Всероссийский Крестьянский съезд
Сидя в вагоне поезда, везущего меня в Тулу, я обдумывал, как вести себя на Всероссийском крестьянском съезде.
Надо организовать в группу всех представителей 11-й армии, чтобы было согласованное выступление по вопросам о земле и о войне.
Съезд начнет работу официально пятого мая, но, надо думать, делегаты с фронта запоздают...
Очень хочется повидаться с родными, а жену взять с собой в Петроград.
В Курске столкнулся с прапорщиком Трехсвятским, едущим из Тулы на фронт. Уже стоя на подножке вагона, я спросил Трехсвятского: что в Туле?
— И хорошо и плохо, — ответил Трехсвятский. — Хорошо, что идет чистка запасных полков. Плохо, что совершенно упала там дисциплина. Никаких занятий, ежедневно митингуют, шкурничество: мол, если нас на фронт отправят, кто здесь будет революцию защищать?
Третий звонок, гудок паровоза. Торопясь, я пожал руку Трехсвятскому и вошел в вагон.
Большинство пассажиров из Крыма.
Купе все заняты. Пришлось устроиться в коридоре.
Вошла девушка, лет двадцати — двадцати двух, в изящном лиловом платье, тоненькая, с карими глазами, немного вздернутым носиком. Осмотрелась. Нервно повела плечиками, остановив свой взор на мне. Громко позвала проводника. [296] Я заметил маленькую ножку, одетую в лаковую туфельку и тонкий шелковый чулок. Внимательно осмотрел ее стройную фигурку — девушка хороша.
Она несколько раз прошла по коридору, причем при приближении осматривала меня с ног до головы.
Я делал вид, что не замечаю этого, задумчиво курил папиросу.
— Вы не знаете, — обратилась она ко мне наконец, — скоро Тула будет?
— От Курска до Тулы около трехсот километров, — ответил я. — Этот поезд скорый. Делает в час в среднем километров сорок. Следовательно, часов через семь-восемь будем в Туле. А вы в Тулу?
— Нет, я еду из Симферополя. Имела глупость еще на Пасху поехать в гости к тетке. Туда ехала мучилась, сейчас — еще больше. — Какое же мученье? — удивился я. — Вы едете во втором классе, в купе...
— В купе, — передразнила она меня. — Если в этом купе одни только лоботрясы, какое удовольствие с ними ехать?
— Не нравятся спутники? Здесь, в коридоре, лоботрясов меньше.
— Вы правы. Здесь только один!
И она расхохоталась. Я укоризненно смотрел на нее, не зная, обидеться мне или не стоит.
— Я на фронте почти три года. Для меня это событие — выбраться в тыл.
— Вы с фронта? Правда?
— С фронта. Не верите, могу вам Георгиевский крест показать.
Из бокового кармана я достал свой солдатский Георгиевский крест и приколол булавкой к груди.
— Ах, какой вы интересный! Ну наконец-то я встретила настоящего офицера, боевого, прямо с фронта! А почему у вас такой крест странный? Я таких не видала.
— Это солдатский Георгий.
— Странно... У офицера — солдатский крест?
— Что странного? Я был солдатом, получил крест, потом, за отсутствием других орденов, которыми можно было бы награждать солдат, меня произвели в офицеры.
— А вы совсем не похожи на солдата.
— Ну, еще бы, два года в офицерских чинах пребываю.
— В отпуск едете? К жене?
— Не в отпуск и не к жене. Еду в Питер.
— В Петроград, — капризно протянула девушка. — Говорят, чудесный город. Как бы мне хотелось там побывать, а тут изволь ехать в эту противную Самару. Вы себе представить не можете, что за гнусный город Самара!
— А вы что там делаете?
— Баклуши бью. Маменька мне женихов ищет, а я замуж не хочу. Сама себе жениха найду. [297]
— Теперь время революционное, — пошутил я. — И маменькам пора жениховье дело бросить.
— А какая у меня маменька! От такой тещи не поздоровится будущему муженьку!
— Почему вы своих спутников в купе лоботрясами назвали?
— Ну как же? Молодые, здоровые — а все в тылу околачиваются, даже не офицеры, а, как их называют... в Союзе работают...
— Земгусары.
— Вот-вот, земгусары, со шпорами. Героями себя воображают. Жуть! И я от Симферополя эту муку терплю! — и девушка нахмурила тоненькие бровки. — Вы, может, вперед в Самару заедете, а уж потом в Питер?
— К сожалению, не могу. Я в Туле выхожу.
— Зачем же вам в Туле выходить, раз поезд до самого Питера?
— Родных хочу повидать.
— Родных?.. Знаю я этих родных! — погрозила она мне.
В этой болтовне доехали мы до Тулы.
В Питере решил остановиться у брата своего, Василия Никанорыча, слесаря в трамвайном парке.
Дом, в котором жил брат, — общежитие для рабочих. Большой, шестиэтажный, с квартирами в одну, максимум две комнаты. Поднялся на пятый этаж по узкой крутой лестнице. Брата дома не оказалось, встретила его жена, Елена. Она обрадовалась моему приезду. Немедленно стала собирать чай, закуску. Предложила мне помыться с дороги. Я сказал, что собираюсь пробыть в Питере не меньше месяца и хотел бы найти себе комнату.
