Белградские дни. Октябрь — ноябрь 1944
Я вел эти записи тогда, в дни боев за освобождение югославской столицы, и в следующие три недели, когда белградцы, радуясь обретенной ими свободе, были счастливы и клялись никогда не забыть великой помощи, оказанной им Красной Армией.
Не забыли, никогда не забудем тех дней октября — ноября 1944 года и мы, советские люди, свидетели безупречного мужества, исключительной храбрости югославов, сражавшихся рука об руку с нами за свою свободу и независимость.
Мы вместе с чистой душою и в братской дружбе добывали и добыли Победу! [139]
Первая встреча
В ночь на 28 сентября 1944 года войска 3-го Украинского фронта Маршала Советского Союза Ф. И. Толбухина пересекли болгаро-югославскую границу и вступили на землю Югославии. Началась одна из блистательных совместных операций Советской Армии и Народно-Освободительной армий Югославии — Белградская операция.Войска 2-го Украинского фронта Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского своим левым крылом (частями 10-го гвардейского стрелкового корпуса 46-й армии) 1 октября, перейдя севернее Дуная, в Банате, границу Румынии и Югославии, взятием города Бела Црквы совместно с югославскими партизанами, приняли, активное участие в операции. Еще 22 сентября 75-й стрелковый корпус этого фронта пересек в Румынии Дунай и через несколько дней влился в состав войск Ф. И. Толбухина...
Освободив все левобережье Дуная в Воеводине, части 2-го Украинского фронта получили приказ повернуть на Венгрию и оставили для дальнейшего участия в Белградской операции лишь одну 109-ю гвардейскую стрелковую дивизию гвардии полковника И. В. Балдынова.
Главный удар по немецким силам, действовавшим на правобережье Дуная, наносили под Белградом передовые соединения 3-го Украинского фронта — 57-я армия генерал-лейтенанта Н. А. Гагена, 4-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта танковых войск В. И. Жданова в тесном братском взаимодействии с частями 1-й армейской группы войск Народно-Освободительной армии Югославии генерал-подполковника Пеко Дапчевича, с югославскими партизанами. В операции приняла участие Дунайская военная флотилия под командованием вице-адмирала С. Г. Горшкова, 17-я воздушная армия генерал-полковника авиации В. А. Судеца и много других соединений всех родов войск.
Соединения ударной группировки Народно-Освободительной армии Югославии, выделенные для совместных действий с войсками 3-го Украинского фронта Красной Армии, развернули наступление 11 октября...
Штурм Белграда начался 14 октября и завершился 20-го полным освобождением столицы Югославии.
Внезапно вторгшись в Югославию 6 апреля 1941 года, гитлеровские войска в течение нескольких дней оккупировали Воеводину, широко раскинутый равнинный край, житницу всех югославских народов. Через несколько дней после вражеского вторжения был оккупирован и Банат — юго-восточная часть Воеводины, примыкающая [140] на востоке к Румынии, а на юге к левому берегу Дуная, где узкой полосой протягивается вдоль могучей реки гряда невысоких лесистых гор, переходящих в своей восточной части в небольшую, но глухую бугристую пустыню — так называемые Делиблатские Пески.
Между этой пустыней и румынской границей в южном Банате, у подножия отдельных, схваченных гладью равнины гор, простираются виноградники, плодовые сады и кукурузные поля, примыкающие к небольшим прибрежным югославским городам. У самого Дуная, при устье его притока Караша, расположен город Бела Црква, а севернее — Вршац.
После оккупации Баната жизнь славянского населения здесь стала невыносимой. Каждый третий житель Баната был немцем. На гитлеровских картах область называлась без всяких оговорок: «Банат, под непосредственным управлением Германии». Эта «непосредственность» означала для гитлеровской администрации полное [142] отсутствие всяких норм и законов в ее отношении к сербам и другим славянским народностям. Администрация эта опиралась не только на свои карательные войска, но и на жандармерию, навербованную из стародавних немецких колонистов, прочно осевших здесь — так называемых «швабов» или «фолькс-дейтче», почти каждый из которых явно и тайно содействовал оккупантам. Всякое «славянское вольнолюбие» пресекалось драконовыми мерами. Царил неприкрытый, ничем и никем не ограничиваемый террор. Выслеживание, избиения, концлагеря, пытки, виселицы, расстрелы стали «нормою» бытия.
