Ноябрь — декабрь
Высочайшим приказом назначен командир на строящуюся в Ревеле подводную лодку «Пантера» (Палицын).
Шведское правительство под предлогом лучшего соблюдения нейтралитета прекратило освещение маяков близ Мальме. Ночное плавание в наиболее трудной южной части Зунда стало теперь невозможным, и тем положен предел проходу новых английских подводных лодок в Балтийское море.
Таким образом, оправдывается русская поговорка: закон — что дышло, куда повернешь — туда и вышло. Надавили немцы на шведов, а те с особым старанием стали соблюдать свой нейтралитет, хотя международное морское право вовсе не обязывает тушить поставленные для обшей пользы маяки, а в результате оказалось, что Зунд закрыт теперь куда надежнее, чем минными заграждениями.
На транспорте «Оланд», стоящем в Або-Аландских шхерах, пропал радиотелеграфный код подводной лодки «Белуга». Несмотря на принятые меры, книгу не нашли. Придется составлять новый код сигналов. Если код дойдет до неприятеля, он сможет расшифровать старые телеграммы и узнать многие наши секреты. Придется усилить бдительность!
Ввиду приближения зимы подводная лодка «Волк» отбуксирована из Петрограда в Гельсингфорс для достройки.
Оправившийся от болезни контр-адмирал П. Л. Трухачев вступил в командование Минной дивизией, а заменявший его капитан 1 ранга А. В. Колчак уехал в Гельсингфорс.
Шведское правительство воспретило пребывание и проход подводных лодок воюющих держав в пределах трехмильной полосы территориальных вод. Если же непогода или авария вынудят лодки войти в эту полосу, они могут [449] там оставаться в надводном положении и с поднятым национальным флагом, но при первой возможности должны покинуть шведские воды. Правило это входит в силу с сегодняшнего 19 ноября...
Вернувшись в Ревель в самом прекрасном настроении (с Георгиевского праздника в Ставке 26 ноября. — Ред.), сразу же окунулся в ту же атмосферу явного недоброжелательства. Начальник дивизии был неприятно поражен, увидев на мне погоны старшего лейтенанта, и после нескольких бесед с ним я решил, что самое лучшее — уйти из подводного плавания, где прослужил непрерывно десять с половиной лет.
Воспользовавшись болезнью глаз, подал рапорт об освидетельствовании врачебной комиссией на предмет увольнения в отпуск для лечения, с тем чтобы больше не возвращаться на дивизию подводных лодок.
Тогда Подгурский предложил мне вступить в командование подводной лодкой 2-го ранга «Вепрь» или одной из пяти лодок Голланда в 350 тонн (тип АГ), собирающихся на Балтийском заводе в Петрограде. Мой отказ, видимо, сильно его озадачил, но я уже твердо решил перейти в надводный флот...
Оказывается, что за время моего отсутствия весь мой дивизион перешел в Ревель.
23 ноября подводные лодки «Окунь», «Макрель», «Минога» и «Фельдмаршал граф Шереметев» под проводной посыльного судна «Спутник» вышли из гавани Рогокюль и направились в Балтийский Порт. Первое время пришлось идти под электромоторами и самым малым ходом, так как лед настолько окреп, что легкие концевые цистерны, рассчитанные всего на десять фунтов давления (на квадратный дюйм) и уже сильно проржавевшие, просто гудели от ударов о него.
Около маяка Вормс на «Макрели» лопнула рубашка одного из цилиндров дизель-мотора. Лодке пришлось вернуться к транспорту «Хабаровск», который и привел ее в Ревель на буксире.
Пройдя Штапельботенский риф, на «Окуне» от плохого контакта (отдалась нажимная гайка) нагрелся и выплавился наконечник проводника динамомашины, и «Спутник» взял его на буксир. [450]
Вечером дивизион пришел в Балтийский Порт. «Спутник» стал на якорь, лодки ошвартовались к нему и провели к себе паровое отопление. Утром поход продолжался, и 24 ноября в 15 часов дивизион прибыл в Ревель.
Переход был проделан при встречной зыби и 10 градусах мороза по Реомюру (12,5 град. Цельсия. — Ред.). Брызги волн, разбивавшихся о рубку, замерзали; находившиеся на мостике офицеры и рулевые покрылись слоем льда, сами рубки лодок тоже обледенели, из-за чего подводные лодки приобрели крайне оригинальный и красивый вид. Таким образом, переход из Рогокюля в Ревель, последний в кампанию 1915 года, был проделан в мое отсутствие...
