Лодыри со звездочками
Опять в роту, в тот же Сапанов, только на другой участок, чем в октябре. Любопытно маленькое обстоятельство: несколько дней тому назад командир 9-го полка Самфаров, на участке которого находится теперь наша рота, донес в штаб дивизии, что лихой разведкой 9-го полка, проникшей в австрийские окопы, выбиты австрийцы и занят участок около двухсот метров. Полк закрепил за собой занятый участок и спешно возводит новые проволочные заграждения.
Это донесение Самфарова было сообщено в штаб армии, и в оперативной сводке штаба мы читали о геройском подвиге 9-го полка. Теперь как раз на этом месте помещается 12-я рота. Обходя участок роты после прочтения сводки по армии, я поинтересовался: какое же «лихое» наступление произвел 9-й полк, о котором прокричали по всей армии?
Окопы 9-го полка левым флангом упирались в реку Икву, а другим находились в соприкосновении с 11-м полком. На стыке полков, шагах в тридцати от первой линии окопов, находился брошенный австрийский окоп. Командовавший этим участком командир батальона отдал распоряжение по ночам копать до этого окопа ход сообщения. В течение недели велась работа. Когда ход сообщения был окончен, в бывший австрийский окоп посадили караул 9-го полка. Это и дало основание Самфарову донести, что его «лихая» разведка произвела «лихую» атаку. Я набросал кроки местности, где происходила «геройская» атака, и показал товарищам по роте. Мои кроки быстро обошли весь батальон и сделались известными в штабе полка...
Стоит хорошая погода. Снега мало. Легкий морозец. Австрийцы почти не стреляют, сосредоточив свое внимание главным образом на обстреле переправы, которая по-прежнему остается открытой.
Савицкий — любопытный человек. Все получаемое жалованье отправляет в Тулу. Здесь живет на всем готовом. А на выпивку и на посещение Кременца добывает средства весьма своеобразным способом.
Обычно часов в десять утра звонит по телефону ротным командирам явиться к нему с докладом. Являются: вернувшийся из [213] эвакуации Осипов, поручики Соколов и Ханчев. В течение десяти — пятнадцати минут Савицкий ведет с ними деловые разговоры, а затем вынимает из кармана несколько колод карт и предлагает сыграть с ним в шмэн-де-фер. Предложение начальника сыграть в карты почти равно приказанию. Ротные садятся за железку. Если Савицкому известно, что у какого-нибудь из офицеров имеются деньги, то приглашается и этот офицер. При случайных проигрышах всегда просит записать за ним, ибо в настоящий момент «не при деньгах». Но если проиграет прапорщик или поручик, расчет требуется наличными.
Недавно Савицкий в сопровождении Осипова ездил в Кременец. Савицкий застрял у мадам Сташевской, а Осипов попал в городской клуб и выиграл около тысячи рублей. Перед концом игры в клуб явился Савицкий. Увидев Осипова с выигрышем, попросил у него триста рублей, чтобы присоединиться к игре. Осипов дал. Савицкий продулся, попросил у Осипова еще. Осипов снова дал. Савицкий проиграл и эти деньги.
На следующий день игра продолжалась. Осипов проиграл весь свой предыдущий выигрыш и все свои деньги. Савицкий, наоборот, на этот раз оказался в выигрыше.
По возвращении из Кременца Осипов обратился к Савицкому с просьбой вернуть данные взаймы деньги. Савицкий возмутился.
С тех пор Осипов с Савицким не играет.
Наши наблюдатели доложили, что ночью слышали подозрительный стук перед окопами, точно ведется подкоп. Установили специальное наблюдение. Я лично выходил за бруствер, прикладывал ухо к земле и очень отчетливо слышал стуки кирки-мотыги, работающей под землей. Ведут сапу. Сообщили о замеченном в штаб полка с просьбой выслать к нам командира саперной роты, ведущей подрывные работы в дивизии. Явился прапорщик инженерных войск Свинтецкий. С наступлением темноты вместе пошли на подозрительный участок. Свинтецкий тоже признал: ведут сапу.
— Что же вы будете делать? — спрашиваем мы Свинтецкого.
— Мы производили уже разведку, — отвечает он. — Думали повести встречную сапу, но у нас не хватает на это технических знаний. Я доложу командиру инженерного батальона и о результате сегодня или завтра уведомлю.
— А нас не взорвут до завтра?
— А черт их знает, может, и взорвут.
Получили указание штаба. Не имея возможности воспрепятствовать австрийцам вести сапу, рекомендуется разредить угрожаемый участок от людей, чтобы в случае взрыва жертв было меньше.
Снова прибыл прапорщик Свинтецкий в сопровождении нескольких саперов и подрывников. [214] Мы сегодня же проведем встречную сапу.
Действительно, ночью начали рыть глубокий подземный ход. Но через два-три шага земля обвалилась и всю сделанную работу засыпала.
— Вот видите, — говорит Свинтецкий, зайдя к нам в землянку, — как мы не подготовлены. Нам нужно иметь специальные подпорки для того, чтобы не обвалилась земля, а их сейчас нет, надо подготовлять.
