Приложение

Обвинительный акт

по делу о бывшем начальнике Квантунского укрепленного района, ныне уволенном от службы генерал-лейтенанте Анатолии Михайловиче Стесселе, бывшем коменданте крепости Порт-Артур Генерального штаба генерал-лейтенанте Константине Николаевиче Смирнове, бывшем начальнике 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-лейтенанте Александре Викторовиче Фоке и бывшем начальнике штаба Квантунского укрепленного района генерального штаба полковнике (ныне генерал-майор) Рейсе, преданных Верховному военно-уголовному суду по высочайшему повелению, на основании 1277/1 и 1277/10 ст. ст. Св. В. П. 1869 г. XXIV кн., изд. 3 (приказ по воен. вед. 1906 г. № 285).

I. Оборона Кинчжоуской позиции

22 апреля 1904 года японские войска под прикрытием своей эскадры начали высаживаться на Квантуне у города Бицзыво, севернее бухты Кинчан.

На отряд в составе 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии с ее артиллерией и 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка под командой начальника 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-лейтенанта Фока возложена была задача задерживать неприятеля возможно дольше и далее от крепости Порт-Артур. [618]

Для достижения этой цели ввиду высадки осадной японской армии к северу от перешейка Кинчжоу особо важное значение приобрел последний, представлявший собой очень сильную от природы позицию, протяжением по фронту всего около 1 ½ верст, которая запирала единственный путь на Квантуй с севера. Важность этой позиции понималась еще и до войны, с началом же военных действий на Кинчжоу было обращено особое внимание, и она была усилена укреплениями, вооруженными орудиями крупного калибра. Относительно характера обороны ее комендантом крепости Порт-Артур, впоследствии начальником Квантунской) укрепленного района генерал-лейтенантом Стесселем дан был генерал-лейтенанту Фоку ряд указаний: так, 15 февраля 1904 года в резолюции своей на постановления комиссии, осматривавшей позицию при Кинчжоу, генерал Стессель писал: «Я считаю, оборона кинчжоуской позиции, как бы она ни была атакована, должна быть до последней возможности, т. е. до штыковых свалок, и только при натиске, который заставит ее очистить гарнизон, ис-портя все, может оставить и, отходя с позиции на позицию, отступить к крепости. Полки 13-й и 14-й, составляя полевой резерв, прежде всего должны отбивать высадки, затем помогать кинчжоуской позиции и только при полной невозможности справиться с противником вместе с гарнизоном отходят к крепости. Позиция имеет чрезвычайную важность, и удержание ее до подхода в тыл противнику, атакующему ее с фронта, отрядов из Маньчжурской армии, для этого высланных, необходимо».

Когда затем выяснилось уже, что японцы высадились севернее Кинчжоу, генерал Стессель, телеграммой на имя генерала Фока от 6 мая 1904 года за № 3920, указывал: «Так как в тылу высадки нет и не видно приготовления, то атаки Кинчжоуской позиции можно ожидать только с севера, вернее с востока, так как они уже близко подошли, в этом случае, если нет высадки в тылу, то на самую упорную оборону позиции должно быть обращено все внимание, резервы должны быть усилены, одного полка там мало, пока Кинчжоу наш, Артур безопасен, батальон из Ичензы возьмите, я буду охранять ее отсюда».

2 мая днем выяснилось движение японцев в двух направлениях: около двух батальонов на Саншилипу и 5–6 батальонов по Бицзывоской дороге на Игядянь. Генерал-лейтенант Стессель предложил по телефону генерал-лейтенанту Фоку произвести, если это признается им нужным, усиленную рекогносцировку к [619] северу от Кинчжоу. К вечеру этого дня части дивизии заняли следующее положение: 14-й полк у дер. Тунсализан; два батальона 13-го полка с двумя батареями по диспозиции должны были дойти до ст. Кинчжоу, но по приказанию генерал-майора Надеина остановились на ночлег на ст. Тафашин; 16-й полк оставался в г. Дальнем; две роты 5-го полка стояли у с. Чафантань, две другие роты того же полка близ дер. Шисалитеза, составляя авангарды дивизии; впереди авангардов находились конные охотники 5-го и 16-го полков.

В первом часу ночи на 3 мая генерал-лейтенант Фок приказал: 1-му батальону 14-го полка с 6-ю орудиями 3-й батареи перейти с рассветом к дер. Шисалитеза. Около 7 часов 3 мая на ст. Кинчжоу прибыли из Артура два батальона 15-го полка.

Диспозиции на 3 мая отдано не было, а утром в развитие диспозиции от 2 мая через начальника штаба дивизии отданы были приказания: двум батальонам 13-го полка с батареями перейти со ст. Тафашин к ст. Кинчжоу, батальонам 15-го полка со ст. Кинчжоу идти по Бицзывоской дороге по железнодорожному мосту. Общая картина расположения наших сил к началу боя следующая: у дер. Шисалитезы — авангард (левый) под начальством генерал-майора Надеина, в составе двух рот и конно-охотничьей команды 5-го полка, 3-й батареи и 4-х поршневых орудий Квантунской крепостной артиллерии, запряженных быками; резерв отряда составлял 1 батальон 16-го полка; у дер. Чафантань — авангард (правый) под начальством подполковника князя Ма-чабели, в составе трех рот и одной охотничьей команды 5-го полка; резерв его составлял 1 батальон. Промежуток между авангардами (около 4 верст) был закрыт 3-м батальоном 5-го полка. Остальные части дивизии с двумя батареями стали за серединой расположения у отрогов горы Самсон. Один батальон 5-го полка оставался на Кинчжоуской позиции и выдвинул от себя заслон (1 рота, 2 пешие охотничьи команды, два орудия 57-мм) для воспрепятствования обхода неприятелем нашего отряда между берегом и горой Самсон.

Японцы начали наступать с утра в значительных силах и столкнулись с нашими авангардами. Против левого нашего авангарда (генерал-майор Надеин) противник действовал пассивно, ограничившись сильным артиллерийским огнем, которым 3-я батарея (подполковник Романовский) была уничтожена. Против правого нашего авангарда (подполковник князь Мачабели) неприятель [620] действовал активно, обрушившись 14-ю ротами на две наших роты и охотничью команду, бывшие в боевой линии.

После стойкого сопротивления эти роты, не будучи поддержаны, стали отходить. В 2 часа дня генерал-майор Надеин получил от генерал-лейтенанта Фока приказание отступать на Кинч-жоускую позицию. Роты отходили под сильным натиском противника, поддерживаемые артиллерий. Отступлением правого фланга руководил лично генерал-лейтенант Фок. Резерв введен в дело не был. Неприятель занял все окружающие город Кинч-жоу горы. Бухта Керр была очищена нами накануне. Наше сторожевое охранение пришлось поставить уже в 4–5 верстах от позиции.

4 мая утром по приказанию генерал-лейтенанта Фока полки отошли за кинчжоускую позицию, на которой остался только 5-й полк.

6 и 7 мая обнаружены окопные работы японцев на отрогах Самсона. 7-го же числа противник начал атаки города Кинчжоу, их было три, все отбиты гарнизоном. К 10 мая наша сторожевая цепь отошла на высоту города.

Решительные действия японцев против Кинчжоуской позиции начались 12 мая. В этот день в 5 часов утра неприятель открыл внезапно сильный артиллерийский огонь по Кинчжоу и по позиции, под прикрытием которого его пехота пыталась было штурмовать город с северной стороны, но была отбита со значительными потерями. Около 11 часов утра огонь неприятеля прекратился. По-видимому, это была сильная артиллерийская рекогносцировка нашей позиции. С 4 часов дня в Кинчжоуский залив стали входить японские канонерки и миноносцы, а к вечеру со стороны бухты Керр стали появляться колонны неприятеля, но останавливались вне наших выстрелов. Ночью атаки на город возобновились, и к вечеру 13 мая он был взят японцами. В 5 часу утра японцы со всех батарей открыли сильнейший огонь по позиции. Несмотря на энергичный ответный огонь наших батарей, сразу стало заметно превосходство противника в числе орудий и скорострельности их. Вследствие этого уже в 9 часов утра 13 мая наши батареи, достреляв свои последние снаряды, постепенно замолкали и отходили на ст. Тафашин. Последней замолкла около 11 часов утра батарея № 5. С этого момента позиция стала защищаться только стрелковым огнем, имея сравнительно слабую поддержку с батареи на Тафашинских высотах [621] до 3 часов дня и с батарей полевой артиллерии, расположенных в 2–2 ½ верстах сзади позиции.

Одновременно с началом артиллерийского боя противник двинул свои пехотные колонны на наши фланги. Около 3 часов дня неприятельский огонь внезапно сильно ослабел; только канонерки его продолжали стрелять; и эта относительная тишина, наступившая на поле сражения, дала повод старшему из находившихся на нем начальников генерал-майору Надеину донести, что атаки неприятеля отбиты и орудия его принуждены огнем наших батарей к молчанию. В это время общее положение было такое: на левом фланге противник находился от наших окопов в 400 шагах; в центре на расстояния 500–700 шагов, а против правого фланга в 800–1200 шагов. Бой скоро возобновился, и под прикрытием своих цепей неприятель стал передвигать свои войска с правого фланга на левый. Заметив это, генерал-майор Надеин приказал двум батальонам выдвинуться из общего резерва и занять пустые окопы левого фланга. Но это не было исполнено, так как батальоны эти были встречены направлявшимся на позицию генерал-лейтенантом Фоком и возвращены им обратно. В 4 часа дня противник возобновил артиллерийский огонь, сосредоточив его теперь только по окопам и укреплениям, а из-за горы Самсон появились новые значительные части пехоты. Вследствие просьбы командира 5-го полка, занимавшего позицию, генерал-лейтенант Фок около 6 часов вечера прислал на позицию две роты 14-го полка, которые введены были в боевую линию, так как сосредоточенный огонь неприятеля по окопам левого фланга настолько их разрушил, что держаться в них было уже нельзя: люди отошли из них.

Заметив отступление наших частей на левом фланге и появление у батареи № 12 и дальше в тылу японцев, обходивших наш левый фланг по воде, полковник Третьяков приказал ротам 14-го полка рассыпать цепь и двинуться навстречу японцам; попытка же его путем личного воздействия на солдат остановить отступающих не удалась. Отступление стало общим, так как получено было приказание генерал-лейтенанта Фока отступать, переданное войскам помимо полковника Третьякова. Отступавшие роты были остановлены и устроены только на возвышенностях сзади позиции. Находившийся здесь батальон 14-го полка составил резерв цепи. Увезти позиционные орудия не успели и, по возможности их испортив, оставили на позиции. [622]

Не принимавшие участия в бою полки 4-й дивизии находились сзади позиции, верстах в 2 1/2–3 на линии ст. Тафашин — дер. Маедзы.

Одновременно с очищением нами позиции японцы открыли сильный огонь по всему тылу позиции и по ст. Тафашин, вследствие чего войска наши понесли наиболее сильные потери именно при отступлении.

Отступление прикрывалось батальонами 15-го полка, занявшими Тафашинские высоты, затем их сменил 13-й полк, который держался на Тафашинских высотах до 8 часов утра следующего дня и отступил с них беспрепятственно, так как японцы не преследовали.

Утром 16 мая все части дивизии, перевалив через Шининзинский хребет, заняли Волчьи горы; 5-й полк проследовал далее и стал под самой крепостью.

15 мая японцы заняли г. Дальний, оставленный нами в ночь после боя на 14 число.

Спрошенный при следствии по поводу всех этих обстоятельств в качестве обвиняемого бывший начальник 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, генерал-лейтенант Фок, не признавая себя виновным в том, что в то время как бой под Кин-чжоу начался 13 мая в 5 часов утра, он, генерал-лейтенант Фок, прибыл на позицию лишь в 2 часа дня; что, несмотря на заранее данные генерал-адъютантом Стесселем инструкции упорно удерживать Кинчжоускую позицию, он не исполнил приказания и не принял соответственных мер к отстаиванию позиции; не поддержал 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, оборонявший позицию, имевшимися у него под рукой тремя полками 4-й дивизии и даже возвратил два батальона, посланные для сего командиром бригады; что при полной возможности удерживать позицию, несмотря на огонь японских канонерок, действовавших против нашего левого фланга, он депешею к генерал-адъютанту Стесселю преувеличил опасность положения отряда, чем и вызвал распоряжение отступить; и, наконец, что, вопреки приказанию, отступление совершено было засветло, что подвергло отряд потерям более значительным, чем даже во время самого боя, — объяснил:

Относительно самого боя.

Утром 13 мая, — в котором часу он не помнит — обвиняемому доложили, что появились японские суда; опасаясь высадки с [623] них японцев в тылу Нангалина, он, обвиняемый, приказал командиру 15-го полка собрать офицеров и поехал с ними, чтобы указать им, как следует занять позицию на случай высадки противника (15-й полк, с 5 мая находясь в Порт-Артуре, не был знаком с местностью у Нангалина, куда прибыл только в ночь на 13 мая). Во время осмотра позиции, он, обвиняемый, получил известие, что японцы уже атакуют кинчжоускую позицию, вследствие чего он тотчас же со всем своим штабом отправился на ст. Тафашин, куда и прибыл часов в 11 или около 12-ти. Послав отсюда командиру 5-го полка полковнику Третьякову приказание держаться во что бы то ни стало, он, обвиняемый, телеграфировал генерал-лейтенанту Стесселю, что положение критическое. Затем, направляясь к левому флангу позиции и дойдя до берега, обвиняемый увидел, что японцы идут на него по воде. Тогда он приказал конно-охотничьей команде 5-го полка двинуться вперед и огнем остановить это наступление. Оно было действительно остановлено. Когда он, обвиняемый, проходил по позиции, к нему подошел командир 14-го полка полковник Савицкий и спросил: «Прикажите вести два батальона»? Он, обвиняемый, ответил ему: «Стойте». Теперь он знает, что полковник Савицкий вел эти батальоны по приказанию генерала Надеина и, вероятно, полагал, что это распоряжение ему, обвиняемому, известно. Тогда же он думал, что полковник Савицкий делает это по собственной инициативе, желая порисоваться ведением двух батальонов в такой огонь. Но если бы полковник Савицкий и доложил ему тогда о приказании генерал-майора Надеина, он, обвиняемый, все-таки остановил бы эти батальоны, так как считает, что для обороны Кинчжоуской позиции более одного 3-батальонного полка не надо, на деле же оказалось там пять батальонов, ибо к 5-му полку присоединились рабочие роты (две 14-го полка) и закладывавшие мины и державшие охрану охотничьи команды. Полковник Третьяков все время жаловался, что у него мало войск, он же, обвиняемый, находил, что слишком много. Полковник Третьяков предлагал накопать ложементов хотя бы на целую дивизию, обвиняемый же находил, что «если бы в них сидела целая дивизия, то оборона не выиграла бы, а проиграла, части не могли друг друга поддержать, а что всего хуже — 1, 2 и 3-я линии и даже резервы все поражались бы одинаково и одновременно. Противнику достаточно было бы прорваться где-нибудь, чтобы все бежало и давило друг друга. Попав в это положение, [624] дивизия не ушла бы». Потери были бы значительнее, но оборона не была бы упорнее.

Когда получена была записка от полковника Третьякова о критическом положении позиции, о том, что все патроны расстреляны и пороховой погреб взорван, он, обвиняемый, приказал полковнику Савицкому направить две роты его полка с восемью двуколками на позицию. Прежде чем принять какое-либо решение, он, обвиняемый, хотел лично удостовериться в положения позиции и восстановить бой и потому поднялся на гору; тут к нему подошел полковник Савицкий и доложил, что Третьяков неправильно донес, будто пороховой погреб взорван. Он, обвиняемый, пошел и убедился, что погреб действительно цел.

Сколько времени пробыл он, обвиняемый, на позиции, он не помнит; находясь на ней, написал несколько приказаний и телеграмму генерал-лейтенанту Стесселю о том, что положение критическое — «гораздо хуже Шипки». Еще раз приказав держаться во что бы то ни стало, он пошел налево, когда начался отлив.

Возвратясь на ст. Тафашин, он, обвиняемый, решил ночью перейти в наступление ротами, расположенными у залива Хе-нуэза, и поддержать их охотничьими командами 15-го полка. Но когда уже начало темнеть, прибыл к нему адъютант 5-го полка поручик Глеб-Кошанский и от имени командира полка доложил, что одна из рот, расположенных на левом фланге (капитан Фофанов), оставила позицию и что за ней начал отступать весь полк; он, обвиняемый, приказал передать полковнику Третьякову, чтобы он, не останавливаясь, вел полк прямо в Порт-Артур, так как опасался, что люди 5-го полка перемешаются с полками дивизии и тем произведут беспорядок. Отменив предположенное наступление, он, обвиняемый, сделал распоряжение об отступлении; 15-й полк должен быть остаться на Тафашинской позиции до ухода последнего солдата; 13-му полку приказано было немедленно идти на ст. Перелетный пост и стоять там всю ночь, 14-му полку следовать за 13-м. В то же время чины штаба обвиняемого уничтожили на ст. Тафашин все, что было, подготовили станцию к взрыву и затем взорвали как ее, так и бывшие там склады.

Он, обвиняемый, полагает, что принял все меры к удержанию позиции, но не ввел всей дивизии в бой потому, что кинчжоускую позицию всегда предполагалось защищать одним полком, сам же он считал, что иметь на ней более одного полка [625] не только бесполезно, но и вредно. Он, обвиняемый, предполагал оказать поддержку обороне Кинчжоуской позиции занятием тремя полками позиции на горе Самсон. Генерал-лейтенант Кондратенко соглашался для этого укрепить г. Кинчжоу. Но с этим предложением не согласился наместник-Главнокомандующий, который поставил обвиняемому целью не упорную оборону кинчжоуской позиции, а своевременный отход в Порт-Артур. Кинчжоуская позиция пала, по мнению обвиняемого, потому, что 240 японских орудий безнаказанно ее расстреливали с 10 часов, когда начала молчать наша артиллерия. Почему оставленные на позиции орудия не были испорчены, обвиняемый не знает; начальствовавший крепостною артиллерией, расположенной на кинчжоуской позиции, штабс-капитан Высоких, напротив, доложил обвиняемому, что все орудия испорчены, и он сам видел матросов, которые уносили с позиции замок от одной из пушек Канэ.

Показаниями свидетелей деятельность генерал-лейтенанта Фока во время боя за Кинчжоускую позицию выясняется в следующем виде.

Бывший старший адъютант штаба 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерального штаба капитан Романовский показал:

Генерал-лейтенант Фок вернулся на ст. Нангалин из рекогносцировки позиции для 15-го полка на случай высадки японцев в бухте Инчензы, в исход 9-го часа утра и в начале 10-го поехал верхом на кинчжоускую позицию, так как от начальника штаба дивизии генерального штаба подполковника Дмитревского, ранее туда уехавшего, пришло донесение о наступлении значительных сил и о вьезде наших полевых батарей на Тафашинс-кие высоты. В половине 11-го часа генерал-лейтенант Фок прибыл на ст. Тафашин. К этому времени наша позиционная артиллерия уже молчала, а скоро затем замолчали и 87-мм орудия, стоявшие на Тафашинских высотах. Уцелевшая орудийная прислуга находилась на станции. В начале 1-го часа дня генерал-лейтенант Фок прошел на гору, находящуюся в тылу левого фланга позиции, и отсюда наблюдал за боем. Отсюда же капитан генерального штаба Одинцов был послан с приказанием подтянуть к Тафашину 2 батальона 15-го полка из Нангалина. Около часа дня пришло от полковника Третьякова донесение с просьбой о поддержке. Генерал-лейтенант Фок ответил, что посылает в резерв [626] левого фланга позиции две роты. Направив вызванные 6-ю и 7-ю роты 14-го полка оврагами на батарею № 15, генерал-лейтенант Фок сам поехал на позицию. Спешившись у казарм 5-го полка, прошли на батарею № 10 и пробыли здесь 30–40 минут. Отсюда генерал-лейтенант Фок послал генералу Стесселю телеграмму о положении дела. Уже тогда высказывал он предположение, что, вероятно, ночью придется отступить. Около 3 часов 30 минут дня генерал-лейтенант Фок перешел к левому флангу позиции, а оттуда вернулся на ст. Тафашин, куда прибыл около 4 часов 30 минут дня. Здесь генерал-лейтенант Фок продиктовал свидетелю телеграмму к генерал-лейтенанту Стесселю приблизительно следующего содержания: «Положение на позиции весьма серьезное, артиллерия поддержать пехоту не может, и он ждет ответа на предыдущую телеграмму». В исходе 5-го часа дня от полковника Третьякова пришло донесение, что он еще держится. По приказанию генерал-лейтенанта Фока донесение это передано было свидетелем по телеграфу генерал-лейтенанту Стесселю в Порт-Артур. В 6 часов 50 минут вечера свидетель увидел, что 5-й полк очищает позицию. Одновременно с этим японцы открыли страшный огонь по всему тылу позиции и по ст. Тафашин. Штаб дивизии переехал тогда на железнодорожный разъезд у дер. Наньгуалин. Бывший командир 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка генерал-майор Третьяков показал, что около часа или двух часов дня, когда всякая пальба прекратилась и на поле сражения водворилась тишина, он увидал с редута № 13 на дороге к батарее № 10 генерал-лейтенанта Фока с ординарцем (кажется, капитаном Романовским). Генерал присел на уступ дороги. Свидетель хотел идти к нему с докладом, но когда сошел вниз, то генерала уже не нашел. Через полчаса после этого снова затрещали винтовки. Получив донесение командира 5-й роты, что ему в окопах держаться нельзя, так как они совершенно разрушены огнем с моря, что потери в роте дошли почти до 50 процентов, и он отошел с людьми в овраг и там укрылся. Свидетель, чтобы поддержать 5-ю роту и занять находящиеся позади ее окопы, послал просить у генерал-лейтенанта Фока подкреплений, причем, сообщая о трудном положении 5-й роты, прибавил, что «мы еще держимся». Когда бой вновь разгорелся и правый фланг неприятеля стал подходить к нашим линиям, а из-за горы Самсон показалась новая дивизия и длинной змейкой-колонной вне нашего выстрела поползла по направлению ст. Кинчжоу. Свидетель, [627] зная, что наш левый фланг разбит огнем неприятельских канонерок и крупных орудий правого фланга японцев, послал на поддержку 7-й роты своего полка одну из рот 14-го полка и донес генералу Фоку, что у него совершенно нет резерва и ему нечем возобновить бой, если неприятель прорвется на позицию. Командиры двух прибывших рот передали свидетелю записку от генерала Фока, в которой последний, обращая особое внимание свидетеля на левый фланг позиции, писал, чтобы он ни в каком случае не сажал присланные роты в траншеи, а воспользовался бы ими для прикрытия отступления. Между тем об отступлении и не думали, так как от генерала Стесселя было получено по телеграфу приказание обороняться до последнего человека. До 6 часов вечера полк стоял под убийственным огнем артиллерии; неприятель был остановлен; японцы, обходившие наш левый фланг по воде, были перебиты и лежали в мелкой воде грудами.

Заметив через некоторое время, что с нашего левого фланга начинают появляться у батареи № 12 и дальше в тылу солдаты в желтых куртках, чем дальше, тем больше, что наш левый фланг отступает, и имея в виду категорическое приказание стоять до последнего человека, свидетель пытался остановить отступавших. Но в это время неприятель с судов и с сухопутных батарей открыл такой адский шрапнельный огонь, что люди не выдержали и продолжали отступление. Выясняя впоследствии причины отступления, свидетель установил, что приказание о нем было послано генерал-лейтенантом Фоком с офицером, но последний его не довез, а послал с охотником, который явился на левый фланг, передал его охотникам 13-го и 14-го полков; те передали его командовавшему полуротой 10-й роты 5-го полка подпоручику Меркульеву, а этот последний командиру 7-й роты того же полка капитану Стеминевскому.

Факт этот подтверждается приложенным к показанию свидетеля письмом подпоручика Садыкова, в котором сообщается, что передать приказ полку об вступлении поручено было генерал-лейтенантом Фоком подпоручику Музалевскому и что приказание это было отдано вечером.

Свидетель, генерал-майор Третьяков, видел впоследствии подпоручика Музалевского, и тот подтвердил ему факт отдачи приказания об отступлении.

Для занятия и успешной обороны Кинчжоуской позиции, по мнению свидетеля, 11 рот 5-го полка было слишком недостаточно. [628]

Об этом свидетель докладывал и генералу Фоку, и генералу Стесселю. Последний с этим соглашался и говорил генералу Фоку, чтобы он прибавил хоть один батальон. «Ну что вам стоит?» — убеждал он его, но генерал Фок резко отказывал. «Если бы я был на вашем месте, — говорил последний свидетелю, — я сказал бы начальству: «Мне не нужно полка, дайте мне две роты, и я буду с ними защищать позицию». По мнению свидетеля, если нужно было держать Кинчжоускую позицию, то нужно было дать ему три полка. Об этом он докладывал и генерал-адъютанту Алексееву, и адмиралу Макарову, когда те осматривали позицию, и оба они были с этим согласны.

Для увеличения своих сил свидетель оставил у себя для боя кроме рот своего полка еще две роты 14-го полка, находившиеся на работах, а также вышедшие ночью для сторожевой службы две пеших охотничьих команды 13-го и 14-го полков. Две первые были поставлены свидетелем в резерве, две последние заняли окопы, тянувшиеся от расположения 7-й роты 5-го полка к берегу моря. Как эти окопы, так и сплошная траншея вокруг всей подошвы занятых нами Кинчжоуских высот, были сделаны по настоятельному и категорическому приказанию генерала Фока.

Придавая при выборе места для стрелка доминирующее значение настильности выстрела и редкому размещению стрелков в окопах (10–20 шагов друг от друга), генерал Фок, по мнению свидетеля, пренебрегал остальными очень важными для успешности обороны элементами: нравственной поддержкой и трудной доступностью укреплений. Люди, находившиеся в 10 шагах друг от друга и спущенные к самой подошве горы, чувствовали себя нехорошо.

Для объяснения скорого прекращения огня нашей артиллерии следует отметить из показания этого свидетеля заявление, что ружейных патронов было вполне достаточно, но снарядов очень мало: по 60 для крупных калибров и несколько более для полевых орудий. Вследствие сего огонь наших батарей, по сравнению с японским, по выражению свидетеля, «был до порази-тельности жалок».

Бывший командир 1-й бригады 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-лейтенант Надеин показал, что, находясь в Нангалине, 12 мая около 9 часов вечера получил от генерал-лейтенанта Фока приказание отправиться на ст. Тафашин «для защиты Кинчжоуской позиции». [629]

13 мая после 2 часов дня для усиления нашего левого фланга он послал приказание командующему 13-м полком немедленно с двумя батальонами занять окопы на левом фланге. Подполковник князь Мачабели, исполняя это приказание, около 3 часов дня встретил у Кинчжоуской позиции генерал-лейтенанта Фока, который остановил дальнейшее движение полка, о чем князь Мачабели и донес свидетелю. Около 3 часов 30 минут дня генерал Фок приехал на ст. Тафашин, а около 4 часов 30 минут — на батарее № 10 поднялся японский флаг. Увидев это, генерал-лейтенант Фок приказал немедленно отступать, а полку и двум батареям прикрывать отступление. Это было позже 5 часов вечера. Части отступали с позиции в беспорядке, так как некоторым приходилось пробиваться через проволочные заграждения, устроенные на случай атаки японцев с тыла, если бы высадка японцев последовала южнее Бицзыво — Кинчжоу.

По показанию инженер-капитана фон Шварца, к 9 часам утра наши батареи уже достреливали последние снаряды и стали постепенно замолкать, а их командиры с прислугой отошли на ст. Тафашин. Последней замолкла около 11 часов утра батарея № 5. С этого момента позиция стала защищаться только стрелковым огнем, имея слабую поддержку с батареи на Тафашинских высотах — до 3 часов и с батарей полевой артиллерии, расположившихся в 2–2 ½ верстах сзади позиции. Одновременно с началом артиллерийского боя противник двинул свои колонны на наши фланги.

Около часу или двух дня свидетель был послан полковником Третьяковым на ст. Тафашин к генералу Фоку с просьбой о присылке резерва. Так как скоро идти он не мог, то послал вперед кондуктора Якова. Когда вслед за Яновым свидетель подошел к станции, то увидел генерала Надеина, которому и передал просьбу полковника Третьякова. Генерал Надеин ответил на это, что он посылал (или хотел послать — точно слов не помнит) подкрепление, но генерал Фок его вернул. На вопрос свидетеля, почему, генерал Надеин ответил: «Вероятно, генерал Фок бережет резервы для штыкового удара».

Кондуктор же Янов, придя на ст. Тафашин, доложил генералу Фоку просьбу полковника Третьякова, но генерал Фок стал бранить Третьякова и сказал, что резерва не даст.

Когда после этого подошел сам свидетель, капитан фон Шварц, к генералу Фоку с тем же докладом, то последний стал [630] на него, свидетеля, кричать и совершенно не дал возможности доложить. В это время генерал уже уходил со станции.

В 2 часа 30 минут дня огонь неприятеля внезапно сильно ослабел, его полевая и горная артиллерия почти совсем замолчала и только канонерки продолжали стрелять. Свидетель полагает, что японцы расстреляли свои снаряды, ибо видно было, что большие фургоны быстро удалялись за гору Самсон, а потом возвращались обратно. В это время общее положение дел было таково: на левом фланге противник находился от нас в 400 шагах, в центре от 500 до 700 шагов, и здесь две неприятельские роты, собравшиеся в дер. Хуань, попытались было штурмовать люнет № 4, но наткнулись неожиданно на проволочную сеть, остановились — и 5-ю залпами были все уничтожены. После этого неприятельская цепь залегла против центра в расстоянии 600 шагов, а против правого фланга в расстоянии 800–1200 шагов и не поднималась до вечера. Под прикрытием своих цепей неприятель стал передвигать свои войска с правого фланга на левый. Заметив это, генерал Надеин приказал двум батальонам 13-го полка из общего резерва занять пустые окопы левого фланга, но это не было сделано, так как, по словам генерала Надеина, генерал Фок встретил их возле позиции и вернул обратно. Таким образом, левый фланг наш в этот важный момент остался без поддержки.

В 4 часа дня возобновилась артиллерийская стрельба, сосредоточенная теперь уже только по окопам и укреплениям, а из-за Самсона появились новые силы противника (насчитано было 22 роты). Заметив это, полковник Третьяков вновь отправил просьбу о резерве. Его просьба была уважена, и около 6 часов были присланы две роты 14-го полка, но с категорическим приказанием не употреблять их в бой, а назначить в прикрытие отступления.

