В пути

Ни в одном поезде нет целых окон, вместо них дыры, из которых выглядывают солдатские папахи. Тамбуры, крыши, буфера, подножки облеплены солдатами, точно кусок сахара муравьями. Температура около пятнадцати градусов ниже нуля. Люди коченеют. На станциях долгие стоянки, и поезд вновь и вновь атакуют бегущие солдаты. На каждой станции нам приходится выдерживать осаду, солдаты пытаются пробраться в вагон. Сдерживает их попытки не столько наше физическое сопротивление, сколько вывешенный на теплушке большой плакат, что вагон принадлежит центральному исполнительному комитету Совета крестьянских депутатов румынского фронта.

— Делегация, румчеродовцы, — говорят солдаты. — Нехай их, пусть едут.

На каждой крупной станции от Раздельной до самого Киева наш вагон неизменно посещают гайдамацкие патрули. Входит обычно несколько человек в сопровождении офицера. Осматривают документы. Ощупывают вещи, требуют выдать оружие.

— Нет у нас оружия, — заявляем мы.

Нам не верят и производят тщательные обыски. Роются среди книг, занимающих полвагона.

На станции Вацнярка пришедший патруль обратил внимание, что мы едем без погонов.

— Большевики? — свирепо спросил гайдамак.

— Нет, не большевики, прапорщики.

— А почему без погонов?

— Был приказ снять погоны.

— Это большевистский приказ. У нас на Украине большевиков не признают. Потрудитесь надеть погоны, или мы вас арестуем!

— Где же мы их возьмем, дорогой товарищ?

— Я вам не товарищ! — вспыльчиво крикнул гайдамак. [416]

Выступил из своего угла Сергеев:

— О чем спорите, господа, если надо надеть погоны — наденем, ведь мы же не большевики. У меня в чемодане три пары есть.

Сергеев подал мне и Святенко погоны. Третьи нацепил себе.

Антонова и так видно, что он солдат.

Гайдамак дождался, пока мы надели погоны, порылся еще в книгах и ушел.

Непосредственно на Курск поезда не идут. Украинская Рада установила границы между Украиной и Россией где-то в районе между Ворожбой и Льговом. С трудом получили наряд до пограничной станции. Подъезжая к Льгову, мы слышали стрельбу по сторонам дороги. Это бьются красногвардейцы с гайдамаками. В Льгове нас посетили сперва гайдамаки, снова перерыли все, что у нас имелось, а затем, спустя полчаса, отъехав от станции несколько километров, мы были остановлены красногвардейскими частями. Снова обыск, просмотр документов, поиски оружия и т.д.

Переехав украинскую границу, мы сорвали с плеч погоны и выбросили их под откос.

Вот и Курск. Солдатами заполнена вся платформа, пакгауз и другие помещения. В буфете ничего не достать.

На вокзале нас вместе с Сергеевым вдруг останавливает группа солдат:

— Офицеры, сволочь!..

— Что вам надо? — спросил Сергеев.

— Почему кокарду не снимаете?

Я машинально взялся за шапку, на которой действительно оставалась офицерская кокарда. Погоны-то сбросили, а кокарду забыли.

— А может, я подпрапорщик? — задал вопрос Сергеев.

— Подпрапорщика сразу узнаешь!

— Снимем, придет время, — не повышая голоса, сказал Сергеев, направляясь дальше.

Наш спокойный вид остановил разошедшихся солдат, они не последовали за нами, зато наградили вдогонку площадной руганью.

Поехали в город искать помещения. Толкнулись в одну гостиницу — занято, в другую — занято. Наконец нашли меблированные комнаты, в которых оказалось несколько свободных номеров. Разместились, оставив вещи пока в вагоне. Хозяин предупредил, что на другой же день мы должны принести разрешение коменданта города на право занятия номеров.

Рано утром отправились в курский Совет, помещавшийся на центральной улице в губернаторском доме. Около дома огромный хвост обывателей, ожидающих приема у нового начальства. Через толпу протиснулись в кабинет председателя. Застали одного секретаря.

— Где председатель?

— Еще спит. Заседание окончилось в шесть утра. [417]

— Когда будет?

— Часов в одиннадцать.

Бродили вокруг дома Совета, вслушивались в разговоры обывателей: большевики, захватив власть, наложили арест на сберегательные кассы, банки и другие финансовые учреждения, и теперь вкладчики, чтобы получить обратно свои сбережения, должны являться в Совет за разрешением. Эти разрешения даются не всем, а лишь тем, кто представляет удостоверение о своей нуждаемости.

Вернулись в Совет. Председателя все еще нет. Его заместил некий Булгаков, в студенческой форме, с всклокоченными волосами, с воспаленными от бессонницы глазами. Принял нас приветливо:

— С румынского фронта? Ну, как там?

— Бегут все. Ничего от фронта не осталось. На Украине гайдамаки орудуют. Наши части выпускают оттуда без всякого имущества, без снаряжения. Обозы, оружие — все остается на месте.

— Да, слышали. Какова же цель вашего приезда сюда?

— Хотим обосноваться в Курске для организации новых красногвардейских частей.

— Вам надо будет переговорить с председателем Совета.

Дождались председателя Забитского. Человек лет тридцати, по виду интеллигент, как потом мы узнали, левый эсер. Болезненно морщась, он выслушал наш план и просьбу дать помещение и разрешение на прямой провод для разговора со ставкой.

