органам власти», — заявляет Гиммлер. А когда беседуешь с Генрихом Гиммлером, то видишь перед собой мягкого маленького человечка, который напоминает сельского учителя, кем он и был когда-то, — пенсне и все прочее. По-моему, Фрейд объяснял нам, почему такие кроткие коротышки или мужчины с отпечатком женственности, вроде Гитлера, иногда могут быть такими жестокими. По мне так уж лучше жестокость со стороны таких громогласных увальней, как Геринг.
Много немцев приговорены к длительным тюремным срокам за то, что слушают иностранные радиостанции, но все равно многие продолжают слушать. Их, действительно, так много, что сегодня вышло официальное предупреждение. В нем говорится: «Никакого снисхождения не будет к безрассудным нарушителям закона, которые слушают вражьи выдумки». Недавно я провел полдня с одной немецкой семьей — мать, две дочери и сын. Они довольно-таки нервничали, настраивая приемник, чтобы послушать шестичасовые новости Би-би-си. Мать рассказала, что, кроме привратника, который является официальным нацистским агентом в их доме, еще и еврей-домовладелец, как они только что узнали, в обмен на одежные карточки (евреям положены только продуктовые) стал соглядатаем в их доме, поэтому им приходится вести себя очень осторожно. Они включили радио так тихо, что я с трудом улавливал новости, при этом одна из дочерей стояла у входной двери.
Канун Рождества. Идет дождь, переходящий в снег. Первое военное Рождество так или иначе, но принесло в большинство домов войну, а не что-нибудь другое. Оно всегда было для немцев самым главным событием в году, но нынешнее Рождество какое-то унылое, подарков мало, еда спартанская, мужское население отсутствует, улицы затемнены, ставни и шторы плотно закрыты в соответствии с предписаниями полиции. Множество чудных вечеров провел я когда-то, гуляя по берлинским улицам в сочельник. Не было ни одного дома, даже в беднейших кварталах, где не стояли бы рождественские ели, украшенные [224] свечами и сверкающие за незатемненными и незашторенными окнами. Сегодня ночью немцы почувствовали разницу. Они угрюмы, подавлены и печальны. Гитлер отбыл на западный фронт, но нам не разрешили сообщить об этом. Он выехал 21-го рассерженный, пропустив традиционную рождественскую вечеринку для персонала канцелярии и закадычных друзей по партии, хотя все это было запланировано. Я отправился в этот вечер к Экснерам на рождественский ужин, и он был замечательным. У них собралась большая часть сократившейся американской колонии. И все мы, кажется, слишком усердствовали в своих стараниях забыть о войне и немцах и наслаждаться быстро пролетающими минутами Рождества «по старому американскому обычаю». В прошлом остались для всех нас эти «добрые старые обычаи». Но была индейка с гарниром, и чудо кулинарного искусства Дороти — тыквенный пирог, и взбитые сливки, и настоящий кофе, и еще много хорошего красного вина, которое в последнее время очень трудно достать, увы, и шампанское, и громадная рождественская ель, и очаровательное создание с соломенно-желтыми волосами и невинными голубыми глазками, которое проносилось в танце, как порыв ветра... Завтра она уезжает со своим мужем на финский фронт, чтобы работать среди крови солдатских ран.
В полночь я должен был ехать на эфир. В Доме радио в одном из помещений поставили большую елку, и, когда я приехал, народ веселился и пил шампанское. Боюсь, что программа моя оказалась непростительно сентиментальной. Я не переставал думать о том, как во времена моего детства перед мировой войной Шуман-Хейнк пел в Чикаго «Тихую ночь». На вечеринке был со своей женой-англичанкой лорд Хау-Хау, британский предатель, который носит здесь фамилию Фрёлих. Его настоящее имя Уильям Джойс, и его голос слушают миллионы англичан каждый вечер, но я избегал общения с ним. Позже появился изрядно навеселе английский актер Джек Тревор, который тоже стал предателем и ведет на радио пропагандистские передачи на Англию. Его я тоже не выношу.
