Следующим утром мы направились из горной местности в открытые равнины Кару. Мы преодолели множество препятствий, прорвались через множество стоявших на нашем пути преград, и, хотя нам предстояло еще много приключений, стало ясно, что англичане не смогли нас остановить. Теперь мы продолжали свой рейд на юг. В поселке Марэсбург нас ждали войска, но генерал Смэтс умело провел нас мимо них ночью, и мы продолжили маршрут без единого выстрела.

В это время «Пятерка Денди» стала пользоваться особым вниманием с его стороны. Наши действия во время сражения с 17-м уланским укрепили нашу репутацию, а в равнинной местности служба разведчиков была особенно нужной, поэтому мы двигались далеко впереди колонны, и нас гостеприимно встречали голландские фермеры и философски терпели английские, к которыми мы встречались.

В прекрасных гимнастерках цвета хаки, и на отличных лошадях мы так преобразились, что, когда в английских домах нас спрашивали, кто мы такие, мы в шутку говорили, что являемся «драконами, истребляющими англичан». После пережитых трудностей мы наслаждались жизнью.

Погода улучшилась, долгая зима закончилась, и безоблачные солнечные дни согревали наши сердца. Скоро нам еще раз повезло, потому что к нам присоединился фельдкорнет Бота с отрядом в двадцать пять человек, остатком отряда добровольцев, которые бродили по стране, пока их силы не истощились настолько, что они были вынуждены скрываться в горах. Услышав о нашем появлении, они поспешили найти нас и тем самым возместили наши потери, понесенные со дня перехода на территорию Капской колонии.

Но мы вынуждены были оставить Раубенхеймера, бедро которого было раздроблено во время последнего сражения, а еще через день или два – Коэна, у которого началась гангрена.

Помимо того, что он был храбрецом, Коэн обладал и своеобразным чувством юмора. Впоследствии в английской газете я прочитал, что, когда он был взят в плен и его допрашивал английский офицер, то на вопрос, почему он, еврей и уитлендер, сражался за буров, он ответил, что боролся за свое избирательное право.

Следующая потеря была для меня намного более тяжела. Мой друг Якоб Бусман, который оставался со мной, когда остальные в Свободном Государстве отказались с нами идти, подхватил где-то злокачественную лихорадку. Он держался из последних сил, но все же мы были вынуждены оставить его на ферме, года у него начался горячечный бред. Я оставил его с тяжелым сердцем, потому что знал, что он находится в двойной опасности – от болезней и от англичан. Если бы болезнь пощадила его, то его ждал суд англичан по обвинению в государственной измене. Мои опасения оправдались , потому что примерно через три недели я узнал, что в Грааф Ренье он был приговорен к повешению как мятежник.

Он был первым из нашей «Пятерки Денди», принявшим позорную смерть, но не последним – еще трое были впоследствии расстреляны, как, впрочем, и другие коммандос.

Спустя два дня после того, как мы оставили Бусмана, мы достигли подножия высокой горной цепи, название которой я забыл. Там была дорога, уходившая в узкое дефиле – ущелье, которое называлось Лили Клооф (Ущелье Лили), куда и послали на разведку наш отряд. Мы проехали по ущелью некоторое расстояние, когда увидели, что от нас удаляется партия английских фуражиров, у каждого из которых на лошади было по мешку овса. Бен Котце убил одного из них, местного фермера по имени Браун, который присоединился к войскам, а остальные умчались прочь. Из дома выбежала женщина, чтобы предупредить нас о том, что недалеко находится сильный отряд англичан, и мы вернулись, чтобы сообщить это генералу Смэтсу. В нескольких милях к западу было еще одно ущелье, через которое мы попытались пройти, но там нас тоже предупредили, что дорога перекрыта. Тогда генерал Смэтс сказал, что есть и другие пути, поэтому мы вернулись обратно и ночью, в сопровождении местного проводника, перешли горы по вьючной тропе. Это был длинный переход, мы всю ночь не сомкнули глаз, но утром мы были уже на дальнем склоне гор, в районе Бедфорд, населенном в основном англичанами. Отсюда открывался прекрасный вид на глубокие долины и зеленые нагорья одного из самых плодородных районов Южной Африки. Преследователи остались так далеко позади, что следующие несколько дней мы ехали совершенно спокойно, заходя в дома местных жителей.».

Жители относились к нам вполне доброжелательно, никаких признаков неприязни с их стороны я не заметил, хотя они надеялись, что нас в конце концов окружат, о чем постоянно нам говорили.

Мы видели случайный патруль местного ополчения, от которого, однако, никакого беспокойства не было, потому что они ограничивались наблюдением, и вообще не было никаких неприятностей о того дня, когда на холме появилась английская кавалерийская колонна и не открыла по нам огонь с дальней дистанции. Не желая вступать в бой против собственного желания, мы отошли в узкое дефиле, рассекавшее находившийся перед нами горный массив. Это был хребет большого Винтербергена, и мы остановились на закате в прекрасном месте, окруженном великолепными деревьями, где развели большой костер и провели замечательную ночь, радуясь тому, в какую прекрасную страну мы попали.».

На следующий день наша дорога проходила по еще более красивым местам. Вокруг нас был первобытный лес, и через случайную прогалину среди деревьев мы бросали взгляд на зеленые поля и белые фермы в долинах, лежавших далеко под нами.

Следующим утром, когда мы остановились на живописной поляне, лесник , живший в бревенчатой хижине, рассказал нам о таверне и торговой станции у подножия перевала, который находился рядом с нами и вел вниз. Все живо этим заинтересовались и решили посмотреть, что там находится, поэтому уже к закату мы достигли подножия гор, где стояла большая гостиница, и тут же было несколько полных разным добром складов.

В этой отдаленной местности нашего появления никто не ожидал, и никаких попыток увезти товары со складов под охрану ближайшего военного поста предпринято не было. Владелец складов очень сильно пострадал в результате нашего посещения, потому что в искусстве изъятия английской собственности мы были уже мастерами. Я и не стал бы упоминать об этом эпизоде, если бы в результате этого мы не лишились бы еще одного из «Пятерки денди».

В гостинице оказалось большое количество пива и спиртного, и, хотя многие из нас не пили спиртного больше года, почти никто пьяным не был, кроме Пье де Рю, нашего товарища, который перебрал и уснул, и, когда коммандо покидало гостиницу, про него забыли и он остался там.

Некоторое время спустя мы узнали, что он был обнаружен в номере гостиницы, и поскольку, как и большинство из нас, он был одет в британскую униформу. бедняга был казнен, во всей вероятности прежде, чем его одурманенный мозг смог понять, что с ним происходит.

Ни тогда, ни недели спустя, мы не знали, что всем одетым в хаки полагалась смертная казнь, и, хотя через некоторое время через местных жителей до нас стали доходить слухи о том, что англичане расстреливают наших людей, мы этому не верили. Мы и думать не могли о том, что англичане расстреливают пленных. И только много позже мы узнали о прокламации Китченера, которая предписывала расстреливать всех буров, одетых в хаки. Насколько мне известно, никем из англичан не принимались какие-либо меры, чтобы ознакомить нас с этой прокламацией.

От подножия Винтерсбергена мы продолжили путь в течение следующих нескольких часов в темноте, по извилистой пешеходной тропе, пересекающей покрытые кустарником равнины, и разбили лагерь на открытом месте. На рассвет мы разглядели вдали небольшой поселок Аделаида, но, в нем оказался сильный гарнизон, мы оставили его в покое, и продолжили свой путь на юг по долине, покрытой холмами и оврагами.

Здешние жители тоже были в основном англичанами, которые со всей любезностью демонстрировали нам свои хорошие манеры: в то время, когда мы их грабили, они резали для нас баранов и помогали обчищать свои сады и кладовые. К вечеру к нам подошла колонна из Аделаиды, они стояли, когда стояли мы, и двигались вместе с нами. Когда в темноте мы разбили свой лагерь, огни их костров были от нас на расстоянии в пять-шесть миль. После полудня к нам прискакал вооруженный колонист с соседней фермы, который сказал, что хочет бороться с англичанами. У него была хорошая лошадь и он хорошо говорил по-голландски, поэтому мы приняли его к себе, но теперь, когда мы расседлали коней, он вдруг вскочил на своего коня и умчался прочь. Никто не смог его преследовать, и, поскольку он наверняка был шпионом, который должен был выведать наши планы, мы снова оседлали лошадей и проехали еще час или два, прежде чем встать на ночевку.».

На следующий день мы уклонились к западу и на закате достигли Биг Фиш Ривер. Ее мы перешли вброд., а затем, в миле или двух дальше, на станции Коммадага, перешли железную дорогу, которая шла от Порт-Элизабет вглубь страны. Никаких блокпостов там не было, поэтому не составило никаких проблем до темноты оказаться на другой стороне, а потом, поскольку наши лошади устали, генерал Смэтс приказал расположиться лагерем в сельском доме в пятистах или шестистах ярдах оттуда. Как только мы отпустили животных пастись, прибыл бронепоезд, прожектора которого ощупывали вельд, но, поскольку мы лежали в низине, видеть нас не могли, хотя команда все же подозревала о нашем присутствии, потому что послали наугад несколько снарядов, только один из которых упал в относительной близости от нас. Разрыв не причинил нам вреда, но мы решили, что нас обнаружили, и побежали седлать лошадей. Возник большой беспорядок, прежде чем мы поняли, что англичане стреляли наугад. Тогда мы посмеялись над своими страхами, и, завернувшись в одеяла, спокойно проспали до рассвета.».

Отсюда мы пошли на юго-запад, спокойно пройдя через район Сомерсета, и перед закатом мы были у подножия Зуурбергена, последнего хребта перед тем, как страна начинает плавно снижаться к морю

К настоящему времени мы находились в пределах пятидесяти миль от залива Алгоа. Я никогда во время нашего рейда не знал, какими были намерения генерала Смэтса, потому что он был очень скрытен, но, думаю, в тот момент он планировал совершить внезапное нападение на Порт-Элизабет следующим утром. Когда мы увидели английский отряд численностью около трех тысяч человек, он приказал нам оставаться у подножия гор, хотя мы спокойно могли уйти на восток или на запад. Эти войска прибыли по железной дороге и высадились на станции Коммандага, там, где мы за две ночи до этого пересекли железную дорогу, и, судя по их передвижению, они хотели прижать нас к склонам хребта.

Мы наблюдали за их медленным приближением в течение большей части дня, пока их разведчики не приблизились к нам почти на расстояние выстрела, а потом генерал Смэтс повел нас прямо на склон. Ночь мы провели на первом из параллельных хребтов, которые составляют Зуурберген.

От того места, где мы достигли вершины, мы видели горы – несколько линий горных хребтов, идущих параллельно друг другу, разделенных глубокими лесистыми ущельями, и перспектива попасть в эту местность нас не устраивала. Но войска, приближавшиеся к нам с тыла, не оставляли нам выбора, и мы развели костры и устроились на ночь.

По пути Джек Борриус и я встретили местного пастуха, который сообщил нам, что в соседнем ущелье был большой отряд лошадей. Во время нашего пребывания в Капской колонии ни на одной из ферм мы не могли найти ни одной лошади, потому что англичане забирали их, чтобы лишить нас возможности сменить коней. Пастух сказал, что около пяти сотен лошадей были собраны военными в течение нескольких последних дней при слухах о нашем приближении. Поэтому мы с Джеком перед рассветом оставили коммандо и прошли по хребту несколько миль, пока не нашли место, где можно было спуститься в указанное нам ущелье. Наконец мы нашли ферму, земля вокруг которой была истоптана множеством копыт, но кафр, который появился из леса, сказал нам, что накануне патруль отогнал всех лошадей к побережью, так что нам пришлось оставить затею найти свежих лошадей и мы, заведя лошадей в загон, растянулись под тенистым деревом и уснули.

Несколько часов спустя мы были разбужены несколькими людьми, которые оказались здесь в поисках еды. Они разбудили нас и велели прислушаться. слушать. Вскочив на ноги, мы услышали звук отдаленного винтовочного огня, который доносился с той стороны, где мы утром оставили коммандо. Ясно было, что коммандо вступило в бой, и скоро мы увидели нескольких наших людей на противоположном склоне ущелья, которые, как муравьи, ползли по крутому склону. До них было около мили, но можно было понять, что дела их плохи – они были сильно растянуты и по ним стреляли с той стороны, где должен был находиться враг.».

Мы поймали лошадей и повели их на склон, на который поднимались коммандос, и, оказавшись наверху, мы увидели, что наши по вершине хребта бегут к нам. Чтобы добраться до нас, им потребовалось больше часа, и они сказали, что, пока они расположились на отдых, большой отряд англичан неожиданно открыл по ним огонь.

После обмена выстрелами коммандо отступило вглубь гор, только с одним раненным и несколькими убитыми лошадьми. Раненный получил пулю в лицо, но двигался самостоятельно. Теперь мы занимали следующий гребень. Отсюда было видно, что первый гребень занят множеством английских всадников. Они были прямо перед нами, и нас разделяло только ущелье. Подтянувшись, они открыли по нам огонь из пулеметов и легких пушек. Я не знаю, как им удалось втащить их на гору, но теперь возможность прорваться была для нас потеряна, и оставалось только отступать, а за спиной у нас лежали тянувшиеся на несколько миль горы, покрытые лесом и изрезанные ущельями.

Непосредственная опасность нам пока не угрожала, потому что у нас было хорошее укрытие, но обстановка все же осложнилась.

До сих пор у нас не было никаких трудностей с пополнением запасов с ферм, расположенных на нашем пути, поэтому о том, чтобы запастись впрок, никто не думал, так что в результате, оказавшись в безлюдной местности, мы почти сразу начали голодать. Вокруг росли странные дикие плоды, которые называли «хлеб готтентота», похожие на большие ананасы. Они съедобны только в определенное время года, но мы, прибывшие с севера, этого не знали. Один ин людей попробовал эти плоды и нашел их вкусными, что имело очень неприятные последствия.

Я их есть не стал, а вернулся к огневому рубежу, чтобы стреножить лошадей, которые оказались свободными, и, вернувшись, с удивлением обнаружил, что половина наших людей корчится на земле в судорогах рвоты, многие из них были при последнем издыхании. Смэтсу было хуже всех, так что половина нашего отряда, которая была в порядке, осталась без командующего, который лежал без сознания.

Сильный отряд английской кавалерии уже спускался с противоположного склона ущелья, готовясь атаковать нас. Сзади нас, насколько хватало взгляда, были горы. У нас не было еды и мы не могли уйти, оставив больных. Положение было критическим.

Основная опасность в данный момент исходила от солдат, которые приближались к нам. Некоторые из них уже достигли дна ущелья и, спешившись, открыли по нам огонь.

Коммандант ван Девентер был слишком плох, чтобы командовать, но Бен Боувер, хоть и чувствовал себя неважно, все же оказался в состоянии приказать всем, кто мог держать в руках винтовку, рассредоточиться по вершине хребта. До заката оставалось недолго, и уже стало темнеть, поэтому я не думаю, что наша стрельба нанесла англичанам большой урон, но все же они развернулись и отошли к своим лошадям, а затем поднялись на противоположный склон, и скоро там загорелись их костры, что означало, что ночью они никуда не двинутся.