Однако к моменту их прихода выяснилась необходимость поддержать 8-ю роту; поэтому одна полурота была направлена туда, остальные полторы роты полковник Третьяков держал для исполнения приказания. Около 5 часов сосредоточенный огонь неприятеля по окопам левого фланга настолько разрушил окопы нижнего яруса, что держаться в них было нельзя, люди отошли из них. Поколебавшийся левый фланг полковник Третьяков уже ничем поддержать не мог, так как в его распоряжении не было ни одного солдата. Тогда полковник Третьяков решился ввести [631] в бой те полторы роты, что назначались для прикрытия отступления, но в этот момент началось отступление войск нашего левого фланга, приказание о котором (исходившее, по словам Третьякова, от генерала Фока) было передано помимо полковника Третьякова через конного охотника капитану Стемпневскому 2-му, командиру 7-й роты. Свидетель слышал это от самого капитана Стемпневского и полковника Третьякова. Полковник Третьяков для восстановления боя, кроме своего личного влияния, ничего употребить не мог, но остановить отступающих ему не удалось, и они были остановлены и устроены только на возвышенностях сзади позиции. Находившийся здесь батальон 14-го полка составил резерв цепи. Отступление началось около 8 часов вечера. Так как позиция была укреплена нами и с юга, то взять ее обратно было уже невозможно. Кондуктор Янов, подтверждая показание инженер-капитана фон Шварца в части, касающейся поручения полковника Третьякова доложить генералу Фоку о необходимости выслать подкрепление, показал, что в начале 2-го часа дня вместе с инженер-капитаном фон Шварцем он получил приказание от полковника Третьякова отправиться в штаб 4-й дивизии к генералу Фоку и доложить, что «люди слабеют, снарядов и патронов нет, артиллерия бездействует, прошу подкрепления». С этим приказанием свидетель отправился вперед, а капитан Шварц следовал за ним. Около 2 часов дня свидетель прибыл на ст. Тафашин и увидел генерала Фока, стоявшего с генералом Надеиным, двумя адъютантами, врачом и двумя ординарцами — нижними чинами. Подойдя к генералу Фоку, свидетель изложил ему буквально вышеприведенную просьбу полковника Третьякова о подкреплении. На это генерал Фок нервно, раздраженным голосом, довольно громко сказал: «Передайте коменданту позиции командиру 5-го полка полковнику Третьякову, что он не комендант позиции, не командир полка, а... (тут генерал Фок употребил бранные выражения), сидит в окопах и требует подкрепления; ни одного человека я ему не дам, а патроны вышлю». После этого генерал Фок сейчас же распорядился послать три двуколки с патронами. Идти передавать полковнику Третьякову слова генерала Фока свидетель не счел возможным и только доложил об этом капитану фон Шварцу, когда же капитан Шварц начал докладывать генералу Фоку, то последний тотчас же прервал его и стал распекать за то, что фугасы не рвутся. [632]

Бывший обер-офицер для поручений при штабе 3-го Сибирского армейского корпуса, Генерального штаба капитан Одинцов показал, что утром 13 мая генерал Фок приказал командиру 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, батальонным и ротным командирам сопровождать его для выбора полку позиции на случай высадки японцев в бухте Хенуэза. Свидетель доложил генералу, что местность эта ему хорошо известна, что отряд невелик и, быть может, это несложное дело он поручит ему, свидетелю, совместно с полковником Грязновым. Но генерал Фок сказал, что едет сам. Поездка заняла много времени. В море были видны только два миноносца. Тогда генерал Фок направился обратно. При прибытии на ст. Нангадин свидетель испросил у генерала Фока разрешение не ставить 15-й полк на выбранные позиции ввиду отсутствия в море транспортных судов и невероятности ни высадки, ни демонстрации, а отвести его в общий резерв у разъезда Перелетный. Вернувшись на ст. Тафашин, свидетель нашел генерала Фока на высоте у места расположения охотничьей команды и полуроты 5-го полка со знаменем и взвода сапер. Все происходившее на правом фланге позиции было ясно видно невооруженным глазом. Наблюдалось приближение резервов, готовилась новая атака со стороны противника. С нашей стороны не были введены 13-й и 14 полки. Полагая, что 5-й полк к вечеру будет сменен одним из полков, стоявших сзади позиции, свидетель предложил генералу Фоку усилить левый фланг позиции саперами и полуротой 5-го полка, отвести знамя к 15-му полку, а последний подтянуть к ст. Тафашин ввиду возможности более сильного штурма. Получив согласие генерала Фока, свидетель отвел знамя и привел два с половиной батальона 15-го полка, посоветовав расположить их в двух неглубоких промоинах к югу и западнее станции. Полк там и расположился. Свидетель прибыл на ст. Тафашин, где нашел генерала Фока со штабом. Генерал Фок сказал свидетелю, что послал генералу Стесселю телеграмму, характеризующую положение дела, и ждет ответа. Свидетель понял, что генерал Фок находит нужным очистить позицию. Противник в это время вел артиллерийский огонь «по площадям». Скоро получена была телеграмма от генерала Стесселя, прочитав которую, генерал Фок сказал окружавшим: «Приказано отступать», — и почти немедленно уехал.

Бывший начальник штаба крепости Порт-Артур Генерального штаба полковник Хвостов объясняет недостаток артиллерийских [633] снарядов, обнаруженный во время Кинчжоуского боя, нераспорядительностью начальников. Снаряды были доставлены из Артура и находились в вагоне на ст. Нангалин, но своевременно не были поданы на позицию.

Бывший начальник артиллерии 3-го Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенант Никитин подтвердил, что для питания полевой артиллерии снарядами еще до боя был устроен на ст. Нангалин артиллерийский склад. Об этом знали и батареи, и штаб 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии.

Спрошенный в качестве свидетеля бывший начальник укрепленного Квантунского района генерал-адъютант Стессель показал, что план обороны кинчжоуской позиции основан был на совместном действии сухопутных войск, ее занимавших, с флагом, так как узкий перешеек оборонять продолжительно не представлялось возможным, если в тылу и на фланге появится противник, в виде 10-дюймовых судовых орудий. Предполагалось, на основании имевшихся примеров, что близко к берегу никто не подойдет, а в море будет наша эскадра. Но она 13 мая не вышла, несмотря на настоятельные представления свидетеля, что поддержка флота необходима, что огонь японских канонерок все сметет. Выслана была одна только канонерская лодка «Бобр», которая, войдя в залив Хенуэз, очень помогла нам, но действовала недолго. По величине позиции для обороны ее назначался полк трехбатальонного состава. Вводить в бой другие полки и не следовало. При полном разгроме позиции без поддержки флота, имея против себя более 200 орудий и 3–4 дивизии армии Оку, генерал Фок, если бы не отошел, а остался бы на позиции и на другой день, ничего другого не достиг бы, кроме уничтожения и другого полка. Приказание об отступлении с темнотой отдал генералу Фоку свидетель, когда получил от него донесение о невозможности держаться ввиду огромных потерь. Это было согласно с телеграммой командующего Маньчжурской армией.

В этой своей части показание генерал-адъютанта Стесселя подтверждается следующими документами:

1) Телеграммой генерал-адъютанта Куропаткина на имя генерал-лейтенанта Стесселя из Ляояна от 4 мая 1904 г. за № 667, в которой, между прочим, значится: «...По моему мнению, самое главное — это своевременно отвести войска генерала Фока в состав гарнизона Порт-Артур. Мне представляется весьма желательным вовремя снять и увезти с Кинчжоуской позиции орудия...». [634]

2) Телеграммами генерал-лейтенанта Стесселя на имя генерал-лейтенанта Фока из Порт-Артура, поданными 13 мая:

а) в 5 часов 40 минут пополудни: «Сообщите свое решение, возможно ли удержание позиции; если невозможно, то надо организовать обстоятельно обход (отход?), для чего все орудия и снаряды, возможные для перевозки, надо, пользуясь прекращением боя; и ночью спустить и погрузить на поезда; которые невозможно, надо испортить и посбрасывать. 15-й полк должен занять тыльную позицию у Нангалина, а 16-й подвести к нему или двинуть по Приморской дороге на Сяобиндао и Меланхэ, бухты не обнажать пока. Отводить начать с резервов. С уходом 16-го полка жители Дальнего также могут выехать или пешком прибыть в Артур»;

б) в 6 часов 15 минут пополудни: «Раз у вас все орудия на позиции подбиты, надо оставить позицию и, пользуясь ночью, отходить. Я вам послал час назад подробную об этом»;

в) в 7 часов 5 минут пополудни: «Так как наша артиллерия на позиции действовать уже не может, то и держаться на этой позиции нечего. Надо хорошенько организовать отступление и с темнотой начать отходить. Для взрыва фугасов надо оставить маленькие части, охотничьи команды. Пулеметы и те орудия, которые можно, взять, остальные испортить, но не взрывами, так как они догадаются об отходе наших войск. Отступать на Шининзы и Волчьи горы, а после исправим расположение. Если возможно, скот гнать»;

3) Телеграммою, поданною 15 мая, в 4 часа 10 минут пополудни об отступлении к Волчьим горам, не задерживаясь без надобности на остальных позициях.

Таким образом, имея вполне определенную задачу — оборонять позицию при Кинчжоу наиболее упорным образом, не стесняясь расходованием резервов и не заботясь о своем тыле, и отойти к Артуру лишь при полной невозможности сдержать противника — генерал-лейтенант Фок, не обращая внимания на эти указания генерала Стесселя, а также и на то, что японцы 12 мая начали атаки Кинчжоу, вместо руководства боем отправился утром 13 мая к бухте Инчензы выбирать там позиции для 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка на случай высадки японцев. Затем, вернувшись к Кинчжоу и приняв руководство войсками, он, генерал-лейтенант Фок, из четырех полков (5, 13, 14 и 15-го), сосредоточенных к позиции, ввел в бой только 5-й [635] полк, когда же генерал-майор Надеин по своей инициативе двинул два батальона на выручку левого фланга 5-го полка, то генерал Фок остановил эти два батальона и не позволил им принять участие в деле.

Назначив, таким образом, в боевую часть всего одну четверть своего отряда, не израсходовав совершенно своего резерва и не доведя дело до штыков и вообще не истощив всех средств обороны, как то приказано было генералом Стесселем, генерал-лейтенант Фок отправил последнему в Порт-Артур телеграмму, в которой, с целью получить приказание об отступлении, указывая на «критическое положение» и на полное отсутствие снарядов, чем действительно и вызвал приказание генерала Стесселя, хотя и условное, отступить с наступлением темноты. Между тем отступление началось засветло, вследствие чего отряд понес во время его большие потери; снаряды же в большом количестве имелись на станции Нангалин.

II. О деятельности генерал-лейтенанта Фока в крепости Порт-Артур

17 июля войска наши, оборонявшие передовые горные позиции между Кинчжоу и Порт-Артуром, под общим начальством генерал-лейтенанта Фока, отошли в крепость. Генерал-лейтенант Фок был назначен начальником общего резерва.

Заставив нас очистить в ночь на 27 июля позиции на горах Дагушань и Сяогушань, заняв 1 августа предгорья Угловой горы, японцы 6 и 7 августа открыли сильнейший огонь по укреплениям восточного фронта от Куропаткинского люнета до форта № III. Одновременно неприятелем поведены были атаки на Кумирнский и Водопроводный редуты, но все они были отбиты. 8 августа начался ряд отчаянных штурмов против северо-восточного фронта крепости на участке от укрепления № 2 до форта III, причем главный удар был направлен против редутов № 1 и № 2.

В этот именно день руководивший непосредственно обороной атакованного фронта комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов отдал генерал-лейтенанту Фоку, как начальнику общего резерва, приказание вывести 14-й полк из казарм 16-го полка и подвести его к северо-восточному фронту, расположив эшелонами [636] в укрытых местах (в лощине за Большим Орлиным Гнездом и у Питательного погреба); генерал-лейтенант Фок, по показанию спрошенного в качестве свидетеля генерал-лейтенанта Смирнова, ответил последнему запиской, в которой подробно изложил свои соображения об опасности, в смысле потерь, от такого расположения резерва, в особенности у Питательного погреба. Между тем свидетель отдавал свое распоряжение с Опасной горы, у подножия которой расположен этот Питательный погреб, прекрасно укрытый местностью и в то время вовсе не обстреливавшийся неприятелем. Не отвечая генерал-лейтенанту Фоку по существу высказанных им соображений, генерал-лейтенант Смирнов вторично запиской в категорической форме приказал ему немедленно двинуть 14-й полк, куда было раньше приказано, и через полчаса уехал с позиции в город, чтобы проверить, будет ли на этот раз исполнено генерал-лейтенантом Фоком его приказание. В городе он нашел 14-й полк выстраивающимся на плацу, но генерал-лейтенанта Фока при нем не было. В последующем, при непрерывных штурмах северо-восточного фронта, свидетель никак не мог доискаться одного батальона 14-го полка. Оказалось, что этот батальон с охотничьими командами оставался, как полагает свидетель, с ведома генерал-лейтенанта Фока в казармах. «К счастью, добавляет свидетель, момент не был упущен и батальон этот также отослан был им на позицию. Сам генерал-лейтенант Фок остался на своей квартире и с этим последним полком резерва на позицию не вышел. Не признавая себя виновным в том, что назначенный начальником резерва в крепости и получив в дни августовских штурмов приказание коменданта крепости двинуть к передовым фортам северо-восточного фронта оставшийся в резерве 14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, он вошел в неуместное пререкание с комендантом о направлении им полка в обстреливаемые неприятелем пункты и не только не повел сам последнюю часть командуемого им резерва к назначенным местам, но даже и не проследил за исполнением приказания коменданта, вследствие чего один батальон 14-го полка остался в казармах и к назначенному пункту не пошел, генерал-лейтенант Фок при следствии объяснил: 8 августа, в 12 часов дня, комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов с горы Опасной прислал ему, обвиняемому, записку за своею подписью следующего содержания: «Предписываю двинуть два батальона 14-го полка к Питательному погребу за лит. А, [637] что лежит между Большой горой и укреплением № 2». Через 15 минут генерал Смирнов с той же горы прислал вторую записку: «Вторично предписываю двинуть немедленно два батальона 14-го полка в лощину у Питательного погреба, что за лит. А». Эти записки были получены им, обвиняемым, в расположении штаба дивизии, находившемся в одной или более версте от горы Опасной. Приказание было исполнено немедленно, и в 12 часов 25 минут он, обвиняемый, «послал коменданту крепости донесение следующего содержания: «Распоряжение об отправлении двух батальонов резерва было отдано мной тотчас же по получения приказания, но в то же время я считал долгом донести, что место, которое назначено для расположения резерва, обстреливалось всю ночь шрапнельным огнем, а также я ожидаю, что японцы и ночью поведут атаку, а потому желал иметь свежий, неутомленный резерв. В настоящее время японцы действуют строго по рецепту Зауэра — на удочку им достаточно и резерва генерала Горбатовского». (Подлинная записка в приложения № 20, тетрадь от 8 августа 1904 г.). Ни в какие объяснения по этому предмету ни устно, ни письменно, он, обвиняемый, не входил, да и сам генерал Смирнов ничего не говорил ему, обвиняемому, по поводу отправки резерва. Идти вместе с резервом он, обвиняемый, не считал себя обязанным, так как резерв шел не в бой, а только менял место своего расположения, причем, составляя там резерв генерала Горбатовского (начальника обороны восточного фронта), выходил из-под его, обвиняемого, командования. Из имеющейся в приложениях к делу записки генерала Смирнова к генералу Фоку видно, что генерал Смирнов просил выслать к Питательному погребу за лит. А два батальона 14-го полка (приложение № 20, тетрадь от 8 августа 1904 г.).

Пятидневный штурм (с 6 по 10 августа включительно) японцами укреплений восточного фронта потребовал такого напряжения сил гарнизона, что весь общий резерв введен был в боевую линию, и генерал-лейтенант Фок остался лишь номинально его начальником. Образованный впоследствии резерв назывался «резервом коменданта» и находился в непосредственном подчинения у последнего. Оставаясь фактически не у дел, в смысле боевой роли, с 8 августа до назначения своего 3 декабря 1904 г., за смертью генерал-лейтенанта Кондратенко, начальником сухопутной обороны крепости, генерал-лейтенант Фок постоянно посещал форты и укрепления атакованных фортов крепости. [638]

Результаты своих наблюдений он излагал в особого рода «заметках». Ознакомление с ними приводит к следующим выводам:

1) писались они собственноручно генералом Фоком и затем отпечатывались на пишущей машине или литографским способом;

2) предназначались они для рассылки начальствующим лицам, имена которых обозначались на оригинале «заметок», а именно: генералам Стесселю, Кондратенко, Горбатовскому, Белому, Никитину, полковникам Ирману, Григоренко, подполковникам Науменко, Гандурину, а также в штабы: укрепленного района и крепости; 3) содержание «заметок» касается главным образом разного рода усмотренных автором их недочетов обороны и желательных, с его точки зрения, для устранения их мероприятий.

Проходя, таким образом, через значительное число рук, «заметки» эти, как видно из данных предварительного следствия, читались не только начальствующими лицами, для которых предназначались, но и другими офицерами, и даже нижними чинами. Между тем содержание заметок генерал-лейтенанта Фока, писавшихся в насмешливом и резком тоне, кроме указаний на недочеты в обороне, очень часто заключало в себе несправедливую критику действий лиц, руководивших обороной крепости, выставляло их бездарными и бросало иногда даже тень на их доброе имя. Вследствие сего некоторые из оскорбленных генералом Фоком лиц вошли даже по команде с ходатайством об ограждении их личных интересов и интересов обороны, ибо «заметки» эти подрывали авторитет начальников и дисциплину. Так, командир 2-й бригады 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Церпицкий (умер в Порт-Артуре от раны, полученной в ноябре месяце 1904 года, в дни штурма японцами Высокой горы), ознакомившись с заметкой генерал-лейтенанта Фока от 16 августа и приняв содержащееся в ней выражение: «Вновь я посетил Ляотешань. Воздух несколько очистился, падаль поубрана...» на свой счет, обратился, надо полагать, к генералу Кондратенко с письмом, в котором, объясняя, между прочим, что «никакого стремления уходить с Ляотешаня» у него не было, а было желание отстоять его до крайности, почему все окопы, указанные сделать Зедгенидзе, делались и делаются только для этой цели, «заявляет, что считает личным для себя оскорблением допущенную генералом Фоком фразу в начале заметок, нисколько им не заслуженную». [639]

Равным образом и командир 1-й бригады той же дивизии генерал-майор Горбатовский, бывший в дни августовских штурмов начальником обороны восточного фронта, ознакомившись случайно с заметками генерал-лейтенанта Фока от 10 августа, почел себя обиженным содержащейся в ней критикою действий его как начальника оборонительного отдела и вошел к командующему 7-ю дивизией, генерал-майору Кондратенко с рапортом от 30 августа за № 43, в котором, возражая по пунктам на касающиеся его замечания генерал-лейтенанта Фока, между прочим, писал: «...Нельзя же в самом деле писать неосновательные, неправдивые заметки официального характера, которые создаются лишь для того, чтобы другого обдать грязью, а самому прослыть за человека, страдающего за родное дело...»

Спрошенный при следствий в качестве свидетеля по поводу этого рапорта генерал-майор Горбатовский, ссылаясь на вышеуказанную заметку генерал-лейтенанта Фока и на свою переписку с ним, показал, что считает его виновником отозвания своего с восточного фронта и злым гением Артура, который своими заметками всех между собою ссорил.

В том же духе отозвались о заметках генерал-лейтенанта Фока спрошенные в качестве свидетелей: бывший комендант крепости Порт-Артур генерал-лейтенант Смирнов; бывший командир 4-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады и начальник обороны северного фронта генерал-майор Ирман; бывший командир 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка и начальник обороны западного фронта, Свиты его величества генерал-майор Семенов; бывший начальник штаба крепости Порт-Артур Генерального штаба полковник Хвостов; бывший командир порта «Артур», контр-адмирал Григорович и инженер-капитаны фон Шварц и Родионов.

Спрошенные при следствии в качестве обвиняемых, бывшие начальник 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-лейтенант Фок и бывший начальник укрепленного Квантун-ского района генералгадъютант, ныне уволенный от службы генерал-лейтенант Стессель, не признавая себя виновными в предъявленных к ним обвинениях: первому в том, что рассылавшимися в период осады различным начальствующим лицам своими заметками, содержащими во многих случаях критику действий начальствующих лиц, он подрывал к ним доверие и колебал в войсках веру в возможность и необходимость держаться в [640] укреплениях до последней крайности, т. е. умирать в них, но не уступать врагу, а, напротив того, указывал на необходимость очищать укрепления и форты, как только защита их требовала больших жертв; а второму — в том, что, получая заметки генерал-лейтенанта Фока относительно действий различных начальствующих лиц и зная, что такие заметки, посылаемые многим лицам, могли доходить и до войск гарнизона и что в этих заметках помещаются совершенно несправедливые и весьма оскорбительные выражения для лиц, ведущих оборону крепости, он, генерал-лейтенант Стессель, не принял мер к прекращению этих заметок, вызывавших справедливое негодование затронутых начальников и сеявших вражду между ними и генерал-лейтенантом Фоком и тем самым подрывавших дружную и согласную работу по обороне крепости, — объяснили:

Генерал-лейтенант Фок, — что заметки его вызваны были необходимостью помочь генерал-майору Кондратенко в исполнении им его служебных обязанностей обнаружением различных недостатков на позициях и указанием мер для их устранения. Генерал Кондратенко сам иногда просил его, обвиняемого, поехать посмотреть, результатом чего и явились заметки. Из начальствующих лиц он, обвиняемый, посылал свои заметки: генералу Кондратенко — все; генералу Стесселю — все важные; генералу Никитину — все, посылавшиеся генералу Стесселю; некоторые заметки, касавшиеся отдаленных частей и участков — генералу Горбатовскому, коменданту крепости и другим. Заметки эти принимались генералами Стесселем и Кондратенко и по ним делались распоряжения. Если бы они приносили вред, то начальство или сделало бы ему, обвиняемому, замечание за них, или запретило бы их вовсе писать. Между тем ими пользовались до конца осады, и генералы Стессель, и Кондратенко его за них благодарили. Что касается заметок, может быть, резких, например той, где он, обвиняемый, называет начальника инженеров крепости как бы исполняющим обязанности вахтера, то резкость была им допущена по необходимости, чтобы обратить внимание генерал-лейтенанта Стесселя на незначительное с виду, но очень важное по существу обстоятельство. Вопрос о том, когда и при каких обстоятельствах следует защищать укрепления и позиции, по глубокому его, обвиняемого, убеждению, разрешается в том смысле, что удерживать их надлежит до последней крайности, но не дожидаться, пока люди сами побегут от невозможности держаться, [641] как это было на Дагушане и при защите Угловых гор. Подробно эти взгляды изложены им, обвиняемым, в заметке 24 сентября, но они изложены только для начальствующих лиц, подчиненным же всегда внушалось, что в каком бы отчаянном положения они ни находились, они должны держаться и умирать, пока не получат приказания оставить позицию.

Генерал-адъютант Стессель, — что генерал Фок — старый боевой офицер, человек отлично храбрый, преданный военной службе, зорко следящий за внутренним состоянием человека. Все его заметки клонились к пользе. Заметки эти препровождались ему, обвиняемому, генералам Кондратенко и Смирнову и, может быть, Никитину и Рейсу. Попасть к младшим чинам они не могли. По поводу некоторых замечаний он, обвиняемый, говорил генералу Фоку, что есть резкие выражения, но никаких дисциплинарных мер против этого не принимал, так как с некоторыми взглядами генерал-лейтенанта Фока он, обвиняемый, был согласен, а относительно других, с которыми не соглашался, говорил с генералом Фоком только в разговоре.

III. Отозвание генерал-лейтенанта Стесселя из крепости Порт-Артур

Приказом наместника его императорского величества на Дальнем Востоке от 12 марта 1904 года за № 239 на командира 3-го Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенанта Стесселя временно возложено было по высочайшему повелению руководство сухопутной обороной района Порт-Артур — Кинчжоу с подчинением ему коменданта крепости Порт-Артур и всех войск, в этом районе расположенных, и предоставлением ему, по званию начальника обороны Квантунского укрепленного района, прав и обязанностей командира отдельного корпуса в военное время, но с непосредственным подчинением его командующему Маньчжурской армией. Такое временное подчинение крепости начальнику полевых войск, несомненно, имело целью придать большое единство действиям при обороне всего Квантунского полуострова и должно было прекратиться с отступлением полевых войск в район крепости, так как закон, возлагая на коменданта крепости чрезвычайную ответственность за оборону ее, дает ему полную самостоятельность и обширные права, безусловно необходимые [642] для успешного исполнения возлагающейся на него задачи. (Положение об управлении крепостями. Прик. по воен. вед. 1901 г. JNS 358). О таковом восстановлении прав коменданта с момента фактического упразднения Квантунского укрепленного района не было оговорено в приказе наместника его императорского величества на Дальнем Востоке от 12 марта 1904 года № 239, вследствие чего генерал-лейтенант Стессель и по отступлении полевых войск в район крепости остался высшим ее начальником. Однако доклады, по поручению коменданта крепости, генерал-лейтенанта Смирнова, Генерального штаба подполковника Гурко и капитана Одинцова вызвали у командующего Маньчжурской армией, генерал-адъютанта Куропаткина, сомнение в соответствии генерала Стесселя своему положению, почему и по соглашению с наместником генерал-адъютант Куропаткин, сначала телеграммой от 5 июня 1904 года, повторенной 17 того же июня, а затем письмом от 19 июня предложил генералу Стесселю сдать командование в крепости Порт-Артур коменданту ее, а самому прибыть избранным им путем в Маньчжурскую армию. Копии указанных телеграмм отправлены были, для сведения, коменданту крепости, но таковым получены не были; телеграммы отправлялись через Чифу и Инкоу, но через кого именно — неизвестно.

Генерал-лейтенант Стессель приказания командующего армией — сдать командование генерал-лейтенанту Смирнову и выехать из Порт-Артура не исполнил, а 21 июня отправил генерал-адъютанту Куропаткину письмо, в котором, прося его оставить в крепости в прежнем положении, выставил себя душою обороны ее и доказывал, что ему невозможно сдать командование. По получении этого письма со стороны генерал-адъютанта Куропаткина дальнейших попыток к отозванию генерала Стесселя не было сделано, и последний оставался главным руководителем обороны крепости до сдачи ее японцам.

Спрошенный при следствии в качестве обвиняемого и не признавая себя виновным в удержании за собою командования крепостью Порт-Артур, вопреки распоряжения начальства, генерал-адъютант Стессель объяснил, что телеграмм генерал-адъютанта Куропаткина от 5 и 17 июня он не получал, а письмо его от 19 июня получил; на это письмо он 21 того же июня ответил, что выехать ему из Порт-Артура в то время трудно было, что выезд его дурно повлияет на войска и ближайших его сотрудников, генералов [643] Фока, Кондратенко и Никитина. Не получив на свое письмо ответа, а неоднократно получив затем в августе и сентябре месяцах телеграммы генерала Куропаткина с выражением лично ему и войскам благодарности за многочисленные бои, он, генерал Стессель, утвердился в том мнении, что отозвание его отменено.

В приложенном к делу письме генерала Стесселя от 21 июня, между прочим, выражено, что генерал Стессель лично неоднократно просил наместника разрешить ему выехать к корпусу, когда это еще возможно было, но наместник ему постоянно отказывал, и что если генерал Куропаткин все же признает отъезд его из крепости необходимым, то он, генерал Стессель, сочтет долгом принять все меры к выполнению этого требования.

Показаниями допрошенных свидетелей установлено следующее:

Подполковник Гурко и капитан Одинцов подтвердили, что комендант крепости, генерал Смирнов, поручил им додоложить командующему армией, а первому из них — и наместнику, о прениях, существовавших между генералом Смирновым и генералом Стесселем, о том, что генерал Стессель вмешивается в распоряжения коменданта, а также высказал мнение о генерале Стес-селе, как о человеке трусливом и неспособном вести дело обороны; поручение это они, подполковник Гурко и капитан Одинцов, исполнили: первый — 17 мая, а второй — 4 июня.

Генерал-адъютант Куропаткин показал, что первая телеграмма о передаче командования в крепости коменданту была отправлена генералу Стесселю 5 июня, когда порт Инкоу был еще в наших руках и наши миноносцы ходили из Порт-Артура в Инкоу и обратно; с 12 июля, с отступлением от Дашичао, Маньчжурская армия была отрезана от Порт-Артура и потому сообщение являлось чисто случайным. К ответному письму генерала Стесселя он, генерал Куропаткин, отнесся с доверием, доложил содержание его наместнику и уже более не настаивал на отозвании генерала Стесселя, который, как показали последующие события, оправдал оставление его в крепости, действуя дружно с генералами Кондратенко и Фоком, что подтверждало обладание им необходимым авторитетом. Оставление генерала Стесселя в Порт-Артуре вполне одобрил и наместник, признавший прибытие генерала Стесселя к армии после потери Инкоу невозможным. [644]

Генерал-адъютант Алексеев удостоверил, что, получив 3 июня 1904 года, вследствие своего запроса, телеграмму от адмирала Витгефта с неблагоприятным отзывом о генерале Стесселе, он немедленно сообщил о том генералу Куропаткину, выразив вместе с тем согласие на отозвание генерала Стесселя из Порт-Артура. О действительном отозвании генерала Стесселя ему генерал Куропаткин не доносил, но он не предполагал, чтобы в таком важном деле могло последовать изменение; он, генерал-адъютант Алексеев, признает себя виновным в недосмотре в этом случае.

Бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс удостоверил, что телеграмму генерала Куропаткина от 5 июня дешифровал он, а эта телеграмма потом передана была генералу Стесселю.

Наконец, по словам генерал-лейтенанта Смирнова, он никаких телеграмм от генерала Куропаткина о передаче ему командования в крепости не получал.

IV. О деятельности в Порт-Артуре генерал-адъютанта Стесселя

Приказом наместника его императорского величества на Дальнем Востоке от 12 марта 1904 года № 289 коренным образом изменены были устанавливаемые положением об управлении крепостями командные отношения между начальником укрепленного Квантунского района, генерал-лейтенантом Стесселем, и комендантом крепости Порт-Артур, генерал-лейтенантом Смирновым, и объем прав последнего. Такое изменение их не могло не отразиться и на обязанностях означенных лиц, и на самом характера их. Посему, в видах объединения и урегулирования власти в Порт-Артуре и в пределах его эспланады, наместником 14 апреля 1904 года отдан был приказ № 339, которым подтверждалось к неуклонному исполнению следующее:

1) Так как внутренний порядок в крепости и ее районе (от Сяо-Биндао до бухты 10 кораблей) устанавливается и поддерживается властью коменданта крепости и находится на его ответственности, то местная администрация, городская полиция и чины надзора пограничной стражи на основании ст. 77 положения об управлении крепостями поступают в полное его подчинение и исполняют все его распоряжения. [645]

2) В видах устранения из крепости неблагонадежных жителей и прекращения сношений с внешним миром на основании статей 79 и 80 коменданту принадлежит исключительное право разрешения проживания в городе, а равно и удаление из него тех, кои признаются нежелательными для пребывания в пределах крепостного района, равно и задержания лиц, неблагонадежность коих будет признана.

3) Ему же принадлежит и право разрешения въезда в город лицам не военного звания, а также запрещение покидать город лицам, проживание которых в крепости признается необходимым или полезным (ремесленники, мастеровые и т. п.).

4) Вывоз из города и крепостного района тех или других продуктов, фабрикатов и вообще предметов потребления может быть делаем только с разрешения коменданта крепости.

5) Общий санитарный надзор в пределах города и верков крепости вверяется коменданту крепости.

6) Установление цен на съестные припасы и вообще на предметы первой необходимости (фураж, дрова, уголь и пр.) предоставляется ему же.

Из показания бывшего коменданта крепости Порт-Артур генерал-лейтенанта Смирнова видно, что приказ этот отдан был вследствие доклада генерал-адъютанту Алексееву лиц гражданского управления о вмешательстве генерал-лейтенанта Стессе-ля в сферу их деятельности, производящем недоразумения и вредящем жизни и делам города.

Однако с изданием приказа № 339 и отъездом наместника из Порт-Артура взаимные отношения трех наиболее крупных представителей власти в Порт-Артуре — начальника укрепленного района генерал-лейтенанта Стесселя, коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова и гражданского комиссара Квантунской области и председателя городского совета подполковника Вершинина не только не стали нормальными, но постепенно ухудшались.

По показанию бывшего начальника штаба крепости Порт-Артур полковника Хвостова, генерал-лейтенант Стессель истолковал вышеприведенный приказ № 339 в том смысле, что приказ этот отдан с целью подтвердить коменданту крепости его обязанности и что «власть, принадлежащая младшему, — принадлежит всецело и старшему начальнику, почему все права, предоставленные приказом коменданту крепости, принадлежат и ему, [646] генералу Стесселю, как старшему начальнику». Этот свой взгляд генерал-лейтенант Стессель высказал вполне определенно в письме генералу Смирнову по поводу одного случая, когда он, свидетель, полковник Хвостов, ссылаясь на приказ № 339, не выдал разрешения одному офицеру на вывоз из Порт-Артура продовольственных продуктов. Руководствуясь таким взглядом, генерал Стессель не стеснялся впоследствии публично заявлять, что он «упразднит коменданта».

Спрошенные в качестве свидетелей, генерал-лейтенант Смирнов и подполковник Вершинин указывают, каждый отдельно, на целый ряд случаев вмешательства генерал-лейтенанта Стесселя в пределы их прав и обязанностей, отмены их распоряжений и игнорировании таковых. Обобщая этот разнообразный фактический материал, можно установить две главные категории фактов в деятельности генерал-лейтенанта Стесселя: вмешательство его в распоряжения коменданта крепости и вмешательство его в дела гражданского управления Порт-Артура и пренебрежение интересами последнего и подведомственного ему населения.

Первая из указанных категорий в свою очередь распадается на следующие отделы:

1) По части интендантской: вмешательство генерал-лейтенанта Стесселя в деятельность генерал лейтенанта Смирнова выражалось в объявлении им приказами по району размеров суточной дачи и способа довольствия, что делалось и комендантом крепости; в самовольном пользовании всеми средствами и запасами крепости, нарушавшем соображения и расчеты коменданта ее, и в отдаче своих распоряжений непосредственно крепостному интенданту, подполковнику Достовалову. Примерами подобного рода случаев указывается на то, что генерал-лейтенант Стессель приказал увеличить дачу крупы с 24 золотников до 32 и отменил отданное генерал-лейтенантом Смирновым подполковнику Достовалову приказание выделывать крупу из овса.

Подполковник Достовалов, подтверждая эти факты, между прочим показал, что согласно штату, утвержденному наместником его императорского величества на Дальнем Востоке, объявленному в приказе по крепости № 476, он именовался интендантом крепости Порт-Артур и укрепленного района, почему считал себя подчиненным и генерал-лейтенанту Стесселю, и генерал-лейтенанту Смирнову. [647]

2) По части инженерной: подчинил инженерные войска генерал-майору Кондратенко, указывал места жительства инженерным офицерам, отдавал начальнику инженеров крепости полковнику Григоренко, помимо генерал-лейтенанта Смирнова, приказания относительно отпуска строительных материалов и шанцевого инструмента.