Подводные лодки «Макрель», «Окунь» и «Минога» подняты на плавучие доки для замены легких концевых цистерн и надстроек, которые совсем проржавели; работа эта займет три-четыре месяца. Теперь у меня будет много свободного времени для приведения в порядок и пополнения дневника, так как лодка фактически передана в руки корабельных инженеров, за мною же остается общий надзор за работами, а команда по очереди будет ездить в отпуск.
По дополнительным сведениям, на минном заграждении, поставленном 4 декабря миноносцами «Новик», «Победитель» и «Забияка», погибли еще один неприятельский миноносец и дозорное судно.
Комиссия врачей Морского госпиталя, устроенного в концертном зале «Эстония», признала воспаление слизистой оболочки обоих глаз (конъюнктивит) и необходимость предоставления двухмесячного отпуска для лечения. Теперь остается ждать, пока бумага пройдет все инстанции и выйдет приказ командующего флотом. Эти два месяца буду лечиться в Петрограде от плохо залеченного ввиду начала войны конъюнктивита, а потом начну искать место в надводном флоте, что будет совсем нетрудно, так как подошло время для отбывания ценза старшего офицера.
Имея много свободного времени, усиленно привожу в порядок дневник, по-прежнему в случае надобности пользуясь услугами Морской библиотеки... [451]
Через три дня будет месяц, как «Акула» вышла на первую постановку мин у Виндавы. Все сроки прошли, и с болью в сердце приходится считать ее погибшей...
Это — первая жертва войны в Дивизии подводных лодок Балтийского моря. Если бы немцы утопили «Акулу», они давно расславили бы об этом по всему миру, потому, вероятно, никто и никогда не узнает, как, где и отчего она погибла. Наскочила ли на мину, запуталась ли в сетях, чему особенно способствовал кринолин у рубки для четырех мин заграждения, или же случилась какая-то неисправность во время погружения — ничего не известно.
Возможно, что «Акула» погибла от взрыва собственной мины. (Однажды в Ревеле при погрузке у одной из мин начал действовать часовой механизм, и она стала опасной; ее удалось обезвредить, но случай этот весьма показателен.) Быть может, на походе от качки и ударов волн как о борт «Акулы», так и непосредственно о ничем не прикрытые мины заграждения какая-либо из них пришла в опасное положение и при ударе о какой-нибудь плавающий на поверхности воды предмет взорвалась...
А могло быть и так, что крепление одной из мин не выдержало сильных повторяющихся ударов волн и сломалось или ослабло; мина выскользнула, пришла в опасное положение и, ударившись о борт лодки, взорвалась.
Еще можно предположить, что лодка попросту перевернулась, хотя во избежание этого мины Уайтхеда были взяты только во внутренние аппараты, а четыре наружных аппарата Джевецкого-Подгорного не были заряжены.
Как бы там ни было, но, выйдя из Ревеля утром 16 ноября, «Акула» из-за шторма вынуждена была отстаиваться на якоре у маяка Нижний Дагерорт, после чего вышла в море и пропала без вести, унеся с собой четырех офицеров и двадцать восемь человек команды — старых и опытных подводников...
До вступления в строй новых подводных лодок программы 1912 года («Барс», «Гепард», «Вепрь») «Акула» была лучшей нашей подводной лодкой под командой одного из самых опытных командиров капитана 2 ранга Николая Александровича Гудима. Старшим офицером был лейтенант [452] Герсдорф, штурманом — лейтенант Копец, вахтенным начальником — мичман Чистовский.
Ввиду малого знакомства личного состава с новыми минами заграждения в первую боевую постановку пошел помощник изобретателя капитана 1 ранга Шрейбера мой товарищ по выпуску из Морского корпуса лейтенант Стефан Калчев, болгарин по происхождению, в 1911 году перешедший на службу в русский флот.
Этот же самый Калчев изобрел особую дрейфующую мину, обладающую близкой к нулю плавучестью и предназначенную специально для Босфора. По его мысли, ударная цилиндрическая мина свободно плывет по течению на заданной глубине до тех пор, пока у нее хватает электрической энергии, то есть около недели, но срок плавания может быть сокращен до нескольких десятков минут.