— А зачем тебе комната, живи у нас, — сказала Елена.
— Нельзя, голубушка, жена, вероятно, приедет.
— А ты уж и жениться успел?
— Женился.
— Ну, тогда вот Вася придет, он скажет, где тут поблизости можно найти. А обедать, милости прошу, у нас.
— Если не будут кормить на съезде, попрошу вас взять меня в нахлебники.
Пришел Василий. Разговор пошел о Петрограде.
— Сейчас хорошо, рабочим — лафа. Не то что раньше было. Одно плохо: хлеба нигде без карточек не достанешь, да и по карточкам не всегда дают.
— Странно, я видел в магазинах не только хлеб, но и пирожные.
— Пирожное со щами есть не будешь. Его покупает буржуазная публика. А вот черного хлеба мало. Тебе придется прописаться и взять на себя карточку, иначе намучаешься.
— Зачем мне карточка? Я, вероятно, в столовой буду обедать. А настроение в городе как? [298]
— Да что ж... Как революция произошла, сначала все хорошо было. Потом финтить начали в правительстве. Ты, верно, читал, знаешь, что Милюков послал союзникам, что, мол, война до победного конца. Я так понимаю: нам надо правительство свое, социалистическое, ставить, а министров-капиталистов — долой!
Я постарался перевести разговор на другую тему, так как чувствовал, что спорить с Василием не могу.
После обеда пошли искать квартиру. Во всем районе Васильевского острова, начиная с 20-й линии и кончая 1-й, свободной комнаты не нашлось. Василий предложил пройти к взморью. На 22-й линии на двери одного из больших домов было наклеено объявление о сдаче комнаты. Зашли.
Владелица квартиры, пожилая женщина, сказала: сдается комната с мебелью, плата — пятьдесят рублей. Называя цифру, она со страхом смотрела на Василия Никанорыча.
— Я согласен, — заявил я. — Сколько вам задатку?
— За полмесяца.
— Получите! — И я вручил ей двадцатипятирублевую кредитку.
На другой день я пошел на Всероссийский крестьянский съезд. Съезд проходил в Народном доме на Кронверкском проспекте.
Зал оперного театра вмещал до пяти тысяч человек. Фойе театра заняли киоски, в которых продавались революционные книги и брошюры. Почти над каждым киоском надпись, какой партии он принадлежит: «Партия народной свободы» без лозунга, партия народных социалистов с лозунгом: «Все для народа и все через народ», партия социал-революционеров с лозунгом: «В борьбе обретешь ты право свое», партия социал-демократов с лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Тут же объявление о приеме в партию.
Я подходил к киоску, и меня тут же спрашивали:
— Какой партии?
Услышав, что беспартийный, предлагали немедленно записаться.
— Подожду, — смеялся я. — Дайте осмотреться.
— Лучшее нашей партии нет! — говорил каждый.
В конце концов приглашения стали надоедать, точно находишься на каком-то базаре, где стараются всучить ненужные тебе вещи.
Разыскал регистрационное бюро. Там сидела белобрысая девица лет тридцати пяти, с длинным носом, вспухшими веками и изумительно тощей фигурой.
Она посмотрела мой мандат, проверила в своих списках, полагается ли быть депутату от 3-й дивизии, и, найдя, что такому депутату быть положено и что это место еще никем не занято, выписала мне сразу две карточки. Одну красную — мандат депутата Всероссийского крестьянского съезда с правом решающего [299] голоса, другую зеленую — на право получения обедов и ужинов в столовой Народного дома.
Заседания съезда идут с десяти до двух часов дня, после перерыв на обед, затем ты опять занят с пяти до восьми вечера.
Регламент и порядок съезда напечатан на отдельных листовках. В повестке дня вопросы о войне и земле, выборы исполнительного комитета. Добавлен еще вопрос о международном и внутреннем положении.
Делегатов съехалось свыше тысячи. Кроме того, масса гостей и лиц с совещательным голосом. Оперный зал заполнен сверху донизу. На сцене президиум, почетные гости. Партер для делегатов съезда с решающим голосом, а ярусы и ложи для интересующихся.
Председатель съезда социал-революционер Авксентьев. Среди членов президиума бабушка русской революции Брешко-Брешковская, новый министр земледелия, социал-революционер Чернов, видные члены партии эсеров: Бунаков, Чайковский и другие.
Состав делегатов очень пестрый: человек двести солдат, пятнадцать-двадцать офицеров, от прапорщиков до поручиков включительно. Многие делегаты в деревенских свитках, с намасленными волосами, точь-в-точь такие, как виденные мной в мирное время волостные старшины в нашем Епифанском уезде. Выделяются несколько сектантов. Один в длинной посконной рубахе, без штанов, нечесаный, босой. Про него рассказывают, что круглый год, и зиму и лето, он ходит в этой рубахе и не надевает никакой обуви.
По партийному составу на съезде социал-революционеров почти пятьсот пятьдесят человек, народных социалистов около ста, беспартийных около пятидесяти.
В первое посещение мне пришлось быть свидетелем небольшого скандала, разыгравшегося между президиумом и партером.