И все-таки в Банате, как и в других областях Югославии, в тяжелейших условиях, уже в 1941 году создавались и с поразительной смелостью действовали партизанские отряды. Были периоды, когда жестоким террором и огромными силами карателей партизанское движение в Банате бывало почти подавлено, подпольные партийные и комсомольские организации зверски уничтожены. Тогда уцелевшие, но все-таки неустрашенные фашистами патриоты бежали из равнинных пространств Воеводины в междуречье Дуная и Савы — во Фрушкегору и в другие горно-лесистые местности Срема, где им способнее было вновь организоваться в партизанские отряды. Они включались тут во всенародный процесс консолидации вооруженных патриотических сил, выразившийся в объединении под общим командованием Иосифа Броз Тито десятков больших отрядов, разраставшихся неуклонно. Там, в Среме и лесистых горах Боснии, обученные, опытные партизаны вливались в формируемую Тито регулярную армию — НОАЮ — Народно-Освободительную Армию Югославии. В частности, к осени 1944 года — к моменту вступления советских освободительных войск в Югославию, в составе четырехсоттысячной Народно-Освободительной армии Югославии было уже и одиннадцать воеводинских бригад. После освобождения силами Красной Армии и НОАЮ города Панчево (5 октября) и других городов и сел Баната была 8 октября в селе Войловицы сформирована 12-я Воеводинская бригада. Ее составили: 4-й ударный батальон «Йоцика» (Душана Доньского), «Тереньска чета» (отдельная подвижная рота) и южнобанатские партизанские отряды: Белоцерковский, Вршацкий и [143] Панчевский. Вршацкий отряд стал тогда 5-м батальоном бригады, и командиром его остался Корач (Марко Контич)...
12-я бригада участвовала в боях до конца войны.
Но всё это было уже после событий, о которых поведу я мой рассказ здесь...
Первым из городов Южного Баната частями 2-го Украинского фронта Красной Армии был 1 октября 1944 года освобожден небольшой югославский город Бела Црква, расположенный в междуречье Дуная и его северного притока Караш, там, где территория Югославии полным подобием языка вытянулась в глубь Румынии. Белу Цркву с коротким, но весьма ожесточенным боем освободила левофланговая 49-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора В. Ф. Маргелова, наступавшая в составе 10-го гвардейского корпуса (46-й армии) генерал-лейтенанта И. А. Рубанюка. Обороняли Белу Цркву значительные силы немцев, обладавших здесь мощной техникой.
В тылу у немцев, западнее реки Караш, простираются всхолмленные степи и пустынные Делиблатские Пески — только по Краям обведенные глухими лесами. Вдоль Дуная, до самого города Ковина, на десятки километров широкой полосою, примыкая к пескам пустыни, тянется заболоченная, местами заросшая кустарником и лесом, почти непроходимая глухомань. В Делиблатских Песках, куда немцы страшились проникнуть, с начала войны существует партизанский край. С осени 1944 года здесь располагался штаб Банатской оперативной зоны, созданный после того, как из задунайской области Срем сюда пришел ударный батальон Народно-ОсвободиТельной Армии Югославии. Этот 4-й батальон под командованием Душана Дороньского был выделен из состава 6-й Воеводинской партизанской бригады, сформированной в Среме и действовавшей там совместно с другими Воеводинскими бригадами. Он стал ядром и объединяющим центром всех южнобанатских партизан. Штабу Банатской оперативной зоны подчинялись все местные партизанские отряды, в числе которых был и Вршацкий отряд Корача. К концу сентября 1944 года после тяжких боев с крупными силами фашистских карательных войск в этом отряде насчитывалось всего лишь... три десятка уцелевших бойцов. И однако... [144]
Как действует и на что способна эта горстка храбрецов, я, встретившись с ними во Вршаце в день вступления туда Красной Армии, хочу и имею счастливую возможность рассказать читателю...
Исполнению моего желания помогают радостные, еще возбужденные, еще взволнованные успехом только что проведенного боя все партизаны отряда и прежде всего единственный среди них русский человек — пулеметчик Коля Зинченко.
О Николае Григорьевиче Зинченко, которому едва исполнилось семнадцать лет, стройном, черноглазом юноше, русском человеке (каких только два и есть среди югославских партизан Южного Баната), я расскажу когда-нибудь еще многое — он заслуживает того своей беспредельной смелостью и чистотой души. Четырнадцатилетним мальчиком он вместе со всем населением станицы Крымской был угнан немцами в их тылы, на каторгу; после бесчисленных мытарств, лишений, бед бежал через Болгарию в Югославию и стал здесь, в партизанском отряде, одним из храбрейших и любимых товарищами бойцов...
