Уличная разведка

Бой за столицу Югославии начался сильнейшими ударами штурмовой авиации и артиллерии, завершенными уничтожающей работой «катюш». Выйдя в атаку, танки, мотопехота и автоматчики с дерзостной помощью вездесущих саперов преодолели минные поля, противотанковые рвы, быстро прорвали оборону врага и ворвались в окраинные улицы города.

Чтобы избежать разрушений и сберечь жизни жителям Белграда, советское командование приказало войскам крайне осторожно использовать мощную боевую технику. Поэтому многочисленные укрепления противника в городе и его живую силу наши воины [173] уничтожали гранатами, штыковым ударом и пулеметно-автоматным огнем при поддержке артиллерии, танков и минометов.

В этот день танки 36-й гвардейской бригады дошли до городского района Аутокоманды. От Аутокоманды первый танковый батальон гвардии капитана К.. З. Махмутова утром 15 октября приближался с боем к площади Славия. Далеко вперед ушла группа, состоявшая из шести «тридцатьчетверок» под командой командира головного взвода гвардии младшего лейтенанта Петра Петровича Думнова. За ними на изрядной дистанции двигались шестерками машины других взводов первого батальона. Югославов — десантников из 1-й Пролетарской бригады на машинах становилось все меньше: они спрыгивали с брони, очищали от вражеских автоматчиков дома, мимо которых шли танки.

Двигавшиеся за первым батальоном гвардии капитана Близнюка (который заменил раненого майора Трофимова) и гвардии капитана Прусса сворачивали с центральной магистрали вправо в примыкающие к ней улицы, чтобы, держа общее направление на север, к Дунаю, охватить всей громадой танков шесть-восемь кварталов.

Бригада должна была, двигаясь по всем параллельным улицам, пересечь и очистить от вражеской техники бульвар короля Александра, затем, ведя бой дальше, действуя по обстановке, выйти во главе со своим командиром гвардии полковником П. С. Жуковым к железнодорожному вокзалу «Дунай» и к взорванному немцами Панчевскому мосту, достичь берега реки Дунай. Здесь закрепиться, занять оборону и ждать нового приказа.

Несколько наблюдателей были высланы вперед для разведки и подачи сигналов флажками. Они пробирались пешком, кто как умел, — улицами, дворами, домами...

...Еще вчера корреспонденту и в голову не пришло бы, что так получится. Да что там вчера, час назад тоже! Разве его это дело — разведывать дорогу для танков? Но так получилось. В такие дни все как-то нечаянно получается!.. Когда все шесть танков группы Думнова остановились на углу перед поперечной улицей, командир головного танка сказал: «Надо бы посмотреть за углом в тех переулках, нет ли засады? Эти «фердинанды», чувствую, сидят где-то здесь... А, черт, все люди заняты у меня, послать некого!»

При этом старший лейтенант как бы нечаянно взглянул на корреспондента, который был старше его по званию.

Хорошо оценив такт командира танка, тот, конечно же, рассмеялся:

— А чем пассажир вашей машины занят? Или моему роду войск из танка только на белградских красоток глядеть положено?.. Для чего ж тогда мне это дано?

И хлопнул по кобуре своего пистолета. И все засмеялись тоже, и получилось хорошо... [174]

И вот он стоит в узкой нише вместо мраморной Киприды. Куски ее обнаженного тела рассыпаны перед ним на панели, желто-зеленые от термитного ожога. Голова Киприды, оторванная вместе с плечом и правой грудью, лежит посреди мостовой отдельно. Ничком, вытянув вперед руки, будто бежал к матери, но не добежал, лежит мальчик в коротких синих штанишках и синей бархатной курточке. Но мальчик не из мрамора, он убит.

Других человеческих фигур на улице нет. В руке у капитана красный флажок; в другой, согнутой в локте, — пистолет. Капитан вполголовы выглядывает из ниши: на улице никого, в разбитых окнах никого, а железные жалюзи парадных и магазинов опущены. Может быть, выйдя из ниши, можно свернуть за угол, пройтись прогулочным шагом? А может быть, и сию минуту пяток автоматов нацелен в то место, куда, сделав шаг из ниши, ты ступишь? Капитан уже достаточно отдышался после перебежки с другого угла квартала. «Если я простою здесь еще минуту, это уже будет не осторожность, а трусость», — думает капитан. И, возмутившись возможностью стать такого мнения о себе, перешагивает через бедра Киприды и быстро крадется вдоль стены, наметив глазом выступ фасада.