Один из делегатов съезда, выйдя на трибуну для внеочередного заявления, обвинил президиум в нелояльном отношении к съезду и в превышении власти, ибо без доклада съезду и одобрения последнего председатель Авксентьев отправил от имени съезда приветствие съезду кадетской партии.
— Кадеты — это крупная буржуазия, — говорил оратор. — Их интересы чужды интересам крестьян. Посылать капиталистам и помещикам приветствие — вещь совершенно недопустимая и характеризует политическую физиономию руководителей нашего съезда.
В заключение он предложил выразить недоверие президиуму.
С ответной речью выступил Авксентьев. Среднего роста, несколько плотный, с вьющимися волосами, умеющий владеть собой, с прекрасными ораторскими приемами, горделиво покачиваясь, он бросает:
— Удивляюсь, что отдельные делегаты выходят и выражают недоверие президиуму, который организовал созыв этого съезда. [300] Недоверие тем людям, которые десятки лет вели борьбу за землю и волю, тем людям, которые многие годы сидели в тюрьмах и в ссылках. Если бы не они, — Авксентьев делает величавый жест в сторону президиума, — не было бы революции, не было бы настоящего съезда. Президиум прекрасно отдает себе отчет в том, что он делает. Президиум не может не приветствовать съезда кадетской партии, ибо эта партия есть «Партия народной свободы». Это не есть партия помещиков, не есть партия капиталистов, это — партия, которая наравне с нами стремилась к свержению царизма.
Голос Авксентьева повышается.
— И если говорить начистоту, свергли царизм не столько присутствующие здесь делегаты, сколько те, которых от имени президиума я сегодня приветствовал.
— Свинство! Подлость! — раздаются крики.
— Я вижу, что на наш съезд проникли чуждые крестьянству элементы, — продолжает Авксентьев, — но им не удастся сорвать ни работу съезда, ни те решения, которые съезд примет под руководством настоящего президиума. Я предлагаю перейти к очередным делам, оставив без внимания сделанное перед этим внеочередное заявление.
На задних скамьях поднялся шум:
— Прихвостни кадетов!
Авксентьев, вернувшись с трибуны к председательскому месту, презрительно смотрел на кричавших.
— Я голосую, кто за переход к очередным делам, прошу поднять руки.
Поднялся лес рук.
— Кто против?
Меньшинство.
— Слово для доклада о продовольственном положении страны имеет министр продовольствия Пешехонов.
Большинство находившихся в зале зааплодировали.
На трибуне оказался Пешехонов, среднего роста, худощавый, невзрачный человек, который начал читать речь по шпаргалке.
Я прошел в фойе, где бродили несколько делегатов, обсуждавших инцидент.
— Конечно, Авксентьев не имел права выступать у кадетов от имени съезда. Он должен был, хотя бы ради приличия, получить разрешение съезда...
— Авксентьев и другие кичатся своим революционным прошлым. Подумаешь, важность какая, многие из нас в тюрьмах сидели...
— Что вы, господа, мы не можем действовать изолированно от «Партии народной свободы». Все же эта партия имеет колоссальнейшие заслуги. Может быть, Авксентьев и пренебрег формальностями, но разве это так существенно? [301]
— Прихвостни они! — слышались возгласы. — Надо переизбрать президиум! - Здесь не без провокации большевиков, — возражали другие. — Люди, подобные Авксентьеву, достойны всяческого уважения. Нечего ставить вопрос перед всем съездом, коли президиум у нас авторитетный.
На следующий день я пришел на заседание ранним утром. В кулуарах раздавали письмо главы большевистской партии Ленина, обращенное к делегатам крестьянского съезда. Около людей, раздававших это письмо, толпились.
— Ишь ты, — говорил делегат в золотом пенсне, — на какой бумаге написано, и чуть не золотыми буквами. У нас еле-еле газетной хватает, а тут, посмотрите, чуть не на слоновой. Что значит — денежки имеются, от немецкого генерального штаба.
Я протиснулся, чтобы получить письмо, так волновавшее всех депутатов. Письмо действительно написано на прекрасной бумаге. Ленин сообщает, что он по своему нездоровью не может лично выступить на Всероссийском крестьянском съезде и в силу этого вынужден обратиться с письмом:
Товарищи крестьянские депутаты!Центральный комитет Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков), к которому я имею честь принадлежать, хотел дать мне полномочия представлять нашу партию на Крестьянском съезде. Не имея возможности до сих пор по болезни выполнить это поручение, я позволю себе обратиться к вам с настоящим открытым письмом, чтобы приветствовать всероссийское объединение крестьянства и указать вкратце на глубокие разногласия, которые разделяют нашу партию, социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков.
Эти глубокие разногласия касаются трех самых важных вопросов: о земле, о войне и об устройстве государства.
Вся земля должна принадлежать народу. Все помещичьи земли должны без выкупа отойти крестьянам. Это ясно. Спор идет о том, следует ли крестьянам на местах немедленно брать свою землю, не платя помещикам никакой арендной платы и не дожидаясь Учредительного собрания, или не следует.