— Разве это так сложно? — возмущается Ханчев. — Лес от позиции не так далеко, в течение одной ночи можно нарубить и сделать эти подпорки.
— Мы подумаем,
И Свинтецкий ушел.
Разредили роту, оставив на угрожаемом участке лишь один пост, и тот поодаль от стуков. Поставили на флангах пулеметные гнезда, чтобы в случае взрыва можно было в прорыв направить сильный огонь.
Стук под землей все продолжается. Офицерская землянка находится на расстоянии примерно ста метров от первой линии окопов и от угрожаемого участка почти в безопасности. Жалко солдат. Установили систематический обход первой линии. Вся рота в большом напряжении, особенно те солдаты, которым приходится становиться наблюдателями по соседству с роющейся сапой. Никаких технических указаний и содействия от инженерного батальона не получаем...
Съев обед, принесенный денщиками из офицерского собрания перед сумерками, офицеры роты в полном сборе сидят в своей землянке, толкуя: взорвут нас или не взорвут? Вдруг почувствовали колебание почвы под ногами, и через мгновение раздался оглушительный взрыв. Со всех сторон на землянку посыпались комья земли. Сильный ветер распахнул прикрывавшую вход в землянку палатку, мы были сброшены с сидений на пол. Несколько мгновений не могли прийти в себя, не понимая, что произошло.
— А ведь это взрыв минной сапы! — первым промолвил Новоселов, быстро выбегая в окопы.
Мы за ним. Солдаты из первой линии по ходам сообщения бежали назад.
— Куда? Обратно! — закричал Новоселов, бежавший впереди нас.
Солдаты остановились. Новоселов, давая подзатыльники одному, другому, продолжал бежать вперед. Мы не отставали.
Посередине ротного участка от бывших проволочных заграждений не осталось и следа. Все они разметаны далеко в стороны. На месте окопов первой линии зияла огромная воронка, диаметром метров двадцать и глубиной метров шесть. По сторонам воронки выкарабкивались из-под земли придавленные солдаты. На флангах роты, где были установлены пулеметные гнезда и специальное [215] наблюдение на случай взрыва, — молчание. Я бросился на левый фланг. Застал обоих пулеметчиков у бойниц с приготовленными к стрельбе пулеметами, трясущихся от нервного напряжения.
— Почему молчите?
— Не по ком стрелять, ваше благородие. Австрийцев не видно.
Я посмотрел в сторону австрийских окопов: там полное безмолвие.
Вернулся к месту взрыва. Ханчев, Новоселов и группа солдат помогали разрывать землю, чтобы вытащить засыпанных бойцов.
К счастью, взрыв произошел до постановки ночных наблюдательных постов. Несколько человек взрывом отбросило назад и некоторых засыпало, но убитых нет, лишь некоторые получили тяжелые ушибы комьями земли. Отделались счастливо.
Срочно донесли в штаб полка, прося немедленно прислать саперов для восстановления проволочных заграждений. Непонятно, почему австриец не перешел в наступление?..
Зима кончилась. Вокруг начинают распускаться деревья. Солдаты сняли шинели и ходят в гимнастерках.
Я снова отозван из роты к штабу полка для временного исполнения должности начальника саперной команды.
Постоянный начальник, прапорщик Ущиповский, уехал в трехнедельный отпуск. Поместился я в здании сельскохозяйственного училища.
В 12-й роте оставались Ханчев, Новоселов и Никитин.
На фронте затишье, изредка прерываемое взрывали минных сап на всем участке сапановской позиции. Но таких сильных взрывов, как в 12-й роте, больше не было.
Австрийцы не успели довести сапу до наших окопов. Зато наши саперы оживились. Группа под руководством Свинтецкого в нескольких местах роет сапы под австрийские окопы. Теперь научились при рытье сап устанавливать деревянные подпорки. Наши офицеры смеются над медленностью работ, говоря, что взрывы будут тогда, когда австриец прогонит нас или, наоборот, мы прогоним австрийцев.
Несмотря на то что саперные части являются на фронте привилегированными и их офицерский состав более развит и технически подготовлен по сравнению с пехотными частями, сапы вызывают язвительные насмешки со стороны пехотных офицеров:
— Вам бы рогатки строить в тылу, а тоже — в минную войну лезут!
Рогатки строят, действительно, саперные части, хотя за последнее время сама пехота делает их, пожалуй, с большим искусством, чем профессионалы-саперники. Не любят саперные офицеры появляться на наших передовых позициях. [216]
Дивизионный инженер ни разу не удосужился пригласить меня для инструктирования. Вся работа саперной команды сводится к устройству дорог по селу Бело-Кернец и, в частности, к улучшению дорожек вокруг сельскохозяйственного училища, чтобы командиру полка Радцевичу было удобно совершать свои прогулки с живущей вместе с ним женой и делать поездки в изящном, недавно выписанном из Петрограда экипаже.