Через два часа, в пять утра, должен выехать на машине в Гамбург и Киль, оттуда проведу завтра рождественскую передачу с кораблей германского военно-морского флота. Так как в Женеву на Рождество я попасть не смогу, то рад и такому развлечению. С начала войны ни один иностранец [225] не видел германского флота. Нацисты пообещали мне устроить передачу с Западного вала в ответ на программу, организованную нашими парижскими сотрудниками с линии Мажино, но почему-то надули меня и отдали ее конкурентам. В знак протеста я прекратил вечернее вещание на неделю.
Это были просто-таки рождественские каникулы. Два дня на германском флоте, и я — первый иностранец, получивший такую возможность.
Мы выехали в рождественское утро задолго до рассвета, но мой армейский шофер заблудился в Берлине в темноте и густом тумане, и два часа ушло на то, чтобы найти моего сопровождающего, обер-лейтенанта X. из верховного командования. Типичный офицер времен прошлой мировой войны, с моноклем и т. п., он был так зол, что даже говорить не мог. Он возмущался тем, что ему пришлось два часа проторчать на углу в темноте, под проливным дождем, а мы, оказывается, несколько раз проехали мимо него.
Когда мы добрались до Гамбурга, все еще лил дождь. Город очень напомнил мне Ливерпуль. Наконец нашли доки и по колено в грязи добрались туда, где стояли военные корабли. Я целый час осматривал новый 10 000-тонный крейсер «Адмирал Хиппер», который стоял в доке на приколе. На палубах и под палубами много мусора, но мне объяснили, что ведутся обычные ремонтные работы, как на любом новом корабле. Они клялись, что корабль не был поврежден противником. Мне как-то удалось найти общий язык с немецкими моряками, и, когда за портвейном с бутербродами я напомнил им, что британское Адмиралтейство сообщало недавно об обстреле торпедами какого-то крейсера британской подводной лодкой, командир подмигнул мне и велел следовать за ним. Мы забирались по трапам все выше и выше, я потел и задыхался, порвал пальто в пяти местах. Наконец мы очутились в боевой рубке.
«Взгляните туда», — сказал он с лукавой улыбкой. В сотне ярдов от нас в сухом доке стоял крейсер, в борту которого зияла огромная пробоина, не меньше пятидесяти футов в диаметре. Это был крейсер «Лейпциг». Офицер [226] рассказал, что после попадания в него английской торпеды его удалось довести до дока на плаву. Би-би-си, по его словам, сообщила о потоплении этого корабля. Несмотря на Рождество, там трудилась бригада рабочих. Возвращаясь к машине, чуть ниже по реке я заметил 35 000-тонный линкор «Бисмарк». Похоже, что его строительство близится к завершению. Этот корабль вместе со своим кораблем-близнецом окружены глубокой тайной, и только они из всех строящихся для германского флота судов имеют водоизмещение 35 000 тонн.
Пока мы мчались в Киль, похолодало, дождь перешел в снег, машина с трудом преодолевала подъемы из-за гололеда. В Киле официальный представитель, кажется, министерства пропаганды приветствовал меня краткой речью.
«Я только что узнал, — сказал он, — что вы побывали в Гамбурге и видели там наши боевые корабли. А вы видели крейсер «Лейпциг», герр Ширер?»
«Да, сэр, и...»
«Эти лжецы-британцы заявляют, что они потопили «Лейпциг», герр Ширер».
«Должен признаться, что он не выглядит потопленным, и буду рад сообщить по радио, что видел его, что он не потоплен, но...»
Он прервал меня громким смехом. «Герр Ширер, все отлично. Вы дадите ответ на эту подлую английскую ложь, не так ли? Вы расскажете правду великому американскому народу... Скажете всем, что видели «Лейпциг» своими собственными глазами, да? И что этот корабль не получил повреждений».
Прежде чем я успел ответить, он уже тащил меня вниз по сходням к морскому катеру. Я повернулся к моему обер-лейтенанту, чтобы выразить протест. Его монокль выпал из глаза, и вид у него был такой несчастный, что я воздержался. В конце концов, что он может сказать в таком окружении, ведь к нам теперь присоединились и морские офицеры, ожидавшие нас на катере?