Наша партия думает, что следует, и советует крестьянам на местах тотчас брать всю землю, делая это как можно организованнее, никоим образом не допуская порчи имущества и прилагая все усилия, чтобы производство хлеба и мяса увеличилось, ибо солдаты на фронте бедствуют ужасно. Учредительное собрание установит окончательное распоряжение землей, а предварительное распоряжение ею теперь, тотчас, для весеннего сева, все равно невозможно иначе как местными учреждениями, ибо наше Временное правительство, правительство помещиков и капиталистов, оттягивает [302] созыв Учредительного собрания и до сих пор не назначило даже срока его созыва...
Далее. Чтобы вся земля досталась трудящимся, для этого необходим тесный союз рабочих с беднейшим крестьянством (полупролетариями). Без такого союза нельзя победить капиталистов. А если не победить их, то никакой переход земли в руки народа не избавит от народной нищеты. Землю есть нельзя, а без денег, без капитала достать орудия, скот, семена неоткуда. Не капиталистам должны доверять крестьяне и не богатым мужикам (это — также капиталисты), а только городским рабочим. Только в союзе с ними добьются беднейшие крестьяне, чтобы и земля, и железные дороги, и банки, и фабрики перешли в собственность всех трудящихся, без этого одним переходом земли к народу нельзя устранить нужды и нищеты.
Рабочие в некоторых местностях России уже переходят к установлению рабочего надзора (контроля) за фабриками. Такой надзор рабочих выгоден крестьянам, он дает увеличение производства и удешевление продуктов. Крестьяне должны всеми силами поддерживать такой почин рабочих и не верить клеветам капиталистов против рабочих.
Второй вопрос — о войне.
Война эта захватная. Ее ведут капиталисты всех стран из-за своих захватных целей, из-за увеличения своих прибылей. Трудящемуся народу эта война ни в каком случае ничего, кроме гибели, ужаса, опустошения, одичания, не несет и принести не может. Поэтому наша партия, партия сознательных рабочих, партия беднейших крестьян, решительно и безусловно осуждает эту войну, отказывается оправдывать капиталистов одной страны перед капиталистами другой страны, отказывается поддерживать капиталистов какой бы то ни было страны, добивается скорейшего окончания войны посредством рабочей революции во всех странах.
В нашем теперешнем новом Временном правительстве десять министров принадлежат к партиям помещиков и капиталистов, а шесть — к партии народников (социалистов-революционеров) и меньшевиков социал демократов. По нашему убеждению, народники и меньшевики делают глубокую и роковую ошибку, входя в правительство капиталистов и соглашаясь вообще поддерживать его. Такие люди, как Церетели и Чернов, надеются побудить капиталистов скорее и честнее кончить эту захватную войну. Но эти вожди партии народников и меньшевиков ошибаются: на деле они помогают капиталистам готовить наступление русских войск против Германии, то есть затягивать войну, увеличивать неслыханные тяжелые жертвы, принесенные русским народом войне.
Мы убеждены, что капиталисты всех стран обманывают народ, обещая скорый и справедливый мир, а на деле затягивая захватную войну. Капиталисты русские, имевшие в своих руках старое правительство и имеющие по-прежнему в своих руках новое Временное [303] правительство, не захотели даже опубликовать тех тайных грабительских договоров, которые бывший царь Николай Романов заключил с капиталистами Англии, Франции и других стран с целью отвоевать у турок Константинополь, отнять у австрийцев Галицию, у турок Армению и так далее. Временное правительство подтвердило и подтверждает эти договоры.
Наша партия считает, что это — такие же преступные, грабительские договоры, как и договоры разбойников — немецких капиталистов и их разбойничьего императора Вильгельма с их союзниками.
Кровь рабочих и крестьян не должна литься из-за достижения таких грабительских целей капиталистов.
Надо скорее кончить эту преступную войну, и не сепаратным (отдельным) миром с Германией, а всеобщим миром, и не миром капиталистов, а миром трудящихся масс против капиталистов. Путь к этому один: переход всей государственной власти целиком в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и в России, и в других странах. Только такие Советы в состоянии на деле помешать обману народов капиталистами, помешать затягиванию войны со стороны капиталистов.
И здесь я подошел к третьему и последнему из намеченных мною вопросов: к вопросу об устройстве государства.
Россия должна быть демократической республикой. С этим согласно даже большинство помещиков и капиталистов, которые всегда стояли за монархию, но убедились теперь в том, что народ в России ни за что не допустит восстановления монархии. Капиталисты направили теперь все усилия на то, чтобы республика в России как можно больше походила на монархию (примеры тому бывали во многих странах неоднократно). Для этого капиталисты хотят сохранения чиновничества, стоящего над народом, полиции и постоянной армии, отделенной от народа и находящейся под командой невыборных генералов и офицеров. А генералы и офицеры, если они невыборные, почти всегда будут из помещиков и капиталистов. Это известно даже из опыта всех республик на свете.
Наша партия, партия сознательных рабочих и беднейших крестьян, добивается поэтому иного рода демократической республики. Мы хотим такой республики, чтобы издевающейся над народом полиции в ней не было; чтобы чиновники были все, снизу доверху, только выборные и сменяемые в любое время по требованию народа, чтобы жалованье их было не выше платы хорошему рабочему; чтобы в армии все начальство было такое же выборное и чтобы постоянная армия, отделенная от народа, отданная под команду чуждым народу классам, была заменена всеобщим вооружением народа, всенародной милицией.
