На государственном совещании

В Петроград прибыл седьмого сентября. Остановился было в гостинице. Дерут за номер немилосердно. Решил просить сестру Анну, работницу Путиловского завода, приютить меня. Отправился к ней в район Нарвской заставы. Она охотно разрешила воспользоваться ее комнатой, если хозяин не будет препятствовать. Вместе с Анной пошел к квартировладетелю. Он тоже рабочий Путиловского завода, токарь по металлу, зарабатывающий около 250 рублей в месяц. [362]

Снимаемая сестрой комната небольшая, очень чистая, светлая, ничуть не хуже номера в гостинице за семь с полтиной. Вся квартира свидетельствует о большой опрятности ее обитателей. Состоит из четырех комнат, с газом в кухне, ванной и электричеством.

Квартирохозяин, хотя и рабочий, но впечатления такого не производит. Скорее это интеллигент, ибо тотчас же по возвращении с работы переодевается в отличный костюм, надевает воротничок, манжеты, галстук. После обеда любит посидеть за газетой, поговорить о политике.

На вопрос сестры, не будет ли с его стороны возражения, если она уступит на неделю свою комнату мне, он детально расспросил, на каком я фронте, что делаю, каковы мои политические убеждения, не монархист ли я, не большевик ли, какова цель приезда в Петроград и почему хочу остановиться на такой далекой окраине, как Нарвская застава.

На все эти вопросы я ответил. Тогда квартирохозяин пытался расспросить меня о настроении солдат на фронте, но я почувствовал различные точки зрения, насторожился и уклонился от дальнейшего разговора.

Пошел в Совет крестьянских депутатов. Встретил Гвоздева, который теперь был председателем солдатской секции, так как Оцуп получил другое назначение.

— А, Оленин, опять приехал! — встретил меня Гвоздев. — У вас больше не бегут?

— Солдаты не бегут, зато генералы их бьют здорово.

— Это вы что, на Корнилова намекаете?

— Хотя бы.

— Ну, Корнилов-то здоровую нахлобучку получил. Вы знаете, он арестован и сидит под стражей на станции Быхов.

— Неужели хорошей тюрьмы для генерала не нашлось? Если бы дело коснулось какого-нибудь революционера, пожалуй, Шлиссельбургскую крепость освободили.

— Вы правы. Мы уже ставили этот вопрос, Корнилова надо строго изолировать, а не держать под охраной верных ему «батальонов смерти». Вы видели эти батальоны? — спросил Гвоздев.

— Видел и возмущался их гнусным видом.

— Что значит череп на повязке?

— Символический знак. Намекает, что через какое-то время от всех этих «ударников», кроме черепа, ничего не останется, — рассмеялся я.

— Идея их создания принадлежит Корнилову. Составлены эти батальоны сплошь из маменькиных сынков, буржуазии да зеленых прапорщиков.

— Ну, что здесь хорошего?

Гвоздев безнадежно махнул рукой:

— Гнусь одна. Два месяца кричали о тарнопольском отступлении, теперь две недели кричат о рижском. Так за криком время и идет. [363]

— Почему вы не реагируете на травлю солдат? Посмотрите, что газеты пишут: солдат такой-то роты не вовремя оправляться ушел, другой дезертировал, рота не выполнила распоряжения, причем совершенно не указывают характер этого распоряжения. Быть может, оно было контрреволюционным? И ни звука о поведении командного состава. Вы, представители фронта, избранные солдатами, солдатская секция крестьянского Совета, что вы делаете?

— Видите сами — что. Сидим, обложились бумагами. Устраиваем комиссии, заседания, обсуждаем решения в первом чтении, начинаем вторичное. К каждому пункту поправка, к поправке примечание, к примечанию новая поправка. И так без конца. А вожди?.. Авксентьев увлекся своим министерством. Всем крутит Керенский, а Керенским крутят кадеты.

* * *

В одном из больших залов лицея я увидел конференцию. На трибуне стоял солдат, вихрастый, белокурый, в распахнутой шинели, и, энергично жестикулируя, произносил речь:

— Нас предают и предают, товарищи! Счастье рабочего класса и крестьян в собственных руках. Если мы будем рассчитывать на кадетов, ничего не дождемся. Надо твердо и немедленно ставить вопрос о передаче власти в руки Советов. Только власть Советов может обеспечить мир солдатам, землю — крестьянам, восьмичасовой рабочий день и контроль над производством — рабочим. Забылся Керенский, царя из себя корчит, в Зимний дворец перебрался. Занял комнаты Николая Второго. Понятно, что из дворца-то не очень хочется выезжать. У нас в казармах полное недоверие к Временному правительству.

Происходило совещание агитаторов-большевиков, солдат петроградского гарнизона.

Оратору дружно аплодировали.