«Какое, в сущности, ребяческое занятие!» — думает он, вспомнив, как в детстве бегал так же с мальчишками, играя в войну. Но в этой, сегодняшней игре для взрослых зазевавшийся вместо штрафного очка получает пулю.

За выступом фасада — угол, за углом — переулок, в переулке «фердинандов» не оказывается: впрочем, напротив, кажется, проходной двор, следует заглянуть туда. Нельзя сказать, где теперь в городе тишина, весь он дрожит, содрогается от всяческой перепалки, В этом переулке, так сказать, в частности, — тишина, не видно людей и никто не стреляет.

А вот и человек — в подъезде. Стоит, поглядывает. Он в пиджаке, черной шляпе и без оружия. За ним второй, чернявый, усатый, в кепке.

Они смотрят на советского офицера. Офицер — на них. Взмахом красного флажка капитан подманивает их к себе. Они бегут наперегонки, подбегают: здоровый, великанского роста, в шляпа, круглолицый, небритый и [175] худощавый, должно быть, изрядно истощенный. Оба радостные — сто слов в минуту: можно ли поцеловаться, обнять? Русский офицер, друг, брат, сердце души — и все это искренне, воспламененно, и можно не сомневаться, что их несвойственная встретившемуся им северянину экзальтированность — от избытка чувств... Гитлеровцев тут нет, гитлеровцы были двадцать минут назад, отступили, одна пешая колонна — по проспекту короля Милана к Теразии, другая — отсюда, с Милушина улицы, по проспекту короля Александра и — россыпью — сквозь дома на улицу Иованна Ристича и дальше к Чешску посланству, а третья — проходными дворами на Мишарску и по ней еще дальше на Франкоиоаннову улицу. Эти, наверное, засели в королевском [176] дворце, отсюда недалеко, четвертый квартал. Там собираются их пушки и танки — большие танки, «пантеры». Они били сюда по Милушина, и позади нас — по Белградской, фашисты думали: тут уже русские, а еще никого нет, и ты — офицер — третий русский человек, а первые два пришли, как ты, от бульвара Милана и дворами, за немцами, к улице Ристича. Это — туда, вперед, соседняя улица... Сначала один, как ты, тоже четыре звездочки, что это значит: капитан? Подпоручник? Поручник?.. О, капитан! Значит, русский капитан — на погоне четыре звездочки?..

— А второй?

— Второй — две... Подпоручник?

— Лейтенант! Давно прошли?

— Такое... Две сигареты выкурить! Минут пять! Или десять! Туда к ним наш сербский подпоручник Бегович, с ним десять его войников, партизан, на помогу побегли!

— А где сейчас немецкие «пантеры»?

— Их было тут четыре — вот столько, четыре пальца!.. Они постреляли, тоже туда по бульвару краля Александра ушли... Сейчас, наверно, на Франкоиоанновой улице — два квартала!.. Грома нет, был, затих. Значит, остановились... Нет, далеко не ушли, знамо, остановились, тайно, как волки ждут, там бункера на углах есть: митральезы, топы, такие топы — колеса резиновые...

— Понятно, по-вашему, по-сербски, топы — орудия. Противотанковые пушки по-нашему. А пушка по-вашему — ружье, знаю! Как мне туда пройти?