Мы хотим такой республики, чтобы вся власть в государстве, снизу доверху, принадлежала всецело и исключительно Советам рабочих, солдатских, крестьянских и проч. депутатов. [304] Рабочие и крестьяне — большинство населения. Власть и управление должно быть у их Советов, а не у чиновников.
Вот наши взгляды, товарищи крестьянские депутаты. Мы твердо убеждены в том, что опыт скоро покажет самым широким массам народа ошибочность политики народников и меньшевиков. Опыт скоро покажет массе, что спасти Россию, которая, как и Германия, как и другие страны, находится на краю гибели, спасти измученные войной народы нельзя путем соглашательства с капиталистами. Спасти все народы может только переход всей госу дарственной власти прямо в руки большинства населения.
4 мая 1917 года В. Ленин
Письмо вызвало много толков среди делегатов.
— Как же так, — говорили одни, — земля должна без выкупа отойти к крестьянам? Это невозможно. Ведь большинство земель помещиков заложены в банк. Если взять землю без выкупа, то произойдет финансовый крах.
— Какой там к черту крах! — говорили другие. — Мужик ждет более столетия, чтобы забрать то, что ему принадлежит исторически. На то и революция, чтобы земля была отобрана от помещиков. Куда же вы денете лозунг «земля и воля», основателем которого были и Чернышевский, и Лавров? Конечно, Ленин прав. Землю нужно немедленно забрать, не ждать Учредительного собрания. Учредительное собрание должно окончательно ликвидировать собственность на землю, как пишет Ленин.
— Насчет войны Ленин загнул слишком, — слышалось в другой группе. — Легко сказать: нам война не нужна. Ленин не понимает, что данная война имеет освободительный характер. Надо в конце концов освободиться от влияния тевтонов на славянские народности. Без Дарданелл развитие экономики России не может иметь места. Надо лишить турок права владеть проливом. Милюков прав.
— Свергать капиталистов необходимо, — слышалось в другом месте.
— Это у нас-то, ха-ха-ха, при нашей серости, дикости, некультурности и без капиталистов?! Ясное дело, тут не без связи с противником. Власть Советам. Это значит нам всем власть отдать. Что же, так мы все и будем управлять? Вряд ли это возможно. Все равно придется избрать специальный орган для управления.
— А Ленин прогрессирует. Раньше говорил, что отрезки надо отобрать от помещиков, а теперь уже насчет всей земли.
— Политиканствует, политиканствует...
Прошелся, надеясь найти киоск большевиков, чтобы проверить, нет ли и там записи делегатов в партию. Киоск есть, но записи в партию нет. Запись производится только в районных комитетах.
Идут прения по продовольственному вопросу. Делегаты осуждают политику старого правительства о натуральном обложении сельского населения. Много говорится о спекуляции с хлебом, [305] железнодорожном транспорте. Указывают, что основная угроза не в хлебном кризисе, а в том, что железные дороги не могут доставлять хлеб в отдельные районы и в такие центры, как Петроград.
— На транспорте вакханалия, — говорят некоторые делегаты. — В то время как для погрузки нет вагонов, для такой мерзости, как вода «Кувака», составляются целые поезда. А кому эта самая «Кувака» нужна и какая разница между «Кувакой» и простой невской водой?
— Разница есть, — иронизируют другие. — Разница есть: невская вода берется просто из водопровода, а «Кувака» сначала разливается по бутылкам, закупоривается, затем перевозится за тысячи верст.
— Гнуснейшая пропаганда! — кричат в других местах. — Гнуснейшая!
20 мая съезд имеет торжественный вид. Авксентьев объявил, что на съезд прибыл министр бельгийского правительства Вандервельде.
Все в напряженном ожидании.
На сцене появился буржуазного вида человек, с самоуверенной походкой, движениями, осанистой фигурой. Стал около трибуны и, прежде чем сказать слово, вытянул вперед обе руки.
Вандервельде говорил на французском языке. Девяносто девять процентов из ста этого языка не понимали, но внимательно следили за жестами и позой Вандервельде.
Речь была произнесена с большим пафосом, с самоуверенностью человека, который изрекает абсолютные истины, доселе никому из присутствующих не известные. Переводчик перевел речь следующим образом:
— Товарищи, я приветствую русских рабочих и крестьян, уничтоживших царизм. Русский царизм являлся мировым жандармом, который подавлял развитие социалистического движения во всем мире. Теперь этот жандарм уничтожен, и все народы мира могут развивать свою революционную деятельность внутри своих стран, не боясь, что придет мировой жандарм — русский царь.
Русская революция — самая великая из всех бывших доселе в мире. Она велика как по своему масштабу, так и потому, что она произведена искусной рукой и без жертв, без пролития крови, как это имело место при революциях в других странах.