Те из нас, кто занял гребень, теперь получили возможность проведать остальных, и то, что мы увидели, нас не порадовало. Больным стало еще хуже. Генерал Смэтс был совсем плох, и ван Девентер, его заместитель, немногим лучше. Стоны и крики больных показывали, что ехать они не могут, и оставалось только ждать, но при этом нельзя было допустить, чтобы дневной свет позволил англичанам окружить нас. Ту ночь я забуду нескоро. Было темно, костров мы не разводили, а со стороны моря дул холодный ветер. Те, кто не был болен из-за ядовитых плодов, голодали. Мы знали, что, если больные не оправятся вовремя, чтобы смочь уйти от преследования, наша экспедиция на этом бы и закончилась, и сидели около больных, ожидая, когда они оправятся от последствий отравления. Однако ближе к концу ночи люди стали приходить в себя, и к рассвету тех, кто не мог стоять, было не более двадцати. Смэтс тоже не мог стоять, но распоряжаться мог, и приказал, чтобы тех, кто не мог стоять, привязали к седлам, и коммандо должно было уходить дальше в горы. Сам он мог держаться на лошади, и мы в тусклых предрассветных сумерках стали спускаться в следующее ущелье. Дойдя до его дна, мы оставили больных там, а сами стали подниматься на противоположный склон, который был так же крут, как тот, который мы преодолели во время нашего отступления из Стормбергена.» «

Подъем больных был очень трудной задачей, которая осложнялась тем, что англичане подняли орудия на верх второго хребта, где мы провели предыдущую ночь, и стали стрелять по нам, пока мы понимались. Расстояние было очень велико, и среди нас упало только несколько снарядов, и главное их действие было в том, что они побудили здоровых действовать активнее, а больных придти в себя. Многие из них попросили отвязать их от лошадей и спустить на землю, потому что в таких обстоятельствах не хотели оставаться связанными.

Я поднялся на вершину хребта одним из последних, потому что вел свою лошадь и мула очень медленно, чтобы сберечь их ноги. Когда я добрался до вершины и оглянулся назад, то с удивлением увидел, что генерал Смэтс все еще находится ниже меня, с тремя или четырьмя людьми, которые были с ним, а по тропе спускается отряд английских разведчиков, которые шли по оставленному коммандо следу. Судя по тому, как они спускались, скоро они должны были наткнуться на Смэтса и его людей, и было ясно, что времени терять нельзя. Я привязал животных к ближайшему дереву и стал где бегом, где ползком спускаться вниз. Пули разведчиков меня не задели. Когда бывшие со Смэтсом люди услышали стрельбу наверху, они подняли его на лошадь и поддерживали его по двое с каждой стороны, чтобы он не упал, начали продвигаться мне навстречу.

Мы не стали следовать за коммандо, потому что представляли бы собой очень хорошую мишень, но вместо этого отклонились вправо, где был овраг, по которому можно было пройти незамеченными. Когда мы поднялись наверх, я сходил за своими животными, и мы пошли на поиски коммандо, которое ожидало нас на поляне.

Мы были теперь в самом сердце гор, так далеко от ферм, что здесь встречались буйволы, мы часто видели их следы и места, где они валялись в грязи. Из больных никто не умер, и большинству из них было намного лучше, возможно, потому что им пришлось двигаться. Генерал Смэтс и еще несколько человек все же были пока в опасности, поэтому было решено остановиться на день, чтобы больные пришли в себя перед длинным переходом, поскольку наши разведчики сообщили, что враг отошел назад. Теперь самое главное было найти еду. Несколько отрядов были разосланы в разные стороны, чтобы найти краали местных кафров, дым от которых мы иногда замечали в разных местах. После того как в течение нескольких часов мы продирались через густой подлесок, мы нашли несколько хижин, покинутых обитателями – красными кафрами, и нашли там запасы проса, которого было достаточно для коммандо.».

Днем мы продвинулись глубже в горы, и, когда мы поднялись на высокое покрытое травой плато, нам открылась перспектива на расстоянии в тридцать пять миль – белые дюны, и серый туман, который был Индийским океаном. Мы ликовали, поскольку знали, что теперь мы проникли на юг дальше, чем любое другое коммандо за все время войны, и были первыми, кто смог увидеть берег.

После наступления темноты, встав лагерем на высоком плато, мы могли видеть огни Порт-Элизабет, мерцающие вдали, и это усиливало нашу веру в то, что генерал Смэтс, несмотря на его болезнь, все еще намеревается пойти туда. Следующим утром мы спустились в красивую долину, заросшую столетними деревьями, и здесь разбили лагерь и отдыхали оставшуюся часть дня, все еще питаясь вареным просом.

Один из наших людей знал эту местность, потому что в прежние времена охотился здесь на слонов и буйволов, и он сказал что помнит о том, что здесь должна быть тропа, ведущая на юг, по которой можно выйти в долину Сандэй-ривер, где можно было бы захватить маленькую деревню Байвилль.

Когда это стало известно, маленький отряд, включавший в себя и «Пятерку денди», был отправлен на разведку и фуражировку. К несчастью, мои животные ушли вглубь леса, и я отстал от остальных. Я шел за ними, пока не попал из горной местности в широкую долину, по которой Садэй-ривер стекала к океану. Долина заросла густым кустарником высотой десять-двенадцать футов, из которого я должен был с большим трудом выбираться, и вернулся к коммандо уже в темноте, усталый и расстроенный.

Джек Борриус и его пираты еще не возвратились, но той ночью мы все же пошли вперед, потому что наши запасы зерна подошли к концу.

Мы вели наших лошадей в темноте между высокими склонами; по хорошо утоптанной дороге, которая, извиваясь, уходила вниз в долину, и к рассвету мы достигли Сандэй-ривер, в месте, где горы расступались и в просвете между ними была видна большая ферма.

Генерал Смэтс оставался бледным и слабым, но все же послал за мной и поблагодарил меня за то, что два дня назад я предупредил его о приближении англичан.

Некоторое время после восхода солнца Корнелиусу Вемлаасу, Генри Риттенбергу и мне приказали разведать маршрут вдоль течения реки, и мы отправились в путь, который оказался последним для моих товарищей. Пройдя вдоль реки и расспросив местных, мы узнали, что недалеко находится отряд пеших белых, и, подъехав ближе, обнаружили там Джека Борриуса с его отрядом. которые сидели под деревьями. Сам Джек страдал от полученных им ужасных ран. В Байвилль они вступили, не встретив сопротивления, но на обратном пути столкнулись с английским патрулем, и в этой стычке пуля выбила ему левый глаз, оставив только заполненную засохшей кровью впадину. Кроме этого, его правая рука была раздроблена, но он отказался остаться, и мы нашли его лежащим и страдающим, но полным решимости оставаться с коммандо. Пока мы были заняты с ним, подъехал генерал Смэтс. Он приказал Бену Котце принять командование над пятеркой денди и приказал разведать путь в боковую долину, чтобы посмотреть, выходит ли она из гор, потому что собирался войти в долину Сандей-ривер ниже по течению.

Бен Котце взял с собой Риттенберга и меня вместе с Вермаасом и одним из людей ван Девентера по имени ван Онселен, который присоединился к нам добровольно. Мы впятером пошли вперед, тщательно выбирая дорогу, и уже в конце дня обнаружили, что долина заканчивается тупиком, упираясь в один из последних хребтов Зуурбергена.

Котце оставил с собой ван Онселена и приказал нам троим из «Пятерки денди» подняться на возвышавшийся перед нами склон и посмотреть,, что находится дальше. Уже ведя лошадей вверх по склону, мы услышали крик, и ван Онселен догнал нас., чтобы сказать, что я должен вернуться, потому что Котце решил, что моя лошадь слишком бросается в глаза, и вместо меня должен пойти он, ван Онселен. То обстоятельство, что моя серая пони оказалась слишком яркой, спас мне жизнь. Трое поднявшихся на вершину угодили прямо в руки английского патруля, который сидел там в засаде, и. поскольку на них была английская униформа цвета хаки, их расстреляли на месте. Их похоронили там же, и их могилы – самые южные из всех могил погибших республиканцев.

Об их судьбе мы узнали намного позже. В тот момент все, что мы видели и слышали, была стрельба и много солдат на фоне неба, поэтому мы поехали назад.

В сумраке мы встретили коммандо, двигавшееся в нашем направлении, и когда мы сказали генералу Смэтсу, что в том направлении прохода нет, он дал команду остановиться на ночь.

На рассвете следующим утром, пока мы седлали лошадей, англичане открыли огонь, снаряды летели над нашими головами. Никто не пострадал, но нам пришлось отойти в вглубь гор, вместо того, чтобы выйти на открытую местность. Во время отхода мы потеряли еще трех человек. Они искали своих лошадей, когда начался обстрел, и, поскольку их отсутствия никто не заметил, остались сзади. По сообщению английской газеты, которую мы потом прочитали, один из них был повешен как мятежник, потому что был британским подданным – шестой из нашего отряда, кто был казнен, не считая троих, убитых басуто.

Как я сказал прежде, мы не слышали о прокламации лорда Китченера против ношения британской военной формы, и я продолжал носить гимнастерку лорда Вивьена со всеми значками и знаками различия, и знаком отличия 17-го уланского полка – черепом с костями – на шляпе, не особо гордясь своими трофеями и не думая о том, что подвергаю себя смертельной опасности. Пройдя немного по этому дикому ущелью, после полудня мы нашли проход, который давно не использовался, сделанный, как говорили, сэром Гарри Смитом во время войн с местными племенами в пятидесятых годах.

Этот проход шел через темное ущелье, с обеих сторон был густой лес из толстых деревьев, сам он зарос кустарником, но все же был еще в неплохом состоянии. Главный его недостаток был в том, что он вел на север, в равнины Кару, откуда мы прибыли, а наше намерение было в том, чтобы выйти к морю, но под давлением англичан мы были вынуждены двигаться туда, куда было можно. Мы начали подъем, не зная, есть ли наверху англичане. Если бы это было так, мы попали бы в ловушку, но, к счастью, этот проход был открыт и верхняя его часть была свободна. Мы с Эдгаром Данкером шли впереди как разведчики и нашли около дороги человеческий скелет, оставшийся здесь с давних пор, и повесили ухмыляющийся череп на кол, как предупреждение нашим преследователям.

Недалеко от верхней части прохода было плоское место с руинами старого здания и остатками окруженной стеной садов и огородов, и, поскольку мы видели, что английские войска остались далеко внизу, генерал Смэтс приказал нам остановиться здесь, потому что он и многие другие все еще плохо себя чувствовали. Больные и раненые вместе с бедным Джеком Борриусом расположились отдельно, остальные пустили лошадей пастись и отдыхали, любуясь окружавшей нас прекрасной природой.

В это время из леса вышло стадо одичавших быков, нескольких мы застрелили, и это дало нам достаточный запас свежего мяса, которое мы зажарили на кострах. Затем большинство растянулось под деревьями, чтобы отдохнуть.

К пяти часам пополудни мы стали подниматься. Бен Котци, Николас Сварт и я сидели, греясь на солнце, на стене недалеко от того места , где проход заканчивался. Внезапно, пока мы разговаривали, мы увидели, что в ущелье, примерно в ста ярдах от нас, появился отряд всадников. Криком дав сигнал тревоги, мы схватили винтовки и залегли вместе с теми, кто был рядом с нами. Англичане, наверное, думали что мы пошли прямо по хребту, поскольку двигались группой примерно в тридцать человек, без авангарда, и , очевидно, наше присутствие здесь для них было не меньшим сюрпризом, чем для нас их появление, но мы первыми опомнились и открыли огонь.

Англичане не могли развернуться на узкой дороге, поэтому они повернули лошадей и поскакали назад со всей возможной скоростью. Они не могли сойти с тропы, потому что склоны ущелья были слишком круты, и в беспорядке поскакали вниз по тропе.

Они столпились и отчаянно толкали друг друга , стремясь уйти от нашего огня, и в результате падали и врезались в деревья по краям дороги. Дорога стала еще более неудобной из-за убитых и раненых лошадей, и мы слышали ругань англичан, которые не могли через них перебраться. Только несколько человек смогли достичь основания перевала, и я в просвет мог видеть, как они нахлестывают лошадей. Остальные бросили лошадей и спрятались в лесу, начав обстреливать нас, так что мы не решились спуститься, чтобы забрать оружие и боеприпасы, находившиеся в седельных сумках лошадей. Основная английская колонна, бывшая первоначально в начале прохода, теперь переместилась ближе, и, когда она добавила свой огонь, мы ушли наверх, чтобы избежать жертв.

После наступления темноты мы спустились по дальнему сторону гор, все еще по дороге сэра Гарри Смита, и дневной свет нашел нас снова в Сомерсетском дистрикте. Мы теперь были на той же стороне гор, что и пять дней назад, и, хотя оказались не в состоянии пройти дальше на юг, все же были рады выбраться из гор и оказаться на открытом месте.

Как только рассвело, мы остановились на ферме на несколько часов, и здесь генерал Смэтс собрал нас вместе. Он сказал, что мы достигли поворотного пункта в экспедиции, и сказал нам, что теперь он собирается идти в сторону Атлантического побережья, в населенные районы Юго-Западного Кейпа. Поблагодарив всех за перенесенные трудности, он сказал, что принял решение разделить наши силы – частью для того, чтобы ввести в заблуждение англичан, частью для того, чтобы облегчить задачу обеспечения, потому что жители районов, через которые мы проходили, жаловались на то, что такой большой отряд им очень трудно снабдить всем необходимым. Поэтому он предложил отделить половину отряда и поставить над ним комманданта ван Девентера, сам он возьмет под свое начало остальных. Оба отряда должны двигаться самостоятельно и соединиться в конце пути далеко на западе.

Он все еще выглядел бледным и нездоровым, но его дух был неустрашим, и в полдень он приказал тем из нас, кто оставался с ним, седлать лошадей, и мы отправились в дальний путь, сопровождаемые приветствиями и прощаниями людей, оставшихся с ван Девентером, которые должны были отправиться в путь позже. Мы двигались до заката, затем остановились на ночь на заросшей терновником равнине. Следующим утром мы пересекли широкую равнину, на которой чередовались участки, заросшие кустарником, с открытыми местами, по которой двигались до полудня, когда решили сделать привал в обширной поросшей лесом низине.

Перси Виндола и Фрица Балога из «Пятерки денди» послали на соседнюю возвышенность часовыми, и с того места, где мы сидели, хорошо было их видно – они сидели под деревом, разговаривая друг с другом, а их лошади позади них щипали траву. Внезапно дюжина английских солдат появилась из леса в тылу и окружила их на наших глазах.

Расстояние между нами было около половины мили, и когда мы поняли, что случилось, «Пятерка денди» (состоявшая теперь из шести человек) помчалась к лошадям и, сопровождаемая немногими, у кого лошадь оказалась под рукой, помчалась по склону. Солдаты были настолько увлечены своими пленниками, что не замечали нас, пока мы не приблизились к ним, тогда они дали беспорядочный залп, вскочили на лошадей и ускакали, оставив пленников.

Крича спасенным следовать за нами, мы погнались за патрулем и приблизились к солдатам на тридцать-сорок ярдов, выбив троих из седла. Еще двое, лошади которых были убиты, сдались, а остальные скрылись в кустарнике.

Мой друг, Джек Бакстер, один из людей Боувера, ехал рядом со мной, и мы выбрали одного из убегающих солдат. Мы приблизились к нему на расстояние, достаточное, чтобы приказать ему остановиться, но он продолжал скакать, не обращая на нас внимания. Мы стреляли в него, но промахнулись, потому что стрельба с седла требует опыта, и он, возможно, убежал бы, если бы на его пути не оказалось ограды из проволоки. Он соскочил с лошади, перепрыгнул через ограду и исчез в зарослях кустарника. Почти сразу мимо наших ушей просвистели его пули. К счастью, его меткость уступала его храбрости, и мы с Бакстером смогли уйти в лес, где он нас не видел. Мы спешились, привязали лошадей и стали искать его. Пробравшись под забором, мы стали ползти от дерева к дереву, пока не определили его местонахождения. Мы не хотели рисковать вступать в поединок с таким находчивым противником, поэтому опустошили магазины в том направлении, где заметили движение. Дальше было тихо, и мы, сделав на всякий случай еще несколько выстрелов, пошли туда и нашли его, лежавшим лицом вниз, прошитого пулями, но все еще сжимавшим винтовку. Мы разбили винтовку, забрали боеприпасы и вернулись, забрав и его лошадь, и вернулись к своим, чувствуя себя почти расстроенными из-за того, что лишили жизни такого храброго человека.

Остальная часть принимавших участие в стычке собралась вокруг убитых солдат. Там же были раненые и пленные, и, сняв со всех из них обувь (задача неприятная, но необходимая, потому что с обувью у нас были проблемы), мы поехали назад к коммандо.