Брошенные в устье Босфора мины, никем не замеченные, уносились бы течением в глубь пролива, где должны были взорваться при ударе о подводную часть идущего или стоящего на якоре корабля, сети или набережной, топя суда, разрывая сети или разрушая береговые сооружения.
Насколько продвинулась разработка таких мин, мне неизвестно, и будет ли она теперь закончена, кто знает?
Благодаря надежным механизмам, большому району плавания и сравнительно быстрому погружению «Акула» постоянно ходила к неприятельским берегам, неоднократно атаковывала германские суда, стреляла по ним минами, но, несмотря на массу проявленной командиром энергии и выносливость личного состава, успеха не имела.
Между тем, Николай Александрович, вне всякого сомнения, был одним из лучших, достойнейших и талантливейших командиров наших подводных лодок. Он счастливо сочетал восьмилетний опыт непрерывной службы в подводном флоте с наклонностями и способностями к теоретической разработке тактических вопросов.
При другом начальнике Дивизии подводных лодок Балтийского моря капитан 2 ранга Гудим наверняка был бы переведен в Морской генеральный штаб, где его опыт, знания и наклонности могли проявиться в полной мере.
С его гибелью мы потеряли офицера, который мог бы явиться творцом новой тактики подводных судов, по молодости [453] подводного плавания еще не существующей во флотах всего мира...
Контр-адмирал П. Л. Трухачев, назначенный начальником 1-й бригады крейсеров, сдал Минную дивизию капитану 1 ранга А. В. Колчаку, и сегодня вечером в Морском собрании состоялся прощальный обед.
К концу обеда я пришел в собрание и с разрешения хозяев принял участие в чествовании этого доброжелательного начальника и доброго человека, от которого видел столько внимания и заботы в течение лета и благодаря представлению которого как моего боевого начальника получил высшую боевую награду — орден Св. Георгия 4-й степени...
Гуляя в Екатеринентальском парке у памятника погибшей «Русалке», видел, как спасательный пароход «Эрви» вел в ревельскую гавань миноносец «Забияка», корма которого почти ушла под воду.
Придя на миноносец, узнал, что вчера около 13 часов у Дагерорта при следовании на постановку мин у неприятельских берегов шедший впереди «Новик» заметил плавающую мину и, свернув в сторону, просемафорил об этом на «Победитель», который, сделав то же самое, сообщил о мине на «Забияку».
Пока шла передача по семафору, мина оказалась очень близко и прямо по курсу корабля. Положили право на борт, но так как корма покатилась на мину, командир приказал перевести руль лево на борт. И в этот момент руль заело.
Бывшие на мостике бросились на помощь рулевому, но, несмотря на все усилия, не смогли сдвинуть штурвал с места. Корма миноносца налетела на мину — она взорвалась с левого борта против кают-компании кондукторов, убив и ранив двенадцать человек, причем от трех кондукторов не осталось и следа.
Взрывом левый борт был разворочен и вдавлен внутрь, вырвана часть верхней палубы, проделаны пробоины на правом борту, уничтожена подводная часть данного отсека, погнуты гребные валы и руль заклинен в положении право на борт. Из-за всего этого «Забияка» не мог идти самостоятельно, [454] и поход пришлось отменить. «Новик» взял миноносец на буксир, и весь отряд вернулся в Ревель.
Таким образом, первый выход в море нового командующего Минной дивизией капитана 1 ранга А. В. Колчака вышел неудачным, хорошо еще, что миноносец оказался построенным весьма неплохо и, имея такие серьезные повреждения, остался на плаву. Несмотря на лед, его все же удалось довести до Ревеля...
Сегодня вышел приказ командующего флотом о моем награждении Георгиевским оружием за атаку на германский крейсер «Аугсбург» 15 сего июня у Виндавы.
Как теперь выяснилось, моя атака на германскую эскадру 21 мая с. г. не является одним из многочисленных боевых эпизодов, но имеет большое значение для кампании этого года.
Недостаток снарядов, патронов, ружей, пулеметов привел к отступлению почти безоружных армий перед вооруженным до зубов противником, располагавшим мощной артиллерией всех калибров.