Иностранные социалисты с восторгом следят за развитием русской революции, но иностранные социалисты, иностранные рабочие и крестьяне ждут, что русские революционеры в момент тяжелых мировых потрясений, связанных с мировой войной, солидарны со своими товарищами по мировому движению. Русские солдаты и крестьяне ни на минуту не должны забывать, что сильный враг революции стоит на границе нашей страны. Бельгия раздавлена тевтонами, великий и славный бельгийский народ не имеет крова, жилищ, не имеет территории, ибо немцы разрушили [306] эту страну, ранее столь прекрасную и цветущую. В интересах всего мира необходимо разбить немцев. Вернуть свободу бельгийскому народу, дать последнему возможность культурного развития. Я уверен, что нынешний крестьянский съезд даст директиву своим сынам, находящимся в армии, вести войну в полном единении с союзниками до победного конца и тем самым обеспечить и процветание русской революции, и свободу других народов, в том числе и бельгийского.
Депутаты съезда зааплодировали.
Авксентьев заверил от имени съезда, что русский народ, победно совершивший революцию, приложит все усилия, чтобы рука об руку в единении с союзниками покончить с тем внешним врагом, который угрожает свободе народов и так бесчеловечно грубо вопреки всем интернациональным правилам вторгся и разорил маленькую Бельгию.
Вслед за Авксентьевым выступил один из делегатов съезда, невзрачного вида, в очках, в оборванном пиджаке, коротких брюках, не то Стенгауз, не то Остенгауз. Он в течение десяти минут успел сказать:
— Русская демократия сделает все возможное, чтобы обеспечить завоевания революции, но русский народ удивлен, как это выступивший здесь министр Бельгии, социалист, имеющий большой вес в своей стране, до сих пор терпит монарха, короля Альберта. Конституционный строй Бельгии вызывает и удивление и возмущение в сердцах русских революционеров. Войну до победного конца надо вести, — продолжал оратор, — не столько с тем врагом, который по нас стреляет из своих окопов, из пушек, пулеметов, выпускает газ, сбрасывает бомбы, сколько со своим внутренним врагом. Нам было бы приятно, если бы министр Вандервельде с этой трибуны сказал: «Товарищи, вы свергли Николая Кровавого, мы свергли Альберта Бельгийского».
— Мы должны, — возразили ему, — признать, что вместе с нами одинаково болеют за судьбы русской революции и наши иностранные товарищи-социалисты, из них первый выступивший здесь Вандервельде. Альберт — это не Николай. Альберт — это демократический государь. Его любит вся страна. Он искренно ненавидит немцев.
— При чем король, когда вопрос идет о революции? — раздались реплики с мест.
— А вот при чем, — повысил голос выступающий. — В минуту опасности и наши социалисты сплотились вокруг трона. Я помню, как в четырнадцатом году во время объявления войны русские социалисты, русские студенты пошли с иконами, с национальными флагами к Зимнему дворцу. При появлении монарха они стали на колени, приветствуя его как верховного вождя армии...
— Долой! Долой! — закричали в зале. [307]
Поднялся невообразимый шум. Авксентьев энергично звонил в колокольчик, пытаясь успокоить разбушевавшийся зал.
— Долой! Долой!
— Объявляю перерыв! — прокричал Авксентьев.
Делегаты хлынули в вестибюль.
— Какое, однако, нахальство! — слышались разговоры. — То приветствуют кадетов, то хвалят короля Альберта, как будто европейские цари не то, что русские!
— Ну какая все-таки наглость и некультурность! — говорили другие. — Иностранного гостя, известного социалиста — ругать с трибуны!
— Ни черта не разберу! Одно ясно, что и Авксентьев, и Вандервельде — одинаковые сволочи!
Написал десяток объявлений, приглашающих делегатов 11-й армии собраться после обеда в комнате рядом со столовой Народного дома для объединенного выступления от имени армии. Эти объявления расклеил в фойе, в столовой, на лестнице Народного дома и в других местах.
На следующий день в час, на который я назначил собрание делегатов 11-й армии, я попасть не успел. А когда я приехал в Народный дом, застал уже происходящее заседание, причем председательствовал фельдфебель казак Никитенко. До моего прихода он успел изложить целесообразность объединения солдат 11-й армии как для выступления при обсуждении земельного вопроса, так и для единства действий при выборах в будущий центральный комитет крестьянского съезда.
— Прошу информировать меня, что здесь принято.
— Принято очень немного. Мы создали комиссию, которая должна разработать на основе наказов, имеющихся у всех делегатов, тезисы выступления представителя одиннадцатой армии при обсуждении аграрного вопроса.
Я продолжил:
— Необходимо объединить выступление делегатов, выделить одного докладчика, проинструктировать его и дальше держать линию на включение в состав будущего центрального крестьянского Совета своего представителя.
В промежутках между заседаниями съезда я занялся вопросом просвещения солдат действующей армии. Литература на фронт доходит очень нерегулярно, зависит от целого ряда случайностей, хотя, казалось бы, само Военное министерство заинтересовано в том, чтобы солдаты получали правильную ориентировку и вместо отрывочных слухов пользовались бы достоверной информацией.
Каждый корпус, находящийся на фронте, имеет свою коммуникационную линию, опирающуюся на железную дорогу. Можно на линии этой железной дороги создать в непосредственной близости от действующих частей специальный вагон-библиотеку с одним-двумя сотрудниками, которые будут информировать представителей [308] корпусных и дивизионных комитетов о текущем моменте и снабжать дивизионные и полковые комитеты нужной литературой. Это будет передовой передвижной культурно-просветительный пункт. Кроме того, может быть армейский узловой пункт, руководящий работой корпусных. При штабе фронта — центр библиотечных пунктов с достаточным запасом литературы, газет, журналов и кадра работников, имеющих непосредственную связь с центром. Центр же должен быть в Петрограде, при Военном министерстве.