Сто двадцать человек команды на 75 процентов нагружены обслуживанием штаба полка и командирских удобств. То надо отремонтировать лишнюю комнату в сельскохозяйственном училище для командира полка или его жены, произвести побелку, окраску, начистить пол, то устроить запасную походную кровать для командирши, починить шарабан, покрыть его лаком. От командира не отстают и другие штабные офицеры.
Лишь незначительная группа саперов занята работой по устройству рогаток для позиции и по особому инструктированию солдат-рабочих, как надо устанавливать проволочные заграждения перед окопами или устраивать «лисьи норы».
«Лисьи норы» — новшество на наших позициях. Прослышали, что на Западном фронте против самых тяжелых снарядов, которых существующие землянки не выдерживают, саперный батальон устроил специальное убежище под названием «лисья нора». Это яма метров шесть глубиной, в которую вставляется лестница. Затем на шестиметровой глубине начинают делать расширение в стороны. Как в угольных шахтах от обвалов, устанавливаются крепкие сваи. Убежище делается человек на 15-20. Снаряды, попадающие в вершину норы, не в состоянии пробить шести метров земли.
В первую очередь «лисьи норы» делаются для батальонных командиров, во вторую очередь начнутся работы по постройке убежищ для офицеров рот, и уже потом будут делать их и для солдат.
Зимой, когда вода вымерзла, можно было ходить по нашему ходу сообщения, над которым ввиду его незначительной глубины наставили снежных баб, прикрывающих движение пешеходов от взоров противника. Теперь, когда зима окончилась, болотистая равнина залита водой, и ходить по ней абсолютно невозможно. Трудно проходить и около хода сообщения. Приходится класть легкие тесины, чтобы ноги не вязли в болоте. Надо что-то придумать.
Вызвал к себе на «военный совет» унтер-офицеров своей команды. Старший унтер-офицер Кириллов служил перед призывом в армию рабочим на одном из машиностроительных заводов в Питере, теперь он старший в команде, своего рода фельдфебель. Вместе с ним два других молодых унтер-офицера, Смирнов и Васильев. Первый — плотник, второй — слесарь. Вот из них-то [217] под моим председательством и состоялось заседание «инженерного военного совета». Усадив их за стол, я заговорил:
— Вам приходится бывать в Сапанове?
— Бывать там ничего, но ходить мерзко.
— Что сделать, чтобы люди до самой позиции ходили скрытыми от взоров противника? Кириллов задумался.
— Дело-то простое, только хворосту надо много.
— Лес недалеко, нарубить можно. А зачем хворост?
— Фашины можно из хвороста сделать.
— Фашины? — удивленно переспросил я. — Ведь фашины мы используем для дорог, чтобы колеса в грязь не уходили, при чем же тут ход сообщения?
— Именно фашины, ваше благородие.
— Вы не зовите меня «ваше благородие», когда бываете наедине со мной, зовите просто или господин прапорщик или Дмитрий Прокофьевич.
— Фашины, какие мы применяем для дорог, конечно, сюда не подойдут, но мы можем сделать фашины типа корзин, поставить их вдоль хода сообщения, засыпать землей, чтобы пули не могли пробить корзины, и у нас получится прекрасный надземный ход.
— Давайте подсчитаем, что выйдет. Идея прекрасная.
Подсчитали, сколько хвороста надо потратить на одну корзину, расстояние корзины от корзины, количество времени для заготовки материала и для насыпки этих корзин землей. В результате получили: надо доставить пятьдесят возов хвороста, затратить свыше ста человеко-дней на плетение корзин и на подготовку кольев, на которые корзины должны надеваться для прочности. Сама установка и засыпка землей потребует не больше трех ночей.
Подсчитав, мы выяснили, что в течение десяти дней можно соорудить сухой и безопасный надземный ход сообщения.
— Ладно! Ход сообщения у нас будет прекрасный, а вот как с переправой? Австрийцы по-прежнему будут расстреливать в упор солдат, перебегающих по открытым доскам.
Кириллов опять задумался.
— Можно в этот же срок обеспечить и переправу надежным укрытием.
— А как мы это сделаем?
— Надо сделать хороший мост через речку. Сам мост мы сделаем здесь, при наглей команде, в ближайшие же дни в реку забьем сваи, на которые затем и уложим мост.
— Но ведь от того, что устроим хороший мост, австрийцы не перестанут стрелять.
— Никак нет-с, господин прапорщик, дослушайте до конца. Если будет прочный и широкий мост, мы сможем на него наложить насыпанные землей мешки, которые будут скрывать проходящих по мосту и защищать от пуль. [218]
— Прекрасно, Кириллов! Давайте так и делать, только скорее.
— Слушаюсь, дайте нам рабочих.
— Я снесусь с ротными командирами, они дадут в помощь солдат из резерва.
— Вот это хорошо. Мы их поставим на заготовку хвороста и на насыпание землей корзин, а более сложные работы поручим людям саперной команды.
