Через пылающий Шлиссельбург

30 августа 1941 года немецко-фашистские войска захватили узловую станцию Мгу и вышли к Неве у села Ивановского, перерезав последние шоссейную и грунтовые дороги, связывающие Ленинград по суше с внешним миром. С этих дней ленинградцы и фронт могли сообщаться со страной только через Шлиссельбург, переплывая на катерах и баржах Неву. В Шлиссельбурге находился флагманский командный пункт и база Ладожской военной флотилии, получившей приказ начать эвакуацию населения и материальных ценностей из города на правый берег, а кроме того, огнем корабельной артиллерии поддерживать пограничников дивизии полковника С. И. Донскова. Эта дивизия самоотверженно, в жесточайших боях, сопротивляясь наступавшим вдоль левобережья крупным силам гитлеровских механизированных войск, медленно отступала к Шлиссельбургу. 6 сентября вечером немцы подвергли город массированной бомбежке. Немецкие танки и мотопехота подступили к окраинам Шлиссельбурга. По приказу командования фронта в ночь на 7-е дивизия средствами флотилии была переправлена на правый берег, чтобы любой ценой воспрепятствовать форсированию Невы немцами.

Выполнив все задачи по эвакуации населения и всего, что [13] в этих условиях ей было поручено, флотилия с большим караваном различных судов и груженых барж, по приказу командования, в девятом часу вечера 7 сентября покинула Шлиссельбург, направляясь к Новой Ладоге. На рассвете 8 сентября в Шлиссельбург вступили вражеские войска. Это означало, что на долгие-долгие месяцы Ленинград оказался в блокаде...

Этой молодежной агитбригадой Ленинградского Дома Красной Армии руководит старший политрук А. П. Сазонов. Впрочем, кроме молодых артистов эстрады, в бригаде есть и «дедушка» — П. П. Павлов, чья шефская работа в Красной Армии с 1923 по 1933 год была отмечена специальным «жетоном десятилетия». А за работу на Дальнем Востоке в составе шефской бригады Ленгосэстрады он награжден именными часами. «Я горжусь, дорогой товарищ, еще тем, что я единственным лапотником остался из всей эстрады!» Показывает вырезку из газеты «Известия» от 13 июля 1941 года: «На второй день войны Павлов пришел в шефскую комиссию ДКА имени Кирова и попросил, чтобы его направили в действующую армию. Командование, узнав, что артисту 71 год, выразило сомнение, справится ли он с работой в походных условиях. Но Павлов не уступал: «Ведь я же был на фронте во время боев с белофиннами!»

В Крестцах, когда артисты покидали 51-ю истребительную авиадивизию, Павлов получил от ее военкома, полкового комиссара Моржевина, личную благодарность.

Вместе с П. П. Павловым вот уже 35 лет работает его неразлучная партнерша Раиса Германовна Родэ.

С 22 ноября 1939 года до конца финской кампании эта очень интересная пара работала в агитпоезде, на Карельском перешейке, была в Белоострове, Териоках, Выборге; всю ту войну обслуживала 123-ю и 100-ю дивизии. В марте посетили вдвоем гарнизон Ханко, ехали через Финляндию. За участие в финской войне Павлов награжден орденом «Знак Почета»; много различного рода благодарностей, грамот имеет и Родэ.

Павлов на сцене — с одиннадцатилетнего возраста, а Родэ — с шестилетнего. Он рассказал много фронтовых эпизодов, в коих вместе с Родэ и артистами нынешней бригады участвовал, и заключил свой рассказ так:

— Работаю я не из каких-либо «интересов», люблю я свою Родину и свою Красную Армию! Даю слово до последней капли крови работать — клянусь костьми моей [14] матери!.. Эту войну я на фронте со второго июля. Никакие неприятности, ничто меня не тронет, все перенесу и буду работать!..

А неприятностей, трудностей, опасностей всем артистам агитбригады довелось испытать немало. 13 августа бригада давала концерт в Новгороде, а 14-го утром туда вошли немцы, заняли часть города.

— Это было так: едва кончился концерт, мы пустились в путь, но разгорелся воздушный бой за мост, и мы полдня лежали в лесу, под бомбежкой. Когда окончился бой, сразу двинулись дальше. Проехав шестьдесят километров, остановились в лесу, и тут от военных узнали, что Новгород уже занят немцами...

20–22 августа, давая концерты в Крестцах и в деревнях летчикам-истребителям, они попадали под бомбежку, а раз и под пулеметно-пушечный обстрел с воздуха, когда немецкий юнкерс прошел бреющим полетом над самой деревней и разбомбил склад... пустых бочек!

— Принимали нас везде и относились к нам прекрасно! Каждый из нас работал добросовестно: тут и комары, и болотная хлябь, и холод, и дождь такой, что ничего не видно, а мы... На какой-нибудь поляне в березовом лесу, военные все в плащ-палатках, кольцом вокруг нас, а мы — так, кто — в трико, кто в чем...