Во время этого возвращения Бен Котце и Эдгар Данкер уклонились далеко в сторону, и вскоре мы услышали несколько выстрелов и поскакали туда. Подъехав к ним, мы нашли их сидящими на лошадях, сильно возбужденными, а рядом лежали двое убитых англичан – офицер и рядовой. Оказалось, отойдя от нас, они объезжали заросли колючих кустов, когда неожиданно столкнулись с небольшим английским патрулем. Столкновение было столь неожиданным, что они не смогли ничего предпринять, и Данкер крикнул: «Не стреляйте, мы из 17го уланского!», на что командир патруля капитан Уотсон сказал: «Я вам не верю, все люди Смэтса одеты в хаки. Руки вверх!» Тогда Котце и Данкер, у которых были револьверы «Уэбли», одновременно выстрелили, убив капитана Уотсона и одного из солдат и серьезно ранив еще одного, который смог ускакать вместе с остальными.

Это было очень неприятным инцидентом, поскольку ношение нами британской униформы, без сомнения, стало причиной смерти этих двух людей, и хотя мы не знали ничего пока еще о прокламации лорда Китченера, лицо генерала Смэтса вытянулось, когда он об этом услышал. Действительно, много позже, когда мы встречались с лордом Китченером, он привел этот самый случай в обоснование казни многих наших людей, носивших хаки.

Как бы там не было, я только могу сказать, что никто из нас не носил английскую униформу с целью ввести врага в заблуждение, а только по необходимости.

Мы не встретили больше солдат в тот день, и после полудня коммандо прошло еще примерно десять миль и встало там на отдых. Следующим утром, пойдя на разведку, я встретил санитарный фургон с доктором и несколькими санитарами, которые принесли раненых накануне. Врач уже знал обстоятельства смерти капитана Уотсона, поскольку с возмущением говорил об убийстве с помощью английской формы, хотя не упомянул о прокламации, очевидно, считая, что мы и так об этом знаем. После этого мы несколько дней спокойно двигались на запад, за это время не произошло ничего интересного, за исключением того, что однажды вечером мы оказались ввиду крошечного поселка Хобсонвилль, где был гарнизон в дюжину человек, с которым «Пятерка денди» имела столкновение, во время которого один из людей Боувера был ранен в бедро. Чтобы избежать дальнейших жертв, мы проскакали мимо домов и видели, как англичане бросились к лошадям и ускакали, поскольку увидели приближающееся коммандо.».

Там было два хороших магазина, и несколько военных складов, так что мы пополнили свои запасы, и провели ночь, наслаждаясь консервами и прочими деликатесами.

Так мы неторопливо путешествовали, пока не достигли железнодорожной линии Порт-Элизабет – Грааф-Рейне, которую пересекли ночью. Бронепоезд послал вслед нам несколько снарядов, чтобы ускорить наше движение. На следующий день мы увидели город Абердин, лежавший от нас на расстоянии в семь-восемь миль, и, поскольку в его предместьях был большой лагерь, мы не нуждались в местных фермерах, чтобы узнать о том, что ожидает нас впереди.

Мы оценили численность войск приблизительно в полторы тысячи человек, поэтому добрались до большой фермы, чтобы держать их под наблюдением. Они не были готовы, но мы знали, что скоро они выступят против нас, тем более что их патрули продолжали объезжать местность в течение всего дня.

Тем днем мы шли дальше, пройдя немного севернее гор Камдебо, в десяти или пятнадцати милях от них. На следующий день мы достигли их подножия, все это время английская колонна шла по нашим следам, а более мелкие отряды кружили вокруг, стараясь нас окружить. Генерал Смэтс не хотел вступать в бой, имея столь малые шансы на победу, поэтому прошли по ущелью и на закате поднялись на перевал , по которому и прошли.

К сожалению, прекрасная погода, которой мы наслаждались в последнее время, теперь изменилась. Стало холодно, начались дожди, и когда темнота настигла нас, мы должны были остановиться на склоне из страха сорваться в пропасть. Ледяной ливень продолжался всю ночь, возможности развести огонь не было , поэтому мы до рассвета сидели рядом с лошадьми, замерзшие и промокшие. Коммадант Боувер и еще двое так закоченели, что, когда рассвело, их пришлось нести в одеялах в долину, где стало возможным развести костер, пока генерал Смэтс, Джек Борриус и остальные больные и раненые продолжали страдать.

Все еще шел дождь, когда мы прошли по холодному нагорью, очевидно необитаемому. На севере лежал мир бесплодно-выглядящих пиков и вершин, затянутых тяжелыми облаками, вид, от которого сжимались наши сердца, поскольку, с английской колонной в тылу, нам предстояло стать голодными и замерзшими альпинистами.

К полудню дождь прекратился, выглянуло солнце, и после долгого пути по раскисшей грязи мы наткнулись на ферму, где было топливо , чтобы высушить одежду, и стадо овец для пропитания.

Пикет, который был отправлен к перевалу, который мы перешли накануне, через некоторое время вернулся с известием, что английская колонна приближается к вершине.

Генерал Смэтс послал пятерку денди и другие группы найти спуск с южного склона горы, поскольку он всегда хотел иметь путь для отхода.

Мы поехали к тому месту, где вроде бы начиналось ущелье, но, добравшись до края плато и посмотрев вниз, мы увидели, что там нас ожидают англичане. Другие разведчики принесли такие же сообщения. Все выходы с плато охранялись, что неприятно напоминало нам ситуацию на Стормбергене. Однако здесь ситуация складывалась получше – владелец фермы, на которой мы остановились (и овец которого съели), предложил нам провести нас по известной ему тропинке, и, пройдя пять-шесть миль до другого перевала, он привел нас к козьей тропе, которая вела к основанию плато. Когда стемнело, мы взяли лошадей под уздцы и через два часа безо всяких приключений были у подножия плато. Чтобы окончательно оторваться от преследователей и выехать из заросшего кактусами участка вокруг плато, мы продолжили свой путь до рассвета.

Этот кактус (колючая груша) был привезен из Центральной Америки приблизительно пятьдесят лет назад, и нашел в Кару такие благоприятные условия. Что теперь целые области заросли этим бесполезным растением. Наш путь проходил через целый лес этих противных растений, достигавших иногда ста двадцати футов высоты.

Вскоре после восхода солнца мы достигли реки Каррига, которая берет начало в горах, которые мы только что оставили, и течет на юг, пересекая равнину.

Мы разбили лагерь в течение дня на ее лесистых берегах, не видя никакого признака присутствия англичан. Утром «Пятерка денди», за исключением меня и моего дяди (и Джека Борриуса) отправилась за фуражом. Я не пошел с ними, потому что Смэтс приказал мне переправиться через реку и поехать на холм на другом берегу, чтобы осмотреть страну в сторону Абердина. Перед тем, как отправиться, я попросил дядю присмотреть за моим мулом, и это был последний раз, когда я видел кого-то из них. Было хорошо, что я отправился на своем быстром арабском скакуне, потому что в тот день его быстрые ноги спасли меня. Я провел на холме много часов, не замечая ничего примечательного, но. когда генерал Смэтс послал днем посыльного с распоряжением покинуть это место за полчаса до заката, я послал с ним предупреждение, что не могу видеть того, что происходит на реке, потому что заросшие густым лесом берега мешают наблюдению.

Когда я по положению солнца решил, что мое время вышло, то отправился вниз по реке, туда, где на другом берегу расположилось коммандо. Около брода в просвете стоял сельский дом, и, чувствуя жажду после моего долгого пребывания на горячем солнце, я заехал туда, чтобы попросить чашку кофе. Старая леди в доме хотела удовлетворить мое желание, но, поскольку чайник не кипел, она предложила мне посидеть, пока она не растопит очаг. Я знал, что на закате коммандо снимется, поэтому решил не ждать, а. попрощавшись, уехал прочь.

Я не прошел и тридцати ярдов, когда услышал топот многих лошадей, и, оглянувшись, увидел отряд английских солдат, которые рассыпались по поляне и стали окружать дом.

Если бы я все еще был там, то должен был быть пойман в полной форме хаки, и это было бы моим концом, но здесь в открытом моя английская форма спасла меня, поскольку солдаты приняли меня за одного из своих, и позволили мне ускакать. Видя это, я пошел медленно, пока не скрылся среди деревьев, и затем пришпорил коня, чтобы поднять коммандо.

Я пересек брод, и, перейдя на другой берег, оглянулся назад, чтобы увидеть, что англичане обнаружили свою ошибку и преследовали меня как собаки на свежему следу. Мой серый пони меня не подвел, и я был в состоянии держать дистанцию между моими преследователями, стреляя на ходу, чтобы дать сигнал коммандо, поскольку понимал, что, если этот отряд застанет коммандо врасплох, это будет большой неприятностью.

Мне оставалось проскакать приблизительно шестьсот ярдов, и когда я оказался среди наших людей, я увидел, что они бежали в заросли, где были привязаны их лошади.

Времени не было ни секунды, потому что при той скорости, с которой англичане приближались, они должны были быть здесь прежде, чем лошади будут выведены и оседланы. Пятнадцать или шестнадцать человек были уже готовы, и Смэтс приказал им выдвинуться вперед и задержать приближающихся англичан, пока остальные не будут готовы.

Во главе с коммандантом Боувером мы поскакали назад, но прежде, чем успели отъехать на небольшое расстояние, появилось около ста английских всадников, которые стали стрелять в нас. Мы соскочили на землю и тоже стали стрелять, англичане тоже спешились и открыли сильный огонь, заставив нас отступить за небольшую насыпь, которая стала для нас хорошим укрытием.».

Здесь наше положение для стрельбы было очень удобным, и наш огонь был столь эффективен, что англичане отошли в густой кустарник, откуда снова открыли плотный огонь, но мы пригнулись и никого не задело.

К этому времени мы хорошо выполнили приказ задержать врага, пока коммандо не соберется, но мы видели группы английских всадников, которые просачивались через кустарник вокруг нас, их число все время увеличивалось, и, что было намного хуже, на возвышенности слева от нас они устанавливали полевое орудие. И через несколько минут над нами стали рваться снаряды, от которых насыпь не защищала. Боувер, смело встав на край насыпи, осмотрел наш тыл, и, увидел, что коммандо отходит, и таким образом наша задача выполнена. Когда он видел коммандо, оно отходило на юг, вниз по течению реки, и мы отступили туда же. Когда англичане это увидели, они стали преследовать нас.

Солнце заходило и начинались короткие сумерки, уступающие темноте, иначе для нас все было бы еще хуже. Войска преследовали нас по пятам, крича и стреляя, и, если бы это было днем, то, я думаю, они бы нас всех захватили.

Моя униформа хаки спасла меня в второй раз в тот день, поскольку группа солдат приняла меня за своего, крикнув , чтобы я поторопился, но больше ничего не заметив.

В кустарнике и англичане и буры разделились на меньшие группы, от одного до трех человек, и все перемешались. Скоро совсем стемнело, и я, чтобы избежать случайностей, остановился в роще, чтобы пропустить солдат вперед. Я долго ждал, пока шум не стих, и потом увидел, что впереди загорелись костры – это англичане остановились на ночь.

Я не мог сказать, что было с моими товарищами, но мое собственное положение было достаточно затруднительным, поскольку на моем пути был враг, а коммандо уходило.

Когда я думал, что солдаты успокоились, я осторожно поехал, с трудом выбирая путь через кустарник, поскольку была темная ночь. Через час или два я обошел вокруг их лагеря и снова вышел к реке и пошел по течению.

Наконец я увидел свет из окна и, подкравшись ближе, увидел пятерых из нашего арьергарда, разговаривавших с жителями дома.

Я сразу присоединился к ним, желая услышать новости об остальной части нашего отряда, но они ничего не знали, и тем более не знали того, что случилось с коммандо. Поскольку искать следы темной ночью было бесполезно, а наши лошади устали, мы перекусили и прошли некоторое расстояние, чтобы заночевать среди деревьев, твердо надеясь на следующий день встретить наших людей. Незадолго до рассвета мы оседлали лошадей, пересекли реку и поднялись на конический холм на другом берегу, с которого открывался обзор всей равнины.

По дороге мы встретили еще двух наших, отставших прошлой ночью, и оставшихся в зарослях на берегу. Теперь нас было восемь, и, добравшись до подножия холма, мы оставили лошадей и поднялись наверх. Когда мы достигли вершины, солнце поднялось, и, как моряки на корабле, мы с тревогой осмотрели горизонт в поисках признаков коммандо, но страна на юге была совершенно пуста, мы не видели ни одного всадника.

Очевидно, генерал Смэтс шел всю ночь, потому что, хотя равнина была видна на расстояние в полдня пути, он и его люди исчезли, и прошло несколько недель, пока мы не смогли снова увидеть их.

В течение долгого времени мы оставались на вершине, все еще надеясь увидеть своих, но дождались только появления на противоположном берегу реки вчерашней английской колонны, поэтому мы поторопились сесть на лошадей и постарались добраться до более безопасного места. Найдя менее заметный холм, мы оставили наши животных пастись на соседней поляне, пока сами лежали среди валунов, наблюдая за продвижением врага. Вместо того, чтобы, как мы ожидали, продолжить движение, они встали лагерем на ферме на расстоянии трех миль от нас. Это было плохо, потому что мы собирались найти след коммандо, но теперь, когда англичане стояли у реки и выслали во все стороны патрули, мы не могли появиться на открытой местности, и вынуждены были позволить впустую проходить драгоценному времени, а коммандо тем временем продолжало удаляться от нас.

Они задержали нас почти до заката, а затем пошли на юг, из чего мы сделали вывод, что они планируют совершить ночной марш по следу генерала Смэтса. Поэтому нам оставалось только ждать, когда скроется последний всадник, а потом мы отправились на ферму, чтобы получить информацию.

Стемнело прежде, чем мы ее достигли, и владелец, зажиточный голландский фермер по имени ле Руа, сразу рассказал нам все новости, которые он смог услышать от солдат и офицеров в течение этого дня.».

Во-первых он сказал, что три или четыре человека из нашего отряда были схвачены, и один из них, мой друг Джек Бакстер, был казнен тем утром на соседней ферме за то, что на нем была английская форма.

Мы были ошеломлены. Жители районов, через которые мы прошли, возможно, не знали о смертной казни, иначе они, конечно, упомянули бы об этом, и только когда ле Руа показал нам недавнюю газету, содержавшую прокламацию лорда Китченера, мы поняли положение вещей. Мы также впервые узнали о том, что некоторые из наших были расстреляны по той же причине, но их имена узнали намного позже, когда другие газеты попали к нам в руки.

Из того, что я мог разобрать, сначала казни проходили обычным порядком, но теперь по какой-то причине, возможно, из-за убийства капитана Уотсона, они стали публичными. От батрака, который подошел к нам, мы узнали детали расстрела Бакстера, из чего я понял, что и сам несколько раз был на волосок от подобной судьбы, и не стал терять времени, сняв английскую форму и переодевшись в пальто, которое позаимствовал у хозяина, который также снабдил имевшейся у него гражданской одеждой моих товарищей.

Относительно коммандос, ле Руа сказал, что генерал Смэтс, как полагали, достиг Свартбергена, большого горного района, пики которого мы видели этим днем, вырисовывающимися на фоне неба в пятидесяти или шестидесяти милях на юг. Мы попрощались с ним и ехали всю ночь, а следующие три дня пересекали равнины, лежавшие перед горами.

Местные жители сказали нам, что генерал Смэтс проходил здесь. но между им и нами было несколько английских колонн, и их патрули были настолько активны, что мы должны были двигаться очень осторожно. Однажды на рассвете нас преследовали много миль, поэтому движение наше было медленным, и шансы встретить коммандо падали.