3) По части артиллерийской: назначил бывшего начальника артиллерии 3-го Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенанта Никитина начальником всей полевой артиллерии, без подчинения его коменданту крепости, отдавал непосредственно начальнику артиллерии крепости, генерал-майору Белому, распоряжения относительно распределения орудий и снарядов. Так, генерал-лейтенант Стессель отменил распоряжение генерал-лейтенанта Смирнова передвинуть 120-дюймовую пушку на колесном лафете для обстреливания неприятельских блиндажей на Куинсане. В половине октября (числа 13-го или 14-го) генерал-лейтенант Стессель приказал генерал-майору Белому (помимо генерала Смирнова) с заходом солнца открыть огонь с северовосточного фронта, предполагая, что японцы поведут штурм. Но штурма не было, и вследствие такого необдуманного распоряжения было бесполезно истрачено несколько тысяч снарядов.

4) По части санитарной: отменил распоряжение генерал-лейтенанта Смирнова о переводе так называемой Дальнинской больницы в казармы 28-го полка и его распоряжение о занятии околотками{366} некоторых частей казарм 10-го полка; назначил бывшего корпусного врача 3-го Сибирского армейского корпуса статского советника Рябинина заведующим медицинской частью, а потом и инспектором госпиталей без подчинения его коменданту и отдавал ему непосредственно распоряжения.

5) По части внутреннего распорядка: удалил крепостную жандармскую команду из крепости на Ляотешань; приостановил издание газеты «Новый край»; воспретил корреспонденту названной газеты г. Кожину выезд из крепости и лишил его звания корреспондента; исключил из службы брандмейстера Порт-Артурской команды Вейканена; разрешал самостоятельно выезд из крепости и вывоз из нее продуктов; отдавал приказания непосредственно полицмейстеру и гражданскому комиссару и воспрещал отправку телеграмм без ведома штаба укрепленного района. [648]

6) По части руководства делами обороны: предписал прекратить работы по оборудованию 2-й и 3-й линий обороны; удалил генерал-майора Церпицкого от командования левым флангом обороны, без сношения с комендантом; назначил генерал-лейтенанта Фока начальником сухопутной обороны крепости и, вопреки распоряжению коменданта же, без ведома и согласия последнего, приказал генералу Фоку очистить форт № 11 и батарею Б, и, наконец, приказал представлять себе на утверждение журналы совета обороны.

Вместе с тем генерал-лейтенант Смирнов свидетельствует, что генерал-лейтенант Стессель не стеснялся формой, в которой отдавал ему, свидетелю, свои распоряжения и отменял его, свидетеля, распоряжения. Так, приказом по крепости от 14 апреля 1904 г. № 317 он, генерал-лейтенант Смирнов, установил обязательство закрывать во всех домах огни в окнах и на балконах, обращенных к морскому фронту, дабы по этим огням неприятельские миноносцы и брандеры не могли ориентироваться. Все население крепости строго соблюдало это требование; огни не закрывались только в доме генерала Стесселя. Когда же через жандармов сделано было домашним генерала Стесселя напоминание о том, генерал Стессель пригрозил начальнику жандармской команды, ротмистру князю Микеладзе, посадить его под арест и продолжал держать огни в своем доме открытыми.

Такое отношение генерала Стесселя к распоряжениям коменданта крепости породило то, что все недовольные им обращались к генералу Стесселю, рассчитывая на его поддержку. Так, подполковник Невядомский, будучи назначен приказом свидетеля от 13 мая 1904 г. № 373 председателем комиссии по освидетельствованию опротестованных нижних чинов и не желая нести этот труд, обратился непосредственно или через других лиц к генералу Стесселю с просьбой отменить распоряжение свидетеля, что и было им сделано.

Вообще генерал-лейтенант Стессель не стеснялся без спроса и ведома свидетеля как коменданта крепости выкомандировывать подчиненных последнему лиц. Так, полицмейстер города Порт-Артур Тауц просил его, свидетеля, снять с него временно обязанности полицмейстера и позволить ему составить партизанский отряд, с которым и отправиться на передовые позиции. В этой просьбе Тауцу было отказано. Тогда недели через две он обратился с той же просьбой непосредственно к генералу Стесселю, [649] который и удовлетворил ее, не уведомив даже об этом его, свидетеля.

Об избрании командира 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковника Рейса на должность начальника штаба укрепленного района генерал-лейтенант Стессель также не счел нужным уведомить свидетеля.

Наилучшей, по мнению генерал-лейтенанта Смирнова, иллюстрацией отношений генерал-лейтенанта Стесселя к нему лично и к делу подготовки крепости к обороне вообще служит следующее обстоятельство. Когда сообщение Порт-Артура с Маньчжурскою армией было прервано, то большинство жителей поспешило взять из Русско-Китайского банка свои вклады, вследствие чего фактически не представлялось возможным использовать кредит обороны, находившийся тогда в банке в размере 200 тысяч рублей. Между тем в корпусном казначействе 3-го Сибирского армейского корпуса находилось тогда наличными деньгами более 1 200 000 рублей. Наличные деньги нужны были для ежедневной расплаты с рабочими-китайцами, состав которых ежесуточно менялся. Вследствие этого свидетель поручил начальнику инженеров крепости полковнику Григоренко отправиться к генералу Стесселю и просить его о ссуде 50 000 рублей из сумм корпусного казначейства. Генерал Стессель полковнику Григоренко в этом отказал. Тогда свидетель лично отправился к генералу Стесселю и изложил ему крайнюю необходимость для крепости в этой сумме. Генерал Стессель вторично отказал без всяких мотивов отказа и лишь прибавил, что деньги эти принадлежат 3-му Сибирскому корпусу и должны при нем остаться. На заявление свидетеля, что он вынужден будет приостановить работы на укреплениях, генерал-лейтенант Стессель ответил, что это не его дело. Только через посредничество генерал-майора Кондратенко удалось свидетелю получить несколько десятков тысяч рублей из корпусного казначейства, а затем явилась возможность черпать понемногу средства из банка. В общем, хотя денежный кризис и миновал, и работы не прекращались, но все-таки приходилось сдерживаться в размере ведения их.

Особого внимания заслуживает отмена генерал-лейтенантом Стесселем работ по укреплению 2-й и 3-й оборонительных линий.

По показанию бывшего начальника штаба крепости Порт-Артур полковника Хвостова комендант крепости генерал-лейтенант [650] Смирнов придавал особо важное значение своевременной подготовке 2-й и 3-й линий обороны. Работы на них начаты были в сентябре, но по недостатку рабочих велись довольно медленно. Однако и при таком успехе их они могли быть закончены к половине декабря. Но генерала Стесселя убедили в том, что комендант напрасно лишь утомляет людей этой работой, почему в ноябре месяце им и было дано предписание генерал-лейтенант Смирнову прекратить работы по устройству 2-й и 3-й линий. Однако некоторое время работы еще продолжались тайком, по ночам, причем он, свидетель, давал рабочих на эти линии на свой страх.

Заведовавший работами по укреплению 2-й оборонительной линии инженер-капитан Родионов показал, что слышал от генерал Смирнова, чаще других посещавшего эту позицию, что она его «детище», что на ней он будет обороняться с моряками, как народом более сильным; при этом генерал Смирнов комбинировал оборону позиции на всякий случай, при наличии и взятии у нас некоторых пунктов главной оборонительной линии. Генерал-лейтенант Стессель был на позиции всего два-три раза.

Наконец, генерал-лейтенант Смирнов показал, что производство работ по обороне он распределил следующим образом: восстановление верков и блиндажей 1-й линии должно было вестись войсками этой линии с помощью войск частного резерва; работы на 2-й линии — войсками частного резерва при помощи войск общего резерва и, наконец, возведение укреплений 3-й линии — войсками общего резерва. Между тем генерал-лейтенант Стессель, помимо его, свидетеля, отдал приказание контр-адмиралу Вирену отправить из морского резерва на Западный фронт 300 моряков для работ на Высокой и Плоской горах. Такое вмешательство генерала Стесселя нарушило весь порядок работ и ослабило как самые работы на 3-й линии, так и временно — силы общего резерва, который предназначался генералом Смирновым для отбития штурмов на Восточном фронте. Впоследствии, при содействии генерал-майора Кондратенко, 200 моряков удалось вернуть с западного фронта на восточный.

В начале ноября свидетель получил от генерал-лейтенанта Стесселя предписание, которым запрещалось производить работы на 2-й и 3-й линиях и вместо того предлагалось посылать людей общего резерва для работ на 1-ю линию. Оборона крепости с переходом на 2-ю, а затем и на 3-ю линию была для генерала Стесселя [651] крайне несимпатична, так как с перенесением обороны на эти линии все здания Старого города подвергались обстрелу и негде было скрыться от опасности. Хотя он, свидетель, и исполнил предписание генерал-адъютанта Стесселя относительно посылки рабочих на 1-ю линию, но работ на 3-й линии не прерывал, и к началу декабря почти вполне их закончил. Особое внимание он, свидетель, уделял 3-й линии, где были поставлены орудия, принадлежавшие флоту, и где отлично разбитые редуты и глубокие траншеи он имел в виду поручить защите исключительно моряков, назначив начальником обороны 3-й линии контрадмирала Вирена, о чем последний и был предупрежден им еще в сентябре.

Вмешательство генерал-лейтенанта Стесселя в дела гражданского управления, по показанию бывшего гражданского комиссара Квантунской области и председателя городского совета в Порт-Артуре подполковника Вершинина выразилось, между прочим, в следующих фактах: будучи еще комендантом крепости Порт-Артур, генерал-лейтенант Стессель, приказом от 20 февраля 1904 г. № 152, освободил жителей города на время осадного положения от разных городских платежей, а также и от арендной платы за городские фанзы (распоряжением наместника платежи эти были восстановлены); приказом от 29 февраля 1904 года № 190 объявлена повышенная такса на кушанья и напитки в ресторанах города; также изменена такса для извозчиков; приказом от 31 января 1904 г. № 47 предписано домовладельцам впредь до организации ассенизационного обоза рыть ямы для свалки нечистот. Будучи начальником укрепленного Квантунской) района, генерал-лейтенант Стессель взял в свое ведение городскую паровую прачечную, учредил в ней свой надзор, вследствие чего пользование ею стадо затруднительно, а в октябре приказал здание прачечной взорвать; во время бомбардировок города воспретил закрывать магазины; выселял владельцев и жильцов из частных домов без всякого внимания к их нуждам; приказал свидетелю принять в командование одну из передовых батарей и назначил всех начальников участков области на должности в войсках без предварительного сношения с свидетелем, вследствие чего начальники участков оставили свои должности, не сдав дел и не представив отчетов. Затем свидетель приводит несколько фактов грубого обращения генерал-адъютанта Стесселя как с ним лично, так и с обывателями города Порт-Артур. Заявляя, что такое [652] отношение высшего военного начальника к гражданской администрации не могло не отразиться на отношении войск к гражданскому населению и на отношении самого населения к делу обороны, подполковник Вершинин свидетельствует, что таковое отношение не вызывалось обстоятельствами, ибо городское население, считая себя обеспеченным в своих нуждах, все свои силы, все средства и всю энергию беззаветно предоставляло в течение всей осады общему делу — защите крепости.

Спрошенные по содержанию изложенных фактов при следствии в качестве обвиняемых бывший начальник укрепленного Квантунского района генерал-адъютант Стессель и бывший начальник штаба укрепленного Квантунского района генерал-майор Рейс, не признавая себя виновными в предъявленных к ним обвинениях:

первому — в том, что, оставшись самовольно в Порт-Артуре, он, генерал-адъютант Стессель, в нарушение приказа наместника его императорского величества на Дальнем Востоке от 14 апреля 1904. г. № 339, разъяснявшего права коменданта крепости, позволял себе вмешиваться в распоряжения коменданта по гражданской части в явный ущерб населению, вызывая своим несправедливым к нему отношением и грубостью недовольство, которое не могло способствовать, особенно в среде с образованием, к подъему патриотизма до самопожертвования, а возбуждало, напротив, ропот; в том, что совершенно произвольно, без законного основания, изменял и отменял распоряжения младших начальников и, таким образом, вносил полную неопределенность в отношении административных лиц и учреждений, что не могло не отразиться вредно на деле обороны;

и второму — в том, что, исполняя приказания начальника укрепленного района, явно нарушавшие существующие узаконения и превышавшие власть его, он, обвиняемый, не докладывал своему начальнику соответствующие статьи законов и положения о крепостях, как того требует смысл узаконений, определяющих обязанности начальников штабов, — объяснили.

Генерал-адъютант Стессель что, будучи в силу приказа наместника оставлен по высочайшему повелению в Порт-Артуре старшим начальником с подчинением ему коменданта, он, обвиняемый, считал, что все предоставленное младшему предоставлено и старшему. Ввиду этого он и отдавал распоряжения непосредственно. Он, обвиняемый, часто говорил генералу Смирнову, [653] что обязанности их сходятся; он даже хотел, чтобы генерал Смирнов был его помощником, но, по совету генерала Кондратенко, от этого отказался. Поступал же как комендант потому, что был таковым по существу. Вмешательство свое, иногда в кажущиеся мелочи, он, обвиняемый, объясняет тем, что в то время мелочи эти были важны, к тому же все к нему обращались, и часто сам генерал Смирнов посылал к нему за разрешением. Что касается ущерба населения и грубости с ним, то он, обвиняемый, признает, что, может быть, кого-нибудь и выругал, и взыскал, но делал это по необходимости, в ущерб же населению никогда не действовал. В частности, обвиняемый объяснил, что распоряжение коменданта о Дальнинской больнице отменил потому, что для нее было отведено лучшее помещение, чем казармы 28-го полка, — Пушкинская школа; в казармы 10-го полка, занятые околотками, перевел 9-й госпиталь только в ноябре, после падения Высокой горы, когда здание госпиталя в Новом городе было все разбито; на 2-й линии обороны работы были приостановлены потому, что необходимо было немедленно укрепить 1-ю линию, так как японцы, атакуя Китайскую стенку, прорвались и были остановлены только 14-м полком; таково было мнение и генерала Кондратенко; жандармскую команду отправил на Ляотешань потому, что признавал присутствие жандармов на фортах бесполезным, а весьма полезным в местности Ляотешаня, у дер. Белинцзы, где постоянно прибрежные китайцы выходили в море.

Генерал-майор Рейс — что случаи вторжения генерал-адъютанта Стесселя в сферу прав коменданта действительно были, но они объясняются отсутствием регламентации отношений между начальником укрепленного района и комендантом крепости, и так как приказ наместника от 14 апреля 1904 г. за № 339 был известен генералу Стесселю, то он напоминать о нем считал излишним.

Ограничив, а по некоторым вопросам совершенно отстранив коменданта и приняв на себя обязанности его, генерал-адъютант Стессель оказывал вместе с тем бездействие власти в вопросах существенно важных для обороны относительно увеличения и улучшения средств питания гарнизона, а именно: 1) не использовал своевременно в возможной мере местных средств Кван-тунского полуострова, разрешив производство реквизиции лишь с 15 мая 1904 г., когда северная часть полуострова была уже в [654] руках неприятеля и когда после поражения нашего под Кинч-жоу содействие нам китайцев не могло не уменьшиться; 2) во время осады в недостаточной степени заботился об улучшения питания гарнизона, несмотря на заявление о сем коменданта, а именно: а) не пополнил запаса овощей, несмотря на то что имел к тому возможность; б) не принял мер к правильному производству реквизиции лошадей, предусмотренной мобилизационным расписанием, и к увеличению в крепости числа голов скота, и в) не утверждал представлений коменданта об увеличении выдачи конины в конце осады крепости, когда это увеличение обусловливалось необходимостью поддержать физические силы истомленного гарнизона и бороться против цинги.

По данным предварительного следствия обстоятельства эти представляются в следующем виде:

Крепостной контролер, надворный советник Успенский показал, что ко дню прекращения сообщения крепости с Маньчжурскою армией в крепостном интендантстве было запасов (для гарнизона 40 тысяч человек): муки и сухарей примерно на 10 месяцев, крупы — на 4 месяца, солонины до 20 тысяч пудов и несколько сот голов скота. Квантунский полуостров далеко не был использован для приобретения у населения всего, что могло послужить довольствию войск, в особенности не были использованы северные участки полуострова, в которых, по заявлению начальника участка капитана Павловского, было много скота. Против покупки у населения полуострова скота возражал комиссар по гражданской части подполковник Вершинин, который ссылаясь на указания, данные ему наместником, говорил, что этим можно разорить население, так как оно будет лишено возможности обрабатывать свои поля. Реквизиция была назначена с 15 мая и по ней было взято мало скота, до 700 голов крупного и до тысячи — мелкого скота; покупкой же его до 15 мая было приобретено более. До обложения крепости можно было бы, по мнению свидетеля, сделать запас овощей, достаточный для продолжительной обороны, но об этом своевременно не позаботились.

Бывший гражданский комиссар Квантунской области подполковник Вершинин показал, что спрос на скот предъявлен был войсками немедленно после начала военных действий, и он быстро выбирался около центров расположения войсковых частей. 6 февраля штаб крепости сделал распоряжение о сгоне до 500 голов скота в распоряжение крепостного интенданта. [655]

Так как приходилось для исполнения этого распоряжения забирать лишь оставшийся к этому времени скот, а не возбуждая крайнего неудовольствия в населении этого сделать было нельзя, то свидетель просил ограничиться в Порт-Артурском участке закупкой только мелкого скота, оставив крупный до окончания полевых работ. Просьба эта была, насколько помнит свидетель, уважена. Вместе с тем он полагает, что заготовка скота войсками в этот период не была бы особенно успешной, так как 24 апреля 1904 г. начальник 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, генерал-лейтенант Фок сделал распоряжение о том, чтобы со всех участков полуострова скот сгонялся на северо-восток от кинчжоуской позиции. В подтверждение этого распоряжения последовал приказ по укрепленному району от 26 апреля 1904 года за № 171.

При обсуждении этого вопроса со старшинами выяснилось, что продажей рабочего скота население будет обездолено, хотя через две недели, когда закончатся посевы, оно охотно пойдет навстречу нуждам русских войск. Докладом от 28 апреля за № 2396 все вышеизложенное свидетелем было представлено на благоусмотрение начальника укрепленного района, который приказом по району от 30 апреля за № 195 разрешал населению продавать лишь такое количество скота, которое оно признает нужным. 2 мая 1904 года последовал приказ по укрепленному району № 201, которым реквизиция скота назначалась с 15 мая, однако последняя имела место только в одном Порт-Артурском участке, так как за два дня до наступления назначенного для реквизиции срока вся остальная часть области была уже в руках неприятеля. Свидетель полагает, что реквизиция в Кинчжоуском участке, будь она произведена 15 мая, все равно не дала бы никаких результатов, так как еще 11 мая начальник Кинчжоуского участка доносил, что все розыски скота скупщиками его от войск и города остаются тщетными и что севернее Нангалина все уже начисто взято, даже мелкий скот. Начальникам участков было приказано при приближения неприятеля скот угонять, запасы продовольствия увозить и уничтожать. Начальник Кинчжоуского участка вполне это выполнил и очистил от скота и запасов всю полосу между нашими войсками и передовыми силами неприятеля. Грузы и скот при хозяевах, снабженных особыми квитанциями, он отправил в дер. Судятынь в тылу кинчжоуской позиции, где и производилась приемка, расценка и расплата. [656]

В отношении собственно реквизиции лошадей свидетель показал: 27 января 1904 года приказом наместника его императорского величества на Дальнем Востоке № 40 было указано, что при комплектовании войск лошадьми надлежит руководствоваться мобилизационным расписанием № 2; 29 января командующий войсками сообщил, что из этого расписания гражданскому управлению надлежит руководствоваться пунктами 26 и 27, но копии или выписки из них ни ранее, ни в этот раз прислано не было. Частной справкой было установлено, что мобилизационное расписание № 2 устанавливает комплектование войск лошадьми не на принципе военно-конской повинности, а путем реквизиции. Не имея этих сведений, гражданское управление не могло сделать предварительных распоряжений и не подготовило население и служащих. Вследствие этого к конскому набору путем реквизиции приступили с опозданием, без предварительной подготовки и без заранее выработанного плана. Доставка лошадей на сдаточные пункты производилась без маршрутов, довольствие их зависело от случайностей; население, не ознакомленное с сущностью этого набора, не только не способствовало ему, а наоборот, потребовались особые меры надзора и административного воздействия; туземная сельская администрация, пользуясь незнакомством населения с этой повинностью, не замедлила сделать из нее источник личных доходов. Первоначально население скрывало лошадей из опасения, что их отберут безвозмездно, но когда убедилось, что за каждую лошадь, независимо от ее качеств, выдается определенная сумма, то стало скрывать хороших лошадей и мулов и старалось сбыть плохих. Бороться с этим явлением можно было лишь при достаточном количестве административных агентов. По мобилизационному расписанию в помощь гражданской администрации надлежало назначить нижних чинов от войск. Но войска эту часть мобилизационного плана выполнили с большими отступлениями, а именно: начальник Бицзывоского участка получил троих нижних чинов вместо 16; начальник Годзялинского участка также троих вместо 22, а начальнику Порт-Артурского участка не было дано ни одного, хотя полагалось 18. При таких условиях из реквизиции лошадей китайцы извлекли значительные выгоды в ущерб интересам казны и особенно в ущерб качественному составу поставленных в войска лошадей. Реквизиция лошадей по мобилизационному расписанию должна была окончиться 31 января, [657] а закончилась: в Кинчжоу — 5 февраля, а в Порт-Артуре — 6 февраля.

В Кинчжоу было сдано войскам: лошадей — 138 и мулов — 37, в Порт-Артуре: лошадей — 394 и мулов — 55. Другими данными он, свидетель, не располагает, однако полагает, что число всех взятых по реквизиции лошадей и мулов превышает число их, установленное пунктом 27-м мобилизационного расписания.

Кроме того, в Бицзывоском участке 11 мая было приобретено по добровольному соглашению еще 70 лошадей, и в Порт-Артуре реквизировано еще 15 лошадей для артиллерии.

Невзирая на происходивший конский набор, войска продолжали забирать подводы для работ и тем способствовали туземцам уклоняться от него. Были случаи, когда от поставки лошадей в войска освобождал сам генерал-лейтенант Стессель, так, например, это было допущено в отношении пары лошадей купца Верещагина.

Бывший крепостной интендант подполковник Достовалов, подтверждая в общем изложенные выше факты, дополняет их следующими цифрами: в период времени от начала войны до тесного обложения крепости было заготовлено: через посредство подрядчиков выписано из Инкоу и Маньчжурии до 2000 голов скота и из них заготовлено 18 554 пуда солонины; по соглашению с владельцами и реквизиционным путем было приобретено: быков и коров — 2288, козлов и баранов — 2046, свиней — 237; прислано из Ляояна и Кинчжоу мяса — 3859 пудов; всего было выдано войскам 49 532 пуда мяса, считая в этом числе вес конины от убоя 1331 лошади. Мясных консервов было получено 442 442 порции. К 27 января 1904 года было: муки 127 287 пудов, зерна пшеницы 553 850 пудов, крупы и рису 60 644 пуда, сухарей 64 529 пудов; за время осады приобретено покупкой риса и изготовлено на мельнице: крупы пшеничной, овсяной и ячменной — 46 939 пудов. Фуража было заготовлено: овса — 193 937 пудов; ячменя — 159 388 пудов и перевезено из Дальнего — 113 616 пудов бобов. Сено заготовлялось попечением самих войск, бывшее же в Кинчжоу, Дальнем и Талиенване было перевезено в Порт-Артур до 13 мая. Для закупки продуктов с шаланд, заходивших в бухты, по распоряжению генерал-лейтенанта Стесселя было выдано капитану Павловскому 5 тысяч рублей в середине сентября. От капитана Павловского свидетель получил в конце ноября 420 пудов капусты, 20 пудов луку и 2 пуда чесноку. Более продуктов [658] от него не поступало, так как шаланды окончательно перестали заходить в бухты.

В заседании совета обороны 25 ноября 1904 года инженер-полковником Григоренко возбужден был вопрос об увеличении выдачи войскам конины, которая выдавалась по ½ фунта на человека два раза в неделю. Предлагая выдавать по ½ фунта на человека ежедневно, а больным в госпиталях по ½ фунта ежедневно, полковник Григоренко мотивировал это увеличение быстрым развитием цинги в войсках и даже в госпиталях.

Совет обороны единогласно решил этот вопрос в утвердительном смысле и определил: ввиду увеличивающейся заболеваемости среди нижних чинов и наступивших холодов выдавать на человека ежедневно по ½ чарки водки, ½ фунта конины и ½ фунта сухарей (из полковых запасов), сверх положенной дачи хлеба.

По поводу этого постановления генерал-адъютант Стессель в резолюции своей на журнале совета обороны 25 ноября изложил: «Относительно увеличения довольствия, все возможное будет сделано, но я предлагаю коменданту и начальникам дивизии строго проверить и требовать, чтобы не было получаемо довольствие на большее число людей, особенно это вредно отзывается на мясе — убой лошадей более требуемого изведет конский состав, а на чем же работать, на людях, что ли?».

Неосуществлением на деле со стороны генерал-лейтенанта Стесселя вышеприведенного постановления совета обороны 25 ноября генерал-лейтенант Смирнов объясняет быстрое развитие в войсках цинги.

Спрошенный при следствии в качестве обвиняемого генерал-адъютант Стессель, не признавая себя виновным в бездействии власти относительно увеличения и улучшения средств питания гарнизона, объяснил, что реквизиции приказано было производить задолго до Кинчжоуского боя и часть их была уже выполнена, но гражданский комиссар подполковник Вершинин сделал ему, обвиняемому, представление произвести реквизицию не ранее 15 мая, дабы не обездоливать китайцев и дать им возможность окончить полевые работы, на что он и согласился. Но события шли, и 13 мая была взята кинчжоуская позиция; севернее ее делать реквизиции было уже нельзя, а южнее делались и позже. Лошади принимались комиссией; никаких лошадей купцу Верещагину он, генерал-лейтенант Стессель, не освобождал. Все [659] запасы зелени — капуста, лук, чеснок, картофель — были взяты. Подвоз припасов китайцами морем был то больше, то меньше, но это не было следствием злоупотреблений. Китайцам аккуратно платили. Но иногда под предлогом подвоза припасов они являлись шпионами, для присмотра за ними жандармская команда была переведена в дер. Велинцзы. Крепость сдалась не по недостатку хлеба, а вследствие невозможности держаться после взятия Большего Орлиного Гнезда.

Понимая, что дешевая уступка японцам позиции при Кинч-жоу, а равно и отдача им без боя всех остальных позиций вплоть до Зеленых гор, могут произвести неблагоприятное впечатление в армии и повлечь за собою отозвание его из Порт-Артура, генерал-лейтенант Стессель в донесениях своих о бое при Кинчжоу старался убедить командующего армией и наместника его императорского величества, что более упорное сопротивление у Кинчжоу было невозможным, что отступление от Кинчжоу к Нан-галину было произведено в отличном порядке и что отряд генерал-лейтенанта Фока «постепенно» отходит к Волчьим горам. Вместе с тем генерал-лейтенант Стессель, остававшийся во время боя при Кинчжоу в Порт-Артуре, т. е. приблизительно в 60 верстах в тылу, придал всем своим донесениям об этом бое такую редакцию, которая не оставляла сомнения, что он лично и притом с большою энергией руководил действиями войск. Так, в телеграмме командующему Маньчжурской армией о Кинчжоус-ком бое изложено: «Бой шел до 8 часов вечера, затем я приказал отходить с позиции на Нангалин, забрав легкие орудия и пулеметы, а тяжелые, бывшие китайские, приказал уничтожить. Теперь отходим постепенно в Артур». В другой телеграмме говорится: «Бой длился с 4 часов утра до 8 ½ часов вечера, когда я отдал приказание оставить позицию, уничтожив и испортив все тяжелые невывозные орудия...»; «...в этом жарком деле мы выпустили все снаряды...»; «...отступили в отличном порядке до Нангалина, а здесь частные лица, уходящие со станции, произвели беспорядок, некоторым показалась японская кавалерия, они начали стрелять, некоторые дробью, начали стрелять и наши тринадцатого и четырнадцатого...»; «...прошу генералам Фоку и Надеину Георгия 3-го класса, остальных представлю». 15 мая генерал-лейтенант Стессель донес командующему Маньчжурской армией: «Отряд генерала Фока постепенно отходит к Волчьим горам...»; «Твердо убежденный, что войска Квантуна покроют [660] себя славой героев, но предел есть во всем, будем драться до последнего». В письме своем генерал-адъютанту Куропаткину от

I июня 1904 года генерал-адъютант Стессель совершенно не согласно с действительностью писал, что начиная с 26 января он лично не пропустил ни единой бомбардировки и всегда бывает при всех возможных столкновениях, тогда как в местах боя его никогда не видали.

Обстоятельства обороны нашими войсками кинчжоуской цо-зиции, очищения ее и отступления к Волчьим горам изложены уже выше. В частности, характер отступления и обстоятельства возникшей во время отступления паники у Нангалина, по данным предварительного следствия, основанным на показаниях участников-очевидцев Кинчжоуского боя, представляются в следующем виде:

Бывший командир оборонявшего Кинчжоускую позицию 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка генерал-майор Третьяков, излагая обстоятельства, при которых полк его начал очищать позицию, свидетельствует, что это было «общее отступление, но никак не бегство». Двигаясь с остатками полка к Нангалину, свидетель этот услыхал вдруг позади себя страшную ружейную пальбу; мимо него промчались какие-то повозки, а за ними какая-то артиллерия; за артиллерией повалили обозы; все неслось и что-то кричало; в хвосте колонны послышались крики «кавалерия!», и затрещали винтовки; пронесся мимо поезд, его обстреливали какие-то стрелки, но затем все успокоилось и полк с музыкой вошел на ст. Нангалин. Дальнейшее движение полка к Порт-Артуру затруднено было тем, что дорога была буквально запружена беглецами из г. Дальнего; в дер. Палиджуань, около Артура, полк встретил генерал-лейтенант Стессель и похвалил за молодецкое дело, раненые и оставшиеся в строю (более 50 человек) были награждены им Георгиевскими крестами.

Генерального штаба капитан Романовский показал, что мимо него прошли остатки 5-го полка сравнительно в порядке. Около

11-ти часов у железнодорожного разъезда близ дер. Нангалин началась паника, во время которой телеграфист разъезда, сняв аппарат, убежал, а поезд с ранеными, к которому прицеплен был и вагон штаба дивизии, несмотря на крики «стой, стой!», полным ходом умчался к Нангалину. Как только началась паника, генерал Фок вышел из вагона и приказал играть сигнал «стой!» и «отбой!», [661] около разъезда находился 1-й батальон 13-го полка, который скоро собрался в порядке. В тылу же, где находились 15-й и 14-й полки, стрельба продолжалась еще 10–15 минут. Генерал Фок верхом поехал к Нангалину. Причиной паники, как потом говорили свидетели, было появление нескольких наших конных охотников, которых кто-то принял за японцев и крикнул: «Кавалерия!». Поздно ночью у Нангалина сосредоточились все части и на рассвете продолжали отступление.

Генерал-лейтенант Фок — что паника была следствием боевого возбуждения людей и скоро была остановлена его распоряжением играть сигнал «сбор».

По показанию бывшего командира 4-й Восточно-Сибирской стрелковой артиллерийской бригады генерал-майора Ирмана отступление началось засветло, и так как штатом дивизии не был своевременно определен порядок отступления, то произошел беспорядок, и как следствие его паника в обозе и в некоторых ротах, стрелявших в темноте друг в друга. Дивизия ночевала на ст. Нан-галин. Арьергард ее — у дер. Наньгуалин. На рассвете 14 мая он начал отступать в полном порядке и, дойдя, не преследуемый противником, до ст. Нангалин, занял здесь позицию, дивизия же в порядке потянулась по Средней Артурской дороге. По пути к ней присоединился Дальнинский отряд — 16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк и 4-я батарея вверенной свидетелю бригады под командой полковника Раздольского. Этот отряд занял позицию и, пропустив дивизии с арьергардом, сталь отходить в качестве последнего. В горах, у дер. Топингоу, дивизия остановилась для ночлега на 15 мая, 5-й же и 15-й полки и две батареи 7-го Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона последовали прямо в Порт-Артур. От дер. Топингоу, по Средней дороге, через Шининзинский перевал дивизия с ее артиллерией отошла на 11-ю версту от Порт-Артура по железной дороге и расположилась биваком впереди Волчьих гор.

По показанию бывшего командира 1-й бригады 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, генерал-майора Надеина части отступать от Кинчжоу в беспорядке и некоторым из них приходилось пробиваться через бывшие в тылу позиции для обороны ее с юга проволочные заграждения. Наконец, бывший начальник артиллерии 3-го Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенант Никитин показал, что генерал-лейтенант Стессель приказал генералу Фоку отступить со всеми войсками в Порт-Артур [662] и ждал их здесь, нервничая и спрашивая окружающих: «Чего они не идут? Скоро ли они придут?».