Безнадежная в таких условиях борьба, приведшая к громадным потерям убитыми, ранеными и попавшими в плен, сделала свое дело. Слово «измена» было уже произнесено, и кто может поручиться, что произведенный немцами десант в тылу русских армий в Пернове или на побережье между ним и Ригой не привел бы не только к падению Риги, являющейся ключом к Петрограду, но и базы флота — Ревеля, а также к взятию Петрограда с его многочисленными фабриками и заводами, работающими на оборону страны.
Балтийскому флоту пришлось бы тогда базироваться на Гельсингфорс, но средства Свеаборгского порта для этого совершенно недостаточны, а пополнение запасов угля, жидкого топлива, смазочного масла, провизии и прочего ввиду взятия Петрограда и неминуемого затем падения главной базы флота — Кронштадта стало бы невозможным вследствие перерыва железнодорожного и водного сообщения с центром страны.
Лишенный доков и мастерских для починки судов, Балтийский флот стал бы быстро терять свою силу, а по израсходовании наличных запасов топлива, смазочного масла, [455] снарядов, патронов и прочего, стал бы легкой добычей неприятеля. Таким образом, с флотом было бы покончено.
Удалось бы верховному командованию вывести лишенную боевых припасов армию из-под ударов противника — еще большой вопрос. Не было бы ничего удивительного, если бы германский десант на побережье Рижского залива привел к настоящей катастрофе в виде сдачи целых армий или безудержного отката их на линию Онежское озеро — Москва — Тула — Орел — Курск — Харьков — Мелитополь, а может быть, и еще дальше на восток.
Если бы грандиозные «Канны», о которых всегда мечтали немцы, и не удались, если бы расстроенным, безоружным, окончательно потерявшим веру в начальников русским армиям удалось вырваться из германских тисков, Россия, вероятно, все же была бы выбита из игры и вынуждена пойти на сепаратный мир.
Но это еще полбеды, так как при всем известном настроении некоторых общественных кругов военный разгром и отступление внутрь страны неминуемо бы вызвали революционный взрыв со всеми его последствиями.
Однако ничего этого не случилось, так как на пути германской эскадры, назначенной для прорыва в Рижский залив, оказалась старая, выслужившая все сроки подводная лодка «Окунь» (два офицера и 15 человек команды), заставившая противника отказаться от своего намерения и, не произведя ни одного выстрела и даже не показавшись в виду русских берегов, уйти в свои порты.
Полученная таким образом двухмесячная передышка позволила укрепить Ригу и организовать оборону Рижского залива.
Вследствие этого, когда в начале августа с. г. после двухнедельных усилий подавляющим силам германского флота удалось прорваться в Рижский залив, им сейчас же пришлось уйти оттуда, и понесенные жертвы оказались напрасными.
Характерно, что орден Св. Георгия и Георгиевское оружие, собственно говоря, явились наградой не за исполнение приказаний начальства в первом случае письменного, во втором — устного.
21 мая, в день атаки на германскую эскадру, я ушел на десять [456] миль дальше от берега и не на запад, а на северо-запад (норд-вест 60 градусов).
15 же июня, оставив порученное моей охране минное заграждение, самовольно, в виду неприятеля, ушел от него на несколько миль на север и атаковал «Аугсбург» совсем в другом месте.
Если бы эта атака не спасла наши миноносцы от преследования неприятельских крейсеров «Любек» и «Аугсбург», положение мое было бы очень печальным, так как можно было сказать, что я ушел от неприятеля не по чему другому, как из явной трусости. Конечно, оставаясь на месте, я, вероятно, мог бы атаковать «Аугсбург», когда он прошел заграждение, но, если бы мины не попали, вряд ли крейсер прекратил преследование миноносцев, так как мог считать, что дальше лодок нет.
Спасение же «Окуня» от опрокидывания вверх килем (при атаке 21 мая) явилось следствием третьего преступления — пренебрежения отказом начальника дивизиона на просьбу о разрешении убрать второй перископ. Сделал это потому, что прекрасно понимал, что С. Н. Власьев не может взять на себя ответственность оставить лодку с одним перископом, и взял эту ответственность на себя.
Если бы, вопреки резолюции начальника дивизиона, я не снял и не убрал в кладовую второй перископ (которым рулевой никогда не пользовался, правя только по компасу), возможно и даже весьма вероятно, «Окунь» был бы опрокинут таранным ударом германского броненосца и погиб со всем личным составом.