Уильям Конради, который был с нами в Краале во время сражения с 17-м уланским, как самый старший и самый опытный из нашей группы, принял командование. Остальные были: Альберт фон Роойен, Альберт Пинаар, Корнелиус Бринк, В. Пиперс, В. ван дер Мерве и мальчик по имени Майкл дю Прин, все трансваальцы, кроме Конради, который жил в Западном Кейпе, и все они были хорошими, храбрыми товарищами. Днем третьего дня я был впереди, чтобы наблюдать за маленьким английским отрядом, когда увидел, что от отряда отделился всадник и поехал по дороге в моем направлении. Я спрятался за деревьями и, когда он прошел мимо меня, вскочил и выбил его из седла ударом приклада.

При ближайшем рассмотрении он оказался солдатом-готтентотом, которых англичане использовали в качестве разведчиков и курьеров. Он был более напуган, чем травмирован, и, когда я на всякий случай приказал ему отдать сообщение, которое, как я предполагал, могло у него быть, он действительно вынул его из ботинка. Когда подошли мои товарищи, мы тщательно изучили этот документ, адресованный полковнику Скобеллу, в котором ему сообщалось, что генерал Смэтс пересек Свартберген в районе Оутсхорн прошлой ночью. Сообщалось также, что он получил подкрепление почти в сто человек, что было для нас большой новостью, но потом оказалось, что накануне к нему присоединилась группа примерно в пятьдесят человек, Это были остатки коммандо, которое долго действовало в этих местах под руководством комманданта Шиперса, казненного недавно после подрыва поезда. Так что с коммандо все было в порядке, и мы были на верном пути, поэтому отобрали у нашего пленника лошадь, оружие и боеприпасы и велели ему убираться, чему он с радостью повиновался.

Мы были к настоящему времени в пределах пятнадцати или двадцати миль от Сварбергена, но прежде нужно было пересечь очень сложный участок предгорий, и на это требовалась вся ночь, потому что движение было очень затруднено. Утром мы вышли на разбитую дорогу, которая, как мы предварительно выяснили, вела к Поорт Мерингу, проходу через горы, находившемуся неподалеку. Проходом мы воспользоваться не могли, потому что он был занят английским гарнизоном, но мы решили воспользоваться дорогой, поскольку окружающая местность была покрыта камнями. Это стало причиной неприятностей, потому что мы столкнулись с отрядом английских всадников. Было слишком темно, чтобы определить их количество, и мы смешались с ними, поэтому никто не стал стрелять. В течение нескольких минут никто не был уверен, имеет ли он дело с друзьями или врагами, и никто не произносил ни слова, опасаясь выдать себя. Наконец мы услышали, как Конради на английском языке дал нам команду идти к нему, и мы отделились и пошли по бездорожью, в то время как англичане поскакали по дороге, не сделав ни одного выстрела.

После этого мы двигались более аккуратно, и восход солнца застал нас ведущими лошадей по улице крошечной деревни, стоящей у начала прохода. Собаки начали лаять, открылись окна, и мы увидели, как солдаты бегут к большому зданию, поэтому вскочили на коней и поскакали.

Перед нами возвышался Свартберген, крутой как стена, но мы поднялись на него за этот день, таща за собой усталых лошадей, и к сумраку достигли вершины. Отсюда открывался вид на юг, страну гор и долин, а дальше за ними виден был серый туман, который, как мы поняли, был океаном.

Наш подъем в течение дня не был особенно труден, хотя северный склон, по которому мы поднялись, был покрыт травой и лишен опор, но путь вниз, который мы должны были теперь проделать, был покрыт торчащими высокими скалами, так что с наступлением темноты нам пришлось остановиться.

Мы не ели ничего в течение двадцати часов, так как присутствие войск накануне помешало нам запастись продовольствием, поэтому мы сидели холодные и голодные, глядя вниз на черные глубины.

Через некоторое время мы увидели слабое мерцание света, очевидно сельский дом в какой-то долине, и, поскольку Майкл дю При и я были самые молодые и самые голодные из всех нас, мы уговорили остальных разрешить нам спуститься со склона. Это было тяжело, потому что приходилось нащупывать в темноте путь среди камней и трещин, и нам для этого потребовалась вся оставшаяся часть ночи. Только после восхода мы добрались до фермы, свет от которой видели вечером. Хозяин фермы, англичанин по имени Хольм, щедро накормил нас, в том числе омлетом из страусиного яйца, которому мы воздали должное. Получив от него сведения о том, что генерал Смэтс накануне пересек долину, преследуемый вражескими войсками, и взяв еды для наших товарищей, мы с Майклом снова полезли на гору. Мы не спали две ночи и очень устали, поэтому нам потребовалось семь часов, чтобы добраться до своих. Они за это время нашли удобный спуск для лошадей, и мы нашли их намного ниже того места, где оставили накануне. Они были так голодны, что всерьез начали выбирать лошадь похуже, чтобы пристрелить ее, на мясо, но с нашим прибытием – у каждого был мешок с хлебом, мясом и страусиными яйцами – этот вопрос отпал сам собой. Все насытились, и потом Конради приказал начать пуск, потому что узнал от нас, что Смэтс в долине, и он решил, не теряя времени, догнать его, так что нам с Майклом пришлось снова спускаться.» «

Спуск был труден, и в некоторых местах мы должны были катить валуны в ручей, который тек вниз по ущелью, чтобы сделать проход для лошадей. На полпути вниз мы нашли козью тропинку, которая облегчила наш путь, и в десять или одиннадцать часов того вечера мы достигли дна ущелья. Мы остановились в саду, и я уснул, как только расседлал лошадь.

Мы были теперь в большой долине, которая идет параллельно Свартбергену к городу Оутсхорн, и я хорошо помню, как подавленно мы чувствовали себя в этой горной местности, поскольку мы привыкли к открытой стране и широким горизонтам севера.

Пока мы весь этот день пробивались вниз через долину, в каждом сельском доме нам сообщали о генерале Смэтсе, и мы надеялись вот-вот его догнать, поскольку коммандо шло прямо перед нами. В сумерках мы почти догнали его, на одной из ферм нам сказали, что он наши останавливались там днем, а немного дальше нам сказали, что Эдгар Данкер и Николас Сварт прошли пешком только за час до нас. Их лошади были убиты в течение отступления у реки Карега, и, как и мы, с тех пор они следовали за коммандо.

Мы поспешили, намереваясь догнать их перед ночлегом, но после наступления темноты мы потеряли их след на каменистой почве, и не могли найти никакого сельского дома, чтобы навести справки, поэтому мы разбили лагерь в овраге и провели там ночь, чувствуя уверенность, что должны увидеть коммандо уже утром.

На восходе солнца мы уже нетерпеливо пристально вглядывались вниз в долину. Наконец там появилось облако пыли, и мы смогли рассмотреть всадников, пробирающихся среди деревьев. Мы поспешно вскочили в седла, поздравляя друг друга с окончанием поисков.

Но нас ожидало разочарование, поскольку, когда мы быстро спускались по дороге, навстречу нам раскинув руки, бежала женщина, чтобы предупредить нас о том, что эти люди были англичанами, которые вошли в долину накануне вечером. Действительно, в ближайшее время их появилось так много, едущих в нашем направлении от одной фермы до другой, что мы должны были подняться в одну из меньших боковых долин, чтобы избежать их внимания. Мы не знали, что случилось с нашими людьми, но из того, что женщина сказала нам, следовало. что генерал Смэтс, очевидно, узнал о передвижении англичан и скрылся под прикрытием темноты, но в каком направлении – мы не смогли определить. Это был тяжелый удар, после того как надежда на воссоединение была так близка.

Мы продолжали движение по меньшей долине, затем поднялись выше и спустились в другую широкую долину, которых много в этой местности.

Я никогда не был здесь прежде, но наш семейный клан – большой, некоторые из его ветвей распространились далеко от первоначальных поселений вокруг Тэйбл-Бэй, поэтому я не был удивлен тем, что в тот день со мной встретился человек по имени Рекс, прямой потомок Джорджа Рекса, незаконный сын короля Георга III и Анны Лайтфут, квакерши. Джордж Рекс был послан в Южную Африку в 1775 году и ему там был выделен большой участок земли в Книсне, с условием жить там и не беспокоить более своего августейшего родителя. Его потомки все еще живут там, и один из них женился на брате моей матери.

Рекс и я провели час, обсуждая семейные связи, и прежде, чем я уехал, он настоял на том, чтобы я принял от него пару ботинок, поскольку мои были сильно изношены. За это он был потом посажен в тюрьму военными властями, и я читал в газете, что он был осужден за «Содействие врагам короля», что меня сильно позабавило, хотя я и пожалел, что навлек на него неприятности.

Вскоре после этого вездесущие английские патрули снова появились в нашем поле зрения, поэтому местный фермер сопровождал нас туда, где тропинка входила в узкое ущелье, и, показав нам дорогу, ушел домой. Эта дорожка шла между высоких скал, которые иногда почти соприкасались наверху, пока наконец не достигла гор и стала подниматься наверх. Мы пошли наверх и добрались туда после заката. Ничего видно не было, но сквозь темноту был виден свет от сельского дома, и, поскольку мы стремились найти потерянный след коммандо, то мы с Пиперсом пошли вниз, чтобы навести справки. Склон был крутым, но свободным от камней, и к полуночи мы постучали в двери большой фермы. Она принадлежала англичанину по имени Гест, и, когда он открыл дверь и увидел, кто мы, воскликнул: «Боже мой! Сперва утром приезжают буры и режут моих овец; потом появляются британцы, которые режут еще больше овец вместо того, чтобы ловить буров, и теперь меня вытаскивают из кровати среди ночи снова буры!» Мы спокойно поговорили с ним, и старина остыл достаточно, чтобы объяснить, что генерал Смэтс остановился на его ферме в одиннадцать часов этим утром, его преследовали англичане, которые и освободили его от домашнего скота, поэтому он вполне резонно рассматривал наше прибытие как последнюю каплю за сегодняшний несчастливый день. Став более приветливым, он разбудил слуг и угостил нас ужином, во время которого сказал нам, что Данкер и Николас Сварт догнали коммандо здесь. Хорошо перекусив и получив так много информации, как могли, мы попросили хозяина дать нам еще еды для наших товарищей и вернулись.

Когда мы ушли, он, несомненно, вздохнул с облегчением, потому что не знал, что его неприятности только начинаются.

Мы с Пиперсом добрались до остальных незадолго до рассвета, и поскольку Конради был не из тех, кто позволяет траве расти у него под ногами, он сразу приказал выступать. С первыми лучами солнца мы уже спускались с гор и к восьми часам были около дома Геста, когда увидели отряд англичан, примерно в двести человек, которые ехали по изгибу долины в сторону фермы. О нашем появлении им, очевидно, сообщили, поскольку двигались они, как загонщики, и при приближении к ферме разделились, чтобы окружить постройки и сад. К счастью, мы успели спрятаться в овраге, так что нас не заметили, и из этого укрытия с интересом наблюдали за действиями солдат. Когда они поняли, что потерпели неудачу, то развернулись вдоль подножия склона и начали прочесывать местность. Скоро на всех холмах и возвышенностях стояли солдаты, которые осматривали склон горы, словно зная, что мы должны быть где-то рядом, но, хотя некоторые из них проехали в ста ярдах от нас, они нас не заметили. Мы не стали стрелять, потому что знали, что в этом случае с нами будет покончено, поэтому продолжали прятаться и готовились стрелять только в том случае, когда другого выбора у нас не останется. Один человек на беломордой аргентинке проскакал в двадцати ярдах от нас и спешился, чтобы исследовать следы. Он был так близко к нам, что мог услышать звук от копыт, когда одна из наших лошадей переступала, и, возможно, услышал. Мы затаили дыхание, пока он снова не сел в седло и не поскакал дальше. Его жизнь была на волоске, поскольку мы были в укрытии и, если бы он нас заметил, то стал бы мертвецом, но мы не имели никакого желания начинать сражение и позволили ему уйти.».

Через некоторое время, которое показалось нам вечностью, охота закончилась, и солдаты ушли назад к ферме, где оставались еще два часа, во время которых мы не могли двигаться. Мы видели, как солдаты сбрасывали с чердака мешки с овсом и гонялись за домашней птицей, и я не мог не почувствовать жалость к г. Гесту, который еще раз подвергался грабежу – и не в последний раз, как стало ясно в дальнейшем.

Когда войска наконец сели на коней и уехали, мы едва дождались момента, когда последний из них скрылся из виду, и поспешили к дому.

Когда мистер Гест увидел, что мы появились, а солдаты уже ушли, он посмотрел на нас как на привидений, а когда мы попросили его снабдить нас продуктами, то его, казалось, хватит удар. Однако он выполнил наши требования, сначала ворча, а потом смеясь над своими приключениями. Удовлетворив наши требования, мы поехали на долине на небольшое расстояние, туда, где был приятный сад и большие возделанные поля, окруженные и отделенные друг от друга колючими кустарниками, как принято в этой местности. Это было нашей ошибкой, поскольку вместо того, чтобы пойти в открытую местность, мы попали в тупик.

Мы думали, что англичане наконец ушли, и приготовили еду, после чего я сделал вторую ошибку, поскольку, в то время как другие держали своих лошадей рядом, я отпустил моего маленького араба, не расседлывая его, в поле, и, утомленный после бессонной ночи, нашел место в тени колючей изгороди и; не сказав остальным, где я был, лег и крепко уснул.

Не знаю, сколько я проспал, но проснулся от того, что рядом стреляли из винтовок. Вскочив на ноги, еще не придя в себя, я увидел, что множество английских солдат, стоя рядом со своими лошадьми, увлеченно обстреливают моих товарищей, которые, спасаясь, убегали вниз по долине. Я не мог обвинить их в том, что они оставили меня одного, потому что они не знали, где я, и у них не было времени это выяснять. Моя главная надежда на спасение была в моей лошади, но она паслась на виду у солдат. Меня они пока не заметили, потому что я был скрыт кустарниковой изгородью, поэтому я раздвинул ветви, чтобы посмотреть, могу ли я до нее добраться. К счастью, лошадь была по другую сторону от ограды, всего в нескольких ярдах от меня. Стрельба встревожила ее, потому что она беспокойно дергала головой и фыркала, и я видел, что в любой момент она может ускакать, поэтому я тихонько подозвал ее и, пробравшись через изгородь в том месте, где кусты были пореже, подошел к ней, дрожа от волнения. Вскочив в седло, я направился к небольшому проходу в дальнем углу, который был единственным выходом. Солдаты сразу заметили меня и открыли по мне огонь, Несмотря на это, я смог выйти за пределы ограды, но, когда я уже набрал скорость, пуля попала в мою лошадь и она ткнулась головой в землю, а я перелетел через нее на несколько ярдов. Схватив винтовку, я побежал к ферме, надеясь, что мои товарищи могут там остановиться. Солдаты продолжали стрелять в меня, поскольку я мелькал сквозь просветы в ограде, но я смог невредимым добраться до дома. Рядом с углом сарая стояло шесть или семь человек, которых я принял за своих друзей, и направился к ним, но, когда я был в тридцати ярдах от них, один из них шагнул вперед, навел на меня винтовку и приказал мне остановиться.».

Это были английские солдаты, и не все, потому что другие выскочили из конюшни и жилого дома. Спасение казалось невозможным, но я все же попробовал. С правой стороны от меня была маленькая тополиная роща, и, свернув туда, я смог добежать до нее прежде, чем они смогли выстрелить в меня раз или два.

Когда я был уже в роще, по мне сделали несколько залпов, но я благополучно пересек ее и вышел с другой стороны. Местность там была покрыта холмами и канавами, так что, хотя англичане вскочили на лошадей и попытались отрезать мне путь к отступлению, я смог от них скрыться. Единственным моим ущербом было то, что пуля разорвала подошву моего ботинка, что затруднило мне бег.

Я вполз на холмик и огляделся. Солдаты, бывшие в поле, сели в седла и гнались за мной. Часть из тех, кто был на ферме, гнались за мной пешком, другие седлали лошадей. Я успел увидеть господина Геста, который бурно жестикулировал, но я не понял – убеждал ли он солдат ловить меня или просил не устраивать сражения на пороге его дома. Времени рассмотреть все подробности у меня не было.