Спрошенный при следствии в качестве обвиняемого генерал-лейтенант Стессель, не признавая себя виновным в предъявленном к нему обвинении в неправильных донесениях высшим начальствующим лицам о Кинчжоуском бое, не оставляющих сомнения в прямом и непосредственном участии его как в этом бою, так и в других боях — до 1 июня, когда им отправлено было вышеуказанное письмо генерал-адъютанту Куропаткину, — объяснил:

В телеграммах своих он, обвиняемый, ничего не говорил, что был на позиции, но в некоторых случаях руководил обороной кинчжоуской позиции; так, он, обвиняемый, по телеграфу приказал сотне казаков двинуться для захвата будто бы брошенных японцами орудий, но донесение о сем генерала Надеина оказалось преждевременным. Так как распоряжение это отдал он, обвиняемый, то и написал в телеграмме: «Я приказал казакам...». Доказательством, что войска отступили в отличном порядке, служит то, что 13,14,15 и 16-й полки шли расстояние 25–30 верст до позиции между Нангалином и Волчьими горами от вечера 13-го числа по 17-е включительно, т. е. четыре дня. Тот факт, что 5-й полк потерял почти половину своего состава и более половины офицеров, доказывает, как стойко дрался этот полк, отступивший только тогда, когда не было возможности более держаться без поддержки своей артиллерии; нервности у него, обвиняемого, никакой не было, а только жаль было 5-го полка, которым он когда-то командовал. Кажется, 14 или 15 мая он, обвиняемый, выезжал навстречу этому полку к Кумирнскому редуту. Что войска отходят в порядке и 16 мая будут на Средней Артурской дороге в Талингоу, он имел сведения и говорил, что очень уж медленно Фок отходит. Беспорядок в тылу произошел потому, что несколько служащих на ст. Тафашин и на полустанке Перелетном, ошалевшие, выбежали к отступавшим войскам, стреляли из дробовиков и кричали: «Кавалерия!». Порядок был скоро восстановлен командирами, офицерами и самим Фоком, а поручик 13-го полка Ясевич успел даже захватить на ст. Тафашин депеши и уничтожить самую станцию. Начиная с 27 января, т. е. со дня первой бомбардировки крепости с моря, он, обвиняемый, был во всех делах: так, 27 января он во все время бомбардировки крепости с судов 12-дюймовыми бомбами находился на Электрическом [663] утесе; там же был во время бомбардировок с моря 11 и 26 февраля, 9 или 11 и 31 марта. Это могут подтвердить бывший командир батареи Электрического утеса капитан (ныне подполковник) Жуковский и офицеры соседних батарей Золотой горы и Лагерной. Затем он, обвиняемый, всегда был на передовых позициях, где расположились войска по отступлению от Кинчжоу; так, он был на позициях генерала Никитина, охотников 13-го полка (поручиков Афанасьева и Филиппова), полковника Савицкого, подполковника Русакова, генерала Надеина. Он, обвиняемый, не был только в стычке севернее Кинчжоу в первых числах мая и в бою на кинчжоуской позиции 12 и 13 мая. В этот последний день он, обвиняемый, не мог быть у Кинчжоу потому, что назначенный для него паровоз взят был Генерального штаба подполковником Иолшиным, другого же совсем не было. После этого боя до 10 июня боев не было, а были только стычки и поиски охотничьих команд, в которых ему также быть не случалось, кроме поисков охотников 13-го полка поручика (ныне штабс-капитана) Афанасьева у горы Юпилаза.

Стремясь еще более уверить своих начальников, что в бою под Кинчжоу было сделано все возможное для упорного удержания этой позиции, генерал-лейтенант Стессель в тех же донесениях ходатайствовал о награждении орденом Св. Георгия III степени генерал-лейтенанта Фока, который проявил в означенном бою полную нераспорядительность и растерянность, и генерал-майора Надеина, который не имел возможности оказать в этом бою выдающегося подвига, так как бой велся, главным образом, командиром 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковником (ныне генерал-майором) Третьяковым.

Предварительным следствием обнаружено и в других случаях неправильное, а иногда даже ложное представление генерал-лейтенантом Стесселем подведомственных ему чинов к наградам. Так, например, начальник штаба укрепленного района полковник (ныне генерал-майор) Рейс получил четыре боевых награды, и в том числе орден Св. Георгия IV степени.

Спрошенные при следствии по сему поводу в качестве свидетелей показали:

Генерал-майор Рейс, — что представления к ордену Св. Георгия, ввиду затруднительности представлять наградные листы, делались телеграммами, в которых описания подвигов не было; телеграммы эти составлялись лично генералом Стесселем, и чем [664] именно он руководствовался при каждом данном представлении ему, свидетелю, неизвестно. Он, свидетель, был в боях 20 и 21 июня и 13–17 июля, и участие его выражалось в объезде с генералом Стесселем позиции, в передаче его распоряжений и в докладе ему полученных сведений о ходе боя. К ордену Св. Георгия IV степени он, свидетель, был представлен генералом Стесселем за участие в боях по отбитию августовских штурмов включительно; особых подвигов, дающих право на получение такой высокой награды, он не совершал и не считает себя заслужившим ее.

Генерал-лейтенант Надеин — что орден Св. Георгия III степени получил за отступление с передовых позиций 12 июня и с Волчьих гор 15 июля, где взял обратно у японцев захваченную ими батарею штабс-капитана Швиндта и удержал натиск противника на наш левый фланг с самыми незначительными потерями.

Бывший комендант крепости Порт-Артур генерал-лейтенант Смирнов, — что генерал-лейтенант Фок во время действий в пределах района не совершил никакого подвига, который подлежал бы награждению орденом Св. Георгия III степени; что полковник (ныне генерал-майор) Рейс ни в каком деле не был и что генерал Надеин Георгиевский крест заслужил, будучи бесспорно храбрым, хотя в пределах крепости подвигов и не совершил; никакого подвига, заслуживающего награждения орденом Св. Георгия IV степени, по мнению свидетеля, не совершили также награжденные им бывший командир 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковник (ныне генерал-майор) Грязнов, командир 4-й сотни 1-го Верхнеудинского полка Забайкальского казачьего войска есаул Канцевич, капитан (ныне подполковник) 16-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Музеус и личный адъютант генерала Стесселя, поручик князь Гантимуров.

Генерал-майоры Горбатовский и Ирман и полковник Хвостов отозвались неведением, за что награждены орденами Св. Георгия генералы Фок и Надеин и полковник Рейс. По мнению свидетеля, генерала Горбатовского, пристрастие и несправедливость при награждении орденом Св. Георгия были. То же полагает свидетель, генерал-майор Ирман.

Бывший командир Порт-Артура контр-адмирал Григорович и бывший помощник коменданта по морской части и заведовавший [665] морской и минной обороной крепости контр-адмирал Лощинский свидетельствует о пристрастии генерал-адъютанта Стесселя в наградах к чинам армии в ущерб чинам флота.

Командовавший в Порт-Артуре отдельным отрядом броненосцев и крейсеров контр-адмирал Вирен показал, что обостренные отношения между высшими начальниками военно-сухопутного и морского ведомства отражались в том, что многие морские офицеры и нижние чины не получали вполне заслуженных наград; со стороны генерал-лейтенанта Стесселя, по мнению свидетеля, в этом деле было мало справедливости, «был хаос». Особенно много было обиженных среди матросов.

Из приложенных к следственному производству донесений генерал-адъютанта Стесселя видно, что о награждения генералов Фока и Надеина и полковника (ныне генерал-майор) Рейса сделаны им были следующие представления:

Его императорскому величеству:

15 июля 1904 г. о генерале Фоке: «...Священной обязанностью почитаю свидетельствовать об особых отличиях генералов Фока и Кондратенко...», 10 августа 1904 года о генерале Фоке и полковнике Рейсе: «...И среди достойных есть достойнейшие...», 13 августа о генерале Фоке: «...Генералы Кондратенко и Фок заслуживают всякой награды...».

Наместнику его императорского величества на Дальнем Востоке: в донесении о Кинчжоуском бое о генералах Фоке и Надеине: «...Прошу Георгия III степени...», 22 июня о генерале Фоке: «...Долгом считаю ходатайствовать об особом награждения моих ближайших помощников, генералов Фока и Кондратенко...», 13 июля о генерале Фоке: «...Священной обязанностью почитаю свидетельствовать об особых отличиях генерала Фока...», 2 августа — о полковнике Рейсе: просится об утверждении его в должности начальника штаба корпуса с производством в генералы; 17 августа о генерале Фоке: «...Особенно прошу о награждении Кондратенко и Фока...»; 10 октября о генерале Надеине, который назван в числе «особенно отличившихся своею деятельностью».

Командующему Маньчжурской армией: 13 мая, 22 июня, 13 июля и 18 августа о генерале Фоке и 10 октября 1904 года о генерале Надеине, все в тех же выражениях, как и наместнику.

Из имеющегося в деле и составленного в Главном штабе списка лиц бывшего Порт-Артурского гарнизона, награжденных орденом [666] Св. Георгия и золотым оружием с надписью «За храбрость», видно, что генерал Фок и полковник (ныне генерал-майор) Рейс награждены: первый орденом Св. Георгия III степени, а второй — орденом Св. Георгия IV степени — «За мужество и храбрость, оказанные в делах против японцев в период бомбардировок и блокады Порт-Артура»; что генерал-лейтенант Фок награжден золотым оружием с надписью «за храбрость» с бриллиантовыми украшениями — «за мужество и храбрость, оказанные при отбитии штурмов Порт-Артура в августе, сентябре и октябре месяцах 1904 года», и генерал-майор (ныне генерал-лейтенант) Надеин орденом Св. Георгия III степени — «за отличия в делах против японцев при отбитии штурмов Порт-Артура в октябре месяце и с 7-го по 19-е ноября 1904 года», все трое, во всех случаях по непосредственному его императорского величества соизволению, согласно ходатайства генерал-адъютанта Стесселя (Высочайшие приказы 24 октября 1904 года и 27 января 1905 года). Спрошенный при следствии в качестве обвиняемого генерал-адъютант Стессель, не признавая себя виновным в неправильном и даже ложном представлении подведомственных ему чинов к наградам, объяснил, что генералов Фока и Надеина представил к ордену Св. Георгия III степени за то, что они распоряжались боем на Циньчжоуской позиции, который хотя и был для нас неудачен, но остановил немедленное движение трех японских дивизий вперед; полковник Рейс представлен был им, обвиняемым, к ордену Св. Георгия IV степени за рекогносцировку путей, которыми японцы могли продвинуться к Зеленым горам, и за то, что очень часто бывал на передовых позициях. Поручик князь Гантимуров был представлен к ордену Св. Георгия IV степени не им, обвиняемым, а собранною под его председательством Кавалерскою думою ордена, за то, что был два раза посылаем охотником в армию, а 20 июня на Зеленых горах оказал подвиг мужества, выведя под огнем пулеметы и установив их удачно на позицию, причем был тяжело ранен.

V. Сдача

Вслед за падением Высокой горы, кровопролитная оборона которой сильно ослабила гарнизон Порт-Артура, и гибелью эск щ-ры, расстрелянной японцами с этой горы, по инициативе [667] генерал-адъютанта Стесселя был собран 26 ноября 1904 года Совет обороны.

На обсуждение совета полковником Рейсом от имени начальника укрепленного района предложен был вопрос о пределе, до которого следует оборонять крепость, чтобы предотвратить резню внутри города и бесполезное кровопролитие войск и жителей. Однако обсуждение этого вопроса советом было единодушно отвергнуто.

2 декабря 1904 года, вечером, на форту II разорвавшейся в каземате форта 11-дюймовой бомбой был убит начальник сухопутной обороны генерал-майор Кондратенко; на место его генерал-адъютант Стессель назначил генерал-лейтенанта Фока.

5 декабря, вечером, после сильной бомбардировки японцами форта II и взрыва его бруствера из неприятельской минной галереи по приказанию нового начальника сухопутной обороны и с согласия генерал-адъютанта Стесселя, форт II был очищен нашими войсками.

В ночь на 16 декабря, после продолжительной бомбардировки неприятелем форта III и взрыва им двух усиленных горнов под бруствером его, форт был также нами очищен, причем была очищена и прилегающая к нему часть Китайской стенки. Отступив с форта III, мы заняли позиции на расположенном позади форта Скалистом гребне.

16 декабря под председательством генерал-адъютанта Стесселя состоялся военный совет, после которого им отправлена была государю императору телеграмма с донесением, что крепость продержится еще лишь несколько дней.

17 декабря по приказанию генерал-адъютанта Стесселя были приготовлены к отправке в Чифу на миноносце полковые знамена, судовые флаги и серебряные сигнальные рожки.

18 декабря после усиленной бомбардировки и взрыва горна под бруствером пало укрепление № 3. Вечером наши части отошли от Китайской стенки и заняли позиции на высотах, расположенных позади линии фортов, от Большего Орлиного Гнезда до Курганной батареи включительно.

19 декабря после ряда атак японцы заняли к вечеру Большое Орлиное Гнездо. Почти одновременно с этим генерал-адъютант Стессель послал командующему японским осадным корпусом генералу Ноги письмо с предложением вступить в переговоры о сдаче крепости. Вечером в этот же день по приказанию начальника [668] сухопутной обороны генерал-лейтенанта Фока, были очищены нами без боя Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и батарея лит. Б. В ночь на 20 декабря по предложению начальника укрепленного района наши суда были окончательно взорваны и затоплены.

События эти, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде:

Совет обороны 25 ноября

Заседание совета обороны было собрано по предложению начальника Квантунского укрепления района для обсуждения некоторых вопросов относительно дальнейшей обороны крепости в зависимости от изменившейся обстановки, вследствие очищения нами в ночь с 22 на 23 ноября передовых опорных пунктов: гор Высокой, Плоской, Дивизионной и Панлуншаня и перехода войск на оборону полигона крепости. Вследствие этого комендантом крепости предложены были совету для обсуждения вопросы: 1) о способе обороны оставшихся еще за нами передовых пунктов, главным образом — Ляотешаня и позиции на Голубиной бухте, и 2) о необходимости образования общего резерва, полностью израсходованного в дни штурма на Высокую гору, но крайне необходимого, как единственного средства парировать случайности. В конце заседания исполняющим должность начальника штаба укрепленного района полковником Рейсом по поручению начальника укрепленного района предложен был на обсуждение совета вопрос о пределе, до которого следует оборонять крепость, т. е. когда надлежит сдать крепость, чтобы предотвратить резню внутри города и бесполезное истребление войск и жителей.

По этому поводу комендант крепости высказал мнение, что в случае истощения снарядов у нас останутся патроны, а после истощения запасов патронов остаются штыки... Единственно, что может служить в данное время мерилом продолжительности обороны крепости, это запасы продовольствия, с истреблением которых становится невозможной дальнейшая борьба. По данным же крепостного интендантства, запасов продовольствия может хватить до 1 января 1905 года, каковой срок и следует считать предельным сроком обороны, если не произойдет каких-либо чрезвычайных событий, существенно изменяющих положение осажденной крепости. [669]

Большинство членов совета согласилось с мнением коменданта крепости и нашло, что обсуждение вопроса о времени сдачи крепости преждевременно.

Подлинный журнал заседания совета обороны подписан всеми участвовавшими в этом заседания — генералами Смирновым, Фоком, Кондратенко, Никитиным, Белым и Горбатовским, полковником Григоренко и подполковником Хвостовым, за исключением полковника Рейса. Последний, ввиду неточного изложения в последнем пункте как сущности внесенного им на обсуждение по поручению начальника укрепленного района вопроса, так и высказанных по этому поводу мнений, подписать журнал признал невозможным и приложил особую записку-мнение. В этой записке полковник (ныне генерал-майор) Рейс излагал, что в конце заседания по поручению начальника укрепленного района им был предложен на обсуждение вопрос о возможном пределе обороны, т. е. об определении, с потерей каких частей крепости дальнейшее сопротивление должно считаться безнадежным в смысле возможности отстоять крепость, что вопрос этот по существу в заседании совершенно не обсуждался, так как некоторыми из членов совета было высказано мнение, что всякое обсуждение вопроса о сдаче крепости может вредно отозваться на духе защитников, что условия, в которых находится Артур и которые имели место в Севастополе, совершенно различны и не дают основания определять продолжительность обороны Артура продолжительностью сопротивления Севастополя, как это делает комендант крепости, что опасность заключается не в потере передовых пунктов, а в том, что защита их стоила нам очень дорого, и в настоящее время численность гарнизона (11–12 тысяч) не соответствует протяжению фронта, и, наконец, что запасы продовольствия имеют решающее влияние только при блокаде крепости, при активных же действиях значение припасов второстепенное, так как сами по себе они орудием обороны служить не могут. Рассмотрев журнал совета обороны от 25 ноября, генерал-адъютант Стессель в резолюции своей по этому вопросу, изложил между прочим, что совершенно неверно вписано то, что он приказал внести на обсуждение, что он приказал указать на то, что на восточном фронте, на полигоне крепости, мы и японцы находимся в 20–27 шагах друг от друга, т. е. обе стороны занимают полигон, что на западном фронте, при неимении резерва, растянутости и неимении даже ограды, при сильном натиске противника большими силами может быть прорыв в Новый город, [670] что все это он приказал иметь в виду, дабы не было это неожиданностью, и в заключение предписывал так же твердо оборонять крепость, как и обороняли на линии своих фортов и батарей, о сроке никаком не думать, вопрос же о том, следует ли бой перенести на улицы города, будет решен им, генерал-адъютантом Стесселем.

Спрошенные в качестве свидетелей бывшие участники заседания совета обороны 25 ноября 1904 года, подтверждая изложенное в журнале совета, показали:

Генерал-лейтенант Смирнов, — что полковник Рейс по приказанию начальника укрепленного района просил совет обсудить и решить, когда должна быть закончена оборона крепости, ввиду недостатка боевых припасов, скудости продовольствия, утомления и болезненности людей и опасения резни на улицах в случае затяжки обороны, и что со временем свидетелю стало известно, что генерал Стессель и полковник Рейс, накануне или в день совета, заходили к некоторым его членам и старались настроить их в смысле необходимости сдачи.

Инженер-полковник Григоренко, — что вопрос полковника Рейса, в котором он выразил желание начальника укрепленного района знать мнение совета о пределе сопротивления крепости, его удивил; что, как припоминает свидетель, генерал Фок после некоторого общего молчания сказал: «Позвольте, это еще рано», а председатель совета, генерал Смирнов, вынув из ящика стола интендантскую ведомость о количестве продовольствия, сказал: «Вот предел сопротивления» — и прочел, на сколько дней было каждого вида продовольствия.

Генерального штаба полковник Хвостов, — что предложенный полковником Рейсом по поручению генерала Стесселя вопрос о «пределах обороны» был понят всеми как вопрос о времени сдачи крепости, и обсуждение его было единогласно признано несвоевременным, не вызванным обстановкой и способным деморализировать войска, если до них дойдет об этом слух; особенно вспылил генерал Кондратенко и очень энергично возражал полковнику Рейсу.

Генерал-адъютант Стессель, — что совет обороны 25 ноября был собран для решения вопроса о пределе обороны на местности, т. е. где установить войска и линию, на которой следует держаться; совет или тот, кто потом вписал все в журнал, не понял слова «предел»; полковник Рейс ничем не проявил отсутствия мужества в своих суждениях. [671]

Назначение генерал-лейтенант Фока начальником сухопутной обороны

По показанию генерал-лейтенанта Смирнова, он спустя два часа после смерти генерала Кондратенко вместе с начальником своего штаба подполковником Хвостовым отправился к генералу Стесселю, дабы доложить ему, что он, свидетель, берет на себя руководство сухопутной обороной крепости на восточном ее фронте, на западном же, где неприятель находился еще в расстояния одной версты от линии фортов, он готов предоставить руководство обороной генералу Фоку, находившемуся не у дел и тяготившемуся этим положением. Было около 11 часов 30 минут вечера, когда свидетель прибыл к генералу Стесселю, но последний уже спал. Тогда свидетель отправился в штаб района к полковнику Рейсу и, изложив ему свои предположения, просил его на другой день доложить обо всем пораньше генералу Стесеелю. Однако, когда свидетель на другой день, 3 декабря, утром, вновь отправился с подполковником Хвостовым к генералу Стесселю, то последний заявил, что он уже отдал приказ о назначении генерала Фока начальником сухопутной обороны и что своих приказов он никогда не отменяет.

Полковник Хвостов, подтверждая изложенное выше, показал, что назначение генерала Смирнова начальником сухопутной обороны не входило в расчеты генерала Стесселя, который стремился «упразднить» коменданта. Генерал Фок был креатурой генерала Стесселя, который верил в военный талант Фока, и они взаимно друг друга хвалили.

Генерал-майор Рейс, отрицая факт известности ему, что генерал Смирнов просил генерала Стесселя о назначения его начальником сухопутной обороны, показал, что генерал Фок был назначен на это место как старший из пехотных начальников.

Генерал-майоры Третьяков и Мехмандаров, контр-адмиралы Григорович и Лощинский и подполковник Вершинин свидетельствуют, что назначение генерал-лейтенанта Фока начальником сухопутной обороны было принято большинством как дурное предзнаменование, с затаенным опасением за благополучный исход обороны крепости. После боев на кинчжоуской позиции, на Зеленых и Волчьих горах, генерал этот не пользовался доверием как военачальник. [672]

Очищение форта II

Около 11 часов вечера 5 декабря 1904 г. форт II по приказанию начальника сухопутной обороны крепости Порт-Артур генерал-лейтенанта Фока был оставлен занимавшим его гарнизоном и взорван.

Обстоятельства, сопровождавшие очищение форта II, а равно и предшествовавшие ему, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде: со времени тесной осады крепости и после гибели части нашей эскадры, расстрелянной с Высокой горы, все штурмы японцев на восточном фронте убеждали в том, что их усилия главным образом направлены были к тому, чтобы завладеть фортами II и III, укреплением № 3 и Китайской стенкой; эти усилия, по словам бывшего командира 7-го Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, генерал-майора Мехмандарова, привели к тому, что к концу октября 1904 года японцы не только прочно утвердились на гласисах фортов II и Ш, но фактически владели напольными рвами и вели минную войну. Вследствие такой близости неприятеля линия огня на этих фортах постоянно забрасывалась ручными бомбами и минами, день и ночь обстреливалась ружейным огнем — с гласисов и артиллерийским — со средних и дальних дистанций: все это делало положение стрелков на линии огня донельзя тяжелым, и стрелки находили укрытие за ретраншаментом, оставляя на линии огня одних часовых; вот почему с конца октября эти форты лишены были самообороны, а оборона их лежала на обязанности артиллерии; так, оборона форта II возложена была на батареи Малого Орлиного Гнезда, лит. Б, Заредут-ную и Волчью Мортирную, а также на скорострельные пушки, стоявшие между Малым Орлиным Гнездом и лит. Б. Положение этого форта становилось с каждым днем все более критическим, материального значения он для нас уже не имел и отстаивание его при генерале Кондратенко вытекало из чисто морального принципа. С утра 5 декабря японцы стали сильно бомбардировать форт II, а около 11 часов утра произвели на бруствере его три взрыва, после чего приступили к обстреливанию форта и прилегающей местности перекрестным артиллерийским и ружейным огнем; незначительный гарнизон форта не в состояния был долее его удерживать за собой, вследствие чего, по приказанию генерала [673] Фока, около 11 часов вечера указанного 5 декабря форт II был нашими войсками очищен и взорван.

Спрошенный при следствии в качестве свидетеля по обстоятельствам очищения форта II, генерал-лейтенант Стессель удостоверил, что форт этот был нами очищен и взорван по его приказанию, которое было передано им генералу Фоку после того, как ему, генералу Стесселю, стало известно о безнадежном положении форта. Приказание отдано было лично генералу Фоку, а не коменданту потому, что генерал Фок был ближе к позиции, и так как он, генерал Стессель, не придавал особого значения порядку подчиненности, к тому же полагал, что о предполагаемом очищении и взрыве форта коменданту будет доложено если не генералом Фоком, то начальником обороны фронта генералом Горбатовским, который был соединен с комендантом телефоном. К изложенному генерал Стессель добавил, что генерал Фок как начальник сухопутной обороны подчинен был коменданту, хотя письменного приказа о том не было.

Генерал-лейтенант Смирнов показал, что 5 декабря, в 11 часов утра, неприятель произвел на бруствере форта II три взрыва. От взрыва в правом углу разворочен был несколько бруствер, но воронка не образовалась; от среднего взрыва на бруствере образовалась лишь небольшая воронка, крайний же левый взрыв был неудачен, так как им выбита была назад, в ров, забивка, не повредив бруствера. Наши батареи с Малого Орлиного Гнезда и Заре-дутная открыли по воронке огонь, и последняя не была увенчана японцами до захода солнца. Но и гарнизон форта за это время также не решился ее занять. Перед заходом солнца японцы начали в воронке укладывать мешки. В 11 часов вечера он, свидетель, узнал, что форт II уже нами очищен и казематы его взорваны. Это было сделано назначенным перед тем комендантом форта штабс-капитаном Кватцем по распоряжению начальника участка подполковника Глаголева, который действовал на основании приказания генерала Фока, не выждав даже прибытия на место и окончательного решения по сему делу начальника фронта, генерал-майора Горбатовского. Все орудия и даже пулеметы были оставлены на форту. Когда на следующее утро, 6 декабря, генерал Фок явился к свидетелю, то на вопрос последнего, кто ему разрешил сдать форт II, генерал Фок ответил, что получил на это приказание генерал-лейтенанта Стесселя. Когда же он, свидетель, заметил генералу Фоку, что пока еще царским велением комендант [674] крепости он, генерал-лейтенант Смирнов, а он, генерал-лейтенант Фок, ему подчинен и без доклада ему ничего не должен был делать, то генерал-лейтенант Фок привел в свое оправдание, что накануне вечером он искал его, генерал-лейтенанта Смирнова, на Дачных местах, полагая, что он туда выбрался из своей квартиры по причине ее обстрела 11-дюймовыми бомбами, но не нашел. Свидетель полагает, что этот разговор был передан генералом Фоком генералу Стесселю, который, чтобы придать всему делу другой оборот, отдал 14 декабря приказ № 961, в котором изобразил очищение форта II как подвиг. Между тем отдача этого форта имела для гарнизона крепости громадное моральное значение, так как расшатала в корне тот принцип, что форт умирает, а не сдается, каковой принцип с таким постоянством до тех пор был внушаем им, свидетелем, и другими начальствующими лицами. Защитники фортов на примере форта II увидали, что форт не есть святыня, которой неприятель может завладеть только после смерти всех его защитников, а то же самое, что и обыкновенное укрепление или траншея, которые свободно уступались неприятелю, когда на них становилось трудно держаться. Спустя 10 дней это и подтвердил своей сдачей форт III.

После сдачи форта II стали циркулировать слухи, что снарядов нет и не стоит больше держаться.

Бывший начальник штаба крепости генерального штаба полковник Хвостов показал, что генерал-лейтенант Фок приказал очистить и взорвать форт II без ведома коменданта крепости. Когда генерал-лейтенант Смирнов узнал об этом, то он вызвал к себе генерала Фока и в очень резкой форме сделал ему замечание. Оправдываясь, генерал-лейтенант Фок ссылался на генерала Стес-селя, который будто бы отдал ему подобное приказание. В действительности же генерал Стессель только утвердил распоряжение генерала Фока, отданное им ранее совершенно самостоятельно. По показанию этого свидетеля, дело было так: вскоре после взрыва неприятельского горна под бруствером форта II генерал-лейтенант Фок поехал к форту и с одной из ближайших вершин наблюдал за происходившим на нем; форт сильно обстреливался и снарядами, и минами, но японцы на штурм не лезли. Только отдельные храбрецы были видны на бруствере около воронки. Генерал Фок послал солдата или матроса (точно свидетель не помнит) на форт узнать, что там делается. Вернувшись, посланный доложил генералу Фоку, что японцы сильно стреляют по [675] форту и что наши не могут держаться. Тогда генерал-лейтенант Фок вторично посылает его на форт и передает на словах приказание: держаться, пока заложат мины для взрыва форта и вынесут раненых и имущество, а затем отступить и взорвать форт. После этого генерал Фок поехал с докладом к генералу Стессе-лю, который и утвердил распоряжения генерала Фока. Тогда по телефону генерал Фок передал генералу Горбатовскому о своем распоряжении. Так как последний стал доказывать генералу Фоку, что форт можно еще держать и что оставление его дурно повлияет на дух гарнизонов других фортов, то генерал Фок предоставил генералу Горбатовскому, если он найдет возможным, удержать форт II и не очищать его. Генерал Горбатовский сейчас же поскакал к форту II, но застал уже беспорядочное отступление с форта; орудия и много имущества было брошено на форту, взрывы были сделаны спешно и очень мало повредили форт. После сдачи форта II генерал-лейтенант Фок доказывал всем, что это очищение поднимет дух защитников других фортов, ибо они будут знать, что в тяжелую минуту начальство их не забудет и выведет из форта. Между тем генерал Кондратенко все время внушал войскам мысль, что гарнизон гибнет вместе с фортом, но никогда не оставляет его.

Бывший начальник обороны восточного фронта генерал-майор Горбатовский также удостоверил что, получив по телефону сообщение генерала Фока о необходимости очистить и взорвать форт II, он выговорил согласие очистить форт только ночью, надеясь, что можно еще будет захватить передний фас; вскоре он получил известие, что японцы с гласиса обстреливают ретраншамент особыми воздушными минами и уже почти весь его разрушили, что убыль в людях громадная; тогда он, свидетель, с капитаном Генерального штаба Степановым составил записку с последовательным изложением в ней действий при очищении форта, после чего отправился к форту, но по дороге встретил коменданта форта, штабс-капитана Кватца, который доложил ему, что форт уже очищен и взорван. С падением форта II определился упадок энергии и веры в спасение Артура. К работам по подготовке этого форта к взрыву приступили в последних числах ноября.

На другой день, 6 декабря, свидетель с Китайской стенки или с Малого Орлиного Гнезда рассматривал форт II и не заметил в нем существенных наружных повреждений от взрыва. Видно [676] было только, что казарма несколько перекосилась, горжа же осталась сравнительно исправной. В этот же день японцы повели крытый ход через форт к горже.

Мичман Витгефт 2-й удостоверил следующее: 5 декабря, около полудня, японцы начали энергичную подготовку штурма, осыпая форт II, Куропаткинский люнет и ходы сообщения к ним массою снарядов. С люнета он, свидетель, со своей ротой в 30 человек, был двинут для поддержки гарнизона форта II. Пришлось двигаться открыто, мост на форт держался на одной балке, на самом форту были страшные разрушения: бруствер был уничтожен совершенно, гарнизон отражал атаки японцев из-за ретраншамента; около 3 часов дня японцы открыли по форту огонь метательными минами, которые страшно разрушали форт и выводили из строя массу людей. Часа через полтора он, свидетель, получил приказание выбить японцев с бруствера; взяв с собой всех своих людей, человек 30, он повел атаку, но попавшей миной атакующие были уничтожены, осталось 3 человека, с которыми он отступил; с наступлением темноты он, свидетель, повторил атаку, будучи подкреплен 10-й ротой 25-го полка, в составе около 30 человек, но и эту атаку постигла та же участь. К 9 часам вечера ретраншамент был превращен в кучу земли, все орудия, за исключением одного 75-мм китайского и одного пулемета, были разбиты; убитых и раненых на форту было около 300 человек, в живых не более 30–40 человек. Комендант форта послал за подкреплением, но ему ответили, что резервов нет; на вторичное донесение о трудном положения форта было получено приказание вынести раненых, пулеметы и замки от орудий, заложить фугасы и отступить, после чего взорвать форт. За неимением людей все выполнялось медленно. Около 10 часов 30 минут вечера на форт прибыл прапорщик Семенов и привел 60 человек матросов; менее чем в полчаса резерв этот был уничтожен, а вскоре прибыл штабс-капитан минной роты Адо и приготовил все к взрыву. Когда были вынесены раненые, а также пулемет, замки от орудий, снаряды, патроны и провизия, подожгли бикфордовы шнуры; гарнизон всего в числе 18 человек был выведен им, свидетелем, по приказанию коменданта форта; фугасы начали взрываться, когда гарнизон отошел шагов на 150; он, свидетель, лично видел несколько взрывов. К изложенному мичман Витгефт добавил, что за 2–5 декабря потери наши на форту II определяются в 570 человек, причем на 5-е число приходится [677] около 400 человек. Наконец, по показаниям генерал-майора Мехман-дарова и штабс-капитана 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Акимова удерживать форт II было трудно, но возможно еще в течение нескольких дней, падение же его произвело на войска тяжелое впечатление; они поняли, что вслед за фортом падет и вся крепость.