Возвратясь поздно вечером с саперной командой с места производства работ по устройству хода сообщения, я поделился с Ханчевым своим настроением:
— Смотрю и с каждым днем все более убеждаюсь, что большинство офицеров на различных полковых командах буквально лодырничают. Мне пришлось быть заведующим оружием полка, и моей обязанностью было заслушать вечером рапорт старшего оружейного мастера и подписать написанную им рапортичку в интендантство дивизии. Все остальное время некуда девать. Был казначеем полка — и там служебные занятия не превышали получаса в день. В роте только во время боев приходится руководить солдатами. В обозе и при штабе — сплошное лодырничество офицеров. Кто много занят, так это лишь те, кому приходится самим вести канцелярскую работу. Например, Моросанову, на обязанности которого лежит составление сводок, да еще полковому адъютанту, который завален грудой запросов, проектирует приказы. Все же остальные чины штаба — это балласт, содержимый неизвестно в чьих интересах. Вот здесь, в саперной команде, старшой Кириллов знает в сто раз больше, чем начальник команды. Само собой, я совершенно не приспособлен к руководству саперным делом, как и прапорщик Ущиповский, Можно упростить и сэкономить на числе офицеров в полку, если предоставить большие права лучше нас понимающим дело солдатам.
— Ну, ты ересь плетешь! — возразил Ханчев. — Солдат слушать никто не станет, просто пошлют к черту, так что для дела получится не польза, а вред.
Мой денщик Ларкин часто заходит в комнату с предложениями:
— Не испить ли вам чайку? Может, устроить яичницу?
— Ты чего, Ларкин, ко мне пристаешь, ты же знаешь, когда захочу чаю, позову тебя. Ларкин уходит. Наконец, не выдержав, Ларкин заговорил о деревне:
— Весна, Дмитрий Прокофьевич! — Я приказал Ларкину, когда он останется со мной наедине, не называть меня «ваше благородие». — В деревне пахать небось выезжают... [219]
— Вряд ли, — возразил я. — Сейчас еще только половина марта, в Тульской губернии снег еще аршина на два на полях лежит.
— Оно так-то так, Дмитрий Прокофьевич, но все-таки, пока соберешься, уже и пахать время будет...
— Как — соберешься? Кто же нам позволит туда собраться?
— Все едут в отпуск, и нам пора бы.
— Моя очередь будет в конце апреля.
— Возьмите меня с собой, — внезапно слезливо произнес Ларкин.
— Ладно, возьму, если позволят.
— Позволят, если вы захотите. Ущиповский с денщиком поехал. Старые офицеры все со своими денщиками ездят да еще и конюхов прихватывают.
— Возьму, Ларкин, возьму. Ларкин радостно убежал к себе.
В один из вечеров я один составлял программу работ саперной команды по улучшению солдатской землянки. Зашел Ларкин.
— Дмитрий Прокофьевич, — обратился он ко мне. — Опарин приехал, в деревне только что был.
Опарин — односельчанин Ларкина, которого и я знал в мирное время.
— Позови его, пусть расскажет, что в деревне делается. Вошел Опарин. Вытянулся передо мной, как полагается перед офицером.
— Здравствуй, Опарин! Давно из деревни?
— Недели две.
— Ну, как там живется?
— Плохо, в деревне никого нет, Дмитрий Прокофьевич, бабы одни остались, все на фронте. Призывают совсем почти мальчишек. Видел ваших родителей. Сестра Катерина Прокофьевна была на масленой дома. Она кончает учиться. Мамаша ваша приказала благодарить за присланные деньги. Корову теперь купили. Живут как будто ничего, только мамаша часто плачет, что сын на войне. Кланяются вам все. Просили сказать, что будут ждать весной...
В это время в комнату вошел прапорщик Завертяев. Сидевший на табуретке Опарин вскочил.
— Ничего, ничего, не пугайся, — успокоил я Опарина. — Можешь идти к Ларкину, там с ним потолкуй, а если что надо, заходи. А пока до свидания, — протянул я ему руку.
Ушли Опарин и Ларкин. Завертяев возмущенно обратился ко мне:
— Как вы можете, прапорщик, быть фамильярным с солдатом?
— То есть как — фамильярным?
— Подавать руку.
— Разве он не человек?
— Я вас не понимаю. Солдат есть солдат, он не должен рассуждать. Фамильярничанье, подача руки их развращает. [220]
— Знаете, прапорщик Завертяев, не знаю, какого вы происхождения, но я того же, как и эти солдаты. Когда мне говорят, что солдаты — серая скотина, я отношу это на свой личный счет.
— Вы офицер!
— А вы, по-моему, мальчишка, если не понимаете простых человеческих отношений. Завертяев вскочил:
— Я доложу командиру полка!
— Хоть самому Господу Богу или черту!
На следующий день меня вызывает командир полка.
— Что у вас за столкновение вышло с прапорщиком Завертяевым? — сухо обратился он ко мне.
— Ничего особенного не было, господин полковник, просто мне не понравилось его вмешательство в чужие дела.
— Он был обязан вам напомнить, что офицер должен с солдатами и на службе, и в неслужебное время держать себя как подобает офицеру.