Не было никакого признака моих товарищей. Я повредил ногу на острых камнях, всадники приближались ко мне и я в любой момент ожидал приказа стоять, и я не знал, что же делать, когда вдруг оказался в узкой расселине, промытой потоком воды на склоне горы. Внезапно мне пришло в голову, что, если мои преследователи увидят, что я пропал из виду на берегу русла, то решат, что я пошел или вниз по течению к середине долины, или верх, на гору. Оглянувшись, чтобы удостовериться в том, что преследователи видят, что я делаю, я пробежал через берег ручья, но, вместо того, чтобы бежать по руслу, как этого можно было ожидать, я на противоположной стороне нашел место, где в это русло впадал небольшой ручеек, и, ползя по нему, нашел место, где росли кусты, достаточно высокие для того, чтобы скрыть обессилевшего человека. Оставив русло, я прополз еще пятьдесят ярдов, чтобы найти участок с более густыми кустами, и остановился там.

Солдаты, видя, как я прыгнул в русло, сделали именно то, что я и ожидал. Достигнув места, где они видели меня в последний раз, они разделились надвое. Одна часть поскакала вверх, другая вниз. С того места, где я лежал, я видел все их действия и через некоторое время стало ясно, что они оказались в трудном положении.

В конце они, должно быть, заключили, что я ушел далеко вверх, поэтому рассыпались по наклону горы как загонщики на охоте, уходя все дальше и дальше от моего убежища. Я знал теперь, что нахожусь в сравнительной безопасности, поскольку солнце заходило, и в ближайшее время я услышал, как они возвращались к ферме, где теперь горели их костры, указывая на то, что господин Гест снова играет роль гостеприимного хозяина.

Я чувствовал гордость за свою хитрость, но приятного в моем положении было мало. Я лежал в папоротнике, как загнанный заяц, нога мучительно болела, товарищи ушли, коммандо было неизвестно где. Моя лошадь была мертва, все мое имущество вместе с седлом было в руках врага.

Поскольку размышления мне помочь не могли, я встал и похромал прочь в темноте.

Примерно через час я услышал звук гимна и хрипение фисгармонии, которая есть почти в каждом голландском сельском доме, и понял, что приближаюсь к друзьям. Когда я постучал в дверь, сначала была тишина, поскольку в эти неспокойные времена поздний визит означал военную реквизицию, но потом я услышал топот ног, и дверь открылась.

Целая семья смотрела изнутри. Когда я сказал им, кто я, они почти втащили меня в дом, столь нетерпеливы были они в желании помочь. Я, должно быть, выглядел очень жалко, поскольку женщины плакали, снимая ботинок с моей воспаленной ноги, и во время еще более болезненного процесса извлечения шипа, почти один дюйм длиной, который воткнулся в кисть моей руки, когда я был сброшен с лошади. Они принесли горячую воду и разорвали чистое полотно для бинтов; мне предложили еду и кофе, и доброжелательные люди почти ссорились за право служить мне, так сильна была их симпатия, хотя они знали, что это может грозить для них штрафом и тюремным заключением. Выслушав мои пожелания, они устроили небольшое совещание. Я согласился с тем, что не мог оставаться здесь на несколько дней, потому что, даже если бы вокруг не было английских патрулей, о моем присутствии обязательно сообщили бы черные слуги, которые держали сторону англичан. Поскольку я уверил их, что в состоянии идти, было решено, что я должен продолжить путь на запад в надежде найти генерала Смэтса. Надежда на это была слабой, но риск быть застигнутым здесь был велик, поэтому я приготовился идти, как только мой ботинок отремонтируют.».

Глава семьи, патриарх семидесяти лет, настаивал на том, чтобы стать моим проводником на первой стадии похода и твердо настоял на своем, хотя его сыновья предлагали себя в этом качестве. Мне собрали мешок с продуктами, и после прощания мы со стариком отправились в путь. Мы тащились вперед, час за часом, пока его сила не иссякла, и я заставил его возвратиться. Его голос дрожал от волнения, когда он желал мне помощи Господа. Моя нога меня почти не беспокоила, и теперь, когда я был один, я шел с хорошей скоростью по ясно различимой фургонной дороге, на которую он меня вывел, и к трем пополуночи спустился в ущелье. К этому времени взошла луна, и при ее свете я ясно различил на земле свежие следы копыт. Рассмотрев их, я узнал отпечатки пони Майкла дю При, а при дальнейшем исследовании узнал и следы лошадей некоторых, если не всех, членов моего отряда, которые в этом месте пересекли дорогу по пути в ущелье. Это открытие меня очень порадовало, поскольку надежды на то, чтобы догнать командо, в этот момент были очень призрачными, но я вполне мог рассчитывать на то, чтобы догнать своих товарищей, которые прошли здесь совсем недавно, и, не теряя времени, пошел по их следам.

Через несколько миль они свернули в меньшее ущелье, и я без труда последовал за ними, потому что их следы ясно были видны на пыльной скотопрогонной дороге. Наконец, когда рассвело, я услышал ржание лошади и, осторожно продвигаясь, нашел всех семерых мужчин, крепко спящих под деревьями. Они очень удивились, увидев меня, поскольку были уверены, что я был мертв или взят в плен. Самим им побег с фермы стоил дорого – хотя из них никто не пострадал, шесть из девяти лошадей, которые были у нас, были убиты, и мы потеряли большую часть провианта, седел и одеял. Поэтому мы решили, что наша главная задача – пополнить запасы, поэтому продолжили путь по ущелью, пока не вышли в густонаселенную долину реки Каминасси, где услышали много разного о нашем коммандо, хотя ничего определенного не узнали, кроме того, что генерал Смэтс идет на запад и его преследует сильный отряд кавалерии. Жители охотно снабжали нас всем необходимым, и в течение следующих трех дней мы медленно продвигались по широкой долине. Далеко впереди мы видели высокие столбы пыли, которые, как нам сказали, поднимала тысяча всадников генерала Френча, занятая преследованием нашего коммандо, а иногда мы слышали далекую канонаду. Поскольку пятеро из нас шли пешком, мы должны были соблюдать большую осторожность, и несколько раз нам по нескольку часов приходилось прятаться, чтобы не оказаться на пути отрядов, подходивших из тыла к генералу Френчу.» «

Чем больше мы наблюдали переполненную войсками долину, тем меньше нам это нравилось. Уильям Конради, оценив обстановку, сказал, что у него есть план получше. Вместо того, чтобы продолжать следовать за коммандо, он предложил повернуть на север и пересечь Свартберген, попав таким образом в Кару, откуда мы прибыли. Он сказал, что генерал Смэтс наверняка добрался до Западного Кейпа, и, если бы мы смогли пересечь горную цепь, которая находилась между им и нами, то смогли бы не опасаться преследования англичан и, возможно, присоединиться к коммандо. Мы согласились и сразу отправились в путь. Два дня мы двигались к Свартбергену, который, как стена, возвышался на северном горизонте. В деревне Армод нас поджидала неприятная неожиданность в виде отряда солдат, которые попытались нас захватить, и только наступившая темнота и наша стрельба в ответ на их позволили нам пересечь реку и скрыться в кустарнике на другом берегу.

Моя нога не причиняла мне никакой боли, и все проходило благополучно, благодаря местным фермерам, которые держали нас в курсе событий.

Утром третьего дня мы достигли подножия горной цепи, совсем рядом с ущельем Семи Недель, к востоку от него. По этому ущелью проходила главная дорога на Кару, но оно охранялось, поэтому нам приходилось обходить его. Когда появился английский патруль, мы начали подниматься наверх, пока к вечеру не добрались до верхней части гор. Эти горы мы уже пересекали во время этого похода. В том месте Свартберген был одной большой стеной, а сейчас он расходился на много меньшего размера хребтов, что было для нас большой неприятностью.».

Поскольку темнело и начался сильный дождь, мы прошли немного по гребню, чтобы найти убежище на ночь. Было очень холодно, уснуть было невозможно, разжечь огонь нельзя, поэтому до рассвета мы сидели, дрожа от холода. а утром начали искать путь вниз по покрытому плотным туманом склону. К четырем пополудни мы были ниже облаков, и увидели, что у наших ног лежит длинный узкий каньон, склоны которого были покрыты утесами. На его дне, в тысяче футов под нами, мы разглядели группу хижин и, рассчитывая найти там местных жителей, которые покажут нам дорогу, спустились туда, оставив лошадей на месте, чтобы они сами о себе позаботились. Мы прошли через трещину в скалах и перед закатом достигли дна ущелья. Когда мы приблизились к хижинам, рядом с нами появился косматый гигант, одетый в козьи шкуры, который заговорил с нами на странном голландском языке. Это был белый по имени Кордье, который жил здесь с женой и выводком полудиких детей в полной изоляции от внешнего мира. Он сказал, что все о нас знает, потому что один из его сыновей тем утром был в горах, услышал в тумане издаваемые нами звуки, тщательно пересчитал нас, услышал, на каком языке мы говорим, после чего прошел по краю утесов, чтобы предупредить отца.».

Мы были приняты с грубоватым но искренним гостеприимством, и мы воздали должное козлятине, молоку и дикому меду, которые были поставлены перед нами. Кордье сказал нам, что британцев здесь никогда не было и после него мы первые оказавшиеся здесь буры. О войне он что-то слышал, но подробностей о событиях последних двух лет почти не знал.

Мы провели ту ночь и следующий день с этой любопытной швейцарской семьей Робинзонов, а вечером снова поднялись на утесы, сопровождаемые нашим хозяином и некоторыми из его отпрысков, которые остались с нами рядом с нашим костром, и следующим утром провел нас через горы. Еще до темноты мы смотрели вниз на северные равнины. Теперь наше намерение состояло в том, чтобы спуститься к равнинам и, оставляя горы слева, двигаться на запад к району Кейпа, лежащего по Атлантическому побережью на расстоянии в двести миль, где мы надеялись в конечном счете узнать новости о генерале Смэтсе.

Мы провели еще одну ночь на вершине хребта, и, расставшись на рассвете со своими проводниками, спустились вниз по склонам к подножию гор и пошли через равнины. Мы были теперь в Гош Кару, как называли этот район готтентоты, засушливой бесплодной местности, где только изредка можно встретить бродячего пастуха. На следующий день мы пересекли железнодорожную линию, которая проходит от Кейптауна на север. Не было никаких блокпостов, как в Трансваале или Свободном Государстве, поэтому у нас не было никаких проблем, хотя мы видели двухъярусные пожарные каланчи с обоих концов моста через реку Двика.

За линией лежала еще менее населенная страна, и мы сильно страдали от жажды и голода, поскольку воду можно было найти, только выкапывая колодцы в сухом гравии, что приходилось делать голыми руками, а есть – только то, что было у нас с собой.

Спустя приблизительно неделю после пересечения железнодорожной линии, двигаясь все время на запад, мы были замечены английским патрулем. Они открыли по нам огонь, и когда мы ответили, скрылись, несомненно для того, чтобы сообщить о нашем присутствии и привести подкрепление.

На следующий день после этого, мы достигли процветающей, судя по ее виду, фермы, первой с того времени, когда пересекли Свартберген. Там нам пришлось выдержать маленькое сражение. Пока мы разговаривали с хозяином и его женой, двенадцать или пятнадцать солдат внезапно появились на горном хребте и стали стрелять в нас. Мы сказали нашим друзьям спрятаться в доме, а сами спрятались в русле ручья, надеясь под его прикрытием добраться до наших противников и захватить их лошадей, но когда мы приблизились к ним на сто ярдов, они меткой стрельбой прижали нас к земле, так что мы были рады с наступлением темноты уползти назад и забрать на ферме свое имущество и трех лошадей.

В течение следующих двух дней мы продолжили свой путь, постепенно приближаясь к более густонаселенному району, который лежит у Калвульи.

В каждом доме, в в который мы заходили, мы наводили справки о генерале Смэтсе, но никто о нем не знал. Однако, нас ждал приятный сюрприз. Однажды рано утром, когда мы сидели у костра, то увидели, как через возвышенность переехала маленькая повозка, запряженная двумя ослами. На ней сидел седой бородатый бедно одетый голландский фермер и рядом с ним английский сержант. Когда мы остановили эту странную пару, то с удивлением узнали от фермера, что он расстался со Смэтсом час или два назад. Солдат сказал, что он был захвачен накануне, будучи в разведке, и, проведя ночь у наших, был утром отпущен.

Мы были столь восхищены этими долгожданными хорошими новостями, что настояли на том, чтобы обменяться рукопожатием с нашим вестником, который сначала не мог понять наш восторг. Когда мы все ему объяснили, он сказал, что для него поводов радоваться нет, потому что, будучи лишенным лошади, и не имея никакого желания идти пешком более чем девяносто миль, где был самый близкий военный пост, он именем короля приказал своему попутчику предоставить ему транспорт.

Поскольку единственным доступным транспортом был тот, который мы видели, он не особо рвался продолжать свою поездку, особенно учитывая отношения, которые у него сложились с возницей. Фермеру эта поездка была совершенно не нужна – он не хотел возиться с чертовым красношеим (как он его называл), эта поездка занимала не менее двух недель и, вернувшись, он становился объектом насмешек со стороны соседей. Сержант же был совсем не рад своему компаньону, который, по его словам, совершенно не понимал английского языка и только хрюкал, когда он к нему обращался. Мы не стали терять времени на эту пару и, пожелав им доброй дороги, сами отправились в путь.

Пройдя семь или восемь миль, мы поднялись на возвышенность и там, на берегах протекавшей ниже реки, увидели, наконец, множество лошадей, пасущихся среди деревьев. Наши поиски были закончены. Конный часовой выехал к нам, чтобы выяснить, кто мы такие. И, пожав нам руки, поскакал назад, чтобы сообщить всем приятную новость о нашем прибытии. Скоро все коммандо сбежалось, чтобы встретить нас, и мы были окружены толпой улыбающихся людей, которые искренне радовались нашему появлению. Генерал Смэтс был в первых рядах тех, кто приветствовал нас. Он сказал, что долго считал нас пропавшими без вести и очень хвалил нас за то, что мы смогли проделать такой длинный путь, не потеряв ни одного человека.

Радость наша при возвращении была велика, но для меня этот мед оказался с мухой – оказалась, что вся «Пятерка денди» серьезно пострадала. Первым шел Джек Борриус, потерявший глаз и до сих пор страдавший от воспаления руки, которая сильно распухла, там же лежал Бен Котце с пулей в ноге, Николас Сварт, которому пуля, выпущенная из револьвера почти в упор, раздробила руку, и Эдгар Данкер с пулей в бедре и тремя пальцами на раздробленной кисти правой руки. Кроме того, мой дядя Ян Малдер (он действительно был моим родным дядей) и наш хороший товарищ Ян ван Зийл были захвачены, так что от нашей первоначальной группы мало что осталось. Уинделл, я и Фриц Балог были единственными из первоначального состава, кто остался в строю.

Потери коммандо за все это время составили, кроме дюжины раненых, которые могли двигаться, семь или восемь убитыми, хотя всю дорогу пришлось вступать в столкновения.

В это время о другой половине нашего отряда, которой командовал ван Девентер, ничего не было слышно, но генерал Смэтс был уверен, что при таком опытном командире все у них будет в порядке.

С этого времени обстоятельства нашей экспедиции в Капскую колонию радикально изменились к лучшему. Здесь, на далеком западе, не было никаких железных дорог, а засушливая бесплодная страна была настолько трудна для действий больших войсковых соединений, что мы были в сравнительной безопасности. На север, на сотни миль, простираясь до самой Оранжевой реки, лежала громадная территория, практически свободная от врага, не считая редких отрядов и нескольких рассеянных гарнизонов, между которыми были такие расстояния, что вся страна была практически нашей.