Пока же в этом рассказе я познакомлю читателей лишь с тем, что относится к бою в селе Загайцы — большом югославском селе на том шоссе, что, проходя вдоль северо-восточного края Делиблатских Песков, соединяет город Бела Црква с Ульмом, расположенным на главной магистрали Вршац — Панчево, то есть на одном из двух возможных путей отступления немцев из Бела Црквы (вторая дорога ведет через Дубовац, вдоль Дуная, к Ковину, и к тому же Панчеву, огибая Делиблатские Пески с юга).
Дело начинается так... Все разрозненные отряды южно-банатских партизан к концу сентября стягиваются в Делиблатские Пески на свою главную, центральную, неведомую немцам базу. Там ждет их весь ударный батальон Дороньского — грозный, отлично вооруженный, имеющий и зенитные пулеметы, и транспорт, и санитарные повозки, — все, чего нет у бойцов партизанских отрядов, малочисленных после тяжелейших понесенных в боях потерь...
К 1 октября всего набирается человек шестьсот-семьсот. Комиссар батальона, отличный оратор, выступает перед всеми с горячей речью. После митинга батальон [145] Дороньского, имеющий радиосвязь с главным штабом НОАЮ (Народно-Освободительной Армии Югославии), уходит куда-то выполнять важное задание, а партизанские отряды расходятся по другим, заданным им направлениям.
Вршацкий отряд в этот день, 1 октября, состоит, повторяю, из тридцати человек. В отряде есть один ручной пулемет, один автомат, у остальных — винтовки. У Коли Зинченко — винтовка, к ней штук шестьдесят патронов. Есть гранаты. Командует отрядом, как всегда, маленький, легко возбудимый, энергичный, исключительно бесстрашный в боях Корач. Это партизанская кличка, а настоящего его имени Марко Контич никто в отряде пока не знает. Комиссар отряда — жилистый, исхудалый, очень решительный Црни. Он действительно — «Црни» — Черный, и волосы и огромные горячечные глаза его (хотя сам он всегда выдержан и спокоен) будто вылеплены из асфальтового вара. А по-настоящему зовут его Иованн Граховац, но и этого тоже никто не знает.
Им одним известно (и они в пути сообщают о том бойцам), что сегодня, 1 октября, в Белу Цркву вступила Красная Армия. Это значит: немцы отступают по шоссе к Ульму и им предстоит непременно пройти сквозь село Загайцы, потому что южнее, до Дуная, нет другой хорошей дороги, а севернее есть только одна дорога, ведущая к городу Вршац. Ведя наступление широкой полосой на Белу Цркву и Вршац, Красная Армия после освобождения этих городов повсюду выходит фронтом своих войск на эту параллельную линии фронта дорогу, и потому воспользоваться ею отступающие немецкие части не могут. Шоссе, проходящее через села Ясеново, Орешац, Парта, Загайцы, остается единственным возможным для них путем отступления, ибо прибрежной дороги на Ковин они, конечно, тоже боятся: там может действовать советская Дунайская военная флотилия. По всем этим соображениям Корач и ведет свой маленький отряд навстречу немцам — на Загайцы.
Движутся на подводах. Приходят в Загайцы прежде немцев, ночью, — это ночь на 2 октября. От встретивших отряд жителей села, тихого, но взволнованного нетерпеливым ожиданием освобождения, партизаны узнают, что передовые части Красной Армии находятся от них в [146] десяти-пятнадцати километрах. Решают ждать в селе, чтобы внезапно ударить по отступающим от Красной Армии немцам, когда русские подойдут поближе.
Широкое — метров тридцать шириною — шоссе проходит посередине села, составляя его главную улицу, обставленную с двух сторон небольшими домами, разделенными садами и огородами. Немцам предстоит под напором преследующих их частей Красной Армии миновать по шоссе околицу села Загайцы. Затем, пройдя выгнутый дугою участок шоссе (спуск в пойму ручья и мост через ручей, отделяющие основной массив села от околицы), втянуться в его центр, на крутой подъем, чтобы затем пересечь село.