На рейде Киля я, к своему удивлению, увидел почти весь германский флот, собравшийся здесь на Рождество. Заметил малый линкор «Дойчланд», два крейсера класса «Кельн» (в Берлине я долго изучал типы кораблей германского военного флота, поэтому мог их различать и был горд, когда один офицер подтвердил, что они относятся к классу «Кельн»), два линкора водоизмещением 26 000 тонн [227] и около пятнадцати подводных лодок, не считая трех находившихся в сухом доке. Если бы англичане знали это, подумал я, могли бы ночью устроить налет, при почти полной луне, и весь этот флот уничтожить. Один настоящий массированный авиационный налет. Кельнский порт красиво смотрелся в сумерках рождественского вечера. Окрестные холмы вокруг бухты были покрыты снегом.
Наконец наш катер остановился возле громадного сухого дока. В нем стоял линкор «Гнайзенау» водоизмещением 26 000 тонн. Мои хозяева решили мне его показать. Они торопливо объяснили, что он тоже поставлен на капитальный ремонт. Вынужден признать, что с той стороны корпуса, которую я мог видеть, пробоин не было. Мы целый час обходили этот огромный корабль. Меня поразил дух товарищества, который царил между офицерами и матросами линкора, и, как я вскоре заметил, моего обер-лейтенанта с моноклем времен прошлой мировой войны — тоже. На корабле нас сопровождали четверо или пятеро старших офицеров, и, когда мы зашли в один из кубриков, никто не вскочил и не застыл в стойке «смирно», вопреки моим ожиданиям. Командир, похоже, заметил наше удивление.
«Таков новый дух на нашем флоте», — сказал он с гордостью. Командир пояснил мне также, что на этой войне все военнослужащие получают такой же рацион питания, как офицеры. На прошлой войне подобного не было, и он процитировал одну флотскую поговорку о том, что одинаковая еда для солдат и офицеров кладет конец недовольству и помогает выиграть войну. Я вспомнил, что революция 1918 года началась именно здесь, в Киле, среди недовольных моряков.
Когда мы возвратились на катере на берег, над заснеженными холмами поднималась великолепная полная луна, освещая серебристым светом воду и стоящие на ней корабли. В отеле обсудили предстоящую передачу, которая должна была вестись с борта плавбазы подводных лодок. Туда только что прибыл экипаж одной из субмарин на празднование Рождества. Офицеры-моряки согласились принять меня в девять вечера. Мы должны ехать к кораблю на машине. Эфир назначен на десять пятнадцать. И вот уже девять... Никаких офицеров. Девять пятнадцать. Девять тридцать. У меня ни малейшего представления, где находится этот корабль. Да даже если б и знал, сомневаюсь, что таксист отыскал бы его в условиях полного затемнения. [228]
Без пяти десять мои офицеры наконец появились. Мы прибыли на корабль как раз к началу передачи, а я планировал провести одну или две репетиции, одна-то уж точно необходима. Вольф Митлер, здоровенный добродушный малый с германского радио, приехавший мне помочь, быстро подключился к работе и заставил матросов, собравшихся за столом в недрах корабля, петь рождественские песни. Луна поднялась высоко над портом, и хорошо, что я решил начать передачу с верхней палубы с описания пейзажа, хотя старший офицер предупредил меня, чтобы я — бога ради! — ни в коем случае не выдал англичанам, что здесь сейчас находится весь германский флот. Что было вполне резонно в данной ситуации. Я должен был начать на палубе при свете луны, а потом спуститься с микрофоном по трапу в кубрик, где провести основную часть программы. Первая половина прошла нормально, и, утомив собеседников вопросами, я начал спускаться, сжимая в руках микрофон. Увы, я не моряк. Пока добрался до подводной части корабля, или как там это называется у моряков, порвал рукав и поцарапал лицо секундомером, пристегнутым к запястью. Только я сразу этого не заметил. Я заходил в кубрики, заставлял моряков петь и рассказывал, как они, только что вернувшиеся из боевого похода, празднуют Рождество. Нашел добровольцев, которые вызвались сказать пару слов по-английски, и программа шла отлично. Я взглянул на часы, чтобы узнать, укладываемся ли мы в отведенное мне время. Циферблата на них не было. Я жестом показал капитану на его часы, но он мой язык жестов не понял. Наконец я закончил передачу. Позже, в Берлине, мне сказали, что мы пробыли в эфире всего десять лишних секунд. В спешке забыли о цензуре. И я не стал говорить, что «Лейпциг» только поврежден, а не затоплен. К счастью, никто из офицеров не понимал по-английски и никто ничего не заметил.