Маленькие отряды местных мятежников долго вели собственную войну в районе между этой местностью и побережьем, и генерал Смэтс сказал нам, что он собирался реорганизовать их в большие коммандо, пока же он не был достаточно силен, чтобы предпринять крупномасштабные действия, которые он думал, могли бы ослабить давление на республики. Так что мы с интересом ожидали нового этапа войны, который открывал нам новые перспективы.

В тот же вечер мы двинулись на запад, наши раненые теперь были удобно устроены в телегах, а тем из нас, кто возвратился без лошадей, предоставили других, на время, что было очень хорошо после нашего длинного пешего похода. Через несколько дней мы достигли Эландсвлей, оазиса с развесистыми пальмами и проточной водой, и здесь остановились на два дня. Первый раз с тех пор, как мы покинули Оранжевую республику, мы оставались на одном месте день и ночь, и, разумеется, и люди и животные наслаждались этими выходными. В соседних холмах паслось стадо мулов, и меня с несколькими друзьями отправили, чтобы поймать нескольких. Тот, что достался мне, был сильным вороным, который визжал, брыкался и несколько раз сбросил меня на землю, прежде чем я сумел укротить его. После этого он стал смирным и я за несколько следующих месяцев проехал на нем сотни миль.

От Эландсвлей мы пошли на северо-запад через Биддоу, чтобы попасть в место под названием Кобби, глубокую долину, и здесь снова провели несколько дней, чтобы дать лошадям возможность отъесться на хорошем пастбище. Отсюда мы пересекли горы и вышли на большую равнину, которая простирается на шестьдесят миль к Атлантическому побережью. У подножия этих гор находится поселок Ван Риджнсдорп. Недавно британцы поместили там свой гарнизон, но коммандант Мариц напал на них и захватил поселок. Этот Мариц был полицейским из Йоганнесбурга, который, после многих приключений, утвердился в этих местах как лидер отрядов мятежников.

Он был невысоким смуглым человеком, огромной физической силы, грубый и безжалостной в своих методах, но прекрасным партизанском лидером, и, как стало ясно, настоящим патриотом.

Он освободил поселок и исчез со своими последователями, и мы застали население, которое занималось привычным мирным трудом. Англичане, судя по всему, навсегда оттуда ушли.

Поскольку «Пятерка денди» фактически более не существовала, генерал Смэтс приказал Уильяму Конради и мне присоединиться к его штабу. Так были отмечены наши последние заслуги, потому что это было эквивалентно продвижению по службе. Остальная часть денди вошла в коммандо комманданта Боувера, кроме Бена Котце, который, будучи с ногой в лубках, уехал на поиски Марица, с которым они были старыми друзьями. Это было концом той компании, с которой я вошел в Капскую колонию. Как и отряд Айзека Малерба и АКК, эта группа перестала существовать, но я рад, что служил с такими замечательными людьми.

Я был теперь в положении, которое могло бы соответствовать штабному офицеру в регулярной армии, хотя ни один из нас при штабе генерала Смэтса не имел никаких привилегий или знаков отличия. Единственное, что мы получили – дружеское прозвище «Крипвретерс» – так называют упитанных домашние лошадей, в отличие от тех, кому для пропитания приходится пастись в вельде.».

Приняв же свои новые обязанности, я убедился в том, что жизнь легче не стала – помимо того, что, как и всем остальным, надо было себя обеспечивать продовольствием, члены штаба использовались как связные, и в течение следующих нескольких недель наша жизнь была непрерывной цепью поездок в поисках групп, на которые Смэтс разделил коммандо, чтобы было проще решать вопросы с продовольствием и фуражом.

В декабре (1901года) он оставил коммандо рассеянным по берегам Олифантс-ривер около Ван Ринсдорпа, и со своим штабом поднялся в горы к месту под названием Виллемс-ривер, где начал собирать рассеянные отряды мятежников в организованные коммандо. Много людей из этого района или присоединилось к Марицу, или действовали самостоятельно, обстреливая английские колонны или подстерегая караваны, и, чтобы войти с ними в контакт, мы, «Крипвретерс», несколько недель провели в нескончаемых поездках, во время которых путешествовали от южной части Олифантс-ривер за Калвинию и назад, так что теперь мы знали каждый дюйм этой страны.»

Жители симпатизировали нам и смотрели на нас как на своих героев, поэтому нас приветствовали везде, куда бы мы не попали и, несмотря на длинные изнурительные поездки на спине мула, я наслаждался жизнью, поскольку ничего не было приятнее чувства, которое охватывало меня, когда женщины махали нам платками из окон домов, а мужчины приветствовали, стоя на обочинах.

На Рождество, возвращаясь из очередной поездки за Кальвину, я увидел большой отряд конных, разбивавших лагерь. Приблизившись к ним, я обнаружил, что это был пропавший отряд ван Девентера. Мое неожиданное появление среди них было встречено с радостью, поскольку это была наша первая встреча с тех пор, как мы разошлись у Зуурбергена, и я долго не мог уйти от них, рассказывая им все наши приключения и слушая их рассказы. Они только что прибыли, их несколько недель преследовали, но дела их обстояли неплохо – они смогли захватить несколько караванов и много пленных, так что у них было больше винтовок, лошадей и боеприпасов, чем им самим было нужно.

Проведя за разговорами весь вечер, я остался там на ночь и утром следующего дня пустился в обратный путь. 28-го декабря я вернулся к генералу Смэтсу, который был очень рад новостям.

Мой мул пронес меня на расстояние в двести миль за пять дней, и следующим утром я снова был в пути. Я должен был найти Марица, который. как я считал, находится на расстоянии в восемьдесят миль в окрестности Тонтелбоса. Это был важный зерновой район, в который англичане направили большой отряд, который не должен был позволить вывезти оттуда урожай. Мариц атаковал этот отряд до моего прибытия, но был отброшен с большими потерями, и сам был тяжело ранен. Я нашел его сидящем на стуле в сельском доме. Двое из его людей обрабатывали его рану – глубокую рану ниже правой подмышки, через которую видно было легкое. Такая рана убила бы любого другого человека, но Мариц походил на быка и отличался таким же здоровьем.

Я встретил с ними новый год (1902), и затем уехал, встретив три дня спустя генерала Смэтса в Нейвудсвилле. В это время наши основные силы при комманданте Боувере располагались на равнинах к югу, у них были небольшие стычки с англичанами, но в целом все было спокойно. Некоторые из наших патрулей выходили за пределы Портервилля, откуда видно было Столовую гору, а мой старый товарищ Криге (зять генерала), с которым я служил еще в отряде Айзека Малерба и который был тяжело ранен при Спионоскопе, дошел даже до Мальмесбери и привез для коммандо крупную сумму денег от отца генерала, который там жил.

В течение посещения, наших людей на Олифантс-ривер я встретил моего старого соседа по палатке, в которой я жил под Ледисмитом, Уолтера де Воса, который был тоже был ранен при Спионоскопе и которого я в последний раз видел на склоне этого холма два года назад. Он с недавнего времени состоял в отряде местных мятежников, и мы все утро провели с ним, вспоминая старые дни. Через час после того, как я уехал, он был убит в очередной стычке.

В начале генерала января Смэтс решил пойти на север к Оранжевой реке, чтобы организовать многочисленные отряды мятежников, которые действовали в тех местах. Наша компания состояла только из него самого и его штаба. Это была трехсотмильная поездка по пустынной местности, сначала мы прошли через Тонтелбос, сейчас свободный, поскольку урожай был собран. Мариц был здесь, в пустом доме на подстилке из соломы, но его рана заживала и он чувствовал себя намного лучше.

От Тонтелбоса мы пошли на север через страну, где жили трекбуры, которые проводили всю жизнь, путешествуя группами или семьями от одного хорошего места до другого, подобно библейским кочевникам. Они были патриархальным народом, оторванным от внешнего мира, но это были люди храбрые и сильные, и многие из них воевали.

Мы путешествовали главным образом ночью, чтобы избежать дневной жары, и так достигли Какамаса, маленькой колонии, основанной голландской Церковью на южном берегу Оранжевой реки. Поселение было совсем юным, и его обитатели жили в грубых хижинах и убежищах, сделанных из травы и тростника, но они выкопали канал от реки, и так хорошо ухаживали за своими полями и садами, что это место стало важным источником поставок продуктов для соседних районов. Мы провели там две недели, наслаждаясь фруктами и купаясь в реке. Как только генерал Смэтс закончил свою работу с партизанскими отрядами, многие из которых приезжали туда, чтобы встретиться с ним, мы вернулись на юг, достигнув Тонтелбоса на второй неделе февраля. Марица больше здесь не было, но, поскольку тут были хорошие пастбища, мы остались там на несколько дней, чтобы животные набрались сил.

Генерал Смэтс решил пойти в восточном направлении на поиски комманданта ван Девентера. Мы не знали точно, где находится его коммандо, но отправились по Фиш-ривер и через день или два узнали, что он находится в тридцати или сорока милях от нас. Мы ехали туда всю ночь, а перед рассветом услышали канонаду и винтовочную стрельбу и увидели зарево на небе. Ускорив движение, мы к рассвету добрались до фермы Миддельпост и нашли там двух или трех мужчин, которые ухаживали за дюжиной раненых.

Они сказали нам, ван Девентер сражается с английской колонной, с которой встретился, идя из Кальвинии, поэтому, задав еще несколько вопросов, мы отправились туда. Его люди занимали ряд невысоких холмов, их лошади были привязаны ниже. На возвышенности слева находились англичане, единственное орудие стояло на виду, но вне досягаемости выстрела из винтовки. Хозяин фермы попросил нас уехать, потому что двор фермы был в пределах досягаемости выстрела из пушки, поэтому мы отправились. Они оказались правы, потому что, проскакав полпути, мы услышали выстрел и рядом с нами разорвался снаряд.».

Местный учитель по имени Хьюго, который присоединился к нам за несколько недель до этого, ехал около меня. Снаряд взорвался с ужасным грохотом, но хотя я был ближе к орудию, ни мой мул, ни я не получили и царапины. Но когда дым рассеялся, я увидел, что мой товарищ был ужасно ранен. Он шатался в седле, из груди текла кровь. Он уронил винтовку и упал на шею лошади. После этого он выпрямился и сказал, что не собирается дать стрелкам удовольствия узнать, что они в кого-то попали, и поехал дальше к холму. Падали и другие снаряды, но никто больше не пострадал. Подняв упавшую винтовку, я подъехал к нему и увидел, что Хьюго потерял сознание и упал с лошади, а Смэтс и другие пытаются ему помочь. Осколок попал в левое легкое, и я извлек из раны искореженную пряжку от патронташа и обойму с пятью патронами. Осколок из раны я вынуть не смог. Я думал, что он не проживет и десяти минут, но спустя два месяца он снова был в седле. Мы положили его поудобнее и поднялись выше, где на хребте был ван Девентер со своим штабом. Смэтс встретился с ним в первый раз с того момента, как они расстались в восточном Сомерсете, и его приветствовали громкими криками. Сам ван Девентер поспешил нам навстречу, и через несколько секунд мы были на огневом рубеже. Выглянув из-за холма, мы увидели интересное зрелище.

Прямо под нами, на берегу ручья, стояло примерно сто двадцать английских фургонов. Большинство из них горело, и в них взрывались патроны, которых в каждом фургоне было по несколько ящиков. Среди них лежали убитые люди и лошади, было и много живых лошадей, которые ночью убежали, но потом вернулись в лагерь, где, несмотря на весь этот ужас, они подбирали овес и другой фураж, который наши успели выкинуть из фургонов перед тем, как их поджечь.

Ван Девентер дал нам краткое изложение того, что случилось. Длинный конвой подошел накануне вечером, сопровождаемый конной колонной. Он преградил им путь, после чего англичане заняли оборону и укрылись на позициях, но ночью буры прошли через них и, войдя в лагерь, подожгли фургоны. В темноте англичане не могли им противодействовать, и в результате к нашему прибытию сложилась такая ситуация: буры ван Девентера, запалив фургоны, перед рассветом отошли, и теперь обе стороны стояли друг напротив друга, между ними были горящие фургоны, и никто не мог приблизиться к противнику. Часть англичан устроилась на ферме, окруженной садом и стеной, примерно в девятистах ярдов, откуда они вели интенсивный винтовочный огонь.».

Налево, в четырехстах ярдов от нас, больший по численности отряд занимал каменистый холм, за которым на возвышенности стояло полевое орудие, а справа, на другом холмике, было еще одно отделение, которое могло держать под огнем подходы к лагерю. Ван Девентер сказал генералу Смжтсу, что хочет вернуть животных, кормящихся среди фургонов, поэтому недавно он послал фельдкорнета ван дер Берга и с ним двадцать пять человек с заданием очистить холм от англичан неожиданной атакой с тыла. Он приказал им объехать этот холм под прикрытием других холмиков.».

Я уже проехал на моем муле больше тысячи миль. Он был хорошим, но с его неторопливой походкой его лучше было использовать в качестве вьючного животного, и мне хотелось иметь лошадь. Еще один из нашего штаба, Мартин Бринке, также много месяцев ездил на муле и тоже хотел получить лошадь, поэтому мы решили нагнать атакующий отряд и получить лошадь или две. Мы двигались по следам отряда ван дер Берга со всей возможной скоростью. Он вел свой отряд очень грамотно, с холма их увидеть было невозможно, и, когда мы после скачки догнали их, оказалось, что он захватил солдат врасплох, его люди достигли подножия холма и ползли по нему наверх под винтовочным огнем, не неся никаких видимых потерь. Когда мы к ним присоединились, дело было почти закончено. Прозвучал еще один или два выстрела, и через несколько секунд последние солдаты уже стояли, готовые сдаться. Однако, успех дорого стоил. Элоин Вебер, бывший трансваальский артиллерист, и еще двое лежали мертвыми, ван дер Берг и еще один человек были тяжело ранены. Из приблизительно дюжины английских солдат, занимавших холм, несколько было убиты и трое-четверо ранены.

В любом случае теперь холмик был в наших руках, и стало возможным пройти к руслу ручья, на противоположном берегу которого стояли горящие фургоны, поэтому, оставив нескольких человек присмотреть за ранеными, остальные не стали терять времени и, спустившись по склону холма, прыгнули в русло ручья и побежали по его песчаному дну, пока не оказались на расстоянии броска камня от лагеря. Тогда мы выскочили из русла и помчались к лошадям, которые продолжали выискивать рассыпанные на земле остатки фуража. Когда солдаты из фермы заметили нас, они открыли по нам огонь, но нас это не остановило. Мои горячим желанием было не ездить более на муле, поэтому я за три вылазки привел себе трех хороших лошадей с седлами и полными сумками. Я привязывал каждую в русле и бежал за следующей. Остальные занимались тем же, но, к счастью, никто из них не был ранен. Привязав лошадей, я вернулся, чтобы поискать что-то нужное в фургонах, которые не успели догореть или не горели вообще, и в которых могло оказаться много полезных вещей. Пройдя среди тлеющих фургонов, я нашел повозку, которую в темноте не заметили и не подожгли. Она была совершенно целой, и. поскольку обстрел усиливался, я взял большой мешок и начал сгребать в него все, что мог найти – обувь, книги, бумаги, одежду, в том числе и английские банкноты, а затем потащил его по земле к руслу.».

Я выяснил, что большинство этого добра принадлежало полковнику Доррану, который командовал конвоем, и что среди его бумаг были отчеты суда военного трибунала над коммандантом Шиперсом, на котором полковник был председателем. Мы уже слышали о том, что этот известный партизанский лидер был захвачен и казнен в Мидлендсе за несколько месяцев до этого по обвинению в нападении на поезд.

После поспешного осмотра моей новой собственности я равномерно распределил свои трофеи на трех лошадях и муле, и вернулся к генералу Смэтсу, очень довольный результатами этого утра, поскольку, не имея более необходимости ездить на муле, я имел отличных лошадей, и был одет и обут лучше, чем когда-либо за все время войны.».

Вскоре после этого английские войска увезли орудие и стали отходить на юг, оставляя большое количество лошадей и мулов, которые разбежались и бродили по вельду.

