К горе Авала

Два батальона 109-й гвардейской стрелковой дивизии полковника И. В. Балдынова форсировали Дунай северо-восточнее Белграда. Выбив немцев из подгорного Великого Села, обосновались тут прочно, так что уже никакая сила отобрать у нас этот плацдарм не могла. Наша артиллерия, бившая из-за Дуная, опоясала село Ритопек огнем, и контратаки немцев с горного кряжа, что тянется вдоль правобережья Дуная, не имели успеха...

Немцы с гор осыпали минами и снарядами село Ритопек и созданную нами переправу, а потому нельзя сказать, что здесь было очень уютно. В Омолице, в Старчево и в других селах, расположенных над широкой зеленой левобережной полосой поймы Дуная, жители — сербы, хорваты, банатские венгры — располагались рядком с женами и детьми в высокой траве на выгонах, долгими часами с волнением глядели отсюда на развернувшуюся [157] перед ними картину задунайского боя. Немецкие снаряды, ищущие наши штабы, рвались порою и здесь, но храбрых, гордых только что обретенной свободою крестьян опасность ничуть не смущала. В какой-либо заросшей травой канаве или меже они пережидали непрошеный шквал и снова выбирались на взгорок, стараясь не проглядеть ничего из того, о чем их дети будут рассказывать внукам и правнукам.

Вот тут-то я и узнал огорчившую меня новость. Подъехавший на «виллисе» полковник сообщил офицерам штаба дивизии, вместе со мною наблюдавшим бой, что войскам 2-го Украинского фронта участвовать в стрелковой дивизии, остающейся от направляемой в штурме Белграда, непосредственно не придется: это поручено войскам 3-го Украинского фронта маршала Толбухина, действующим совместно с частями Народно-Освободительных войск Югославии и отрядами югославских партизан. Если смотреть отсюда на Дунай, то они идут нам навстречу с юго-востока и с юга, прижимая немцев к Дунаю. И здесь силами одной лишь 109-й стрелковой дивизии, остающейся от направляемой в Венгрию 46-й армии генерал-лейтенанта И. Т. Шлемина, нам нужно только крепко держать занятый берег, чтобы немцы оказались в клещах.

Позволю себе сделать здесь короткое отступление.

От Бухареста в сентябре 1944 года до границ Югославии и в наступлении с отрядом югославских партизан от первого на моем пути югославского города Вршац нас, доселе неразлучных военных корреспондентов, было двое — два капитана, два «тассовца»: фотокорреспондент фотохроники ТАСС Леонид Леонидов и я — в должности спецвоенкора ТАСС, столь же ярый фотолюбитель.

Обсудив ставшую нам известной новость, мы тут же, в селе Войловицы, на берегу Дуная, где наш Вршацкий партизанский отряд только что — 8 октября — влился в сформированную здесь 12-ю Воеводинскую бригаду, поставили себе задачу: во что бы то ни стало пробраться в части 3-го Украинского фронта, приближавшегося где-то там, за горами, к Белграду. Чтобы охватить глазом больше событий, а потом объединить впечатления, мы с Леонидовым наметили себе разные маршруты, решив на короткий срок разделиться. [158]

В тот вечер, когда войска 3-го Украинского фронта приближались к горе Авала, я, пользуясь содействием партизан и офицеров 109-й гвардейской дивизии, оказался в Великом Селе. В истории боев за освобождение югославской столицы этому селу выпала почетная роль быть ближайшим к Белграду плацдармом на правобережье Дуная. За время боев мне довелось оказаться в этом селе дважды — раз без Леонидова и второй раз в дни разгара штурма столицы с ним вместе. Упоминаю об этом потому, что мой спутник был (пишу я о том или нет) наравне со мной участником многих описываемых далее событий. То вместе, вдвоем, то разлучаясь на короткое время, мы были как бы единым «корреспондентским подразделением», выполнявшим одну задачу: все увидеть, все узнать, обо всем через ТАСС своевременно сообщить советским читателям. Поэтому в своих сообщениях мы тогда часто делили на двоих местоимение «я», а в других случаях, напротив, каждый из нас, действовавших раздельно, называл себя «мы»... Но фотографированием занимались мы оба — каждый только сам для себя и для своей работы. Что ж, признаюсь, в этом (и только в этом!) деле, мы, оставаясь друзьями, были ревнивцами и эгоистами.