Во всех трех случаях неисполнения приказания было много риска, причем первые два, как являющиеся нарушением боевого приказа, кончились бы преданием военному суду, разжалованием, заключением в крепости или даже расстрелом.
Наконец, как в мелодраме доброго старого времени, где порок всегда был наказан, а добродетель брала верх, я в конце 1915 года мог торжествовать победу, да еще какую победу, над начальником Дивизии подводных лодок Балтийского моря капитаном 1 ранга Н. К. Подгурским.
Дело в том, что на Подгурского, сменившего контр-адмирала П. П. Левицкого, командующий флотом возложил миссию [457] освежения личного состава подводных лодок, по мнению адмирала Эссена, слишком долго засидевшегося на одном месте, а потому ничем не проявившего себя с начала войны. Конечно, дело было не в этом, а в том, что подводные лодки впервые принимали участие в войне и никто, в том числе и штаб флота, не знал, как их применять.
Я служил в подводном плавании с 1905 года, а потому одним из первых намечался к удалению, и нужен был только предлог.
Отправляя «Окунь» на передовые позиции, Подгурский высказал пожелание, чтобы переход шхерами от Гельсингфорса до острова Люм (Абосские шхеры) был проделан под собственным дизель-мотором. Но так как дизеля подводных лодок «Макрель» и «Окунь» завод в течение трех лет не мог сдать на пробу полной нагрузкой, моторы вечно ломались и были абсолютно ненадежны, то обе лодки обычно водили на буксире других судов. Потому пожелание начальника дивизии не было выполнено, и весь переход от Ревеля до Люма «Окунь» сделал на буксире. Это страшно возмутило Подгурского («просьба начальника есть приказание»). Считая, что я шел на буксире вовсе не для сбережения мотора, а потому, что боюсь встречи с противником и не хочу плавать, Подгурский просил о назначении меня старшим офицером учебного судна «Рында», стоявшего в Ревельском порту как плавучая гостиница для английских подводных лодок. Соответствующий приказ был сдан в типографию штаба командующего флотом, и только радиограмма об удачной атаке «Окуня» на германскую эскадру 21 мая заставила приказ уничтожить.
Узнав, что 15 мая я стрелял вдогонку крейсеру «Аугсбург», Подгурский, как старый минный офицер, еще более возмутился:
«Каждая мина стоит 5000 рублей, вы выбросили три мины, то есть 15 000 рублей, на ветер. Это черт знает что такое! Вы не знаете азбуки минного дела». И пошел, и пошел...
Хорошо, что по статуту орден Св. Георгия и Георгиевское оружие даются по представлению БОЕВОГО НАЧАЛЬНИКА, каким для меня был начальник Минной дивизии, иначе, если бы это зависело от Подгурского, наверное, ничего бы не получил и тянул лямку старшего офицера на «Рынде», а по окончании войны за полной негодностью коротал [458] бы свой век на каких-нибудь береговых должностях или был бы совсем уволен от службы.
На самом же деле вышло так, что негодный, по мнению начальника дивизии подводных лодок, командир в какие-нибудь семь месяцев получил две высшие боевые награды. А в день Георгиевского праздника 26 ноября 1915 года в ставке был произведен государем в следующий чин за боевые же отличия.
По иронии судьбы, Подгурскому как члену Георгиевской думы Балтийского флота пришлось участвовать в обсуждении вопроса, достоин или не достоин Меркушов награждения орденом Св. Георгия. Знаю наверное, что он был на заседании, но прения Георгиевской думы не подлежат оглашению, и что там Подгурский говорил и как голосовал, мне неизвестно.
Был ли он на заседании, присудившем Георгиевское оружие, я не знаю. Если присутствовал, то остальные члены Георгиевской думы, вероятно, объяснили, что 15 миноносцев, не понесших никаких потерь ни в личном составе, ни в материальной части, стоят много дороже трех мин Уайтхеда, выпущенных, как думал начальник дивизии подводных лодок, на ветер.
Уже тот факт, что боевой начальник контр-адмирал Трухачев представил меня к Георгиевскому оружию, показал, что он не разделяет мнения Подгурского. На практике оказалось, что мины, выпущенные против правил вдогонку неприятельскому кораблю хотя и не могли причинить ему вреда, но принесли большую пользу, сохранив русские миноносцы от потерь и повреждений, т. к. «Любек» и «Аугсбург» прекратили преследование и ушли в море. [459]