Генерал Смэтс и ван Девентер решили не преследовать отступающих, потому что, даже захватив их в плен, мы должны были бы их отпустить, а мы и так захватили столько лошадей, что нам это не было нужно. Теперь мы могли спокойно посетить их лагерь, где нам никто не мог помешать, и наши люди смогли набрать большое количество боеприпасов, сбрую, боеприпасов, и, что было особенно ценно – подковы и гвозди. Пять или шесть солдат лежали убитыми в лагере, а когда некоторые из нас приехали на ферму, то обнаружили там двадцать или тридцать раненых, оставленных там под присмотром военного врача, некоторые из них ранены были очень тяжело. По просьбе санитара я объехал вокруг фермы, чтобы пристрелить раненых лошадей и мулов – у некоторых были сломаны ноги, другие истекали кровью, и, поскольку без ухода они все равно были обречены, лучше было бы прекратить их страдания. Одна из лошадей, которых я взял в лагере, была красивой небольшой темно-серой арабской кобылой со шкурой как бархат, и ловкой как серна. Я был на ней, когда поехал на ферму, и здесь ее прежний владелец, раненный офицер по имени Чапмэн, лежащий на носилках снаружи, признал ее, и предложил выкупить ее у меня за 65 Ј. Он сказал, что ее кличка была Нинни и что это была лучшая лошадь в стране. Поскольку деньги были мне бесполезны, а я сам понял, что эта лошадь хороша, как только ее увидел, я отказался е продать, но обещал ухаживать за ней и хорошо о ней заботиться.

Коммандо провело ночь на другой небольшой ферме, где мы сначала нашли раненых ван Девентера, и здесь же похоронили наших мертвых на восходе солнца на следующий день. Тела их заранее были уложены в фургон, и, не зная этого, я провел под ним ночь, и, проснувшись утром, оказался закапанным кровью, которая медленно сочилась через его днище.

Во время похорон генерал Смэтс произнес прощальную речь. Он сказал, что среди убитых были трансваальцы, фристатеры и жители Капской колонии, то есть всех частей Южной Африки, которые принесли себя в жертву ради свободы. Когда церемония закончилась, мне приказали поехать за двадцать миль к месту, где были оставлены наши раненые, чтобы проверить, все ли с ними в порядке. Я нашел, что большинство из них в порядке, хотя несколько человек были плохи. Один из них был жителем колонии, раненым в живот, и женщина из этого дома попросила меня взглянуть на него, потому что у него началось воспаление. Пока мы осматривали его рану, он издал глухой стон и умер. Фургонщик помог мне похоронить его. Мы вырыли могилу около тока, и поскольку мы не знали никакой панихиды, мы просто подняли его за плечи и колени, положили в могилу, засыпали землей и оставили.

Пока я был на этой ферме, мы увидели, что с севера приближаются сорок или пятьдесят странных всадников, и раненые встревожились, поскольку мы не могли разобрать, кто это. Я сел на лошадь, взял винтовку и поехал в их сторону, пока не был достаточно близко, чтобы увидеть, что это не британцы. Они, как оказалось, были оставшимися в живых из той части коммандо, которую генерал Смэтс оставил по пути через Свободное государство год назад, потому что их лошади были слишком в плохом состоянии чтобы продолжать путь. Он оставил старшим над ними фельдкорнета Дрейера с приказом догнать его, когда это позволить состояние их животных, и они сделали это. Они начали путь на юг, и после многих приключений и испытаний попали сюда. Среди них был и преподобный г. Крил, с которым мои братья и я ссорились в Уорм-Батс в декабре 1900.

Несмотря на его религиозный фанатизм, он был смелым стариком, которого я начал уважать. Когда они услышали, что генерал Смэтс был недалеко, они столь стремились увидеть его, что хотели уйти сразу, но я сказал им подождать, поскольку знал, что генерал сам едет сюда, и он прибыл тем же вечером с ван Девентером и его коммандо, и с обеих сторон была большая радость.

С тех пор, как генерал Смэтс в декабре пошел в Какамас, коммандант Боувер со своим коммандо остался внизу на равнинах около Олифант-Ривер за Ван Риджсдорпом, и теперь меня посылали на их поиски. Я отдал моего мула, но взял всех трех из моих недавно приобретенных лошадей, загруженных моей добычей из лагеря. Я достиг Ван Риджсдорпа через три дня, пройдя через Нойвудчвилль, и отсюда вниз через горный перевал к нижележащей местности. Я обнаружил Боувера в Ван Риджсдорпе, а большинство его людей разбило лагерь недалеко оттуда по Тру-Тру-Ривер. Они были очень рады, когда я сказал им о успехе ван Девентера, потому что у них предыдущим утром были большие неприятности.

За неделю до этого среди них появился местный бур по имени Лемюэль Колэйн, который рассказал им, что англичане посадили его в тюрьму в Клан-Уильяме по ложному обвинению в государственной измене. Он сказал, что однажды ночью он перелез через стену и убежал, и теперь хочет отомстить с оружием в руках. Поверив в его историю, они дали ему винтовку, и он присоединился к коммандо.

Колэйн оказался британским шпионом, и, разузнав все что смог, он исчез. Из его отсутствия никто не сделал никаких выводов, потому что люди постоянно уезжали, чтобы посетить фермы или найти знакомых, и решили , что здесь то же самое, но утром коммандо было разбужено атакой английской кавалерии с Колэйном во главе, во время которой было убито семнадцать человек, в том числе мой молодой друг Майкл дю Приз.

Нападающие смогли застать наших людей настолько врасплох, что солдаты проехали сквозь лагерь, орудуя саблями, и скрылись с противоположной стороны прежде, чем наши поняли, что происходит. Они обвиняли Колэйна в предательстве, и очень надеялись, что он еще попадет им в руки, и позднее Немезида помогла его найти.

Тем временем Боувер страдал из-за этой задержки, не только потому, что потерял хороших людей, но и потому, что британцы развивали свой успех и начали наступление с целью вернуть Ван Риджсдорп, в котором находился наш штаб, потому что это был единственный город в Южной Африке все еще находившийся в бурских руках.

Я оставался с Боувером всю ночь в этом городке, которому угрожал захват, и, когда его разведчики сообщили ему следующим утром, что сильная колонна английских всадников движется к городу, он решил отойти на север к горам, пока к нему не подойдет подкрепление.

Я вместе с группой людей, среди которых были мои старые друзья Николас Сварт и Эдгар Данкер, вышел понаблюдать за движением врага. Рука Николаса была еще на перевязи, а рука Данкера – в лубках, а к его седлу была привязана подушка, чтобы бедро не так болело. Но все же при звуке стрельбы они не могли усидеть и отказались остаться в тылу, услышав, что за городом стреляют. Пройдя милю или две, мы увидели длинную колонну всадников, которые шли со стороны Олифантс-Ривер, а их разведчики раскинулись широким фронтом. Мы открыли беглую стрельбу, которая продолжалась, пока они не выдавили нас через город на открытую местность, где нам пришлось бежать к горам, чтобы присоединиться к отряду Боувера. Во время одной из перестрелок Данкер, который был рядом со мной, был ранен пулей в грудь. Раны мы заткнули кусками его рубашки и он проехал с нами еще пятнадцать миль, пока мы не добрались до коммандо. Его отослали на ферму среди предгорий, и он полностью выздоровел через несколько недель. Англичане, удовлетворившись захватом нашей маленькой столицы, дальше не пошли, поэтому и Боувер не стал уходить дальше в горы, и в конце концов решил вернуть потерянное, поэтому послал меня со срочным поручением к генералу Смэтсу, чтобы попросить у него помощи.».

После тяжелой двухдневной поездки я нашел его рядом с Кальвинией, в шестидесяти милях, и, когда он услышал, что войска вернулись в Ван Ринджсдорп, то приказал, чтобы все командиры собрались. Он послал приказ ван Девентеру, чтобы он привел своих людей к началу прохода в Нойвудсвилль, где он будет его ждать, в то время как другого посыльного посылали к Боуверу, предлагая ему держать его людей ниже, пока помощь не прибыла.

Разным небольшим отрядам тоже были разосланы приказы, и генерал Смэтс со своим штабом назначили общий сбор на вершине хребта.

Все отлично сработало. В течение трех дней ван Девентер привел своих людей, и мы спустились к Урайонс-краалю на равнине, где нас с нетерпением ждал Боувер. В этот момент все наше первоначальное коммандо снова было собрано в один кулак, впервые с тех пор, как оно разъединилось под Зуурбергеном, и по этому поводу у всех была большая радость. Этой ночью мы прошли маршем, собираясь на рассвете атаковать Ван Ринджсдорп, но, когда стало светло, оказалось, что англичане ушли в место под названием Виндхук, в десяти милях от города, где устроили укрепленный лагерь, поэтому мы до темноты оставались в освобожденном городе. Генерал Смэтс решил атаковать Виндхук на рассвете, но я это событие пропустил, потому что не знал, что этот вопрос обсуждается, а на закате был отослан с сообщением к посту, расположенному по пути к Олифантсу. Я прибыл туда после полуночи и провел с ними ночь. На рассвете я пустился обратно, и, будучи на пути к Ван Ринджсдорпу, услышал вдали винтовочную стрельбу и поспешил туда.».

По мере моего приближения стрельба некоторое время усиливалась, а затем стихла, так что стало ясно, что сражение закончилось. Я увидел ван Девентера, лежавшего на земле рядом со своей лошадью, тяжело раненого и страдающего от сильной боли. Из раны в горле текла кровь, и его язык был разорван пулей так, что он не мог говорить. Двое мужчин, находившихся рядом с ним, сказали мне, что лагерь в Виндхуке захвачен и сражение закончено. Я поехал в ту сторону и встретил около сотни разоруженных солдат, которые шли по вельду без ботинок. Они сказали, что наши приказали им возвращаться к Клан-Уильям, который находился в пятидесяти милях оттуда.

Через несколько секунд я достиг места действия. Генерал Смэтс окружил лагерь на рассвете, и, после напряженной борьбы сокрушил его, убив и ранив многих англичан , и захватив остальных, приблизительно двести человек. Он тоже понес потери, которые составили пять человек убитыми и шестнадцать ранеными, но в результате захватил много лошадей и фургонов с оружием и боеприпасами, и, главное, восстановил свой контроль над этой частью страны. Я проехал через лагерь и нашел Николаса Сварта, лежавшего на земле, очевидно, мертвого. Пуля попала ему в грудь и прошла насквозь, выйдя через левое бедро – очевидно, он нагнулся, когда в него попали. Он был так бледен, что я посчитал его мертвым и пошел к фургону, чтобы найти что-нибудь, чтобы прикрыть его, но, когда я вернулся, его глаза были открыты и он шепотом попросил у меня воды, которую я дал ему из своей фляги. Мы отнесли его в тень от фургона и, как могли, перевязали его раны. Поскольку все равно сделать больше ничего было нельзя, я отошел, чтобы посмотреть фургоны, которые сейчас начали разбирать. Они располагались вокруг жилого дома, который стал последней позицией англичан, и, увидев Уинделла из «Пятерки денди», я рассказал ему о Сварте. Он тоже участвовал в атаке, но не знал, что Ник был ранен, и сказал, что надо поискать в доме простыни и наволочки, которые можно использовать вместо бинтов. Пройдя в комнаты, которые носили следы недавнего рукопашного боя, мы увидели, что под камином в кухне прячется мужчина в гражданской одежде. Я подумал, что это владелец фермы, еще не отошедший от испуга, и указал на него Уинделлу. Тот воскликнул: «Боже! Это Колэйн!» Я не знал Колэйна в лицо, но Уинделл вытащил его из дома, крича тем, кто был снаружи, чтобы они посмотрели, кого он нашел, и скоро множество разозленных людей бормотали угрозы в адрес проклятого шпиона. Тому было лет сорок пять, внешне он был типичным провинциальным буром, с большой бородой и в вельветовом костюме. Он был достаточно храбр, потому что, когда наши описали ему его ближайшее будущее, он только пожал плечами и не показал никакого признака испуга. Пока мы толпились вокруг него, подошел коммандант Боувер и сказал, чтобы двое людей охраняли его, пока генерал Смэтс не примет свое решение.».

Мы с Уинделлом, найдя полотно для перевязки, вернулись к Николасу, но оказалось, что его уже увезли на фургоне вместе с другими ранеными на соседнюю ферму.

Поскольку я был хорошо обеспечен лошадьми и всем необходимым после дела при Миддельпосте, фургоны меня не очень интересовали, но я набрал газет и книг, и, оставив остальных продолжать свое дело, приготовился ехать вниз, на ферму Атис, принадлежавшую старому Айзеку ван Зиджлу, члену местного парламента, где, как мне говорили, находился генерал Смэтс. Но сначала я пошел посмотреть убитых, и с грустью обнаружил среди них молодого Мартина Весселса, моего школьного друга, который много раз проводил свободное время со мной и моими братьями в старые блумфонтейские дни. Я впервые с начала войны встретил его за два дня до этого, когда приезжал в один из местных отрядов, действовавших в окрестностях. Год назад он был ранен и попал в плен, но вместе с Корнелиусом Вермаасом, теперь тоже убитым, он спрыгнул с поезда в Хекс Ривер Моунтинс, чтобы присоединиться к коммандо. Когда я прибыл на ферму Атис, генерал Смэтс был там в гостиной и беседовал с хозяином, Айзеком ван Зиджлом, жена и дочери которого находились там же. Вскоре охранники привели и шпиона, Колэйна, спрашивая, что с ним делать. Генерал Смэтс выслушал всю историю предательства Колэйна, и, опросив сопровождающих, чтобы те подтвердил его личность, приговорил его к смерти без особых формальностей. Когда генерал Сказал охранникам: «Выведите его и расстреляйте!», нервы изменили Колэйну и он упал на колени, умоляя о пощаде. Женщины в слезах выбежали из комнаты. Генерал Смэтс повторил приказ, но, когда Колэйна выводили, вошел преподобный Крил и попросил дать ему возможность помолиться о душе грешника. Поэтому Колэйна отвели к небольшой кузнице позади жилого дома и, когда я немного позднее заглянул туда, то увидел, как они вдвоем стояли рядом с наковальней и молились. Через некоторое время Андрису де Вету из нашего штаба было приказано собрать расстрельную команду, и, поскольку это задание ему не нравилось, он попросил меня пойти вместе с ним. Мы послали нескольких слуг-готтентотов вырыть могилу, так чтобы она была не видна из дома, чтобы пощадить чувства его жителей, и, приказав троим оказавшимся в саду мужчинам взять винтовки, пошли к кузнице. Поймав взгляд преподобного Крила, де Вет глазами указал на пленного, и священник, тронув того за плечо, сказал: «Брат, будь мужествен, ибо твой час настал!» Колэйн спокойно поднялся с колен, пожал руку пастору и, попрощавшись с охранниками, сказал, что готов. Мы повели его туда, где рылась могила. По пути он заговорил с нами. Он сказал, что знал, что идет на смерть, но он был бедным человеком и взял у англичан деньги, чтобы его жена и дети не голодали. Когда мы подошли, готтентоты заканчивали рыть могилу, и несчастный побледнел, когда увидел ее. Возможно, он до конца не верил в свою судьбу и надеялся на снисхождение. Даже теперь он пытался выиграть время и попросил послать за преподобным, чтобы еще раз помолиться вместе с ним. Потом он повернулся ко мне и попросил, чтобы я привел генерала Смэтса, но мы поняли, что дело надо заканчивать, поэтому де Вет завязал ему глаза и поставил его на краю могилы. Поняв, что это конец, он поднял руки и стал молиться. Когда он произнес «Аминь», они выстрелили. Колэйн свалился на дно могилы и испуганные готтентоты быстро забросали его землей.».