Село Загайцы расположено на двух берегах ручья, текущего здесь на северо-восток в широкой и глубокой пойме. Этот ручей впадает в речку и вместе с ней составляет верховья убегающей на юг реки Караш — большого притока Дуная. С той, северо-западной стороны, откуда, нисходя с холмов, вступает в Загайцы партизанский отряд, село, пронизанное насквозь шоссейной дорогой, поднимется по склону возвышенности, и потому дома, выходящие фасадом на пойму ручья, — место весьма подходящее для наблюдения за приближающимся по равнине с юго-востока противником. Здесь удобно устроить засаду, чтобы напасть на него, когда, пройдя заречную часть Загайц и мост, он втянется на подъем по шоссе в центр села.
Правда, густые сады заречной части Загайц очень ограничивают видимость. Зато от минуты, когда немцы появятся там, до вступления их в центр, окажется достаточно времени, чтобы определить их силы, изготовиться к бою, наметить для каждого партизана цели. Да и решить: в какой именно момент лучше открыть стрельбу...
Партизаны, среди ночи горячо принятые ждущими освобождения жителями села, не перейдя ручей, располагаются в тех домах, что протянуты по одной левой стороне шоссе. Отряд слишком малочислен, чтобы занять противоположные дома. Важно расположить бойцов на возможно большем по протяжению участке подъема и, конечно, еще и в единственном переулочке под поймой, где три-четыре дома выходят фасадами на ручей и с чердаков которых удобно наблюдать за приближающимся к мосту противником. Первоначальный [147] замысел — взорвать мост — решили отставить: немцы, увидев взорванный мост, непременно занялись бы прочесыванием села, а партизаны строят свой расчет только на внезапности нападения из засады. Ничто не должно встревожить отступающих немцев, которые не имеют основания ожидать удара с тыла: село Загайцы, не единожды ими проверенное, обысканное, кажется, не может ничем угрожать им, конечно, торопящимся соединиться со своими тыловыми частями...
Первые от начала подъема дома и сады вдоль фасадов обведены высокими каменными оградами, железные калитки остаются, как всегда, крепко запертыми. За углом, в нескольких домах, выходящих на пойму ручья, расположились наблюдатели. В их числе отделение бойцов, которым командует Радо и в котором лучшим бойцом считается Зинченко.
Ночь проходит спокойно. Коля Зинченко, выбрав себе чердачное окно, глядит с утра вдаль — поверх неширокой поймы на участок шоссе, рассекающий заречную часть села. Никто не выходит там из домов, безлюдны сады и шоссе, круто поворачивающее вправо вдоль поймы и спускающееся по склону к мосту, чтобы после моста изогнуться в обратную сторону — к подъему, вдоль которого в засаде устроились партизаны.
Левее дома, где расположился Зинченко, — третьего от резко повернувшего на подъем шоссе, разветвилось высокое дерево. Сын хозяина дома Мичо влез на это дерево и, невидимый в его ветвях, видит дальше, чем все другие. На подъему, там, где шоссе проходит через село, находится в третьем от угла доме командир отряда Корач, с которым наблюдатели через связных могут сообщаться садами и огородами — по задам угольника, образованного теми домами, что заняты партизанами.
Все нервно возбуждены в ожидании предстоящего боя и затем встречи с Красной Армией. Село с утра замерло, кажется безмятежно спящим, — ни единой живой души не видно ни на шоссе, ни в надпойменном переулочке. Напряженную тишину после рассветного пения петухов не нарушает ничто, даже собаки ведут себя тихо, словно чуя желание партизан. Местные жители, угощая партизан завтраком, не выказывают беспокойства по поводу того, что предстоит им, в случае неудачи операции. Все вслушиваются: не усилится ли отдаленная, [148] уже сутки длящаяся канонада, не донесется ли звук приближающихся машин? Не вспыхнет ли на шоссе за ручьем, за садами, близкая перестрелка?.. Все тихо!
Тихо! Тихо! Тишина везде!..
В сотый раз партизаны пересчитывают имеющиеся у каждого патроны — ни один из патронов не должен быть в момент боя истрачен зря. Корач послал за ручей связных — местных жителей, на разведку. Один возвращается: «Русские войска придут в двенадцать часов дня». Второй: «Придут в два часа дня!» А немцев все не видно.