Военный совет 16 декабря

В ночь с 15 на 16 декабря пал форт III. Вечером 16 декабря под председательством генерал-адъютанта Стесселя состоялся военный совет, на котором присутствовали: комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов, начальник 4-й Восточно-Сибирской дивизии генерал-лейтенант Фок, начальник артиллерии 3-го Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенант Никитин, командующий 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизией генерал-майор Надеин, командир Квантунской крепостной артиллерии генерал-майор Белый, командир 1-й бригады 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Горбатовский, командующий отрядом броненосцев и крейсеров контр-адмирал Вирен, начальник береговой обороны контр-адмирал Лощин-ский, начальник штаба 3-го Сибирского армейского корпуса полковник Рейс, командир 4-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады полковник Ирман, начальник инженеров крепости полковник Григоренко, командир 7-го Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона полковник Мехманда-ров, начальник штаба крепости подполковник Хвостов, командиры полков: 13-го — подполковник Гандурин, 14-го — полковник Савицкий, 15-го — полковник Грязнов, 25-го — подполковник Поклад, 26-го — полковник Семенов, 27-го — полковник Петруша, начальник штаба 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии подполковник Дмитревский и исполняющий должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитан Головань.

Открывая заседание совета, генерал-адъютант Стессель обратился к присутствующим с предложением высказать свое мнение о возможности и способах дальнейшей обороны крепости в зависимости от изменившейся с падением форта III обстановки и действительного состояния крепости. По этому поводу высказали следующее: капитан Головань: «...Держаться еще можно»; [678] подполковник Дмитревский: «Пехоты на позиции остается не более 12 тысяч... санитарное состояние гарнизона весьма плохое... японцы ведут правильную осаду, бороться с которой можно только при помощи артиллерии больших калибров, а снарядов таких калибров у нас мало... орудия износились... крепость долго держалась, но теперь она по частям отмирает. Обороняться можно еще, но сколько времени, неизвестно, а зависит от японцев... Средств для отбития штурмов у нас почти нет»; подполковник Доклад: «...Нравственный дух расшатан даже среди гарнизона, но держаться необходимо на 1-й позиции, так как на 2-й линии держаться невозможно, так как на ней нет ни окопов, ни мест для жилья, а на устройство их нет людей»; подполковник Хвостов: «Согласен с картиной положения крепости, нарисованной подполковником Дмитревским, держаться же нужно до последней крайности...»: подполковник Гандурин: «Согласен с высказанным подполковниками Дмитревским и Хвостовым. У нас сил не хватает для занятия линии обороны... Все люди готовы умереть, но едва ли это принесет пользу. Это может только ожесточить врага и вызвать резню»; полковник Григоренко: «К активным действиям мы уже неспособны... следует обороняться, постепенно отходя сначала на 2-ю, а затем на 3-ю линию»; полковник Петруша: «Положение тяжело, но только относительно... Безусловно отказываться от дальнейшей обороны еще несвоевременно»; полковник Савицкий: «...Цинга может заставить нас прекратить оборону»; полковник Мехмандаров: «Средств состязаться с артиллерией противника у нас нет, орудий большего калибра тоже почти нет, но обороняться возможно... Мы еще можем защищаться противоштурмовыми орудиями»; полковник Грязнов: «Настроение людей хорошее, но состав слабый. Никому не известно, сколько крепости придется держаться... Солдат сумеет умереть, если будет какая-нибудь надежда на выручку»; полковник Семенов: «Следует продолжать оборону. Мы растянуты, но сократить линию обороны не можем. Безусловно продолжать оборону, стараясь вернуть в строй цинготных»; полковник Ирман: «Мы имеем 10 тысяч штыков и, следовательно, нужно обороняться...»; полковник Рейс: «Основное назначение крепости Порт-Артура — служить убежищем и базой для Тихоокеанского флота. Роль эту, насколько зависело от гарнизона, Артур выполнял, пока существовал флот; теперь по разным причинам флота более нет, и, следовательно, значение Артура как [679] убежища падает само собой. Значение Артура как сухопутной крепости совершенно ничтожно, так как лежит далеко от всех операционных направлений, но благодаря своему значению убежища флота он блестяще выполнил и назначение сухопутной крепости, притянув к себе в то время, когда северная армия наша сосредоточивалась, до 150 тысяч японцев, из коих выведено из строя не менее 100 тысяч. Теперь сосредоточение армии, конечно, уже закончено, да и Артур не может уже отвлекать на себя значительные силы, так как для борьбы с остатками японцам достаточно держать лишь небольшой отряд. Таким образом, павший Артур в настоящее время на общее подожение дел на театре войны никакого влияния оказать не может и является вопросом самолюбия как национального, так, в частности, Артурского гарнизона. Положение крепости таково: из 35 тысяч пехоты осталось около 11 тысяч, из коих значительный процент переутомленных и недомогающих, большое число орудий подбито, снарядов крупных и средних калибров осталось мало... Вторая линия представляет из себя, в сущности, тыловую артиллерийскую позицию, для упорной же обороны пехотой не пригодна, так как состоит из системы отдельных горок, не имеющих никаких приспособлений как для жилья, так и для боя... За 2-й линией у нас уже нет ничего, за что можно было бы уцепиться, а между тем очень важно не допустить неприятеля после штурма ворваться в город и перенести бой на улицы, так как это может повести к резне, жертвами которой сделаются, кроме мирного населения, еще 15 тысяч больных и раненых, которые своей прежней геройской службой и сверхчеловеческой выносливостью заслужили внимание к своей участи. Если бы было какое-нибудь основание надеяться, что крепость будет в состояния продержаться до прибытия выручки, то, конечно, следовало бы стоять до последней возможности, но, к сожалению, на близость выручки нет никаких указаний, скорее есть признаки, что она еще очень далека. Таким признаком является то, что мы уже два месяца не имели никаких известий из армии... При таких условиях вопрос состоит лишь в том, что лучше: оттянуть ли сдачу крепости на несколько дней или даже часов или спасти жизнь двух десятков тысяч безоружных людей. То или другое решение вопроса, конечно, есть дело личного взгляда, но, казалось бы, что последнее важнее, и потому раз 2-й линии будет угрожать серьезная опасность, этой линией следует воспользоваться как средством для возможности [680] начать переговоры о капитуляции на возможно почетных и выгодных условиях»; генерал-майор Горбатовский: «...Мы очень слабы, резервов нет, но держаться необходимо и притом на передовой линии... защищать 2-ю линию с данным числом войск трудно, так как она слишком длинна и не имеет закрытий»; генерал-майор Надеин: «Держаться на первой линии возможно дольше. На 2-й линии, не имея резервов, держаться нельзя»; генерал-майор Белый: «...Орудий крепостных осталось мало и они износились, снарядов еще хватает для обороны. Придавать особого значения падению форта III нельзя, пока там не поставлены орудия; при имеющихся средствах держаться еще можно на 1-й линии»; генерал-майор Никитин: «Преждевременно заключать, что крепость отмирает... Снаряды еще есть... Личный состав качеством не слаб и, вероятно, не слабее японцев. Надо обратить внимание не на больных, а на здоровых, улучшив их питание. Переходить на 2-ю линию преждевременно и до последней возможности следует держаться на 1-й линии. Мы должны бороться, потому что, по принципу, по идее, выручка будет...»; контр-адмирал Вирен: «...Можно и должно продолжать защиту»; контрадмирал Лощинский — то же; генерал лейтенант Фок: «...Весь вопрос в том, удастся ли помешать японцам поставить орудия на форту III, и для этого нужно употребить все усилия. Существенно важно держаться Китайской стенки, остальные позиции ничего не стоят, с потерей ее сопротивление можно считать только часами... Оборонять форты пехотой собственно нельзя»; генерал-лейтенант Смирнов: «...Если число защитников уменьшилось втрое и число орудий наполовину, а продовольствие — с года на месяц, то это нужно считать положением, нормальным для крепости малой. Сейчас, относя больных и раненых к населенно, численность последнего достигает до 20 тысяч, а продовольствия осталось на полтора месяца, полигон остался прежний. Гарнизон не отвечает протяжению линии фортов, хотя есть еще две запасные полевые позиции, которые, в крайности, можно очистить: это Ляотешань и Сигнальная гора. Если защитников останется еще меньше, то следует перейти к внутренним линиям. Китайская стенка очень важна, поэтому ее лучше держать до последней возможности, ослабив оборону остальных участков... На 2-й линий мы можем держаться еще неделю. Затем мы можем держаться на 3-й линии, которую составляют: внутренняя ограда, позиции Хоменки, Большая и Опасная горы; наконец, если гарнизон [681] сократится хотя до трех тысяч, то с ними можно оборонять внутренность Старого города... Сдача может быть вызвана только истощением продовольствия»; генерал-лейтенант Фок: «Практически этого выполнить нельзя. Став на 3-ю линию, мы отдаем госпитали и город на полное истребление. Тогда уж лучше сдать город, и тем, кто не желает сдаваться, с охотниками идти на Ляотешань и там обороняться»; генерал-адъютант Стессель: «Держаться нужно на 1-й линии, пока это будет возможно. Жить на 2-й линии, где нет помещений, в теперешнее морозное время нельзя: люди не выдержат и начнут уходить в казармы, и проверить это очень трудно. Если сумеем удержать Китайскую стенку, укрепление № 3 и Курганную батарею, то держаться можно, если же собьют с этой линии, то следует переходить прямо на линию позиции Хоменки, где есть поблизости помещения для жилья, держа наверху только часовых. Если от первой линии японцы пойдут сапой, то, конечно, можно продержаться долго. Оборудование нескольких линий теперь совершенно невозможно. Артиллерия должна употребить все усилия, чтобы помешать поставить орудия на форту III, иначе на Китайской стенке держаться нельзя. На 2-й линии нужно держаться пока возможно, отнюдь не допуская неприятеля в город и не перенося борьбы на улицы, чтобы не вызвать резни раненых, которые заслужили внимание к своей участи».

Журнал совета никем из участников заседания не подписан, а заверен лишь генерал-майором Рейсом.

Не отрицая в общем правильности изложенного в журнале, допрошенные в качестве свидетелей, участники совета показали:

Инженер-полковник Григоренко — по поводу мнения полковника Рейса, что он свидетель, лично не верил и не верит в то, чтобы японцы способны были устроить резню в городе раненых и мирных жителей, и что полковник Рейс не отметил в своей речи того обстоятельства, что освобожденная от осады Артура армия японцев усилит армии, оперирующие против Куропаткина. По показанию этого свидетеля, генерал Стессель поблагодарил всех за высказанное почти единогласно мнение о возможности дальнейшего сопротивления и прибавил, что других мнений он и не ожидал услышать.

Полковник Хвостов, — что генерал Стессель, открывая заседание совета, изложил в кратких словах положение крепости, указав [682] на число больных и раненых в госпиталях, на число цинготных, на недостаток боевых припасов, малочисленность гарнизона и его страшное утомление; при этом было резко заметно стремление сгустить краски и показать отчаянное положение крепости; в конце заседания генерал Стессель поблагодарил всех за высказанное ими мужественное мнение.

Свиты его величества генерал-майор Семенов, — что прибыл на совет, полагая, что хотят ознакомиться с общим положением дел, и потому указал, как косит цинга людей, что от 1-го батальона осталась одна только сборная рота, но что когда свидетелю задали вопрос — можно ли держаться, он высказал, что держаться должно, и, в крайности, все цинготные будут посажены на позицию с винтовками и патронами. Громче всех на совете высказался против сдачи генерал Никитин, но это не значит, чтобы другие менее отвергали сдачу, но такова манера говорить генерала Никитина. Генерал Белый сказал, что неправда, будто снарядов нет: «Снаряды еще есть и много, их на целых два больших штурма хватит, поэтому я их берегу». Генерал Рейс самым убедительным образом настаивал на сдаче, указывая, что роль Артура сделана, а дальше уже будет резня. Генерал Фок категорически не высказывался, а генерал Стессель, мявший в руках какую-то бумагу, как говорят, выслушав доклад Фока о сдаче, закончил собрание, поблагодарив всех за доблестное желание отстаивать крепость и дальше.

Генерал-майор Мехмандаров, — что генерал Стессель на совете 16 декабря своего мнения не высказал, а лишь поблагодарил за единодушное желание продолжать оборону; генерал Рейс говорил долго и в своем резюме ясно и категорически высказал, что Порт-Артур выполнил свою задачу, как по отношению к флоту, так и по отношению к северной армии, и дальнейшую оборону считал бесполезной; генерал Фок, обращаясь к генералу Стессе-лю, высказался в том смысле, что продолжение обороны возможно лишь при условии, если неприятель не установит орудия на форту III. Так как совет происходил вечером 16 декабря, то из сказанного генералом Фоком, по мнению свидетеля, ясно видно, что к 17 декабря на форту III не было неприятельских орудий. К этому свидетель добавляет, что 17 декабря было сравнительное затишье; 18 декабря неприятель с форта III артиллерийского огня не открывал, следовательно, там не было неприятельских орудий, а 19 декабря, около 2 или 3 часов дня, был послан парламентер. [683]

Генерал-майор Ирман, — что высказался за оборону до последнего человека, до последнего дома в городе. — «Пусть у нас теперь 8 тысяч, будет 4 тысячи, 2 тысячи, наконец, 500 штыков — все продолжать оборону». Восемьдесят процентов членов совета высказалось за оборону, и оборона была решена бесповоротно до конца. Генерал Стессель, по-видимому, горячо благодарил за это решение, за доблестный дух и, казалось, был доволен решением совета продолжать оборону. Генерал Рейс сказал весьма гладкую речь о необходимости сдачи. Генерал Фок, видя, что большинство за оборону, говорил неопределенно, уклонялся от прямого ответа, но очевидно было, что он за сдачу, и, по-видимому, у него об этом была написана записка, которую он держал перед собою на столе и которую он спрятал, когда совет решил обороняться.

Генерал-майор Горбатовский, — что инициатива созыва военного совета исходила, по-видимому, от генерала Стесселя, может быть, и от генерала Фока, но не от коменданта; цель его была выяснить положение крепости; по крайней мере, генерал Стессель, обращаясь к собравшимся, сказал: «Пусть каждый скажет свое мнение о положении крепости», — слова же «сдача» он не произносил. Все речи сводились к одному, что «плохо и очень плохо, но держаться нужно». Выделилась, между прочим, речь полковника Рейса, указавшего на то, что крепость потеряла свое значение и роль ее кончена. После Рейса говорил свидетель о том, что следует держаться до крайности. Его перебил полковник Рейс, сказав: «Значит, вы хотите резни в городе?» Свидетель на это ответил, что резни не хочет, но на позициях держаться нужно, в особенности на 1-й. От речи генерала Фока об укреплении какой-то позиции у свидетеля осталось впечатление, что он собирался сказать что-то другое. В заключение генерал Стессель поблагодарил за готовность держаться и при этом сказал, что переходить с 1-й позиции на 2-ю не следует, а сразу на 3-ю, так как на 2-й, ввиду зимы, негде будет разместить людей. Этим совет и окончился. На совет 16 декабря свидетель не смотрел как на окончательный, и полагает, что так же смотрели на него и другие, тем более что подобный же вопрос о дальнейшей обороне крепости был предложен еще в ноябре.

Генерал-лейтенант Надеин: — что генерал-адъютант Стессель вполне одобрил общее мнение совета сражаться. [684]

Генерал-лейтенант Никитин, — что был против сдачи, указывая на то, что нам нет никакого дела до того, выполнил или нет Артур свое назначение: «Его мы должны защищать потому, что он нам поручен». Генерал Фок не прочитал того заявления, которое было им принесено в заседание, и когда генерал Стессель спросил: «Александр Викторович, я прочитаю заметку?» — генерал Фок прикрыл ее рукою и сказал: «Нет». Свидетель полагал, что совет собран для того, чтобы обсудить, как усилить оборону, но из характера заседания понял, что «нас собрали для другого».

Контр-адмирал Вирен, — что полковник Рейс в своем докладе о состоянии крепости, обрисовав все в самых мрачных красках, высказался в том смысле, что не пора ли в видах гуманности прекратить дальнейшее кровопролитие. В таком же духе говорил полковник Дмитревский и еще один офицер, фамилии которого свидетель не помнит, все же остальные генералы и начальники частей высказались за продолжение защиты крепости, которая находится еще в таком положении, что может и должна защищаться, надо только решить, как лучше вести оборону; генералы Белый и Никитин высказали даже, что вопрос о сдаче крепости не должен быть обсуждаем.

Контр-адмирал Лощинский, — что совет был собран для обсуждения положения крепости и как вести дальнейшую оборону; генерал Фок, по открытии заседания, хотел прочитать записку, составленную им по этому поводу, но генерал Стессель сказал, что сначала пусть все собравшиеся выскажут совершенно откровенно свои взгляды на положение дела. Генерал Белый указал, что крепость имеет до 7 тысяч крупных снарядов (по 100 на орудие) и до 70 тысяч мелких, противоштурмовых; самим генералом Стесселем было заявлено, что провизии есть еще на месяц с лишком (60 тысяч пудов муки, кроме сухарей, и около 3 тысяч лошадей), а число штыков — 11 тысяч.

Всеми сознавалось трудное и серьезное положение крепости, все же громадным большинством голосов (19 против 3 — один ничего не высказал, — это генерал Фок) была высказана необходимость держаться и защищать крепость до конца, пока хватит снарядов. Только подполковники Гандурин и Дмитревский и полковник Рейс высказались за необходимость капитуляции; главное, что их пугало — возможность резни. Генерал Фок не прочел своей записки, так как генерал Стессель сказал ему, что все высказались и теперь уже поздно (было 8 часов вечера). Закрывая [685] заседание, генерал Стессель, поблагодарив всех за откровенное мнение, сказал, что будет защищаться на 1-й линии, а затем перейдет на следующие.

Генерал-лейтенант Фок, — что в журнале совета мнение его изложено верно. Насколько он понимал тогда, на совете не был поставлен вопрос о сдаче, а только спрашивалось мнение каждого о положении крепости; голосования и подсчета голосов не было. От совета он вынес впечатление, что «строевые начальники были пессимисты или скромные оптимисты, причем степень оптимизма увеличивалась по мере удаления от восточного фронта и на Ляотешане достигала своего кульминационного развития. Составляли исключение только генерал Никитин и полковник Ирман. Все же нестроевые проявили большой оптимизм, особенно — адмиралы».

Генерал-лейтенант Смирнов, — что генерал-адъютант Стессель, открывая заседание совета, предложил каждому высказать совершенно откровенно свое мнение касательно настоящего положения крепости и мер, которые надлежало бы принять в будущем; затем генерал Стессель заявил, что в конце заседания он ознакомит нас с запиской, которую держал в руках. При изложении мнения подполковники Дмитревский и Гандурин высказались в смысле невозможности и бесцельности продолжения борьбы; полковник Рейс указал, что миссия Порт-Артура, в смысле защиты флота, кончилась, что для армии, которая собралась давно уже, Артур вовсе не нужен, что дальнейшая защита его может привести только к резне на улицах, чего не должно допускать. Подполковник Поклад, полковники Савицкий и Грязнов высказались неопределенно. Капитан Головань, подполковник Хвостов, полковники Петруша, Семенов, Мехмандаров, Григорен-ко, Ирман, адмиралы Вирен и Лощинский, генералы Горбатов-ский, Надеин, Никитин и Белый были за дальнейшую оборону, причем последний указал, что снарядов хватит еще на два больших штурма. Генерал Фок уклонился от ответа на рассматриваемый вопрос и говорил о выносливости нижних чинов. Генерал Стессель, выслушав все мнения, объявил, что 2-я позиция не представляет никакой силы, и поблагодарил всех за почти единодушное решение вести дальнейшую защиту крепости как это подобает русским войскам. Записку же, которую он обещал прочесть в конце заседания, спрятал в карман. На этом заседание совета и окончилось. [686]

В приложенной к делу в качестве вещественного доказательства тетради донесений командующему Маньчжурской армией и наместнику его императорского величества на Дальнем Востоке за 1904 г. имеется черновой оттиск всеподданнейшей телеграммы генерал-адъютанта Стесселя на имя его императорского величества, писанный собственной генерала Стесселя рукой. Из обозрения этого документа видно, что составлен 15 декабря, в 11-м часу ночи, и начинается словами: «Сегодня, в 10-м часу утра, японцы произвели взрыв бруствера форта III...» и оканчивается словами: «По занятии этого форта японцы делаются хозяевами всего северо-восточного фронта, и крепость продержится лишь несколько дней. У нас снарядов почти нет. Приму меры, чтобы не допустить резни на улицах. Цинга очень валит гарнизон. У меня под ружьем теперь 10–11 тысяч, и они нездоровые»... Рукой генерал-адъютанта Стесселя, синим карандашом, слова «15 декабря» и «сегодня» зачеркнуты и надписано: «16 декабря» и «вчера». Затем на верху листа рукой генерала Стесселя же, черным карандашом, написано: «Из этого же покороче и главнокомандующему, прибавив, что положение совершенно критическое».

Отправка знамен в Чифу

17 декабря 1904 года исполняющий должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитан Головань, зайдя в штаб района между двумя и тремя часами дня, узнал от и. д. начальника штаба района полковника Рейса, что по распоряжению генерала Стесселя в этот день отправляются в Чифу на миноносце полковые знамена. Тогда капитан Головань обратился к полковнику Рейсу с вопросом, не будет ли распоряжений отправить на этом же миноносце и документы, представляющие историческую ценность, на что получил ответ, что отправить можно, но надо иметь в виду, что миноносец может быть потоплен или взят в плен, и тогда пропадут документы, которые никак не могут быть впоследствии восстановлены. После этого полковник Рейс приказал свидетелю, капитану Голованю, подписать в качестве и. д. начальника штаба 7-й дивизии протокол об отправке знамен. В это время знамена, копья и скобы были уже сняты с древков и укладывались полковыми адъютантами. Видя знамя 25 полка на квартире начальника штаба района, свидетель [687] ни на минуту не усомнился в законности его нахождения здесь, хотя распоряжений о передаче знамени этого полка в штаб района в штабе дивизии и не было получено. Вернувшись в свой штаб, свидетель немедленно занялся разбором документов, подлежащих отправке. Отобранные документы были упакованы в особый ящик, который адъютантом штаба дивизии был отвезен в гавань на отправлявшийся миноносец и сдан там штабс-капитану Бабушкину, назначенному для сопровождения знамен и сдачи их нашему военному агенту в Китае.

Спрошенный в качестве свидетеля, бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс показал, что знамена были отправлены из Порт-Артура не 17 декабря, а 19-го. По словам этого свидетеля, распоряжение о доставлении знамен в штаб района было сделано через штаб 4-й дивизии после отправления парламентера 19 декабря. Знамена были перенесены командами при офицерах, в темноте и без церемоний. Затем были сняты полотна и металлические части и упакованы, а древки сожжены. В 9 часов вечера знамена и бумаги на миноносце вышли из Порт-Артура в Чифу.

Показание генерал-майора Рейса подтверждается показаниями:

Контр-адмирала Лощинского: — что 19 декабря, около полудня, им было получено письмо от начальника штаба укрепленного района, № 2544, об отправке миноносца в Чифу со знаменами и секретными документами. Свидетель ответил на это, что миноносец готов во всякое время, и в 5 часов вечера получил от полковника Рейса телеграмму с указанием необходимости отправить «сегодня то, о чем писал», то есть миноносец; и бывшего командира Порт-Артура контр-адмирала Григоровича — что вечером 19 декабря 1904 года им были отправлены из Порт-Артура на миноносце, данном контр-адмиралом Лощинским, полковые знамена и часть секретной переписки штабов района и крепости, порта, адмиралов и бывшего штаба наместника. От флота отправлены были знамя Квантунского экипажа и Георгиевские рожки канонерских лодок «Бобр» и «Гиляк».

По распоряжению бывшего командира 1-й бригады 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майора Горбатов-ского, из полков этой дивизии только один 25-й имел знамя, которое хранилось сперва при 1-й роте, на форту I, а затем, кажется, в ноябре месяце, оно было перенесено в штаб полка. Когда [688] оно было отправлено в Чифу, свидетель не знает, и о факте отправки его он узнал лишь при прочтении капитуляции.

Равным образом не знает, каким порядком знамена были собраны и отправлены в Чифу, и бывший начальник штаба крепости полковник Хвостов.

Наконец, из показания бывшего командира 5-го Восточно-Сибирского полка генерал-майора Третьякова видно, что за несколько дней до 19 декабря получено было приказание генерала Фока прислать полковое знамя с адъютантом в штаб дивизии.

19 декабря 1904 года

Еще 17 декабря, к вечеру, японцы, засев у подножия Скалистого кряжа, начали бить во фланг Китайскую стенку.

18 декабря утром погибло от взрывов укрепление № 3, и в 3 часа 30 минут этого дня генерал Фок согласно распоряжению генерала Стесселя, но вопреки категорическому приказанию коменданта приказал начальнику обороны восточного фронта генерал-майору Горбатовскому очистить Китайскую стенку со Скалистым кряжем. Войска начали отходить с наступлением темноты и в 5 часов утра 19 декабря заняли линию: Курганная батарея — Владимирская и Митрофаньевская горы — Большое Орлиное Гнездо — участок Китайской стенки за фортом II — Ку-ропаткинский люнет.

Вскоре после этого начались атаки японцев на Большое Орлиное Гнездо. Обстоятельства боя на этом пункте и связанных с ним событий — очищения нами Малого Орлиного Гнезда, Куро-паткинского люнета и батареи лит. Б видны из показаний следующих свидетелей:

Бывшего начальника обороны восточного фронта, генерал-майора Горбатовского: — «19 декабря, еще до рассвета, японцы подвели свои штурмовые колонны и с 7 часов утра открыли сильную бомбардировку Большего Орлиного Гнезда, осыпая эту позицию одновременно с трех сторон 11-дюймовыми бомбами и шрапнелью. Огонь их утихал только перед атаками. Таких атак произведено было шесть, но все они были отбиты, главным образом огнем скорострельной батареи, поставленной на Митрофаньевской горе, и ручными гранатами. Около 5 часов вечера Большое Орлиное Гнездо было занято японцами. Пока шел бой на нем, начальник 2-го участка подполковник Лебединский несколько [689] раз доносил свидетелю, что на Малом Орлином Гнезде и Куропаткинском люнете стоять невозможно, что японцы обстреливают их, и не только вдоль, но и в тыл. Несмотря на это, свидетель все же приказывал держаться на этих позициях, хотя бы редкой цепью или даже часовыми. Тем не менее около 6 часов вечера он узнал от подполковника Лебединского, что Малое Орлиное Гнездо и Куропаткинский люнет нами очищены и что генерал Фок приказал также очистить и батарею Б. Свидетель, однако, категорически приказал подполковнику Лебединскому держаться на этой батарее до тех пор, пока он не получит такое приказание от него лично. Около 8 часов вечера свидетель получил от генерала Фока записку, в которой предписывалось немедленно, под угрозой побудительных к тому мер очистить батарею Б. После этого свидетель принужден был приказать Лебединскому исполнить требование генерала Фока. Но лишь только успели очистить батарею Б, как получено было донесение от коменданта укрепления № 2 о невозможности долее на нем держаться, так как оно стало обстреливаться японцами, занявшими лит. Б с тыла и с фланга. Получив это донесение, свидетель приказал переместить оставшийся у него резерв в Новый Китайский город (что за укреплением № 2), о чем и донес генералу Фоку, но последний выразил на это свидетелю свое неудовольствие в том смысле, что он напрасно тревожит людей бесцельными передвижениями. В ночь с 19 декабря на 20-е войска восточного фронта занимали позиции: от реки Лунь-хэ на Курганную батарею, на горы Лаперовскую, Владимирскую, Митрофаньевскую, Безымянную, Морской кряж, Отрожную и Опасную, батарею А, открытый канонир № 1, форт I, редут Тахэ и Сигнальную гору, что у самой бухты Тахэ. Батарея № 2 вечером 19 декабря была еще в наших руках, но ночью была очищена».

Показания исполнявшего должность начальника штаба обороны восточного фронта, генерального штаба капитана Степанова: — «С 7 часов утра 19 декабря японцы начали обстреливать восточный фронт и пять раз атаковали Большое Орлиное Гнездо. Генерал Горбатовский поддерживал его, пока в резерве не осталось две роты. Как раз в это время пришло известие, что японцы уже заняли Большое Орлиное Гнездо. Считая, что с постановкой японцами на Большом Орлином Гнезде хотя бы одного орудия положение отряда влево от горы сделается критическим, генерал Горбатовский приказал свидетелю переговорить по телефону [690] с начальником штаба генерала Фока подполковником Дмитревским о мерах на случай отхода на 2-ю линию обороны. Из слов подполковника Дмитревского свидетель ничего определенного понять не мог и потому просил прислать ему ответ письменно. Приблизительно через полчаса охотник привез от подполковника Дмитревского письмо с извещением, что послан парламентер. Затем получено было приказание генерала Фока: «Курганную батарею, Лаперовскую и Митрофаньевскую горы держать, а Куропаткинский люнет и батарею Б очистить». Не понимая идеи такого очищения, начали переговоры со штабом сухопутной обороны, которые окончились тем, что генерал Фок прислал генералу Горбатовскому записку с указанием, что относительно его будут приняты меры, если он не исполнит этого приказания. Куропаткинский люнет и батарея Б были ночью очищены. К вечеру 19 декабря в штабе восточного отряда не оставалось сомнения, что Большое Орлиное Гнездо не в наших руках».

Бывшего коменданта Большего Орлиного Гнезда подполковника Голицынского: — «Свидетель жил на Большом Орлином Гнезде с 18 августа по 19 декабря включительно. 18 декабря он был назначен комендантом этого пункта; никакого укрепления там не было. Стрелки сами рыли для себя окопы и ходы сообщения и строили блиндажи. Вооружено было Большое Орлиное Гнездо первоначально двумя 6-дюймовыми пушками Канэ, но оба орудия были подбиты японцами еще 6–7 августа, и более из них не стреляли. За несколько дней до падения крепости была поставлена 47-мм скорострельная пушка, но 19 декабря она была разбита первыми же выстрелами японских батарей и к действию стала не годной. Гарнизон Большего Орлиного Гнезда составляли 67 человек. 19 декабря свидетель находился на вершине Большего Орлиного Гнезда как комендант его. Около 3 часов дня он был контужен японским снарядом и оглушен взрывом наших бомбочек. Японцы бросились в это время на шестой с утра штурм. На этот раз японцам удалось занять вершину. Стрелки и матросы оставили гору одновременно с тем, как унесли свидетеля. Это было в начале 4 часов дня».

Поручика Гринцевича: — «18 декабря свидетелю было приказано в ночь на 19-е число с 67 охотниками, занять Большое Орлиное Гнездо. С этими людьми и малым добавлением к ним от рот 14 полка (5–10 человек), 28 полка (15–20 человек) и моряков [691] (15–20 человек) свидетель отбивал шесть атак, начавшихся с рассветом 19 декабря и окончившихся около 3 часов 40 минут дня. После шестой атаки оставшиеся целыми пять человек под натиском японцев отошли по ходу сообщения вниз и заняли окопы вправо от Митрофаньевской горы.

По показанию инженер-капитана фон Шварца — батарея лит. Б к моменту взятия японцами Большого Орлиного Гнезда была сильно разрушена, но окопы впереди по распоряжению генерала Фока были усилены и в них можно было держаться.

Изложенное подтверждается следующими находящимися в деле документами:

Запиской генерала-лейтенанта Фока генералу Горбатовско-му от 7 часов вечера 19 декабря: — «Предписываю Вашему Превосходительству немедленно отдать распоряжение об очищении литеры Б. Не заставьте меня принять меры. Равно держать во что бы то ни стало Курганную батарею, горки Лаперовскую, Владимирскую и Митрофаньевскую», и телефонограммами:

1) генерал-лейтенанта Фока генералу Горбатовскому, в 10 часов 30 минут утра: — «Большое Орлиное Гнездо сегодня удержать во что бы то ни стало»;

2) наблюдателя лейтенанта Ромашева в штаб крепости с Большой горы, в 2 часа 56 минут дня 19 декабря: — «Японцы влезли на Орлиное Гнездо, их оттуда сбили, теперь на Орлином никого не видно»;

3) поручика Князева в штаб крепости: — «В 3 часа дня лейтенант Ромашев сообщил, что японцы влезли на Орлиное, наших там не видно. На Орлином произошел взрыв, загорелась платформа»;

4) генерал-лейтенанта Фока полковнику Лебединскому в 5 часов 15 минут дня 19 декабря: — «Сегодня ночью отвести весь гарнизон с лит. Б к Опасной горе, где им поступить в распоряжение полковника Поклада. А роту, занимающую Китайскую стенку между лит. Б и укреплением № 2, отвести в укрепление № 2 для усиления его гарнизона...»;

5) капитана Степанова — из штаба генерала Горбатовского в штаб сухопутной обороны, в 6 часов 50 минут вечера 19 декабря: — «Капитан Андреев с Митрофаньевской горы доносит, что на Большом Орлином Гнезде японцы ставят орудия...»;

6) генерал-лейтенанта Фокатенералу Горбатовскому, в 7 часов 30 минут вечера: — «Гарнизону лит. Б отойти на Опасную [692] гору; где поступить в распоряжение полковника Поклада, которому мною дано лично указание, как их употребить. Роте, расположенной на Китайской стенке, между лит. Б и укреплением № 2, отойти на укрепление № 2, на усиление его гарнизона»;

7) генерал-лейтенанта Фока подполковнику Лебединскому, 11 часов 45 минут вечера 19 декабря: — «Войскам с Куро-паткинского люнета и Малого Орлиного Гнезда отходить в Новый китайский город, где встать по фанзам. Часть должна быть в ружье, чтобы не дать прорваться в город. Снаряды можно оставить. Замки с орудий взять. Взорвать большие орудия, когда все уйдут».