— Хочешь туда поглядеть? А можно с тобою?.. Оружие? У всех нас есть оружие, пушки есть. У итальянцев недавно купили мы. Ничего, пуцать можно... Подожди меня, он с тобой останется, а я принесу. В дымовой трубе спрятано, две итальянских пушки есть... Прятал, ждал вас, русских, знал придете!.. Я не партизан, я кочегар, на железничке работал. При немцах не работал, а сейчас хочу быть партизаном, и он тоже хочет. Его, црногора, — усы любит — зовут Душан Павлович, а меня сербина, Маринкович... Йо, друже, друже, друже, русский офицер, солнца дождались мы, ой, радость!.. Ты подожди меня, подождешь, да? Я сейчас, только одна минута!.. [177]

И здоровенный серб, прихлопнув глубже на затылок черную касторовую шляпу, бегом мчится по ступенькам парадной лестницы в дом, и слышно, как он сует ключ в замочную скважину и, не закрыв за собой дверь, что-то быстро-быстро объясняет женщине, тон вопросов которой сначала тревожен, а затем — радостен. Из квартиры доносятся стук молотка, звук падения швыряемых кирпичей. Снова быстрые восклицания. Он и она сбегают на нижнюю площадку лестницы, в подъезде торопливо целуются, и Маринкович, подбежав к капитану с двумя итальянскими винтовками, проверяет затвор одной, а другую сует Душану Павловичу, который за эти пять минут успел рассказать капитану что-то такое о тюрьме, о жене, об испытанных за эту войну страданиях, чего тот, да простится это ему, не слушал, потому что весь был устремлен вниманием туда, наверх. Черногорец Павлович лезет к Маринковичу в карман: «Сколько у тебя патронов? Только шесть? Это мало... Подожди, сейчас еще что-нибудь сделаем!»

И, устремившись бегом через улицу, исчезает в воротах противоположного шестиэтажного дома. Капитан хочет идти, но Маринкович умоляет его подождать: они тут все знают, каждый двор, каждую квартиру, и где могут быть враги, и где есть такие сербы, которые продались врагам и сейчас ждут — чья возьмет, таким верить нельзя! Павлович возвращается не один, с ним бежит юноша лет шестнадцати с полной сумкой патронов через плечо и с немецкой винтовкой. У юноши горящие восторгом глаза, он застенчив еще, но эта винтовка... Он вчера украл ее у гитлеровцев, когда они спали в соседнем доме, и патроны украл. Если б они сегодня утром не побежали так поспешно, они бы, конечно, заметили: наверно, весь дом расстреляли бы. Чедо знал, что они побегут, ночью вылезал на крышу, смотрел и слушал: вы, русские, уже ночью вошли в город, ваши танки стреляли вон там, на горе! Отюда, с крыши, все можно было понять!..

Юноша Чедо молит взять и его, он хорошо умеет стрелять, ох, как он будет убивать фашистов!

Капитан выходит с ними на угол переулка, юноша трижды стучит в дверь подвала, свистит, дверь приоткрывается. Еще два парня присоединяются к капитану, один из них с пистолетом... [178]

Разве могло прийти в голову капитану «корреспондентской службы», что так получится? Ведь шесть человек — это уже отряд, маленький отряд, люди жадно ловят каждое слово русского офицера, они жаждут действия, им нужны были только маленький толчок, маленькая уверенность в своих силах; появившийся перед ними, на их улице, после, стольких лет ожидания человек из Советской России дал им эту уверенность одним своим появлением здесь...

И капитан уже распоряжается, спокойно командует, он не зря прошел все пути Великой Отечественной войны с первого ее дня, не зря еще в годы гражданской войны служил в Красной Армии! Парнишки заглядывают за углы, влезают на каменные ограды. Маринкович и Чедо, с винтовками наготове, перемещаются от позиции к позиции по двум сторонам улицы — не видно ли неприятеля?

И вот один гитлеровец, запоздалый или потерявший своих, солдат в мышиной куртке, с автоматом наизготовку, впереди отделяется от стены, перебегает улицу. И сразу два выстрела, с двух сторон. Солдат падает посреди мостовой, не сделав ни выстрела: Чедо и Маринкович с восклицаниями: «Хвала... Хвала лепо!» оборачиваются к капитану, ища в его глазах одобрение, но впереди раздается короткая очередь, там еще один гитлеровец — где он? Откуда бьет?

И неожиданный женский голос из окна наверху:

— Третьи врата, третьи врата, немечка митральеза!..