Были в Тихвине и под Тихвином. Получив сообщение, что на Ленинград путь закрыт, поворотили от Новой Ладоги к Валдаю. В лесах промышляли грибами... Пробирались к родному городу на своем стареньком грузовике-фургоне «такими непроезжими дорогами, где крестьяне машин не видывали». Подъехали в лоб к селу Ивановскому, но в село не были пропущены: шел бой; повернули машину и поехали назад, лесами — на Шлиссельбург...

...И вот «коллективный» рассказ молодых, возбужденных пережитой опасностью артистов о Шлиссельбурге.

— Седьмого сентября Шлиссельбург горел под обстрелом. Мы остановились, не доезжая восьми километров до Шлиссельбурга, и видели, как его непрестанно бомбят немцы. И подумали, что днем туда — нельзя. Стояли на берегу канала до темноты. Восемь километров ехали ночью семь часов, потому что были заторы в колоннах отступавших войск, в обозах. Вокруг бомбили, мы выпрыгивали, прятались в воронках. Ночью въезжали в [15] Шлиссельбург последними. Живых людей уже нет. Валяются убитые. Город горит во многих местах. Мы не знаем, где переправа, торопимся. Встретился нам морской командир, спрашиваем: «Где переправа?» — «А вы что? Гарнизон ушел! Давайте обратно!» — «Нет, мы — в Ленинград!» — «Ну, тогда быстро!»...

Всю дорогу нас освещали ракеты. Там очень крутой спуск, метров семьдесят, к пристани. Баржа, в ней восемь человек: «Мы весь гарнизон Шлиссельбурга!» Грузимся. Тут немецкие самолеты бросают бомбы, они поверху, на дороге ложатся. Шофер нашей машины Павел Иванович Романов из Ленинградского ДКА, боец, с тридцать третьего года не имел ни одной аварии, был на финской, знает весь репертуар — здоровый, краснощекий, сероглазый, за время наших скитаний отпустил усы; ну, спокойствия полон прямо-таки эпического! Наших девушек успокаивает: «Ничего и теперь аварии никакой не будет!.. Вот плохо, что Шлиссельбург сдаем! Ведь последними из него уходим!»

Машина наша уже в барже, а часть людей еще на берегу. Романов машину поставил, за нами наверх прибежал. А тут на пристани несколько тысяч снарядов. А нас бомбят! Мы боялись, что начнут рваться!.. Эти снаряды погрузить уже некому!

Наконец и мы на барже.

— Долго ли еще? Часа полтора стоим!

— Ну, разве придет катер, когда самолеты летают? Улетят, тогда он придет!

Стояли часа четыре. Как на плахе. На небо смотрим. Самолеты кружились непрерывно. Наконец, затишье. Катер, а в нем три краснофлотца и три женщины. «Почему долго? И почему — женщины?» Моряки усмехаются: «А это наши жены, умирать вместе решили!»

В их усмешках — явное презрение к смерти!

Только прицепятся к нашей барже — налетает самолет. Они отцепятся — в укрытие, а баржу бросают. В этот день там потопили другую баржу, и мы того же боялись.

Лунная ночь. Бомбы в баржу не попадают, попадают рядом. Шлиссельбург горит, и немцы в пожар бомбы бросают.

Переправа через Неву длилась два часа. Завыли бомбы, всюду вспышки огня; сериями, пять-шесть бомб по [16] берегу. Самолет нам виден, он от луны заходы делает. Зенитки наши уже не бьют! (А когда мы подъезжали к Шлиссельбургу, был сильный зенитный огонь).

Когда переправились, проехали три километра, нас остановили, потому что дорога была узкая, занята встречной автоколонной. Скопилось множество машин — голубые, красные, зеленые — на открытой поляне. И только мы отъехали, немец начал бомбить.

Мы прибыли в Ленинград восьмого сентября утром, а перед вечером была бомбежка Бадаевских складов — первая массированная бомбежка Ленинграда. Огромный пожар... И много других пожаров в разных местах города.

Когда покидали Шлиссельбург, никто не представлял себе ясную общую обстановку и было невдомек, что мы чуть ли не последние свидетели трагического для Ленинграда события — в самый момент его возникновения, в первые часы его, — начала ленинградской блокады. Ибо город оказался в блокаде тогда, когда наша баржа (последняя!) отвалила от пристани Шлиссельбурга в предрассветный час восьмого сентября тысяча девятьсот сорок первого...

Я очень жалею нынче о том, что в моем фронтовом дневнике оказались незаписанными имена и фамилии всех членов этой молодежной ленинградской агитбригады. Надеюсь, сами актеры и актрисы, составлявшие тогда эту замечательную бригаду, узнав себя, сообщат мне свои имена!