Около одиннадцати утра слышится шум машин. Вскоре за ручьем, на повороте шоссе, там, где оно выныривает из садов и изгибается, спускаясь в пойму дугой, показывается немецкая моторизованная колонна. Огромным червяком — сотни машин с немецкой пехотой, тягачи с пушками, бронемашины, танки, бронетранспортеры, гудя, грохоча, ревя моторами, приближаются к мосту. Несколько мотоциклистов вырвались вперед, мчатся через мост, взлетают на подъем и... проносятся через село на полной скорости мимо затаившихся партизан. По эту сторону моста, левей его, остался немецкий обер-фельдфебель — регулировщик с флажком... Вот он уже пропускает через мост поток машин, заставляя водителей соблюдать дистанцию...
Колонна движется неторопливо. Выскочив из машины, офицер следит за осадкой моста. Громада немецкой техники и заполняющей машины пехоты втягивается по извернувшемуся от моста шоссе и село, завывая на подъеме, забивая уши ревом моторов, лязганьем гусениц, не останавливаясь..
Тридцать партизан — против тысяч вооруженных до зубов немцев! Они движутся с удивительной беспечностью, не выслав дозоров, не проверив ни одного дома, абсолютно уверенные: ничто здесь им не угрожает.
Час, и другой, и третий перекатывается мимо домов, занятых партизанами, исполинский поток — зенитные установки, орудия с тягачами, сотни пулеметов и автоматов в руках сидящих в машинах солдат.
Но вот главная сила немцев прошла сквозь село. Немецкий офицер спрыгивает с машины в начале подъема при въезде в занятую партизанами часть села, останавливает едущих за ним — это машины с автоматчиками [149] и пулеметчиками арьергарда колонны. Хрипло, резко, командуя, высаживает из машин пулеметную роту... Немцы вылезают неохотно, лениво, их лица никакого боевого духа не выражают, можно понять: все им осатанело. Повинуясь офицеру, они расходятся со своими пулеметами по надпойменной улице, но по другую, сторону от шоссе, от домов, занятых партизанами. Вот они залегли в боевом порядке вдоль берега, против моста.
— Я аж содрогнулся! — признается мне Зинченко. — Вот, если сейчас разоблачат нас, что будет! — Но увидев, что немцы залегли возле домов, не занятых партизанами («будто кто-то нам ворожит!»), с уха на ухо молвит соседу. — Они, видно, рассчитывают встретить здесь огнем Красную Армию...
Однако после разрыва в движении вместо Красной Армии за ручьем на шоссе показываются немецкие штабные фургоны. Они не спускаются в пойму. Они движутся вдоль нее поверху, размещаются между деревьями, по ту сторону моста. А здесь, в центре села, кроме водителей машин, выгрузивших пулеметчиков и дожидающихся их на подъеме, немцев в эти минуты нет...
Часам к двум дня появляется, приближается к мосту новая механизированная часть. И тогда штабные фургоны трогаются с места, проходят по мосту; вместе с пулеметчиками, вновь посаженными в свои машины, вылезают на подъем и, миновав село, скрываются за перевалом. И опять разрыв в движении...
Впереди, со стороны линии фронта, откуда отступали немцы, послышалась далекая стрельба.
— Гляди, гляди! — возбужденно шепчет соседу Зинченко, — видишь обер-фельдфебель. Этот — регулировщик у моста! Снял бляху и украдкой швырнул ее вниз! Гляди! Швыряет ремень, срывает с себя погоны. И тоже бросил... А куда сейчас делся сам? Не вижу...
Позади во дворе слышен крик. Зинченко бежит с чердака на двор. Там хозяйский сын Мичо и хозяин дома ловят немца — здорового бугая. Хватают руками, кричат, не боятся, хоть сами маленькие, худощавые. Зинченко выскакивает на крыльцо: «Хальт! Хенде хох!»
Тот, увидев партизана, метнулся было в сторону, выражение лица — страшное. На ремешке через плечо у него только фотоаппарат. Он рванул с усилием ремешок, фотоаппарат от себя отбросил. Зинченко — хозяину: [150]
— Не подходите к нему!
Немец бросается к ограде и — метрах в восьми от Зинченко — хватается за ручку калитки. Выпустить его нельзя; засада оказалась бы раскрыта. Зинченко стреляет в него из винтовки, убил сразу. Выстрела никто за грохотом проходящей техники, к счастью, не услышал.