Мне хочется, чтобы читатель, следуя за мною по описываемым далее эпизодам боев за Белград и первых дней после освобождения города, видел везде не только автора этих строк, но и его доброго фронтового товарища, о котором у меня пока нет возможности написать и с которым (живущим после войны где-то на Украине) мне поныне не довелось встретиться...

Итак, в тот вечер — 13 октября — я оказался сначала в Великом Селе, а затем с маленькой группой посланных для связи разведчиков вместе с проводниками-партизанами углубился в горы. Путь лежал к высокой горе Авала, где нам надлежало примкнуть к какой-либо из танковых частей 4-го гвардейского механизированного корпуса генерал-лейтенанта В. И. Жданова. Этот корпус, ведя на полном ходу непрерывный бой, первым приближался с востока — юго-востока к Белграду и именно в эту ночь должен был овладеть горой Авала. Два характерных зубца этой горы и высокую башню на одной из них я разглядывал в бинокль еще днем — [159] они возвышались над всей неровной линией горного Кряжа.

По прямой линии от Дуная до зубцов Авала было не более двенадцати километров, но пройти пешком, даже если нигде не придется сторониться немцев, предстояло не менее двадцати.

Многое было нам непонятно в ту ночь. Гора Авала вдали вдруг озарилась каскадами огня. Но и поблизости творилось что-то необычайное. Бой, казалось, кипел везде, тьму ночи прожигали вспышки ракет и трассирующие пунктиры немецких ли, наших ли пулеметных очередей; автоматы стрекотали то здесь, то там; как быстро раздираемые полотнища, трещали разрывы снарядов, и все покрывалось гулом близкой канонады. Группе разведчиков посчастливилось незаметно пересечь основное, ведущее от Смередево к Белграду шоссе, ставшее двумя днями позже могилой для нескольких гитлеровских дивизий, окруженных и пытавшихся пробиться к Белграду на соединение с осажденным там гарнизоном.

Обходя села и мелкие дороги, по которым двигались немцы, наша группа пробиралась узкими логами, долинками, склонами, путаясь то в виноградниках, то в сухой колючей траве, переходя вброд ручьи и речушки, припадая к земле, когда слышалась немецкая речь или когда неведомо чьи снаряды рвались слишком близко. Перед рассветом предельно усталые, обойдя вершину Авала по склону, мы оказались в навале камней, на склоне неведомого нам холма. Кинулись к этим камням в тот момент, когда, перевалив ползком еще один из множества преодоленных в эту ночь небольших водораздельных хребтов, увидели перед собой ослепительные огни — как показалось нам сразу — большого города.

Но это был вовсе не город: перед нами по извилистой горной дороге, тяжело лязгая гусеницами, все вокруг наполняя грохотом, шли танки. Включенные фары, пыль, прожигаемая их светом, перекрещивающиеся, полосующие горы лучи открывали зрелище столь фантастическое, что пораженные им разведчики некоторое время молчали, лежа среди камней в скользящем свете этих ослепляющих лучей. Но сердце сразу подсказало, что это не немецкие танки, а наши, что так светить фарами в нынешнюю ночь могут только уже ничего не боящиеся [160] победители. Дорога, извиваясь, спускалась по склонам. В стороне от дороги, останавливаясь, разворачиваясь и снова давая ход, ползли новые танки, и короткие вспышки выстрелов обозначали жерла их, направленных куда-то в сторону орудий. Враг сюда не бил — разрывов мы не замечали, и было понятно: бой уже на исходе, танки уже прорвались и теперь идут к Белграду неудержимым потоком.

— То майка Русия иде! — восторженно крикнул, наконец, один из проводников, вскочил во весь рост и, размахивая пилоткой, побежал вниз к дороге.

За ним побежали и мы все, сразу же попав в лучи света, яркие, словно обнажившие нас в ночи. И когда один из танков, шедший прикрытием вдоль дороги, остановился возле нас, разворачивая назад орудие, мы замахали руками, понимая, что кричать в этом железном шуме бессмысленно. Танкисты, сидевшие на броне, увидев нас, протянули руки, и, коснувшись горячего металла гусеницы, я оказался на танке.