— Может быть, вы и правы, господин полковник, но когда я встречаю своего товарища, друга детства, то не могу к нему подходить иначе как к моему бывшему товарищу.
— Значит, у вас в комнате ваш товарищ был?
— Это мой односельчанин, друг детства.
— Ну, это другое дело. Я полагал, что к вам вообще заходят солдаты.
В тот же день при встрече с отцом Николаем я завел разговор о происхождении Завертяева.
— О, это отличный молодой человек, прекрасный офицер. Из хорошей семьи, в нем сразу воспитание чувствуется, — говорил поп. — Его отец — директор крупного предприятия в Средней Азии, в чине действительного статского советника.
Теперь понятно, почему Завертяев сидит делопроизводителем полкового суда.
К моему удивлению, вскоре Завертяев снова появился в моей комнате.
— Простите, прапорщик, я допустил у вас неуместную выходку. Я насторожился.
— Считаю, что вы совершенно правы, когда, встречаясь со своими старыми знакомыми, в каком бы они звании ни были, принимаете их в дружественной форме. Я поступил бы точно так же, если бы встретился с каким-нибудь школьным товарищем, хотя бы и в солдатском платье.
— Я вам тогда же сказал, Александр Исаич, что это мой земляк. — Поступил по-мальчишески, просто не подумал, прошу извинить.
— Ничего особенного не произошло. Если я сказал вам грубость, прошу в свою очередь извинить меня. [221]
Кириллов предложил мне пойти на следующий день вместе с людьми моей команды, а по возможности и с офицерами 12-й роты в Сапанов.
— Почему завтра? — спросил я.
— Сегодня заканчиваем мост, и с завтрашнего дня ход сообщения будет так же безопасен от пуль австрийца, как обоз второго разряда.
Пригласил Ханчева, Моросанова. Пошли. Увидели прекрасный надземный ход сообщения, широкий, устланный тонкими досками, чтобы ноги не утопали в грязи. Построен зигзагообразно и с учетом направлений летящих от противника пуль. Корзины в один метр, наполненные землей, представляли собой непроницаемую для пуль броню. Особенное восхищение Моросанова, Ханчева и других вызвал устроенный мост. Широкий, на крепких сваях, глубоко забитых в дно реки, по краям моста мешки с землей. По выражению Ханчева — Сапановский проспект.
— Прямо хоть с сестрами прогуливаться!
С этого дня связь с Сапановом наладилась.
Приехал прапорщик Ущиповский. Передав ему саперную команду, я отправился к командиру за получением дальнейших распоряжений.
— Сегодня должен уехать прапорщик Боров, — сказал Радцевич. — Прошу вас на время его отпуска принять на себя заведование газовой командой.
— Слушаюсь, господин полковник.
Газовая команда помещалась рядом с саперной. Солдат было в четыре раза меньше, всего тридцать человек. Но для меня это дело представляло интерес, хотелось поближе познакомиться с газовой обороной. Нашел прапорщика Борова. Молодой добродушный украинец, ускоренного выпуска Алексеевского военного училища.
— А, Оленин, душа моя! — приветствовал он меня. — Я так и думал, что тебе придется газовой обороной ведать. Пойдем, познакомлю с «химическим арсеналом».
Построив команду, Боров объявил, что он уезжает на три недели в отпуск — плюс дорога, хитро добавил он, — и на время его отсутствия по распоряжению командира полка начальником команды будет прапорщик Оленин.
— Смотрите! Если я лодырничал и вас мало гонял, то уж прапорщик Оленин этого не допустит.
Отношение прапорщика Борова к солдатам показалось мне товарищеским. Вгляделся в лица солдат. Заметно, что они не считали меня хуже Борова.
— Будем работать, ваше благородие! — закричали солдаты в ответ на слова Борова. [222]
После этого прапорщик Боров повел меня в химический склад.
По сути дела, никаких химических принадлежностей в этом складе не было, если не считать нескольких десятков сваленных в кучу противогазов Куманта-Зелинского, являвшихся учебным материалом для газовой команды. Тут же была сложена и сухая древесина, вернее, крупная щепа.
— Для чего противогазы, я знаю, а вот для чего щепа?
— Хэ! — хитро прищурился Боров. — Химическое дело — тонкая штука. Щепа-а... — протянул он. — А ежели газовая атака, как газ будешь отгонять?
— Не щепой, надеюсь.
— Погоди, слушай до конца. Солдаты, конечно, противогазы наденут, но в противогазе просидишь недолго. Надо газ выкурить. А как?
— Щепу надо зажигать?
— Хэ, смекалистый ты парень, из тебя химик будет. Теперь погляди вот это.
Боров подвел меня к большой мачте, на которой болтался флюгер.
— Это, друг мой, метеорологическая станция.
— Какая же это «метеорологическая станция»? Просто флюгер, у нас такие в деревне на мельницы вешают.
— На мельницы!.. А для чего вешают?
— Для определения направления ветра.