— Насчет помещения вы обратитесь к коменданту товарищу Лукину. А разрешение на прямой провод — пожалуйста.

Он написал записку.

Идем к коменданту. Высокий красивый матрос, одетый в овчинный полушубок, с залихватской папахой на голове. Выслушав нашу просьбу, предложил целую гостиницу для нужд комитета.

— Куда же нам так много?

— Как — куда, ведь вы же будете формировать части, так вам одной гостиницы не хватит.

— Мы будем формировать части, если нам это разрешит главковерх, а пока мы хотели бы ограничиться несколькими комнатами. Комнаты две для дел и комнат пять для нас самих.

— Не хотите, навязывать не буду. Идемте.

Захватив с собой нескольких матросов, Лукин отправился вместе с нами вверх по центральной улице к большой гостинице, при которой имелся и ресторан. Поставив около двери матросов, Лукин вошел в ресторан, вызвал хозяина и громким голосом отдал распоряжение немедленно закрыть торговлю. Жильцов выселить в часовой срок, ресторанное имущество и имущество гостиницы конфискуется. Ключи от помещений с провизией и спиртными напитками передать ему.

Хозяин растерялся.

— Слышали, что я сказал? — прикрикнул Лукин. [418]

— Товарищи, как ж я могу так быстро?

Лукин обратился к публике, в изобилии сидевшей за столиками ресторана, и зычным голосом крикнул:

— Марш отсюда! Через три минуты чтобы никого! Посетители схватили свои шапки и, толкая друг друга, бросились к выходу.

— Покажите номера! — обратился Лукин к хозяину.

Пошли по гостинице, которая имела около пятидесяти номеров.

— Кто здесь? Мародеров и спекулянтов в подвал! Служащий? Зачем приехал? За справками? В подвал для выяснения! — быстро распоряжался Лукин.

Человек тридцать жильцов Лукин отправил в сопровождении двух матросов в Чрезвычайную комиссию. Было несколько семей, которым Лукин дал разрешение задержаться в гостинице до подыскания себе квартиры в течение трех дней.

— Вот, товарищи, — обратился к нам Лукин, — выбирайте любые номера.

Мы взяли правое крыло, восемь комнат. Хозяин вручил нам ключи, и мы тотчас же командировали Антонова на вокзал заняться перевозкой имущества. Мне в эту гостиницу переезжать не хотелось, и я попросил Лукина дать мне ордер на право бесплатного пользования номером в тех меблированных комнатах, в которых мы остановились накануне.

Устав за день, я рано лег спать. Около часа ночи раздался сильный стук в дверь. Открыл. В коридоре стояла группа вооруженных красногвардейцев.

— Вам что угодно?

— Ваши документы! Я показал.

— Есть оружие?

— Нет.

Вошедшие не удовлетворились моим ответом и произвели поверхностный осмотр моей комнаты. Ничего не найдя, ушли. Наутро рассказал об этом Лукину.

— Мы почти каждый день производим осмотр гостиниц, сейчас так много наезжает всякой сволочи, контрреволюционных агентов и шпионов...

На другую ночь я снова был разбужен стуком. Снова осмотр документов и комнаты. Это повторилось еще. Надоело. Я попросил Лукина дать мне охранную бумажку, чтобы не беспокоили по ночам. Лукин написал: «Предъявитель сего, председатель Центрального исполнительного комитета и т.д., от обысков и осмотра номера освобожден».

Я приколол бумажку к наружной двери, и с этих пор ночные визиты прекратились.

Имея разрешение Забитского на переговоры по прямому проводу, я отправился на телеграф, вызвал к аппарату главковерха [419] Крыленко. Вместо Крыленко подошел его адъютант: «Что вам угодно? Я доложу главковерху и тотчас же сообщу ответ».

Я передал:

«Наш исполнительный комитет крестьянских депутатов Румчерода выехал из Кишинева в Курск. Постановили обратить свои силы и знания на формирование в Курске новых красногвардейских частей. Материалом для этих частей должны явиться проходящие в большом количестве через Курск демобилизованные солдаты. Для того чтобы нам вести эту работу, мы просим разрешения и соответствующих указаний курскому Совету».

Через несколько минут получил ответ такого содержания:

«Главковерх не возражает против организации вами красногвардейских частей в городе Курске из проходящих демобилизующихся солдат. Вместе с тем главковерх указывает, что им сейчас издан приказ об организации специальных военных комиссаров при местных Советах, на которых возлагается дело формирования новой Красной Армии. Вам надлежит связаться с местным Советом и руководствоваться указанным приказом главковерха».

Выдвинули меня докладчиком в курский Совет.

Святенко предложил организовать связь с харьковским большевистским правительством, в частности с главнокомандующим украинского фронта Антоновым-Овсеенко.

— Я думаю, лучше всего поехать мне, я украинец. Если поедет русский, могут быть недоразумения.

— Я бы тоже хотел поехать, — выступил Дементьев, — украинским я немного владею, документы можно сфабриковать или Лукин даст, отобрав у какого-нибудь спекулянта или контрреволюционера.

На другой день после отъезда Святенко и Дементьева попросились в отпуск другие товарищи.

Прошла неделя. Никто не вернулся.

Ликвидировали комитет. Сергеев уехал к себе, я — в Питер для сдачи дел.