Но прежде чем капитан успевает распорядиться, там, в тех «третьих вратах», впереди, уже слышны пистолетные выстрелы и торжествующий крик. Трое мужчин в пиджаках с алыми розами в петлицах выбрасывают труп гитлеровца на мостовую и бегут к группе капитана. Один из них размахивает отнятым у врага ручным пулеметом, другой подбирает по пути тот автомат, что зажат в руке первого гитлеровца, уткнувшегося в камень мостовой носом...

Дальше все мелькает, все мельтешит в глазах, потому что капитан бежит вперед, и много людей бегут вместе с ним. И начинается большая стрельба, отряд рассыпается по подъездам и подворотням. Капитан, прижавшись к одной из двух колонн величественного [179] подъезда, разгоряченно приказывает, кому и как действовать: из двух окон круглого «фонаря» в бельэтаже Гитлеровцы секут улицу продольным огнем автоматов — их пять или шесть. Но стрельба затевается где-то и внутри дома. Слышны — один за другим — три осыпанных Звоном стекол разрыва ручных гранат и раздирающий предсмертный крик. Суматоха, и те, стрелявшие в окна из автоматов, исчезают в глубине комнаты. Там происходят свалка и перестрелка. Наконец все тихо, а в окне фонаря появляется старый серб, без пиджака, в рубашке с засученными рукавами, и машет красной подушкой и опьяненно кричит: «Смрт фашизму, слобода народу!»

Капитан и вся группа бегут туда: в квартире бельэтажа, среди плюшевых кресел, на ковре, лежит убитый фашист, в каске, в тяжелых окованных железками ботинках. Вокруг перебита посуда, на ковре — кровь. Старик серб кидается на грудь капитану, плача и целуя его: «Немцы се повлече, нисто немца... ни едног!»...

И, обыскав дом, обшарив все чердаки и лестницы, новоявленный партизанский отряд выбегает во внутренний двор. Видны узкий проход и проломленные ворота на соседнюю Франкоиоаннову улицу. Маринкович и капитан, приказав всем ждать, осторожно вдоль стены прохода прокрадываются к воротам. Укрывшись за сломанной створкой ворот, глядят сквозь щели: эта улица, параллельная улицам Йованна Ристича и Милушина, от которых они пришли, уходит влево — к проспекту Милана, и вправо — к бульвару Александра... Там, влево, у ближайшего переулка — у Крумской улицы — стоят на углу три «пантеры». Хобот орудия третьей машины устремлен к углу Крумской, а две ближайших «пантеры» нацелены своими орудиями в обратную сторону, вправо, вдоль Франкоиоанновой улицы на скрещение ее с бульваром короля Александра. Значит, вдоль бульвара они не могут стрелять, могут простреливать только перекресток! И еще это значит: по бульвару Александра до улицы Ристича наши танки могут пройти, не подвергаясь отсюда обстрелу.

Хорошо!.. Все шесть разведчиков спешат обратно, сквозь дворы и дома на улицу Милушина, — всего тут Два квартала! Выбежав на улицу Милушина, капитан бежит влево вдоль нескольких домов к бульвару короля [180] Александра, оставив друзей у перекрестка, выбегает один на бульвар, приникает к стволу могучего клена, осматривается: никого! И, выскочив из-под ряда деревьев на середину проспекта, смотрит вдоль него направо — туда, где за квартал отсюда должны быть, как условлено, наблюдатели танкового взвода. И машет флажком, кружа им над своей головой, и видит ответный сигнал — мелькнувшее красное пятнышко вдалеке.

Там, вдали, из-за угла перекрестка, с Белградской или (отсюда не разобрать!) со следующей за нею улицы на бульвар короля Александра, загрохотав гусеницами, один за другим выкатываются шесть танков... Сербы бегут им. навстречу, по тротуару, сразу набравшейся из подъездов толпой, уже ничего не остерегаясь, и разноголосо, восторженно, что есть силы, кричат: «Хвала! Хвала лепо!.. Живео Црвена армия!.. Живео Саветски Савез!.. Наша майка, наше ослобождение!..»

И в окнах домов появляются женские лица, и трехцветные, уже с красными пятиконечными звездами в центре — флаги, и под гусеницами тяжело мчащихся машин, откуда ни возьмись, цветы!..