— Хэ!.. Ну и здесь для того же. Вот ежели, скажем, ветер идет с нашей стороны в сторону австрийца, как сейчас флюгер показывает, то можно спать спокойно, газ против тебя не пустят. Если же ветер в нашу сторону, держи ухо востро.
— Мудреная штука! — рассмеялся я. — Покажи, что еще есть.
— Пойдем.
Вошли в большую землянку, специально вырытую для размещения газовой команды. На земляных нарах лежали два солдата.
— Вы тут чего валяетесь? — набросился на них Боров.
— Живот болит, ваше благородие.
— Опять, наверное, по деревне шлялись, нажрались чего...
— Никак нет, ваше благородие, чечевица вечор была, так от ей и несет.
— Знаем мы эту чечевицу! Так вот смотри, — обратился Боров ко мне, проводив в угол землянки, где было свалено несколько небольших колоколов и здоровых толстых литровых бутылок.
— Это тоже химия? — рассмеялся я.
— Хэ!..
— Я тут ничего химического не вижу.
— Эх, какой ты дурень! Ты вперед послушай, что я тебе скажу, а потом делай вывод. Ну вот, скажем, мой метеорологический пункт показывает, что ветер в нашу сторону.
— Допустим. [223]
— Вообрази, что австриец выпустил газ.
— Воображаю.
— Как создать тревогу, чтобы люди надели противогазы?
— Да просто-напросто крикнуть.
— Крикнуть... А если в это время стрельба, услышат ли?
— По цепочке передать.
— Пока передавать будешь, перетравятся все. Так вот, чтобы люди вовремя узнали о газе, надо им дать сигнал, который далеко был бы слышен, для чего у каждого наблюдательного пункта повесить колокола, а так как на все пункты колоколов не хватит, то можно повесить бутылки. Услышат звон — значит, газ, надевай противогазы.
— Очень хорошо ты придумал, — расхохотался я. — Только боюсь, что звон твоих бутылок слышен еще меньше, чем голос.
— Пойдем попробуем.
Взяв бутылку, Боров вышел из землянки, привязал ее к стоящему против землянки столбу и со всего размаха ударил лопаткой. Бутылка издала действительно сильный звук.
— Может быть, хочешь посостязаться? Ты кричи, а я буду бить по бутылке. Узнаем, чей звук сильней.
— Верю, верю, бутылка будет звенеть сильнее.
— Теперь я тебя проинструктирую, что в ротах должны делать. Наблюдатель, заметив пущенный газ, дает установленный сигнал. Люди надевают противогазы и тотчас же зажигают костры из щепы, заранее приготовленной и находящейся в окопах...
— Вся беда в том, — сказал Боров, когда закончили осмотр его имущества, — что люди в полку обращаться с противогазами не умеют. Не тренируются. Наденет солдат на свою физиономию эту резиновую штуку и через полминуты уже задыхается. Если пустить газ, то никаких колоколов не надо, все равно добрая половина солдат сорвет с себя противогазы, а если и не сорвет, то задохнется в масках.
— Чего же ты смотришь? Должен настаивать, чтобы тренировались.
— Я уйду в отпуск, а ты этим и займись. Чтобы полк по два часа в масках ходить мог.
— За три недели это сделать трудно, но попытаюсь.
— Свечку поставлю, если удастся. Кроме того, сильно портят противогазы... Знаешь, кто портит?
Боров осмотрелся кругом и, приблизив лицо ко мне, шепотом произнес:
— Командный состав армии портит.
— Что ты чушь мелешь?
— Не чушь, а факт. По армии издан приказ: замечено, что солдаты во многих частях используют противогазы для очистки через активированный уголь, в них содержащийся, денатурата, лака и других спиртовых суррогатов. Предлагается командному [224] составу установить наблюдение и не использовать противогазов для очистки спиртовых суррогатов.
— Ну что ж, приказ вполне законный.
— Эх, какой ты дурень! Сразу видно — кацап. У нас в полку никто этим не занимался, так как никто не знал, что противогаз может служить хорошим фильтром для очистки денатурата, а как прочли приказ, теперь все, кто достает денатурат, очищают его через противогаз. Понял?
Перед Пасхой Радцевич-Плотницкий уехал в отпуск. Его замещает вернувшийся из тыла после длительного лечения полковник Хохлов.
Хохлов зимой заболел холерой. Считали его положение безнадежным, но, к удивлению всех, он выздоровел и вернулся на фронт без всяких следов перенесенной болезни. Радцевич-Плотницкий оставил Хохлова при штабе как бы в качестве своего помощника.
В мирное время полковник Хохлов был командиром Усть-Двинской крепости и во 2-й полк получил назначение уже во время войны.