Однако, если такие речи произносятся в стенах крестьянского Совета, что же делается в Совете рабочих и солдатских депутатов в Смольном?

Прихожу в Военное министерство узнать о судьбе крестьянских секций и о моем проекте передвижных библиотек.

Культурно-просветительным отделом ведает прапорщик Шер, среднего роста, упитанный, с холеными руками, брюнет.

— О крестьянских секциях вопрос в стадии обработки, — важно роняет он слова. — Библиотечное дело на рассмотрении Совета министров...

Я поднялся было уйти, но Шер обратился ко мне с вопросом: как солдатские массы реагировали на выступление Корнилова.

— Возмущены донельзя, — ответил я. — После корниловской авантюры солдаты совсем перестали доверять офицерам. Я лично так расцениваю обстановку: Корнилов своим выступлением в конце [364] концов причинил большую пользу революционному движению. У солдат открылись глаза, и теперь они не допустят провокационных! выходок со стороны генералов и полковников.

— А какие же могут быть провокационные выходки?

— Я, например, убежден, товарищ Шер, что тарнопольское отступление отнюдь не является причиной расхлябанности солдат, оно было спровоцировано высшими чинами штабов.

— Что вы говорите, поручик?! Так ли? — недоверчиво посмотрел на меня Шер.

— Именно так. Целый ряд полков были предоставлены самим себе, уходили с позиции, не получив никаких распоряжений от штабов дивизий, хотя последние имели для этого все данные. Штаб тридцать пятой дивизии снялся со своего места и бросился бежать в тыл, еще когда на небольшом участке обнаружился успех немцев. Ни штабы дивизий, ни штаб корпуса не использовали находившихся в их распоряжении резервов для того, чтобы ликвидировать прорыв. Здесь, очевидно, была прямая игра: массовыми солдатскими жертвами и оставлением территории вырвать у правительства ряд уступок. Я думаю, рижский прорыв можно объяснить тем же.

— Странно, — протянул Шер. — Но ведь были же назначены следственные комиссии. Они выезжали на места и констатировали, что прорыв произошел в результате большевистской пропаганды и разложения солдат.

— Я не знаю, где следственная комиссия работала и что выясняла, но в отношении тарнопольского прорыва в нашей третьей дивизии, которая была под Тарнополем и тоже бежала, никаких следственных комиссий не появлялось.

— Позвольте, позвольте... у нас же материалы есть.

— А я утверждаю, что не было их на фронте.

Нашел заведующего культурным отделом Совета Николаева. В распоряжении культотдела огромные запасы литературы либерального содержания, выходившей в 1905-1906 годах и конфискованной с наступлением реакции. Огромные подвалы лицея забиты сборниками «Знание», сочинениями Горького, популярными брошюрами, сочинениями Серафимовича, Чирикова и других.

— Нельзя ли мне у вас вагончик книг для третьей дивизии получить? — спросил я Николаева.

— Только за деньги. Нам дают тоже за деньги.

— Сколько вагон книг стоит?

— Вагон?.. — Мысленно он стал подсчитывать. — Да так, тысячи две-три.

— Так это почти даром! Я сейчас же телеграфирую в дивизию, чтобы мне выслали рублей пятьсот, а остальную сумму мы вам пришлем позже.

— Это можно. [365]

Прошло несколько дней, пока я возился с отбором литературы в крестьянском Совете.

В один из вечеров отправился за Нарвскую заставу к брату Николаю.

— Опять приехал! — обрадовался он мне. — А я думал, что тебя в живых уже нет.

— Жив, что со мной сделается! Как у вас тут?

— Да что ж, видно, большевики правы. Генералы гнут одну линию с буржуазией. Учредительное собрание все оттягивают. Самое правильное — передать власть в руки Советов. Питерский Совет сейчас на все сто процентов большевистский. Вот послушаем, что демократическое совещание скажет, хотя на него больших надежд не возлагаем, а потом будем требовать передачи власти Советам солдатских и рабочих депутатов. Жалко, что Ленин вынужден скрываться, он дело лучше бы поставил. «Правду» несколько раз громили. Выйдет два номера, а назавтра, смотришь, газета конфискована, типография разгромлена. Начинают печатать в других типографиях под другим названием. Рабочие нарасхват «Правду» берут.

* * *

14 сентября собралось демократическое совещание. С помощью Гвоздева достал гостевой билет на самый верхний ярус Александрийского театра.

Часа за два до открытия перед входом образовалась огромная очередь делегатов, которых впускали в театр, тщательно проверяя мандаты. По сторонам очереди толпились любопытные.

Проверка гостевых билетов упрощена, и для входа гостям отведен другой подъезд. В ложе верхнего яруса неожиданно столкнулся с однополчанином Моросановым.