Под влиянием этих мыслей я написал проект Положения о культурно-просветительной работе на фронте, который передал в Военное министерство как бы от частного лица, что давало мне право обратиться не по команде.
Несколько дней спустя зашел в организуемый при Военном министерстве культурно-просветительный отдел справиться об участи моей докладной записки. Мне сообщили, что мой доклад признан ценным, но так как он требует денежных средств, то составляется докладная записка в Совет министров о кредитах.
Вот что значит новая власть! Молодой армейский поручик, бывший солдат, а еще ранее мужик, выдвигает проект, и он сразу вносится на рассмотрение Совета министров!
Занятый вопросами организации культурно-просветительной работы, я позабыл о предстоящем заседании группы делегатов от 11-й армии.
— Будет обсуждаться, — напомнили мне солдаты, — кто должен выступить от имени делегатов одиннадцатой армии по аграрному вопросу.
Пошел, подготовив материал для нашего оратора. Встал вопрос: кто будет выступать?
— Оленин! Оленин! — закричали солдаты.
На съезде по аграрному вопросу выступили несколько докладчиков, в том числе и министр-социалист Чернов. Чернов, уже седеющий человек, несмотря на серьезность темы, внес в доклад ряд комических моментов. Каждую минуту он острил, что вызывало смех и аплодисменты.
Он говорил о программе партии эсеров, о социализации земли, о необходимости этой реформы после того, как будет созвано Учредительное собрание. Говорил, что он теперь же хотел бы передать землю помещиков в распоряжение земельных комитетов, но что это не удается, ибо остальные члены Совета министров против этого возражают.
В общем, речь его не внесла сколько-нибудь серьезной определенности. По докладу записалось много ораторов, так что прения по аграрному вопросу должны были занять не менее десяти дней.
26 мая в утреннем заседании наступила моя очередь. Справившись о времени своего выступления, я прибыл заблаговременно [309] и, вместо того чтобы занять свое обычное место в шестом ряду партера, прямо прошел в президиум.
Жду, что Авксентьев скажет: слово предоставляется Оленину. Однако услышал другое:
— Лидер партии социал-демократов большевиков господин Ленин просит предоставить ему слово вне очереди, ибо он настолько занят, что может выступить только сегодня.
— Просим! Просим! — зашумел зал.
На трибуну быстрыми шажками, торопливо взошел Ленин. Небольшого роста, коренастый, с лысой головой, высоким лбом, блестящими глазами.
Зал разразился громом аплодисментов.
В зале не было ни одного свободного места. Весь партер, проходы, ложи и все шесть ярусов заполнены народом. Очевидно, о выступлении Ленина было известно заранее.
Ленин выждал окончания аплодисментов.
Совершенно простым, доступным простому крестьянину языком, несколько картавя, он начал свою речь. Говорил, что предлагает проект резолюции по аграрному вопросу от имени социал-демократической фракции.
— Я не могу, — говорил он, — в кратком докладе развить все положения. Основное: земля должна быть немедленно изъята от помещиков и передана без всякого выкупа крестьянам. Вообще собственность на землю должна быть уничтожена. Съезд должен категорически отвергнуть предложение крупной и мелкой буржуазии о «соглашении» с помещиками.
Ленин говорил немногим более часа. Весь зал слушал его с настороженным вниманием. Я же не столько вслушивался в речь Ленина, сколько смотрел на него, стараясь проверить правильность утверждений и слухов, ходивших в армии и здесь, что Ленин — агент германского генерального штаба.
Не похоже.
Простота речи, убедительность, с какой он говорил о необходимости ликвидации помещичьих землевладений, — все это выдавало в нем настоящего революционера, друга народа, но никак не политикана и тем более шпиона немецких властей.
Речь Ленина была встречена бурными аплодисментами большинства зала.
Следующим выступил эсер, кажется, Вебер, который пытался разбить положения, выдвинутые Лениным.
— Было время, — говорил Вебер, — господин Ленин рекомендовал изъять у помещиков лишь отрезки, остальное же должно было остаться в руках государства. Теперь же он рекомендует взять от помещиков всю землю, и притом немедленно.
Долго и туманно говорил Вебер. Зал слушал равнодушно.
Затем Авксентьев предоставил слово представителю 11-й армии Оленину. [310]
Я подошел к кафедре, осмотрелся, увидев направленные на меня тысячи глаз, почувствовал такую робость, что даже колени задрожали. Выступать перед такой огромной аудиторией, перед умными, большими людьми, старыми революционерами, имевшими за спиной каторгу, ссылку и тюрьмы, мне, армейскому поручику, стало страшно. Легче идти в штыковую атаку на фронте, чем говорить по аграрному вопросу на этом съезде. Однако надо было говорить.
— Товарищи, — начал я, — солдаты-крестьяне одиннадцатой армии уполномочили меня заявить...