По шоссе в этот момент движется следующая немецкая часть, приближения которой Зинченко не заметил было, сбежав с чердака и занявшись немцем. Но по поведению наблюдаемых в щелку проезжавших мимо калитки немцев понял: приближается арьергард отступающих войск врага. Это же подтверждает и связной, прибежавший тылами от Корача с приказанием: бойцам, находящимся в домах переулочка, выйти во дворы и спешить в дома, расположенные вдоль шоссе, где весь отряд ждет в засаде...
Перебежали дворами к Корачу — в третий от начала подъема дом:
— Все!.. Последние выкатились с заречья к пойме!.. Это уже движется хвост колонны!
И Корач, изнервничавшийся, как и все, от напряженного ожидания, понимает: долгожданная минута пришла. Он спешит по задам к домам на верху подъема, чтобы занять позицию. Было заранее условлено: всем партизанам начать одновременно, по сигналу Корача — разрыву брошенной им первым гранаты — бить по немцам огнем единственного пулемета, ручными гранатами и залпами из винтовок.
Отделение Радо располагается между двумя домами — третьим и четвертым. Зинченко с несколькими бойцами выходит во двор четвертого дома, ставит бойцов вдоль глухой каменной высокой ограды. В селе и дома и ограды каменные, все выбеленные, массивные — село богатое! Повторяет: «Как взорвется граната, выскакивайте, бейте немцев!»
Такие приказы партизаны привыкли выполнять строго, все бойцы исключительно выдержанны. Они понимают Колю Зинченко с полуслова, он давно научился хорошо говорить по сербо-хорватски. Все они очень дисциплинированны. Дисциплина у них — первый закон!
Некоторых сейчас, правда, приходится тут успокаивать — заметно в глазах нетерпение: весь уже горит в порыве, вот-вот сорвется! Но стоит ему напомнить, чем он [151] рискует, — успокаивается, терпит, ждет, сжав губы, сигнала.
Зинченко упросил командира отделения Радо разрешить ему выскочить первым. Взялся за ручку железной калитки и ждет — с «лимонкой» в правой руке, с винтовкою на плечевом ремне.
Наконец впереди, на верху подъема, где на взгорье шоссе выравнивается, — разрыв гранаты! Дернув на себя калитку, Зинченко видит метрах в двадцати левее машину с солдатами. Бросает в них гранату и сразу ложится в кювет. И ребята — за ним... Он только один и бросил гранату, другие бойцы отделения хранят свои для следующих машин.
Впереди, выше по шоссе, началась схватка: там действует со своими Корач у застопорившихся машин. Зинченко бежит к ближайшей. В левой руке винтовка, в правой вторая граната. Тут и Корач. Зинченко опять рядом с ним, как всегда... Немец — молодой пулеметчик — выпрыгивает из машины чуть не на Корача, тяжело раненный падает. Зинченко, выхватив у него пулемет, стреляет, пока есть патроны в магазине.
Наверху, на взгорье, партизаны кричат: «Юриш»! Гранаты рвутся, стрельба, крики! Все машины вдруг сразу остановились. Секунда! Партизаны выскакивают из всех дверей и калиток, и бой разыгрывается по всему фронту — метров на четыреста на подъеме вдоль шоссе. Картина такая: стоят машины вниз по спуску, до поворота к мосту. Немцы пытаются по-за машинами пробежать вверх, но их тут снимают выстрелами — у многих партизан в руках уже немецкие автоматы!.. Немцы кидаются на стену противоположную — их снимают пулями. Каша!
Было четыре часа дня, когда Корач швырнул гранату в проходившую мимо него машину с немецкими офицерами. По всей линии подъема, из-за каменных оград всех занятых партизанами домов села одновременно полетели гранаты, забил пулемет, загремели выстрелы...
Когда немцы на машинах, отсеченных от колонны взрывом первой гранаты, увидели, что пробиваться вверх невозможно (там — бой), началась паника. Побросав машины, не понимая, откуда и кто по ним бьет, они кинулись к калиткам домов, но калитки оказались крепко запертыми. Попытались карабкаться через ограды в [152] сады, но тут паникующего врага хлестал нещадный огонь. Под заборами мгновенно навалились трупы. Крики и стоны раненых, ругательства, полное непонимание обстановки усугубили панику. А партизаны, выхватывая у падающих врагов оружие, тут же обращали его против мечущихся на шоссе других немцев... На всем протяжении четырехсотметрового участка засады происходило массовое их избиение. Замерли сгрудившиеся, брошенные ими танк на буксире у тягача, дальнобойное орудие с другим тягачом; лафет его, вытягиваемый до того третьим; четырехствольная зенитная установка, напоровшаяся на этот тягач; много машин с имуществом и пустых, брошенных солдатами.