Председатель:

Заседание верховного военно-уголовного суда прерывается до 11 часов завтрашнего дня.

Перерыв объявлен в 5 часов 30 минут дня.

Посылка парламентера

Данными предварительного следствия устанавливается, что заблаговременно, еще до окончательного выяснения вопроса о том, взято ли японцами Большое Орлиное Гнездо, было заготовлено в штабе укрепленного района письмо к генералу Ноги с предложением начать переговоры о сдаче крепости, каковое и было послано с прапорщиком Малченко между 3 и 4 часами дня 19 декабря.

Изложенное подтверждается показаниями свидетелей: бывшего начальника штаба крепости полковника Хвостова, — что около 4 часов дня свидетелю доложили, что видели, как проскакал прапорщик Малченко, а за ним казак с большим белым флагом. Догадавшись, зачем поехал Малченко, свидетель доложил о том коменданту крепости. Последним официальное уведомление о вступления с японцами в переговоры относительно сдачи крепости было получено в 7 часов вечера того же дня. Свидетель слышал или от самого полковника Рейса, или от прапорщика Малченко, — точно не помнит, — что письмо к генералу Ноги с предложением о сдаче крепости было заготовлено полковником Рейсом заблаговременно и подано генералу Стесселю на подпись 19 декабря.

Генерал-лейтенанта Фок, который из разговоров с полковником Рейсом 19 декабря узнал, что у генерала Стесселя есть письмо к генералу Ноги с просьбой прислать парламентера для переговоров о сдаче крепости. На вопрос, когда это письмо будет [693] отправлено, полковник Рейс ответил: «Завтра». — «Но уж это будет поздно», — возразил генерал Фок и после того, отправившись к генералу Стесселю, доложил последнему о положении дел, сказав, что восточный фронт держаться не может. После этого доклада и был послан парламентер.

Инженер-полковника Григоренко, — что около 3 часов дня 19 декабря генерал Стессель без предварительного соглашения с комендантом крепости послал парламентера с предложением сдать крепость.

Бывшего командира Порт-Артура, контр-адмирала Григоровича — что около 4 часов дня 19 декабря, в помещение, занимаемое им, свидетелем, совместно с контр-адмиралом Пащинским, «влетел» контр-адмирал Вирен и сообщил им содержание только что полученного им письма полковника Рейса о посылке парламентера к генералу Ноги для переговоров о капитуляции. Пораженный этим известием, особенно после решения военного совета 16 декабря, он, свидетель, вместе с контр-адмиралом Лощин-ским стал просить контр-адмирала Вирена как младшего по чину съездить к коменданту крепости и, узнав в чем дело, как можно скорее сообщить им, ибо ни он, свидетель, ни контр-адмирал Лощинский никаких извещений от полковника Рейса не получали. По возвращении своем контр-адмирал Вирен передал ему, свидетелю, и контр-адмиралу Лощинскому, что он был у коменданта крепости, который ничего не знал о случившемся, затем был у генерала Белого, который только при нем, адмирале Вире-не, получил аналогичное извещение, а затем отправился к генералу Стесселю. Последний казался сконфуженным и подтвердил о посылке парламентера. Тогда адмирал Вирен отправился к полковнику Рейсу, с которым имел крупный разговор, причем назвал его «изменником».

Во время отсутствия контр-адмирала Вирена им, свидетелем, и контр-адмиралом Лощинским было получено от полковника Рейса извещение, чтобы непременно сегодня же, 19 декабря, отправить миноносец в Чифу с полковыми знаменами. С этого момента он, свидетель, стал делать распоряжения к отправке на том же миноносце знаменного флага Квантунской) экипажа, серебряных Георгиевских рожков некоторых судов и секретной переписки штаба наместника и порта. Он сделал также подготовительные распоряжения ко взрыву мастерских, потоплению портовых судов, кранов и т. п. [694]

В 6-м часу прибыл на его, свидетеля, квартиру комендант крепости и изложил положение дел. Выяснилось, что, вопреки его, генерала Смирнова, распоряжениям, очищены укрепления: Куропаткинский люнет, Малое Орлиное Гнездо и батарея Б; что о посылке парламентера генерал Смирнов узнал впервые от адмирала Вирена и что теперь положение дел таково, что ничего нельзя уже предпринять для спасения крепости. Собрать войска, которые можно было взять только с левого фланга, а именно от форта VI и на Ляотешане, генерал Смирнов не находил уже возможным.

Изложенные обстоятельства побудили свидетеля принять меры для скорейшего уничтожения судов и прочего казенного имущества, а также послать совместно с контр-адмиралами Лощинским и Виреном протестующую против сдачи телеграмму главнокомандующему армиями и генерал-адмиралу; телеграмма эта была отправлена на миноносце вместе с знаменами. Поздно вечером 19 же декабря была получена из штаба района телеграмма с требованием назначить делегата от флота для участия в переговорах о капитуляции крепости. Так как в распоряжении его, свидетеля, подходящего для этого лица не было, то он отказался дать делегата из чинов порта, почему с общего их, адмиралов, согласия, был послан капитан 1 ранга Щенснович как делегат от флота. Ввиду того, что флот уже не существовал, а оставалась только часть личного состава, и то почти вся находившаяся в распоряжении сухопутного начальства, никаких особых инструкций Щенсновичу дано не было, а указывалось ему, как человеку твердому и самостоятельному, вообще отстаивать интересы флота. К вечеру 20 декабря капитан 1 ранга Щенснович вернулся из Шуйшуина, и из его доклада он, свидетель, вынес впечатление, что во время переговоров он, Щенснович, был совершенно обезличен полковником Рейсом.

Командовавшего в Порт-Артуре отдельным отрядом броненосцев и крейсеров контр-адмирала Вирена, — что для него, свидетеля, было совершенной неожиданностью получение 19 декабря, между 3 и 4 часами дня, письма от полковника Рейса с извещением, что «уже послан офицер с письмом к генералу Ноги, чтобы начать переговоры о капитуляции, а потому Вы имеете только одну ночь, чтобы сделать с судами что Вы находите нужным». Ошеломленный, не веря этому письму, он, свидетель, отправился к контр-адмиралам Григоровичу и Лощинскому узнать, [695] не имеют ли они таких же писем, но и для них это было также неожиданностью. Оттуда он, свидетель, поехал к генералу Белому, который, оказалось, также ничего не знал, новостью было письмо полковника Рейса и для коменданта крепости, генерала Смирнова, к которому он затем поехал. Тогда он, контр-адмирал Вирен, поспешил к генералу Стесселю, где застал уже генерала Белого, и на вопрос: «Неужели это правда, и разве можно сдать крепость без обсуждения этого вопроса на совете»? — получил от генерала Стесселя ответ, что это уже свершившейся факт и офицер должен сейчас вернуться. Для него, свидетеля, стало тогда ясно, что факт сдачи крепости действительно совершился; что независимо от того, будет ли она происходить при междоусобной войне желающих и не желающих сдаваться, будет ли арестован генерал Стессель или нет, все равно крепость доживает свои последние часы.

Бывшего коменданта крепости Порт-Артур генерал-лейтенанта Смирнова, — что около 7 часов вечера 19 декабря к нему прибыл контр-адмирал Вирен и показал предписание взрывать суда. Только в 11 часов вечера того же дня свидетель получил при рапорте полковника Рейса копии письма генерала Стесселя к генералу Ноги, составленного в следующих выражениях: — «Его Превосходительству, Командующему армией, осаждающей Порт-Артур. Милостивый Государь. Соображаясь с общим положением дел на театре военных действий, я признаю дальнейшее сопротивление Порт-Артура бесцельным и во избежание напрасных потерь желал бы войти в переговоры относительно капитуляции. Если Ваше Превосходительство на это согласны, то прошу назначить лиц, уполномоченных для переговоров об условии и порядке сдачи, и указать место, где их могут встретить назначенные мной лица. Пользуюсь случаем и т. д. генерал-адъютант Стессель. 1 января 1905. (19 декабря 1904 г.)».

Бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс, в свою очередь, показал, что ко времени посылки парламентера штурмы на Большое Орлиное Гнездо были окончены и что парламентер был послан в 4 часа 30 минут дня. Письмо к генералу Ноги было составлено при следующей обстановке: около 3 часов дня генерал-лейтенант Фок, возвратившись с позиции, отправился с докладом к генералу Стесселю. Пробыв у него минуть пятнадцать, генерал Фок зашел к свидетелю и передал ему, что генерал-адъютант Стессель просит его тотчас же прийти к [696] нему. Когда свидетель пришел, генерал Стессель сообщил ему о докладе генерала Фока и продиктовал письмо по-русски, которое затем свидетель вместе с прапорщиком Малченко перевел на английский язык.

В тот же день, 19 декабря, генерал-адъютант Стессель отправил государю императору телеграмму следующего содержания, им собственноручно написанную: «Вчера утром японцы произвели громадный взрыв под укреплением № 3 и, еще не успел опуститься столб пламени, открыли адскую бомбардировку по всей линии; небольшой гарнизон укрепления частью погиб внутри его, частью успел выйти. После 2-часовой бомбардировки японцы повели штурм на Китайскую стенку, что восточнее форта III, до Орлиного Гнезда. Два штурма были отбиты, наша полевая артиллерия нанесла во время штурма много вреда. Держаться на Китайской стенке по громадной убыли вовсе нельзя, и сделал распоряжение ночью отойти на горы, лежащие за Китайской стенкой, уперев правый фланг в Большую гору (карандашом вписано между строк рукой полковника Рейса: «Теперь большая часть восточного фронта в руках японцев»), на этой (карандашом, рукою полковника Рейса исправлено: «новой») позиции можно будет просидеть (рукою полковника Рейса, карандашом исправлено: «держаться») очень немного (рукою полковника Рейса исправлено карандашом: «недолго», а затем крепость должна будет капитулировать. Но все в руке Бога. Может, и подойдет подкрепление. У нас потери значительны: два командира полка, 13-го — подполковник Гандурин и 26-го — флигель-адъютант полковник Семенов ранены, причем герой Гандурин очень тяжело. Комендант временного укрепления № 3, 25-го полка штабс-капитан Спредов погиб при взрыве. Великий Государь, Ты прости нас. Мы сделали все, что было в силах человеческих. Суди нас, но суди милостиво. Почти 11 месяцев непрерывной борьбы истощили все силы сопротивления и лишь четвертая часть защитников (карандашом, рукою генерала Стесселя, приписано между строк: «из коих половина больных») занимает 27 верст крепости без помощи и даже смены для малого хоть отдыха. Люди стали тенями».

По поводу этой телеграммы генерал-майор Рейс показал, что, по его предположению, первая часть телеграммы до слов «Великий Государь...» написана утром 19 декабря, а окончание уже после отправки парламентера. [697]

Уничтожение судов, запасов и средств обороны

Получив от генерала Стесселя лично подтверждение факта посылки письма к генералу Ноги, командовавший отдельным отрядом броненосцев и крейсеров в Порт-Артуре контр-адмирал Вирен сделал все необходимые распоряжения по уничтожению судов, секретных книг и документов. Подготовительные ко взрыву судов работы были выполнены еще вскоре после того, как со взятием японцами горы Высокой 23 ноября суда отряда были потоплены и расстреляны 11-дюймовыми неприятельскими снарядами. Советом всех командиров судов, флаг-инженер-механика, корабельного инженера и минных офицеров, под председательством свидетеля, контр-адмирала Вирена, решено было употребить для этого от 6 до 8 зарядных отделений мин Уайтхеда на каждый корабль, разместив их по две мины под кормой у дейдвудных валов по возможности под башнями больших орудий и в машинном, и котельном отделениях. Для дополнительных взрывов имелись наготове два минных катера с минами Уайтхеда. Вся подготовительная работа была поручена минным офицерам под общим наблюдением командира броненосца «Полтава», капитана 1 ранга Успенского, на ответственности каждого командира лежало проверить, чтобы работа эта была выполнена.

Отдав приказ взрывать суда, контр-адмирал Вирен приказал вместе с тем портить и орудия, подрывая их небольшими зарядами или наливая в канал их кислоты. Всю ночь на 20 декабря до восхода солнца слышались взрывы, некоторые суда горели, а на береговых укреплениях многие офицеры и нижние чины, несмотря на приказание начальника укрепленного района ничего не портить, все-таки как могли портили орудия, сжигали заряды, бросали в воду и зарывали снаряды.

Командиром Порт-Артура, контр-адмиралом Григоровичем отданы были распоряжения потопить портовые суда, плавучие средства и уничтожать склады минного городка, мастерские, орудия, флаги и документы. Броненосец «Севастополь» утром 20 декабря оттянулся от берега на глубину 25 саженей, открыл кингстоны и, опрокинувшись на правую сторону, затонул на глубине. [698]

Бывший интендант крепости подполковник Достовалов свидетельствует, что о сдаче крепости узнал в ночь с 19 на 20 декабря, но приказания уничтожать припасы и вещи не получал.

Равным образом не получал распоряжения о порче орудий, снарядов и всего, что не должно было достаться врагу, и начальник обороны восточного фронта генерал-майор Горбатов-ский, получивший официальное уведомление о сдаче крепости в 7–7 часов 30 минут вечера 19 декабря в письме подполковника Дмитревского капитану Степанову.

Бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс отозвался запамятованием, было ли отдано распоряжение об уничтожении складов имущества, но вместе с тем показал, что большая часть ручного оружия сдана в испорченном виде, так как нижние чины, складывая ружья, ломали их о землю, что крепостные орудия были испорчены взрывами пироксилиновых шашек; что часть снарядов была брошена в воду или закопана в землю и, наконец, что полевые орудия испорчены сбитием прицелов, мушек и т. п. настолько, что не могли быть употреблены в дело ранее исправления в арсеналах.

Факт неотдачи распоряжения о порче фортов, орудий и имущества подтверждается показаниями:

контр-адмирала Лощинского, который от генерала Белого узнал, что до окончания переговоров о сдаче ничего не приказано портить;

генерал-майора Ирмана, что, хотя приказано было свыше ничего не портить, тем не менее войска западного фронта портили свои полевые орудия, убивали ценных лошадей, рубили седла, выбрасывали в море револьверы и т. д.;

генерал-майоров Семенова и Мехмандарова, из которых последний показал, что узнав о сдаче крепости, распорядился, чтобы в батареях вверенного ему 7-го Восточно-Сибирского стрелковой артиллерийской дивизии портилось и уничтожалось все, что возможно, но вскоре получил приказание ничего не портить;

генерал-лейтенанта Никитина, что никаких приказаний о порче орудий он от начальника укрепленного района не получал, но отдал такое распоряжение самостоятельно, вследствие чего часть полевых пушек и снарядов была сброшена в море, трубки отвинчивались, нарезы орудий сбивались зубилами, каналы травились кислотами, лошади убивались, седла ломались, хомуты резались и амуниция жглась, и [699] исполняющего должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитана Голованя, что распоряжения генерала Стесселя об уничтожении всякого имущества в период от решения сдать крепость до подписания капитуляции в штабе 7-й дивизии получено не было.

Бывший комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов, между прочим, показал, что когда начальник артиллерии крепости генерал-майор Белый, получив от полковника Рейса уведомление о приказании генерала Стесселя испортить 10-дюймовые орудия, обратился к последнему за подтверждением такового, то генерал Стессель отменил это свое распоряжение.

Генерал-лейтенант Фок, в свою очередь, показал, что он никаких распоряжений относительно порчи орудий не делал, но их портили, а снаряды бросали в море. О посылке парламентера он приказал уведомить генерала Горбатовского для объявления о том войскам, а утром 20 декабря отдал распоряжение не открывать огня.

Силы и средства крепости ко времени сдачи ее

Гарнизон: По данным ведомости наличности нижних чинов в укрепленном районе Кинчжоу — Порт-Артур с 15 февраля по 18 декабря 1904 года включительно, составленной сводкой данных из частных ведомостей наличного состава, видно, что 18 декабря 1904 года состояло в Порт-Артуре нижних чинов, стрелков, артиллеристов, инженерных и других сухопутных войск, — больных — 6281 человек, нестроевых — 3645 человек, строевых — 22 434 человека. О наличности из этого числа штыков на позициях и в резерве крепости представляется возможным судить по ведомости о сем, обнимающей период с 29 августа по 13 декабря 1904 года и составленной на основании веденных в штабе сухопутной обороны перечней частей и наличной числительное(tm) их. Из этой ведомости видно, что 13 декабря на позициях и в резерве было 12 180 человек, в том числе 2098 моряков.

Из приложенных к показаниям генерал-майора Горбатовского и полковника Хвостова ведомостей видно, что с 23 по 25 декабря 1904 года сдано японцам военнопленными: 747 офицеров, чиновников и зауряд-прапорщиков и 23131 нижних чинов. В том [700] числе: стрелков — 12 035, артиллеристов — 4410, матросов — 5818, саперов — 626, казаков — 111 и разных штабов — 65 человек,

В частности, свидетельскими показаниями устанавливается, что после взятия Большего Орлиного Гнезда на всем восточном фронте было вместе с моряками до 3500–4000 человек, а на всех позициях — стрелков и моряков — 12 ½ тысяч, артиллеристов (крепостных и полевых) — до 5 тысяч, инженерных войск более 500 человек и нестроевых более тысячи человек.

Ко дню капитуляции крепости Порт-Артур, т. е. к 20 декабря 1904 года, находилось больных и раненых во всех врачебных учреждениях крепости: 8336 человек, в околотках и слабосильных командах — 5313 человек, всего — 13 649 человек. Если к этому числу присоединить цифры больных и раненых, поступивших в команды и околотки после сдачи крепости до 29 декабря, число которых равняется 1468 человек, то общее число больных и раненых, оставленных в Порт-Артуре, равно 15 117 человек.

Запасы продовольствия. По показанию бывшего коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова, ко дню сдачи ее оставалось запасов: муки — на 40 дней, крупы — на 22 дня, сухарей — на 15 дней, соли и чаю на несколько месяцев, сухих овощей — на 3 месяца, сахару на 15 дней, лошадей до 2 1/3 тысячи голов.

По сведению крепостного интенданта подполковника Дос-товалова, сдано японцам продуктов: муки пшеничной — 6957 пудов (на 23 дня); муки крупчатки — 31 050 пудов; крупы и рису — 4458 пудов (на 18 дней); чаю 2351 пуд (на 140 дней); сахару — 981 пуд(на 15 дней); сушеных овощей — 3016 пудов (на 45 дней); соли — 16 301 пуд; консервов мясных — 1767 пудов, консервов — «Корнбеф» — 61 пуд; овса — 68 пудов; бобов — 25 118 пудов (на 30 дней). Портом сдано японцам запасов: сушеной капусты — 17 пудов; крупы овсяной — 105 пудов; муки ржаной — 16 500 пудов; мяса соленого — 16 пудов, мяса в консервах — 5 пудов; масла коровьего — 116 пудов; сухарей ржаных — 15 980 пудов; сухарей белых — 31 312 пудов; сахару — 2811 пудов; соли — 2890 пудов; уксусу — 598 ведер; чаю байхового — 169 пудов; чаю кирпичного — 171 пуд; муки пшеничной — 7285 кульков (кулек имеет чистой муки 1 пуд 15 фунтов).

По показанию бывшего гражданского комиссара Квантунской области и председателя городского Порт-Артурского совета подполковника Вершинина, мирное население было обеспечено продовольствием до марта месяца 1905 года. 23 декабря согласно [701] условиям капитуляции городская продовольственная комиссия передала японцам из складов Китайской Восточной железной дороги городских продовольственных запасов: муки белой, американской — 420 кульков; муки ржаной — 3300 пудов; муки пшеничной — 600 пудов; сухарей ржаных — 55 пудов; макарон — 17 ящиков; сахару — 600 пудов; рису 1 сорта — 375 пудов; рису 2 сорта (китайского) — 850 пудов; чумизы (род проса) — 750 пудов; пшена — 630 пудов; соли молотой — 700 пудов; крупы перловой — 1 мешок. Кроме того, имелся еще весьма значительный запас бобов и в других городских складах и значительные запасы для китайцев рису, гаоляна и чумизы.

Артиллерийские средства. Из «Артиллерийского дела» штаба укрепленного Квантунского района видно, что к 18 декабря 1904 года в Квантунской крепостной артиллерия было: орудий — 312 (в том числе — пулеметов 55 и китайских пушек — 29), снарядов к ним 31 845 и патронов к пулеметам — 1 255 935.

По справке, составленной начальником артиллерия крепости генерал-майором Белым 28 декабря 1904 г. в Порт-Артуре, к 20 декабря оставалось: орудий годных к действию — 295 (в том числе: пулеметов — 20 и китайских пушек — 29); снарядов к 10-дюймовым пушкам — 130, на все орудия; к 9-дюймовым — 270, на все орудия; 6-дюймовых крепостных бомб — 450; шрапнелей — 1400; 42-линейных крепостных бомб — 270, шрапнелей — 970; к 6-дюймовым пушкам Канэ бомб — 900, шрапнелей — 1400; к легким пушкам: гранат — 1400, шрапнелей — 3900, картечей — 400; 11-дюймовых мортирных бомб — 130 (только японские); 9-дюймовых мортирных бомб — 230; к 6-дюймовым полевым мортирам: бомб — 300; к 57-мм береговым пушкам: гранат — 4000, шрапнелей — 4000, картечей — 500; к 57-мм канонирным пушкам: картечей — 2000; к 20–75-мм морским пушкам: в среднем — по 200 гранат на каждую; к 68-ми 37-мм и к 39–47-мм пушкам имелся большой запас бронебойных гранат.

Орудийные деревянные основания на батареях № 4, 5, 17 и 20 непрерывной стрельбой были совершенно расстроены, почему десять 9-дюймовых пушек и десять 9-дюймовых мортир почти не могли вовсе стрелять; все орудия получили сильный расстрел каналов и другие мелкие повреждения, не позволявшие использовать вполне все свойства этих орудий.

Перечисленные выше комплекты снарядов имели следующие недостатки: 10-дюймовые снаряды почти все оставались только [702] бронебойные, не снаряженные, небольшое число чугунных бомб (русских) для И-дюймовых мортир «рвались при собственном выстреле»; третья часть бомб к 9-дюймовым пушкам и мортирам также были стальные; бомбы для орудий Канэ были морские и при падении не разрывались; шрапнели почти все были без трубок и переделывались в бомбы; то же относительно 42-линейных пушек; 6-дюймовые полевые мортиры также стреляли морскими снарядами для пушек Канэ. Заряды были долголежалые, с разнообразными свойствами пороха. Для зарядов не хватало пороха. В полевой скорострельной артиллерии оставалось на орудие не более 30 патронов. Вытяжные скорострельные трубки за израсходованием своих употреблялись морские, перовые и китайские, плохого качества. К морским 75-мм и 47-мм пушкам употреблялись китайские обточенные гранаты, часто рвавшиеся у дула орудия; шрапнелей для них было. Для 42-линейных пушек употреблялись снаряды 9-фунтовых морских пушек.

По показанию генерал-лейтенанта Смирнова, ко дню сдачи крепости оставалось около 200 тысяч снарядов, причем крупного калибра было 9 тысяч, среднего — около 30 тысяч, и малого калибра (для 57, 47 и 37-мм орудий) — более 150 тысяч; кроме того, около 10 тысяч снарядов оставалось для китайских пушек; ружейных патронов было около 7 миллионов.

Из указанного выше генерал-лейтенантом Смирновым общего числа оставшихся ко дню сдачи снарядов 200 тысяч подтверждается, со слов генерала Белого, и генерал-майором Мех-мандаровым.

В частности, состояние артиллерийских средств обороны на атакованных фронтах крепости устанавливается показаниями свидетелей:

Генерал-майора Ирмана, — что на западном фронте к 19 декабря крепостных и полевых орудий было около 30; снарядов к ним для орудий большого калибра не было вовсе, для 37– и 47-мм пушек было порядочно; полевых трехдюймовых пушечных патронов почти не было.

И генерал-майора в отставке Стольникова, — что на 3-м участке восточного фронта 10 декабря было около 80 годных орудий; снаряды к ним были; более всего к орудиям мелкого калибра, в среднем около 30 снарядов на орудие; к полевым орудиям около 10 на орудие, и около 10 же на каждое орудие 6-дюймового калибра. Сдано свидетелем японцам на своем участке годных [703] для стрельбы: 6-дюймовых орудий и более крупного калибра — 17, полевых — 11 и малого калибра скорострельных — 37. Кроме того сдано морских орудий около 15.

Генерал-лейтенант Никитин подтверждает, что на восточном фронте были артиллерийские взводы, в которых не оставалось ни одного снаряда, и «если бы не сдались, то по уравнении их пришлось бы по 10 или 12 снарядов на орудие (полевое)».

Инженерные средства обороны, с падением Большего Орлиного Гнезда, определялись главным образом состоянием 2-й и 3-й оборонительных линий и Центральной ограды.

В дополнение к приведенным выше отзывам о состояния этих позиций и возможности держаться на них, высказанным старшими войсковыми начальниками на военном совете 16 декабря, надлежит иметь в виду показания следующих свидетелей:

Начальника инженеров крепости полковника Григоренко, — что 2-я линия обороны от Курганной батареи через Митрофань-евскую гору на Большое Орлиное Гнездо спроектирована была по естественному ряду возвышенностей. Над этой позицией командовало лишь Орлиное Гнездо. К недостаткам позиции относились: неустройство бойниц и блиндажей (по недостатку рабочих рук); слабость фронтального огня; обстрел был, главным образом, с боков. На Митрофаньевской горе стояло 6–8 орудий, да столько же на Лаперовской. Позицию эту свидетель считает в общем удовлетворительной, хотя с падением Большего Орлиного Гнезда держаться на ней было трудно. Третью оборонительную линию составляли: часть Центральной ограды до Саперного редута, Каменоломный кряж, а затем с занятием Большего Орлиного Гнезда японцами линию обороны можно было направить или на батарею лит. Б, или через Большую гору и укрепление № 1 на батарею лит. А или форт I, или можно было примкнуть ее к укреплению № 2. Первые орудия на Каменоломном кряже начали ставить в половине августа, а затем приступили и к устройству окопов. Работа подвигалась медленно, так как рабочих назначалось не более 100–150 человек. Глубина траншей была большею частью 7 футов, местами 4 с половиной, менее не было. Часть бойниц была устроена, блиндажей не было. Предполагалось на позиции держать лишь часовых, а гарнизон, ввиду наступавших холодов, расположить в домах Нового китайского города, находящегося сейчас же позади Каменоломного кряжа. Очищение батареи лит. Б затрудняло занятие 3-й линии, хотя [704] укрепление № 2 еще могло держаться, так как траншеи впереди его были весьма приличные. За Центральной оградой держаться можно было.

По мнению свидетеля, инженер-капитана фон Шварца, вторая оборонительная линия состояла из окопов, глубиной для стрельбы стоя; за Митрофаньевской горой имелись капитальные блиндажи на 5–6 рот, а на вершине горы — два крепких блиндажа человек на 40; два больших блиндажа были сделаны и за Скалистым кряжем. Вообще, линия была полевого характера, но признавать ее только «декорацией», по заявлению свидетеля — нельзя. Далее, у нас была Центральная ограда, представлявшая собой преграду для штурма города. Если бы она своевременно была оборудована траверсами и блиндажами, то за ней еще можно было бы держаться.

Заведовавший работами по укреплению 2-й оборонительной линии инженер-капитан Родионов показал, в свою очередь, что ко дню сдачи крепости линия эта представляла непрерывную траншею, местами переходившую в редуты, насыпных брустверов не было; профиль местами доведен была до 7 футов, местами лишь до 4–4 с половиной футов; блиндажей и теплых помещений не было, но внизу был целый Китайский город, которым можно было воспользоваться ими для размещения в его домах людей, или как материалом для создания блиндажей на самой позиции. По характеру местности позиция была сильна: все окопы были с хорошим обстрелом, и неприятелю, по мнению свидетеля, предстояла бы трудная задача — спуститься под действительным огнем со взятых им позиций (хотя бы с того же Большего Орлиного Гнезда) и подняться по крутому и большому подъему. Потребовалось бы время для подготовки этого движения серьезным артиллерийским огнем и закреплением занятых уже пунктов. На 2-й оборонительной линия было 10 орудий морских 75-мм, одно 120-мм на колесном лафете и несколько 57-мм, 37-мм и 9 фунтовых орудий. Для артиллерийской прислуги были устроены теплые помещения — блиндажи и кухни.

Относительно Центральной ограды бывший начальник штаба крепости полковник Хвостов показал, что это было очень солидное сооружение по своему профилю, усиленное искусственными препятствиями; в некоторых местах ограды имелись блиндажи; главный недостаток ее — низкое положение относительно ближайших высот. [705]

Санитарное состояние и дух войск. Согласно показанию заведующего медицинской частью Квантунского района, бывшего корпусного врача 3 Сибирского армейского корпуса, действительного статского советника Рябинина, санитарное состояние гарнизона крепости до сентября было вполне благоприятным. Но уже в августе начали появляться заболевания дизентерией, а в сентябре брюшным тифом. Обе эти болезни в октябре и ноябре достигли наибольшего развития и с конца ноября стали слабеть. Параллельно с ними развивалась цинга, которая в ноябре и декабре охватила почти всех нижних чинов.

Все раненые и больные в госпиталях и в частях войск были вместе с тем и цинготные. Причинами развития цинги были: изнурительный труд по укреплению позиций, продолжительное житье в землянках и блиндажах, недостаток в некоторых пищевых продуктах — свежем мясе, овощах и кислотах и угнетенное состояние духа, особенно резко сказавшееся, по мнению свидетеля, после падения Высокой горы.

В свою очередь войсковые начальники показали:

генерал-майор Горбатовский, — что «здоровье войск, если относиться строго, было плохое, вполне здоровых было мало, все почти были подвержены или предрасположены к цинге». Выражение, что люди походят на теней, свидетель считает верным только относительно тех, которые дрались изо дня в день на позициях; но стоило только одну-другую ночь поспать, и они оживали. В последнее время на восточном фронте спать приходилось редко. Весть о сдаче войска приняли равнодушно, что свидетель объясняет страшным утомлением людей;

генерал-лейтенант Никитин, — что больных цингою было очень много, зачатками ее поражены были уже все; но весть о сдаче, по показанию этого свидетеля, произвела удручающее впечатление;

генерал-майор Мехмандаров, — что люди выглядели утомленными, но чтобы они пали духом — этого свидетель сказать не может;

генерал-майоры Ирман и Семенов, — что состояние духа войск западного фронта было хорошее; готовы были еще долго драться, о сдаче и не говорили, хотя каждый чувствовал, что наступает начало конца с падением верков на восточном фронте;

генерал-лейтенант Фок, — что на восточном фронте цинга с каждым днем принимала все более острую форму; на западном [706] фронте, особенно в полку, цинги почти не было. Распространение цинги свидетель объясняет непосильной службой, а не отсутствием надлежащего питания;

генерал-лейтенант Смирнов, — одной из причин быстрого распространения цинги считает неутверждение генералом Стесселем постановления совета обороны 25 ноября о выдаче конины ежедневно по ¼ фунта каждому здоровому и ½ фунта каждому больному.

Из госпитальных больных, по показанию свидетеля, около половины было цинготных; из 7 тысяч больных, находившихся в околотках, около 5 тысяч могло быть поставлено на верки. Свидетель заключает это из того, что через регистрационный пункт японцы пропустили около 24 тысяч человек, которые могли совершить походное движение в 19 верст до ст. Чилиндзы, затем следовать в Дальний, а оттуда на пароходах в Японию. «Эти люди, без сомнения, могли лежать у бойниц и стрелять, когда в этом явилась бы надобность».

По показанию генерал-майора Горбатовского — в день сдачи выписалось из госпиталей и околотков от 8 до 10 тысяч человек.

В частности, о состоянии боевых и продовольственных запасов, здоровье и духе чинов флота свидетельствует:

контр-адмирал Вирен, — что вследствие сообщенного ему генералом Белым приказания генерала Стесселя ничего не портить на фортах остались неиспользованными около 6 тысяч морских снарядов большего калибра (6-дюймовых и 10-дюймовых) и около 6 тысяч малого — 75-мм, 37-мм и Барановского, хотя частным образом свидетелю известно, что на многих фортах незаметно портились орудия и топились снаряды. После поверки морских команд оказалось здоровыми ушедшими в плен 115 офицеров и 2537 нижних чинов;

контр-адмирал Лощинский, — что продовольственных запасов было вполне достаточно, так что порт уделил для сухопутных войск 6 тысяч пудов масла, 3 с половиной тысячи пудов сахару; особенно много было муки и сухарей, которых не ели, по тому что был хлеб. Дух морских войск был очень хорош, а судя потому, что как на них, так и на сухопутные войска сдача произвела удручающее впечатление, свидетельствует, что возможность дальнейшей обороны была. Всеми, правда, сознавалось тяжелое положение крепости, но мысль о капитуляции не возникла. Имея в виду, что противник, утомленный и обессиленный веденными [707] им штурмами, пошел бы, вероятно, ко 2-й линии тихой сапой, Артур, по мнению свидетеля, мог продержаться еще полтора месяца. Цинготных моряков было около тысячи человек,

контр-адмирал Григорович, — что припасов хватило бы еще месяца на полтора, а снарядов для двух штурмов. Достаточно было и защитников. Еще 19 декабря свидетель послал на форты совершенно бодрых людей.