Моросанов уже недели две как в Питере работает в Главном штабе над выборками из приказов о награждении офицеров 3-й дивизии различными знаками отличия, чинами и орденами.

— Зачем это надо?

— Хотят проверить все награды, какие получались офицерами за полгода, а эту проверку можно произвести лишь путем ознакомления с подлинными документами. Кроме того, надо протолкнуть целый ряд представлений о наградах и производствах, какие были сделаны в дивизии и застопорились в Главном штабе из-за революции.

— Вы как сюда попали? — спросил я Моросанова.

— Через Главный штаб получил билет.

Моросанов рассуждал: сейчас идет борьба двух крайних течений — монархистов и большевиков, все остальные являются буферами или просто шушерой, не стоящей никакого внимания. И меньшевики и эсеры — политическая размазня. [366]

— Я так думаю: скоро на сцену активно выступят монархисты или большевики. Монархия себя изжила, феодализм надо ликвидировать окончательно. Следовательно, надо делаться большевиками, которые прямолинейны и точны в своих требованиях. Большевики, кроме того, опираются на научный социализм, а не на народнические поверья, как эсеры. За большевиками будущее.

Вместо шести вечера демократическое совещание открылось в восемь. Открывал совещание председатель Совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе. Стоя в центре президиума перед председательским креслом, Чхеидзе медленно начал говорить, настолько медленно, что можно было записывать:

— Месяц назад в Москве проходило Государственное совещание, созванное правительством. На Государственном совещании, казалось, было установлено единение между различными социальными группами на данный исторический период, но за этот месяц произошло колоссальной важности событие — мятеж генерала Корнилова. Совет рабочих и солдатских депутатов в согласии с другими демократическими организациями решил созвать это демократическое совещание для того, чтобы выяснить положение страны, дать ему оценку, сделать соответствующие выводы и наметить линию дальнейшей работы. Народная мудрость велика, и мы общими усилиями надеемся разрешить вставшие перед революционной демократией колоссальной важности вопросы: вопрос с продовольствием, вопросы армии, вопросы войны и мира и другие.

После Чхеидзе выступил Керенский. Чрезвычайно подвижный, с нервным подергиванием лица, с заложенной за правый борт пиджака рукой, быстрыми шагами он подбежал к трибуне.

— Товарищи! — раздался его пронзительный голос. Небольшая пауза. Керенский сделал несколько шагов в сторону, потом, возвратясь к трибуне, повторил:

— Товарищи! Страна переживает тяжелый исторический период. Мы имеем целый ряд событий огромной политической важности. Мы пережили две недели тому назад позорный мятеж, авантюру Корнилова. А два месяца назад мы были свидетелями не менее гнусного выступления левой части революционеров-демократов, бывших наших товарищей большевиков.

Делая гримасы, резко жестикулируя, отбегая то взад, то вперед, то в стороны, Керенский проговорил почти два часа — о положении в стране, о напряженности продовольственного кризиса, о состоянии армии, о падении дисциплины, о развале фронта, о рижском отступлении, о позорном тарнопольском бегстве. Много говорил, что именно он, Керенский, ликвидировал «корниловщину», что напрасно обвиняют его в союзе с Корниловым. Свою речь он закончил с большим пафосом:

— Мы настолько сильны, настолько решительны, что кровью и железом выметем контрреволюцию, откуда бы она ни исходила, от монархистов или от большевиков! [367]

Выступил представитель фракции большевиков Каменев, встреченный жидкими аплодисментами.

— Страна идет к гибели, — говорил Каменев, держась чрезвычайно просто и произнося слова спокойным, размеренным тоном. — Руководство страной находится в скверных руках. Ни меньшевики, ни эсеры не ведают, что творят. Ссылаются на большевиков, сами же сеют худший вид контрреволюции. Транспорт разрушен, доставка продовольствия к революционному Питеру почти прекратилась. Рабочие и гарнизон Петрограда находятся в полуголодном состоянии. На фронте развал. Главковерх открыто выступает против революции, поднимает мятеж...

Его ровная, чрезвычайно содержательная, спокойная речь приковала внимание зала.

Каменев перечислял:

— Немедленное омоложение армии, изгнание контрреволюционных генералов, сокращение числа едоков в армии наполовину, усиление внимания к транспорту, упорядочение грузооборота, ликвидация встречных потоков грузов, прекращение безобразий, когда с юга вместо хлеба к Питеру везут воду «Куваку». Организация рабочего контроля над распределением продовольствия. Установление контроля над производством со стороны рабочих. Передача власти полностью Советам рабочих и солдатских депутатов.

Речь Каменева, в частности его предложения, неоднократно прерывалась шумом, гиканьем и топаньем ног противников.

— Совершенно очевидно, — сказал в заключение Каменев, — что Временное правительство этого состава не сможет держать руль государственной власти. Власть необходимо передать в руки Советов.