В отеле «Славия»
Незабываемым стал в истории освобождения Югославии день октября, когда наши танки с десантом воинов югославской Народно-Освободительной Армии на броне прорезали с юга на север Белград, чтоб рассечь надвое немецкую силу, а потом по частям уничтожить ее.
В тот день путь танкистов 36-й гвардейской танковой бригады 4-го гвардейского механизированного корпуса пролегал по бульвару Освобождения. Передовые роты во главе с командиром бригады гвардии полковником Петром Семеновичем Жуковым прошли к площади Славия и далее — к центру города. Два взвода, — «головная походная застава» — шесть танков гвардии младшего лейтенанта Петра Думнова были уже далеко впереди всех. В упомянутых кварталах головные танки шли без десанта, потому что подвергались наибольшей опасности, и командир бригады хотел уберечь от верной смерти пытавшихся забраться на броню смельчаков-партизан. На всех других танках бригады, сколько могли уместиться, сидели югославские воины из 1-й Пролетарской бригады. Общее направление было на север, и потому машины — одни за площадью Славия, другие, не дойдя до нее, сворачивали вправо, в поперечные, ведущие к северу улицы.
Жители стареньких домов, окружающих площадь, уже выглядывали из окон и подворотен, вдохновенно приветствуя облепивших танки бойцов Народно-Освободительной Армии Югославии и скрытых под броней [232] советских танкистов. Откуда-то с чердаков, из подвалов, из-за углов нет-нет да и летели пули попрятавшихся, затаившихся немцев. Партизаны соскакивали с машин, ловили и истребляли их. Большая площадь опустела. Показался еще один, догоняющий своих танк. На его броне людей не было. К этому танку от небольшого дома вдруг бросилась с цветком в руке маленькая восторженная девочка, которую, очевидно, не успела удержать мать Подбежала, подняла ручонку, но не успела бросить цветок — упала, сраженная пулей, навзничь.
Танк резко затормозил. Туда, откуда неслись и другие, цокающие по броне пули, командир орудия послал снаряд. Выстрелы прекратились. Танкист, откинув крышку люка, выскочил из танка, поднял девочку. Она, раненая, кричала: «Майка, майка!..» Он опрометью кинулся с девочкой на руках к дому, из которого она выбежала. Ему нужно было пробежать каких-нибудь тридцать шагов, но пулеметная очередь из-за угла скосила его и девочку.
К стоящей машине подкатили другие, «сунули» серию снарядов в подвал, откуда раздалась очередь. Десятка три партизан, из тех, что сидели на броне этих танков, поспрыгивали на мостовую, кинулись прочесывать подвалы окружающих площадь домов. А танкисты подхватили своего убитого товарища, и танки с другими партизанами помчались, грохоча, дальше. Несколько партизан остались у дома, где в луже растекающейся крови лежали два тела — девочки и ее матери. Она была убита той же очередью, какой немецкий пулеметчик пересек грудь танкиста, убита только потому, что материнское чувство заставило ее кинуться к танкисту, чтобы принять дочку из его рук... А дочка то ли уже была в тот момент мертва, то ли пули прошили ее вместе с матерью... Других жителей здесь не оказалось, все при стрельбе укрылись за стенами своих домов.
Через пять дней наши войска и югославские партизаны взяли штурмом крепость Калемегдан — последний оплот гитлеровцев в столичном городе. Белград был освобожден полностью.
В утро после штурма крепости я и мой фронтовой товарищ, фотокорреспондент ТАСС Леонидов, с шофером Исаевым, которого мы звали просто Сашей, много раз въезжали в ворота крепости на нашем «виллисе», [233] грузили на него из немецкого крепостного склада килограммовые банки консервированного сливочного масла и, выехав за ворота, быстро раздавали банки столпившимся внизу у дороги, голодавшим при немцах жителям. Истощенные женщины и дети ликовали, а мне вспоминалось ликование ленинградцев в то утро, когда вскоре после прорыва блокады к Финляндскому вокзалу родного моего города пришел первый прямой поезд с Большой земли.
7 ноября 1944 года войска Народно-Освободительной Армии Югославии, представители частей Красной Армии и местное белградское население торжественным, шумным и веселым митингом отмечали на площади Славия день нашего великого Октября. Пробоины в домах были прикрыты знаменами четырех держав — Югославии, СССР, США и Англии. Народ заполнил все подоконники, балконы, крышу кинотеатра «Врачар» и крыши других домов.
Толпы людей прошагали со знаменами, с музыкой и пением по тому месту, где были убиты советский танкист, девочка и ее мать. Никто в толпе даже и не знал о маленькой, разыгравшейся в этом месте трагедии — в дни боев жертв в городе было много!
А потом наши войска пошли дальше — громить гитлеровцев на подступах к Будапешту и в Будапеште, а югославская Народно-Освободительная Армия двинулась в другом направлении — добивать врага на своей, еще терзаемой, еще изнемогавшей земле.
Белград опоминался от пережитых бедствий, залечивал тяжкие раны, восстанавливался, строился...
Двадцать с лишним лет с тех пор мне не пришлось быть в столице Югославии.
В одну из ночей 1965 года поезд привез меня из Москвы в Белград. Югославскими писателями был приготовлен для меня номер в гостинице «Славия». До того часа я не знал, что такое красивое высотное здание построено на давно знакомой мне площади.
Принятый с радушием югославскими писателями и журналистами, я в первые же сутки, прожитые в Белграде, искал, но не нашел ни одного из старых партизанских друзей. Незнакомые люди, едва узнав, что много лет назад мне довелось на пути к Белграду иметь какое-то отношение к партизанам, радовали меня приветливостью. [234] Было понятно; исконные, кровные братские связи наших народов крепки и вечны. И меня не покидало ощущение, что здесь, далеко за рубежом моей Родины, в каждом доме я — дома!
И вот вторая ночь моего пребывания в Белграде. В маленьком номере на шестом этаже гостиницы «Славия» я один. Думаю о близких моих, оставленных в Москве на целый месяц. Перелистываю книги, рукописи и нет-нет да и посматриваю сквозь широкое окно на распростертую внизу площадь «Славия», окруженную так хорошо запомнившимися мне с сорок четвертого года домами — маленькими, старыми, невзрачными. Только один-единственный шестиэтажный, высившийся над другими дом казался мне тогда современным. Но и он теперь устарел. Мне не видно изменившее облик площади, великолепное высотное здание гостиницы, в которой я живу, но всей душой чувствую, что нахожусь как раз строго по вертикали над тем местом, где пятнадцатого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года погибли девочка и советский танкист, отдавшие за мгновение до смерти сердца друг другу. Чувствую это остро. С нежностью, грустью и болью размышляю: вот же случаются с людьми странные вещи! Мог ли я когда-либо прежде думать о том, что буду жить в комфортабельном номере прекрасной белградской гостиницы, которая окажется воздвигнутой на том самом месте, где фашисты, преступно убив ребенка и двух взрослых неведомых друг другу людей, скрепили и их трагической смертью взаимную любовь наших родных по духу и крови, храбрых и мужественных народов!