VI. Капитуляция

Утром 20 декабря 1904 года (2 января 1905 г. н. с.) генерал-адъютант Стессель получил от генерала Ноги письмо на английском языке с уведомлением, что предложения его о переговорах для сдачи крепости приняты, что делегаты обеих сторон должны встретиться в дер. Суйши-ией (Шуйшуин) в полдень того же 20 декабря (2 января н. с.) и должны быть снабжены полномочиями для подписания капитуляции, которая должна состояться вслед за подписанием, без всякого промедления для дальнейшего одобрения. Вследствие сего генерал-адъютант Стессель поручил начальнику штаба укрепленного района полковнику Рейсу, в сопровождении представителя от флота и других назначенных им лиц, отправиться в дер. Шуйшуин для ведения переговоров с японскими уполномоченными о капитуляции крепости. В тот же день условия капитуляции были подписаны полковником Рейсом и капитаном 1 ранга Щенсновичем и 23 декабря по сдаче крепости, оружия и запасов японским войскам гарнизон ее выведен был из Порт-Артура военнопленным.

Обстоятельства, при которых последовало назначение генералом Стесселем уполномоченных с нашей стороны для ведения переговоров о сдаче и при которых переговоры эти велись, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде:

20 декабря утром исполняющий должность начальника штаба крепости подполковник Хвостов получил приказание явиться в штаб укрепленного района для сопровождения полковника Рейса, назначенного вести переговоры с японцами. Доложив о полученном приказании коменданту крепости, подполковник Хвостов отправился в штаб района, но оказалось, что полковник Рейс и все лица, назначенные его сопровождать, находятся у генерала Фока, где был и генерал Стессель. Последний при свидетеле [708] подписал полномочие полковнику Рейсу на заключение капитуляции, и, передавая его Рейсу, сказал, чтобы он добивался выпуска гарнизона с оружием, а если японцы на это не будут согласны, то хотя без оружия. Остальным собравшимся генерал Стессель объявил, что он дал полковнику Рейсу полную доверенность на заключение капитуляции и подробную (словесную) инструкцию на сей предмет, они же должны сопровождать полковника Рейса.

В деревню Шуйшуин, где было назначено место для переговоров, с полковником Рейсом кроме подполковника Хвостова отправились еще начальник штаба 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии подполковник Дмитревский, исполняющий должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитан Головань, капитан 1 ранга Щенснович, прапорщик Малченко и студент Восточного института Лебедев.

Капитан 1 ранга Щенснович прибыл, когда уже садились на коней. По дороге к указанным выше лицам присоединился глав-ноуполномоченный Российского общества Красного Креста на Квантуне егермейстер Балашев.

В Шуйшуине японский уполномоченный генерал Идити передал полковнику Рейсу уже заготовленные ранее условия капитуляции, написанные на английском языке, и заявил, что через ¾ часа или через час он явится за ответом.

Свидетель, полковник Хвостов, находит, что ввиду обширности письменных условий капитуляции времени на обсуждение их было дано совершенно недостаточно. «Мы только кое-как успели ознакомиться с капитуляцией и выработали следующие поправки: выпуск гарнизона, хотя бы без оружия, разрешение офицерам взять с собой вестовых, исключение некоторых невыполнимых статей, как, например, сдача знамен (уже отправленных в Чифу) и кораблей (уже затопленных) и еще несколько мелких поправок. Все эти условия были написаны очень спешно и переданы полковником Рейсом генералу Идити. При обсуждении условий капитуляции все лица, сопровождавшие полковника Рейса, высказывали свои мнения, причем капитан Головань очень энергично доказывал, что нельзя соглашаться на капитуляцию, если японцы не выпустят весь гарнизон, и что на этом нужно очень энергично настаивать. Генерал Идити, однако, заявил, что генерал Ноги, соглашаясь на некоторые другие наши условия, на выпуск гарнизона согласиться не может. Вслед за [709] этим генерал Идити спросил полковника Рейса, согласен ли он подписать капитуляцию на таких условиях. Полковник Рейс ответил, что согласен. Пока условия капитуляции переписывались начисто в двух экземплярах, что продолжалось очень долго, полковник Рейс послал с казаком письмо генералу Стесселю, в котором сообщал ему о главнейших условиях капитуляции и просил сделать распоряжение о том, чтобы войска наши ничего не портили и не истребляли.

Генерал Стессель ответил ему, что все распоряжения сделаны, и прислал телеграмму на имя государя императора, которую просил немедленно отправить при посредстве японцев. В этой телеграмме Стессель доносил государю о капитуляции и просил разрешения для офицеров дать подписку о неучастии в военных действиях против Японии. Телеграмма была немедленно отправлена японцами. Около 11 часов вечера капитуляция была изготовлена и подписана с нашей стороны полковником Рейсом и капитаном 1 ранга Щенсновичем.

У последнего не было никакой доверенности на подписание капитуляции, но так как японцы требовали, чтобы капитуляция была подписана и представителем флота, то капитан 1 ранга Щенснович, подписывая ее, обязался впоследствии доставить требуемую доверенность.

В Порт-Артур наши уполномоченные вернулись очень поздно, и свидетель сейчас же явился к коменданту с докладом о всем происшедшем.

Спрошенные при следствии генерального штаба капитан (ныне подполковник) Головань и контр-адмирал Щенснович дополняют все вышеизложенное следующими подробностями:

Он, капитан Головань, получил уведомление, что генерал Стессель назначил его ехать вместе с полковником Рейсом и другими для переговоров с японцами в 10 часов утра 20 декабря. При отъезде его, свидетеля, из штаба дивизии инструкций ему дано не было. Когда назначенные лица собрались, генерал-адъютант Стессель объявил, что он уполномочил вести переговоры о сдаче полковника Рейса и приказал последнему прочитать выданное ему в том удостоверение. Свидетель тем не менее обратился с вопросом относительно инструкции, но генерал Стессель сказал, что он обо всем сговорился с полковником Рейсом. Из этого ответа он, свидетель, заключил, что уполномоченным является один полковник Рейс, остальные же посылаются лишь для сопровождения [710] его. С заключением свидетеля согласился и подполковник Хвостов. Так как условия, которых надо было домогаться, не были указаны, то свидетель возбудил также вопрос, может ли быть отпущен гарнизон крепости на честное слово. На это присутствовавший тут генерал Фок сказал, что гарнизон может дать честное слово лишь с разрешения государя императора.

Первый вопрос, предложенный японцами, был о том, кто уполномочен вести переговоры. На это полковник Рейс заявил, что он, а от морского ведомства капитан 1 ранга Щенснович. Затем японцы заявили, что, вследствие полученного ими приказания, переговоры, несмотря на их исход, должны быть окончательными и вступить в полную силу, поэтому они могут начать переговоры только в том случае, если уполномоченные с нашей стороны согласятся на такой их характер. Полковник Рейс на это заявил, что он уполномочен принять окончательное решение. На рассмотрение условий было дано 45 минут, причем на замечание полковника Рейса, что, может быть, этого времени окажется недостаточно, японцы заявили, что несколько лишних минут не имеют значения.

Переводили условия капитуляции с английского языка на русский полковник Рейс и прапорщик Малченко. Остальные присутствовали в той же комнате. Каждая переведенная статья прочитывалась вслух, но мнений присутствовавших не спрашивалось. По окончании перевода свидетель заявил, что не только офицеры, но весь гарнизон должен быть отпущен. К этому мнению присоединились и другие. Относительно других условий высказано было, что необходимо точно выяснить, какие именно укрепления требуют себе японцы в обеспечение, так как их и наши названия различны; что следует точно определить предельный вес багажа и что срок выступления назначен слишком рано. В разговоре принимали участие все присутствовавшие, но каких-либо особых заявлений никем сделано не было. Во время перевода условий японские уполномоченные входили в помещение, занятое нашими уполномоченными один раз и, сообщив, что на одном из флангов была перестрелка, а в городе слышны взрывы, заявили, что во время переговоров не должно быть никакой умышленной порчи имущества и что в таком случае они имеют право прервать переговоры. На это полковник Рейс заявил, что взрыв, вероятно, был случайный, относительно же перестрелки сказал, что отдано распоряжение прекратить стрельбу со времени [711] выезда уполномоченных до их возвращения. По истечении назначенного срока японские уполномоченные, справившись, рассмотрены ли их условия, вернулись, и полковник Рейс заявил, что с нашей стороны считают необходимым и более справедливым, чтобы весь гарнизон крепости был отпущен, а не одни офицеры, а также передал им те замечания, которые были вызваны другими статьями, а именно, о необходимости отсрочить время выступления из крепости, об определении в цифрах веса багажа, предоставляемого офицерам, о неимении карт минных заграждений, о потоплении судов, о местонахождении в настоящее время в Порт-Артуре знамен и о различии в наименовании указанных в условиях капитуляции укреплений.

Получив эти заявления, японские уполномоченные удалились и по возвращении заявили, что находят возможным отпустить из состава гарнизона только офицеров, дружинников, добровольцев и вообще лиц, не состоящих на военной службе, а также вестовых, по одному на каждого офицера, все же остальные нижние чины должны быть военнопленными. Время выступления из крепости было отсрочено еще на сутки, а вес багажа точно определен. Предъявив эти условия, японские уполномоченные вновь удалились, Тогда свидетель, подойдя к полковнику Рейсу, сказал, что надо добиваться, чтобы весь гарнизон был отпущен, но полковник Рейс ответил на это свидетелю в том смысле, что «тут ничего не поделаешь, ведь они победители».

Когда японцы возвратились, то полковник Рейс заявил им о согласии принять новые условия, но что офицеры не имеют права без разрешения государя императора дать подписку не принимать участия в войне против Японии и что поэтому необходимо предварительно испросить по телеграфу это разрешение. Японцы изъявили на это согласие с условием, чтобы содержание телеграммы было им известно. Кроме того, полковником Рейсом было указано, что много тяжелобольных и раненых находится не только в госпиталях, но и в околотках, в слабосильных командах и даже в строю, а так как все калеки и труднобольные отпускаются на родину, то следовало бы осмотреть всех больных и раненых. Японцы согласились с этим заявлением. Относительно указания полковника Рейса, что вес багажа мал, японцы сказали, что особая подкомиссия, вероятно, впоследствии его увеличит, что же касается имеющих историческую ценность документов, то взять таковые с собою не было разрешено. [712]

После этого было преступлено к написанию условий капитуляции в окончательной их редакции. Желая узнать, кто собственно должен подписывать условия капитуляции, свидетель обратился с этим вопросом к подполковникам Хвостову и Дмитревскому, но получил от них неопределенный ответ. Тогда свидетель заявил, что не считает себя вправе подписывать капитуляцию, так как никем на это не уполномочен. Перед подписанием капитуляции японцы предложили нашим уполномоченным предъявить письменные удостоверения их полномочий. Полковник Рейс такое удостоверение показал, а у капитана 1 ранга Щен-сновича его не было, и он заявил, что может представить его на следующий день. После некоторого совещания японцы на это согласились.

Контр-адмирал Щенснович показал, что 20 декабря, утром, он совершенно случайно зашел на квартиру контр-адмирала Григоровича, где застал и контр-адмиралов Лощинского и Вирена. Здесь адмиралами ему, свидетелю, было предложено отправиться уполномоченным от флота для заключения капитуляции. При этом ему было заявлено, что через четверть часа он должен быть уже в штабе района, откуда в 10 часов утра выезжают уполномоченные. По прибытии в штаб района он хотел представиться генералу Стесселю, но последнего не видал, полковник же Рейс не говорил ему, свидетелю, что он уполномоченный с таким же правом голоса, как и он сам, полковник Рейс, а лишь сказал, что японцы, очевидно, не согласятся теперь на те условия, которые предлагали в августе (вывести войска из крепости с оружием). По дороге в Шуйшуин полковник Рейс также ничего ему, свидетелю, об условиях капитуляции не говорил, кроме того, что сказал ранее. Сказал только, что положение крепости критическое, что не сегодня-завтра в нее войдут японцы и будет резня. В Шуйшу-ине японские уполномоченные предъявили им написанные уже условия и просили обсудить их, насколько помнит свидетель, в течение 55 минут, чтобы затем обсуждать их совместно. Японский представитель флота сказал ему, свидетелю, что должны быть переданы эксцентрики кораблей. На это он, свидетель, ответил, что таковых уже нет: корабли или потоплены, или ушли из Артура. Времени было немного, разговоров было мало. Он, свидетель, полагал, что с нашей стороны была комиссия под председательством генерала Рейса и членов: его, свидетеля, полковника Хвостова и капитана Голованя. Такой характер имело обсуждение [713] условий. Все говорили, и многие очень горячо. Полковник Рейс был очень воздержан. Он, свидетель, настаивал, чтобы весь гарнизон с оружием возвратился в Россию. Относительно кораблей возражений не могло быть. Их уже не существовало. Он, свидетель, возражал также против признания мастеровых военнопленными. Им разрешили вернуться в Россию. Относительно признания кондукторов флота пользующимися офицерскими правами возражения его, свидетеля, успеха не имели. Их признали нижними чинами. По установлении редакции статей капитуляции и переписке ее полковник Рейс предложил ему, свидетелю, подписать ее как представителю от флота, и он подписал.

Наконец, присутствовавший при переговорах в Шуйшине, бывший главноуполномоченный Российского общества Красного Креста на Квантуне, ныне обер-егермейстер Балашев показал, что отправился в Шуйшуин по предложению полковника Рейса на тот случай, если условия капитуляции будут касаться и Красного Креста. По дороге свидетель не слышал никаких разговоров ни по поводу предстоящих переговоров, ни о предшествующих событиях. «Ехали в более чем грустном настроении».

Равным образом, свидетель не заметил никаких споров, когда японцы предъявили свои условия. Незаметно было, чтобы пытались как-нибудь затянуть переговоры или сообщить о ходе их генералу Стесселю. Наоборот, свидетелю казалось, что «с нашей стороны как будто думали только о том, чтобы как-нибудь скорее покончить дело и сдаться во что бы то ни стало».

Согласно заключенной капитуляции русские армия и флот, добровольцы и чиновники в крепости и на верках Порт-Артура становятся военнопленными (ст. 1); все форты и батареи, военные корабли, пароходы и шлюпки, оружие, склады, лошади и все прочие военные материалы, равно как деньги и другие предметы, принадлежащие русскому правительству, подлежат сдаче в настоящем их виде японской армии (ст. 2); гарантируя точное исполнение первых двух статей, русские армия и флот должны вывести гарнизон из всех фортов на Шузане, Шоашизане, Тай-аншизане и на всем хребте холмов, расположенных к юго-востоку от последних, и передать эти форты и батареи японской армии до наступления полудня (ст. 3); если русские армия и флот станут разрушать или изменять в каком-либо отношении современное состояние предметов, указанных в ст. 2, и существующее в момент подписания капитуляции, японская армия прекратит [714] всякие переговоры и получит свободу действий (ст. 4); русские военные и морские власти Порт-Артура должны собрать и передать японской армии план укрепления Порт-Артура, карту, указывающую места, в которых положены подземные и подводные мины и другие опасные предметы, ведомость организации армии и флота, расположенных в Порт-Артуре, список военных и морских офицеров с указанием их чинов и должностей, такой же список военных и гражданских судов, пароходов и шлюпок с поименным списком их экипажей и ведомость, указывающую число, пол, национальность и профессии жителей обыкновенного населения (ст. 5); все оружие (включая и носимое отдельными лицами), боевые припасы, военные материалы, здания, деньги и другие предметы, принадлежащие правительству, лошади, военные суда, пароходы, шлюпки вместе с предметами, находящимися внутри этих судов (за исключением предметов частной собственности), должны быть сохранены в порядке на местах, на которых они находятся в настоящее время. Способ их передачи должен быть определен русскими и японскими комиссиями (ст. 6); чтобы почтить мужественную защиту Порт-Артура, русским военным и морским офицерам и чиновникам позволяется сохранить холодное оружие и взять с собой предметы их частной собственности, необходимые для жизни, причем тем из офицеров, добровольцев и чиновников, которые подпишут письменную присягу не поднимать более оружия или действовать каким-либо образом против интересов Японии в течение настоящей войны, будет разрешено вернуться на родину. Каждому офицеру будет разрешено взять с собой одного вестового, который будет освобожден отдельно по снятии присяги (ст. 7); вооруженные унтер-офицеры, солдаты и матросы русских армий и флота, равно как и добровольцы, отправятся отрядами под командой своих офицеров, к месту сбора, указанному японской армией, в своем форменном одеянии, имея с собой переносные палатки и необходимейшие предметы их частного имущества. Подробности этой процедуры будут определены японской комиссией (ст. 8); для ухода за больными и ранеными, а также для нужд военнопленных, санитарный и комиссариатский состав русской армии и флота в Порт-Артуре должны оставаться до тех пор, пока это будет признано необходимо японской армией и исполнять свои функции под руководством японских санитарных и комиссариатских офицеров (ст. 9); размещение гражданского населения, [715] перевозка административных дел и финансов, принадлежащих городу, вместе с документами, к ним относящимися, равно как и другие дела, относящиеся к исполнению настоящей капитуляции, будут указаны в дополнении, имеющем ту же самую обязательную силу, как и настоящая капитуляция (ст. 10), и настоящая капитуляция должна быть подписана уполномоченными обеих сторон и вступит в действие непосредственно после подписания (ст. 11). Подлинная капитуляция подписана 2 января 1905 г. (20 декабря 1904 года) в Суйшией полковником Рейсом, начальником штаба укрепленного района Квантунской области капитаном Щенсновичем, генерал-майором Коске Идити и командиром Данииро-Повакура.

Для приведения в исполнение капитуляции тогда и там же было составлено и подписано теми же лицами «Дополнение к капитуляции Порт-Артура, подписанное 2 января 1905 года», состоящее из 12 статей.

В качестве вещественных доказательств к делу приложены следующие письма полковника Рейса на имя генерала Стесселя:

1) «Капитуляция сейчас будет подписана, почему необходимо прекратить теперь же всякую стрельбу. О том же отдается приказание и по японским войскам. Офицеры сохраняют оружие. Офицеры, зауряд-прапорщики, чиновники, доктора и фельдшера, священники и по одному денщику на офицера (и все калеки) могут выехать в Россию, дав письменное обязательство не принимать участия в войне с Японией.

«Телеграмму государю о разрешении дать слово они берутся сейчас же отправить. Проект телеграммы прилагаю. «Пришлите телеграмму, подписанную Вами, обратно, я сейчас же передам ее для отправления. Полковник Рейс».

«Завтра до 8 часов утра должны быть выведены гарнизоны всех фортов между Лун-хе и укреплением № 5».

2) «Пожалуйста, прикажите прекратить взрывы в городе и фортах и пожары и вообще разрушение. Условия менее, чем предположено Вами, но вполне почетные. Убедительно прошу о прекращении взрывов. Полковник Рейс».

На первом письме, поперек его, сверху, крупным почерком синим карандашом написано: «Сейчас же исполнить о прекращении стрельбы, а это сейчас назад». А также черновая записка, написанная карандашом на имя полковника Рейса: «Уполномочиваю Вас войти в переговоры с делегатами, назначенными командующим [716] Японской армией, осаждающей Порт-Артур, относительно порядка и условий капитуляции, которая после подписи будет считаться вошедшею в силу. Подпись».

22 декабря смешанная русско-японская комиссия выработала порядок передачи войск, а 23-го числа, с 8 часов 30 минут утра началась и самая передача. В течение 23, 24 и 25 декабря сдано было японцам 23131 нижний чин и 747 офицеров, чиновников и зауряд-прапорщиков. Генерал Стессель с войсками не прощался.

По показанию бывшего гражданского комиссара Квантунской области и председателя городского совета Порт-Артура подполковника Вершинина, начальник укрепленного района и его штаб с 22 декабря как бы исчезли: ни одного распоряжения, ни одного слова, и они нигде не появлялись. Между тем участие их представлялось свидетелю особенно желательным, ибо личные и имущественные права мирного населения Порт-Артура по капитуляции совершенно не были ограждены. В особенно тяжелом положении оказались семьи солдат и офицеров. Первые не были обеспечены ни отпуском провианта, ни выдачей им жалованья мужей или пособий, они не были снабжены никакими документами и за ними условиями капитуляции не были обеспечены квартиры в казенных зданиях, который они занимали в период осады. Семьи офицеров оказались также в очень тяжелых условиях, когда им предложено было следовать к мужьям, для чего они должны были идти 19 верст до станции железной дороги. Просьбами в японском комитете свидетелю удалось немного улучшить их судьбу. Японцы обещали выдавать солдатским женам провиант для продовольствия и сохранить за ними квартиры, но все это «по возможности». Для жен офицеров свидетелю удалось через тот же комитет добиться назначения 18 китайских арб, но из них 10 были взяты для генерала Стесселя, о чем свидетелю, сожалея и извиняясь, сообщили в тот же вечер японские офицеры из состава гражданского комитета.

Отсутствие распоряжения со стороны генерал-лейтенанта Стесселя в период, последовавший за подписанием капитуляции крепости, и безучастное отношение его к интересам мирного населения Порт-Артура подтверждается также спрошенным при следствии в качестве свидетеля, исполнявшим военно-прокурорские обязанности на Квантунской полуострове, помощником военного прокурора Приамурского военно-окружного суда полковником [717] Тыртовым, который, между прочим, показал, что по прибытии его на 19-ю версту, на станцию железной дороги, он видел всю платформу, заваленную ящиками и узлами, в числе не менее 70 мест, заделанных так, что «они могли выдержать не одно кругосветное плавание». Ему, свидетелю, объяснили, что это багаж генерал-адъютанта Стесселя. Свидетель припоминает также, что заведовавший хозяйством 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка капитан Протопопов еще дней за пять до сдачи говорил ему, что есть верный признак, что крепость скоро будет сдана: жена генерала Стесселя прислала за слесарями и плотниками для укладки и упаковки своего имущества.

Свидетель, полковник Хвостов, также слышал, что в 14-м полку, которым командовал полковник Савицкий, еще за месяц до сдачи крепости изготовлялись ящики для вещей генерала Стесселя и тогда же эти вещи укладывались. При следовании свидетеля из Порт-Артура в Россию свидетель лично видел в Порт-Саиде баржу, на которую грузились вещи генерала Стесселя; их было не менее 50 мест, причем было немало очень громоздких.

Спрошенные при следствии по содержанию изложенных выше событий в качестве обвиняемых генерал-лейтенанты Стессель, Смирнов и Фок и генерал-майор Рейс виновными себя не признали и объяснили:

Генерал-лейтенант Стесселъ:

В журнале совета обороны 25 ноября действительно неверно записано то предложение, которое он, обвиняемый, приказал полковнику Рейсу внести на обсуждение этого совета. Выражение «предел обороны» он, обвиняемый, понимал в смысле пределов местности, т. е. где нужно было останавливаться после выбитая нас японцами с тех или иных позиций; после падения горы Высокой, 23 ноября, это необходимо было точно выяснить.

Военный совет 16 декабря собран им, обвиняемым, вовсе не для определения времени капитуляции, а для выяснения личным опросом начальников нравственного состояния гарнизона. На этом совете начальники фортов и батарей атакованного фронта отозвались, что нравственное состояние людей сильно ухудшилось, во-первых, вследствие болезней, особенно цинги, а, во-вторых, вследствие того, что люди совершенно изверились в выручку со стороны генерал-адъютанта Куропаткина. Те же начальники, [718] которые не были на восточном фронте, говорили, что войска еще сохраняют нравственный дух. По опросе и обсуждении решили драться на линии фортов, т. е. на передовой линии. Последнее слово принадлежало ему, обвиняемому, и он сказал, что приказывает драться во чтобы то ни стало на линии фортов. В журнале военного совета мнение его записано совершенно верно. На указание адмирала Вирена, что ему необходимо время для взрыва машин затопленных судов, он, обвиняемый, ответил, что все должно быть для этого подготовлено, а затем своевременно дано будет знать, когда нужно взрывать. Генерал Белый говорил, что снаряды у него еще имеются, но он, обвиняемый, доверять вполне генералу Белому не мог, так как накануне, т. е. 15 декабря, на приказание не жалеть снарядов для стрельбы по занятому японцами форту III генерал этот отвечал, что снарядов не имеется. Хотя со взятием Большего Орлиного Гнезда крепость, по глубокому убеждению обвиняемого, и должна была пасть, но на совете вопроса о капитуляции он, обвиняемый, не возбуждал, потому, во-первых, что не хотел подрывать духа даже словом «капитуляция», и, во-вторых, все еще надеялся, что вдруг выручка будет; Орлиное Гнездо не было еще взято, как не было взорвано и укрепление № 3. Если же слова эти («сдача» и «капитуляция») и произносились в комнате, где происходило заседание совета, то он, обвиняемый, их не слышал; но это вместе с тем доказывает, по мнению обвиняемого, что вопрос о капитуляции «копошился в душе у многих». Полковник Рейс докладывал ему, обвиняемому, что журнал заседания военного совета надо подписать, но он сказал, что сейчас при разбросанности членов совета это сделать невозможно, что это успеется, к тому же и совет собирался лишь для выяснения вопроса о состояния духа гарнизона. Так как военный совет собирался не для решения вопроса о капитуляции и о ней «и слова говорено не было», то по ходу событий обвиняемый считал себя в праве донести государю императору, не упоминая о военном совете, что продержится лишь несколько дней; а так как докладу генерала Белого о достаточном количестве снарядов не доверял, то и добавил в телеграмме, что «у нас снарядов почти нет».

Когда была составлена телеграмма государю императору, 15 или 16 декабря, он, обвиняемый, хорошо не помнит, но утверждает, что во всяком случае до военного совета, который окончился поздно и после которого он, обвиняемый, зайдя домой выпить [719] стакан чаю, поехал верхом на укрепление № 2, так как опасался, что японцы, взяв форт III, лощиной между укреплением № 2 и батареей А проберутся партиями в город.

Относительно отправки знамен в Чифу обвиняемый объяснил, что так как «жизнь крепости висела на волоске», то он не желал дать неприятелю такие трофеи; к тому же это не могло содействовать упадку духа гарнизона, так как знамена были не на позициях и фортах, а в крепости, у ставок командиров частей.

После смерти генерала Кондратенко, он, обвиняемый, назначил начальником сухопутной обороны генерала Фока потому, что вполне рассчитывал на его боевую опытность и умение и считал вполне достойным для упорной обороны Порт-Артура. Заметки генерала Фока о невозможности упорного сопротивления крепости он, обвиняемый, не читал, да и лицо, которое пишет о недостатках крепости, еще не является лицом, не могущим защищать крепость до последней крайности. На просьбу генерала Смирнова назначить его начальником восточного фронта обороны, а генерала Фока начальником западного фронта, он, обвиняемый, отвечал, что он, генерал Смирнов, комендант и ему подчиняются весь сухопутный и приморский фронты; разделяя же сухопутный фронт на два, пришлось бы еще назначить над ними, генералами Смирновым и Фоком, объединяющее лицо и, наконец, что приказ о назначении генерала Фока был уже отдан.

События, последовавшие после 16 декабря, взрыв укрепления № 3 18 декабря, взятие японцами Китайской стенки и, наконец, взятие ими 19 декабря в 3 часа 40 минут дня Большего Орлиного Гнезда, — создали через три дня после военного совета такое критическое положение, которого он, обвиняемый, так скоро не ожидал. Тогда, видя продолжающееся движение неприятеля по периметру крепости на восток и что нет более возможности защищаться, зная, что нужно время для взрыва судов и надо пользоваться, пока японцы еще не осмотрелись, он, обвиняемый, написал письмо генералу Ноги о том, что считает дальнейшее кровопролитие бесцельным, и послал это письмо к полковнику Рейсу для перевода его на английский язык и отправки с прапорщиком Малченко по назначению. Письмо послано после падения Большего Орлиного Гнезда, которое было взято японцами не в 6 часов, а в 3 часа 40 минут дня.

По объяснению обвиняемого, в момент отправки письма к генералу Ноги в наших руках еще находились: батареи берегового [720] фронта, форты и укрепления западного и частью северного фронта, Курганная батарея, высоты Митрофаньевская, Лаперов-ская и Владимирская, Малое Орлиное Гнездо, батарея Б, укрепления № 1 и 2, открытый канонир, форт I, позиция лейтенанта Хоменко и город с внутренней оградой. Однако раз японцами было взято Большое Орлиное Гнездо, им не было надобности атаковывать высоты Митрофаньевскую, Лаперовскую, Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и т. д. Поставив корректора стрельбы на Большом Орлином Гнезде, откуда взору его как с птичьего полета представлялась вся внутренность крепости и все эти горки, они направили бы огонь всех своих орудий как угодно и уничтожили бы всю внутренность крепости, как уничтожили нашу эскадру после взятия Высокой горы. Что касается того, можно ли было допустить резню на улицах, то, по мнению обвиняемого, «физически это возможно при непременном условии, чтобы японцы, вместо разгрома внутренности крепости снарядами, дали ворваться внутрь войскам, а тогда было бы то, что было в войну 1894–1895 годов; памятник же десяти тысячам китайцам, зарезанным в Артуре, все мы видели, и не один раз... И этот последний акт был бы произведен над моими боевыми товарищами, ранеными воинами, лежавшими по разным госпиталям...». Этого он, обвиняемый, допустить не мог — «и вместо дешевых бумажных лавров решил сдать остатки героев после взятия той высоты, владение которой отдавало в руки того, кто ей владеет, и крепость; крепости Порт-Артур после взятия Большого Орлиного Гнезда не существовало».

Военного совета, в смысле 62 статьи Положения о крепостях, он, обвиняемый, собрать 19 декабря, после падения Большого Орлиного Гнезда, не мог, так как было уже некогда. Ранее же предполагал собрать такой совет, когда станет ясной невозможность держаться, но надеялся продержатся еще несколько дней.

Что Большое Орлиное Гнездо по шестому штурму было взято, он, обвиняемый, это видел из своего дома. Вскоре же пришел генерал Фок и подтвердил это. Тогда он и решил написать письмо к генералу Ноги.

Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и батарею Б, он, обвиняемый, приказал генералу Фоку очистить потому, что эти пункты не имели решительно никакой возможности обороняться. Во время предшествовавших боев на них было уничтожено [721] все вооружение. Малое Орлиное Гнездо было рядом с Ку-ропаткинским люнетом, ближе ¾ версты от Большего Орлиного Гнезда, и тут же была батарея Б, и над всем этим командовало Большое Орлиное Гнездо. Очищая эти пункты, он, обвиняемый, только и исключительно освобождал людей от напрасной и бесполезной гибели и вместе с тем ставил их на другие позиции, чтобы показать японцам, что мы еще способны оказать сопротивление. Сам же он, обвиняемый, по его словам, «прекрасно знал, что на этих декоративных позициях, от Курганной до 2-го укрепления, которые велел генералу Фоку держать, невозможно сопротивляться». Он, обвиняемый, рассчитывал, что японцы не сразу осмотрятся и дадут время как уничтожить их будущие трофеи, так и заключить с ними капитуляцию на более почетных условиях. Вследствие этого и во исполнение данного обвиняемым адмиралу Вирену слова он по отправлении парламентера послал адмиралу сказать, что настала пора заняться окончательным уничтожением судов. Это сообщение адмиралу Вирену было послано после того, как Малченко, возвратившись, привез согласие Ноги на ведение переговоров.

Для заключения капитуляции он, обвиняемый, назначил представителя от флота и начальников штабов: крепости, 4-й и 7-й дивизий и полковника Рейса. Посылая этих лиц, он считал, что все едут с одинаковыми правами, но им этого лично не сказал, а поручил полковнику Рейсу по пути следования передать им это и разъяснить, чего он, обвиняемый, желает. Он же хотел, чтобы весь гарнизон выпустили с оружием в руках. Полковника Рейса он, обвиняемый, послал уполномоченным, как своего начальника штаба и человека, знающего английский язык. Полковник Рейс на заседании совета обороны 25 ноября ничем не проявил отсутствия мужества в своих суждениях, а на военном совете 16 декабря он, докладывая о состоянии крепости, высказывал свое мнение о значении Порт-Артура и доказывал, что она исполнила свое назначение. Назначая полковника Рейса, он, обвиняемый, не имел в виду статьи 60 Положения о крепостях, и полковник Рейс на нее ему не указывал, сам же он считал его и мужественным, и выдержанным. Письменной инструкции он, обвиняемый, полковнику Рейсу не давал, а дал ему словесную, в том смысле, чтобы требовал выпуска всего гарнизона с оружием. Равным образом, он, обвиняемый, не обязал полковника Рейса, предварительно подписания условий, испросить у него, генерала [722] Стесселя, согласие на принятие их, но полковник Рейс, пользуясь случаем, прислал ему записку из Шуйшуина, в которой сообщал, что из Токио им категорически указано сохранить оружие офицерам и выпустить тех из них, которые дадут слово не сражаться с ними в эту войну. Считая, что эти условия были следующими по почетности после предложенных им, обвиняемым, он и изъявил полковнику Рейсу свое согласие на принятие их. Но выразил ли он это согласие в записке полковнику Рейсу или приказал передать ему это словесно, он этого теперь не помнит. Все остальные условия полковник Рейс разработал на месте и по возвращении доложил, что выговорить более было нельзя. В момент капитуляции он, обвиняемый, предполагал, что у японцев было от 45 до 50 тысяч войск. Он, обвиняемый, не пошел с войсками в плен потому, что на свою всеподданнейшую телеграмму имел счастье получить ответ государя императора в том смысле, что каждому предоставляется воспользоваться выговоренным правом и вернуться на родину, полученная же вслед за сим телеграмма государыни императрицы Марии Федоровны, разрешив все сомнения, позволила ему, генерал-лейтенанту Стесселю, ехать в Россию.