Хохлов терпеть не может прапорщиков. Хотя у нас в полку уже много поручиков, произведенных из прапорщиков на основании приказа о льготах офицерскому составу, тем не менее Хохлов при встречах с такими поручиками продолжает упорно называть их прапорщиками. В сопровождении попа, с которым Хохлов оказался приятелем, он часто обходит тыловые команды, делая резкие замечания офицерам из прапорщиков. Был у меня в газовой команде. Я объяснил Хохлову назначение команды, проводимую работу по инструктированию рот, какие меры надо принимать в случае газовой атаки. Он иронически меня выслушал, заставил команду продемонстрировать стрелковые упражнения в масках, произвел несколько походных движений также в масках и напоследок заставил бежать на месте на протяжении почти десяти минут. Люди команды, хотя и натренированные за последнее время, обливались потом и буквально задыхались к концу упражнения. Тогда Хохлов сделал мне замечание: если, мол, люди команды плохо выдерживают какой-нибудь час занятий в масках, то чего же требовать от рот?
— В ротах совсем не упражняются, господин полковник, — доложил я.
— Почему же вы их не заставите?
— Мною об этом доложено командиру полка.
— А почему мне об этом неизвестно?
— Не могу знать. [225]
— Вы должны были тотчас же после моего вступления в обязанность командира полка доложить.
— Я считал, господин полковник, что командир полка сделал соответствующие распоряжения.
Раздраженность Хохлова действует не только на мои нервы, но также на людей команды.
Скоро вернулся из отпуска Боров.
Теперь моя очередь ехать на три недели в отпуск. В несколько мгновений мы с Ларкиным уложили чемодан. Ларкин едет со мной. Доволен до чрезвычайности.
Радости стариков не было предела!.. Три недели промелькнули незаметно...
За время отпуска в полку произошли перемены. Штаб переведен из Бело-Кернеца в Судовичи, ближе к Дубно, по соседству с 8-й дивизией. Бело-Кернец занял другой полк. Самую опасную и наиболее скверную сапановскую позицию продолжал занимать один из батальонов нашего полка.
Перевод в Судовичи объясняли тем, что высшее командование делает перегруппировку частей, выводя ближе к позиции резервные полки, находившиеся в непосредственном распоряжении армейского командования. В половине мая, рассказывали мне в полку, ожидается общее наступление по всему фронту. Главный удар намечается на Западном фронте, которым командует Эверт. Наш же, Юго-Западный, возглавляемый генералом Брусиловым, должен вести лишь демонстративные атаки с целью отвлечения неприятельских сил от места основного удара.
Представившись по приезде в полк командиру полка Радцевичу-Плотницкому, я ждал нового назначения.
— Побудьте несколько дней при штабе полка, — сказал Плотницкий. — На этих днях должен уехать в отпуск штабс-капитан Мокеев, и на время его отсутствия я предложу вам исполнять его должность — командира нестроевой роты.
— Слушаюсь, господин полковник.
Съездил к Мокееву для предварительного ознакомления с обязанностями командира нестроевой роты. Сейчас ее задача образовать запасы зернового фуража, консервов, сухарей на случай быстрого движения вперед, если предполагаемое наступление окажется удачным. — Вам особенно беспокоиться нечего, — говорит Мокеев. — Рота имеет прекрасного фельдфебеля, отлично знающего свое дело. Вам лишь останется иметь общее наблюдение.
Нестроевая рота помещалась в небольшом лесочке, расположенном позади Рижских казарм. От командира полка поступило распоряжение тяжелую часть обоза первого разряда и все запасы перебросить ближе к Судовичам, в деревню Переросли. На месте же стоянки нестроевой роты остается лишь обоз, имеющий непосредственное [226] боевое значение, как-то: патронные двуколки и походные кухни.
Переехал в Переросли. Занял отличную хату. В деревне, кроме моей нестроевой роты, других частей нет. Ежедневно после двенадцати часов ездил в Судовичи разузнавать о предстоящих действиях полка. День офицеров в Судовичах тот же, что и в Бело-Кернеце. С утра до ночи преферанс или шмэн-де-фер, а в перерыве между игрой выпивка, добываемая или в Кременце, или через Шарова, который наладил связь с киевскими виноторговцами и систематически получал для нужд офицерского собрания вино и водку.
Интересно, что в то время как в тылу, например в Москве, Туле, продажа спиртных напитков запрещена, в ближайшем к фронту столичном городе — Киеве — идет открытая торговля винами.
Наиболее интересные фигуры из офицеров, которых я раньше не знал, поручик Казаринов и штабс-капитан Вишневский. Казаринов — болезненного вида еще молодой офицер, чрезвычайно мистически настроенный. Он в Судовичах открыл гадалку и чуть ли не каждый день ходит к ней угадывать свою судьбу по линиям руки, по картам и даже по кофейной гуще.
Вишневский, в противоположность Казаринову, — разухабистый, жизнерадостный офицер, все мысли которого направлены к добыванию водки и женщин. Вишневский долгое время лечился в тылу от гонореи, залечив, получил вновь и сейчас еще продолжает ходить на осмотр к врачу.
Встретился с Блюмом, который теперь стал старшим врачом полка. Он очень радушен, журил меня за то, что долгое время к нему не являлся, предложил для моего пользования ресурсы своей походной аптечки, свои книги, просил навещать его почаще.