— Громче, громче, не слышно! — раздалось со всех сторон.
— Солдаты-крестьяне уполномочили меня... — резким фальцетом прокричал я.
— Не слышно!
— Солдаты-крестьяне... — уже басил я. — В общем, я прочту наказ.
И я по наказу прочел свою речь на первом Всероссийском крестьянском съезде.
Во время чтения наказа я успокоился, пришел в себя и решил даже кое-что добавить. И уже громким голосом, слышным всей аудитории, сказал:
— Мы, солдаты-крестьяне, крестьяне-военные, требуем немедленно объявить землю общенародным достоянием. Немедленно изъять ее из владения помещиков и передать в ведение местных земельных комитетов. Только это мероприятие, произведенное немедленно, может успокоить настроение солдат, сидящих с винтовками в руках в далеких окопах.
Взрыв аплодисментов.
Это еще более ободрило меня, и я хотел говорить дальше, но Авксентьев зазвонил в колокольчик и обратился в мою сторону:
— Ваше время истекло, товарищ.
— Я повторяю еще раз, — воскликнул я, — земля должна быть немедленно объявлена общенародным достоянием!
И еще раз услышал аплодисменты.
Сразу вышел в фойе, куда немедленно выбежали делегаты 11-й армии.
— Молодец, хорошо, здорово сказал! Посмотри, что сейчас делается в зале.
Я заглянул в зал. Ряд делегатов из других армий выкинули несколько знамен с надписанным на них требованием — объявления земли общенародным достоянием. Шум стоял невообразимый. Одни аплодировали, другие шикали, свистели, топали ногами. Председательский колокольчик долго не мог успокоить эту разбушевавшуюся стихию.
Наконец Авксентьев овладел собранием.
— Мы считаем, — заявил он, — что здесь допущен демагогический лозунг. Объявить землю народным достоянием может только [311] Учредительное собрание. Выставлять такие требования, а тем более выбрасывать знамена с подобными лозунгами — вещь недопустимая. Президиум вынужден будет сложить с себя полномочия, если сейчас же из партера не будут убраны знамена.
— Пусть складывает! — послышались со всех сторон голоса. — Какой же это съезд, который не может потребовать объявления земли всенародным достоянием? Долой президиум!
Авксентьев, бледный, непрерывно звонил в колокольчик, призывая съезд к порядку. Президиум решил объявить перерыв.
— Долой! Долой! — кричал зал.
Перерыв.
В фойе меня окружили несколько кряжистых мужиков.
— Как же вы можете провозглашать лозунг объявления земли общенародным достоянием? — настойчиво пристают они ко мне. — Ведь вот вы офицер, человек с понятием, а идете на поводу у низменных инстинктов. Надо, чтобы все-таки был порядок. Вот будет Учредительное собрание, оно рассудит, как, на каких условиях взять землю у помещиков, как уравнять землевладения.
— Словом, вы предлагаете: барин приедет, барин рассудит, — рассмеялся я. — Нет, господа, этот номер не пройдет. Землю надобно немедленно отдать мужику.
Почувствовав в результате пережитого напряжения озноб во всем теле, решил поехать домой. Подойдя к трамвайной остановке, я от упадка сил не мог стоять, всего лихорадило. Подозвал извозчика, дал адрес на Васильевский.
Жена при виде меня испуганно вскрикнула, приложила руку ко лбу:
— У тебя жар.
Она сбегала к квартирной хозяйке, взяла термометр, сунула мне под мышку и через десять минут констатировала:
— Температура сорок и две десятых.
Я заболел ангиной. Денег оставалось мало. Приглашать частного врача было не на что. Люся сбегала на съезд, сказала о моей болезни секретарю съезда Брусиловскому, получила от него записку к ближайшему врачу, который вскоре прибыл, осмотрел, прописал различные лекарства.
Выздоровев, пошел в крестьянский Совет. Съезд закончился, выбран ЦК крестьянского Совета. В составе последнего образована специальная солдатская секция. Председатель Оцуп, старый эсер, никогда в армии не служивший. Он избран председателем только за свой продолжительный партийный стаж. От 11-й армии избран Грудин, делегат от специальных армейских частей. Я познакомился с Оцупом, прося его дать мне поручение вести работу по пропагандированию идей крестьянского съезда в армии.
— Вы член партии? — спросил Оцуп.
— Нет.
— А почему вы не запишетесь? [312]
— Еще не осмотрелся, не знаю, в какую. — Вы из крестьян? Я читал вашу речь. Вы настоящий эсер.
— Ну, положим, не совсем. А кроме того, среди эсеров три течения. Есть левые, есть центр, есть правые.
— Левые — чепуха, — поморщился Оцуп. — Кто там у них? Камков со Спиридонихой. Неврастеник, истеричка.
— А центр кто возглавляет?
— В центре Чернов, я — много нас.
— Не хочется мне пока связываться с партией, так свободней.
— Нет, нет, нельзя. Это дело простое, если не понравится, всегда сможете выступить.
— Все же подожду.
— Думайте не думайте, а вы у нас будете зарегистрированы. Пишите с фронта. Обращайтесь за помощью, если потребуется.
Я простился с Оцупом и на следующий день выехал на фронт.