Никаких ящиков для упаковки имущества ему, обвиняемому, не делали, а так как штаб укрепленного района был разбит неприятельскими снарядами и переместился в дом командира 25-го полка, близ казарм 10-го полка, то туда переносили пустые ящики, что и было, вероятно, принято досужими людьми за приготовление для его, обвиняемого, вещей новых ящиков. Начальник штаба генерала Ноги сообщил ему, обвиняемому, что микадо разрешил ему вывезти из Артура все свое имущество, но он, обвиняемый, сделать этого не мог по полному отсутствию подвод; японцы дали ему всего лишь 14 подвод, из коих на каждую, даже при их упаковке, можно было уложить не более 10 пудов; была еще платформа, на которую можно было, при паре лошадей, уложить пудов тридцать. При этих перевозочных средствах он, обвиняемый, и перевез имущество свое, своей жены, семи детей — сирот, прислуги, ковры генерала Кашталинского, бумаги, сундук штаба и часть имущества офицеров штаба района. Остальное все его, обвиняемого, имущество осталось в Порт-Артуре. Никаких подвод под свои вещи он, обвиняемый, не брал из числа назначенных частным лицам; ему лишь прислали 14 японских двуколок, на которых помещается не более 10–12 пудов. [723]

С некоторыми войсковыми частями он, обвиняемый, лично простился, но со всеми не мог, так как по соглашению с генералом Ноги должен был быть к условленному часу в дер. Шуйшу-ин для переговоров относительно оставляемых в Порт-Артуре раненых и при них врачей, сестер милосердия и пр.

Главная обязанность по сохранению имущества гражданского населения Порт-Артура и его эвакуации лежала на гражданском комиссаре, который оставался еще некоторое время в крепости. По капитуляции все частное имущество считалось неприкосновенным, но для того чтобы оно было действительно неприкосновенно, надо было поставить сторожей, что некоторые и сделали. До самого отъезда его, обвиняемого, из Порт-Артура к нему все время являлись частные лица с разного рода просьбами и жалобами, чаще всего на невыдачу пособий. Полагая, что это дело гражданского комиссара, он, обвиняемый, и направлял просителей к подполковнику Вершинину.

Генерал-майор Рейс:

На совете обороны 25 ноября 1904 года он, обвиняемый, лишь буквально передал желание генерала Стесселя о том, чтобы совет обсудил способ дальнейшей обороны и предел ее, в том смысле, как это изложено им в особом мнении, приложенном к журналу заседания.

На совете 16 декабря он, обвиняемый, не настаивал на необходимости тогда же войти в переговоры о капитуляции, но на поставленный генерал-адъютантом Стесселем вопрос о состоянии крепости счел своим долгом высказать откровенно свой взгляд. В том, что крепость долго продержаться не может, он 16 декабря 1904 года был вполне убежден и теперь остается при том же убеждении, равно как считает, что жертвование жизнью не только массы людей, но и одного человека на войне обязательно для начальника там, где этим может быть достигнута определенная цель; там же, где достижение такой цели не представляет никакой возможности, жертвование жизнью подчиненных людей является не только не обязательными, но даже преступным. Исходя из этих взглядов, он, обвиняемый, и высказал мнение, что раз, с развитием успехов неприятеля, успех дальнейшего сопротивления сделается невероятным, следует принять меры к тому, чтобы резня на улицах не могла иметь места. [724]

Переписав журнал заседания военного совета 16 декабря, он, обвиняемый, представил таковой генералу Стесселю и просил его по возможности скорее подписать и передать ему, генералу Рейсу, для посылки на подпись остальным членам совета, причем указал на важность этого документа в виду статьи 62 Положения о крепостях. На это генерал Стессель ответил, что посылать журнал для подписи нет надобности, так как, собирая совет, он имел в виду лишь выслушать мнения отдельных начальников о положении крепости и способах дальнейших действий, окончательное же решение и ответственность за него принимает на себя. После этого он, обвиняемый, не считал себя вправе настаивать на выполнении статьи 62 Положения о крепостях. Кроме того, решение генерала Стесселя вступить в переговоры, насколько известно обвиняемому, было принято после доклада генерала Фока, т. е. не ранее 3 часов дня 19 декабря, когда до наступления темноты (после чего посылка парламентера делалась невозможной) оставалось не более полутора часов, а в это время собрать новый совет было невозможно. Наконец, он, обвиняемый, не находит, чтобы принятое генералом Стесселем решение было противно мнению военного совета: значительная часть участвовавших в совете лиц, и преимущественно бывших на атакованном фронте, мнение которых поэтому было особенно ценно, высказалась в том смысле, что сопротивляться можно и должно, пока мы владеем линией фортов, с падением же последних, на так называемой 2-й линии обороны, держаться нельзя. Это последнее положение и наступило 19 декабря.

Упорные штурмы на Большое Орлиное Гнездо ясно показали, по мнению обвиняемого, что на этот раз японцы решили вести дело до конца, а с падением Орлиного Гнезда пало последнее препятствие их движения внутрь крепости, не говоря о том, что с него вся внутренность крепости видна, как на плане, и любой ее пункт может быть обстрелян прицельно из ружей и пулеметов.

Назначение уполномоченным для переговоров о капитуляции произошло не по его, обвиняемого, желанию, но отказываться от него он не считал себя вправе, так как твердо решил добиваться возможно выгодных условий; при этом он, обвиняемый, не мог не согласиться с мнением генерала Стесселя, что знание им английского языка будет полезно при ведении переговоров.

От генерал-адъютанта Стесселя, он, обвиняемый, получил устную инструкцию добиваться выпуска на честное слово всего [725] гарнизона, если можно, то с орудием; при невозможности же добиться этого согласиться и на менее выгодные условия, если только в них не будет ничего унизительного. Письменной инструкции он, обвиняемый, не считал нужным и удобным просить, раз генерал Стессель ее сам ему не дал, и так как твердо был уверен, что генерал Стессель не способен отказаться от данного им приказания.

Отправляясь в Шуйшуин для заключения капитуляции, он, обвиняемый, данной ему генералом Стесселем инструкции сопровождавшим его лицам не сообщал, да никто из них его и не спрашивал.

Проект условий капитуляции был предложен японскими уполномоченными на 45 минут не для окончательного ответа, а лишь для ознакомления и дополнения нашими контрпредложениями, для чего, ввиду краткости условий, назначенный срок казался ему, обвиняемому, достаточным, вообще же переговоры велись с 11 до 4–5 часов. На заявленное им, обвиняемым, желание о выпуске всего гарнизона японский уполномоченный заявил, что основные положения капитуляции продиктованы из Токио и отступать от них он не имеет права, так что предложенные ими условия могут быть изменены лишь в деталях. Ввиду этого заявления и полученной от генерал-адъютанта Стесселя инструкции, он, обвиняемый, не счел возможным настаивать на своем заявлении, что могло бы повлечь перерыв переговоров. Задержать подписание капитуляции до следующего дня было нельзя, вследствие предварительно поставленного условия, что переговоры должны быть завершены окончательно в тот же день и на месте. Случайное обстоятельство дало ему, обвиняемому, возможность ранее подписания условий сообщить их сущность генералу Стесселю и получить его согласие.

Во время переговоров им, обвиняемым, было обращено внимание японских уполномоченных на слишком ограниченный размер багажа, разрешенный к вывозу офицерам, но на это было отвечено, что такие нормы установлены для полевого багажа японских офицеров. Относительно частной собственности в тексте капитуляции было сказано, что она остается неприкосновенной, а меры к ее охранению имеют быть выработаны особой смешанной коммисией, почему они при заключении капитуляции и не обсуждались. Сравнительно с первоначально предъявленными японцами условиями обвиняемому удалось добиться следующих [726] уступок: перенесения дня выхода гарнизона из крепости с 21 декабря на 23-е; разрешение всем офицерам и их семействам, возвращающимся в Россию, взять с собой казенную прислугу; разрешение возвратиться в Россию всему санитарному персоналу и раненым, и больным, неспособным к службе в настоящую кампанию. За неимением в нашем законодательстве каких-либо указаний относительно того, какие условия капитуляции должны считаться почетными и какие унизительными, и имея единственным критерием примеры военной истории, он, обвиняемый, не находил никаких основания считать предложенные ему японцами условия капитуляции унизительными.

Б частности, относительно своего разговора с генералом Фоком 19 декабря о составленном заранее письме к генералу Ноги обвиняемый объяснил, что такого разговора он не помнит. Помнит же, что генерал Фок спрашивал его, обвиняемого, много ли времени нужно для составления и отправки письма с предложением начать переговоры, и он, обвиняемый, на это ответил, что письмо можно написать и перевести в несколько минут.

Генерал-лейтенант Фок:

Обвиняемый признает, что он, действительно, не испрашивал разрешения коменданта на очищение форта II потому, что считал себя подчиненным генералу Стесселю, с которым всегда входил непосредственно в сношение; так и на этот раз: убедившись в отчаянном положении форта, он доложил о том генералу Стесселю и от него получил разрешение вывести гарнизон и форт взорвать, после чего он уже и не считал себя вправе обращаться по этому поводу к коменданту. Очищение форта II вовсе не отразилось дурно на духе войск, так как все давно этого ждали; ко времени очищения форт почти уже не существовал.

Обвиняемый признает также, что оставить Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и бат. Б приказал он, так как удерживать их после падения Большого Орлиного Гнезда, по мнению его, было нельзя.

По плану можно видеть, что Большое Орлиное Гнездо господствует над Малым Орлиным Гнездом и Куропаткинским люнетом и обстреливает пулеметами не только дорогу, но весь скат, обращенный к Артуру. Ложементы Малого Орлиного Гнезда фланкируются с Большого Орлиного Гнезда, а Куропаткинский [727] люнет обстреливается с тыла. Со взятием Большого Орлиного Гнезда вся Китайская стенка перешла в руки японцев, и они в упор подошли к траншее Малого Орлиного Гнезда, а Куропат-кинский люнет был окружен с трех сторон. С падением Большого Орлиного Гнезда было приказано очистить только то, что зависело от него, а потому забыли про батарею Б. Но когда пришлось очистить Куропаткинский люнет, то вспомнили и о батарее Б. Он, обвиняемый, приказал и ее очистить. На батарее Б в это время орудия не действовали, все ее укрепление состояло из одной траншеи, обращенной к японцам, но эта траншея доходила до Китайской стенки. Японские ложементы были расположены в тридцати шагах, а средняя часть их в пятнадцати.

Почти при всяком штурме батарея Б переходила в руки японцев; так было 13 ноября, но тогда она была взята обратно моряками. Теперь тем более, по мнению обвиняемого, нельзя было ее удерживать, и потому он счел нужным ее очистить, остановившись на укреплении № 2. В то время такого же взгляда держались и генерал Горбатовский, и начальник участка подполковник Лебединский, что видно из следующего места телефонограммы последнего от 10 часов 30 минут утра 19 декабря на его, обвиняемого имя: «...Доносил о положении вещей Горбатовскому, получил приказание обороняться до вечера, а там будет сообщено, в каком порядке и куда отойти. Держаться на занимаемой мной позиции, отдав Орлиное Гнездо, невозможно. Японцы с Орлиного Гнезда обстреливают не только дорогу, что сзади горы, но и вдоль Китайской стенки, из пулеметов и приносят сильный урон. Жду распоряжения».

Из вышеизложенного, по мнению обвиняемого, видно, что Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и батарея Б не могли составлять оплот северо-восточного фронта. О том, что будто генерал Горбатовский сообщил в штаб 4-й дивизии, что имеется приказание коменданта крепости не оставлять Малого Орлиного Гнезда, Куропаткинского люнета и батареи Б — он, обвиняемый, слышит в первый раз и сомневается, чтобы такое сообщение было. Он слышал от подполковника Лебединского, точно не помнит, когда именно, что комендант желает удерживать батарею Б, но приказания о том он, генерал Фок, не получил, а удержание батареи Б считал невозможным, так как люди сами оттуда ушли бы, и тогда он не мог бы удержать укрепление № 2. [728]

Из предписания, посланного им, обвиняемым, генералу Гор-батовскому 19 декабря, в 7-м часу вечера, видно, что об оставлении Малого Орлиного Гнезда и Куропаткинского люнета и речи нет, говорится о батарее Б. Хотя по буквальному смыслу предписания угроза относилась к очищению батареи Б, но это просто неудачная, благодаря спешности, редакция, так как относительно батареи Б нечего было опасаться, что ее не очистят. Угроза, сделанная им, обвиняемым, была направлена на то, чтобы укоренить мысль об удержании Митрофаньевской, Владимирской, Лаперовской и Безымянной горок.

В частности, относительно слов, сказанных подполковником Рейсом 19 декабря в штабе района о том, что письмо генералу Ноги уже написано и будет отправлено завтра, он, обвиняемый, подтверждает, что такой разговор действительно происходил между ними.

Генерал-лейтенант Смирнов:

После сдачи форта II он, обвиняемый, стал подозревать в сильной степени о стремлении генералов Стесселя и Фока привести крепость к сдаче, явных же к тому доказательств не было. Чтобы воспрепятствовать этому, он, генерал-лейтенант Смирнов, послал главнокомандующему депешу, в которой просил или утвердить его в полных правах коменданта, или же, в противном случае, снять с него ответственность за дальнейшую оборону и сложить с него обязанности коменданта; устранить генерала Фока своим приказом он не мог, так как это явилось бы отменой приказа генерала Стесселя, его начальника. Самая сдача форта II не могла иметь решающего значения в смысле тактическом, но в моральном смысле значение ее было громадно. Факт отправления генерал-лейтенантом Смирновым главнокомандующему депеши за № 1282 подтверждается показанием бывшего начальника штаба крепости полковника Хвостова.

Затем он, обвиняемый, совершенно искренне полагал, что, согласившись с мнением совета 16 декабря, генерал Стессель признал дальнейшую оборону обязательной, и когда в 7 часов вечера 19 декабря из предписания адмиралу Вирену подрывать корабли узнал, что генерал Стессель предпринимает сдачу крепости, то у него не осталось никакого сомнения, что генерал Стессель его, генерала Смирнова, и всех действительных защитников [729] крепости жестоко обманул. Поэтому он, обвиняемый, полагал всякие доклады о неправильных поступках тому человеку, который позволил себе такой обман, бесцельными. Здесь могла иметь место одна только мера — полное устранение его от власти насилием. Для этого ему, обвиняемому, предстояло собрать всех старших начальников, объяснить им положение вещей, указать на позорное положение, создаваемое сдачей, и затем сделать распоряжения об аресте генерала Стесселя, Фока и Рейса и высылке их на миноносце в Чифу, об устранении от командования полками полковников Савицкого, Грязнова и Гандурина, о снятии части войск с Ляотешаня и западного фронта и передвижении их на Каменоломный кряж и об организации всей обороны на новой линии с назначением нового ответственного персонала. Для всего этого дела оставалась одна ночь, в течение которой сделать все это было невозможно, тем более что всю эту ночь японцы на нас наседали; отдача батареи Б, Малого Орлиного Гнезда и Ку-ропаткинского люнета лишила всяких прикрытий для организации обороны на 3-й линии. «Надо принять во внимание, — говорит обвиняемый, — что таковые насильственные перемены в начальствующих лицах могли породить бунты в частях». Все это вместе взятое убедило обвиняемого в том, что осуществить этого дела в одну ночь он не в состоянии: получится большой сумбур, японцы воспользуются случаем, чтобы ворваться в город и истребить несколько тысяч человек. В результате в этом падении крепости виновным оказался бы он, генерал Смирнов, как не оценивший действительности положения вещей и из личного честолюбия учинивший преступление против дисциплины арестом начальников и второе преступление против гарнизона — как бесцельно пожертвовавший несколькими тысячами жизней. Кроме того, он, генерал Смирнов, обвинялся бы тогда еще и в том, что крепость пала, вместо того чтобы капитулировать на самых почетных условиях. Дело, по мнению его, обвиняемого, было уже настолько испорчено, что поправить его не было уже возможности. Тем не менее, не доверяя окончательно своей оценке, он, обвиняемый, в 8-м часу вечера отправился к адмиралам. Когда же он изложил им обстановку, то и они признали, что нет никаких шансов на успех предприятия.

20 декабря 1904 года, он, обвиняемый, отправил главнокомандующему армией шифрованную телеграмму следующего содержания: «Генерал-адъютант Стессель вступил в переговоры о [730] сдаче крепости без предупреждения и вопреки моему и большинства начальников заключению. 20 декабря, № 1300. Генерал-лейтенант Смирнов».

На основании всего вышеизложенного отставной генерал-лейтенант Стессель, генерал-майор Рейс и генерал-лейтенанты Фок и Смирнов обвиняются:

Генерал-лейтенант Стессель в том, что:

1) получив 20 июня 1904 г. предписание командующего Маньчжурскою армией сдать крепость Порт-Артур ее коменданту генерал-лейтенанту Смирнову и выехать к армии, предписания этого не исполнил и, оставшись в крепости, удержал за собой командование, каковые деяния предусмотрены 255 ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3;

2) в нарушение приказа наместника его императорского величества на Дальнем Востоке от 14 апреля 1904 года № 339 вмешивался в права и обязанности коменданта крепости Порт-Артур, подрывая авторитет последнего, веру в него и тем понижая обороноспособность крепости, каковое вмешательство выразилось, между прочим: а) в разрешении им, генералом Стес-селем, вопреки распоряжениям коменданта, вывоза из крепости продуктов; б) в назначении статского советника Рябинина заведовавшим медицинской частью без подчинения его коменданту крепости; в) в переводе Дальнинской больницы в отмену распоряжения коменданта и в ущерб пользе дела на выбранный им, генералом Стесселем, по своему личному усмотрению пункт; г) в отрешении брандмейстера Вейканена от должности; д) в удалении жандармов на Ляотешань; е) в запрещении издания газеты «Новый край» и в приказе об аресте сотрудника ее, г. Ножина, и ж) в отмене работ по укреплению 2-й и 3-й оборонительных линий; деяния эти предусмотрены 141 и 145 ст. ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3;

3) не принял своевременно надлежащих мер к увеличению продовольственных средств крепости Порт-Артур, а именно: а) не пополнил запаса овощей, несмотря на то что имел к тому возможность, б) не принял мер к правильному производству реквизиции лошадей, предусмотренной мобилизационным расписанием, и к увеличению в крепости числа голов скота и в) оставил без распоряжения представления коменданта крепости об увеличении выдачи конины, каковое увеличение было настоятельно [731] необходимо для поддержания сил истомленного гарнизона; деяния эти предусмотрены 141 и 145 ст. ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3;

4) получая и читая во время осады Порта-Артура «заметки» генерал-лейтенанта Фока, написанные в насмешливом и резком тоне, подрывавшие авторитет некоторых начальников, набрасывавшие тень на доброе их имя, расшатывавшие дисциплину и понижавшие дух гарнизона, невзирая на вред, приносившийся ими делу обороны, не принял мер к прекращению их издания и распространения среди гарнизона, каковое предусмотрено 142 и 145 ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3;

5) из личных выгод представил командовавшему Маньчжурской армией 14 и 18 мая и наместнику его императорского величества на Дальнем Востоке 17 мая донесения о бое при Кинч-жоу, в которых, несогласно с действительными обстоятельствами дела и действиями участвовавших в нем лиц, а равно и своими собственными, изложил, что «в этом жарком деле мы выпустили все снаряды» и что «отступили в отличном порядке до Нангалина», причем придал всем этим донесениям такую редакцию, которая не оставляла сомнения, что он, генерал Стес-сель, лично и притом с большой энергией руководил действиями войск, между тем как: а) во время боя при Кинчжоу он, генерал Стессель, оставался в Порт-Артуре и личного участия в бою не принимал; б) снарядов для скорострельной артиллерии оставалось на ст. Нангалин большое количество, и об этом артиллерийским частям было известно, и в) отступление к Нангалину было беспорядочным и поспешным, причем некоторые части пробивались через проволочные заграждения; деяние это предусмотрено 362 ст. Улож. о наказ, угол, и исправ., изд. 1885 г.;

6) из личных выгод и желая выставить действия своих подчиненных в более благоприятном виде, представил 15 мая 1904 года донесение командующему Маньчжурской армией о том, что отряд генерал-лейтенанта Фока постепенно отходит к Волчьим горам, между тем как это было несогласно с обстоятельствами, имевшими место в действительности, так как отступление этого отряда прямо к Волчьим горам, т. е. к последней передовой позиции было беспорядочное и настолько поспешное, насколько допускала горная дорога, запруженная обозами и бежавшими в Порт-Артур жителями города Дальнего; деяние это предусмотрено 362 ст. Улож. о наказ, угол, и испр., изд. 1885 г.; [732]

7) из личных выгод, имея целью выставить себя перед начальством участником несуществующих боевых столкновений, представил командующему Маньчжурской армией в письме от 1 июня 1904 года донесение о собственной деятельности в крепости Порт-Артур, в котором, несогласно с действительными обстоятельствами, сообщал: «всегда бываю при всех возможных столкновениях», между тем как с 26 января 1904 года по 1 июня, т. е. по день письма его, генерала Стесселя, к генерал-адъютанту Куропаткину, не было ни одного столкновения с японскими войсками, кроме боя при Кинчжоу, в котором он, генерал Стессель, не участвовал, и кроме бомбардировок, во время которых подвергалось опасности все население Порт-Артура; деяние это предусмотрено 362 ст. Улож. о наказ, угол, и испр., изд. 1885 г.;

8) желая оправдать себя в предумышленной сдаче крепости врагу, донес государю императору телеграммой от 16 декабря 1904 года, «что по занятии форта III японцы делаются хозяевами всего северо-восточного фронта и крепость продержится лишь нисколько дней. У нас снарядов почти нет», каковое донесение не соответствовало действительному положению крепости, так как на военном совете, состоявшемся того же 16 декабря, огромное большинство членов которого высказалось за оборону до последней крайности, генерал-майорами Белым и Никитиным было заявлено, что снаряды для обороны еще есть; деяние это предусмотрено 362 ст. Улож. о наказ, угол, и исправ., изд. 1885 г.;

9) заведомо неправильно и ложно представил: к ордену Св. Георгия III степени генерал-лейтенанта Фока за проигранный им бой при Кинчжоу, в котором названный генерал проявил полную нераспорядительность и растерянность, и генерал-майора Надеина — за тот же бой при Кинчжоу, в котором генерал этот не оказал никакого выдающегося подвига; и к ордену Св. Георгия IV степени — генерал-майора Рейса, который сам признал, что подвигов, дающих право на получение этой высокой награды, не совершил; деяние это предусмотрено 362 ст. Улож. о наказ, угол, и исправ., изд. 1885 г.;

10) состоя начальником укрепленного Квантунской) района и старшим начальником в осажденной японскими войсками крепости Порт-Артур, с подчинением ему коменданта ее, он задумал сдать крепость японцам, для чего, вопреки мнению военного совета, состоявшегося 16 декабря 1904 года, на котором громадное большинство членов его высказалось за продолжение [733] упорного сопротивления, к чему представлялась полная возможность, и не созвав, в нарушение статьи 62 положения об управлении крепостями (приказ по военному ведомству 1901 года № 358), нового военного совета, между 3–4 часами пополудни 19 декабря 1904 года отправил к командующему японской осадной армией генералу Ноги парламентера с предложением вступить в переговоры о сдаче крепости Порт-Артур, не исчерпав всех средств обороны, так как численность наличного гарнизона и количество боевых и продовольственных запасов обеспечивали возможность продолжения ее, после чего согласился на предложение начальника сухопутной обороны генерала Фока очистить без боя Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и батарею лит. Б, что значительно ослабило силу обороны крепости, а на следующий день, 20 декабря, уполномочил своего начальника штаба, полковника Рейса, окончательно заключить капитуляцию крепости, не дав ему точных инструкций относительно приемлемых с нашей стороны условий, вследствие чего подполковник Рейс и подписал тогда же, в дер. Шуйшуин, условия капитуляции крепости Порт-Артур, оказавшиеся невыгодными и унизительными для достоинства России, и тем самым он, генерал-лейтенант Стессель, не исполнил свою обязанность по долгу присяги и воинской чести; сдав же крепость врагу, он, генерал-лейтенант Стессель, не разделил участь гарнизона (63 ст. Положения об управлении крепостями, — приказ по военному ведомству 1901 г. ЭД 358) и не пошел с ним в плен; деяния эти предусмотрены 251 и 252 ст.ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3.

Генерал-майор Рейс — в том, что, состоя начальником штаба Квантунской) укрепленного района, зная о намерении генерала Стесселя сдать крепость Порт-Артур японским войскам в то время, когда численность наличного гарнизона и количество боевых и продовольственных запасов обеспечивали возможность продолжения обороны ее, и разделяя это намерение, согласившись предварительно с генералом Стесселем, содействовал ему в приведении этого намерения в исполнение, а именно, во-первых, на совете обороны 25 ноября 1904 г. и на военном совете 16 декабря того же 1904 года преувеличивал тяжелое положение крепости и доказывал бесцельность дальнейшего сопротивления и необходимость сдачи ее; во-вторых, по поручению генерала Стесселя, заблаговременно составил и 19 декабря 1904 года отправил [734] к командующему осадной японской армией генералу Ноги письмо с предложением вступить в переговоры о капитуляции, и, в-третьих, на следующий день, 20 декабря, не испросив у генерала Стесселя точных инструкций относительно приемлемых условий сдачи, хотя знал, что переговоры эти должны быть окончательными, отправился в дер. Шуйшуин, место, назначенное для переговоров, и, не возражая против предъявленных японскими уполномоченными требований, подписал в тот же день капитуляцию крепости Порт-Артур на невыгодных и унизительных для достоинства России условиях, каковыми своими действиями он, генерал-майор Рейс, содействовал генералу Стесселю сдать крепость японским войскам; деяния эти предусмотрены 13 ст. Улож. о наказ, угол, и испр. и ст, ст. 251 и 252 XXII кн. С. В. П. 1869 года изд. 3.

Генерал-лейтенант Фок — в том, что: 1) получив 14 февраля и 6 мая 1904 года категорические приказания генерал-лейтенанта Стесселя упорно оборонять Кинчжоускую позицию, и не только 5-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, но и находившимися вблизи позиции 13-м и 14-м полками, доведя дело до штыковых свалок, он, не обращая внимания на эти указания, а также и на то, что оборону бухты Инчензы в тылу позиции принял на себя генерал Стессель сам; а) когда бой уже начался, утром 13 мая вместо того чтобы руководить им, отправился к бухте Инчензы для выбора там позиции 15-му полку на случай высадки японцев и прибыл на атакованную позицию только около 2 часов дня; б) из четырех полков, сосредоточенных к Кинчжоу, ввел в бой только один и этим подверг его отдельному поражению; в) во время боя не только не использовал резерва, но и остановил движение в боевую линию двух батальонов, посланных генералом Надеиным; г) не исчерпав всех средств обороны и не доводя дело до штыков, отправил генералу Стесселю в Порт-Артур телеграмму, в которой, с целью получить от него приказание об отступлении, указывал на «критическое положение» и на полное отсутствие снарядов, между тем как таковые имелись еще в большом количестве на ст. Нангалин; д) получив вследствие сего разрешение генерала Стесселя отступить с наступлением темноты, начал отступление засветло, что подвергло отряд его большим потерям, и, таким образом, отдал японцам заблаговременно укрепленную Кинчжоускую позицию, не употребив всех [735] имевшихся в его распоряжении средств для упорной ее обороны; деяние это предусмотрено 251 ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3;

2) во время боя 8 августа 1904 года, получив от своего непосредственного начальника, коменданта крепости приказание двинуть к передовым фортам северо-восточного фронта два батальона 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, сразу не исполнил этого приказания, вошел в неуместное пререкание с комендантом и не пошел сам с этой последней частью командуемого им резерва, каковые деяния предусмотрены 104 ст. ХХП кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3;

3) не неся во время осады с 9 августа по 3 декабря 1904 года каких-либо служебных обязанностей и посещая по своей инициативе позиции, под предлогом желания оказать помощь делу обороны, а в действительности из малодушного тщеславия выставить себя более способным, сведущим и мужественным, чем другие, руководившие обороной начальники, позволял вести разговоры и издавать «заметки», в которых не только критически и иногда в очень резкой форме разбирал действий этих не подчиненных ему лиц, обвиняя их в неумении и трусости, но также проводил мысль, что укрепления и форты следует защищать без больших жертв, причем делал все это так, что разговоры его, а равно и «заметки», становились известными не только начальствовавшим лицам, но вообще офицерам и даже нижним чинам гарнизона, чем колебал в войсках веру в возможность и необходимость держаться в укрепления до последней крайности; деяния эти предусмотрены 262 ст. ХХП кн. С. В. П. 1869 года изд. 3;

4) вступив 3 декабря в должность начальника сухопутной обороны крепости Порт-Артур и находя невозможным долее Удерживать форт II, лично доложил об этом начальнику укрепленного района, а не коменданту крепости, которому был непосредственно подчинен, а затем, получив на испрашиваемое согласие генерала Стесселя и не доведя о сем даже до сведения коменданта, 5 декабря того же года приказал очистить форт и взорвать его; деяние это предусмотрено 141 и 145 ст. ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 4, и

5) состоя начальником сухопутной обороны крепости Порт-Артур, зная о намерении генерала Стесселя сдать крепость японским войскам, когда еще не все средства обороны были исчерпаны, так как численность наличного гарнизона и количество боевых [736] и продовольственных запасов обеспечивали возможность продолжения ее, и разделяя это намерение, он, согласившись предварительно с генералом Стесселем, содействовал ему в приведения этого намерения в исполнение, а именно: 19 декабря 1904 года доложил генералу Стесселю о необходимости немедленно отправить парламентера к генералу Ноги с предложением капитуляции крепости, а затем уже после отправки парламентера по собственной инициативе и вопреки приказанию коменданта приказал начальнику обороны восточного фронта генералу Горбатовскому, очистить без боя, под угрозою побудительных мер, батарею лит. Б, а также Малое Орлиное Гнездо и Куропаткине-кии люнет, каковые укрепления во исполнение этого приказания вечером и были действительно очищены нашими войсками, причем он, генерал-лейтенант Фок, вполне сознавал, что такими своими распоряжениями ставил оборону крепости в крайне невыгодные условия в случае, если бы переговоры о сдаче крепости почему-либо были прекращены, и давал этим возможность японским уполномоченным предъявить невыгодные и унизительные для нас условия капитуляции; деяние это предусмотрено 13 ст. Улож. о наказ, угол, и исправ.; и 251 ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3.

Генерал-лейтенант Смирнов — в том, что: 1) заподозрив после сдачи 5 декабря 1904 г. японцам форта II о существовании между генералами Стесселем и Фоком соглашения привести крепость в такое состояние, в котором можно было бы оправдать ее сдачу, он, вопреки лежавшей на нем в силу статьи 57 Положения об управлении крепостями (приказ по военному ведомству 1901 г. № 358) обязанности, не устранил тотчас же генерал-лейтенанта Фока от командования и вообще не принял энергичных мер к воспрепятствованию им в исполнение их плана, а ограничился лишь посылкой главнокомандующему телеграммы, в которой просил или утвердить его в полных правах коменданта, или сложить с него обязанности последнего и всякую ответственность за дальнейшую оборону крепости; деяние это предусмотрено 142 и 145 ст. ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3

2) узнав 19 декабря 1904 года о посылке генерал-адъютантом Стесселем письма генералу Ноги с предложением войти в переговоры относительно капитуляции крепости, он, вопреки 69 ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3, и 57 статьи Положения об [737] управлении крепостями (приказ по военному ведомству 1901 г. № 358), не созвал совета обороны и не настаивал перед генерал-адъютантом Стесселем на точном соблюдении им статьи 62 вышеупомянутого Положения, а равно и на исполнении решения военного совета 16 декабря того же года продолжать упорную оборону крепости, каковые деяния предусмотрены 69, 142 и 145 ст. ст. XXII кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3.

Обвинительный акт составлен в г. Санкт-Петербурге июня 5 дня 1907 г. [738]