Партизаны отсекли примерно тридцать пять машин. И в горячке боя не заметили, что за ручьем, среди садовых деревьев околицы, появилось передовое подразделение красноармейцев. Они появились, когда бой в селе уже заканчивался. Только вдруг из-за ручья застрочили два пулемета... Коля Зинченко в тот момент лежал за колесом машины — патроны в диске кончились, набивал патроны. Взглянул, видит: стоят в воротах третьего от шоссе дома околицы два советских солдата, прижимаясь к столбам ворот, ведут огонь из ручных пулеметов. Артистическим движением вскинут раз — и бьют. Всмотрятся — и опять бьют... И сообразил: партизаны ведь все в немецкой форме!.. Слышит, Корач, сбегая к пойме, кричит: «Чего с немцами путаетесь? Пора добивать!» Подбежал к Зинченко, увидел, куда он смотрит и откуда стреляют: «Кто это?»
— Это наши идут!
А наши в этот момент реденькой цепочкой уже выфронтовывались вдоль домов околицы — человек пятнадцать-двадцать и к пойме отважно идут в атаку, кричат: «Ура!» Корач быстро: «Что кричат?» Зинченко: «Русское «Юриш»! Беги, скажи, что мы партизаны!»
Зинченко соображает: если побежит — застрелят. Сбрасывает до рубашки все верхнее — куртку, маузер, отшвыривает пилотку немецкую, бежит, кричит: «Не стреляйте!»...
Бросается через мост и наискосок по траве поймы навстречу красноармейцам, к правофланговому. Слезы бегут от радости, он как сумасшедший: «Не стреляйте! Мы партизаны!» [153]
Правофланговый красноармеец с гвардейским значком (Зинченко тут подумал: «с Красным Знаменем!») покосился опасливо, наверное решив, что это парень — сумасшедший, бежит и стреляет дальше, не обращая внимания на Зинченко — безоружного, машущего руками.
Наконец тот сталкивается с командиром — лейтенантом:
— Мы партизаны! Не стреляйте!
— Какие партизаны?
— Югославские! Сербские!
И советский офицер командует:
— Прекратить огонь!
Перестают стрелять, а сами бегут вперед. Лейтенант Зинченко:
— Что там у вас?
— Бой ведем с немцами! (А Корач там, в селе, добивает немцев!)
— Сейчас поможем! — спокойно говорит лейтенант.
И Зинченко с ним и с этими красноармейцами, — через мост, на улицу, на подъем.
И кончилась вся стрельба. Лейтенант просит довести его до партизанского командира. Зинченко его — к Корачу. Корач, выпрямившись, отдает честь:
— Смрт фашизму! Командант Врашег одреда Корач! Обнимаются, приникли один к другому. Корач — хлоп-хлоп-хлоп по спине лейтенанта, а тот его жмет, целуются, слезы в глазах у обоих. А тут уже партизаны обнимают красноармейцев! Все население сразу на улице, ликует!.. Кое-где в последних схватках добивают немцев и уже увозят трупы на подводах...
А красноармейцы, не теряя минуты, пробуют машины, найдя исправные, кричат: «Ну, бывайте! Нам нужно догонять немцев!»
Еще не уехали, — снова стрельба сверху: там показалось несколько немецких тяжелых грузовиков. Немцы на трофейных автомашинах «бюсингах» зачередили из пулеметов.
Лейтенант спокойно:
— Шалят! — И автоматчику: — А ну-ка, дай!
И тот дал очередь. А звук советского автомата от немецкого отличается, и немцы те, должно быть, поняли, [154] что тут уже не только одни партизаны. Прекратив стрельбу, скрылись на своих машинах.
И сразу же, не успели партизаны нарадоваться победе, вся захваченная в селе колонна техники и автомашин растаяла у них на глазах: советские солдаты, хлынувшие в Загайцы, стремительно продолжали преследование немцев.
И ничего в селе не осталось...
Было пять часов дня. Вслед за передовыми подразделениями, появились основные силы Красной Армии. Партизаны и население — выстроились на взгорье, выше подъема, живым коридором вдоль шоссе, пропуская советские войска. Устроили овацию... Что тут творилось!