— Очень рад, — говорит он, — что теперь вы выбились из своего прежнего положения и, как я слышал, завоевали себе достаточное уважение не только со стороны солдат, которые по-прежнему вас любят, но также и со стороны офицеров. На вас не смотрят, как на других прапорщиков, произведенных из фельдфебелей и унтер-офицеров. Все почему-то считают, что вы имеете высшее образование и отбывали воинскую повинность рядовым по неизвестным для них обстоятельствам.
— Как идет подготовка к наступлению? — спрашиваю я. Блюм часто встречается с командиром полка и в курсе всех, даже секретных, сведений.
— Наступление намечается на пятнадцатое мая, — отвечает Блюм. — Причем, по словам Радцевича-Плотницкого, наш полк будет на наиболее спокойном участке. Главная тяжесть боя должна пасть на части тридцать пятой дивизии, которые подведены к Кременцу и на этих днях займут сапановские позиции. [227] Главные силы наступления сосредоточатся на Западном фронте в брест-литовском направлении. На Юго-Западном, на ковельском направлении, будут развиваться лишь демонстративные операции.
15 мая ждем с нетерпением. Однако это число прошло, прошло 16-е, 17-е, а наступления все нет. 18 мая вечером ко мне в Переросли заехали Ханчев и Моросанов.
Благодушествуя в хате за чаем, Моросанов делится последними сведениями о предстоящем наступлении. Наступление задержалось из-за неготовности Эверта. Сейчас происходит совещание в штабе верховного командующего о том, какое из направлений нужно признать решающим и где следует нанести главный удар.
— А наш полк, — спросили мы с Ханчевым, — будет во время наступления сидеть на этих второстепенных позициях или его все же введут в дело?
— Трудно сказать, пока никаких данных о том, что нас отсюда передвинут, нет. Плотницкий говорит, что имеется намерение перенести центр тяжести нынешнего наступления на фронт генерала Брусилова и будто бы Брусилов от этого не отказывается. Но это лишь слухи. Немцы, конечно, знают о готовящемся наступлении и со своей стороны принимают контрмеры. Так, на Западном фронте, по данным разведки, немцы перебросили целый ряд новых корпусов. Это обстоятельство и смущает Эверта. Кроме того, наши вообще боятся наступления на участке, где находятся немцы. Считают более удобным перейти в наступление на австрийские позиции, так как австрийцы слабы в боевом отношении, и поэтому больше шансов на успех.
Моросанова вызвали к телефону из штаба. Я передал ему трубку. Говорил Радцевич-Плотницкий.
Окончив разговор, Моросанов повернулся к нам со словами:
— Ну вот, дело решено.
— Что решено? — нетерпеливо спросили мы.
— Наступление. Назначен день, и уже известны те части, которые будут наступать.
— Какие же?
— Не знаю. Командир полка приказал мне немедленно явиться в штаб для подготовки распоряжений, сообщив лишь, что имеются все данные, необходимые для дальнейших действий.
Моросанов тотчас же уехал. Ханчев остался у меня ночевать. На следующий день утром мы с Ханчевым поехали в Судовичи. Зашли к Моросанову в надежде получить более точные сведения.
— Ничего сказать не могу. Секрет. Скоро узнаете из приказа, — уклонился от ответа Моросанов. — Вам-то, Оленин, нечего беспокоиться. Сидите себе в своих Перерослях, а вот Алексею Павловичу немедленно надо отправляться в свою роту. [228]
21 мая штаб полка срочно покинул Судовичи, переехав в Рижские казармы, находящиеся напротив сапановских позиций. Туда же двинут находившийся в резерве при штабе полка 3-й батальон. Все офицеры полка, бывшие по тем или иным причинам при штабе для исполнения мелких поручений или для отдыха, разосланы по своим ротам. У командира полка беспрерывные совещания с начальником хозяйственной части, полковым врачом Блюмом, заведующим оружием, начальником связи и другими, имеющими отношение к подготовке боя. Я получил распоряжение продолжать оставаться в нестроевой роте в Судовичах, установив связь с боевой частью обоза, подтянутой также в Рижские казармы. У писаря оперативной части штаба удалось выведать, что из штаба дивизии получен приказ: в ночь на 22 мая 11-му полку полностью занять сапановские позиции, сосредоточившись на небольшом и тяжелом участке.
9-й полк остановился рядом с 11-м. 12-й непосредственно в затылок 11-му и 9-му полкам, а 10-й полк с ночи должен сосредоточиться в усадьбе сельскохозяйственного училища, в Бело-Кернеце.
Позади Рижских казарм, в лесочке за Бело-Кернецом, под Кременцом и непосредственно в Кременце, а также в Бело-Кернеце сосредоточено огромное количество артиллерии. Сюда подвезены не только пушки дивизионной артиллерии, но и все корпусные и еще несколько отдельных артиллерийских бригад, присланных из армейского резерва.
Настроение нервное. Развитие операций начнется в ближайшие дни. Судя по подготовке, по числу подвозимых артиллерийскими транспортами снарядов, можно предположить, что именно под Сапановом разовьется настоящий генеральный бой.
В нашем корпусе все силы подтянуты к Сапанову.