Когда мы возвратились, то нашли, что раненные были вывезены из Виндхука и помещены в главный жилой дом. Николас Сварт был все еще жив, тряска, казалось, улучшила его состояние, поскольку он был в сознании и способен говорить. Он был помещен в комнату один, пока остальные были положены на матрацы или на соломе, везде, где хозяйка дома и ее дочери могли найти для них место. Николас был в нездоровом рассудке и решил, что я должен оставаться рядом с ним. Когда я хотел уйти, он схватил меня за руку и не позволил, поэтому генерал Смэтс сказал мене, чтобы я остался, и я провел с ним остаток того дня и всю следующую ночь. Иногда я менял влажный тампон на его ранах. Так прошло двадцать часов, и вскоре после рассвета он, наконец, задремал. С этого момента он начал выздоравливать, и через месяц снова был в порядке. Из остальных раненых умер только один, остальные быстро оправились благодаря хорошему уходу и замечательному климату.

Сам лагерь в Виндхуке не стоил тех потерь, в которые обошелся его захват, но зато теперь англичане отказались от мысли вытеснить нас на север от Олифантса и оставили нас в покое в этом районе, который мы уже начали считать своим. Генерал Смэтс снова разделил коммандо на небольшие отряды, потому что пока уму не была нужна большая сила. Это повлекло за собой много работы для членов штаба, который был сохранен, и нам пришлось много ездить, чтобы поддерживать контакт между этими отрядами.

Я, однако, оставался на ферме, поскольку Николас Сварт не хотел слышать о моем отъезде.

В то время как я был здесь, я имел время, чтобы прочитать английские газеты, которые я нашел в лагере в Виндхуке. Из разных писем и статей я понял, что в Англии было много людей, которые считают эту войну несправедливой. Я вырезал одно стихотворение и храню его до сих пор.

Примерно через десять дней Николасу стало настолько лучше, что я был в состоянии оставить его, чтобы разыскать генерала Смэтса, которого нашел на берегах Олифантс-ривер, ниже по ее течению. До моря оттуда было всего двадцать пять миль. На следующий день он послал меня объехать окрестные отряды с приказом собраться. Через сорок восемь часов собралось шестьдесят или семьдесят человек, и с ними мы отправились к побережью, к небольшой бухте Фишуотер. Мы проехали станцию Миссия Эбенезера и к полудню через просветы в дюнах увидели блеск моря. Забавно было наблюдать выражение лиц мужчин, которые никогда не видели водного пространства большего размера, чем пруд на ферме, и, когда мы пересекли последние дюны, они с изумлением уставились на водную гладь, которая уходила за горизонт.

Они как по команде, осадили лошадей, а затем так же единодушно, словно древние греки, в едином строю бросились вперед с криками: «Море! Море!». Каждый хотел первым доскакать до воды.

Скоро они сбросили одежду, и не могли помешать им войти в волны, но хотели предостеречь их не забираться слишком глубоко. Это было бесполезно – они спустились с седел, разделись до пояса и вошли в прибой, хохоча всякий раз, когда волна накрывала кого-то с головой.

Через некоторое время генерал Смэтс приказал троим из нас проехать по берегу к находившимся недалеко хижинам и спросить там, не появлялись ли здесь солдаты. При этом произошло забавное столкновение с рыбаком-готтентотом. Он смотрел с открытым от удивления ртом на вооруженных буров, скачущих по воде, и, видя его удивление, я остановил мою лошадь и приказал, чтобы он показал мне, где проходит дорога. Он сказал, 'Какой дорога, хозяин?' Сделав сердитое лицо, я ответил, «Дорога в Англию, дурак, и покажи мне ее немедленно, потому что сегодня вечером мы хотим захватить Лондон!» Он уставился на меня на мгновение, и затем воскликнул: «Мой Бог, хозяин, не делайте этого; здесь такая глубина, что вас накроет с головой и вы все утоните!»

Когда позднее я встретил Марица и рассказал ему эту историю, он сказал, что двое из его людей недавно поехали по берегу в Заливе Ламберта, где английский крейсер стоял на якоре недалеко от берега. Спешившись, они открыли огонь. Их пули барабанили по бронированным бортам, не причиняя им вреда, а когда команда навела на них орудие на них, они поторопились исчезнуть в дюнах, но теперь они могли сказать, что принимали участие в единственном морском сражении войны!

Той ночью мы разбили лагерь в дюнах, сидя без дела у костров из плавника, обсуждая, кто что видел и кто что расскажет, когда вернется домой.

Мы провели здесь еще два дня, плавая на лодке в устье реки и помогая местным рыбакам вытягивать сети. Потом мы возвратились по Олифантс-ривер к началу пути, гордясь тем, что мы на лошадях вошли в море.

Теперь генерал Смэтс огласил свои дальнейшие планы.

К северу, на расстоянии в сто пятьдесят миль, находился О'Окип – большое месторождение меди, с поселками Спрингбок и Конкордия. Там находятся британские гарнизоны, и он решил туда наведаться. Он рассчитал, что при его попытке захватить эти города англичане направили бы туда подкрепление по морю. Тогда он направился бы на юг и вошел в населенные бурами районы вокруг Мыса Доброй Надежды. Во всяком случае, именно такие слухи ходили среди нас, и все были воодушевлены мыслью о совершении рейда к Столовой бухте. Некоторые даже поговаривали о том, чтобы захватить Кейптаун, и в штабе нам приказали снова собрать разрозненные отряды.

Через несколько дней коммандо было собрано, и мы пошли на север по бесплодным пространствам Намакваленда.

Из-за трудностей снабжения едой и водой мы шли небольшими отрядами, и всем было дано указание собраться в Камьесбергелле. Генерал Смэтс со своим штабом шел своим маршрутом в миссионерской станции Лельефонтейн, которой мы достигли через шесть дней.

Мы нашли это место, заброшенное и разоренное, и среди камней вокруг сожженных зданий лежало двадцать или тридцать мертвых готтентотов, все еще сжимающих старые кремневые ружья. Это была работа Марица. Он приехал в станцию с несколькими людьми, чтобы поговорить с миссионерами, но вооруженные готтентоты попытались его захватить, и им едва удалось спастись. Чтобы отомстить за это, он на следующее утро появился там с более сильным отрядом и уничтожил поселение, что для большинства из нас казалось совершенно неоправданным и слишком жестоким. Генерал Смэтс ничего не сказал, но я видел, как он обошел убитых и, когда он вернулся, то почти не разговаривал и был очень вспыльчив, что всегда служило у него признаком плохого настроения.

Мы жили среди гниющих трупов в течение нескольких дней, поскольку должны были ждать здесь новостей о том, что наши силы были от медных рудников на таком расстоянии, с которого можно их атаковать, и только тогда перешли поближе к ним. В Сильвермоунтинс мы нашли Боувера с его людьми, а также Марица с его отрядом, но, поскольку ван Девентер отсутствовал, меня послали на его поиски.

Я начал этот поиск на рассвете однажды утром, что было самым длинным непрерывным периодом за все время войны, в течение которого я не спал и не отдыхал – это продолжалось восемьдесят часов. Весь первый день я непрерывно ехал, сменяя лошадей (мои две запасные лошади были все время вместе со мной), расспрашивая фермеров и пастухов о нахождении коммандо. Наконец, с помощью проводника к полуночи я нашел ван Девентера и передал ему приказ, после чего он сразу тронулся в путь. Я должен был ехать вместе с ним и ехал всю ночь и большую часть следующего дня, и только к закату мы добрались до генерала Смэтса и остальной части нашего коммандо в Сильвермоунтинс. Будучи в седле тридцать шесть часов, я надеялся отдохнуть, но в сумерках раздался сигнал и коммандо выступило к Спрингбоку, до которого было тридцать миль. Сначала наш путь проходил среди холмов, и мы двигались медленно, затем по открытой равнине. К четырем часам утра мы были рядом с поселком, другие отряды уже заняли свои позиции, на которые они вышли с помощью местных фермеров.

Спрингбок лежит в трех милях от O'Oкипа и на таком же расстоянии от Конкордии, и все три пункта были заняты британскими гарнизонами и служившими у них готтентотами. Каждый пункт должен был быть атакован в определенное время, и первым был Спрингбок. Его защищало примерно сто двадцать человек, но они занимали три хорошо укрепленных форта на возвышенности, которые прикрывали все подходы, что сводило на нет наше численное преимущество (у нас было около четырехсот человек), тем более что примерно половину наших сил надо было выделить для наблюдения за Конкордией и О'Окипом на случай вылазки англичан.

Всякий раз, когда начиналось сражение, штаб превращался в обычных рядовых, и теперь я находился под командованием Боувера в составе группы, которая должна была занять низину, по которой проходила от главной дороги на О'Окип отходила дорога к Спрингбоку.

Каждый отряд спокойно занимал в темноте выделенное ему место, но никто не пытался атаковать форты, поскольку ожидалось, что они сами капитулируют, когда окажутся в изоляции.

Форт номер один, с которым мы должны были иметь дело, был большим круглым зданием, стоящим на терриконе шахты. Он имел много бойниц и подходы к нему были покрыты проволочными заграждениями, и, хотя его и защищало менее трех дюжин солдат, они могли держать под обстрелом все подходы, поэтому взятие его было делом нелегким, и могло стоить нам больших потерь.

Форт номер два стоял в нескольких сотнях ярдов от него, на низком холме, а номер три – на скале, которая господствовала над дальней частью поселка.

Наш отряд, численностью примерно в сорок человек, с помощью проводника прошел к перешейку и там остановился, чтобы посоветоваться. Ночь была черна, и, поскольку никто из нас не знал точно, где расположен наш форт, (хотя проводник сказал, что рядом), мы решили послать маленький патруль, чтобы уточнить обстановку. С нами было два ирландца, Лэнг и Галлахер, члены коммандо Боувера, и, с ирландской любовью к взрывчатым веществам, они накануне добыли в соседних шахтах некоторое количество динамита и фитилей и сделали из этого полдюжины ручных гранат. Они хотели испытать их в действии и предложили мне и Эдгару Данкеру пробраться вместе с ними к стене. Оставив остальных позади, мы наощупь пошли вперед, пока не стали различать смутный контур стены. Тогда ирландцы накрылись одеялом и зажгли фитили у двух гранат.

Когда фитили загорелись, одеяло было отброшено в сторону и гранаты с шипением полетели, пока мы, вжавшись в землю, ждали результата. Гранаты взорвались одновременно со страшным грохотом, и мы помчались вперед, чтобы обнаружить, что они взорвались в пустом краале, не причинив никому вреда.

Шум, однако, разбудил врага, поскольку мы услышали из темноты хриплое: «Стой! Кто идет?», сопровождавшееся стрельбой, при вспышках которой мы увидели форт в пятнадцати или двадцати ярдах от нас, изрыгающим огонь изо всех амбразур. Одна пуля попала в верх стены крааля, из-за которой я выглядывал, и частицы свинца и никеля брызнули мне в лицо. Сначала я думал, что ослеп, но все оказалось не так серьезно, и частички металла, ропавшие под кожу, удалили ножом на следующий день.».

В это время, поскольку огонь был сильным, нам оставались только присесть под покрытием крааля, иногда постреливая, но не делая никаких попыток продвинуться к форту, поскольку мы были уже ближе, чем хотели. К настоящему времени был открыт также сильный винтовочный огонь из других фортов, что говорило о том, что там наши люди тоже расшевелили осиные гнезда, и, когда на нашем фронте было небольшое затишье, мы убежали назад на перешеек, позади которого оставались остальные.

Генерал Смэтс выехал из темноты, пока мы обсуждали наши следующие действия и, поскольку уже рассветало, он приказал, чтобы мы остались здесь и следили за тем, что бы никто не вошел в форт и не вышел из него в течение этого дня. Дав нам инструкции, он пошел посетить другие посты, а наши люди распределились среди камней, чтобы наблюдать за фортом. Я же решил выполнить свой собственный план. Пока окончательно не рассвело, я пробежал в возвышенности позади форта. Здесь я нашел удобный камень в пределах сорока ярдов от врага, и залег, чтобы пождать, пока видимость не станет достаточно хорошей для стрельбы. Как только солнце взошло, я начал посылать пули в амбразуры, пока не опустошил свои нагрудные патронташи.

Солдаты в форте пробовали определить мое местонахождение, но рядом был куст, который меня скрывал, и, хотя случайная пуля чиркнула рядом, я не был обнаружен. Когда я почти израсходовал боеприпасы, то пополз от камня до камня, пока не оказался в безопасности за склоном, после чего смог присоединиться к своим товарищам, довольный тем, что доставил обитателям форта неприятности. Этот день был моим днем рождения – третьим, которое я встретил на войне. Остаток дня мы делали ручные гранаты, поскольку были настроены той ночью сделать еще одну попытку.

Генерал Смэтс нанес нам еще один визит, и, наблюдая за нашими усилиями, сказал, чтобы мы поделились динамитом с другими фортами, где он тоже мог бы пригодиться. Когда стемнело, все было готово. Коммандант Боувер привел еще несколько человек, и было решено, что меньшая группа снова должна пройти к форту, чтобы бросить динамит, после чего остальные прорвались бы к форту.

Боувер, два ирландца, я и Данкер и я сформировали авангард. Неся ботинки в руках, чтобы не шуметь, мы шли к насыпи, на которой стоял форт. Спокойно поднявшись, мы достигли внешнего круга проволочных заграждений, тревогу никто не поднял, и, поскольку дальше пройти было нельзя, мы присели за кромкой, и каждый зажег и бросил бомбу. Почти все они взорвались на крыше, и вслед за этим последовала секунда или две мертвой тишины, что могло обозначать, что обитатели форта мертвы или оглушены, но, когда мы стали пробираться через проволочные заграждения, из амбразур на нас обрушился сильный огонь, заставив нас спрятаться. Когда прозвучали взрывы, остальные из нашего отряда бросились в атаку, но тоже вынуждены были отступить, и попадали прямо на нас, так что мы, хохоча, с трудом смогли распутаться. Несмотря на сыпавшийся на нас град пуль, генерал Смэтс прибыл к нам, и, поднявшись на насыпь, чтобы осмотреть форт, сказал Боуверу оставаться на месте, потому что солдаты сами рано или поздно сдадутся. Правда, пока они такого намерения не показывали, потому что на предложения капитулировать они отвечали стрельбой, поэтому мы снова укрылись за кучами щебня и стали ждать дальнейшего развития событий.»

В течение всего этого времени шла стрельба из других двух фортов, и через некоторое время мы услышали глухой взрыв во втором форте, сопровождаемый торжествующими криками наших людей. Скоро крикнули, что Альберт ван Ройен из нашего штаба с помощью единственной гранаты заставил защитников сдаться. Судя по внешнему виду, самой трудной задачей было взять третий форт, который стоял на высокой скале, словно замок над Рейном, и не было надежды легко им овладеть. Тем не менее, там тоже взорвалась бомба, и мы услышали голос Бена Котце, который предлагал защитникам сдаться. Вскоре раздались ликующие крики, говорившие о том, что третий форт тоже сдался. Мы крикнули об этом защитникам первого форта, но они ответили нам насмешками и залпами. Мы бросили в них оставшиеся бомбы, но без особого успеха, потому что, как мы потом обнаружили, стальные прогоны крыши хотя и погнулись, но выдержали взрыв.

Поскольку наш запас гранат был исчерпан, генерал Смэтс приказал мне пробраться вокруг внешней стороны деревни к третьему форту и принести динамит от Марица, у которого должен был быть большой запас. Я пополз, чтобы избежать пуль, а потом, вместо того, чтобы обойти форт на большом расстоянии, побежал со всей скоростью по улице мимо темных зданий.

Когда я достиг третьего форта, то увидел, что из верхних амбразур шел свет, поэтому я поднялся по узкой полуобвалившейся лестнице и пролез через стальной люк внутрь, где и нашел Марица и нескольких его людей, которые при свете фонаря разбирали боеприпасы и оружие.

Поразительно, но англичанам в голову пришла та же мысль, что и нам, и они тоже стали делать самодельные гранаты, и там было их несколько дюжин, только поменьше размером, чем наши.

«Любопытной особенностью военных действий при О'Окипе было использование, сначала бурами, и затем защитниками фортов, бомб из динамита». (История войны «Таймс»)