Бойцы шли усталые — приободрились, кричат: «Слава югославским партизанам!» А они: «Хвала! Живела Црвона армия!»
Здравицы Тито и командованию Красной Армии. Цветы летят на ряды шагающих...
Так и прошли первые колонны красноармейцев. Все притомились, лошади — усталые. Серб из местного населения подходит к Корачу и комиссару Граховацу:
— Русским надо помочь лошадьми!
Поговорили между собой. И быстро организовали, — откуда ни возьмись, — собрали всем селом много лошадей, подвод, посадили солдат, офицеров (а наши все шли и шли, вслед за первыми). И длинной колонной поехали.
Начинало темнеть: время вечера!
Партизаны остались ночевать и помогать проходящим войскам, и поставили патрули на случай прорыва немцев в тыл — чтобы не отвлекать советские войска...
В том бою, в Загайцах, отбив немецкий обоз, весь отряд крепко вооружился. Коля Зинченко захватил один пулемет и два автомата. Один автомат отдал матросу, из сопровождавших штаб. Себе оставил винтовку. Потом ему дали автомат, он сменял его на шкодовский пулемет и так стал пулеметчиком Вршацкого отряда...
Коля Зинченко — югославский комсомолец. Наград у него нет. Но его очень полюбил Корач — всюду всегда Коля вместе с ним, и Коля очень отличает его среди партизан [155] своим вниманием и своей любовью. А Коля полюбил своего командира, как родного, старшего брата: не знает человека храбрее его, отчаяннее в бою. Корач всем бойцам добрый друг, товарищ, удивительно заботливый и сердечный. Есть, конечно, и у него недостатки, за которые ему на партизанских субботних отчетных собраниях от всех попадает. На этих собраниях каждый сам докладывает всем о своих недостатках и критикует себя, чего бы это ему ни стоило, не взирая на свое положение в отряде, на свою должность, честно, просто, по-коммунистически. И первый, кто отчитывается на таких собраниях, всегда — командир отряда, а второй — комиссар. И высказываются на чистоту, не дожидаясь, пока другие станут критиковать тебя. А критиковать имеют право все — открыто, в лицо, и не смягчая слов... Так у югославских партизан заведено! Бывали случаи: человек совершил такой поступок, за который по партизанским законам подлежит быть расстрелянным. И все же сам, первый, признается в нем, сам назначает себе наказание. И уж дело всего отряда, как поступить с ним — оправдать или покарать.
Но Корача все любят, и авторитет у него огромный. За храбрость любят, за ум, за верность и чистоту души... И все-таки, за ним есть случай, когда ему было сделано очень серьезное предупреждение... А законы у партизан жесткие!
— А иначе и не можем мы воевать! Дисциплина у нас суровая, полная, нерушимая!
...Утром после боя взяли партизаны отряда «фиакры» — брички рессорные — и выехали во Вршац через Ульм. Отряд в Загайцах пополнился за счет местного населения. В отряде стало уже человек сто, а по пути во Вршац примкнули еще и другие, и здесь, во Вршаце, сегодня многие просятся. Корач принимает всех, кто сам себе добыл оружие. Когда отряд вступил в Ульм, войска Красной Армии уже прошли его: в эту ночь со второго на третье в Ульме 86-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора В. П. Соколовского, освободившая днем 2 октября Вршац, сомкнулась с 49-й гвардейской, дивизией. 49-я прошла мимо партизан Корача через Загайцы, после того как взяла в ночь с первого на второе Белу Цркву... Вршацкий отряд Корача, двигаясь на [156] фиакрах, миновав Избиште, Ульм и Влайковац, прибыл во Вршац 3 октября днем.
Следующие дни я проводил и во Вршаце, и в совместном с частями Красной Армии наступлении партизан на Панчево и на прилегающие к Дунаю против Белграда села. Часть Вршацкого все более пополнявшегося отряда побывала в эти дни в Петровграде{13} (освобожденном Красной Армией 3 октября), где бойцы получили обмундирование и оружие, — отряд становился в эти дни регулярным батальоном НОАЮ...
На всю мою жизнь я сдружился с Корачом, Граховцем, командиром четы (роты) Йоца Форгичем и многими другими замечательными патриотами Югославии. Хотелось бы еще многое рассказать о них, и я это надеюсь сделать. В другой раз!..