Удивительно, с какой выдумкой эти грубые низкорослые моряки украсили свою темную нору — иначе не назовешь — на Рождество. В углу большая рождественская елка, сияющая электрическими свечами, а вдоль стены матросы устроили выставку фантастических поделок. Одна из них представляла собой миниатюрный каток в центре заснеженного горного курорта, на котором парочки демонстрировали чудеса фигурного катания (приспособление с магнитом заставляет фигуристов двигаться). Другой экспонат изображает [229] побережье Англии, и рядом с ним, на воде, с помощью электрического устройства происходит самое настоящее морское сражение. После передачи мы уселись за длинным столом, офицеры с матросами вперемешку, что шокировало моего обер-лейтенанта. Все ели и болтали. Командир выставил чай с ромом, а потом постепенно дело дошло и до мюнхенского пива. Мы с обер-лейтенантом испытывали некоторые трудности, стаканов не было, и приходилось пить из горлышка. Ближе к полуночи все стали слегка сентиментальны.
«Почему эти англичане воюют с нами?» — спрашивали меня матросы, но не время и не место было раскрывать мои собственные чувства. Тем не менее произвел впечатление высокий моральный дух экипажей подводных лодок, а еще больше поразило полное отсутствие прусской кастовости. Офицеры и матросы за нашим столом, казалось, чувствовали себя на равной ноге, и всем это нравилось.
Мы возвращались в отель пешком при свете луны и, после заключительной порции спиртного, легли спать в три часа ночи.
Надо обязательно воспроизвести рождественскую листовку доктора Лея. «Фюрер всегда прав. Повинуйтесь фюреру. Мать — высшее проявление женственности. Солдат — высшее проявление мужественности. Бог не наказывает нас этой войной, он дарует нам возможность доказать, достойны ли мы нашей свободы».
Гиммлер неожиданно отменил разрешение кафе и барам работать всю ночь в канун Нового года и предостерег население против чрезмерного употребления алкоголя. Боится, что ли, что люди в этой стране загуляют, напьются (что обычно большая редкость для немцев) и выразят свое отношение к войне? В любом случае, в Новый год все обязаны закрыть свои заведения в час ночи.
Целый поток новогодних воззваний от всех вместе и каждого в отдельности: Гитлера, Геринга, Гиммлера и т. д. Гитлер дарит людям надежду на победу в 1940-м. Вот что [230] он говорит: «Сплоченные внутри страны, подготовленные в экономическом отношении и в высшей степени сильные в военном отношении, мы вступаем в новый год германской истории... Пусть год 1940-й станет решающим. Что бы ни случилось, победа будет за нами». Чтобы оправдать войну, он не останавливается ни перед чем и доходит до абсурда. Если бы немцы не были так отравлены пропагандой и не были лишены возможности получать правдивую информацию из-за рубежа, они, наверное, посмеялись бы. Он заявляет, что войну начали «еврейские наемники-реакционеры в капиталистических странах демократии»! Слова больше ничего не значат ни для этого человека, ни, боюсь, для его народа. Он говорит: «Народ не хотел этой войны» (правда), «Я до последней минуты старался сохранить мир с Англией» (ложь), «Еврейские и реакционные поджигатели войны ждали этой минуты, чтобы осуществить свои планы уничтожения Германии» (ложь).
Любопытно, как немцы, которые должны были уже чему-то научиться, стараются запугать англичан хвастливыми угрозами. В «Volkische Beobachter», которая выйдет завтра, Геринг заявляет: «Вплоть до сегодняшнего дня германские самолеты только зорко следили за военными приготовлениями Англии. Но достаточно одного слова фюрера, чтобы направить туда вместо легкого груза, состоящего из фотокамер, разрушительный груз, состоящий из бомб. Ни одна страна мира не открыта так для нападения с воздуха, как Британские острова... Когда германская авиация начнет действовать по-настоящему, то нанесет такой удар, какого не знала еще мировая история».
Холодно, а угля не хватает. Наш курьер сообщил вечером, что в офисе уголь окончился и больше его не достать.